Глава 7.
Первый месяц в Москве. Первые недели без Павла. Они дались Кате особенно тяжело. В эти дни она в полной мере ощутила, как чувствует себя человек, лишившись ноги или руки. Она представляла себя инвалидом, у которого отняли какую-то очень важную часть тела, только, не знала какую именно, а та продолжала незримо присутствовать в жизни своей хозяйки, постоянно напоминая о себе изнуряющими фантомными болями. Катерина не знала, куда ей деться от этой боли, не осознавая, что сама держит ее изо всех сил, потому что отпустить означало бы предать забвению того, с потерей которого она никак не желала смириться. Так и жила, как будто совершала заплыв на длинную дистанцию: вдох – выдох, нырнула – всплыла и снова вдох – выдох… Только никто не говорил ей, куда и для чего она плывет, и измученной неизвестностью, ей так хотелось перевернуться брюхом кверху и забыться, чтобы уже совсем не думать о том, как вынырнуть снова.
Пережив похороны, ставшие для нее очередным испытанием, и последнюю встречу с близкими мужа, Катя совсем раскисла. Она не хотела видеть людей и пряталась от них в тесноте своей детской комнаты под родительской крышей. Апатия стала ее постоянной спутницей, безразлично плетущейся на полшага впереди, предупреждая любое ее движение, искореняя его в самом зародыше.
Дни тянулись долгие, серые и пустые. Даже родители старались не докучать дочери наставлениями и все больше отмалчивались. Катя слонялась по квартире как тень, мама украдкой плакала. Отец беспомощно разводил руками, обнимал жену и обещал, что все наладится, все будет хорошо, дай только срок. Только Коля стал бывать у Пушкаревых реже, чем обычно. Ему тоже было нелегко. Но когда он все же бывал у них, не оставлял попыток отвлечь Катерину от тягостных мыслей, а иногда приносил работу с просьбой проверить какие-нибудь расчеты, высказать свое мнение или просто помочь. Разговоров о будущем он не заводил, справедливо полагая, что Кате нужно время, чтобы оплакать Павла и свое горе, пожалеть себя.
Но сегодня Зорькин был настроен решительно. Он шагнул в катину комнату с блюдом пирожков, заботливо приготовленных Еленой Санной, в надежде, что удастся накормить и Катю тоже.
- Так, рота, подъем! – скомандовал он.
Катя вяло поморщилась.
- Коля? Который час? - спросила она.
- Нет, ну вы на нее посмотрите! Время всех мыслимых завтраков уже прошло, а она еще в пижаме, воротнички не накрахмалены, шнурки не наглажены!
- Зачем?
- Что зачем?
- Вставать зачем?
- Ааа, разговор у меня к тебе есть. Поднимайся. Будешь умницей – помогу.
- С чем?
- Со шнурками. Кать, вставай, а? Одному мне это не съесть, – сказал он с улыбкой, показывая на горку горячих румяных пирожков.
Катя нехотя поднялась на постели и исподлобья посмотрела на друга.
- С каких это пор, Коля, тебе требуется чья-то помощь в поедании маминых пирожков?
От ее взгляда ему стало как-то неуютно, и он чуть было не ляпнул, что с тех пор, как она вернулась, ему вообще кусок в горло не лезет, но вовремя сдержался, а вслух произнес:
- Давай-ка, марш-бросок до ванной и обратно. С неумытой и непроснувшейся разговаривать не буду, - сказал Коля, откусывая пирожок.
Катя встала и поплелась в ванную.
Елена Санна, заметив дочь, всплеснула руками и засуетилась.
- Катенька, проснулась уже… Так я вам сейчас чайку согрею.
- Я не хочу мам, спасибо.
- Очень кстати, теть Лен, чайку мы с удовольствием, - встрял Зорькин, посылая Елене Санне ободряющий кивок.
Через некоторое время, Катя нашла Зорькина на кухне за чашкой чая. Остановилась в дверном проеме, привалившись плечом к косяку, и выжидательно посмотрела на друга.
Коля перестал жевать. Кинул взгляд на Катю и сказал:
- Чего стоишь? В ногах правды нет. Присоединяйся.
Катя продолжала стоять на прежнем месте, но уже с еле заметной улыбкой. Надо же, а он совсем не меняется, как будто и не было этих лет. Только, если раньше Коля просто стоял на довольствии при маминой кухне, то теперь преспокойно здесь командует.
- Ну, не хочешь есть, не ешь, - продолжал Коля. - Но могла бы хотя бы вид сделать. Тетя Лена вон уже извелась вся, на тебя глядючи. Ты сама-то давно себя в зеркале видела? Бледная, как поганка, а скоро и вовсе позеленеешь.
Катя, уже не скрывая улыбки, села за стол. Коля придвинул к ней ее чашку чая.
- С молоком, как ты любишь.
Какой же он родной, и как она, оказывается, по нему скучала.
- Я чего пришел-то… - начал Коля. – Тебе Полянский когда звонил?
Катя неопределенно пожала плечами.
- Не помню, на той неделе, кажется, звонил.
- Угу, - кивнул Коля. - И на прошлой, и на позапрошлой, и вчера тоже звонил. Ты уж прости, но за тебя я с ним поговорил. Мама тебя будить не стала. Ну, так у него новость: он теперь не только акционер, но и генеральный директор. Очень просит тебя вернуться. Кать, он там под тебя целый отдел организовал. Он же здорово помог тебе когда-то, помнишь? Не отказывайся, Кать, позвони.
Катя грустно покачала головой.
- Коля, ну какой из меня сейчас помощник?
Коля хотел возразить заранее заготовленной фразой, но передумал. Встал из-за стола и заходил по кухне, загребая пятерней волосы на затылке. Потом резко опустился на стул напротив Кати и тихо сказал, глядя ей в глаза:
- Кать, два месяца прошло. Два. Пора уже встряхнуться. Я понимаю, нелегко тебе, но надо же с чего-то начинать. Соглашайся, Кать. Тебе же нравилась твоя работа, к тому же тебя там ценят, ты им действительно нужна. А Полянскому помочь ты просто обязана.
Она слушала Зорькина, напряженно сдвинув брови, подбирая нужные слова, чтобы возразить ему, но он ее опередил.
- Ты думаешь, тебя больше нет? Думаешь, тебя нет без него? – тихо спросил Коля, сосредоточенно глядя ей в глаза, чтобы не отпустить ее взгляда. - Ты думаешь, что без него ты ничто? Но ты ошибаешься. Ты есть, Катя. И ты живее всех живых. Ты сама это знаешь, только поверить в это не хочешь. И я могу тебе это доказать.
Катя закрыла лицо руками и отрицательно замотала головой.
- Тебе все еще больно, Кать, ведь больно?
Не отнимая рук от лица, она утвердительно закивала.
- Ну вот, каких еще доказательств тебе не хватает? Если ты чувствуешь боль, Кать, значит, ты есть. Надо только захотеть вернуть себя прежнюю, – и помолчав немного, добавил: - А кое-кому тебя так не хватает…
Катя подняла на него покрасневшие глаза.
- Нет, ты не подумай, конечно, я тоже по тебе скучаю, но речь не обо мне. Есть кое-кто, кто был лишен твоего общества гораздо дольше. А между тем, ты обещала мужу позаботиться о нем.
В ее глазах недоумение. Довольный произведенным эффектом, Зорькин ухмыльнулся.
- Ох уж эта память девичья! Собирайся, отвезу тебя на конюшню.
Пока Катя растерянно хлопала ресницами, Зорькин, дожевывая свой пирожок, изрек:
- А если б у тебя была собака, Кать? Представляешь, в любую погоду, хоть в дождь, хоть в снег, а на пешую прогулку - будьте любезны.
Глава 8.
(Ивэл)
- Да… да, вот этот поворот, кажется? – говорила Катя, выглядывая в окно автомобиля и пытаясь вспомнить дорогу.
- Так этот или следующий, или, может, предыдущий? – волновался Коля. – Кать, ты сколько раз там была?
- Много раз, Коля, много, но за рулем-то ни разу, поэтому и не помню точно. Там дальше шлагбаум должен быть… О, вот он… Возле будки охранника притормози…
Зорькин облегченно выдохнул.
Предъявив охране катин пропуск, друзья благополучно двинулись дальше, но, не проехав и ста метров, Катя попросила:
- Коля, останови, пожалуйста… Отсюда я сама.
Николай выполнил просьбу, и оба замолчали на минуту.
- Хочешь, я пойду с тобой? – спросил Зорькин.
- Ты настоящий друг, Коль, но я сама должна, понимаешь?
Он согласно кивнул.
- И не жди меня, езжай домой, а я обратно такси возьму. Кто знает, сколько я здесь пробуду.
Она уже собралась выйти, толкая дверцу машины, как Коля, будто вспомнив о чем-то важном, выпалил:
- Кать, а деньги-то у тебя есть?
- Ну, да… - ответила она, припоминая, что, покупая хлеб для Ивэла, держала кошелек в руках. И достав его из сумки, продемонстрировала Зорькину.
- Да я не про мелочь, Кать, я про ДЕНЬГИ, - пояснил он. Достал из кармана несколько купюр и протянул Катерине.
- Зачем мне столько? На такси до Чукотки я сегодня не планировала.
- Нет, - вздохнул Коля с видом педагога, уставшего в энный раз разжевывать нерадивым студентам элементарную задачу. – Это не на такси. Это на налаживание контактов. Налаживание новых и восстановление старых.
Катя нахмурилась, а потом, грустно усмехнувшись, подняла на Колю глаза.
- Я совсем несносная, да?
- Бывает, - улыбнулся он.
Взяв деньги, Катя вышла из машины и, помахав Коле рукой, зашагала вперед. А Зорькин, прежде чем тронуться в путь, высунулся из машины и прокричал:
- Кать, а если ты все-таки умудришься заблудиться, выбрось свой компас и доверься коню. Конь - животное умное, выведет куда надо.
- У меня нет компаса, Коля! – обернулась она.
- Есть, эксклюзивная модель в черепной коробке, только ни чертА не работает!
- Да ну тебя, - махнула на него рукой и отправилась прочь, уже не оглядываясь. А про себя подумала: - А ведь прав… - и не смогла сдержать улыбки.
***
Катя шла по широкой еловой аллее, не торопясь вдыхая пьянящий аромат хвойного леса. Все те же ели сказочные, все те же домики игрушечные… Все как будто то же. Или нет? Или она сама другая? Верно, другая. Тогда – счастливая, сегодня – потерянная. И одинокая. Никогда еще не бывала она здесь без Павла. А теперь идет, словно в гости, и разрешения спросить хочется, и зайти боязно. Он был здесь своим, а она всего лишь при нем.
Задумалась и не заметила, как добрела до бревенчатой избы, где хозяйничала Мария Петровна. Остановилась у порога. Огляделась в нерешительности. Их всегда здесь привечали по-особому. Других таких гостей тут не бывало. Мария Петровна по началу все головой качала, но вскоре оттаяла и только посмеивалась украдкой в сторону Павла с Катей, мол, что с них возьмешь, с влюбленных. А Павла про себя окрестила везунчиком. С тех пор в разговорах с мужем своим, Василичем, иначе Павла и не называла.
Неожиданно из-за плеча раздался голос Василича:
- Катерина, ты что ли? А чего стоишь, как не родная? Чай не лето, ноябрь месяц на дворе. Ну-ка, пойдем в избу, - и, прихватив ее за руку, потянул в дом.
- Петровна, ты посмотри, какого гостя я тебе привел! Ни за что не угадаешь.
Мария Петровна вышла на голос мужа и, увидев Катю, радостно всплеснула руками.
- Катюша! Приехала, значит… А мы уж и не ждали… Да ты проходи, проходи, сейчас я тебя чайком согрею, а то вон и нос уже красный, и руки поди озябли.
На один только миг взглянув на хозяйку, Кате стало понятно: все знает. Ну и хорошо, не придется ничего объяснять.
- Здравствуйте, Мария Петровна. От чая не откажусь, но позже. А сейчас я в конюшню хотела... Василь Василич, можно?
- От чего ж нельзя? Иди, милая. Коняка твой уже заждался. Ведь, как чуял стервец, уж больше месяца никого к себе не подпускает.
Подошла к конюшне. Сердце замерло в прыжке. Воспоминания нахлынули лавиной: вот она знакомится с Ивэлом и самозабвенно целуется с Павлом, вот уже вполне самостоятельно сидит в седле, а он над ней слегка подтрунивает, а вот он несет ее в постель после долгой верховой прогулки, и откуда ни возьмись берутся силы и открывается второе дыхание…
Несмелым движением Катя толкнула дверь конюшни и прошла к стойлу.
- Ну, здравствуй, мой хороший, помнишь меня еще? - всхлипнула она. – Вот мы с тобой и осиротели.
Не поднимая скорбно опущенной головы, Ивэл скосил глаза в сторону Кати.
- Ты тоже по нему скучаешь, правда? Ну, так знай, ты не один.
Катя открыла стойло и вошла. Обняла Ивэла за шею и тихо заплакала, понимая, что, наконец-то, обрела того, с кем могла разделить свое горе. Так и стояли они обнявшись. Катя роняла слезы, прислонившись щекой к шелковой шерсти Ивэла, а он, тихо фырчал ей в макушку.
Послышался скрип старых дверных петель и глухой стук закрывающейся двери. Ивэл навострил уши, Катя оторвалась от коня и огляделась. Никого. Ветер, наверное.
- Ты уж прости меня, ладно? – сказала она, снова обернувшись к животному. – Больше я тебя не брошу. Обещаю.
Ивэл не возражал. Он как будто понимал и соглашался, и Катя это чувствовала.
- Ой, что же это я? Совсем забыла… У меня же для тебя гостинец есть. Давай отметим нашу встречу? – проговорила она, быстро извлекая из сумки небольшую буханку хлеба. Отломила кусок и протянула Ивэлу: - Смотри, как ты любишь, я помню, черный с курагой и орехами, так ведь?
Немного помедлив, Ивэл заглянул в глаза своей новой хозяйки и потянулся за угощением. А Катя гладила его гриву и приговаривала: «Вот и умница, хороший мальчик».
Снова скрипнула дверь, и на пороге конюшни появился Василич.
- Ну как, не серчает? – обратился он к Катерине, кивая на жующего Ивэла.
- По-моему, мы друг друга поняли, - с улыбкой ответила Катя. – Василь Василич, а можно его оседлать?
- Да ты чего, девка, конь-то норовистый, он же никого окромя Пал Олегыча, царствие ему небесное, да еще конюха нашего, Саньки, к себе не допускал. А теперь и Саньке не подойти. Взяла б уж лучше Динку что ли, иль какую другую кобылку, а?
- Это не для меня. Я Ивэла хочу прогулять. Давайте попробуем. А не пустит в седло, под уздцы поведу. Мне все равно, главное, чтобы он был не против.
Василич неодобрительно покачал головой.
- Ну смотри, Катерина, как бы не покалечилась.
- Не покалечусь, - ответила Катя. – Он меня не обидит.
Василич позвал Саньку, тот помог оседлать коня, изумляясь при этом внезапной перемене настроения Ивэла и его непривычной покладистости.
Катя вывела лошадь из конюшни и, сама себе удивляясь, легко запрыгнула в седло. А в мыслях улыбнулась, отметив, что из тех многочисленных вещей, которым учил ее Павел, кое-что она все-таки усвоила.
От непривычной высоты голова немного кружилась. Но в стороне стояли нахмурившийся Василич и довольно заинтересованный Санька, так что об отступлении и речи быть не могло. Слегка отдав поводья, Катя осторожно придавила шенкелями бока лошади и припустилась легкой рысью. Привычным маршрутом объехала конюшню, бревенчатые домики и свернула в лес. А когда поняла, что скрылась из вида наблюдавших за ней людей, слегка осадила коня и расслабилась, упала грудью ему на холку и, обхватив руками шею, уткнулась носом в мохнатую гриву. Так и шли они, слившись воедино, бесцельно, не торопясь, плутая по дорогам своей памяти, прислушиваясь к дыханию друг друга, разделяя общую боль.
Прошло, вероятно, немало времени, прежде чем Ивэл принес свою ношу обратно. Уже смеркалось, похолодало, и изо рта валили клубы белого пара. Катя отвела Ивэла в стойло и передала на попечение Саньки, но уходить не спешила. Стояла, переминаясь с ноги на ногу, словно собиралась с силами, но все же решилась и, покраснев, обратилась к конюху:
- Саша, я хотела вас попросить… присмотреть за Ивэлом получше. Он мне очень дорог.
Сказала и решительно протянула ему бумажные купюры. Деньги Санька взял и привычным жестом отправил в карман куртки, деловито заверив гостью, что все будет выполнено в лучшем виде.
Покинув конюшню, Катя поняла, что голодна как никогда. И ноги сами понесли ее в избу к Петровне. Лишь только ступила на порог, как пахнУло дурманящим ароматом домашней выпечки, с пылу с жару из русской печи. На встречу выскочила, улыбаясь, Мария Петровна:
- А, вот и Катюша вернулась. Я уж заждалась. Специально для тебя блины затеяла. Ты проходи, проходи, - распоряжалась хозяйка.
- Пахнет как… закачаешься, - повела носом Катя. Похоже, я на запах и пришла.
- И не только ты, - усмехнулась Петровна. Не так давно последних гостей разогнала, вон, один Вадим Максимыч и остался.
Только тут Катя поняла, что они с Марьей Петровной не одни в доме. За столом, отодвинув от себя огромную дымящуюся кружку, сидел гость и бесцеремонно разглядывал Катерину, от чего она тут же смутилась. Мужчина катино смущение заметил, и его это, как будто, позабавило.
- Вот уж не думал, что в нашем лесу встречаются такие феи, - сказал он. Марья Петровна, где ж вы таких красавиц от меня прячете?
- Ты, Вадим Максимыч, не балуй, - ответила Петровна. Вижу, и добавка уже не впрок. Ты беги уже, еще своих догонишь.
- Не, хуже нет - ждать да догонять. Теперь я и сам доберусь, сказал он, по-прежнему рассматривая Катерину.
Марья Петровна усадила Катю за стол, поставила перед ней такую же огромную, как у гостя, кружку с травяным чаем и поближе придвинула блюдо с горкой ароматных блинов.
Катерина, отметила, что мужчина довольно молод. Слишком молод, а для «Максимыча» и подавно. Но осознание какой-то собственной значимости придавала ему уверенности в себе, от которой его просто распирало. Катя, подумав немного, плюнула на смущение и принялась за еду.
- Ты как, Катюш, заночуешь? – спросила Мария Петровна. - Так я домик ваш приготовлю…
Упоминание об их с Палом пристанище здесь заставило Катю замереть. И, отрицательно покачав головой, она твердо ответила, рассматривая остатки чая в своей кружке:
- Нет. Не останусь. Вызову такси и домой.
- Какое такси? Зачем такси? – встрял Вадим. Если до Москвы, то я с удовольствием подвезу!
Катя вопросительно посмотрела на Марию Петровну, а та, одобрительно махнув рукой, бросила:
- Поезжай Катюш. Дело уж скоро к ночи. Когда твое такси приедет-то, кто знает… Езжай. А насчет Вадима Максимыча ты не переживай, он мне сейчас пообещает не паясничать. Так ведь, соколик? – спросила Петровна, бросив строгий взгляд на Вадима.
- Обижаете, Мария Петровна! – притворно разобиделся тот. Можете на меня рассчитывать.
На том и порешили, быстро собрались и отправились восвояси. Всю дорогу Вадим пыжился изо всех сил, пытаясь добиться внимания своей спутницы, но тщетно. Катя была далеко, лишь иногда кивала из вежливости, соглашаясь с чем-то, о чем даже не слышала.
На следующий день Катя сама позвонила Полянскому и сказала, что готова приступить к работе.
Глава 9.
(День рождения)
В середине ноября Катя вышла на работу. Полянский предложил ей на выбор либо вернуться в финансово-экономический отдел на прежнюю должность, либо возглавить отдел маркетинга и сбыта. Возвращение к финансистам означало бы существование в чисто женском коллективе с непременными сплетнями, пересудами и беспрестанными попытками вторжения в ее личную жизнь. А к этому Катерина была не готова. Как выяснилось, она вообще отвыкла от людей, совершенно одичав в своем добровольном затворничестве. Теперь ей придется учиться жить заново: учиться улыбаться при встрече мало знакомым людям, отвечать на пустяковые вопросы, самой обращаться за помощью и при этом не чувствовать себя виноватой. Ей предстоит вновь осваиваться в коллективе, смирившись с чересчур повышенным вниманием к ее персоне. И, поразмыслив немного, Катя выбрала второе. Полянский такому решению был рад и даже признался, что если бы она сделала иной выбор, ему пришлось бы уговаривать ее передумать.
Что ж, в распоряжении Катерины был отдельный кабинет, общая приемная на двоих c первым замом, личный секретарь – совсем молоденькая девочка Настя, и целая рота сотрудников, которым предстояло работать под ее руководством, а также сметы, бизнес-планы и договоры, договоры, договоры (Герман хотел, чтобы все крупные сделки проходили через ее руки). Валерий Сергеевич, посмеиваясь, предлагал помочь дочери в вырабатывании командного голоса, ведь теперь она – начальство, а он по старой памяти и большому блату уж так и быть, дал бы ей несколько уроков.
Выпроводив Катю на службу, родители как будто вздохнули с облегчением. Ну, и что, что уходит ни свет, ни заря и приходит еле живая, валясь с ног от усталости. Пусть, лишь бы не хоронила себя заживо в четырех стенах. От переутомления они ее вылечат, а от фантомных болей в сердце – лишь она сама. Вот только самой ей сейчас трудно, а работа – весьма действенное обезболивающее средство. Да, уколоться и забыться, и чем больше доза, тем лучше. А работы было, действительно много, и, окунаясь в нее с головой, Кате и в самом деле удавалось забыться на время.
Катина секретарша оказалась совсем неопытной. Выяснилось, что, закончив какие-то компьютерные курсы, а также курсы по делопроизводству, девочка довольно ловко управлялась с бумагами, но панически боялась компьютера. Об этой фобии своей помощницы Катя узнала на следующий день их совместной работы, когда поручила Насте набрать и распечатать список новых клиентов, и наткнулась на ее совершенно невменяемый взгляд. В ее глазах было все: и ужас перед железным монстром и собственным бессилием, и мольба о помощи (и заранее – о прощении), и готовность, тем не менее, выполнить задание способом «пока не знаю как, но сделаю непременно».
Глядя на пунцовые щеки девушки, Кате стало смешно. Еще совсем недавно она сама вот так же смущалась и краснела на рабочем месте. Недавно? А кажется, что минула целая жизнь… Подумать только, когда-то она могла убиваться по невыполненным отчетам, всерьез бояться увольнения и переживать из-за трений с начальством... Смешно.
Катя взяла с настиного стола пухлую папку с данными о клиентах и, намереваясь выполнить работу самостоятельно, направилась в свой кабинет. Но вдруг остановилась на полпути, обернулась, посмотрела на сжавшуюся в комочек девушку и внезапно передумала. Вернулась, придвинула к секретарскому столу свободный стул, уселась рядом и начала объяснять той азы работы с компьютером. Объясняла терпеливо, обстоятельно, не спеша, с каждым словом все больше и больше поражая свою горе-помощницу, в конце концов, приобретя в ее лице не только преданного секретаря, но и искреннюю поклонницу.
За этим интересным занятием и застал их Полянский, зашедший поинтересоваться делами Катерины. Но, увидев идиллическую картину полного взаимопонимания «отцов и детей», немало удивился. Катя не только не возмущалась нерадивой секретарше, напротив, она улыбалась. Улыбалась! Ну, если так, то он готов нанять ей хоть дюжину желторотых девчонок, только бы она улыбалась! Постоял задумчиво в дверях приемной и незамеченным удалился.
***
Декабрь на всех парах мчался к своему апогею. Народ носился по улицам, взбудораженный праздничной суетой. Офис гудел новогодними приготовлениями и лихорадочной возней в упорном стремлении завершить оставшиеся незаконченные дела еще до конца года. Дамы обсуждали наряды, а мужчины уже подсчитывали убытки. Казалось, даже воздух был пропитан безудержным весельем. И некуда было спрятаться от этого праздника жизни. Он без спроса проник во все щели и поры, заставляя каждый винтик, гайку, шестеренку крутиться по его указке.
Чем меньше дней оставалось до встречи Нового года, тем более подавленной ощущала себя Катя. Близился час «Х». Для кого-то он был пропуском в новую жизнь, возможностью начать все сначала с прежними надеждами и новыми планами. Для Кати же – всего лишь чистый лист, пустой и равнодушный, как белая пустыня. Еще одно испытание, от которого просто так не отмахнуться. Господи, не сойти бы с ума.
***
Утро липкими щупальцами неумолимо пробиралось в сознание. Так не хотелось размыкать ресницы. И сон был такой чудесный... Ей снился Павел в колпаке Санта Клауса на оленьей упряжке. Он несся по заснеженным просторам Лапландии и так заразительно смеялся… как тогда… Катя зарылась лицом в подушку. Ей вспомнилась их первая совместная встреча Нового года. Это было в Финляндии среди заснеженных пейзажей, наряженных улиц и веселых финнов. Они радовались как дети, валялись в снегу, катались на оленях, фотографировались с Дедом Морозом и даже клянчили подарки. Павел тогда пообещал, что ощущение той неповторимой сказки Катя запомнит до конца дней. И она запомнила. На всю жизнь.
Сквозь полудрему До Катерины доносились голоса… Мама... папа... снова мама… и, кажется, Коля… Она резко распахнула глаза: «Лучше бы мне совсем не просыпаться».
За дверью Зорькин проявлял завидную активность.
- Пушкарева, подъем! Так-то ты встречаешь утро новой жизни?
Катя села на постели и обхватила руками голову. Неожиданно, рождая во всем теле паралитическую дрожь, задребезжал будильник.
- Значит, действительно пора, - сказала она себе и спустила ноги на пол.
Николай не унимался:
- Пора, красавица, проснись, открой сомкнуты негой взоры…
Катя накинула халат и резко распахнула дверь своей комнаты. Удар пришелся Зорькину прямо в лоб, от чего Катерина окончательно проснулась.
- Коля, - Катя виновато разглядывала лицо Зорькина, от которого пыталась отнять его руки. – Ты чего?
- Я-то? Да ничего. Вот, шел мимо, дай, думаю, заскочу к старой подруге, поздравлю с днем рождения… Я ж не знал, что послов доброй воли здесь принято встречать нокаутом.
Катя замерла, прикрыв глаза.
- Я … - начала она, но Зорькин ее перебил.
- Знаю, знаю – забыла. Зато мы не забыли и тебе напомним.
Откуда ни возьмись появился букет цветов, показались улыбающиеся лица родителей, посыпались поздравления. Катя всех обняла и расцеловала и, уже скрывшись в ванной, услышала снова жующий голос Зорькина:
- Кать, сегодня я твой навеки, то есть, я хотел сказать, твой личный шофер. Доставлю, куда скажешь. Хотя, как я понимаю, первым делом самолеты…
В офис Катя приехала непривычно вовремя. Настя была уже на месте. Сияя, как начищенный самовар, она поздоровалась с начальницей и проводила ее до кабинета, не пряча хитрых глаз. Лишь только шагнув на свою территорию, Катя поняла, почему. На столе в нарядном ведерке красовался огромный букет, нет, то была охапка разноцветных тюльпанов. Что-то защемило в груди. То ли нежность, то ли благодарность… Зная, что тюльпаны не пахнут, Катя все же не удержалась, провела носом по пестрым бутонам и задержала дыхание. «Почему же не пахнут? - подумала она, - Очень даже пахнут. Ммм… Весенней свежестью пахнут». Повернулась к Насте и послала ей благодарную улыбку.
В листве обнаружилась записка. Прочла и потянулась к телефону. Услышав на другом конце провода приветственное «да», сказала в трубку: «И тебе, Герман, спасибо».
День пролетел незаметно. Офис опустел. Катя, как обычно, коротала вечер за работой, изучая детали предстоящей сделки. Неслышной поступью в дверях кабинета появился Полянский.
- Кать, ты все еще здесь? Бросай все, поехали по домам.
- Я хотела перепроверить…
- Кать, ну только не сегодня. Все завтра. Поехали, я отвезу тебя домой. Возражения не принимаются. В конце концов, я твой босс! - изрек Полянский и, отобрав у Кати документы, увлек ее к выходу.
Уже во дворе ее дома, прощаясь в машине, Катя сказала:
- Герман, а ведь я так ни разу и не поблагодарила тебя за все, что ты для меня сделал…
Полянский нахмурился и хотел возразить, но она его опередила:
- А сделал так много… мне давно уже следовало сказать…
- Кать, не надо, я все понимаю…
- И за понимание тоже.
Глава 10.
(Ресторан - Катя)
Как и следовало ожидать, последний рабочий день в уходящем году, выдался совершенно бестолковым. Сотрудники пришли на службу приятно расслабленными и, открыто забросив свои трудовые обязанности, слонялись по офису, вдохновенно обсуждая подробности предстоящей корпоративной вечеринки по случаю встречи Нового года. Дамы прихорашивались и сплетничали, мужчины убивали время в курилке за праздными разговорами.
Весь этот день Катерина пряталась от людей в стенах своего кабинета, старательно делая вид, что занята какими-то неотложными делами. Поначалу она всерьез надеялась найти себе хоть сколько-нибудь полезное применение, но вскоре пришлось отказаться от этой мысли. Препятствием послужили ее собственные стахановские подвиги последних недель. Чем занять себя в одиночестве в преддверии всеобщего веселья? Разве что скрепки пересчитать.
В дверь тихонько постучали, и на пороге материализовалась Настя. В вечернем платье, в полной «боевой раскраске», когда только успела?
- Екатерина Валерьевна, там народ уже собираться начал… Я вам еще нужна?
- Нет, Настя, нет. Иди, конечно.
- А… вы? – замялась Настя, - пойдете?
Настасья, конечно же, была в курсе печальной истории своей начальницы, о которой в первые же дни их совместной с Пушкаревой работы ей поведали осведомленные сослуживицы. И теперь, смутно подозревая, что своим невинным вопросом она все-таки перешла грань дозволенного, стояла смущенная, как провинившаяся школьница.
- Да… но я… позже, - ответила Катя. - А ты беги.
Настя с готовностью кивнула и скрылась в приемной, но тотчас же в дверном проеме снова появилась ее голова:
- А давайте я вам кофе сделаю?
Катя открыла рот, чтобы возразить, но Настя не позволила ей начать.
- Я все равно сделаю, а вы уж там решите, надо или нет, ага? Я быстро, – протараторила девушка и скрылась из виду.
Возражать было уже не кому, и Катя лишь пожала плечами.
Конечно, на банкет Катерина идти не хотела, да и не собиралась вовсе (не вовремя все это и… не в ее положении), но на шесть часов вечера была назначена важная встреча с деловыми партнерами, а Полянский очень настаивал на ее личном присутствии. Пришлось сделать над собой нешуточное усилие и целый час просидеть за шумным столом, пока не закончилась официальная часть и появилась возможность незаметно покинуть торжество.
Всю дорогу до ресторана Герман украдкой поглядывал на Катерину. Устала, это заметно. Еще бы! Полтора месяца отпахала как заяц на барабане. За такой короткий срок смогла наладить работу своего отдела, успела подготовить и провести две крупные сделки, на доходы от которых можно кормить всю фирму в течение полугода. Вот только на себя совсем махнула рукой. Хотя, может, так и надо пока?..
Разумеется, он понимал, что никакими увеселительными мероприятиями Катерину сейчас не пронять, более того, все это будет ей в тягость. Но так хотелось вытащить ее в свет, растормошить немного, побыть с нею, пусть и не вдвоем. Хотя бы и на деловом ужине. Он просто не удержался. И, глядя на ее бледное лицо, сейчас уже сомневался, правильно ли он поступил. Вполне ведь мог справиться самостоятельно, не в первый раз, но тем не менее, нашел для нее тридцать три убедительных довода своей полной несостоятельности без ее поддержки в переговорах.
- Устала? - спросил Герман лишь для того, чтобы выловить Катю из забытья, – Думаю, уже можно расслабиться. Клиент почти созрел. Все основные моменты уже утрясли, осталось только расставить акценты и можно праздновать победу, - и ободряюще ей улыбнулся.
- Кстати, мы уже на месте, - сказал Полянский. Припарковал автомобиль и помог Кате выйти из машины.
Катя вышла, вдохнула морозный воздух и замерла. Только сейчас она поняла, что это место ей знакомо. Она подняла взгляд на сияющую неоновую вывеску. Ну да, конечно, ресторан «Модерн». Тот самый, в котором целую жизнь назад она рассказывала Павлу о делах «Никамоды»… Что же делать? В ногах свинец – ни войти, ни сбежать. Объяснить? Слишком долго придется объяснять, клиенты разбегутся.
- Кать… Катя… Все в порядке? – Герман держал ее за локоть, вглядываясь в побелевшее лицо.
Катя рассеянно кивнула в ответ.
- Тогда пойдем?
И они вошли. Их проводили в випзал. Интерьер с тех пор изменился, столики расставлены иначе, окна какие-то другие… витражи? Да, витражей тогда не было… Она вспомнила прохожих за окном, теперь их не видно. Все иначе, как будто и не было ничего, словно ЕГО не было. В груди больно кольнуло. «Все тебе, Пушкарева, не так, - отругала она себя, - А если бы ничего не изменилось, было бы лучше? Как бы тогда тебе дышалось в этих стенах? Довольно, возьми себя в руки и скажи уже что-нибудь умное».
Как и предполагал Полянский, все прошло без сучка, без задоринки. Ужин плавно перетек из делового русла в дружеское. Мужчины отошли от темы бизнеса и переключились на обсуждение предстоящих рождественских каникул, горнолыжных курортов и автосалонов. Но при этом, не оставляя свою даму без внимания, следили, чтобы ее бокал был постоянно полон.
Весь вечер Герман наблюдал за Катей. Вино сделало свое дело, и на сдержанном поначалу лице заиграл лихорадочный румянец, глаза заискрились неровным блеском, губы задрожали в улыбке. Он с удивлением отметил, что единственным человеком за этим столом, который не замечал ее привлекательности, была сама Катя. Она была чертовски хороша. Маленькое черное платье, облегающее хрупкую фигуру, могло бы сделать его обладательницу аскетично неприметной, если бы не нитка жемчуга на тонкой катиной шее, превратившая универсальный наряд из строго делового в изысканно соблазнительный.
Невесомый макияж лишь подчеркивал пренебрежительное отношение Катерины ко всякого рода условностям. Она ничего специально не делала, чтобы нравиться, но по этой же причине вопреки собственным ожиданиям приковывала к себе взоры окружающих. Она была настоящей, без тени фальши и напускного лоска. Кажется, только руку протянуть, и почувствуешь ее живое тепло. Но нельзя. В глазах чернота - пропасть потери. И каким-то парадоксальным образом эта пропасть не отдаляла, а лишь сильнее засасывала.
Неожиданно жалобной коровой замычал катин мобильный. Извинившись перед мужчинами, она встала из-за стола и вышла в холл, где у гардероба чуть ли не лбом столкнулась со смутно знакомым лицом. Лицо растянулось в довольной улыбке:
- Ба, не уж-то и здесь лесные феи встречаются? Катенька, какими судьбами? Забыли меня? Вижу-вижу, что забыли, да я не в обиде… Лес… избушка… блины Петровны… Ну как, вспомнили?
- Да-да, конечно… Вадим… Максимыч… правильно?
- Он самый, - продолжал улыбаться тот, - Какая приятная неожиданность… А вы прекрасно выглядите, Катенька, - и смерил ее удовлетворительным взглядом снизу вверх и обратно.
Катя снова смутилась, и так же, как тогда, Вадима это позабавило. Ловким движением он завладел обеими руками Катерины и поднес их к своим губам. Она попыталась отнять руки, но он не позволил.
- Катенька, раз уж мы так удачно встретились, может, составите мне компанию и поужинаете со мной?
Катя вновь попыталась высвободить руки, но с тем же успехом. «ПаЯц», - мысленно ругнулась она, а вслух сказала:
- Боюсь, Вадим Максимыч, это невозможно. Я здесь по делу, компания у меня уже есть и давно меня дожидается.
- Как жаль, - театрально закатил глаза Вадим, - вы снова разбили мне сердце.
И с удовольствием наблюдая за тем, как нервничает Катерина, медленно поцеловал по очереди сначала одну, а затем и другую руку.
Насладиться этим маленьким спектаклем довелось лишь скучающей гардеробщице да четверым только что вошедшим гостям, перед которыми швейцар услужливо распахнул двери.
- Опа! Веселая вдова – картина маслом, - хохотнул первый.
- Вот, значит, как… - пробурчал второй и, оторвавшись от пола, медленно двинулся в направлении Катерины и ее спутника.
Такого подарка судьбы он уже и не ждал. Но есть, есть в жизни справедливость! Недобро усмехнулся и, бесшумно приблизившись к парочке, остановился прямо у Кати за спиной.
- Не помешал? – услышала она знакомый вкрадчивый голос и, вздрогнув, резко обернулась.
Криво усмехаясь, над ней возвышался Жданов.
- Андрей?..
- Катерина наша Валерьевна! Сколько лет, сколько зим! Вижу, времени вы даром не теряете.
Краем глаза Катя заметила у входа Малиновского в обнимку с двумя девицами по метр восемьдесят каждая, с неподдельным интересом наблюдавшего мизансцену. Девицы же, повиснув на нем шнурками, откровенно скучали.
Жданов окинул Вадима пренебрежительным взглядом и, наклонившись к Катерине, от чего та шарахнулась в сторону, прошептал ей в ухо:
- Уже нашла новую жертву?
Она смотрела на него во все глаза, интуитивно понимая, что лучше с ним сегодня не связываться. И, кажется, он был пьян. Или нет? Хотя… все же пьян немного. Не так, чтобы это бросалось в глаза, но было достаточным для того, чтобы выйти из себя. А каким мог быть Андрей Жданов в бешенстве, она еще помнила. И призвав на помощь остатки куда-то подевавшегося самообладания, Катя отступила от него на шаг и спокойно сказала:
- Здравствуй, Андрей.
- Не познакомишь меня со своим кавалером? – спросил Андрей и, отзеркалив ее же движение, сделал шаг вслед за ней.
- Прости, но не сегодня.
Катя хотела развернуться и просто уйти. Препираться с ним сейчас у нее не было ни сил, ни желания. Но каким-то дьявольским чутьем Жданов почувствовал ее решительность и поймал за руку, крепко схватив чуть выше локтя.
- Но-но! – подал голос Вадим. – Полегче!
В ответ Жданов метнул на него такой взгляд, что Вадим Максимыч осекся, противно почувствовав себя выскочившим из штанишек и почему-то уже не Мксимычем.
Катя дернулась. Да что же это такое, что ж ее сегодня всякие… хм… за руки-то хватают?
- Что, - выдавил Жданов, - переключилась с престарелых дураков на юнцов зеленых?
Удар пришелся в самое больное место. Она перестала дергаться, внутренне вся напряглась и застыла.
- Оно и понятно, - не унимался Андрей, - так надежней, не надо опасаться снова быть вычеркнутой из завещания… можно просто жить себе припеваючи с каким-нибудь безмозглым молокососом и наставлять ему рога, пока не вышвырнет… Хотя… тебя так просто не вышвырнешь… умеешь ты…
Жданов неприятно цокнул языком и, видя, что Пушкарева не пытается вырываться, отпустил ее руку.
- Слушай, - процедил он с издевкой, - а ты ни разу не пожалела, что променяла меня на отца? А то все старики да дети…
- Ты, - не выдержала Катя, - да ты мизинца его не стоишь… ни тогда, ни теперь, - отчеканила она еле слышно, но, судя по меняющемуся выражению лица Андрея, каждое ее слово достигло своей цели.
- Мизинца, может, и не стОю… а вот всего остального… - прошипел он и двинулся на нее.
Катя неосознанно попятилась, снова отступив назад, и уперлась спиной в стену. В какой-то миг паника заплясала в ее глазах, она рванулась в сторону, но поздно, Жданов вцепился мертвой хваткой, ожесточенно впился в нее, больно прикусив губу.
Она вырывалась, как взбесившаяся кошка, беспомощно метясь в кольце его рук, но недолго. Кто-то оттащил его от нее. Ее трясло и колотило. Она по-прежнему стояла, прислонившись к стене, зажав ладонью укушенную губу, пока не увидела перед собой испуганное лицо Германа.
Глава 11.
(Жданов)
Такого не ожидал никто. Конечно, Жданов не подарок, он мог быть вспыльчив и несдержан, но чтобы вот так, средь бела дня в людном месте в яростном остервенении кидаться на женщин?.. Обычно они сами на него вешались. В пылу ссоры он мог запросто дать в морду противнику, невзирая на весовую категорию и социальное положение, наорать так, что несчастных, попавших ему под горячую руку, приходилось откачивать всем, что только можно найти среди скудных запасов офисной аптечки… Но Жданова Андрея, поднимающего руку на представительниц противоположного пола, не видел никто и никогда. А тут такое!
Все случилось так быстро, что даже Малиновский не сразу сориентировался в происходящем. Когда же до него дошло, что ситуация явно вышла из-под контроля, одним невообразимым прыжком он преодолел расстояние, отделяющее его от Жданова, и с обезьяньей грацией сиганул ему на плечи.
- Эээээ!.. Палыч, Палыч… ты чего? – затараторил Малиновский, хватая Жданова за руки в попытке отлепить его от Пушкаревой.
Андрею пришлось оторваться от Катерины, чтобы сбросить со спины Малиновского. Он резко развел локти, размашисто развернулся к другу и грубо оттолкнул его от себя.
Роман предусмотрительно выбросил вперед обе руки в останавливающем жесте и, поймав блуждающий взгляд Андрея, с фальшивой беззаботностью в голосе проговорил:
- Спокойно, Андрюх... спокойно…
Жданов стоял, набычившись, посреди холла, постепенно приходя в себя. Тяжело выдохнув, он запустил пятерню в шапку густых волос, словно сбрасывая наваждение, пошатнулся и, решительно крутнувшись на каблуках своих дорогих ботинок, ринулся к выходу, не оглядываясь.
Вслед за ним, воровато озираясь, поспешил раздосадованный Малиновский.
В последнее время Жданов охотно составлял ему компанию в вечерних посиделках с бабОчками, но все чаще утраивал беспричинные дебоши, сводившие на нет все усилия Малиновского в организации приятного, ни к чему не обязывающего времяпрепровождения. Вот и теперь, предчувствуя, что полноценной культурной программе все равно уже не состояться, сунул денег на такси недовольным девицам и, отпустив их восвояси, направился к Жданову.
Андрей стоял возле своей машины в распахнутом настежь пальто, пытаясь непослушными пальцами выбить сигарету из пачки. Ничего не получалось. И он подумал, что если сейчас, сию же минуту не сделает хотя бы одной затяжки, поубивает всех, к чертовой матери! Наконец, удалось заполучить злосчастную сигарету и зажать ее в зубах. Рассеянно хлопая по карманам, он запрокинул голову в небо, подставляя лицо холодным снежным хлопьям, и почувствовал себя окончательно протрезвевшим.
Подошел Малиновский. Выжидательно глядя на закадычного друга, протянул ему горящую зажигалку, подождал, когда тот затянется, и закурил сам.
- Ну что, успокоился? - задал вопрос Роман.
Жданов не ответил, только умело выпустил изо рта дымовое колечко и задумчиво проводил его взглядом.
- А теперь, - продолжал Малиновский, - не торопясь и по порядку, растолкуй мне, недалекому, ЧТО ЭТО БЫЛО?
- Что это было? - повторил Жданов. И после недолгой паузы, как-то странно взглянув на приятеля, словно оценивая его умственные способности, с деланным спокойствием сказал: - Ничего... Перебрал.
Всем своим видом Андрей давал понять, что разговор окончен, и распространяться на эту тему он не собирается, от чего Малиновский мгновенно взбесился.
- Так, значит, да?! Как проблемы за тобой разруливать, так Малиновский, а как объясниться, так рылом не вышел?! Тебе не кажется, что я имею право знать... Андрюх... Жданов, да что происходит?!! - раздраженно выкрикнул он.
Андрей затянулся в последний раз, отшвырнул окурок, молча отодвинул беснующегося Малиновского со своего пути, сел в машину и был таков.
***
Жданов гнал автомобиль по вечерней Москве. На душе было скверно. Он сильнее вдавил педаль газа и, поймав свой взгляд в зеркале заднего вида, невесело усмехнулся: "Ну что, можешь себя поздравить: отличился, нечего сказать. Дорвался Тузик до грелки... И как, полегчало?".
Но облегчения он не испытывал, наоборот, чувствовал себя еще гаже. Последние несколько месяцев он жил как в тумане. Во сне его преследовали кошмары, в которых ему являлся отец. Он ничего не делал, просто смотрел на сына и молчал. И это было невыносимо. А мать… Он до сих пор не мог поднять на нее глаз. И даже говорить с ней не мог. Сколько времени прошло, а в ее взгляде по-прежнему читался немой укор. А Пушкарева!.. Пигалица эта! Как же хотелось прихватить ее «с поличным», вздернуть за шкирку и растоптать, растереть в порошок, чтобы все поняли, что никакая она не святая, а такая же, как все, как он, чтобы не смела его винить, чтобы не было у нее такого права – глядеть на него с укоризной - и быть не могло уже никогда! А тут такой случай представился… вот и понеслась.
В то черное воскресенье, когда он, мучимый похмельем, ввалился в свою квартиру уже под утро, Кира не спала, она ждала прихода мужа, чтобы сообщить о смерти его отца. И Маргарите эту новость сообщила тоже Кира… Кира, а не он. Мать ждала, что Андрей поедет в Швейцарию и привезет тело, возьмет на себя организацию похорон так, как того заслуживал Павел, как хотела она сама, в надежде отвоевать у Пушкаревой хотя бы эту последнюю малость. Но время шло, а Андрей не появлялся и найти его не представлялось никакой возможности. А когда он все же явился, чем он мог объяснить свое отсутствие, что мог сказать в свое оправдание? Что после очередной ссоры с Кирой плюнул на все, сорвался из офиса, а на очередном отрезке пути из бара в бар снял каких-то девиц, лиц которых на следующий день он даже вспомнить не мог, и завис с ними на целые сутки? Что желая досадить жене, не удосужился даже отключить телефон и просто не отвечал на звонки? А ведь мог, мог хотя бы раз, хоть мельком, когда еще мозг способен был отличать действительность… мог взглянуть на дисплей… Он мог успеть. Он все проверил позже: Пушкарева звонила весь день и всю ночь на все его телефоны. Тогда еще отец был жив. А утром… На рассвете было уже поздно… да и сам Андрей к тому времени уже не помнил себя. Он мог бы утешить себя, если бы Катя не позвонила или звонила недостаточное количество раз, или сообщила о случившемся слишком поздно, или… или, или, или… Но этих «или» попросту не существовало. И всякий раз, когда в памяти всплывало несчастное лицо Пушкаревой с глазами побитой собаки, лишившейся хозяина, Андрей не мог подавить в себе желание добить ее, чтобы не отравляла ему жизнь напоминанием о его собственной вине, тяжелой надгробной плитой давившей на плечи.
В последний месяц перед смертью Павел звонил Андрею чаще, чем обычно, просил сына приехать и всякий раз как бы невзначай упоминал о своем неважном самочувствии. Это было на отца совсем не похоже, раньше тот никогда не жаловался. Наверное, другой, более внимательный и менее эгоистичный сын, заподозрил бы неладное. Но не Андрей. Каждый раз он обнаруживал важные неотложные дела, препятствующие поездке, среди которых, впрочем, не оказалось ни одного (сейчас он это ясно понимал), на которое нельзя было бы просто плюнуть.
Бесцельно поколесив по городу, Жданов выехал на кольцевую, съехал на обочину, заглушив двигатель, и давно уже сидел неподвижно, продолжая мысленный диалог со своим отражением.
Он снова вспомнил лицо Пушкаревой сначала с непонимающими, а затем расширенными от ужаса глазами, ее отчаянные попытки дать ему отпор… Жданов, Жданов… да ты чудовище! Скоро тобой детей пугать будут! И непривычно серьезные глаза Малиновского с вопросом «Что это было?»… А действительно, что это было, а, Жданов? Что? Что… Избиение младенцев, вот что! Ты так хотел зацепить ее посильнее, пнуть побольнее… Что ж, можешь собой гордиться. Вот только, унизив и оскорбив женщину, которую любил твой отец, ты оскорбил, прежде всего, его, память о нем. Вот она, твоя правда, Жданов. И как ты собираешься с нею жить? Не знаешь?..
Невеселые размышления Андрея прервала мелодия мобильного телефона. Он посмотрел на фото звонившего и обреченно усмехнулся.
- Кира, Кира… Черт бы тебя побрал, Кира! – проорал он и, швырнув аппарат куда-то вглубь салона, сказал уже тише: - Говорил же отец «Не совершай моих ошибок»… говорил.
«Эх, папа, - подумал Андрей, поворачивая ключ в замке зажигания, - где же ты сам совершил ошибку, где не доглядел, когда твой золотой мальчик, превратился в форменную скотину?».
Глава 12.
(Ресторан - Полянский)
Катя задерживалась. В холле какая-то возня, звуки странные. И словно почувствовав неладное, Полянский извинился перед деловыми партнерами и, подорвавшись с места, быстрым шагом направился к выходу из зала.
Первое, что увидел Герман, это огромные возмущенные глаза гардеробщицы, а затем по кругу: две девицы модельной внешности у стойки гардероба, устремившие раздосадованные взгляды к тяжелым входным дверям, за которыми уже скрывались спины чем-то неуловимо знакомых мужчин, дальше – растерянный и сконфуженный молодой человек, который то ли решался что-то сказать, то ли протянуть руку к… Кате… Катя! Она стояла, прислонившись к стене, практически позади него, зажав рот ладонью, и мелко вздрагивала. В глазах застыли слезы, вот-вот готовые пролиться.
Внезапно Герман понял, кого напомнили ему двое спешно удалившихся мужчин. Сердце сжалось в нехорошем предчувствии. Он пока не имел представления о том, что именно здесь произошло, но уже точно знал, кто в этом виноват. Какие-то доли секунды он раздумывал над следующим шагом, сосредоточенно глядя то на захлопнувшиеся двери, то на сжавшуюся в комочек женщину и, приняв единственно верное решение, бросился к Катерине.
Полянский не сразу поймал ее затравленный взгляд, но когда понял, что она его все-таки идентифицировала, постарался удержать связующую их ниточку тихим «Кать...».
- Кать, Катя… Что… что случилось? – вопрошал Герман, отнимая ее руку от лица.
Взору представились мертвенно бледные щеки Катерины с чуть распухшей, нездорового вида нижней губой. Ярость колючим ежом подкатила к горлу, в голове пулей пронеслось: «Сволочь!».
- Он что… он что, ударил... тебя?
От этих слов Катерина встрепенулась, отвела глаза и попыталась втянуть укушенную губу, как будто стараясь спрятать позорное клеймо, но тут же сморщилась от боли. Повернулась к Герману непострадавшим боком и отрицательно покачала головой.
- Нет. Просто… Мне надо… Я сейчас… - пролепетала она и, робко высвободившись из рук Полянского, неуверенной походкой двинулась по направлению к дамской комнате, но, не сделав и трех шагов, поскользнулась, нелепо взмахнув руками, пошатнулась и угодила в объятия подоспевшего Германа.
В решающий момент он успел подхватить Катерину, но в следующее мгновение изогнулся сам, выписывая в воздухе немыслимые пируэты, однако сумел удержать равновесие, устоять на ногах и не выпустить из рук свей добычи. Мысленно чертыхаясь, Полянский все же проводил Катю до цели и потом несколько секунд стоял неподвижно у захлопнувшейся перед самым носом двери. Затем резко развернулся, не поднимая глаз, и зацепился взглядом за одинокую жемчужную горошину на полу. Тут же обнаружилась еще одна и еще… Весь пол был усыпан жемчугом. Герман понял, на чем поскользнулся. И снова в мозгу закипело: «Убью!».
Время шло. Ситуация требовала быстрых, выверенных действий. Герман, подумав немного, решительно направился к молодому человеку, который по-прежнему оставался в холле и наблюдал за Полянским, а, поняв, что Герман движется именно к нему, поспешно выбросил руку для приветствия.
- Русаков. Вадим… Мы с Катей знакомы… немного.
Протянутую руку Герман пожал.
- Герман Полянский. Коллега Кати, – ответил он, пристально разглядывая нового знакомого. – Вы были здесь и все видели?
- Дда. - Вадим едва заметно смутился.
Уловив заминку в голосе нового знакомого и то, как Русаков сразу подобрался и распетушился, Полянский интуитивно понял, что тот будет просто нагло врать. Как же, был здесь, занял лучшие места в партере и «наслаждался» спектаклем. Просто наблюдал и бездействовал. Да, точно, так и было. Ведь и стоял поодаль, и дыхание вон ровное… Харизму берег. Ну-ну, знаем мы таких, повидали.
- Вадим, - обратился к нему Полянский. – Не окажете услугу? Надо быстро раздобыть льда.
- Что, простите?
- Льда. Ну, спросите у администратора или на кухне… Должен же быть здесь лед, это же ресторан.
- Ааа, - понимающе закивал Вадим, - да-да, конечно, я сейчас…
А Герман уже повернулся к гардеробщице, превратившись в саму галантность. Вот кто поведает ему подробности случившегося во всех красках. Еще бы, в один вечер и развлечение и благодарный слушатель. Сегодня явно ее день.
Немолодая и, судя по всему, азартная женщина возбужденно и с удовольствием, спешила поведать этому интересному, внушающему доверие молодому мужчине о событиях последних двадцати минут. И хоть не все слова ей удалось расслышать, но видела-то она все, от начала до конца и собственными глазами.
Она тараторила без остановки, перебивая саму себя, сначала показывая обеими руками в направлении удалившегося Русакова, затем в сторону распахнувшихся перед новыми гостями входных дверей, и снова в сторону Русакова… Чем больше узнавал Полянский, тем мрачнее он становился. Час от часу не легче! С чего бы это Жданов переквалифицировался в Отелло? И чего такого ему вообще могло понадобиться от Катерины, да так, что крышу снесло напрочь?
Однако время. Полянский взглянул на свой «Rolex». Собственно, картина относительно ясна, а прояснять ее дальше здесь в его планы не входило. Поблагодарив гардеробщицу, он метнулся в зал к уже заждавшимся деловым партнерам. Там извинился за себя и Катю, сославшись на ее неважное самочувствие, пожелал им доброго здравия и откланялся (благо, ужин уже можно было считать состоявшимся, а сделку заключенной). По пути к выходу поймал официанта, обслуживающего их столик, сунул ему денег за ужин и еще сверху, с просьбой позаботиться об оставшихся посетителях.
Кати в холле не обнаружилось, значит, она еще не выходила. Зато как нельзя кстати появился Русаков с небольшим запечатанным пакетом льда в руках. Герман уверенно завладел пакетом, поблагодарил Вадима и коротко попрощался. Несмотря на некоторое замешательство, ненадолго задержавшее его на пороге дамской комнаты, он решительно толкнул дверь и вошел.
***
Лишь только за Катей захлопнулась дверь, отгородив ее от сочувствующих взглядов, она без сил опустилась на низкий пуф и, уронив лицо в ладони, горько разрыдалась от переполнявшей ее обиды. Совсем как в детстве, когда, получив незаслуженное наказание, пряталась в каком-нибудь темном углу, раздавленная чувством вселенской несправедливости, и глотала непрошенные слезы.
Герман шагнул к ней и присел на корточки, пытаясь разглядеть ее лицо, а она упрямо качала головой, как маленькая девочка, стесняясь посмотреть ему в глаза. Он прихватил ее за плечи и одним рывком поднял с пуфа. Осторожно, но настойчиво, невзирая на ее сопротивление, отцепил от лица руки и увидел то, что в общем-то и ожидал увидеть, но все равно оказался не готов. Пострадавшая губа посинела, ее заметно разнесло. Веки болезненно покраснели и припухли. А Катя блуждала взглядом по его груди, старательно рассматривая узел модного галстука. Герман судорожно сглотнул, приложил лед к катиной щеке, зафиксировав пакет ее же ладонью, притянул девушку к себе и обнял. Катерина не сопротивлялась. Напротив, уткнувшись шмыгающим носом ему плечо, всхлипывала все реже, физически ощущая, как медленно покидает тело напряжение этого бесконечного дня.
Дверь распахнулась, впустив важного вида женщину. Дама, опознав мужчину в женском туалете, сначала остановилась при входе, как вкопанная, а затем, недовольно поджав губы, демонстративно прошла в кабинку.
- Кать, - тихо позвал Герман, - пойдем отсюда, а? Пока меня не приняли за извращенца и не выставили с охраной…
Он не мог видеть, скорее почувствовал, как она улыбнулась, и увлек ее к выходу. Задержавшись на секунду у гардероба, Полянский накинул Кате на плечи шубу, запрыгнул в свою дубленку и, крепко держа Катерину за руку, вышел на улицу.
По дороге домой она попросила Германа остановиться. Ей необходимо было прийти в себя и окончательно успокоится, чтобы своим неприглядным видом не напугать родителей, которые еще, наверное, не спят. Она долго стояла, оперевшись на бампер машины, ловя ртом снежинки, пытаясь вернуть хотя бы видимость душевного спокойствия.
Уже у подъезда своего дома Катя впервые после инцидента открыто посмотрела на Полянского, может, потому, что уже смогла взять себя в руки, а может, просто потому, что было темно.
- Незавидная у тебя доля, - сказала она, - вытаскивать меня из неприятностей. Прямо злой рок какой-то. Прости.
- Ну, что ты? – улыбнулся он. – Зачем же тогда нужны друзья? И для этого тоже. Ведь так?
Он ободряюще приобнял ее за плечи.
- Кать, все проходит… И это тоже пройдет. Жизнь как зебра: полоса белая, полоса черная. Скоро все наладится, вот увидишь.
Она неопределенно кивнула в ответ.
- И еще, - добавил Герман. – С наступающим, Кать. Обязательно загадай желание. Уже завтра. Обещаешь?
- Обещаю, - ответила она, благодарно поцеловала Германа в щеку и скрылась в подъезде.
Глава 13.
(Герман)
Как только за спиной захлопнулась дверь его холостяцкого жилища, Полянский почувствовал себя совершенно разбитым. Усталость, накопившаяся за день, вязким болотом обволокла тело, наполнив конечности противной тяжестью. Он с трудом стащил с себя дубленку и даже пристроил ее на вешалке, присел на низкий пуф в прихожей и принялся расшнуровывать ботинки. Пальцы от чего-то не слушались. Вот ведь пытка! Тот, кто выдумал шнурки, наверное, был знатным шутником. Нда… здравствуй, детский сад, штаны на лямках… Да что же это такое, он с семилетнего возраста превосходно управлялся со шнурками, но именно сегодня они завязались в узел, не позволяя освободить правую ногу.
Герман вскочил и с усиливающимся раздражением принялся разутой ногой ломать ботинок, подминая пятку, в попытке вытащить застрявшую ногу. Спустя какое-то время, ему все-таки удалось отшвырнуть злосчастный ботинок, как кусачую блоху, которая одним своим присутствием на теле была способна превратить жизнь в ад. Почувствовав неимоверное облегчение, Герман снова опустился на пуф, но тут же подумал, что если сию же минуту не поднимется, то рискует отключиться прямо здесь, под вешалкой, как свинья в хлеву. От такого сравнения он даже поморщился. Ну уж нет, в душ, прямо сейчас! И собрав остатки сил, встал и поплелся в ванную.
В просторном помещении ванной комнаты привычным жестом снял часы, сбросил пиджак, нетерпеливыми движениями растормошил галстук, освободив шею, и стянул его через голову, затем рубашка, брюки, белье, и вот она, долгожданная свобода! Шагнул в душевую кабину и пустил воду. Он долго стоял, оперевшись обеими руками в стену, подставив совершенно пустую голову под горячие струи, пока скопившийся пар в кабинке не стал затруднять дыхание. И тогда, как обычно, он перекинул рычажок крана в противоположном направлении, приняв ушат ледяной воды. Вытерпев сколько хватило сил, выскочил из ванной просветленным и помолодевшим, не чувствуя собственного веса.
Усталость ушла, зато мысли вернулись. Мысли о Кате. Снова о ней.
С тех самых пор, как Павел рассказал ему о своей болезни, Полянский потерял покой. Он и сам не знал, с чего бы это, и видимых причин не находил, но все чаще заставал себя в задумчивости, возвращаясь к событиям почти четырехлетней давности. Тогда он думал, что все прошло, не успев начаться. Его недвусмысленно щелкнули по носу, не оставив ни единого шанса. И он принял это спокойно, с достоинством и, как ему казалось, отрезал раз и навсегда. Он вернулся к прежней жизни свободного мужчины и завидного жениха, встречался с женщинами (правда, слишком близко никого не подпускал), а с последней даже прожил несколько месяцев под одной крышей, уступив ее внешне ненавязчивым, но на самом деле весьма настойчивым намерениям переехать в его квартиру. Но и с Ольгой как-то не склеилось. А после того судьбоносного разговора с Павлом он стал ловить себя на мысли о том, что по его дому ходит совершенно чужая женщина. И если бы вид ее, снующей туда-сюда, оставлял Германа равнодушным, было бы полбеды, но дело в том, что она его раздражала, и одно ее присутствие в его личном пространстве вынуждало призывать на помощь все свое самообладание, чтобы просто не сорваться.
Ольга была красивой женщиной, превосходной любовницей и отличной спутницей на вечеринках и презентациях, но никак не хранительницей очага, для которого сам Герман уже давно созрел. Ей было тесно в четырех стенах, и каждый час, проведенный ею не в спальне, был потрачен зря. Она не стремилась к уюту, напротив она бежала от него, но при этом совершенно однозначно намеревалась заполучить Полянского в мужья. Но не о такой семье, не о такой жене мечтал сам Герман. Мечтал? Да, когда-то предполагал, а теперь уже мечтал. А после смерти Жданова-старшего часовой механизм в его мозгу заработал с предельной скоростью. И теперь Полянский мог сказать себе, почему.
Затянув потуже пояс банного халата, Герман ощутил непреодолимую потребность выпить. Вообще-то спиртное никогда не было его страстью, но сейчас ему было просто необходимо, чтобы крепкий алкоголь отрезвляюще обжег гортань. Он достал из бара чуть початую бутылку коллекционного коньяка и плеснул немного на дно бокала. Болтнул янтарную жидкость по внутренней окружности выпуклого стекла и сделал первый глоток.
Да, пора уже признаться… какой смысл лгать самому себе… С того самого дня, как Жданов открылся тебе, ты просто ждал, ждал и уже строил планы… неосознанно, не решаясь признаться себе, ждал, когда освободится место. Ну что ж, вот и дождался.
Полянский никак не мог понять, как он пропустил в себе такой значительный момент, когда попал в западню. Или он и не выпадал из нее, а просто законсервировал невостребованные чувства на три с лишним года, убедив себя в собственной неуязвимости. Эти мысли уже привычно занимали его вечерами. Вот и сегодня сон ушел, уступив место размышлениям. А может, все-таки Павел? Или нет… Нет, откуда ему было знать? Не будь идиотом, Полянский, конечно, он знал. Да, знал. Знал даже больше. Даже то, от чего ты сам отмахивался, как от ночного кошмара. И этот взгляд его в самую душу… Неужели он с самого начала все видел, все понял и верно рассчитал? А ты бычком на веревочке… и уже не в силах отвязаться. Вот ведь старый лис! Или все же не он, а ты, ты сам, Герман, вообразив себе райские кущи, принял его последнюю просьбу за руководство к действию? Нет, все… все, хватит! Жданова уже не спросишь, а сам ты хреновый аналитик. Да и какого черта? Прими как данность, все равно увяз уже по уши - не выбраться. Ну сколько можно? Все, спать! Поставил пустой бокал на прикроватную тумбу и прикрыл глаза. Нет, а Андрей? Ему-то что в голову ударило? Говорил, роман у них был… Может, соврал индюк самодовольный и не было у них ничего?.. Ага, у тебя тоже было-не было и что? А может, это ревность к Павлу? В конце концов, она предпочла ему, всеобщему любимцу, престарелого отца… И потом, столько времени она являлась открытой угрозой финансовому благополучию семьи… Да, но теперь этот вопрос снят, ведь по завещанию Катя практически ничего не получила… Слухи ходят, а дыма без огня, как говорится… Нет, все, довольно, теперь уже точно… Спать, я сказал! О, Боже, овец что ли посчитать?
Сопроводив Катю из Швейцарии сразу после кончины Павла, Герман, ведомый какой-то необъяснимой решимостью, в тот же вечер серьезно поговорил с Ольгой. Он был банален, но неумолим, а она, будучи женщиной умной и расчетливой, решила, что оставить свои позиции на время, сейчас гораздо уместнее, чем устраивать бурные истерики и слезные прощания. На следующий день она собрала свои вещи, предусмотрительно забыв кое-что из мелочей, пометив все еще ее территорию, и съехала, позволив Герману вздохнуть с облегчением.
Сон по-прежнему не шел, и Герман то и дело возвращался к событиям минувшего вечера. С одной стороны, он был готов придушить Андрея собственными руками за свинство, которое тот учинил, а с другой… С другой стороны, если бы не эта дикая выходка Жданова, он бы даже не посмел протянуть руку и прикоснуться к ней, прижать к себе… Боже, Полянский, по тебе психушка плачет.
Он вспомнил ее судорожные рыдания на своей груди, и в сердце снова больно кольнуло. Он мог лишь обнять ее и только ждать, когда истерика сойдет на нет, и она успокоится. Успокоится и отстранится от него. А что еще ему оставалось? Что он мог? А ведь мог… Мог привезти ее к себе, вот прямо сюда, бережно уложить в постель, придавить тяжестью своего тела, согреть, зацеловать до беспамятства, зализать каждую царапину на ее коже… Он представил, как входит в нее, медленно, осторожно, едва улавливая ее тихие стоны, собирая губами слезинки с висков, радостно осознавая, как с каждым новым толчком его плоти ее редкие всхлипы боли и обиды перерождаются в удовлетворенное животное урчание… Если бы она захотела, если бы только позволила, он бы на изнанку вывернулся, он бы смог…
В глазах запрыгали и померкли темные пятна. Герман спал.
|