| Палата http://newhouse-palata.flyboard.ru/ |
|
| Ты есть http://newhouse-palata.flyboard.ru/topic1025.html |
Страница 1 из 1 |
| Автор: | nadin [ 10-05, 10:48 ] |
| Заголовок сообщения: | Ты есть |
Эта история написана в продолжение (как я его вижу) фика Пален "Бес в ребро", http://www.moiforum.info/viewtopic.php? ... mforum=nrk Местами есть отсылы к первоисточнику, но в общем получился вполне себе самостоятельный фик. Автор - nadin. Пейринг: Катя, Павел, Герман. Жанр: пусть будет мелодрама. Герои: Катя, Герман, Павел, Андрей, Коля и др. Сюжет: Кате с Павлом судьба подарила несколько счастливых лет совместной жизни. Но вскоре Павел умирает и Кате предстоит учиться жить без него. Название позаимствовано мною у одноименного фильма, который нежно люблю. http://www.videoguide.ru/card_film.asp?idFilm=5487 ТЫ ЕСТЬ Вместо эпиграфа mp3 http://webfile.ru/1336232 Желтых огней горсть в ночь кем-то брошена. Я твой ночной гость, гость твой непрошеный. Что ж так грустит твой взгляд, в голосе трещина? Про тебя говорят: странная женщина. Я не прошу простить. Ты промолчишь в ответ. Я не хочу гостить и уходить в рассвет. В грустных глазах ловлю редкие радости, Я так давно люблю все твои странности. Странная женщина, странная, Схожая с птицею раненой, Грустная, крылья сложившая, Радость полета забывшая. Кем для тебя в жизни стану я? Странная женщина, странная. Глава 1. Она стояла в приемной нотариуса среди остальных, пришедших сюда людей, одинокая, растерянная и отстраненная от всех и вся. Хрупкая женщина с потухшим взором, в глубинах которого черной пропастью разверзлась безысходность. Весь мир, доселе наполненный жизнью, надеждами и каким-то почти осязаемым счастьем, сузился теперь до размеров этой чужой, неуютной комнаты. Как бы ей хотелось сейчас отключиться от ужаса случившегося, забыться, погрузиться в отрешенность, чтобы, как в замедленной съемке, не касаясь сознания, перед глазами размытыми пятнами поплыли предметы интерьера, силуэты, лица. Лица… Она не хотела их видеть. Среди них не было ни друзей, ни сочувствующих, ни даже просто равнодушных. Напротив, они были враждебны. И она, эта маленькая женщина в строгом черном платье, облегающем точеную фигурку, делающем свою обладательницу так неуместно соблазнительной, была для них врагом номер один. Всем своим видом они давали понять, что ей здесь не место, но при этом никто не осмелился бы указать ей на дверь, поскольку ОНА имела полное право находиться здесь, тем самым, поправ их собственные права. Права, которые, по их мнению, бесстыдно украла у них, так же, как три года назад украла того, чье имя даже после его смерти они не могут не делить. Она стояла, отвернувшись к окну, обхватив себя обеими руками, как будто старалась согреться, не желая встречаться с ними взглядом, в который раз безуспешно пытаясь сбежать от реальности. Но мозг отказывался впадать в прострацию, и мысли с омерзительной ясностью выстраивались в стройные ряды, приводя к очередным ничего незначащим выводам. - Общее горе. Даже оно не в силах объединить нас, - думала она. Только теперь, здесь она поняла, до конца осознала абсолютную истину, таившуюся в услышанной когда-то фразе: «Человек всегда одинок в своем горе… всегда одинок». О да, теперь ей не нужно объяснять смысл этих слов, теперь она сама – убедительное им подтверждение. Это сделанное ею только что открытие визгливой мигренью забилось в висках, от чего она зажмурилась так сильно, что солнечный пейзаж за окном запестрел черными пятнами. ОДНА. Совсем одна. Без него. Без него? Господи, как же больно! *** - Екатерина Валерьевна… Екатерина Валерьевна, прошу вас, пройдемте, все уже собрались, - из задумчивости ее вывел голос помощника нотариуса. Одной рукой он показывал на дверь, в которую ей следовало войти, а другой придерживал ее за локоть, подталкивая в нужном направлении. Она вошла, мельком взглянув на присутствующих, и опустилась на оставшийся свободный стул. Маргарита, Андрей и Кира держались вместе. Сейчас они были едины, как никогда. Сейчас они были семьей. Семьей в состоянии отечественной войны, вынужденной временно укрепить свои рубежи. Марго была подавлена. Губы в горькой складке то и дело подрагивали на бледном лице. Кира бросала обеспокоенные взгляды то на свекровь, то на мужа. Андрей был собран и сосредоточен, как будто ожидал подвоха. На Пушкареву никто из них больше не смотрел. Каждый завернулся в свой кокон и смаковал свою боль в одиночестве. *** По мере того, как нотариус зачитывал завещание Павла, постепенно расправлялась напряженная складка на лбу Андрея, как будто тяжелый груз талой горной лавиной сползал с его плеч. И тому были причины. Ведь это его отец, поддавшись влиянию этой лживой вертихвостки, подверг сомнению благосостояние всех членов некогда крепкой семьи, женившись на ней на старость лет и людям на смех. Содержание завещания не стало для Андрея новостью, но стало долгожданным облегчением и подтверждением того, что слово Павла Жданова дорогого стоит (даже после его смерти). Глава 2. Лишь спустя месяц после их почти фантастического воссоединения они смогли, наконец, поверить в свое случившееся счастье. Позади остался нелегкий разговор с родителями Кати, не менее трудный разговор Павла с Андреем, хлопоты, связанные с ее переездом и работой (переводом в швейцарское представительство фирмы Полянского). И как-то незаметно пришло осознание того, что никто и ничто уже не покушается на их союз, не тянет за душу ложью, не омрачает минуты близости предстоящей разлукой. И все реже они вздрагивали по ночам от тревожных снов, успокоенные теплом любимых рук. Они обживали свой новый дом уже вдвоем, согревая его заботой и любовью. И вскоре каждый уголок их уютной крепости был пропитан трепетной нежностью, которую ее хозяева дарили друг другу в своем упоительном помешательстве. Из окна гостиной открывался восхитительный вид скалистых холмов над Локарно, где, возвышаясь над всем миром, как будто благословляло их святилище Мадонны Дель Сассо. Они любили проводить здесь вечера, отгородившись от суеты. Разжигали камин и отдавались во власть своих чувств. В один из таких вечеров они сидели, обнявшись, утопая в мякоти огромного кресла, завороженные предсмертной агонией затухающего пламени. Катя с бокалом белого вина, Павел – коньяка. - Знаешь, - выдохнул он ей в макушку, - у нас осталось одно неоконченное дело. Она вопросительно вскинула бровь. - Мы забыли пожениться. - Ты все еще женат, Паша. А чтобы жениться вновь, придется затевать развод. Вот только я уже и не знаю, надо ли. - Что ты хочешь этим сказать? – спросил он, убирая с ее лица непослушный локон. - Паша, - улыбнулась она, - у меня есть все, о чем совсем недавно я и мечтать не могла… У меня есть ты. Нет, конечно, я бы хотела… да, очень хотела бы…, но подумай, не слишком ли высока цена этой «декларации независимости»? Зачем доказывать всему миру то, о чем нам с тобой и так известно? Ведь развод не пройдет бесследно. Для Маргариты это будет последним ударом. Раздел имущества… И Андрей не одобрит, это уж точно. Я помню, Паша, я знаю, что и в нынешнем положении он не кинется меня благодарить,… но я не хочу обострять и без того непростую ситуацию. Они и так обеспокоены судьбой семейного состояния, а в случае нашей с тобой женитьбы, боюсь, начнутся бои без правил. Паша, Андрей будет драться за то, что принадлежит ему по праву, а я не хочу, чтобы ты лишился единственного сына. Он может быть тысячу раз неправ, но от этого он не перестанет быть твоим сыном. Дай ему время, не настраивай его против себя. - Какая рассудительная у меня девочка, - сказал он. – Обо всех подумала, кроме себя. Катюша, жизнь научила меня смотреть дальше, чем видно, и принимать меры загодя. И ты права, наш брак – вопрос скорее деловой. Тем более, с его решением не стоит затягивать. Он хотел сказать ей, что боится даже подумать о том, что будет с ней, если с ним что-нибудь случится. Совсем не радужные картины предлагало ему воображение. Марго Катю не пожалеет, раскатает асфальтовым катком за все свои обиды, да и Андрей не преминет постоять за честь семьи. Подумал, но вслух не произнес. Коснулся рукой ее щеки и сказал: - Катюш, давай не будем откладывать в долгий ящик. Пора тебе стать моей законной владелицей. Не смогла сдержать улыбки. Поцеловала его в раскрытую ладонь, и прижала ее к груди. Помедлив, ответила: - Хорошо... Но с условием. - Каким же? - Мы подпишем брачный договор, - медленно проговорила она, не выпуская его пальцев из своих рук, - по которому я не буду иметь прав на твое имущество. И еще одно… - Она задержала дыхание, как будто собираясь с силами. – Ты оформишь НОВОЕ завещание (у тебя ведь есть завещание?), в котором не будет упоминаться мое имя. Но и это еще не все. Содержание обоих документов ты доведешь до сведения Андрея. - Уф, - выдохнул он. – Катя, ты хоть понимаешь, о чем меня просишь? - Очень хорошо понимаю. Потому и прошу. - Девочка моя, я просто хочу обезопасить тебя. - А я тебя, - тихо, но уверенно ответила она. - Ладно, сказал Павел после минутной паузы. – Мы что-нибудь придумаем. Она забралась к нему на колени, усевшись верхом, и обвила руками шею. - А ты будешь представлять меня своей женой всем-всем? - Да. - Деловым партнерам и старым друзьям? - Да. - И соседям? - Да. - И почтальону? - Да. - И служащим в супермаркете? Он рассмеялся. - Да. - Я люблю тебя. - И я тебя люблю. Он отодвинул с ее плеча и без того уже съехавший воротник тяжелого банного халата и вдохнул аромат ее кожи. - Но фамилию я оставлю свою. - ? - ОНИ не поймут. Мгновение он смотрел на нее, не мигая, а затем прижал к себе так сильно, что у нее перехватило дыхание и желание, вмиг родившееся в паху, шаровой молнией прокатилось по телу и затуманило разум. *** Нотариус закончил оглашать завещание. Все имущество Павла (ценные бумаги, включая акции «ЗимаЛетто», недвижимость в Москве и Европе, средства на счетах в банках) все было распределено между Маргаритой и Андреем. Но катино имя в завещании все же обнаружилось. Дважды. Ей оставался их дом в Локарно и… Ивэл – редкой красоты конь вороной масти, которого Павел так и не решился перевезти из России в Швейцарию. Катя сидела неподвижно с неестественно прямой спиной, глядя в одну точку. Маргарита, направляясь к выходу, окинула ее снисходительным взглядом. Нет, в нем не было злорадства, но было какое-то глубокое удовлетворение мыслью о том, что содержание недвижимости в Европе, как впрочем, и лошадей в России, требует значительных средств, которых у Пушкаревой быть не могло. Андрей еще что-то уточнял у помощника нотариуса, когда сам нотариус обратился к Кате: - Екатерина Валерьевна, не могли бы вы задержаться? – Все присутствующие непроизвольно устремили на него свои взгляды. – Вам необходимо подписать кое-какие бумаги. Глава 3. Дождавшись, когда остальные посетители покинули кабинет, нотариус открыл сейф и извлек из его недр черную кожаную папку. - Екатерина Валерьевна, - начал он. – Ваш покойный супруг поручил мне одно деликатное дело. Он просил передать вам это. Мужчина придвинул папку ближе к Катерине. - Признаться, сначала я был удивлен его просьбой, так как это дело не имеет отношения к наследству, да и к моей практике вообще, но он сказал, что вы все поймете. - О чем вы? – спросила она. - Я думаю, вам лучше самой взглянуть на это, - сказал нотариус, открывая папку и предлагая Кате ознакомиться с ее содержимым. Катя скользнула взглядом по первому листу. Реквизиты швейцарского банка и Лондонской брокерской конторы, какие-то отчеты… о доходах или… - Что это? - Это ваша собственность, Катя. - ? - Вернее сказать, информация о ваших капиталовложениях. - Я не понимаю… - Дело в том, Катя, - он снова назвал ее просто по имени, - что вы владеете весьма существенным пакетом ценных бумаг. Все они успешно инвестированы и приносят стабильный доход. Вы можете убедиться в этом, просмотрев отчеты вашего брокера. Здесь есть его визитка. Если у вас возникнут какие-нибудь вопросы или пожелания, просто позвоните ему. Это очень хороший специалист. Я и сам пользуюсь услугами этой фирмы. Да, и счет в банке на ваше имя… - Он перевернул страницу, нашел нужную строку и ткнул в нее пальцем, - на очень солидную сумму. Какое-то время она просто молчала. Затем подняла глаза на нотариуса: - Как давно? – спросила Катя треснувшим голосом. Мужчина как-то странно посмотрел на нее. - Вы действительно не знали? Она отрицательно качнула головой. - Ну, насколько я понимаю, почти три с половиной года. Все это время ваш капитал «работал», а поскольку средства из оборота не изымались, то на сегодняшний день ваше состояние даже преумножено… Катя судорожно выдохнула и сжала холодными пальцами переносицу. - Вам совершенно не о чем волноваться, - не унимался нотариус. – Я довольно давно занимаюсь делами Павла Олеговича, и поверьте мне, в финансовых делах вы можете полностью положиться на его деловое чутье. Он обо всем позаботился. И даже… Но Катя его уже не слышала. Она спряталась лицом в ладонях, и ей почудилось, что Павел стоит за ее спиной, гладит теплой рукой по волосам и улыбается. Напряжение последних дней вязким комом подкатило к горлу и подобно фонтану свежей крови из разорванной аорты вырвалось наружу безудержными рыданиями. Никто не сдерживал ее и не пытался успокоить. Ни тот, что просто сидел напротив с уже наполненным стаканом воды в ожидании окончания истерики, ни она сама. *** В тот день Павел вернулся домой поздно. Он не позвонил, чтобы предупредить. И она волновалась. Не раз бралась за телефон, чтобы просто услышать его голос и убедиться, что с ним все в порядке, но всякий раз одергивала себя. Не будет же она уподобляться ревнивым истеричкам, в самом-то деле! Он пришел, когда уже почти стемнело. Она шагнула ему навстречу и облегченно расправила плечи. Он виновато развел руками. - Катюша, прости, родная. Знаю, надо было позвонить. Прости, – и обнял ее. Она отстранилась от него с улыбкой. - Устал? - Немного. - Тогда ужин? Или ты неголоден? - Ужин? Отлично. Он ждал, когда Катя задаст какой-нибудь невинный вопрос о том, как он провел день, или поинтересуется, что так сильно его задержало. Но она не спрашивала. А он все ждал, уже точно зная, что если все-таки спросит, то он солжет, и от этого на душе становилось еще тяжелее. Павлу позвонили еще вчера и просили приехать лично. К назначенному времени он не опоздал, но разговор затянулся. Освободившись, он не поехал домой, а долго бродил по тихим улочкам Локарно, вдыхая его пьянящий воздух. Катя накрывала ужин в столовой. Павел следил за ее нехитрыми передвижениями, бросая на жену странные взгляды, как будто искал в ней точку опоры. Она заметила его напряжение. - Со мной сегодня что-то не так? - спросила она, продолжая расставлять столовые приборы. - Пожалуй, - ответил он. - Расскажешь, что именно? - Сегодня ты особенно красива. От его голоса, прозвучавшего прямо у нее за спиной, она вздрогнула и обернулась. Он стоял совсем близко. Провел рукой по ее щеке и повторил: - Невероятно красива. Взяв в руки ее лицо, вглядывался в каждую его черточку, словно видел впервые. - Паша… - голос сорвался. - Девочка моя… иди ко мне, - выдохнул он и потянулся к ней губами. Он целовал ее так, как будто упивался ею и не мог напиться, обнимал так, как будто боялся, что она выскользнет из его рук и исчезнет навсегда. Его искусные пальцы уже скользили по ее телу, и она, запрокинув голову от наслаждения, подставляя шею поцелуям, покачнулась, оступилась и взмахнула руками, пытаясь сохранить равновесие. Он поймал ее и, недолго думая, посадил на стол. Она раскрылась ему навстречу и под звуки бьющейся об кафельный пол посуды крепко обвила его ногами. С трудом оторвавшись от него на мгновение, она спросила, тяжело дыша: - Паша, а может, поднимемся… наверх?... Он покачал головой: - Нет… у нас мало… времени… Ответ ее обескуражил, но новый вопрос, вот-вот готовый сорваться с губ, утонул в поцелуе. В эту ночь они занимались любовью самозабвенно, с каким-то необъяснимым отчаянием и почти кричащей нежностью. Позже, лежа в его объятиях, Катя все же спросила: - Паша, у тебя что-то случилось? - Я тебя напугал? - Нет, что ты, - спохватилась она. – Все было чудесно. Как никогда. Просто… - она запнулась, подбирая слова, - как будто в последний раз… Он посмотрел на нее так, если бы у нее было три глаза. И этот самый третий глаз прожигал его насквозь, до самой сути, до той самой лжи, которая теперь не давала ему покоя. *** Немного успокоившись, Катя взяла в руки стакан с водой и сделала глоток. Окинула взглядом кабинет. Дорогая обстановка. Огромное окно, в которое с лучами по-летнему наглого осеннего солнца вливалась жизнь. И все более настойчивым и менее контролируемым становилось желание разбить это чертово окно тяжелым прибором для канцелярских принадлежностей из натурального малахита. Глава 4. (Локарно) После той ночи жизнь четы Ждановых раскололась надвое: до и после. Дни теперь тянулись мучительно долго. Павел как-то притих и совсем закрылся в себе. Ссылаясь на какие-нибудь неотложные дела в городе, пропадал из дома до темноты. Когда возвращался уставший, о себе предпочитал не рассказывать и прямого взгляда жены не выдерживал, отводил глаза. А по ночам с бесстрастной нежностью обнимал ее за плечи и тихо дышал в затылок. Оба делали вид, что спят, не решаясь сделать первый шаг и порвать, наконец, с мучительной недосказанностью, так нелепо отдалившей их друг от друга, наполнившей их дом тревожным ожиданием беды. Как-то утром за завтраком Катя сказала: - Паша, сегодня приезжает очередная группа москвичей на стажировку. У них там, - махнула рукой в неопределенном направлении, - произошла какая-то накладка. Оказалось, что ими совсем некому заняться… В общем, меня просили их встретить. Так что, сегодня у меня короткий день. Как только закончу с земляками, сразу домой. Он кивнул ей в ответ, допивая свой кофе. - А ты? – робко спросила она. – Может быть, и ты сможешь освободиться пораньше? Она подошла к нему вплотную и, поймав его взгляд, сказала: - Я так скучаю по тебе. Что с нами происходит, Паша? Пытаясь поймать ртом воздух, он притянул ее к себе и, шумно выдохнув, поцеловал в висок. - Я люблю тебя, детка. Больше жизни. Ты ведь знаешь об этом? Он подбородком ощутил ее согласный кивок на своей груди. - Ты только не сомневайся в этом, ладно? Я не буду задерживаться. Обещаю. Провожая Катю, Павел еще раз ободряюще обнял ее, поцеловал и, шутливо приказав не лихачить на дороге, закрыл за ней дверь. Он долго стоял у окна в гостиной, спрятав руки в карманах брюк, как в рукавах смирительной рубашки. О многом передумал он за последние недели, но так ничего и не решил. Мысли блуждали по кругу, словно арестанты в тесном дворике-колодце для прогулок, и неизменно возвращались к исходной точке. Он почувствовал себя заключенным в одиночной камере с почти исчерпанным лимитом незамысловатых благ казенной жизни. Еще немного и он останется наедине лишь с самим собой в холодном пространстве, сужающемся вокруг него с катастрофической скоростью до размеров тюремного карцера, перекрывая кислород. Из раздумий Павла вывела трель мобильного телефона. Он машинально снял с ремня свой и посмотрел на дисплей. Пусто… Ну конечно, это же катин. Пройдясь по дому, он поискал глазами источник звука, который вскоре обнаружился в столовой. На дисплее высветился последний пропущенный вызов «Полянский». Вскоре зазвонил и домашний телефон. Павел взял трубку. И снова Полянский. - Добрый день! Полянский беспокоит, – послышался в трубке спокойный голос. - Здравствуйте, Герман, это Жданов. - Прошу прощения за вторжение, Павел Олегович, но мне нужна Катя по очень срочному делу. Я не стал бы беспокоить вас, но Кате дозвониться я не могу, ее мобильный не отвечает, так что пришлось звонить вам домой. Герман вкратце изложил суть дела, из которого следовало, что намеченная на завтра встреча со швейцарскими партнерами, для которой Катя готовила документы, была неожиданно перенесена на сегодняшний день. Соответственно необходимые документы требовались ему уже сейчас. - Герман, Катя уехала примерно час назад. И боюсь, дозвониться до нее сегодня вы, действительно, не сможете. Она забыла телефон здесь. Но, может быть, я смогу чем-то помочь? В последние дни она много работала дома. Возможно, я найду то, что вам нужно. Одну минуту… Павел прошел в кабинет и взял со стола предусмотрительно выложенную на видное место папку, которую, по всей видимости, Катя собиралась взять с собой, но и ее тоже забыла. - Бедная моя девочка, - подумал Павел. – Совсем извел ее старый дурак. А вслух произнес: - Так… вот, здесь что-то есть. – Прочел название. – Оно? - Точно, это то, что нужно. А я могу подъехать к вам, чтобы забрать документы? Павел уже было собрался сказать «да, пожалуйста, в любое время», но осекся на полуслове и выпалил в трубку: - Знаете, Герман, лучше я сам. У меня как раз есть дела в городе. К которому часу вам нужны документы? - Встреча назначена на два часа дня. - Хорошо. Я буду в полдень. И… мне нужно с вами поговорить. Это возможно? Обсудив последние детали, собеседники разъединились и призадумались каждый о своем. *** Герман был удивлен. Нет, не тем, что Жданов лично собирался доставить ему бумаги (в конце концов, может, и вправду по пути), а предстоящим разговором, о предмете которого Полянский мог только догадываться. Общих тем для беседы у них не было. Все деловые вопросы он решал со Ждановым-младшим. Андрей успел вырасти из птенца, оперился и весьма успешно справлялся с управлением «Зималетто». Единственной нитью, незримо соединяющей обоих мужчин, была Екатерина Валерьевна Пушкарева. Но только то дело прошлое, да и было ли оно, это дело? Он не на шутку озадачился тогда, узнав, что Катя не вернулась со стажировки в Швейцарии вместе со своей группой. Но, к счастью, под рукой был безотказный автомат для выдачи последних сплетен по имени Алина, которая с превеликим удовольствием, все еще будучи под впечатлением, поведала Полянскому свою версию событий. А через день прилетела и сама Катя. Как только он ее увидел, то сразу понял, что осколки ее разбитого сердца собраны и склеены тем самым безымянным мастером, на месте которого так хотелось оказаться самому Герману. Только слепой мог не увидеть моря счастья, плескавшегося в ее глазах. Та спокойная, непоколебимая решительность влюбленной женщины, с которой Катя появилась в дверях его кабинета, сказала ему больше, чем все ее слова. Катя сообщила, что обстоятельства у нее изменились, и ей придется сменить место жительства. На вопрос, где же она решила поселиться, Катя ответила: «Я буду жить в Швейцарии. С любимым человеком», - и не смогла сдержать улыбки. В тот же день состоялось минисовещание, на котором присутствовали генеральный директор, Полянский и Катя. В свете предстоящего открытия в Швейцарии представительства фирмы было решено, что Катя будет полезна в Европе. Со Ждановым-старшим Полянский пересекался нечасто, а за несколько последних лет, когда Павел практически отошел от дел и вновь женился, они виделись всего-то пару раз. Но лишь однажды Герман видел Жданова вместе с Катей. Полянский Случайно увидел их спустя полгода после совещания в закрытом загородном клубе под Москвой. Он приехал сюда с другими акционерами и топменеджерами своей фирмы, чтобы отметить два важных события: заключение важного контракта, которое, собственно, и стало возможным только благодаря усилиям Полянского, а также приобретение Германом части акций компании. Сперва Полянский решил, что ему померещилось, но когда понял, что это все же Катя, неспешно шагает по лугу в обнимку с высоким мужчиной, держащим за уздцы вороного жеребца, то собрался было ретироваться, но опоздал, он был уже замечен. Каково же было его удивление, когда в спутнике Катерины он узнал Павла Олеговича Жданова. Несколько дежурных фраз и сдержанных улыбок - и каждый пошел дальше своей дорогой. Глядя им вслед, Герман не мог не отметить того, как светятся любовью их глаза. А Жданов… Да он помолодел лет на десять! - Так вот какой ты, северный олень… - подумал Герман, не сразу сообразив, что сказал это вслух. Глава 5. (Локарно. Павел - Герман, Павел - Катя) Павел встретился с Полянским в кафе на крыше торгового центра. Жданову нравилось это место. Столики утопали в сочной зелени кадочных растений, создававших неповторимый уют, и посетителей обычно было немного. С балкона можно было рассмотреть весь город как на ладони. Там, на балконе за столиком на двоих в тени раскидистой пальмы уже ждал его Полянский с чашкой кофе. Увидев приближающегося Жданова, он встал и протянул руку для приветствия. - Павел Олегович! - Добрый день, Герман! – Павел пожал ему руку. – Рад вас видеть. - Взаимно, - улыбнулся Полянский и, жестом указав на меню, спросил: - Что-нибудь закажете? Он отметил про себя, что Жданов выглядит иначе. Совсем другим запомнился он Герману с их последней встречи. Теперь во взгляде сквозит какая-то обреченность… или усталость? Постарел… Павел заказал кофе. - Да, вот то, о чем вы просили, – сказал Павел, протягивая Полянскому папку. - Даже не знаю, как вас благодарить, - совершенно искренно улыбнулся Герман. - Ну что вы, пустяки. С «официальной частью» беседы покончили разом, а о погоде и прочих мелочах ни один из собеседников упоминать не стал, и на какое-то время повисло неловкая пауза. Первым нарушил молчание Жданов. - У меня тоже будет к вам просьба, Герман. Надеюсь, вы мне не откажете. - Если это в моих силах… разумеется. - Думаю, что сделать это вам будет нетрудно. Герман кивнул, давая понять, что внимательно слушает. - Дело в том… - продолжил Павел, - обстоятельства складываются так, что очень скоро Кате придется вернуться в Москву. - Вы решили снова перебраться на Родину? - Нет, только Катя. Герман нахмурился. - Я не совсем понимаю… Павел встал, сделал шаг к перилам балкона, опустил руки в карманы, и устремил взгляд на город, раскинувшийся под ними. Он постоял так немного, обдумывая свои дальнейшие слова, и продолжая смотреть куда-то вдаль, произнес: - Дело в том, что я болен. Как выяснилось, давно и серьезно. Если верить докторам, то времени у меня не то, что мало – его просто нет. Но сейчас речь не обо мне. Речь о Кате. О ней я хочу с вами поговорить. Герман приготовился услышать что-то такое, от чего, как ему казалось, он будет чувствовать неловкость и выглядеть полным идиотом. Внутренне он весь напрягся, ожидая, что Жданов сейчас повернется к нему и попросит приглядеть за его вдовой, которая таковой пока не является, утешить, жениться и нарожать кучу детишек, как в дешевой мыльной опере. Но, тряхнув головой, опомнился. Что за бред лезет в голову? Герман мысленно чертыхнулся, кляня себя последними словами. Вот уж, и вправду, идиот! - Мне бы не хотелось, чтобы... после… Катя оставалась в Швейцарии, - продолжал Павел, по-прежнему не глядя на Германа. Но здесь работа, и она тоже будет тянуть Катю сюда. Павел повернулся к Полянскому. - Герман, вы ведь не последний человек в компании, да к тому же акционер… Вам не составит особого труда устроить так, чтобы Катя осталась в Москве. Нельзя, чтобы она сюда возвращалась. Здесь она останется совсем одна… наедине со своей болью. А в Москве родители, старые друзья… Ей нужна будет их поддержка. Вы понимаете меня? Герман не знал, что ответить, как теперь себя вести, но согласно кивнул. А Павел вдруг понял, что уже не может остановиться. Впервые за долгое время он позволил себе кому-то открыться и излить душу. Ему необходимо было все объяснить, оправдаться, да хотя бы и перед Полянским. Уже все равно. Все уже неважно. Он снова сел за столик и потер костяшками пальцев пульсирующий висок. - Она была счастлива здесь. И если вернется, то, скорее всего, закроется в нашем доме, как в ореховой скорлупе, будет жить воспоминаниями и мучить себя мыслями о том, что изменить все равно не в силах. Павел серьезно посмотрел на Полянского, и произнес без тени улыбки: - Она – самое дорогое, что у меня есть. Я не знаю, чем заслужил такое счастье на старость лет. Да наверное, ничем. Но все случилось так, как случилось… Конечно, я знал, что рано или поздно все закончится, но я даже не надеялся, что она будет со мной так долго. Думал, остынет и уйдет в свою новую жизнь… и не увидит моего конца. Он тяжело вздохнул. - За все в жизни приходится платить. Наверное, это расплата... Пора отдавать долги. Павел выговорился, и повисло тягостное молчание. Герман первым разбил тишину, задав короткий вопрос: - А Катя знает? Павел отрицательно покачал головой. - Нет. Я не могу взвалить на нее все это сейчас. Я слишком ее люблю… Пусть поживет еще немного в спокойном неведении. Герман смотрел, как Павел мешал миниатюрной ложечкой нетронутый, давно остывший кофе, и отчетливо понимал, что он и человек, сидящий сейчас напротив, на расстоянии всего лишь вытянутой руки, безумно далеки друг от друга, как жители разных планет. И что бы Герман сейчас ни сказал, все это будут просто слова, звуки в пустоту, потому что, чтобы подобрать то самое заветное словечко, надо всего-то оказаться на месте другого – на ТОМ берегу. *** Проехав уже полпути, Катя вспомнила о забытых ею документах. Она должна была завезти их в офис, чтобы завтра их смог забрать Полянский. Если не привезти документы сегодня, придется перекраивать весь завтрашний день, тогда слишком многих надо будет предупредить об отмене или переносе запланированных встреч. Нет, уж лучше сделать лишний круг сейчас. Она взглянула на часы: время еще есть. - Что ж, бешеной собаке миля – не крюк, - произнесла она вслух и подмигнула себе в зеркало заднего вида. Когда Катя вернулась, Павла дома уже не было. Она прошла в дом и, обнаружив в столовой еще и забытый телефон, обозвала себя недозрелой склеротичкой и направилась в кабинет, правда, забытых документов там не обнаружила. Постояв немного в раздумьях посреди комнаты, она пришла к выводу, что склероз ее все-таки дозрел, потому что ни вспомнить, ни даже предположить, куда могла запрятать запропастившиеся документы, она так и не смогла. - Значит, будем искать, - сказала она себе. Сняла пальто и один за другим начала выдвигать ящики письменного стола. Кабинет в их доме был один, и он был общим, так же, как и письменный стол в нем. Личными были только ящики в столе: верхние катины, нижние – Павла. Безрезультатно обшарив свою территорию, Катя резонно предположила, что по своей рассеянности могла запрятать документы ниже. Выдвинула первый ящик мужа. Сверху лежала довольно объемная стопка счетов и деловых писем. Вряд ли здесь, но вдруг? Пока перебирала пальцами правой руки плотно сложенные папки в надежде обнаружить ту единственную, левая рука, неудобно захватившая слишком большое количество писем, лишилась сил и выпустила свою ношу. - Растяпа, - с досадой выдохнула Катя. – Склеротичка и растяпа! Она опустилась на ковер и спешно стала собирать письма. Взгляд ее остановился на конверте с незнакомым штампом отправителя. Зачем-то руки сами потянулись к нему. На штампе значилось «Онкологический центр». Недоумение сменилось тревогой. И медленно почему-то трясущимися руками она вытряхнула содержимое конверта. На пол вывалился фирменный бланк результатов диагностических исследований. Обследуемый – Жданов Павел. Сердце ухнуло вниз. Она сидела на полу в кабинете и в который раз перечитывала диагноз. - Не может быть! Нет, так просто не может быть! – причитала она. – Должен же быть повторный анализ и не один! Ну где же он? Она выбросила на пол остальные письма и с надеждой кладоискателя, уже позвякивающего лопатой по неведомой находке, принялась их перетряхивать. Нашла. Вот оно. Адреналин впрыснул в кровь лошадиную дозу. Голова закружилась. Открыла. Прочла… То же самое. Дата? Дата обследования трехнедельной давности. Не вставая с пола, Катя стащила со стола телефон и набрала номер, указанный в письмах. На другом конце провода ей ответили, что разговор нетелефонный и предложили встретиться. И да, можно прямо сейчас. Уже из машины она позвонила в офис и, извинившись, перепоручила свои дела сотруднику, взявшему трубку, и, не слушая возражений, отключилась. Разговор с лечащим врачом Павла (а именно к нему Катю услужливо направил администратор клиники) был тяжелым. Ей обстоятельно и подробно, насколько это вообще возможно в такой ситуации, разъяснили природу недуга и его последствия. Выяснилось, что болезнь запущена и обнаружена на той стадии, когда какое-либо медицинское вмешательство не гарантирует никакого результата. Нет, они, конечно же, несмотря ни на что предложили обычную в таких случаях терапию, но пациент отказался, с чем они (то есть медики) в общем-то абсолютно согласны. Катя мерила шагами гостиную, размазывая по щекам слезы, не в силах остановиться. Она отказывалась верить в случившееся. Но факты - штука упрямая, а факты, изложенные весьма уважаемыми и компетентными людьми, упрямы вдвойне и пресекают на корню все возможные «но» с их невнятными, а порой и просто смешными аргументами. А когда линия защиты вопрошающего разбита до основания, на ум приходит только один, последний вопрос: ПОЧЕМУ? Но он всегда остается без ответа. Уже с порога Павел почувствовал неладное. Он полдня размышлял над тем, как и когда лучше сообщить Катерине о своей болезни, так, чтобы это не стало слишком сильным шоком для нее, но и не мучило ее напрасно сколько… сколько еще дней? Катя встречала его в гостиной с какими-то бумагами в руках. Она выглядела расстроенной и даже виноватой, но в покрасневших глазах… в глазах было абсолютное понимание. Он подошел к ней и впервые за много дней не отвел глаз от ее прямого взгляда. - Ты злишься на меня? – спросил он тихо. И тут же на ее глазах предательски выступили слезы. Она хотела что-то сказать, но не смогла, а просто бросилась ему на шею, вцепившись в него с такой силой, как будто могла удержать его на краю пропасти и не дать свалиться вниз. Они проговорили всю ночь, то и дело повторяя друг другу «прости», и уснули уже под утро совершенно вымотанные, покончив, наконец, с недомолвками. На следующий день Катя позвонила Полянскому и сообщила, что берет бессрочный отпуск, когда вернется – не знает, но Герман и не спрашивал. Больше Катя с Павлом не расставались и не притворялись, что ничего не происходит. Она скрашивала его существование уже одним своим присутствием, без истерик и заламывания рук. Она просто ЖИЛА рядом с ним, и за это он был безмерно ей благодарен. Через месяц Павла не стало. Глава 6. (Последний день в Локарно) Из клиники Катя приехала домой только под утро. Неуверенной походкой вошла в дом, обнимая бумажный пакет с немногочисленными вещами мужа, и остановилась посреди гостиной. Дом встретил свою хозяйку пугающей тишиной, в унисон которой гнетущей пустотой отозвалась ее душа. Каждая пылинка напоминала о НЕМ, каждая мелочь дышала теплом его недавнего присутствия здесь, но она уже знала, что прямо сейчас неизбежно и необратимо остывают без него родные стены. Слез не было. За эту бесконечную ночь там, у его постели, она выплакала, казалось, их все. И сейчас, иссушенная своим необъятным горем, как изуродованная трещинами твердь выжженной пустыни, застыла в анабиозе. Из оцепенения Катю вывела трель мобильного телефона. Он все звонил и звонил, настойчиво пробиваясь через броню ее отрешенности. Она машинально сунула руку в карман и достала аппарат. То была мама. - Катюша, - взволнованно начала она. – Здравствуй, доченька. Как ты? Мы вечером звонили, звонили... но никто трубку не брал. Как у вас там дела? Может, мы с папой все-таки приедем? - Нет… не надо. – услышала Катя собственный голос. – Теперь... уже не надо. Я сама… прилечу… Наверное, завтра… Послышалось, как сдавленно охнула мама. Слишком хорошо Елена Санна знала этот глухой, надтреснутый голос дочери. Боль и немое отчаяние обожаемого чада в мгновение ока преодолели тысячи миль, и ядовитыми стрелами вонзились в материнское сердце. Елена неслышно вздохнула и тихо заплакала в трубку за них обеих. - Катенька... крепись, родная. - всхлипнула мама. - Мы с тобой, слышишь? Как же ты там одна? Может, пусть хоть Коля приедет?... - Я справлюсь, мам... справлюсь, - ответила Катя, как будто смягчившись. - Вы за меня не волнуйтесь, не надо. Скоро я буду дома... там и поговорим, да? Ну, тогда все. Катя первой закончила разговор, сбросив вызов. - Вот и все. Вот и все. – повторяла она обреченно. – Все. Сделала несколько шагов, сбросила с плеч пальто. Потом, вдруг вспомнив о чем-то важном, резко опустилась на пол и нервными движениями принялась выворачивать его карманы, в поисках сотового телефона. Обнаружив, наконец, пропажу, Катя долго не решалась набрать номер, но знала, что должна, просто обязана сделать это. Сморщившись, словно от боли, в который раз за последние сутки она пыталась дозвониться на знакомый номер, но снова безуспешно. Она звонила и на домашний, однако, страшась предстоящего разговора, в глубине души все же надеялась, что ей снова не ответят. Но маленькие молоточки, отдаваясь тупой болью в мозгу, назойливой морзянкой отбивали слово «надо». И Катя решилась. Прослушав череду бесстрастных гудков, дождалась сигнала автоответчика и после некоторого замешательства произнесла в никуда: - Андрей, это Катя… Пушкарева. Я никак не могу до тебя дозвониться, - и после мучительной паузы продолжила: - Твой отец… умер сегодня ночью. Завтра я привезу его… (она не могла заставить себя выговорить «его тело»). Завтра мы будем в Москве. Она понимала, что сообщать такие новости на автоответчик недопустимо. Это неправильно, это жестоко, в конце концов, все равно, что послать SMS. Но разве у нее был выбор? Это последнее дело, которое Катя обязала себя выполнить, окончательно лишило ее сил. Она почувствовала себя заслуженным донором крови, из которого выкачали все до последней капли. И теперь по ее возмущенным венам гудела пустота, со свистом проталкивая себя через карманы и клапаны самого главного сосуда, словно ветер в трубах. Она не знала, сколько времени просидела так на полу, зажав в руке телефон, но удивительный в своей непосредственности инстинкт самосохранения заставил ее очнуться и направиться в кухню, чтобы пополнить давно уже иссякшие запасы жидкости в организме. Залпом осушив стакан воды, Катя двинулась в столовую, зачем-то прижимая к груди мокрое стекло, и обессилено опустилась на стул. Беспомощно зажав в коленях ладони, она приложилась щекой к прохладной поверхности старого стола, словно прислушиваясь к вздохам, стонам, вибрациям их с Павлом близости, память о которых, несомненно, хранил этот безмолвный свидетель чужого счастья. *** Наверное, она уснула или просто забылась, но чьи-то неуверенные руки трясли ее за плечи, призывая вернуться в реальность. - Катя, Кать, да что с тобой, Катя? Может, ей воды надо? – послышался знакомый голос. - Да, я сейчас, - ответил другой. Она разлепила веки и, превозмогая свинцовую тяжесть во всем теле, заставила себя поднять голову. Тут же перед ней замельтешило перепуганное лицо Зорькина. - Уф, Кать, как ты нас напугала-то! – пробормотал он. - Коля? Ты как здесь?... – сказала так тихо, что сама себя не услышала. - Прилетел. Да какая разница? Главное, что я здесь. Кать… - Вот. – услышала она за спиной второй голос. Сознание окончательно к ней вернулось. Катя обернулась и увидела серьезные глаза Германа. Он стоял позади, протягивая ей стакан с водой. - Я здесь уже неделю… Примчался, как только узнал. А тут Николай уже… - сказал Полянский, внимательно разглядывая катино лицо. Они сбивчиво поведали ей, как столкнулись практически нос к носу прямо у двери ее дома. Звонили – никто не открывал. Но поскольку катина машина стояла не в гараже, а под открытым небом, да еще и с ключами в замке зажигания, они решили, что хозяйка все же внутри, и просто толкнули входную дверь. Она была не заперта. Пройдя в дом, мужчины наткнулись на разбросанные по полу катины вещи и заволновались, а обнаружив ее в столовой, безжизненно стекающей со стола, с осколками битого стекла по ногами, и вовсе перепугались. Катя слушала вполуха. От их торопливого повествования ее отвлекали собственные ощущения - ее мутило. Зорькин, как будто угадав состояние подруги, внимательно посмотрел на нее и спросил: - Кать, ты когда ела в последний раз? - Я не хочу есть. - Пушкарева, - повторил он более требовательно, - сколько дней назад ты ела в последний раз? - Не помню. Коля, я не могу есть, меня тошнит, - выдавила она из последних сил. - Катя, тебя тошнит от голода! Ты это понимаешь? Сейчас ты съешь то, что я тебе дам. И никаких возражений. Понятно? Препираться не было мочи, есть, впрочем, тоже, но Коля с упорством надсмотрщика, следил, как давясь, она проглатывала круасан, найденный впопыхах среди нехитрых запасов съестного в ее кухне. Тем временем Герман приготовил кофе. Подумав немного, добавил молока и, отдав чашку Зорькину в руки, продолжил наблюдать за экзекуцией. Закончив с кормежкой, мужчины заставили Катю прилечь, уложив ее, уже не особо сопротивляющуюся, на диван в гостиной. - А ты молодец, - сказал Герман. Ловко справился. Как-то легко и незаметно для обоих они перешли на «ты». - Она никогда не ест, когда ей плохо. И не плачет. Это хуже. Если накормить ее еще можно, то заставить выплакаться - практически нереально. Она доведет себя до ручки. И мне кажется, что сейчас она сама этого хочет. - А если попытаться спровоцировать?... - Что? Истерику? И кто из нас двоих будет «Доктором Зло»? Герман пожал плечами, соглашаясь с тем, что сморозил глупость. - Хотя, - закивал Зорькин, - может, ты и прав. Только я не представляю, чем ее сейчас можно пронять так, чтобы не ранить еще сильнее. Катя лежала на диване, свернувшись калачиком, успокаивая свой урчащий живот и предаваясь воспоминаниям. Сон не шел. Напротив, в голове поселилась поразительная ясность, непредвещавшая покоя на много дней вперед. Зорькин с Полянским обосновались в кухне и о чем-то негромко переговаривались. Впервые за весь вечер Катя осознала, что под этой крышей в заботах о ней сошлись два совершенно незнакомых человека и, кажется, даже поладили. Поднявшись с дивана физически совершенно разбитая, но с отвратительно трезвой головой, не сделав и двух шагов, Катя покачнулась, задев ногой напольную фарфоровую вазу у камина, и вяло оперлась о подлокотник тяжелого кресла. На звон осколков, разбивших тишину, в один вмиг примчались Герман и Николай. Они появились в дверном проеме, как «двое из ларца», взъерошенные, встревоженные, готовые выполнить любое ее желание, с немым вопросом в глазах. И если бы ситуация не была так трагична, то могла бы вызвать улыбку, на деле же спровоцировав взрыв неконтролируемого истерического хохота. Не имея возможности даже отдышаться, Катя, содрогаясь всем телом, осела на пол, согнувшись в конвульсиях, но уже не безудержного смеха. Она рыдала. Горько, безутешно, в голос. А Герман с Колей так и стояли в дверях, не шелохнувшись, понимая, что самое важное на сегодня лекарство «больная» уже приняла. - Вот, и злить не пришлось, - пробурчал Коля себе под нос. Глаз за всю ночь так никто и не сомкнул. А утром все трое уехали. |
|
| Автор: | nadin [ 10-05, 10:51 ] |
| Заголовок сообщения: | |
Глава 7. Первый месяц в Москве. Первые недели без Павла. Они дались Кате особенно тяжело. В эти дни она в полной мере ощутила, как чувствует себя человек, лишившись ноги или руки. Она представляла себя инвалидом, у которого отняли какую-то очень важную часть тела, только, не знала какую именно, а та продолжала незримо присутствовать в жизни своей хозяйки, постоянно напоминая о себе изнуряющими фантомными болями. Катерина не знала, куда ей деться от этой боли, не осознавая, что сама держит ее изо всех сил, потому что отпустить означало бы предать забвению того, с потерей которого она никак не желала смириться. Так и жила, как будто совершала заплыв на длинную дистанцию: вдох – выдох, нырнула – всплыла и снова вдох – выдох… Только никто не говорил ей, куда и для чего она плывет, и измученной неизвестностью, ей так хотелось перевернуться брюхом кверху и забыться, чтобы уже совсем не думать о том, как вынырнуть снова. Пережив похороны, ставшие для нее очередным испытанием, и последнюю встречу с близкими мужа, Катя совсем раскисла. Она не хотела видеть людей и пряталась от них в тесноте своей детской комнаты под родительской крышей. Апатия стала ее постоянной спутницей, безразлично плетущейся на полшага впереди, предупреждая любое ее движение, искореняя его в самом зародыше. Дни тянулись долгие, серые и пустые. Даже родители старались не докучать дочери наставлениями и все больше отмалчивались. Катя слонялась по квартире как тень, мама украдкой плакала. Отец беспомощно разводил руками, обнимал жену и обещал, что все наладится, все будет хорошо, дай только срок. Только Коля стал бывать у Пушкаревых реже, чем обычно. Ему тоже было нелегко. Но когда он все же бывал у них, не оставлял попыток отвлечь Катерину от тягостных мыслей, а иногда приносил работу с просьбой проверить какие-нибудь расчеты, высказать свое мнение или просто помочь. Разговоров о будущем он не заводил, справедливо полагая, что Кате нужно время, чтобы оплакать Павла и свое горе, пожалеть себя. Но сегодня Зорькин был настроен решительно. Он шагнул в катину комнату с блюдом пирожков, заботливо приготовленных Еленой Санной, в надежде, что удастся накормить и Катю тоже. - Так, рота, подъем! – скомандовал он. Катя вяло поморщилась. - Коля? Который час? - спросила она. - Нет, ну вы на нее посмотрите! Время всех мыслимых завтраков уже прошло, а она еще в пижаме, воротнички не накрахмалены, шнурки не наглажены! - Зачем? - Что зачем? - Вставать зачем? - Ааа, разговор у меня к тебе есть. Поднимайся. Будешь умницей – помогу. - С чем? - Со шнурками. Кать, вставай, а? Одному мне это не съесть, – сказал он с улыбкой, показывая на горку горячих румяных пирожков. Катя нехотя поднялась на постели и исподлобья посмотрела на друга. - С каких это пор, Коля, тебе требуется чья-то помощь в поедании маминых пирожков? От ее взгляда ему стало как-то неуютно, и он чуть было не ляпнул, что с тех пор, как она вернулась, ему вообще кусок в горло не лезет, но вовремя сдержался, а вслух произнес: - Давай-ка, марш-бросок до ванной и обратно. С неумытой и непроснувшейся разговаривать не буду, - сказал Коля, откусывая пирожок. Катя встала и поплелась в ванную. Елена Санна, заметив дочь, всплеснула руками и засуетилась. - Катенька, проснулась уже… Так я вам сейчас чайку согрею. - Я не хочу мам, спасибо. - Очень кстати, теть Лен, чайку мы с удовольствием, - встрял Зорькин, посылая Елене Санне ободряющий кивок. Через некоторое время, Катя нашла Зорькина на кухне за чашкой чая. Остановилась в дверном проеме, привалившись плечом к косяку, и выжидательно посмотрела на друга. Коля перестал жевать. Кинул взгляд на Катю и сказал: - Чего стоишь? В ногах правды нет. Присоединяйся. Катя продолжала стоять на прежнем месте, но уже с еле заметной улыбкой. Надо же, а он совсем не меняется, как будто и не было этих лет. Только, если раньше Коля просто стоял на довольствии при маминой кухне, то теперь преспокойно здесь командует. - Ну, не хочешь есть, не ешь, - продолжал Коля. - Но могла бы хотя бы вид сделать. Тетя Лена вон уже извелась вся, на тебя глядючи. Ты сама-то давно себя в зеркале видела? Бледная, как поганка, а скоро и вовсе позеленеешь. Катя, уже не скрывая улыбки, села за стол. Коля придвинул к ней ее чашку чая. - С молоком, как ты любишь. Какой же он родной, и как она, оказывается, по нему скучала. - Я чего пришел-то… - начал Коля. – Тебе Полянский когда звонил? Катя неопределенно пожала плечами. - Не помню, на той неделе, кажется, звонил. - Угу, - кивнул Коля. - И на прошлой, и на позапрошлой, и вчера тоже звонил. Ты уж прости, но за тебя я с ним поговорил. Мама тебя будить не стала. Ну, так у него новость: он теперь не только акционер, но и генеральный директор. Очень просит тебя вернуться. Кать, он там под тебя целый отдел организовал. Он же здорово помог тебе когда-то, помнишь? Не отказывайся, Кать, позвони. Катя грустно покачала головой. - Коля, ну какой из меня сейчас помощник? Коля хотел возразить заранее заготовленной фразой, но передумал. Встал из-за стола и заходил по кухне, загребая пятерней волосы на затылке. Потом резко опустился на стул напротив Кати и тихо сказал, глядя ей в глаза: - Кать, два месяца прошло. Два. Пора уже встряхнуться. Я понимаю, нелегко тебе, но надо же с чего-то начинать. Соглашайся, Кать. Тебе же нравилась твоя работа, к тому же тебя там ценят, ты им действительно нужна. А Полянскому помочь ты просто обязана. Она слушала Зорькина, напряженно сдвинув брови, подбирая нужные слова, чтобы возразить ему, но он ее опередил. - Ты думаешь, тебя больше нет? Думаешь, тебя нет без него? – тихо спросил Коля, сосредоточенно глядя ей в глаза, чтобы не отпустить ее взгляда. - Ты думаешь, что без него ты ничто? Но ты ошибаешься. Ты есть, Катя. И ты живее всех живых. Ты сама это знаешь, только поверить в это не хочешь. И я могу тебе это доказать. Катя закрыла лицо руками и отрицательно замотала головой. - Тебе все еще больно, Кать, ведь больно? Не отнимая рук от лица, она утвердительно закивала. - Ну вот, каких еще доказательств тебе не хватает? Если ты чувствуешь боль, Кать, значит, ты есть. Надо только захотеть вернуть себя прежнюю, – и помолчав немного, добавил: - А кое-кому тебя так не хватает… Катя подняла на него покрасневшие глаза. - Нет, ты не подумай, конечно, я тоже по тебе скучаю, но речь не обо мне. Есть кое-кто, кто был лишен твоего общества гораздо дольше. А между тем, ты обещала мужу позаботиться о нем. В ее глазах недоумение. Довольный произведенным эффектом, Зорькин ухмыльнулся. - Ох уж эта память девичья! Собирайся, отвезу тебя на конюшню. Пока Катя растерянно хлопала ресницами, Зорькин, дожевывая свой пирожок, изрек: - А если б у тебя была собака, Кать? Представляешь, в любую погоду, хоть в дождь, хоть в снег, а на пешую прогулку - будьте любезны. Глава 8. (Ивэл) - Да… да, вот этот поворот, кажется? – говорила Катя, выглядывая в окно автомобиля и пытаясь вспомнить дорогу. - Так этот или следующий, или, может, предыдущий? – волновался Коля. – Кать, ты сколько раз там была? - Много раз, Коля, много, но за рулем-то ни разу, поэтому и не помню точно. Там дальше шлагбаум должен быть… О, вот он… Возле будки охранника притормози… Зорькин облегченно выдохнул. Предъявив охране катин пропуск, друзья благополучно двинулись дальше, но, не проехав и ста метров, Катя попросила: - Коля, останови, пожалуйста… Отсюда я сама. Николай выполнил просьбу, и оба замолчали на минуту. - Хочешь, я пойду с тобой? – спросил Зорькин. - Ты настоящий друг, Коль, но я сама должна, понимаешь? Он согласно кивнул. - И не жди меня, езжай домой, а я обратно такси возьму. Кто знает, сколько я здесь пробуду. Она уже собралась выйти, толкая дверцу машины, как Коля, будто вспомнив о чем-то важном, выпалил: - Кать, а деньги-то у тебя есть? - Ну, да… - ответила она, припоминая, что, покупая хлеб для Ивэла, держала кошелек в руках. И достав его из сумки, продемонстрировала Зорькину. - Да я не про мелочь, Кать, я про ДЕНЬГИ, - пояснил он. Достал из кармана несколько купюр и протянул Катерине. - Зачем мне столько? На такси до Чукотки я сегодня не планировала. - Нет, - вздохнул Коля с видом педагога, уставшего в энный раз разжевывать нерадивым студентам элементарную задачу. – Это не на такси. Это на налаживание контактов. Налаживание новых и восстановление старых. Катя нахмурилась, а потом, грустно усмехнувшись, подняла на Колю глаза. - Я совсем несносная, да? - Бывает, - улыбнулся он. Взяв деньги, Катя вышла из машины и, помахав Коле рукой, зашагала вперед. А Зорькин, прежде чем тронуться в путь, высунулся из машины и прокричал: - Кать, а если ты все-таки умудришься заблудиться, выбрось свой компас и доверься коню. Конь - животное умное, выведет куда надо. - У меня нет компаса, Коля! – обернулась она. - Есть, эксклюзивная модель в черепной коробке, только ни чертА не работает! - Да ну тебя, - махнула на него рукой и отправилась прочь, уже не оглядываясь. А про себя подумала: - А ведь прав… - и не смогла сдержать улыбки. *** Катя шла по широкой еловой аллее, не торопясь вдыхая пьянящий аромат хвойного леса. Все те же ели сказочные, все те же домики игрушечные… Все как будто то же. Или нет? Или она сама другая? Верно, другая. Тогда – счастливая, сегодня – потерянная. И одинокая. Никогда еще не бывала она здесь без Павла. А теперь идет, словно в гости, и разрешения спросить хочется, и зайти боязно. Он был здесь своим, а она всего лишь при нем. Задумалась и не заметила, как добрела до бревенчатой избы, где хозяйничала Мария Петровна. Остановилась у порога. Огляделась в нерешительности. Их всегда здесь привечали по-особому. Других таких гостей тут не бывало. Мария Петровна по началу все головой качала, но вскоре оттаяла и только посмеивалась украдкой в сторону Павла с Катей, мол, что с них возьмешь, с влюбленных. А Павла про себя окрестила везунчиком. С тех пор в разговорах с мужем своим, Василичем, иначе Павла и не называла. Неожиданно из-за плеча раздался голос Василича: - Катерина, ты что ли? А чего стоишь, как не родная? Чай не лето, ноябрь месяц на дворе. Ну-ка, пойдем в избу, - и, прихватив ее за руку, потянул в дом. - Петровна, ты посмотри, какого гостя я тебе привел! Ни за что не угадаешь. Мария Петровна вышла на голос мужа и, увидев Катю, радостно всплеснула руками. - Катюша! Приехала, значит… А мы уж и не ждали… Да ты проходи, проходи, сейчас я тебя чайком согрею, а то вон и нос уже красный, и руки поди озябли. На один только миг взглянув на хозяйку, Кате стало понятно: все знает. Ну и хорошо, не придется ничего объяснять. - Здравствуйте, Мария Петровна. От чая не откажусь, но позже. А сейчас я в конюшню хотела... Василь Василич, можно? - От чего ж нельзя? Иди, милая. Коняка твой уже заждался. Ведь, как чуял стервец, уж больше месяца никого к себе не подпускает. Подошла к конюшне. Сердце замерло в прыжке. Воспоминания нахлынули лавиной: вот она знакомится с Ивэлом и самозабвенно целуется с Павлом, вот уже вполне самостоятельно сидит в седле, а он над ней слегка подтрунивает, а вот он несет ее в постель после долгой верховой прогулки, и откуда ни возьмись берутся силы и открывается второе дыхание… Несмелым движением Катя толкнула дверь конюшни и прошла к стойлу. - Ну, здравствуй, мой хороший, помнишь меня еще? - всхлипнула она. – Вот мы с тобой и осиротели. Не поднимая скорбно опущенной головы, Ивэл скосил глаза в сторону Кати. - Ты тоже по нему скучаешь, правда? Ну, так знай, ты не один. Катя открыла стойло и вошла. Обняла Ивэла за шею и тихо заплакала, понимая, что, наконец-то, обрела того, с кем могла разделить свое горе. Так и стояли они обнявшись. Катя роняла слезы, прислонившись щекой к шелковой шерсти Ивэла, а он, тихо фырчал ей в макушку. Послышался скрип старых дверных петель и глухой стук закрывающейся двери. Ивэл навострил уши, Катя оторвалась от коня и огляделась. Никого. Ветер, наверное. - Ты уж прости меня, ладно? – сказала она, снова обернувшись к животному. – Больше я тебя не брошу. Обещаю. Ивэл не возражал. Он как будто понимал и соглашался, и Катя это чувствовала. - Ой, что же это я? Совсем забыла… У меня же для тебя гостинец есть. Давай отметим нашу встречу? – проговорила она, быстро извлекая из сумки небольшую буханку хлеба. Отломила кусок и протянула Ивэлу: - Смотри, как ты любишь, я помню, черный с курагой и орехами, так ведь? Немного помедлив, Ивэл заглянул в глаза своей новой хозяйки и потянулся за угощением. А Катя гладила его гриву и приговаривала: «Вот и умница, хороший мальчик». Снова скрипнула дверь, и на пороге конюшни появился Василич. - Ну как, не серчает? – обратился он к Катерине, кивая на жующего Ивэла. - По-моему, мы друг друга поняли, - с улыбкой ответила Катя. – Василь Василич, а можно его оседлать? - Да ты чего, девка, конь-то норовистый, он же никого окромя Пал Олегыча, царствие ему небесное, да еще конюха нашего, Саньки, к себе не допускал. А теперь и Саньке не подойти. Взяла б уж лучше Динку что ли, иль какую другую кобылку, а? - Это не для меня. Я Ивэла хочу прогулять. Давайте попробуем. А не пустит в седло, под уздцы поведу. Мне все равно, главное, чтобы он был не против. Василич неодобрительно покачал головой. - Ну смотри, Катерина, как бы не покалечилась. - Не покалечусь, - ответила Катя. – Он меня не обидит. Василич позвал Саньку, тот помог оседлать коня, изумляясь при этом внезапной перемене настроения Ивэла и его непривычной покладистости. Катя вывела лошадь из конюшни и, сама себе удивляясь, легко запрыгнула в седло. А в мыслях улыбнулась, отметив, что из тех многочисленных вещей, которым учил ее Павел, кое-что она все-таки усвоила. От непривычной высоты голова немного кружилась. Но в стороне стояли нахмурившийся Василич и довольно заинтересованный Санька, так что об отступлении и речи быть не могло. Слегка отдав поводья, Катя осторожно придавила шенкелями бока лошади и припустилась легкой рысью. Привычным маршрутом объехала конюшню, бревенчатые домики и свернула в лес. А когда поняла, что скрылась из вида наблюдавших за ней людей, слегка осадила коня и расслабилась, упала грудью ему на холку и, обхватив руками шею, уткнулась носом в мохнатую гриву. Так и шли они, слившись воедино, бесцельно, не торопясь, плутая по дорогам своей памяти, прислушиваясь к дыханию друг друга, разделяя общую боль. Прошло, вероятно, немало времени, прежде чем Ивэл принес свою ношу обратно. Уже смеркалось, похолодало, и изо рта валили клубы белого пара. Катя отвела Ивэла в стойло и передала на попечение Саньки, но уходить не спешила. Стояла, переминаясь с ноги на ногу, словно собиралась с силами, но все же решилась и, покраснев, обратилась к конюху: - Саша, я хотела вас попросить… присмотреть за Ивэлом получше. Он мне очень дорог. Сказала и решительно протянула ему бумажные купюры. Деньги Санька взял и привычным жестом отправил в карман куртки, деловито заверив гостью, что все будет выполнено в лучшем виде. Покинув конюшню, Катя поняла, что голодна как никогда. И ноги сами понесли ее в избу к Петровне. Лишь только ступила на порог, как пахнУло дурманящим ароматом домашней выпечки, с пылу с жару из русской печи. На встречу выскочила, улыбаясь, Мария Петровна: - А, вот и Катюша вернулась. Я уж заждалась. Специально для тебя блины затеяла. Ты проходи, проходи, - распоряжалась хозяйка. - Пахнет как… закачаешься, - повела носом Катя. Похоже, я на запах и пришла. - И не только ты, - усмехнулась Петровна. Не так давно последних гостей разогнала, вон, один Вадим Максимыч и остался. Только тут Катя поняла, что они с Марьей Петровной не одни в доме. За столом, отодвинув от себя огромную дымящуюся кружку, сидел гость и бесцеремонно разглядывал Катерину, от чего она тут же смутилась. Мужчина катино смущение заметил, и его это, как будто, позабавило. - Вот уж не думал, что в нашем лесу встречаются такие феи, - сказал он. Марья Петровна, где ж вы таких красавиц от меня прячете? - Ты, Вадим Максимыч, не балуй, - ответила Петровна. Вижу, и добавка уже не впрок. Ты беги уже, еще своих догонишь. - Не, хуже нет - ждать да догонять. Теперь я и сам доберусь, сказал он, по-прежнему рассматривая Катерину. Марья Петровна усадила Катю за стол, поставила перед ней такую же огромную, как у гостя, кружку с травяным чаем и поближе придвинула блюдо с горкой ароматных блинов. Катерина, отметила, что мужчина довольно молод. Слишком молод, а для «Максимыча» и подавно. Но осознание какой-то собственной значимости придавала ему уверенности в себе, от которой его просто распирало. Катя, подумав немного, плюнула на смущение и принялась за еду. - Ты как, Катюш, заночуешь? – спросила Мария Петровна. - Так я домик ваш приготовлю… Упоминание об их с Палом пристанище здесь заставило Катю замереть. И, отрицательно покачав головой, она твердо ответила, рассматривая остатки чая в своей кружке: - Нет. Не останусь. Вызову такси и домой. - Какое такси? Зачем такси? – встрял Вадим. Если до Москвы, то я с удовольствием подвезу! Катя вопросительно посмотрела на Марию Петровну, а та, одобрительно махнув рукой, бросила: - Поезжай Катюш. Дело уж скоро к ночи. Когда твое такси приедет-то, кто знает… Езжай. А насчет Вадима Максимыча ты не переживай, он мне сейчас пообещает не паясничать. Так ведь, соколик? – спросила Петровна, бросив строгий взгляд на Вадима. - Обижаете, Мария Петровна! – притворно разобиделся тот. Можете на меня рассчитывать. На том и порешили, быстро собрались и отправились восвояси. Всю дорогу Вадим пыжился изо всех сил, пытаясь добиться внимания своей спутницы, но тщетно. Катя была далеко, лишь иногда кивала из вежливости, соглашаясь с чем-то, о чем даже не слышала. На следующий день Катя сама позвонила Полянскому и сказала, что готова приступить к работе. Глава 9. (День рождения) В середине ноября Катя вышла на работу. Полянский предложил ей на выбор либо вернуться в финансово-экономический отдел на прежнюю должность, либо возглавить отдел маркетинга и сбыта. Возвращение к финансистам означало бы существование в чисто женском коллективе с непременными сплетнями, пересудами и беспрестанными попытками вторжения в ее личную жизнь. А к этому Катерина была не готова. Как выяснилось, она вообще отвыкла от людей, совершенно одичав в своем добровольном затворничестве. Теперь ей придется учиться жить заново: учиться улыбаться при встрече мало знакомым людям, отвечать на пустяковые вопросы, самой обращаться за помощью и при этом не чувствовать себя виноватой. Ей предстоит вновь осваиваться в коллективе, смирившись с чересчур повышенным вниманием к ее персоне. И, поразмыслив немного, Катя выбрала второе. Полянский такому решению был рад и даже признался, что если бы она сделала иной выбор, ему пришлось бы уговаривать ее передумать. Что ж, в распоряжении Катерины был отдельный кабинет, общая приемная на двоих c первым замом, личный секретарь – совсем молоденькая девочка Настя, и целая рота сотрудников, которым предстояло работать под ее руководством, а также сметы, бизнес-планы и договоры, договоры, договоры (Герман хотел, чтобы все крупные сделки проходили через ее руки). Валерий Сергеевич, посмеиваясь, предлагал помочь дочери в вырабатывании командного голоса, ведь теперь она – начальство, а он по старой памяти и большому блату уж так и быть, дал бы ей несколько уроков. Выпроводив Катю на службу, родители как будто вздохнули с облегчением. Ну, и что, что уходит ни свет, ни заря и приходит еле живая, валясь с ног от усталости. Пусть, лишь бы не хоронила себя заживо в четырех стенах. От переутомления они ее вылечат, а от фантомных болей в сердце – лишь она сама. Вот только самой ей сейчас трудно, а работа – весьма действенное обезболивающее средство. Да, уколоться и забыться, и чем больше доза, тем лучше. А работы было, действительно много, и, окунаясь в нее с головой, Кате и в самом деле удавалось забыться на время. Катина секретарша оказалась совсем неопытной. Выяснилось, что, закончив какие-то компьютерные курсы, а также курсы по делопроизводству, девочка довольно ловко управлялась с бумагами, но панически боялась компьютера. Об этой фобии своей помощницы Катя узнала на следующий день их совместной работы, когда поручила Насте набрать и распечатать список новых клиентов, и наткнулась на ее совершенно невменяемый взгляд. В ее глазах было все: и ужас перед железным монстром и собственным бессилием, и мольба о помощи (и заранее – о прощении), и готовность, тем не менее, выполнить задание способом «пока не знаю как, но сделаю непременно». Глядя на пунцовые щеки девушки, Кате стало смешно. Еще совсем недавно она сама вот так же смущалась и краснела на рабочем месте. Недавно? А кажется, что минула целая жизнь… Подумать только, когда-то она могла убиваться по невыполненным отчетам, всерьез бояться увольнения и переживать из-за трений с начальством... Смешно. Катя взяла с настиного стола пухлую папку с данными о клиентах и, намереваясь выполнить работу самостоятельно, направилась в свой кабинет. Но вдруг остановилась на полпути, обернулась, посмотрела на сжавшуюся в комочек девушку и внезапно передумала. Вернулась, придвинула к секретарскому столу свободный стул, уселась рядом и начала объяснять той азы работы с компьютером. Объясняла терпеливо, обстоятельно, не спеша, с каждым словом все больше и больше поражая свою горе-помощницу, в конце концов, приобретя в ее лице не только преданного секретаря, но и искреннюю поклонницу. За этим интересным занятием и застал их Полянский, зашедший поинтересоваться делами Катерины. Но, увидев идиллическую картину полного взаимопонимания «отцов и детей», немало удивился. Катя не только не возмущалась нерадивой секретарше, напротив, она улыбалась. Улыбалась! Ну, если так, то он готов нанять ей хоть дюжину желторотых девчонок, только бы она улыбалась! Постоял задумчиво в дверях приемной и незамеченным удалился. *** Декабрь на всех парах мчался к своему апогею. Народ носился по улицам, взбудораженный праздничной суетой. Офис гудел новогодними приготовлениями и лихорадочной возней в упорном стремлении завершить оставшиеся незаконченные дела еще до конца года. Дамы обсуждали наряды, а мужчины уже подсчитывали убытки. Казалось, даже воздух был пропитан безудержным весельем. И некуда было спрятаться от этого праздника жизни. Он без спроса проник во все щели и поры, заставляя каждый винтик, гайку, шестеренку крутиться по его указке. Чем меньше дней оставалось до встречи Нового года, тем более подавленной ощущала себя Катя. Близился час «Х». Для кого-то он был пропуском в новую жизнь, возможностью начать все сначала с прежними надеждами и новыми планами. Для Кати же – всего лишь чистый лист, пустой и равнодушный, как белая пустыня. Еще одно испытание, от которого просто так не отмахнуться. Господи, не сойти бы с ума. *** Утро липкими щупальцами неумолимо пробиралось в сознание. Так не хотелось размыкать ресницы. И сон был такой чудесный... Ей снился Павел в колпаке Санта Клауса на оленьей упряжке. Он несся по заснеженным просторам Лапландии и так заразительно смеялся… как тогда… Катя зарылась лицом в подушку. Ей вспомнилась их первая совместная встреча Нового года. Это было в Финляндии среди заснеженных пейзажей, наряженных улиц и веселых финнов. Они радовались как дети, валялись в снегу, катались на оленях, фотографировались с Дедом Морозом и даже клянчили подарки. Павел тогда пообещал, что ощущение той неповторимой сказки Катя запомнит до конца дней. И она запомнила. На всю жизнь. Сквозь полудрему До Катерины доносились голоса… Мама... папа... снова мама… и, кажется, Коля… Она резко распахнула глаза: «Лучше бы мне совсем не просыпаться». За дверью Зорькин проявлял завидную активность. - Пушкарева, подъем! Так-то ты встречаешь утро новой жизни? Катя села на постели и обхватила руками голову. Неожиданно, рождая во всем теле паралитическую дрожь, задребезжал будильник. - Значит, действительно пора, - сказала она себе и спустила ноги на пол. Николай не унимался: - Пора, красавица, проснись, открой сомкнуты негой взоры… Катя накинула халат и резко распахнула дверь своей комнаты. Удар пришелся Зорькину прямо в лоб, от чего Катерина окончательно проснулась. - Коля, - Катя виновато разглядывала лицо Зорькина, от которого пыталась отнять его руки. – Ты чего? - Я-то? Да ничего. Вот, шел мимо, дай, думаю, заскочу к старой подруге, поздравлю с днем рождения… Я ж не знал, что послов доброй воли здесь принято встречать нокаутом. Катя замерла, прикрыв глаза. - Я … - начала она, но Зорькин ее перебил. - Знаю, знаю – забыла. Зато мы не забыли и тебе напомним. Откуда ни возьмись появился букет цветов, показались улыбающиеся лица родителей, посыпались поздравления. Катя всех обняла и расцеловала и, уже скрывшись в ванной, услышала снова жующий голос Зорькина: - Кать, сегодня я твой навеки, то есть, я хотел сказать, твой личный шофер. Доставлю, куда скажешь. Хотя, как я понимаю, первым делом самолеты… В офис Катя приехала непривычно вовремя. Настя была уже на месте. Сияя, как начищенный самовар, она поздоровалась с начальницей и проводила ее до кабинета, не пряча хитрых глаз. Лишь только шагнув на свою территорию, Катя поняла, почему. На столе в нарядном ведерке красовался огромный букет, нет, то была охапка разноцветных тюльпанов. Что-то защемило в груди. То ли нежность, то ли благодарность… Зная, что тюльпаны не пахнут, Катя все же не удержалась, провела носом по пестрым бутонам и задержала дыхание. «Почему же не пахнут? - подумала она, - Очень даже пахнут. Ммм… Весенней свежестью пахнут». Повернулась к Насте и послала ей благодарную улыбку. В листве обнаружилась записка. Прочла и потянулась к телефону. Услышав на другом конце провода приветственное «да», сказала в трубку: «И тебе, Герман, спасибо». День пролетел незаметно. Офис опустел. Катя, как обычно, коротала вечер за работой, изучая детали предстоящей сделки. Неслышной поступью в дверях кабинета появился Полянский. - Кать, ты все еще здесь? Бросай все, поехали по домам. - Я хотела перепроверить… - Кать, ну только не сегодня. Все завтра. Поехали, я отвезу тебя домой. Возражения не принимаются. В конце концов, я твой босс! - изрек Полянский и, отобрав у Кати документы, увлек ее к выходу. Уже во дворе ее дома, прощаясь в машине, Катя сказала: - Герман, а ведь я так ни разу и не поблагодарила тебя за все, что ты для меня сделал… Полянский нахмурился и хотел возразить, но она его опередила: - А сделал так много… мне давно уже следовало сказать… - Кать, не надо, я все понимаю… - И за понимание тоже. Глава 10. (Ресторан - Катя) Как и следовало ожидать, последний рабочий день в уходящем году, выдался совершенно бестолковым. Сотрудники пришли на службу приятно расслабленными и, открыто забросив свои трудовые обязанности, слонялись по офису, вдохновенно обсуждая подробности предстоящей корпоративной вечеринки по случаю встречи Нового года. Дамы прихорашивались и сплетничали, мужчины убивали время в курилке за праздными разговорами. Весь этот день Катерина пряталась от людей в стенах своего кабинета, старательно делая вид, что занята какими-то неотложными делами. Поначалу она всерьез надеялась найти себе хоть сколько-нибудь полезное применение, но вскоре пришлось отказаться от этой мысли. Препятствием послужили ее собственные стахановские подвиги последних недель. Чем занять себя в одиночестве в преддверии всеобщего веселья? Разве что скрепки пересчитать. В дверь тихонько постучали, и на пороге материализовалась Настя. В вечернем платье, в полной «боевой раскраске», когда только успела? - Екатерина Валерьевна, там народ уже собираться начал… Я вам еще нужна? - Нет, Настя, нет. Иди, конечно. - А… вы? – замялась Настя, - пойдете? Настасья, конечно же, была в курсе печальной истории своей начальницы, о которой в первые же дни их совместной с Пушкаревой работы ей поведали осведомленные сослуживицы. И теперь, смутно подозревая, что своим невинным вопросом она все-таки перешла грань дозволенного, стояла смущенная, как провинившаяся школьница. - Да… но я… позже, - ответила Катя. - А ты беги. Настя с готовностью кивнула и скрылась в приемной, но тотчас же в дверном проеме снова появилась ее голова: - А давайте я вам кофе сделаю? Катя открыла рот, чтобы возразить, но Настя не позволила ей начать. - Я все равно сделаю, а вы уж там решите, надо или нет, ага? Я быстро, – протараторила девушка и скрылась из виду. Возражать было уже не кому, и Катя лишь пожала плечами. Конечно, на банкет Катерина идти не хотела, да и не собиралась вовсе (не вовремя все это и… не в ее положении), но на шесть часов вечера была назначена важная встреча с деловыми партнерами, а Полянский очень настаивал на ее личном присутствии. Пришлось сделать над собой нешуточное усилие и целый час просидеть за шумным столом, пока не закончилась официальная часть и появилась возможность незаметно покинуть торжество. Всю дорогу до ресторана Герман украдкой поглядывал на Катерину. Устала, это заметно. Еще бы! Полтора месяца отпахала как заяц на барабане. За такой короткий срок смогла наладить работу своего отдела, успела подготовить и провести две крупные сделки, на доходы от которых можно кормить всю фирму в течение полугода. Вот только на себя совсем махнула рукой. Хотя, может, так и надо пока?.. Разумеется, он понимал, что никакими увеселительными мероприятиями Катерину сейчас не пронять, более того, все это будет ей в тягость. Но так хотелось вытащить ее в свет, растормошить немного, побыть с нею, пусть и не вдвоем. Хотя бы и на деловом ужине. Он просто не удержался. И, глядя на ее бледное лицо, сейчас уже сомневался, правильно ли он поступил. Вполне ведь мог справиться самостоятельно, не в первый раз, но тем не менее, нашел для нее тридцать три убедительных довода своей полной несостоятельности без ее поддержки в переговорах. - Устала? - спросил Герман лишь для того, чтобы выловить Катю из забытья, – Думаю, уже можно расслабиться. Клиент почти созрел. Все основные моменты уже утрясли, осталось только расставить акценты и можно праздновать победу, - и ободряюще ей улыбнулся. - Кстати, мы уже на месте, - сказал Полянский. Припарковал автомобиль и помог Кате выйти из машины. Катя вышла, вдохнула морозный воздух и замерла. Только сейчас она поняла, что это место ей знакомо. Она подняла взгляд на сияющую неоновую вывеску. Ну да, конечно, ресторан «Модерн». Тот самый, в котором целую жизнь назад она рассказывала Павлу о делах «Никамоды»… Что же делать? В ногах свинец – ни войти, ни сбежать. Объяснить? Слишком долго придется объяснять, клиенты разбегутся. - Кать… Катя… Все в порядке? – Герман держал ее за локоть, вглядываясь в побелевшее лицо. Катя рассеянно кивнула в ответ. - Тогда пойдем? И они вошли. Их проводили в випзал. Интерьер с тех пор изменился, столики расставлены иначе, окна какие-то другие… витражи? Да, витражей тогда не было… Она вспомнила прохожих за окном, теперь их не видно. Все иначе, как будто и не было ничего, словно ЕГО не было. В груди больно кольнуло. «Все тебе, Пушкарева, не так, - отругала она себя, - А если бы ничего не изменилось, было бы лучше? Как бы тогда тебе дышалось в этих стенах? Довольно, возьми себя в руки и скажи уже что-нибудь умное». Как и предполагал Полянский, все прошло без сучка, без задоринки. Ужин плавно перетек из делового русла в дружеское. Мужчины отошли от темы бизнеса и переключились на обсуждение предстоящих рождественских каникул, горнолыжных курортов и автосалонов. Но при этом, не оставляя свою даму без внимания, следили, чтобы ее бокал был постоянно полон. Весь вечер Герман наблюдал за Катей. Вино сделало свое дело, и на сдержанном поначалу лице заиграл лихорадочный румянец, глаза заискрились неровным блеском, губы задрожали в улыбке. Он с удивлением отметил, что единственным человеком за этим столом, который не замечал ее привлекательности, была сама Катя. Она была чертовски хороша. Маленькое черное платье, облегающее хрупкую фигуру, могло бы сделать его обладательницу аскетично неприметной, если бы не нитка жемчуга на тонкой катиной шее, превратившая универсальный наряд из строго делового в изысканно соблазнительный. Невесомый макияж лишь подчеркивал пренебрежительное отношение Катерины ко всякого рода условностям. Она ничего специально не делала, чтобы нравиться, но по этой же причине вопреки собственным ожиданиям приковывала к себе взоры окружающих. Она была настоящей, без тени фальши и напускного лоска. Кажется, только руку протянуть, и почувствуешь ее живое тепло. Но нельзя. В глазах чернота - пропасть потери. И каким-то парадоксальным образом эта пропасть не отдаляла, а лишь сильнее засасывала. Неожиданно жалобной коровой замычал катин мобильный. Извинившись перед мужчинами, она встала из-за стола и вышла в холл, где у гардероба чуть ли не лбом столкнулась со смутно знакомым лицом. Лицо растянулось в довольной улыбке: - Ба, не уж-то и здесь лесные феи встречаются? Катенька, какими судьбами? Забыли меня? Вижу-вижу, что забыли, да я не в обиде… Лес… избушка… блины Петровны… Ну как, вспомнили? - Да-да, конечно… Вадим… Максимыч… правильно? - Он самый, - продолжал улыбаться тот, - Какая приятная неожиданность… А вы прекрасно выглядите, Катенька, - и смерил ее удовлетворительным взглядом снизу вверх и обратно. Катя снова смутилась, и так же, как тогда, Вадима это позабавило. Ловким движением он завладел обеими руками Катерины и поднес их к своим губам. Она попыталась отнять руки, но он не позволил. - Катенька, раз уж мы так удачно встретились, может, составите мне компанию и поужинаете со мной? Катя вновь попыталась высвободить руки, но с тем же успехом. «ПаЯц», - мысленно ругнулась она, а вслух сказала: - Боюсь, Вадим Максимыч, это невозможно. Я здесь по делу, компания у меня уже есть и давно меня дожидается. - Как жаль, - театрально закатил глаза Вадим, - вы снова разбили мне сердце. И с удовольствием наблюдая за тем, как нервничает Катерина, медленно поцеловал по очереди сначала одну, а затем и другую руку. Насладиться этим маленьким спектаклем довелось лишь скучающей гардеробщице да четверым только что вошедшим гостям, перед которыми швейцар услужливо распахнул двери. - Опа! Веселая вдова – картина маслом, - хохотнул первый. - Вот, значит, как… - пробурчал второй и, оторвавшись от пола, медленно двинулся в направлении Катерины и ее спутника. Такого подарка судьбы он уже и не ждал. Но есть, есть в жизни справедливость! Недобро усмехнулся и, бесшумно приблизившись к парочке, остановился прямо у Кати за спиной. - Не помешал? – услышала она знакомый вкрадчивый голос и, вздрогнув, резко обернулась. Криво усмехаясь, над ней возвышался Жданов. - Андрей?.. - Катерина наша Валерьевна! Сколько лет, сколько зим! Вижу, времени вы даром не теряете. Краем глаза Катя заметила у входа Малиновского в обнимку с двумя девицами по метр восемьдесят каждая, с неподдельным интересом наблюдавшего мизансцену. Девицы же, повиснув на нем шнурками, откровенно скучали. Жданов окинул Вадима пренебрежительным взглядом и, наклонившись к Катерине, от чего та шарахнулась в сторону, прошептал ей в ухо: - Уже нашла новую жертву? Она смотрела на него во все глаза, интуитивно понимая, что лучше с ним сегодня не связываться. И, кажется, он был пьян. Или нет? Хотя… все же пьян немного. Не так, чтобы это бросалось в глаза, но было достаточным для того, чтобы выйти из себя. А каким мог быть Андрей Жданов в бешенстве, она еще помнила. И призвав на помощь остатки куда-то подевавшегося самообладания, Катя отступила от него на шаг и спокойно сказала: - Здравствуй, Андрей. - Не познакомишь меня со своим кавалером? – спросил Андрей и, отзеркалив ее же движение, сделал шаг вслед за ней. - Прости, но не сегодня. Катя хотела развернуться и просто уйти. Препираться с ним сейчас у нее не было ни сил, ни желания. Но каким-то дьявольским чутьем Жданов почувствовал ее решительность и поймал за руку, крепко схватив чуть выше локтя. - Но-но! – подал голос Вадим. – Полегче! В ответ Жданов метнул на него такой взгляд, что Вадим Максимыч осекся, противно почувствовав себя выскочившим из штанишек и почему-то уже не Мксимычем. Катя дернулась. Да что же это такое, что ж ее сегодня всякие… хм… за руки-то хватают? - Что, - выдавил Жданов, - переключилась с престарелых дураков на юнцов зеленых? Удар пришелся в самое больное место. Она перестала дергаться, внутренне вся напряглась и застыла. - Оно и понятно, - не унимался Андрей, - так надежней, не надо опасаться снова быть вычеркнутой из завещания… можно просто жить себе припеваючи с каким-нибудь безмозглым молокососом и наставлять ему рога, пока не вышвырнет… Хотя… тебя так просто не вышвырнешь… умеешь ты… Жданов неприятно цокнул языком и, видя, что Пушкарева не пытается вырываться, отпустил ее руку. - Слушай, - процедил он с издевкой, - а ты ни разу не пожалела, что променяла меня на отца? А то все старики да дети… - Ты, - не выдержала Катя, - да ты мизинца его не стоишь… ни тогда, ни теперь, - отчеканила она еле слышно, но, судя по меняющемуся выражению лица Андрея, каждое ее слово достигло своей цели. - Мизинца, может, и не стОю… а вот всего остального… - прошипел он и двинулся на нее. Катя неосознанно попятилась, снова отступив назад, и уперлась спиной в стену. В какой-то миг паника заплясала в ее глазах, она рванулась в сторону, но поздно, Жданов вцепился мертвой хваткой, ожесточенно впился в нее, больно прикусив губу. Она вырывалась, как взбесившаяся кошка, беспомощно метясь в кольце его рук, но недолго. Кто-то оттащил его от нее. Ее трясло и колотило. Она по-прежнему стояла, прислонившись к стене, зажав ладонью укушенную губу, пока не увидела перед собой испуганное лицо Германа. Глава 11. (Жданов) Такого не ожидал никто. Конечно, Жданов не подарок, он мог быть вспыльчив и несдержан, но чтобы вот так, средь бела дня в людном месте в яростном остервенении кидаться на женщин?.. Обычно они сами на него вешались. В пылу ссоры он мог запросто дать в морду противнику, невзирая на весовую категорию и социальное положение, наорать так, что несчастных, попавших ему под горячую руку, приходилось откачивать всем, что только можно найти среди скудных запасов офисной аптечки… Но Жданова Андрея, поднимающего руку на представительниц противоположного пола, не видел никто и никогда. А тут такое! Все случилось так быстро, что даже Малиновский не сразу сориентировался в происходящем. Когда же до него дошло, что ситуация явно вышла из-под контроля, одним невообразимым прыжком он преодолел расстояние, отделяющее его от Жданова, и с обезьяньей грацией сиганул ему на плечи. - Эээээ!.. Палыч, Палыч… ты чего? – затараторил Малиновский, хватая Жданова за руки в попытке отлепить его от Пушкаревой. Андрею пришлось оторваться от Катерины, чтобы сбросить со спины Малиновского. Он резко развел локти, размашисто развернулся к другу и грубо оттолкнул его от себя. Роман предусмотрительно выбросил вперед обе руки в останавливающем жесте и, поймав блуждающий взгляд Андрея, с фальшивой беззаботностью в голосе проговорил: - Спокойно, Андрюх... спокойно… Жданов стоял, набычившись, посреди холла, постепенно приходя в себя. Тяжело выдохнув, он запустил пятерню в шапку густых волос, словно сбрасывая наваждение, пошатнулся и, решительно крутнувшись на каблуках своих дорогих ботинок, ринулся к выходу, не оглядываясь. Вслед за ним, воровато озираясь, поспешил раздосадованный Малиновский. В последнее время Жданов охотно составлял ему компанию в вечерних посиделках с бабОчками, но все чаще утраивал беспричинные дебоши, сводившие на нет все усилия Малиновского в организации приятного, ни к чему не обязывающего времяпрепровождения. Вот и теперь, предчувствуя, что полноценной культурной программе все равно уже не состояться, сунул денег на такси недовольным девицам и, отпустив их восвояси, направился к Жданову. Андрей стоял возле своей машины в распахнутом настежь пальто, пытаясь непослушными пальцами выбить сигарету из пачки. Ничего не получалось. И он подумал, что если сейчас, сию же минуту не сделает хотя бы одной затяжки, поубивает всех, к чертовой матери! Наконец, удалось заполучить злосчастную сигарету и зажать ее в зубах. Рассеянно хлопая по карманам, он запрокинул голову в небо, подставляя лицо холодным снежным хлопьям, и почувствовал себя окончательно протрезвевшим. Подошел Малиновский. Выжидательно глядя на закадычного друга, протянул ему горящую зажигалку, подождал, когда тот затянется, и закурил сам. - Ну что, успокоился? - задал вопрос Роман. Жданов не ответил, только умело выпустил изо рта дымовое колечко и задумчиво проводил его взглядом. - А теперь, - продолжал Малиновский, - не торопясь и по порядку, растолкуй мне, недалекому, ЧТО ЭТО БЫЛО? - Что это было? - повторил Жданов. И после недолгой паузы, как-то странно взглянув на приятеля, словно оценивая его умственные способности, с деланным спокойствием сказал: - Ничего... Перебрал. Всем своим видом Андрей давал понять, что разговор окончен, и распространяться на эту тему он не собирается, от чего Малиновский мгновенно взбесился. - Так, значит, да?! Как проблемы за тобой разруливать, так Малиновский, а как объясниться, так рылом не вышел?! Тебе не кажется, что я имею право знать... Андрюх... Жданов, да что происходит?!! - раздраженно выкрикнул он. Андрей затянулся в последний раз, отшвырнул окурок, молча отодвинул беснующегося Малиновского со своего пути, сел в машину и был таков. *** Жданов гнал автомобиль по вечерней Москве. На душе было скверно. Он сильнее вдавил педаль газа и, поймав свой взгляд в зеркале заднего вида, невесело усмехнулся: "Ну что, можешь себя поздравить: отличился, нечего сказать. Дорвался Тузик до грелки... И как, полегчало?". Но облегчения он не испытывал, наоборот, чувствовал себя еще гаже. Последние несколько месяцев он жил как в тумане. Во сне его преследовали кошмары, в которых ему являлся отец. Он ничего не делал, просто смотрел на сына и молчал. И это было невыносимо. А мать… Он до сих пор не мог поднять на нее глаз. И даже говорить с ней не мог. Сколько времени прошло, а в ее взгляде по-прежнему читался немой укор. А Пушкарева!.. Пигалица эта! Как же хотелось прихватить ее «с поличным», вздернуть за шкирку и растоптать, растереть в порошок, чтобы все поняли, что никакая она не святая, а такая же, как все, как он, чтобы не смела его винить, чтобы не было у нее такого права – глядеть на него с укоризной - и быть не могло уже никогда! А тут такой случай представился… вот и понеслась. В то черное воскресенье, когда он, мучимый похмельем, ввалился в свою квартиру уже под утро, Кира не спала, она ждала прихода мужа, чтобы сообщить о смерти его отца. И Маргарите эту новость сообщила тоже Кира… Кира, а не он. Мать ждала, что Андрей поедет в Швейцарию и привезет тело, возьмет на себя организацию похорон так, как того заслуживал Павел, как хотела она сама, в надежде отвоевать у Пушкаревой хотя бы эту последнюю малость. Но время шло, а Андрей не появлялся и найти его не представлялось никакой возможности. А когда он все же явился, чем он мог объяснить свое отсутствие, что мог сказать в свое оправдание? Что после очередной ссоры с Кирой плюнул на все, сорвался из офиса, а на очередном отрезке пути из бара в бар снял каких-то девиц, лиц которых на следующий день он даже вспомнить не мог, и завис с ними на целые сутки? Что желая досадить жене, не удосужился даже отключить телефон и просто не отвечал на звонки? А ведь мог, мог хотя бы раз, хоть мельком, когда еще мозг способен был отличать действительность… мог взглянуть на дисплей… Он мог успеть. Он все проверил позже: Пушкарева звонила весь день и всю ночь на все его телефоны. Тогда еще отец был жив. А утром… На рассвете было уже поздно… да и сам Андрей к тому времени уже не помнил себя. Он мог бы утешить себя, если бы Катя не позвонила или звонила недостаточное количество раз, или сообщила о случившемся слишком поздно, или… или, или, или… Но этих «или» попросту не существовало. И всякий раз, когда в памяти всплывало несчастное лицо Пушкаревой с глазами побитой собаки, лишившейся хозяина, Андрей не мог подавить в себе желание добить ее, чтобы не отравляла ему жизнь напоминанием о его собственной вине, тяжелой надгробной плитой давившей на плечи. В последний месяц перед смертью Павел звонил Андрею чаще, чем обычно, просил сына приехать и всякий раз как бы невзначай упоминал о своем неважном самочувствии. Это было на отца совсем не похоже, раньше тот никогда не жаловался. Наверное, другой, более внимательный и менее эгоистичный сын, заподозрил бы неладное. Но не Андрей. Каждый раз он обнаруживал важные неотложные дела, препятствующие поездке, среди которых, впрочем, не оказалось ни одного (сейчас он это ясно понимал), на которое нельзя было бы просто плюнуть. Бесцельно поколесив по городу, Жданов выехал на кольцевую, съехал на обочину, заглушив двигатель, и давно уже сидел неподвижно, продолжая мысленный диалог со своим отражением. Он снова вспомнил лицо Пушкаревой сначала с непонимающими, а затем расширенными от ужаса глазами, ее отчаянные попытки дать ему отпор… Жданов, Жданов… да ты чудовище! Скоро тобой детей пугать будут! И непривычно серьезные глаза Малиновского с вопросом «Что это было?»… А действительно, что это было, а, Жданов? Что? Что… Избиение младенцев, вот что! Ты так хотел зацепить ее посильнее, пнуть побольнее… Что ж, можешь собой гордиться. Вот только, унизив и оскорбив женщину, которую любил твой отец, ты оскорбил, прежде всего, его, память о нем. Вот она, твоя правда, Жданов. И как ты собираешься с нею жить? Не знаешь?.. Невеселые размышления Андрея прервала мелодия мобильного телефона. Он посмотрел на фото звонившего и обреченно усмехнулся. - Кира, Кира… Черт бы тебя побрал, Кира! – проорал он и, швырнув аппарат куда-то вглубь салона, сказал уже тише: - Говорил же отец «Не совершай моих ошибок»… говорил. «Эх, папа, - подумал Андрей, поворачивая ключ в замке зажигания, - где же ты сам совершил ошибку, где не доглядел, когда твой золотой мальчик, превратился в форменную скотину?». Глава 12. (Ресторан - Полянский) Катя задерживалась. В холле какая-то возня, звуки странные. И словно почувствовав неладное, Полянский извинился перед деловыми партнерами и, подорвавшись с места, быстрым шагом направился к выходу из зала. Первое, что увидел Герман, это огромные возмущенные глаза гардеробщицы, а затем по кругу: две девицы модельной внешности у стойки гардероба, устремившие раздосадованные взгляды к тяжелым входным дверям, за которыми уже скрывались спины чем-то неуловимо знакомых мужчин, дальше – растерянный и сконфуженный молодой человек, который то ли решался что-то сказать, то ли протянуть руку к… Кате… Катя! Она стояла, прислонившись к стене, практически позади него, зажав рот ладонью, и мелко вздрагивала. В глазах застыли слезы, вот-вот готовые пролиться. Внезапно Герман понял, кого напомнили ему двое спешно удалившихся мужчин. Сердце сжалось в нехорошем предчувствии. Он пока не имел представления о том, что именно здесь произошло, но уже точно знал, кто в этом виноват. Какие-то доли секунды он раздумывал над следующим шагом, сосредоточенно глядя то на захлопнувшиеся двери, то на сжавшуюся в комочек женщину и, приняв единственно верное решение, бросился к Катерине. Полянский не сразу поймал ее затравленный взгляд, но когда понял, что она его все-таки идентифицировала, постарался удержать связующую их ниточку тихим «Кать...». - Кать, Катя… Что… что случилось? – вопрошал Герман, отнимая ее руку от лица. Взору представились мертвенно бледные щеки Катерины с чуть распухшей, нездорового вида нижней губой. Ярость колючим ежом подкатила к горлу, в голове пулей пронеслось: «Сволочь!». - Он что… он что, ударил... тебя? От этих слов Катерина встрепенулась, отвела глаза и попыталась втянуть укушенную губу, как будто стараясь спрятать позорное клеймо, но тут же сморщилась от боли. Повернулась к Герману непострадавшим боком и отрицательно покачала головой. - Нет. Просто… Мне надо… Я сейчас… - пролепетала она и, робко высвободившись из рук Полянского, неуверенной походкой двинулась по направлению к дамской комнате, но, не сделав и трех шагов, поскользнулась, нелепо взмахнув руками, пошатнулась и угодила в объятия подоспевшего Германа. В решающий момент он успел подхватить Катерину, но в следующее мгновение изогнулся сам, выписывая в воздухе немыслимые пируэты, однако сумел удержать равновесие, устоять на ногах и не выпустить из рук свей добычи. Мысленно чертыхаясь, Полянский все же проводил Катю до цели и потом несколько секунд стоял неподвижно у захлопнувшейся перед самым носом двери. Затем резко развернулся, не поднимая глаз, и зацепился взглядом за одинокую жемчужную горошину на полу. Тут же обнаружилась еще одна и еще… Весь пол был усыпан жемчугом. Герман понял, на чем поскользнулся. И снова в мозгу закипело: «Убью!». Время шло. Ситуация требовала быстрых, выверенных действий. Герман, подумав немного, решительно направился к молодому человеку, который по-прежнему оставался в холле и наблюдал за Полянским, а, поняв, что Герман движется именно к нему, поспешно выбросил руку для приветствия. - Русаков. Вадим… Мы с Катей знакомы… немного. Протянутую руку Герман пожал. - Герман Полянский. Коллега Кати, – ответил он, пристально разглядывая нового знакомого. – Вы были здесь и все видели? - Дда. - Вадим едва заметно смутился. Уловив заминку в голосе нового знакомого и то, как Русаков сразу подобрался и распетушился, Полянский интуитивно понял, что тот будет просто нагло врать. Как же, был здесь, занял лучшие места в партере и «наслаждался» спектаклем. Просто наблюдал и бездействовал. Да, точно, так и было. Ведь и стоял поодаль, и дыхание вон ровное… Харизму берег. Ну-ну, знаем мы таких, повидали. - Вадим, - обратился к нему Полянский. – Не окажете услугу? Надо быстро раздобыть льда. - Что, простите? - Льда. Ну, спросите у администратора или на кухне… Должен же быть здесь лед, это же ресторан. - Ааа, - понимающе закивал Вадим, - да-да, конечно, я сейчас… А Герман уже повернулся к гардеробщице, превратившись в саму галантность. Вот кто поведает ему подробности случившегося во всех красках. Еще бы, в один вечер и развлечение и благодарный слушатель. Сегодня явно ее день. Немолодая и, судя по всему, азартная женщина возбужденно и с удовольствием, спешила поведать этому интересному, внушающему доверие молодому мужчине о событиях последних двадцати минут. И хоть не все слова ей удалось расслышать, но видела-то она все, от начала до конца и собственными глазами. Она тараторила без остановки, перебивая саму себя, сначала показывая обеими руками в направлении удалившегося Русакова, затем в сторону распахнувшихся перед новыми гостями входных дверей, и снова в сторону Русакова… Чем больше узнавал Полянский, тем мрачнее он становился. Час от часу не легче! С чего бы это Жданов переквалифицировался в Отелло? И чего такого ему вообще могло понадобиться от Катерины, да так, что крышу снесло напрочь? Однако время. Полянский взглянул на свой «Rolex». Собственно, картина относительно ясна, а прояснять ее дальше здесь в его планы не входило. Поблагодарив гардеробщицу, он метнулся в зал к уже заждавшимся деловым партнерам. Там извинился за себя и Катю, сославшись на ее неважное самочувствие, пожелал им доброго здравия и откланялся (благо, ужин уже можно было считать состоявшимся, а сделку заключенной). По пути к выходу поймал официанта, обслуживающего их столик, сунул ему денег за ужин и еще сверху, с просьбой позаботиться об оставшихся посетителях. Кати в холле не обнаружилось, значит, она еще не выходила. Зато как нельзя кстати появился Русаков с небольшим запечатанным пакетом льда в руках. Герман уверенно завладел пакетом, поблагодарил Вадима и коротко попрощался. Несмотря на некоторое замешательство, ненадолго задержавшее его на пороге дамской комнаты, он решительно толкнул дверь и вошел. *** Лишь только за Катей захлопнулась дверь, отгородив ее от сочувствующих взглядов, она без сил опустилась на низкий пуф и, уронив лицо в ладони, горько разрыдалась от переполнявшей ее обиды. Совсем как в детстве, когда, получив незаслуженное наказание, пряталась в каком-нибудь темном углу, раздавленная чувством вселенской несправедливости, и глотала непрошенные слезы. Герман шагнул к ней и присел на корточки, пытаясь разглядеть ее лицо, а она упрямо качала головой, как маленькая девочка, стесняясь посмотреть ему в глаза. Он прихватил ее за плечи и одним рывком поднял с пуфа. Осторожно, но настойчиво, невзирая на ее сопротивление, отцепил от лица руки и увидел то, что в общем-то и ожидал увидеть, но все равно оказался не готов. Пострадавшая губа посинела, ее заметно разнесло. Веки болезненно покраснели и припухли. А Катя блуждала взглядом по его груди, старательно рассматривая узел модного галстука. Герман судорожно сглотнул, приложил лед к катиной щеке, зафиксировав пакет ее же ладонью, притянул девушку к себе и обнял. Катерина не сопротивлялась. Напротив, уткнувшись шмыгающим носом ему плечо, всхлипывала все реже, физически ощущая, как медленно покидает тело напряжение этого бесконечного дня. Дверь распахнулась, впустив важного вида женщину. Дама, опознав мужчину в женском туалете, сначала остановилась при входе, как вкопанная, а затем, недовольно поджав губы, демонстративно прошла в кабинку. - Кать, - тихо позвал Герман, - пойдем отсюда, а? Пока меня не приняли за извращенца и не выставили с охраной… Он не мог видеть, скорее почувствовал, как она улыбнулась, и увлек ее к выходу. Задержавшись на секунду у гардероба, Полянский накинул Кате на плечи шубу, запрыгнул в свою дубленку и, крепко держа Катерину за руку, вышел на улицу. По дороге домой она попросила Германа остановиться. Ей необходимо было прийти в себя и окончательно успокоится, чтобы своим неприглядным видом не напугать родителей, которые еще, наверное, не спят. Она долго стояла, оперевшись на бампер машины, ловя ртом снежинки, пытаясь вернуть хотя бы видимость душевного спокойствия. Уже у подъезда своего дома Катя впервые после инцидента открыто посмотрела на Полянского, может, потому, что уже смогла взять себя в руки, а может, просто потому, что было темно. - Незавидная у тебя доля, - сказала она, - вытаскивать меня из неприятностей. Прямо злой рок какой-то. Прости. - Ну, что ты? – улыбнулся он. – Зачем же тогда нужны друзья? И для этого тоже. Ведь так? Он ободряюще приобнял ее за плечи. - Кать, все проходит… И это тоже пройдет. Жизнь как зебра: полоса белая, полоса черная. Скоро все наладится, вот увидишь. Она неопределенно кивнула в ответ. - И еще, - добавил Герман. – С наступающим, Кать. Обязательно загадай желание. Уже завтра. Обещаешь? - Обещаю, - ответила она, благодарно поцеловала Германа в щеку и скрылась в подъезде. Глава 13. (Герман) Как только за спиной захлопнулась дверь его холостяцкого жилища, Полянский почувствовал себя совершенно разбитым. Усталость, накопившаяся за день, вязким болотом обволокла тело, наполнив конечности противной тяжестью. Он с трудом стащил с себя дубленку и даже пристроил ее на вешалке, присел на низкий пуф в прихожей и принялся расшнуровывать ботинки. Пальцы от чего-то не слушались. Вот ведь пытка! Тот, кто выдумал шнурки, наверное, был знатным шутником. Нда… здравствуй, детский сад, штаны на лямках… Да что же это такое, он с семилетнего возраста превосходно управлялся со шнурками, но именно сегодня они завязались в узел, не позволяя освободить правую ногу. Герман вскочил и с усиливающимся раздражением принялся разутой ногой ломать ботинок, подминая пятку, в попытке вытащить застрявшую ногу. Спустя какое-то время, ему все-таки удалось отшвырнуть злосчастный ботинок, как кусачую блоху, которая одним своим присутствием на теле была способна превратить жизнь в ад. Почувствовав неимоверное облегчение, Герман снова опустился на пуф, но тут же подумал, что если сию же минуту не поднимется, то рискует отключиться прямо здесь, под вешалкой, как свинья в хлеву. От такого сравнения он даже поморщился. Ну уж нет, в душ, прямо сейчас! И собрав остатки сил, встал и поплелся в ванную. В просторном помещении ванной комнаты привычным жестом снял часы, сбросил пиджак, нетерпеливыми движениями растормошил галстук, освободив шею, и стянул его через голову, затем рубашка, брюки, белье, и вот она, долгожданная свобода! Шагнул в душевую кабину и пустил воду. Он долго стоял, оперевшись обеими руками в стену, подставив совершенно пустую голову под горячие струи, пока скопившийся пар в кабинке не стал затруднять дыхание. И тогда, как обычно, он перекинул рычажок крана в противоположном направлении, приняв ушат ледяной воды. Вытерпев сколько хватило сил, выскочил из ванной просветленным и помолодевшим, не чувствуя собственного веса. Усталость ушла, зато мысли вернулись. Мысли о Кате. Снова о ней. С тех самых пор, как Павел рассказал ему о своей болезни, Полянский потерял покой. Он и сам не знал, с чего бы это, и видимых причин не находил, но все чаще заставал себя в задумчивости, возвращаясь к событиям почти четырехлетней давности. Тогда он думал, что все прошло, не успев начаться. Его недвусмысленно щелкнули по носу, не оставив ни единого шанса. И он принял это спокойно, с достоинством и, как ему казалось, отрезал раз и навсегда. Он вернулся к прежней жизни свободного мужчины и завидного жениха, встречался с женщинами (правда, слишком близко никого не подпускал), а с последней даже прожил несколько месяцев под одной крышей, уступив ее внешне ненавязчивым, но на самом деле весьма настойчивым намерениям переехать в его квартиру. Но и с Ольгой как-то не склеилось. А после того судьбоносного разговора с Павлом он стал ловить себя на мысли о том, что по его дому ходит совершенно чужая женщина. И если бы вид ее, снующей туда-сюда, оставлял Германа равнодушным, было бы полбеды, но дело в том, что она его раздражала, и одно ее присутствие в его личном пространстве вынуждало призывать на помощь все свое самообладание, чтобы просто не сорваться. Ольга была красивой женщиной, превосходной любовницей и отличной спутницей на вечеринках и презентациях, но никак не хранительницей очага, для которого сам Герман уже давно созрел. Ей было тесно в четырех стенах, и каждый час, проведенный ею не в спальне, был потрачен зря. Она не стремилась к уюту, напротив она бежала от него, но при этом совершенно однозначно намеревалась заполучить Полянского в мужья. Но не о такой семье, не о такой жене мечтал сам Герман. Мечтал? Да, когда-то предполагал, а теперь уже мечтал. А после смерти Жданова-старшего часовой механизм в его мозгу заработал с предельной скоростью. И теперь Полянский мог сказать себе, почему. Затянув потуже пояс банного халата, Герман ощутил непреодолимую потребность выпить. Вообще-то спиртное никогда не было его страстью, но сейчас ему было просто необходимо, чтобы крепкий алкоголь отрезвляюще обжег гортань. Он достал из бара чуть початую бутылку коллекционного коньяка и плеснул немного на дно бокала. Болтнул янтарную жидкость по внутренней окружности выпуклого стекла и сделал первый глоток. Да, пора уже признаться… какой смысл лгать самому себе… С того самого дня, как Жданов открылся тебе, ты просто ждал, ждал и уже строил планы… неосознанно, не решаясь признаться себе, ждал, когда освободится место. Ну что ж, вот и дождался. Полянский никак не мог понять, как он пропустил в себе такой значительный момент, когда попал в западню. Или он и не выпадал из нее, а просто законсервировал невостребованные чувства на три с лишним года, убедив себя в собственной неуязвимости. Эти мысли уже привычно занимали его вечерами. Вот и сегодня сон ушел, уступив место размышлениям. А может, все-таки Павел? Или нет… Нет, откуда ему было знать? Не будь идиотом, Полянский, конечно, он знал. Да, знал. Знал даже больше. Даже то, от чего ты сам отмахивался, как от ночного кошмара. И этот взгляд его в самую душу… Неужели он с самого начала все видел, все понял и верно рассчитал? А ты бычком на веревочке… и уже не в силах отвязаться. Вот ведь старый лис! Или все же не он, а ты, ты сам, Герман, вообразив себе райские кущи, принял его последнюю просьбу за руководство к действию? Нет, все… все, хватит! Жданова уже не спросишь, а сам ты хреновый аналитик. Да и какого черта? Прими как данность, все равно увяз уже по уши - не выбраться. Ну сколько можно? Все, спать! Поставил пустой бокал на прикроватную тумбу и прикрыл глаза. Нет, а Андрей? Ему-то что в голову ударило? Говорил, роман у них был… Может, соврал индюк самодовольный и не было у них ничего?.. Ага, у тебя тоже было-не было и что? А может, это ревность к Павлу? В конце концов, она предпочла ему, всеобщему любимцу, престарелого отца… И потом, столько времени она являлась открытой угрозой финансовому благополучию семьи… Да, но теперь этот вопрос снят, ведь по завещанию Катя практически ничего не получила… Слухи ходят, а дыма без огня, как говорится… Нет, все, довольно, теперь уже точно… Спать, я сказал! О, Боже, овец что ли посчитать? Сопроводив Катю из Швейцарии сразу после кончины Павла, Герман, ведомый какой-то необъяснимой решимостью, в тот же вечер серьезно поговорил с Ольгой. Он был банален, но неумолим, а она, будучи женщиной умной и расчетливой, решила, что оставить свои позиции на время, сейчас гораздо уместнее, чем устраивать бурные истерики и слезные прощания. На следующий день она собрала свои вещи, предусмотрительно забыв кое-что из мелочей, пометив все еще ее территорию, и съехала, позволив Герману вздохнуть с облегчением. Сон по-прежнему не шел, и Герман то и дело возвращался к событиям минувшего вечера. С одной стороны, он был готов придушить Андрея собственными руками за свинство, которое тот учинил, а с другой… С другой стороны, если бы не эта дикая выходка Жданова, он бы даже не посмел протянуть руку и прикоснуться к ней, прижать к себе… Боже, Полянский, по тебе психушка плачет. Он вспомнил ее судорожные рыдания на своей груди, и в сердце снова больно кольнуло. Он мог лишь обнять ее и только ждать, когда истерика сойдет на нет, и она успокоится. Успокоится и отстранится от него. А что еще ему оставалось? Что он мог? А ведь мог… Мог привезти ее к себе, вот прямо сюда, бережно уложить в постель, придавить тяжестью своего тела, согреть, зацеловать до беспамятства, зализать каждую царапину на ее коже… Он представил, как входит в нее, медленно, осторожно, едва улавливая ее тихие стоны, собирая губами слезинки с висков, радостно осознавая, как с каждым новым толчком его плоти ее редкие всхлипы боли и обиды перерождаются в удовлетворенное животное урчание… Если бы она захотела, если бы только позволила, он бы на изнанку вывернулся, он бы смог… В глазах запрыгали и померкли темные пятна. Герман спал. |
|
| Автор: | nadin [ 10-05, 11:01 ] |
| Заголовок сообщения: | |
Глава 14. (Новый год) Проснулась Катя поздно, почти к полудню, с тяжелой головой и ватным телом. Долго щурилась, пытаясь рассмотреть время на настенных часах, а когда поняла, что проспала почти до обеда, обреченно вздохнула и заставила себя подняться. Завернулась в теплый домашний халат и вышла из комнаты. Тут же нос защекотал терпкий еловый запах. На пороге квартиры в тесной прихожей топтались раскрасневшиеся с мороза Зорькин с отцом, затаскивая в дверь огромную душистую елку. - Говорил же, связать надо было, а он не надо, не надо! Ветки помнем – дерево обидится! Тьфу, ты! Где только набрался ахинеи-то этой? - ворчал Валерий Сергеевич. - А теперь вот стой тут, жуй иголки, раз такой умник. Сам напросился. На шум из кухни выбежала Елена Санна. - Красота-то какая! - всплеснула она руками, завидев зеленое чудо. - Ох, и Катюша наша проснулась. - Привет, Пушкарева! – заулыбался Зорькин, забавно вытягивая шею из-за густых колючих ветвей. – Долго же почивать изволите. Мы тут уже по семь ковров навышивали… А что это у тебя с лицом? В груди разом похолодело. Забыла. Как она могла? Даже в зеркало на себя не взглянула и сразу пред светлы очи… - Где? – растерянно выдавила Катя, поймав на себе озабоченный взгляд матери, и инстинктивно провела по губам тыльной стороной ладони. - Да вот, Катюш... на простуду похоже… Надо же, так не кстати… - покачала головой Елена, разглядывая лицо дочери. Да ты не переживай, доченька, у меня облепиха протертая есть. Приложишь, и все как рукой снимет. - Да, - поспешно закивала Катерина, - я посмотрю только, - и рванула в ванную. Как же хорошо, что есть облепиха! И врать не придется, останется лишь благодарно принять мамины заботливые хлопоты, не разрушая ее иллюзий. Заперла дверь изнутри и подняла глаза на свое отражение. На нее смотрела несчастная женщина. Взгляд сосредоточенно придирчивый. Веки припухшие, измученные полночными слезами и бессонницей. На голове бардак. Леший в дремучем лесу и тот милее. А губа... Да ничего вроде... Вид, правда, нездоровый, но следов криминала не наблюдается, уже хорошо. Да уж, красавица, нечего сказать. Не Квазимодо, конечно, но и не фея. Нет, феями здесь и не пахнет. Так, поганка болотная... Боже, неужели это я?.. Сокрушенно вздохнула и потянулась за зубной щеткой. Катя задумчиво стояла у окна в своей комнате, обеими руками упираясь в подоконник, прислонив лоб к прохладному стеклу. Этот последний день в году выдался необыкновенно погожим, снежным и солнечным, став желанным новогодним подарком для всех и особенно для шалящей во дворе детворы, чей радостный галдеж беспрепятственно проникал в жилище сквозь щели старых рам. Глядя на их веселую возню, трудно было удержаться, чтобы не позавидовать их удивительной способности так искренно и неподдельно радоваться жизни. Облачившись в старые удобные джинсы, Катя твердо решила не изводить себя печальными мыслями и не омрачать родным праздник. Только не сегодня. Сейчас пойдет и найдет себе полезное занятие. На кухню соваться не стоит, там мамина вотчина. Разве что полы надраить или елку нарядить?.. Да, точно, елка! Ах, даже руки зачесались от нетерпения, как в детстве. Ну надо же... - Пушкарева! - в комнату без стука ввалился Зорькин. - У тебя совесть есть? Меня без тебя за стол не пускают! Ну-ка, живо пошли со мной! И нечего, нечего упираться, ты мой пропуск в рай. Неужели ты думаешь, что из-за твоей необъяснимой тяги к дистрофии я пожертвую твоему отцу свою порцию, заработанную, заметь, тяжким трудом на галерах этого дома? Он втолкнул Катерину в кухню, довольно потирая руки, плюхнулся на свой стул и, клюнув носом в «сиротскую» посудину свежего наваристого борща прямо перед собой, блаженно закатил глаза в предвкушении. Валерий Сергеевич, удовлетворенно ухмыльнувшись, изрек: - Вот! Главное правильно обозначить солдату задачу и результат, как говорится, налицо. Лен, а Катюшке-то щей? - Сейчас-сейчас, - проворно хлопотала Елена над своими едоками. - И мяса ей положи, да побольше кусок, - скомандовал отец. - Пап… - попыталась возразить Катя. - Разговорчики в строю! – оборвал ее тот. – Приказы не обсуждаются! Ешь, а то совсем отощала, кожа да кости… да глаза вон одни… скоро закрываться перестанут. А этому обормоту, - проворчал отец, хитро прищурившись на Николая, - мяса можно было и не давать. От него и так одни убытки. Коля перестал позвякивать ложкой и, возмущенно ловя ртом воздух, парировал: - Кккак это… какие убытки? Я ж, как вы и велели, дядь Валер, задание выполнил! На разведку сходил и языка, вон, привел, - кивнул он в сторону улыбающейся Катерины. - Ну, если только за языка… Ладно, с довольствия не снят. - Что значит не снят? Да мне за мои ратные подвиги вообще дополнительный паек положен! - Нет, ну ты посмотри, Лен, каков наглец, дашь ему палец, так он всю руку… - Да будет вам уже, - прервала мужа Елена, - вы ешьте лучше, пока не остыло. А елку-то кто наряжать будет, решили уже? - Я, - ответила Катя и почувствовала на себе удивленные взгляды трех пар глаз. Пожала плечами и невозмутимо добавила: – Но если кто-то хочет присоединиться, я не против. Елку украшали все вместе. Зорькин сражался с гирляндой. А Валерий Сергеевич, достал из дальнего угла антресолей пыльные ящики с игрушками и, выудив из одного из них видавшую виды пятиконечную звезду, с любовью стер с нее пыль и торжественно водрузил на верхушку хвойной красавицы. Даже Елена Санна оторвалась от приготовления праздничного ужина и внесла свою скромную лепту в общее дело, повесив на ветку старый-престарый зеркальный шар – ровесник Катюши. Катя аккуратно перебирала елочные игрушки, цепляя к металлическим ушкам канцелярские скрепки (изобретение, которым Пушкаревы искренно гордились), думая о том, как причудливо в этом старом ящике переплелись воспоминания всей семьи более, чем за тридцать лет. Вот Колькин самолетик. Он всегда, сколько она себя помнила, висел у них на елке и никогда не оставался в коробке. А вот и ее любимая игрушка – сосулька в виде леденца. Когда-то их было две, но одна разбилась, от чего ее уцелевшая сестра была теперь еще дороже. А вот необыкновенный шар ручной росписи с пузатыми шмелями на ромашках – чей-то подарок родителям. Надо же, уцелел. Она уже и не помнила, когда именно он появился у них, но до сих пор хранила в памяти то ощущение трепетного восторга, с которым впервые собственноручно пристраивала это сокровище среди сосновых ветвей. Каждая безделица имела свою историю и многое могла рассказать о домочадцах. Но только присутствия Павла не помнила ни одна вещь в этом доме, как будто нарочно изгоняя его из ее жизни, вытесняя даже из памяти. От этой мысли защипало в глазах, и задрожали руки. И чтобы заглушить вновь всколыхнувшуюся боль, всю свою отчаянную энергию Катерина обрушила на наведение кристальной чистоты. Проигнорировав новомодную швабру, вооружилась ведром с водой и половой тряпкой, согнулась пополам и по старинке принялась размашисто, с остервенением натирать полы. Ближе к полуночи, как и полагается, собрались за праздничным столом, провожая старый год.. И как обычно, Валерий Сергеевич на правах главы семьи взял слово. - Трудный выдался год для всех нас… Но он прошел. Ну, да и Бог с ним. Мы, Пушкаревы, на судьбу роптать не привыкли. Отпустим его с миром и будем жить дальше. Так ведь? Отец храбрился, старался выглядеть спокойным, но голос предательски задрожал на последних словах, и все поняли, что обращался он, главным образом, к дочери и только от нее ждал ответа. «Бедные мои, как же я вас замучила», - подумала Катя, а вслух сказала: - Сейчас я вижу всех, кого люблю… Здесь вся моя семья, - сказала она, обведя взглядом присутствующих, и про себя добавила: «все, что от нее осталось». - И моя, - тихо вклинился Коля, - моя семья тоже вся здесь. - И твоя, конечно, - подтвердила Катя, накрыв ладонью его руку. - Так вот и тост! – поспешил разрядить ситуацию отец. – Значит, выпьем за нашу большую дружную семью, ура! Аккомпанируя тосту, запиликал катин мобильный, получив новое SMS-сообщение: «С новым годом! Не забудь про желание». В начале первого часа ночи, когда отзвенели бокалы с шампанским и за окном загремели ракеты, петарды, салюты и фейерверки, родители вытолкали молодежь на улицу полюбоваться чудесами пиротехники. Как когда-то, они стояли во дворе ее дома, взявшись за руки, задрав головы к небу. Но если раньше замирали от восторга с раскрытыми ртами, то теперь наблюдали за происходящим с едва заметным интересом. Наверное, они просто повзрослели. Время, когда друзья спешили поделиться друг с другом самым сокровенным, прошло, уступив место личным тайнам и неразделенным переживаниям. Но, несмотря на это, они по-прежнему оставались близкими и родными, как и двадцать лет назад. Ухватив Колю под руку, Катя спрашивала себя, а что она знает о своем друге детства, Николае Зорькине, теперешнем? А знала она то же, что и четыре года назад, не считая того, что в прошлом году умерла его мама, и семья Пушкаревых теперь действительно стала и его семьей, причем единственной. Еще она знала, что он бросит все и примчится им на помощь, ей на помощь, будет вытирать подруге сопли, шутить и кормить с ложки, а она? Она даже не знает, есть ли у него девушка. Вот так, они познали потери и научились отгораживаться не только от окружающих, но и друг от друга. - Коль, - позвала она, все так же глядя в небо. – А ведь я совсем ничего о тебе не знаю. - Так уж и совсем? – уточнил он, не поворачивая головы. - Ну… как ты жил все это время, какие планы строил… Есть же у тебя какая-то личная жизнь… - Какая-то есть. - Может, расскажешь когда-нибудь? - Может, и расскажу… когда-нибудь, - улыбнулся он *** В этот день Полянский не находил себе места. Новый год – праздник семейный, поэтому именно сегодня Герман особенно остро ощущал свое одиночество. Все, чего он желал сейчас, чтобы скорее наступило завтра. Странно, раньше он выбирал, кому из друзей составить компанию, а теперь он сам готов кинуть клич. Только некому. Все, кого он хотел бы видеть рядом, остепенились, обзавелись семьями, задвинув дружеские посиделки на второй план. Через два часа пробьют куранты. Кто-то уже таскает вкусности с кухни прямо из-под носа жены в нетерпеливом ожидании начала застолья, а кто-то отдает долг престарелым родителям, коротая новогодний вечер в их обществе. И только он, Герман, единственный из их шумной университетской компании к 36 годам своей жизни не имеет ни жены, ни детей, ни родителей. Он был поздним и единственным ребенком в семье и, как следствие, рано лишился обоих родителей. И с женитьбой не спешил. Сначала куролесил по полной, боясь где-то не успеть, что-то пропустить, обделить себя в чем-то важном. А когда устал пыхтеть в бессмысленной погоне за химерами, остановился, огляделся и, как выяснилось, даже разглядел ту единственную, от разлуки с которой, тягостно ноет в сердце. Только теперь в сознательном зрелом возрасте он понял, как не хватает ему брата или сестры, хоть одного-единственного, но родного человека, чтобы просто знать, что он не один. Днем Герман все-таки заставил себя выйти на улицу, купил продуктов и даже еловых веток. Соблазниться настоящей елкой, чтобы потом возиться с нею в одиночестве, было бы слишком жестоко, а потому он и вовсе отбросил идею об украшении дома, да только плюгавенький мужичонка у дверей супермаркета, такой же неприкаянный, как и сам Герман, вынудил-таки Полянского купить у него несчастные ветки. И вот теперь он сидел на диване, окутанный сосновым ароматом, в полной тишине, наивно ожидая ответного SMS. И как ни странно, дождался. Она тоже пожелала ему счастливого Нового года, а он расплылся в идиотской улыбке, словно только что услышал ее признание в любви. В дверь позвонили. Гостей Полянский не ждал и потому с интересом отправился открывать. На пороге стояла Ольга с бутылкой шампанского и самой очаровательной улыбкой из имеющихся в ее арсенале. - Здравствуй, Герман. Прости, что без приглашения. Мне почему-то показалось, что ты сегодня тоже в одиночестве. И я подумала, что, может быть, по старой дружбе мы составим друг другу компанию? Не прогонишь? Почти двенадцать, а такси я уже отпустила. Он всегда поражался ее интуиции и упорству. Вот так просто наплевала на все и пошла ва-банк. А если бы его не оказалось дома или не пустил бы? Хотя нет, все точно рассчитала лиса. Ведь знала, что буду стоять в дверях и прикидывать, в каком случае окажусь большей сволочью, если выгоню ее на улицу без единой возможности добраться до дома или если впущу и позволю себя соблазнить. «Ну что ж, хотел бы умереть монахом, пошел бы в монастырь», - подумал Герман, отступая на шаг назад, пропуская Ольгу в квартиру. Глава 15. Новогодние каникулы, которых так страшилась Катя, пролетели незаметно, а за ними и зима. Работы не убавлялось, а все праздники и выходные она проводила на конюшне с Ивэлом. Их регулярные встречи не прошли даром, и теперь Катерина могла самостоятельно оседлать лошадь, и даже пуститься в галоп. Чистку Ивэла Катя тоже взяла на себя, когда поняла, что эта процедура доставляет жеребцу не меньшее удовольствие, чем прогулка. И если седлать Ивэла ей приходилось под неусыпным контролем Василича или Саньки, то колдовать вокруг коня со щеткой, губкой и фланелевой тряпкой она оставалась одна, наслаждаясь их почти интимным уединением. Ивэл довольно раздувал ноздри, когда хозяйка водила по его бокам жесткой щеткой и, благодарно фырча, позволял рассмотреть и очистить подошвы копыт. А однажды, когда в порыве сдержанной лошадиной признательности он чуть ли не расцеловал Катерину, щекотно тыкаясь ей в шею шершавыми губами, она рассмеялась, ласково потрепав его за гриву, и пообещала, что, как только распогодится, обязательно отведет его на реку и выкупает по-настоящему. И полетели недели, засасывая Катерину в перипетии трудовых будней. Она все так же приходила на работу раньше своей секретарши и по-прежнему задерживалась допоздна. Периодически Полянский вытаскивал ее, если не на деловую встречу, то хотя бы просто пообедать, всерьез опасаясь за ее здоровье. Но чаще всего он просто выгонял ее из опустевшего в конце дня офиса, сажал в машину и увозил домой. Его постоянное присутствие где-то рядом стало настолько обыденным и привычным, словно так было всегда, и Катя принимала его дружеские заботы и внимание как должное. Он никогда не переходил грань дозволенного и не нарушал негласного перемирия, установленного между ними еще в той прошлой жизни. Но только Герман знал, чего ему это стоило. Самая желанная на свете женщина была так близка, что это сводило с ума. Иногда он даже чувствовал ее дыхание на своей коже, что было уж совсем невыносимо. Оно будоражило кровь и путало мысли, вынуждая Германа балансировать на самом краю, прикладывая нечеловеческие усилия, чтобы удержаться, не сорваться и не слиться с ее тенью. Катя так заработалась, что не заметила, как наступила весна. Просто вышла однажды на улицу и обнаружила вокруг себя уже совсем зеленый город. Вдохнув пьянящий аромат молодой листвы, вспомнила, как в детстве, оторвавшись от учебников, вот так же растерянно замирала посреди дороги, тщетно пытаясь разглядеть на деревьях вместо сочной зелени распустившихся листьев голые ветви с набухшими почками. Девчонки уже гоняли шайбу, прыгая в «классики» на высохшем асфальте, с таким заразительным задором, что даже проходящие мимо чьи-то молодые мамы, начхав на «солидный» возраст, не могли удержаться, чтобы не пропрыгать пару-тройку криво нацарапанных квадратов. Уже давно никто не чертит классы на асфальте, но Кате вдруг отчаянно захотелось наткнуться за ближайшим поворотом на стайку веселых школьниц с бантами в жидких косичках, беззаботно проскакать на одной ножке до боли знакомую схему и, не оглядываясь, с улыбкой продолжить свой путь. *** Офис бурлил невиданной доселе энергией, правда, лишь малая ее часть была направлена в трудовое русло. Дамы, не сговариваясь, прихорошились все разом, защебетали, засветились, вызволяя из зимней спячки неистребимую женственность. Да и мужчины не остались в стороне равнодушными наблюдателями. Расконсервировав все свои бойцовские навыки, давно знакомыми тропами единым солидарным фронтом они вновь вышли на охоту под переходящим знаменем мартовских котов. Чувственные флюиды неумолимо заполняли жизненное пространство, размножаясь подобно опасному вирусу, непременно выбивая из рабочего ритма всех, кто попадался им на пути. Весь день Катя потратила на изучение отчетов по продажам, успела устать и даже проголодаться. Откинувшись на спинку кресла, она сняла очки и, прикрыв глаза, надавила прохладными пальцами на переносицу. Тут же возмущенно заурчал живот, давая Катерине понять, что сколько ни сиди, а медитацией головы не обманешь, и хотя бы чашку горючего в себя влить все-таки придется. «Да, кофе не помешает», - подумала Катя и направилась к выходу. Картина, которую она застала в приемной, ее одновременно и умилила, и рассмешила. Настя, пылая праведным гневом, вся такая хорошенькая, раскрасневшаяся, с негодующим блеском в глазах, со знанием дела распекала совсем молоденького парнишку – нового системного администратора. Катя с улыбкой отметила про себя, что из неопытной пугливой девочки Настасья выросла в толковую помощницу, без которой и сама Катерина порой была, как без рук. - Что здесь происходит? – поинтересовалась Катя. Не заметившие появления начальства спорщики синхронно оглянулись. - Екатерина Валерьевна, - начала Настя, - так сеть отвалилась еще в обед. У меня вся работа стоит, я даже отчет ваш распечатать не могу… Этого молодца, - недовольно кивнула она в сторону сисадмина, - полдня разыскать не могли, а сейчас появился, а делать отказывается. У него, видите ли, рабочий день закончился! У меня, между прочим, тоже, - проворчала она, обернувшись к парню, - но я по вашей милости все еще здесь. - А вы что скажете? – обратилась Катя к администратору. - Да я уже устал всем объяснять, проблемы с сервером… Сейчас его чинят. К утру все должно быть в порядке. - А если нет? – вклинилась Настя. – Завтра важное совещание, а документов нет. - Будут, - устало огрызнулся парень. – А если нет, то я лично займусь вашей машиной… - Вот, мне не только сеть отрубили, меня компьютер вообще не пускает и пароль мой игнорирует… У меня отчет на винчестере, - чуть не плача, закончила Настя. - Мне правда идти надо… ну не могу я сегодня никак, - заканючил парень. – Завтра к вам в первую очередь, обещаю… - Ну что ж, ловлю на слове. – согласилась Катя и махнула рукой, отпуская бедолагу. – Настя, и ты иди уже, и так задержалась. Все равно от нас сейчас ничего не зависит. - А как же вы? - Я так или иначе собиралась задержаться. Свой винчестер я вижу, так что еще успею закончить расчеты. А ты иди, Насть, поздно уже. - Тут или совет в Филях или камера пыток, - в дверях приемной с важным видом стоял Зорькин. И не смотрите на меня так. Мобильный твой не отвечает…А один субъект сейчас драпал отсюда на такой скорости, что, по-моему, просвистел сквозь меня и даже не икнул. Вы его мучили? - Коля… - Катерина приложила ладонь ко лбу. - Я опять все забыла, извини. Завтра совещание… Мне надо кое-что доделать. - Я уже понял. Ну что ж я зря ехал? Давай, хоть девушку подвезу. Нечего гнобить подчиненных, отпускай человека. - Да собственно уже, - улыбнулась Катя. Настя перевела вопросительный взгляд с Николая на Катю. – И в самом деле, Насть, поезжай. А иначе, когда ты до дома доберешься? - Ну, я не знаю… - засомневалась Настя, - неудобно как-то… - Ох, а я-то уж испугался, что девушка не решится сесть в машину к незнакомцу, - веселился Коля. - Так этот вопрос решаем. Зорькин. Николай. Друг и соратник Екатерины Валерьевны. А вы, как я понимаю, Настя – незаменимый сотрудник и правая рука Катерины. Настасья залилась румянцем. С одной стороны, ей совершенно однозначно польстили, а с другой… с другой стороны над ней нахально потешались, а она стояла как дура, не смея возразить. Кто знает, кем на самом деле приходится этот тип ее начальнице. - А ты сама? - уточнил Зорькин у Кати. - За меня не волнуйся. Не в первый раз. - Ну, тогда, пока? Катя кивнула и проводила уходящих взглядом. Настасью Зорькин разглядел еще на пороге приемной. Симпатичная девушка. Носик задорный, юбочка с рюшечками... Не то чтобы Коля очень разбирался в моде, но отличить трепетное создание от колхозницы с веслом он, конечно же, мог. И сейчас, открывая перед этим созданием дверцу своего эффектного джипа, он мысленно поставил себе первый плюс. К тому же она была юна, что, несомненно, повышало его шансы. ДорОгой Коля пытался вести светскую беседу, но не очень удачно. Тогда стал рассказывать что-то смешное. Видимо смешное было действительно смешным, потому что Настя заулыбалась. Несмотря на смущенные настины протесты, Коля довез ее до самого подъезда и на ее скромное «спасибо» неожиданно для себя ответил: - Пожалуйста. Но и от чашки чая я бы не отказался, - поймал ее недоуменный взгляд и поправился: - как-нибудь… ну… если срочно надо будет сбежать с работы с прикрытием, я всегда к вашим услугам… или если ваш сисадмин все-таки слиняет из вашей конторы, приглашайте, чем смогу помогу. - А как же Екатерина Валерьевна? Настя отвела взгляд от Зорькина, но было видно, что этот вопрос ее очень волнует. - А что Екатерина Валерьевна? - Ну… вы же ее друг… - А, это… Ну да, друг, но не в смысле «друг», а ДРУГ. Фу ты, черт знает что! Ну, не в том смысле друг, в котором вы подумали… А кстати, что вы подумали? Настя заметно стушевалась. - Мы НЕ пара, - наконец, собрался с мыслями Коля. - Мы выросли вместе. Играли в одной песочнице, сидели за одной партой в школе, учились в одном университете. Мы друзья. Ну, как брат и сестра. Так понятнее? Настя утвердительно качнула головой и посмотрела на Зорькина. В ее глазах читался легкий интерес. И Зорькин мысленно добавил себе новый плюсик. Глава 16. - Катенька, а когда же вы на месте будете? – расспрашивала дочь Елена Санна, попутно разливая кипяток в чайные чашки. - Поздно, мам. Мы только приземлимся к полуночи, а еще до отеля добраться надо… пока разместимся… Так что звонить я не буду, ладно? Потом, на следующий день обязательно позвоню, - ответила Катя и аккуратно подула на дымящийся чай. Елена со вздохом опустилась на стул рядом с дочерью и задумчиво покачала головой. - Неспокойно мне как-то… сон нехороший приснился… Катюш, ты и вещи–то не собрала… - Да будет тебе, мать, - перебил ее Валерий Сергеевич. – У Катерины нашей все под контролем, - Долго что ли вещь-мешок собрать? Она ж у нас не цаца какая-нибудь, а дочь военного! – и многозначительно вкинул в воздух указательный палец. - И самолеты эти… - продолжала Елена, - боюсь я их. - Опять двадцать пять! – не выдержал он. – Ну, сколько можно, Лен? Ну, чего ты перед дорогой-то? Лучше б Катьке собраться помогла! Катя потянулась к матери, обняла ее за плечи. - Ну? - заглянула в глаза, словно заигрывая с маленьким ребенком. - Все будет хорошо, мам. Всего-то два дня. Туда и обратно. Не успеете оглянуться, как я уже вернусь. Буду сидеть на этом самом месте и наблюдать, как Коля уплетает твои пирожки. - А кстати, - подхватил отец, - куда это Колька запропастился? Уж которую неделю носа не кажет. Все бегом да бегом. Вон, даже твоей стряпней, Лен, не заманишь. Никак проштрафился? Ответом ему послужил короткий звонок в дверь. - О! Легок на помине! – довольно изрек Валерий Сергеевич с видом иллюзиониста, который точно знает, кто именно сейчас явит себя публике, распахнув дверцы волшебного шкафа. И действительно, в кухню шагнул улыбающийся Зорькин, бодро приветствуя всех присутствующих. Елена Санна, как обычно, усадила его за стол и зазвенела посудой, суетясь вокруг гостя. - Ну, рассказывай, как жил, куда пропал? – начал Валерий Сергеевич. - Да никуда я… уф, не пропадал, - отвечал Коля, прихлебывая горячий чай. – Просто работы много навалилось. Замотался. - Замотался, - передразнил его Пушкарев, не сводя с Зорькина придирчивого взгляда, ожидая подробностей. - А мне сегодня не по пути с твоей работой? – спросила Катя. – Подбросишь? - Не вопрос. А вообще, Кать, как-то не солидно тебе при твоей должности на метро ездить. Купила бы машину. Хочешь, вместе подберем? - Так бы и сказал сразу, что надоело тебе меня возить, - усмехнулась Катя. А машина мне не нужна. У папы есть, да и моя цела… - уже тише сказала она, имея в виду оставшуюся в Швейцарии «Вольво». - Но ты все равно подумай. Я такую красавицу видел, может, посмотрим? Я в обед могу за тобой заехать. - Нет, Коль, не сегодня, мне еще в дорогу собраться надо. - Уезжаешь? - Улетаю. В Лион. Если все получится, привезем очень выгодный контракт. - В тот самый Лион, с лабиринтами трабулей, Лувром и божоле? - Смотри-ка какой полиглот! – вклинился Пушкарев. - А как же, - важно уточнил Коля. – Буквы знаем, складывать умеем. Третий по величине город во Франции, который когда-то слыл столицей шелка и кулинарного искусства, а теперь, увы, всего лишь промышленная агломерация. И если бы не сохранившийся до наших дней Старый город,… кстати, он является памятником культуры мирового значения. Нда, гордятся своими достижениями в машиностроении, в том числе текстильном. Правильно, Кать? - Все так, - ответила Катя уже из прихожей. - Но чтение занимательной лекции придется отложить, иначе опоздаем. - Понял, понял, - закивал Коля, торопливо запихивая в рот свой завтрак. Проглатывал, уже вставая из-за стола, и, не имея возможности из-за набитого рта поблагодарить Елену Санну вслух, приложил руку к груди и отвесил шутовской поклон, прощаясь с хозяевами. Утро выдалось странное. Так много надо было успеть, и так мало оставалось времени. Командировка эта как снег на голову... Нет, конечно, к предстоящим переговорам они готовились давно, и Полянский возлагал на этот контракт большие надежды, но собственно встреча должна была состояться только в начале июня, а на дворе еще май пляшет. Однако у французской стороны изменились обстоятельства, пришлось сократить подготовительный период и перенести время заключения сделки на май. В результате всю последнюю неделю, отодвинув остальные дела, Катерина в спешном порядке занималась только этим проектом. Она, разумеется, справилась к сроку (не будь она Пушкаревой!) и к поездке подготовилась отменно, поэтому с утра была спокойна и рассудительна. Оставались какие-то нерешенные мелочи, сущие пустяки, но Катя рассчитывала к середине дня разобраться и с ними. Вот только мама... Почему-то ее озабоченный взгляд посеял в душе тревогу. И подспудное ожидание чего-то нет-нет да всплывало в сознании пугающей неопределенностью. Всю дорогу до офиса Катя гнала пустые мысли прочь, но они упрямо возвращались, заставляя сердце неприятно сжиматься. В довершение ко всему они заглохли на полпути прямо на светофоре, потому что Зорькин забыл, это немыслимо, но он действительно забыл заправить машину. Пришлось ловить такси. В результате Катя все-таки опоздала. И весь день пошел наперекосяк. Все буквально валилось из рук. После обеда, обсудив с Германом последние детали поездки, направляясь в свой кабинет с прижатым к уху мобильным телефоном, Катя задержалась в приемной, остановленная выразительными жестами своей секретарши, готовой вручить Катерине ее авиабилет и все, что к нему прилагается. Звонил Зорькин, с подозрительной настойчивостью продолжавший склонять подругу к покупке машины. - Нет Коля, нет. Мы же обсудили это не далее, как сегодня за завтраком. - … - Ну, ладно, ладно, я подумаю... Но ничего не обещаю… - … - Ну, уж точно не сегодня! Мне просто некогда… Коля, у меня самолет через несколько часов! Ну, два-то дня ты можешь подождать? Вот приеду и… - … - С тобой, конечно. Куда ж я без тебя?.. - … - Да. Все, пока. С каждым новым словом Настя становилась все мрачнее и мрачнее. И к концу разговора, невольной свидетельницей которого она стала, лицо девушки совсем посерело, а сама она застыла в напряженно остекленевшей позе. Отдала начальнице документы и судорожно выдохнула, когда за той закрылась дверь кабинета. Какое-то время она сидела неподвижно, силясь принять правильное решение, но злость и обида, уже затянувшие глаза влажной пеленой, не позволяли мыслить объективно и взвешенно. И, спустя несколько бесконечных минут, рука решительно потянулась к телефону. Через четверть часа в приемной снова появилась Пушкарева - Настя, я никак не могу до тебя дозвониться… - и осеклась на полуслове, увидев зареванное лицо помощницы. Телефонная трубка, которой явно досталось, жалобно пиликая, уныло свисала со стола на пружинистом проводе. - Настя… Что случилось? – осторожно спросила Катя. Та лишь отрицательно покачала головой. - Я… могу помочь? - Ннет… простите… глупости… все в порядке, – выдавила Настя. - Насть,.. я, конечно не отец-исповедник, но… Настасья подняла на Катю какой-то невозможно виноватый взгляд, чем вовсе сбила последнюю с толку. - Ну, как знаешь… - сказала Катя. – Минут через сорок я ухожу. Совсем. Если хочешь, иди и ты. Успокоишься, подумаешь… Что бы там ни случилось, все образуется, вот увидишь, – вернула телефонную трубку на место и тихо покинула приемную, оставив Настю одну. А еще через полчаса из приемной послышались звуки непонятной возни и короткой перебранки, после чего в кабинет ворвался Зорькин, волоча за руку упирающуюся Настасью. Оказавшись в кабинете, вырываться она перестала, но по всему было видно, что находиться здесь при данных обстоятельствах ей было невыносимо. Она стояла совершенно пунцовая, чуть позади Николая, чувствуя себя круглой дурой, и не решалась поднять на Катю глаза. - Кать, скажи ей! – заявил Зорькин. Он был возбужден, немного растрепан и определенно рассержен. В первый момент Катерина была настолько удивлена, что, казалось, потеряла дар речи, но после некоторой заминки произнесла: - Я что-то пропустила? Коля нервно дернул плечом. - Да, Пушкарева, ты все прошляпила. А теперь скажи ей, что все не так. Он смотрел на Катерину с нетерпеливым ожиданием, а она молчала. Она молчала, а он нервничал. Когда же до Кати дошел смысл происходящего, ей стало так весело, что она не смогла сдержать улыбки. Коля метнул на подругу укоризненный взгляд. - Ты будешь издеваться или поможешь? Помочь? Конечно, она поможет. Но лишь отчасти. Сегодня сольная партия должна быть его. - Спрашивай, - предложила она, - я отвечу. Коля выпучил на нее глаза, но перечить не стал. Взглянул на Настю, готовую провалиться сквозь пол, набрал в грудь воздуха и начал. - Мы с тобой не любовники и никогда ими не были. - Верно, - согласилась Катя. - Сегодня утром мы завтракали вместе… вместе с твоими родителями. - Да. - Это может показаться странным, но я часто завтракаю, обедаю и ужинаю в доме твоих родителей… потому что люблю их как родных… и тебя как сестру… - Да. - Я звонил тебе днем, уговаривая купить машину. – он устало вздохнул. – Я уговаривал, ты отказывалась, в итоге мы решили отложить этот разговор до твоего возвращения из Франции. - Все так. - Настя, ты слышала? – обратился он к девушке. Она молчала, в конец смущенная и растерянная. И тогда он принял единственно верное решение. - Кать, - выпалил он, - а отпусти сегодня Настю пораньше. У нее короткий день, ага? Она бы и отпустила, да только разрешения ее уже никому не требовалось. Со словами «Пушкарева, я твой должник!» Зорькин проворно вытащил Настю из кабинета, и через минуту они уже покинули здание. В машине Настя демонстративно молчала, обиженно поджав губки, отказываясь даже смотреть в сторону Зорькина. Не то, чтобы она была недовольна тем, как в конечном итоге разрешилась эта идиотская ситуация, но по его милости она выставила себя абсолютной дурой! Он приволок ее в кабинет как строптивую козу! Она никогда не чувствовала такого унижения и такого облегчения одновременно. Ее негодование копилось и требовало выхода. Наконец, Настя спросила: - Куда мы едем? - Ко мне, - услышала она в ответ и воззрилась на него расширенными от неслыханной наглости глазами. - К тебе нельзя, у тебя родители дома, - пояснил Коля. Она уже собралась было разразиться праведной тирадой, но невозмутимый и, как ей показалось, совершенно резонный ответ спутника добил ее окончательно: - Ну, надо же нам где-то спокойно поговорить. Глава 17. (Сборы) И все-таки день прошел кувырком. Как не заладилось с самого утра, так по накатанной и поехало. Сначала Колька со своей феноменальной забывчивостью, потом он же со своей неустроенной (или уже устроенной?) личной жизнью, а между Зорькиным, еще раз Зорькиным и после - один сплошной кавардак, оставленный тем же Зорькиным. Он лишил ее не только секретаря, помощь которого ей сегодня явно не помешала бы, хуже, он внес хаос в привычный уклад ее ежедневного существования, одним легкомысленным движением ботинка выбил ту основную ось, вокруг которой неторопливо накручивал витки ее обычный, всегда заранее распланированный день. Сейчас Катерина откровенно нервничала. Это не свойственное ей состояние спешки начинало раздражать. Уже почти вечер, а у нее даже чемодан не собран. И отцовская военная выучка не помогала. Она стояла перед распахнутым на кровати чемоданом, не в силах собраться с мыслями и решить, наконец, чем заполнить его пустующее пространство. "А все Зорькин! - в сердцах подумала Катя, - он один во всем виноват! Вот умеет же выбить из колеи." И тут же невесело усмехнулась: "Ну, докатилась Пушкарева. Стоишь тут размазня размазней и виноватых ищешь. Да что там, уже нашла... Козла отпущения... Интересно, как он там? Живой еще или уже четвертованный?" От этой мысли Катя улыбнулась, не без удовольствия представляя, какой бури может стоить Коле примирение с Настей. Сняла с вешалки молочного цвета деловой костюм и аккуратно уложила его на дно чемодана. Через час со сборами было покончено. Времени оставалось совсем ничего, но Катя все же успела заскочить в душ, правда, перекусить уже не удавалось. По пути из ванной ее перехватил отец, сунув в руки приятно мурлыкающий сотовый телефон. Ну, кто там еще? Ах да, кто бы сомневался! - Коля! Давно не виделись. Тебя побили? – не удержалась Катерина от маленькой колкости. Одной рукой она прижимала телефон к уху, а другой взлохмачивала полотенцем мокрые волосы, пытаясь их подсушить. - Я тоже рад тебя слышать! – ответил Зорькин, нисколько не смутившись. – Я чего звоню-то… Кать, ты извини… Я не смогу тебя проводить… - Нет, Коля, сегодня ты представляешь для меня серьезную опасность. Уж лучше так попрощаемся, на расстоянии… чтобы без жертв. - Слушай, Кать, прости, а? Знаю, сегодня от меня одни неприятности, но все же обошлось, правда? Ты даже не представляешь, как меня выручила. На последних словах, она это точно знала, он разулыбался до ушей, а вслед за ним и она сама. Что ж, хоть у кого-то сегодня все получилось, как надо. Она перестала мучить волосы, отбросила полотенце и выпрямилась. - Надеюсь, у вас все хорошо… - Кать, все отлично… Катерина могла поклясться, что улыбка его стала еще шире и еще глупее. И если бы он сейчас стоял рядом, она могла бы протянуть руку и потрепать его довольную щеку. - Я рада, Коль… Я, правда, очень за тебя рада, – и снова не удержалась и хохотнула в трубку: - Слушай, Зорькин,.. а она тебя не обижает? - Пушкарева… - оскорбился друг. Она не успела что-либо ему возразить, потому что из прихожей раздался голос отца: - Катерина, ты скоро там? Герман звонит. Он уже приехал. Внизу ждет. - Как? Уже? - Не понял… - Это я не тебе, Коль. Все, пожелай мне счастливого пути и пока. Меня уже такси ждет. И тебе удачи. Все, – и отключилась. - Пап, скажи, что я через пять,.. нет, через десять минут буду готова! Дальше последовал ряд хаотичных движений между феном, костюмом, косметичкой и бельем, которые, конечно же, не вписались в отведенные ею десять минут, но за пятнадцать были закончены полностью и позволили Катерине покинуть комнату. - Мама, папа, я готова и убегаю… - выкрикнула Катя, обувая туфли. Из кухни вышел отец, мама и… Полянский. - Ну, наконец-то, мы уж заждались, - посетовал отец. - Да все в порядке, - успокоил Герман. – Время еще есть, мы успеваем. Посмотрел на нее и чему-то улыбнулся. – Постой, отдышись и подумай, ты все взяла, ничего не забыла? Катя оглядела себя. Документы в папке. Сумка в руках. Паспорт, деньги, билеты… - Да, - кивнула она, - вроде все со мной. Пошли? - А твои вещи? Она вскинула на него непонимающий взгляд. - Ааа, да, чемодан же еще… Да, теперь все. Прости, день сегодня просто сумасшедший. Герман понимающе кивнул, подождал, пока родители обнимут и расцелуют дочь, попрощался с хозяевами и, прихватив катин багаж, открыл перед нею дверь. Родители стояли у окна в кухне, наблюдая, как Герман с Катей садятся в такси. Катя остановилась у распахнутой дверцы машины, оглянулась на родные окна и помахала рукой. Елена Санна в ответ молча перекрестила отъезжающих, и машина тронулась в путь. - Хороший Герман мужик, - сказал Валерий Сергеевич, - настоящий. Как думаешь, сладится у них, а Лен? Нам бы с тобой внуков понянчить… - Дай-то Бог, - вздохнула Елена. - Ну, будет тебе, Лен, не в первый раз дочь уезжает. Герман мужик надежный, если что… Я ему доверяю. И ты не кисни. К выходным вернутся, – подбодрил Валерий жену и обнял ее. *** Уже в самолете Катя поняла, как вымоталась за этот бестолковый, суетный день и вскоре после взлета ее стало клонить в сон. Она держалась сколько могла, но непослушная голова свинцовой гирей так и норовила упасть на грудь. И всякий раз, выныривая из полудремы, она вздрагивала, ощущая неприятный привкус во рту и холодную волну по всему телу. Герман, заметив ее мучения, приглашающим жестом похлопал по своей груди, предлагая себя в качестве подушки. Не долго думая, Катя с благодарностью приняла его предложение, с облегчением пристроившись у него на плече, и тотчас же провалилась в небытие. А Герман с блуждающей улыбкой вдыхал полынный запах ее волос и не смел пошевелиться. Он охранял ее сон и был почти счастлив. Почти. Долгое время он не имел возможности прикоснуться к ней вот так, невинно и интимно одновременно, с того памятного предновогоднего вечера. Они по-прежнему общались по-дружески и тепло, но она сама исключала всякую возможность проявления собственной слабости, не искала опоры и успокаивающих объятий. Она была кремень. И иногда ему казалось, что стена, которой она так старательно огородила себя, по неприступности не уступает линии Мажино. Хотя… и та оказалась бесполезной. Да, бессмысленно биться головой в бетонную стену. Главное - предпринять верный обходной маневр. Она тихонько посапывала в его осторожных объятиях, и он слышал, как она дышит, как изредка вздрагивает во сне. Ее близость пьянила и разжигала запретные желания. Он опустился носом ей в макушку, затянулся горьковатым ароматом и чуть коснулся губами шелковых прядей. Эта невинная ласка запустила электрический разряд по всему телу, выстрелив из паха лучиками мелкой дрожи. Он горько усмехнулся, сравнив себя с несдержанным подростком, и попытался прикинуть в уме, сколько еще он так выдержит. И выдержит ли? Да, он упрям и терпелив, но и его терпению нужен стимул – хотя бы мизерная, но надежда. По салону прошла бортпроводница, предлагая пассажирам одеяла. Герман взял одно и, бережно укутав им Катерину, обнял ее свободной рукой. Глава 18. (Лион, день первый) При написании этой главы использована статья Елены Дюковой "Почти Париж" (журнал "Вояж", № 3, 2006). Местами есть вкрапления авторского текста. http://spb.votpusk.ru/edit/text1.asp?ID=3833 И фотоотчет незнакомых мне туристов о прогулке по Лиону. http://forum.aves-peugeot.ru/viewtopic. ... c335b57ab0 Переступив порог своего номера в отеле, Катя поразилась великолепию интерьеров. Не то чтобы она не видела подобных номеров… Повидала. В начале ее замужества Павел старался показать Катерине ту сторону жизни, с которой раньше она была не знакома, но которая теперь могла бы стать ее привычкой, если бы она только пожелала. Но она не захотела. Среди высокомерной роскоши пентхаусов она чувствовала себя не в своей тарелке и так и осталась там чужой. Павел поначалу настаивал именно на самых дорогих, известных отелях и номерах «люкс», но не потому что хотел придать молодой неопытной жене светского лоска, а лишь для того чтобы она знала, что и так тоже можно жить. Он возил ее по самым одиозным местам, словно ребенка на цирковое представление, пока она не взмолилась пощадить ее нервы. Натешившись вдоволь, он сжалился над ней и показал ей другую сторону безбедного существования – тихую и размеренную, скрытую от посторонних глаз и ушей высокими заборами и все понимающим безмолвием вышколенного персонала. Но то была всего лишь игра. И очень скоро они вернулись к своему непритязательному образу жизни, где им обоим было легко и уютно. А сейчас Катя стояла посреди своего номера, оглядываясь вокруг, осознавая, что уроки Павла не прошли даром. Она по-прежнему была здесь инородным телом, но неуверенности и скованности не чувствовала. Она спокойно протянула чаевые коридорному, доставившему ее багаж, и, обернувшись к вошедшему вслед за ней Герману, сказала: - Герман, это перебор. Просто непозволительное расточительство. Сколько здесь комнат? - Я так и знал, что ты это скажешь, - понимающе улыбнулся он. – По-правде говоря, я и сам не ожидал такого… Это даже не люкс. Я выбрал этот отель только потому, что он удобно расположен. Это самый центр современного деловой части города. Отсюда мы легко доберемся в любой район, а главное, до наших без пяти минут партнеров рукой подать. - Ты бывал здесь когда-нибудь? - Нет. В самолете заняться было нечем… пришлось изучать карту, - оправдывался он. Полянский подвел Катю к окну, за которым, сияя миллионами огней, раскинулся ночной Лион. - Смотри, - Герман встал позади нее, слегка касаясь спины. – Насколько я понимаю, вон там внизу главная площадь Лиона – Беллькур, говорят, одна из самых больших площадей в Европе. А там, за мостом через реку, вон на том холме… Это старая часть Лиона. Видишь… Собор на вершине холма видишь? Это самая высокая точка города. В путеводителе сказано, что там есть смотровая площадка… Если все пойдет хорошо, то послезавтра у нас целых полдня свободных. Махнем? Он говорил ей почти в затылок, и от ощущения его теплого дыхания на своей коже ей почему-то стало не по себе. Она аккуратно отстранилась от него и отошла от окна. - Конечно… обязательно сходим, - и непроизвольно сглотнула. Полянский почувствовал перемену в ее настроении и поспешил ретироваться. - Прости, Кать… Ты устала…а тут я надоедаю… Не буду тебе мешать. Спокойной ночи? - Да… и тебе. - Тогда до завтра, - закончил Герман и решительно покинул номер, оставив Катерину наедине с собственным замешательством. Выйдя из душа, Катя остановилась у огромной кровати и окинула ее скептическим взглядом. Какой горе-дизайнер сотворил это недоразумение? С таким же успехом можно лечь спать на полу в бальной зале. Катись себе в любую сторону – конца и края не видно. При этой мысли она поежилась, и от чего-то вспомнилось ощущение тепла от присутствия Германа позади нее. Не снимая тяжелого банного халата, Катя юркнула под одеяло, пристроившись с краю на неуютном ложе, и свернулась калачиком. Холодно. Герман занял такой же номер напротив и точно так же, как Катерина разглядывал необъятных размеров кровать. Да нет, это не кровать, это футбольное поле какое-то. Здесь запросто можно устроить на ночь всю футбольную команду, и ее члены не помешают друг другу, даже если попытаются воспроизвести во сне виртуозные кульбиты Марадонны. Он забрался под одеяло и почувствовал себя на необитаемом острове. Хотя… если не думать о грустном, то можно предположить, что это такой эксклюзивный сексодром. Нда, предположить, конечно, можно, но в твоем случае, Полянский, это тоже грустно. Так-то. *** Весь следующий день они напряженно работали. Для начала французы устроили им обзорную экскурсию по предприятию в компании исполнительного директора и специально приглашенного по случаю приезда гостей из России молодого импозантного переводчика по имени Жан. Затем они разделились. Герман с головой окунулся в производственные вопросы, Катя - в финансовые. А поскольку ей самой переводчик не требовался, то Жану с плохо скрываемым сожалением пришлось сопровождать Полянского. Катерина, обрадованная представившейся возможностью снова попрактиковать язык, задавала так много вопросов, что французские коллеги сначала опешили от такой прыти, но потом быстро сориентировались и предложили мадам Пушкаревой сотрудничество на достаточно выгодных для нее условиях. К вечеру оба валились с ног, но Герман все же настоял на ужине и вытащил Катю в ресторан. - Не зря Лион славится своей кухней, - проглатывая последний кусок, говорил Полянский. Эти кенели я буду вспоминать всю жизнь. - И, видимо, всю предстоящую ночь, - усмехнулась Катя. – Боюсь, ты все-таки переоценил свои силы. - Тебе не понять. Елена Санна избаловала тебя своими вкусностями. А я человек одинокий… воды-то некому подать, - наигранно опечалился он, - А уж о всяких там деликатесах я вообще молчу. - А знаешь, они предложили мне работу… - ? - Мне одной. Они меня сманивали, представляешь? - Угу, потому что, прими ты их предложение, они неплохо сэкономят на твоей зарплате, так как французские специалисты твоего класса стоят гораздо дороже. А иностранная рабочая сила, сама знаешь, всегда дешевле, - сказал, а сам забеспокоился вдруг. Посмотрел на нее пристально и спросил: - А тебе… тебе это интересно? Она сначала даже удивилась вопросу, но, увидев его глаза, поспешила развеять сомнения. - Герман… неужели ты подумал, что я могу?.. Это же не серьезно. Просто неожиданно так… И потом, приятно, не скрою… Отодвинув от себя тарелку, он бросил на нее пристальный взгляд, протянул руку через стол, накрыл ее кисть своей ладонью и сказал: - Ты не пугай меня так больше. Ладно? У двери ее номера, задержал ее руку в своей немного дольше, чем требовало простое дружеское прощание, словно хотел сказать что-то важное, но передумал и отпустил. Здесь, в коридорах этого отеля он так и не смог отделаться от ощущения де жа вю и побоялся делать первый шаг. Полянский знал, что если его неверные действия вновь заставят ее превратиться в соляной столб с пустой обреченностью в глазах, как уже было когда-то, то это будет равносильно биению головы о бетонную стену. И свой лоб он расшибет, в этом Герман не сомневался. К обеду следующего дня удалось разрешить оставшиеся невыясненные вопросы и утрясти все формальности. Контракт был подписан. Провожая русских коллег, французы настоятельно рекомендовали осмотреть достопримечательности города, и Катя заверила их, что именно на это они и собирались потратить оставшееся время. Переквалифицировавшись в туристов, Катя с Германом решили не распыляться по мелочам и направиться по мосту через Сону сразу в Старый город. Весь остаток дня они бродили по узким извилистым улочкам Старого Лиона, где почти в неизменном виде сохранились кварталы домов, построенных в XV – XVI веках. К своему удивлению они обнаружили, что средневековые дома не пустуют в качестве музеев, а напротив, до сих пор функционируют в полную силу. В них живут и работают люди, пользуясь при этом всеми благами цивилизации, такими как электричество, отопление, водопровод и канализация. А еще они выяснили, что весь Старый город изрезан трабулями, как сыр дырками. Трабулями оказались крытые проходы между домами, соединяющие соседние улицы и напоминающие извилистые пассажи. С улиц внутрь ведут неприметные дверки. Нажимаешь на кнопку домофона - дверка распахивается, и прямо с чистой сухой мостовой, шагаешь в гулкий каменный мешок, где, тесно, пахнет сыростью и штукатуркой, вверх уходят винтовые лестницы. Трабулировать Катерине необычайно понравилось. Впервые за долгое время она почувствовала, как всколыхнулся в ней такой забытый детский азарт первооткрывателя. И Герман не отставал. Он указывал направление движения, ссылаясь на карту, которую не выпускал из рук, но они все равно плутали: запрыгивали в узкий переход на одной улице и выскакивали на другой, в противоположном конце квартала, но все же не там, где рассчитывали. В конце концов голод заставил их покинуть лабиринты. Они вышли на свежий воздух и, едва завидев вывеску первого попавшегося бушона, не сговариваясь, ускорили шаг. Закусочная оказалась милым тихим местечком с приветливым шустрым хозяином в качестве официанта. Он так аппетитно уговаривал их попробовать кенели, что даже у Германа, несмотря на вчерашние гастрономические подвиги, потекли слюнки. Хозяин проворно суетился вокруг гостей, не замолкая ни на минуту. - Знаете, - говорил он, явно гордясь, - горожане говорят, что в Лионе на самом деле не две, а три реки: Сона, Рона и Божоле. Вы непременно должны попробовать мое божоле! Он принес посетителям горячий напиток и водрузил на стол тазик с зеленым салатом и грудинкой. Брови у Германа поползли вверх. Глядя на его изумленное лицо, Катерина тихо хохотнула. - А еще кенели… - лукаво прошептала она. Пока готовилось основное блюдо, Катя с Германом с наслаждением потягивали свое божоле и негромко переговаривались, наблюдая за хозяином заведения, который, перекинув полотенце через плечо и лучезарно улыбаясь, успевал мыть тарелки, целоваться с женой и время от времени выбегать к столикам, чтобы чокнуться с посетителями. - Как вам наши кенели? А божоле? – не унимался он. И получив в ответ очередной восторженный кивок жующего Германа, довольно продолжил: - Такое божоле можно было отведать только в двух местах: здесь и в Новом городе, там у меня тоже было заведение. Но оно сильно пострадало в прошлом году в результате арабских погромов, вы, наверное слышали? Пришлось закрыться. Теперь вот только этот бушон… - Все было так серьезно? – участливо поинтересовалась Катя. Хозяин, невесело усмехнувшись, развел руками. - Мадам, когда разъяренная толпа вандалов надвигается на вас, круша все, с чем сталкивается… Я рад, что вообще остался цел. И уверяю вас, если бы вы в вашем чудесном костюме, который вам, кстати, очень идет, и вашим цветом кожи попались им на пути, я бы вам только посочувствовал… Хотя, что это я вам жалуюсь?.. На самом деле все не так плохо. Я лишился части бизнеса, но не жизни. За это стоит выпить. За счет заведения, - любезно предложил он. Когда Катя с Германом, сытые и умиротворенные, покидали радушного трактирщика, он крикнул им вслед: - Не забудьте, что трабулировать можно только до девяти часов вечера, на ночь двери запираются, - и жизнерадостно помахал им рукой. |
|
| Автор: | nadin [ 10-05, 11:04 ] |
| Заголовок сообщения: | |
Глава 19. (Лион - день второй, ночь) Взявшись за руки, немного захмелевшие и развеселившиеся, они спускались с холма Фур-вьер по живописной извилистой улочке, и увлеченно спорили. Герман уверял, что найдет самый быстрый и верный путь к набережной - через трабули. Да-да, и нечего так снисходительно улыбаться. Вот только срежут немного, а там на велосипедах, ну или, ладно уж, на небольшом автобусе до реки будет рукой подать. Уверен ли он? Конечно, уверен. Это поначалу он плутал, а теперь хоть в проводники… И что смешного? Велосипеды? Так ведь полгорода на велосипедах… Ах, устала… Ладно, на автобусе. Нет? Ну, так уж и быть, на такси. Но сначала… - А вот и вход в трабуль, - Герман потянул смеющуюся Катерину в переход. - Вход – это хорошо… найти бы еще выход, - хихикала она, спотыкаясь в полумраке каменных туннелей. – Герман, боюсь, мы рискуем застрять здесь на ночь… - Вот еще! – он резко притормозил у развилки, так что Катя, ойкнув, на полном ходу ткнулась носом ему в спину. – Ты знаешь, как маленькие черепашки, вылупляясь из яиц, находят воду? - Нет. - Они тоже. Но это не важно. Важно то, что им и не надо знать. Природа все продумала за них, снабдив их безотказным компасом. Всегда, из любой точки, независимо от того, север это, юг запад или восток, они всегда движутся по направлению к воде. - Ты это к чему? - А к тому, что иногда стоит довериться своей интуиции. - Может, лучше карте? - Да врет она все, эта карта, - разочарованно махнул он рукой. – А что говорит твой компас? - У меня его нет, - вздохнула Катя. – То есть, есть, наверное, но Зорькин говорит, что аппарат неисправен и ремонту не подлежит. - Хм, значит, ты неправильная черепашка… Придется полагаться только на мой. Орел или решка? - Это и есть твой компас? – возмутилась Катя. - Нет, ну что ты? Это всего лишь вспомогательные, так сказать, подручные средства. Но если ты против… Ладно, - на мгновение Герман сосредоточенно замер и, указав направо, решительно произнес: - туда. Что-то мне подсказывает, что этим путем мы выйдем на центральную улицу. И как ни странно, оказался прав. Единственный раз. Распахнув дверь наружу, они действительно шагнули на широкую, слишком шумную мостовую. В нос ударил запах паленой резины. Напротив, у разбитых витрин антикварного магазина, горел раскуроченный пассажирский автобус. Несколько оголтелых подростков раскачивали, припаркованный рядом Пежо, намереваясь перевернуть его, а пара любителей живописи лихо разбрызгивала краской из баллонов нецензурные междометия на глухом фасаде старинного особняка. Взад-вперед с призывными воплями носились смуглые молодые люди. Туристов среди них не было. Какие-то секунды Катя с Германом просто стояли, остолбенев, от неожиданности, пока до обоих одновременно не дошел весь ужас происходящего. Хмельные головы разом протрезвели. Позади, тихо щелкнув замком, незаметно захлопнулась дверь, ведущая в трабуль, полоснув по спинам могильным сквозняком. Катя, вздрогнув, попятилась назад и, не поворачивая головы, принялась давить на кнопку домофона, но поздно – время вышло и назад хода нет. Герман поймал катин растерянный взгляд и одним молчаливым движением припечатал ее к колонне, образующей арку над входом в трабуль, и сам вплотную придвинулся к ней, загородив ее спереди. Не Бог весть какая конспирация, но все же не на открытом обозрении. Катя не двигалась и вопросов не задавала. Полянский зажал ее в таком положении, что она не могла видеть улицу. Ей оставалось только смотреть на сосредоточенное лицо Германа прямо перед собой, напряженно наблюдавшего за происходящим. Она стояла притихшая, прислушиваясь к учащенным ударам собственного сердца, отдающихся где-то в горле, и от чего-то была абсолютно уверена в том, что Герман знает, как поступить, а потому просто стояла, не шевелясь, в ожидании его решения. В поисках выхода мозг завелся с пол-оборота, словно мощный двигатель гоночного автомобиля. Герман торопливо прикидывал, как лучше выбраться из этой заварухи, один за другим отметая заведомо провальные пути к отступлению. Улица, достаточно узкая по меркам мегаполиса, кишмя кишела вошедшими в раж молодчиками. Сколько же их тут? Двадцать? Тридцать? А может, больше? Выскакивают изо всех щелей как тараканы… Очевидно, что за колонной долго прятаться не удастся, рано или поздно их обнаружат и тогда… тогда только бегом… напролом. Вот только куда? Если предположить, что вся эта честнАя братия пришла снизу… да, верно, как минимум с набережной, и движется наверх, в гору, значит, и нам туда… туда, где их пока нет. - Кать, - спросил Герман, не глядя на нее, - ты бегаешь быстро? В иной ситуации она посмотрела бы на него по меньшей мере с недоумением, но сейчас с готовностью кивнула. - Тогда приготовься. И не отрывайся от меня, поняла? - Да. Полянский не сразу сообразил, что их обнаружили, а когда вышел из укрытия, держа за руку Катерину, двое возбужденных верзил, заметив их, уже приближались. Рассмотрев вблизи выглядывающую из-за мужского плеча женщину, оба плотоядно оскалились. От их синхронных ухмылок Катя поежилась. В голове пронеслось «в вашем чудесном костюме да с вашим цветом кожи…», и паника, с трудом сдерживаемая до сих пор, гулко застучала в висках и скрутила желудок. Больше ждать было нельзя. Полянский с видом благоразумного буржуа протянул к подошедшим обе руки в успокаивающем жесте, но тут же вдруг со всех сил двинул в челюсть тому, что оказался чуть ближе, так, что он, не удержавшись на ногах, опрокинулся навзничь. Затем с разворота - под дых второму, не успевшему опомниться. Тот скрючился пополам, вытаращив глаза, пытаясь поймать ртом воздух, а Герман тем временем схватил за руку испуганную Катерину и поволок ее в самую гущу броуновского движения. Как во сне сквозь беспорядочный шум послышался скрежет громкоговорителя. Впереди показалась стена из защитных шлемов с забралами, в которые летели камни и бутылки с зажигательной смесью. И тут Катю точно осенило. - Герман! Герман! – с надеждой затараторила она, - там же полиция… видишь, полиция! В тот же момент кто-то схватил ее за рукав, грубо дернув в сторону, да так, что Герман подался вслед за ней. Она закричала. Полянский вцепился в Катерину мертвой хваткой, не позволяя тому, другому, вырвать ее у него из рук. Рискуя быть разорванной на части, она извернулась ужом и каким-то чудом сумела выскользнуть из жакета, оставив его в цепких лапах нападавшего. Где-то рядом раздался приглушенный хлопок, затем еще и еще… Неожиданно стало нечем дышать, в горле запершило, по глазам брызнуло режущей болью. - Катя, зажмурься! Слышишь?! Не открывай глаза!! – проорал Герман, упрямо пробиваясь вперед, уже без разбора размахивая кулаком свободной руки, освобождая им путь. Да какое там, она, не переставая, моргала и вертела головой во все стороны, в ужасе шарахаясь от погромщиков. Как выбрались, они и не поняли. Слезы застилали глаза, и им, как слепым котятам, пришлось продвигаться дальше буквально по стене. Кате так хотелось остановиться, потереть глаза и встряхнуть ноющую от стальной хватки Германа руку, а еще лучше, свалиться прямо здесь, у стены и заплакать уже по-настоящему, но Герман тащил ее, не останавливаясь, пока не звякнул колокольчик на входной двери, в которую они в прямом смысле ввалились, до смерти напугав хозяина заведения. Пожилой мужчина в фартуке официанта ошарашено отпрянул от странного вида нежданных гостей. Взъерошенные, растрепанные и в прямом смысле зареванные мужчина и женщина ворвались на его территорию, когда он уже собирался запирать помещение. Герман на невообразимой смеси вполне приличного английского и просто чудовищного французского сбивчиво объяснял, что им нужна вода, просто вода, чтобы промыть глаза. По всей видимости, они отравились слезоточивым газом. Здесь неподалеку беспорядки, полиция… И им нужна вода… Да Боже мой, просто вода и немедленно! Хозяин, наконец, понимающе закивал и засеменил по лестнице на второй этаж, призывая их за собой. Там, впустив гостей в небольшое помещение, открыл дверь в ванную. Катя склонилась над умывальником, а Герман, не раздумывая, сунул голову в душевую кабину, подставив ее под струи холодной воды. Закончив, плескаться, нащупал на стене полотенце и выпрямился. Открыв глаза, с облегчением отметил, что способность видеть практически восстановилась, только неприятные ощущения поцарапанного горла и воспаленных глаз остались. Проморгавшись, шумно фыркнул и оглянулся на Катерину. Катя сидела на бортике ванны с закрытыми глазами, поджав губы. Казалось, вот-вот она действительно разрыдается. У Германа сжалось сердце. От ее костюма осталась только перепачканная юбка некогда молочного цвета, да шелковый топ, который был под пропавшим жакетом. Он подошел совсем близко и, приподняв ее подбородок, внимательно оглядел лицо. - Катюш, ты как? – спросил Герман. - Нормально, - ответила она упавшим голосом, но губы красноречиво задрожали. - У тебя что-нибудь болит? – забеспокоился он. Она покачала головой. - Тогда что? – он обхватил ее голову руками, с тревогой ожидая ответа. – Скажи… Она разомкнула покрасневшие веки и, стараясь не смотреть на него, чуть ли не проплакала: - Я смыла линзы... Обе… - она бессильно махнула рукой. – А очки в отеле… Полянский даже не нашелся что сказать. Он вообще забыл, что Катя плохо видит. Просто пытался сообразить, как ему-то теперь быть, как себя вести. Тем временем в распахнутую дверь ванной негромко постучали. На пороге стоял хозяин с полотенцем и халатом в руках. - Я подумал, - сказал он, что вы захотите остаться на ночь. – Все подъезды к этой части города перекрыты полицией. Ни один таксист ни за какие деньги сюда сейчас не поедет, да и на улицу выходить небезопасно. Я принес еще одно полотенце и халат. Мне очень жаль… видимо, в связи с беспорядками, отключили электричество… но в бойлере еще осталось немного горячей воды, и если, мадам поторопится, то успеет принять теплый душ, - сказал и вопросительно посмотрел на Германа. - А еще комната у вас есть? – спросил Полянский. - К сожалению нет. Эта единственная. Я ею просто не пользуюсь, а мне одному много не надо… - Ладно, - согласился Герман, - разберемся. Хозяин ушел, и он снова повернулся к Кате. - Ты слышала, Кать? Похоже, мы здесь застряли… А про линзы... ты не расстраивайся... Скоро стемнеет уже… ночь пролетит, а утром уже будем в отеле, оглянуться не успеешь... Да? – он ободряюще сжал ее ладонь. – А теперь в душ. Успокоишься и спать будешь крепче. Давай. Герман шагнул в комнату и огляделся: скромная, небольшая, даже тесновата немного. У полукруглого окна антикварная кровать с коваными грядушками. Совсем не то, что в отеле, на другой край не откатишься. Ох, Полянский, мало тебе на сегодня приключений? Как же ты выкручиваться-то будешь? Катя вышла из душа, завернутая в огромный банный халат, неуверенно передвигаясь по комнате и напряженно щуря близорукие глаза. В дверь снова постучали. Извиняясь, заглянул хозяин и, вопросительно глядя то на мужчину, то на женщину, как бы решая, кому отдать то, что принес, все же обратился к Кате, сочувственно протягивая ей маленький флакончик. Она спросила его по-французски, и он, обрадованный неисковерканной родной речью, принялся объяснять причину своего визита. Катя несколько раз что-то уточнила, понимающе кивнула и коротко поблагодарила старика, пожелавшего на прощание доброй ночи. Полянский видел, что Кате не по себе. Она и так не успела отойти от шока, а тут еще эта неприятность с линзами, окончательно выбившая почву у нее из-под ног. Утратив способность зрительного восприятия окружающего, она совсем сникла и стояла теперь в нерешительности посреди комнаты, зажав в руке пузырек. Герман подошел совсем близко, взял ее за руку и, аккуратно разжав пальцы, забрал у нее склянку. - Что это? - Он сказал, капли... глазные... - Давай, лучше я, - подвел ее к окну и развернул лицом к закату. Послушно запрокинув голову, Катя позволила Герману закапать в глаза лекарство. Слегка поморщилась, быстро-быстро заморгала, когда жидкость обожгла слизистую, и застыла, зажмурившись, словно несчастный маленький ребенок. Тыльной стороной ладоней Герман стирал излишки капель с ее лица, когда вдруг, поддавшись сиюминутному порыву, прильнул губами к подрагивающему веку, затем к другому… Катерина ошарашено затихла и, кажется, забыла, как дышать, а он, не встретив ее сопротивления, осторожно продолжил свой путь с мокрого виска по пульсирующей жилке на шее. Она стояла в его объятиях, не шелохнувшись, но Герман мог поклясться, что слышит, как бешено колотится ее сердечко, точно у пойманной в силки птицы. И его собственная кровь неперебродившим вином зафантанировала прямо в мозг, снося последнюю преграду его желаниям. Оторвавшись от нежной ключицы, он поднял голову, и посмотрел на нее. Глаза по-прежнему закрыты, на лбу залегла едва заметная сосредоточенная складочка. Вся она превратилась в оголенный нерв, способный содрогнуться от легчайшего прикосновения. И Герман это понял. Подушечками пальцев невесомо провел по вожделенным губам и запечатлел на них до смешного целомудренный поцелуй. Катя непроизвольно сглотнула и, уронив голову, обреченно уткнулась лбом ему в плечо. И словно бес вселился в него. Да! Да, это значило только одно – «Да»! Он сгреб ее в охапку, прижав к себе, как тряпичную куклу, и принялся осыпать лицо короткими, нетерпеливыми поцелуями. Оторвался на миг, заглянул в помутневшие глаза и поцеловал в приоткрытые губы. По-настоящему, жадно, требовательно. И она ответила. Почувствовав, теплые губы Германа на своих ресницах, Катя сначала опешила. Но вместо того, чтобы отстраниться от него, продолжала стоять каменным изваянием, замерев в ожидании. Ей бы отступить от него хотя бы на шаг и тем самым пресечь любые безрассудные действия их обоих, но ее собственное тело уже предательски встрепенулось ему навстречу и радостно просемафорило зеленым светом на всех постах. И она сдалась. Сдалась, когда позволила ему поцеловать себя, когда ответила на поцелуй и обвила его шею руками, когда прижалась к нему всем телом на подкосившихся ногах, давая свое молчаливое согласие на все, на все, что он захочет. Герман терзал ее губы, упиваясь поцелуем, ее ответной податливостью и собственной вседозволенностью. Он отлепился от нее, когда уже почти задыхался и, не отрываясь от ее мутного взгляда, и потянул с плеч халат. Застеснявшись собственной наготы, она прильнула к нему, зарывшись лицом в рубашку на его груди, но он отстранился ненадолго, оглядел ее восхищенно и, подтолкнув к кровати, аккуратно опрокинул на покрывало. За считанные секунды, как лучший солдат в казарме, освободился от ненавистной одежды и накрыл ее тело своим, беспрепятственно устроившись у нее между ног. Ощутив ее под собой, Полянский вдруг понял, что все забыл, все, о чем грезил длинными ночами, как представлял себя в роли утешителя и уже тем был счастлив. Сейчас это показалось ему смешным. Теперь ему недостаточно быть просто рядом, пусть и в одной с ней постели. Теперь он хотел быть в ней, целиком, без остатка, как дикий зверь, не взирая на условности. Он так долго желал эту женщину, что всерьез опасался сорваться, испугать ее или причинить боль своей несдержанностью. Но она сама потянулась к нему, обняла стройными ногами и нетерпеливо выгнулась дугой. Не веря собственным глазам, Полянский скользнул рукой по внутренней стороне ее бедра и совершенно обалдевший погрузился пальцами во влажное марево. Сердце сорвалось в галоп. Он осторожно вошел в нее, все еще недоверчиво наблюдая за выражением ее лица, но уже в следующее мгновение понесся без оглядки, увлекая за собой и ее. Но буквально за шаг до спешащего за ними безумия заставил себя остановиться и, тяжело дыша, позвал ее хриплым голосом: - Ка-тя… посмо-три… на меня… Катя! Она отчаянно заскулила, заметавшись под ним, но он поймал ее лицо в ладони и выдохнул прямо в губы: - Я люблю тебя… - и с животным рыком отпустил себя с цепи, забываясь в горячечном бреду. В последний момент он вдруг испугался, что Катя позовет по имени, но не его, не Германа. Напрасно. Из ее уст он не услышал ни своего, ни другого имени, а лишь прерывистые всхлипы забившейся в конвульсиях любимой. Глава 20. (Лион, утро) Полянский проснулся от мучившей его всю ночь жажды. С тех пор, как Катерина затихла под ним и задремала, он так и не сменил позы, продолжая подминать под себя ее свернувшуюся калачиком фигурку, обхватив рукой грудь и закинув для верности ногу на ее бедро. Приподнялся тихонько на локте свободной руки, подперев кулаком голову, и заглянул Кате через плечо. Спит. Дыхание ровное, даже тревожная морщинка на лбу куда-то подевалась. Волосы разметались по подушке, спадая непослушными прядями на лицо. Герман осторожно убрал локоны с ее щеки и довольно улыбнулся. Совсем за… загонял бедную птичку. Дикарь ненасытный. Он бы и дальше так лежал, оплетая ее руками и ногами, словно спрут, присосавшийся к жертве всеми своими щупальцами, но жажда стала совершенно невыносимой. Пришлось заставить себя отлепиться от Катерины и неслышно покинуть постель. Подняв с пола халат, который накануне собственноручно стягивал с любимой, запахнул его на себе и поплелся в ванную. Видимо, неполадки с электричеством за ночь были устранены, потому что из обоих кранов хлынула противная теплая вода. Ждать, пока она сольется, Герман не стал, так как в трубах протяжно засвистело, и он поспешно закрутил краны, дабы не разбудить спящую Катерину. Тут он вспомнил, что заведение на первом этаже – вроде бы закусочная, а значит, там точно найдутся и вода, и посуда. Едва высунувшись из комнаты, Герман чуть было не наступил на неожиданно материализовавшийся под дверью поднос. Зачем-то посмотрев по сторонам, Полянский склонился над находкой. Каково же было его удивление, когда, приподняв белоснежную салфетку, он обнаружил на подносе пузатый кувшин с водой и пару стаканов, перевернутых вверх тяжелыми донышками! На какое-то время он впал в ступор, молча уставившись на заботливое подношение. Либо их хозяин умеет читать мысли, либо (и это более вероятно) старику пришлось прослушать такой концерт из вздохов, стонов и неконтролируемых воплей, что он, сжалившись над бедолагами, решил проявить милосердие. Бормоча про себя слова благодарности в адрес предусмотрительного хозяина, Герман подхватил поднос и скрылся в комнате. Одним махом Полянский осушил стакан, и снова пристроился за катиной спиной, осторожно обняв ее за талию. Уже совсем рассвело, и теперь он рассматривал ее внимательно и придирчиво. Видимых повреждений нет… хотя вот, внушительный синяк на предплечье. Откуда? Он, конечно, распалился вчера не на шутку, но не до такой же степени… И тут он вспомнил, как тащил ее через толпу, как вырывал из лап какого-то гопника… А если бы не удержал? И липкий холодок неприятно защекотал в солнечном сплетении. Он поднялся повыше и оглядел ее с дугой стороны. Так и есть огромный синячище на запястье. Этот уже точно его, Германа, от того, что волок ее вездеходом, ни на секунду не выпуская руки. Бедная девочка… Вот тебе и культурная программа – всем экстремалам на зависть. Трепетно коснулся пальцами плеча… не удержался и коснулся его губами. Катя встрепенулась и открыла глаза. Во сне ей было тепло и уютно, пока не повеяло холодом. Она поежилась и тревожно распахнула глаза, будто пьяница, проснувшийся в пустом вагоне на незнакомой станции чужого города. Катя резко села в кровати, непонимающе уставившись в пустоту, и почувствовала, как мучительно запершило в горле. Она закашлялась, но тут же чьи-то руки протянули ей полный стакан. Пока она с жадностью глотала воду, окончательно проснулась, вспомнив, где находится, почему, а главное, с кем. Спрятала лицо в ладонях и застыла в недоумении, примеряя на себя эту новую реальность, словно платье не по размеру. - Как ты? - это был Герман. Он ласково гладил ее по спине, рассыпая по плечам редкие вопрошающие поцелуи. Не оборачиваясь, Катя выдала в ответ ничего не значащее «нормально» и инстинктивно прикрыла обнаженную грудь одеялом. Комната плыла перед глазами, теряя и без того зыбкие очертания, и в голове ни одной ясной мысли, только его руки на ее теле и поцелуи, поцелуи, поцелуи... - Иди ко мне, - не попросил и не потребовал. Просто прошептал в самое ухо, опаляя горячим дыханием и, проворно скользнув рукой под одеяло, добрался до груди. Тело отозвалось предательской дрожью и, прикрыв глаза, Катя подалась назад, запрокидывая голову ему на плечо, выпуская несчастное одеяло из рук. "Как там про велосипед? - мелькнуло в голове, - Если однажды поехал, то уже не забудешь?.." *** Когда приехало такси, они уже были одеты. Катя в своей испорченной юбке и откровенном топе, с припухшими губами и лихорадочным румянцем на щеках смотрелась чересчур красноречиво, но была прекрасна как никогда. Не было нужды быть особенно наблюдательным, чтобы понять, что только-только ее вытащили из постели, и она там явно не спала. Руки в синяках, на шее багровый след от засоса. Катерина выглядела, по меньшей мере, неприлично. Полянский чертыхнулся, ругая себя за ночную несдержанность, виновато поцеловал в собственную отметину и накинул ей на плечи свой пиджак, прикрывая одновременно и руки, и шею. Окинул Катю удовлетворенным взглядом и спросил: - Ну, что, идем? – но, видя ее замешательство, уточнил: - Кать, что-то не так? Он не мог понять, что именно ее беспокоит: временная слепота или что-то еще, или и то и другое. Но в любом случае ее беспокойство его тревожило. Она неуверенно оглядывалась по сторонам. Пойди, разберись, что не так, когда не так все. Ей казалось, что она что-то забыла. Чего-то не хватало в ней самой, в ощущениях, в облике: костюм, прическа, настроение… Сегодня все по-другому. И тут ее осенило. - Герман, сумка… Ты не видишь моей сумочки? Он обвел взглядом комнату. - Нет. Может, в ванной, подожди, - и скрылся за дверью. – Нет, здесь ее нет. Впрочем, она и сама уже поняла, что сумка осталась там же, где и жакет, а вместе с нею и паспорт. - Не ищи, - произнесла она упавшим голосом. – Я ее потеряла. - А что в ней было? Катя вздохнула. - Телефон, кредитные карты и так, по мелочи, но главное – паспорт. Ей показалось странным, что Герман не разделял ее уныния. - Так, про телефон забудь, кредитку заблокируем, а паспорт… восстановим, подключим наших французских партнеров, - бодро подытожил он. – Не расстраивайся. Все, что не смертельно, решаемо, - обнял ее, поцеловал в висок и повел по ступенькам вниз, поддерживая за руку, чтобы она не оступилась. Войдя в отель, остановились у стойки администратора, который без зазрения совести раздевал Катерину взглядом, не забывая при этом с плохо скрываемой неприязнью поглядывать на не менее потрепанного Германа. Полянский демонстративно прижал Катерину к себе и, недобро зыркнув на клерка, обратился к нему так, будто произнес не обычное «ключ, пожалуйста», а «подними челюсть, кретин, и начинай уже работать». Администратор сконфузился, забегал глазами и облегченно вздохнул, когда странные гости, получив свои ключи, ушли. На этаже разошлись по номерам, чтобы, наконец, принять нормальный душ и переодеться. У двери катиного номера Герман чего-то испугался и прежде чем отпустить ее, притянул к себе и поцеловал в губы так, чтобы она уж точно запомнила, на какой ноте они расстались. Оставив Полянского за дверью, Катя первым делом бросилась к своим вещам, нашла очки и нацепила их на нос. Увидела себя в зеркале и ужаснулась. Это не она. Она никогда не была такой… распущенной что ли,.. какой-то нарочито удовлетворенной. И это бросалось в глаза. Такой она себя не помнила. Скинула одежду и оглядела тело с ног до головы, с пристрастием рассматривая каждую «боевую рану». «Словно изголодавшееся животное», - подумала она и, застыдившись, отвернулась от зеркала. Потом долго стояла под душем, пытаясь понять, как такое вообще могло случиться. Еще вчера она любила лишь одного человека, любила, несмотря на то, что его уже нет, и о других даже не помышляла. Она-то думала, что уже и забыла, как это – отдаваться мужчине, потому что отдаться могла только любимому, а теперь? Как могло произойти, что она, скорбя о муже, позволила прикоснуться к себе совсем ДРУГОМУ мужчине? И не просто позволяла, но и сама требовала. Откуда эта постыдная готовность тела впустить чужого? Чужого? Нет, он ведь друг. Ха, Друг!.. Был другом. А теперь, кто мы теперь? Неужели и не друзья больше? Как же ты ему в глаза-то смотреть будешь? А себе? От отражения своего сколько еще отворачиваться будешь? Что же получается, что грош – цена твоей любви? Вот так, запросто наступив на горло той, другой, обрекла ее на одинокую старость, а сама? И года не прошло, как прыгнула в постель к другому… Как теперь людям в глаза смотреть? А им, ИМ как? Андрей никогда не простит… а Маргарита… Боже, как же хочется домой… к маме. Выйдя из душа, Катя поняла, что разревелась не на шутку (глаза снова покраснели) и, тяжело вздохнув, принялась приводить себя в порядок. Вскоре в дверь постучали. На пороге стоял Герман, посвежевший, собранный и немного настороженный. Он уже созвонился с кем следовало, и теперь им предстояло успеть сразу в несколько мест, ели они хотят попасть в Москву еще сегодня. Он увидел ее, какой-то обновленной, в строгом деловом костюме, наглухо задраенном на все замки. Она была по-прежнему обворожительной, только немного отстраненной, от чего Герман внутренне весь напрягся. На шее предусмотрительно повязана косынка, ворот белой блузы с остроконечным воротником эффектно поднят в стойку, а белоснежные манжеты, выглядывающие из-под рукавов жакета, закрывали кисти рук почти до суставов пальцев. Герман отметил про себя, что постаралась она на славу и выглядит отлично - настоящая бизнес-леди, только это не она. Он знал, что под всей этой имиджевой шелухой скрывается ЕГО Катенька – милая, нежная, хрупкая девочка. Правда, эта девочка спряталась так глубоко, что к концу дня их бесконечных мытарств по кабинетам он уже стал опасаться, что процесс необратим. Катя уходила в себя, словно проваливалась в небытие, и он чувствовал, что она отдаляется от него. В конце концов проблема с документами была решена. Катя отказалась ждать утра и уже ночью они вылетели в Москву чартерным рейсом. Все время полета она пребывала в задумчивости, рассеянно отвечая на его вопросы и почти совсем не слушая. Чем явственнее он ощущал ее отрешенность, тем отчетливее понимал, что ничего хорошего от этих ее дум ему ждать не приходится. И к моменту посадки он уже знал, что разговора не избежать. *** В аэропорту, получив багаж, он обратился к ней: - Кать, нам надо поговорить. Сейчас. Она страшилась разговора и хотела отмахнуться, сославшись на поздний час, но в глубине души понимала, что им необходимо все выяснить и не мучить друг друга. И ей ничего не оставалось, как согласиться.. - Ладно. - Может, в кафетерии, там потише? Она согласно кивнула и пошла за ним, позволив обхватить себя за талию. Пока готовили их заказ, Катя сосредоточенно разглядывала столешницу, мечтая о том, чтобы эта пытка для них обоих поскорее закончилась. Герман взял ее руку, отвернул манжет блузы и ласково погладил синяк. - Больно? – спросил он. – Прости. Она вскинула на него виноватый взгляд. - О чем ты говоришь, Герман… Ты же мне жизнь спас… А это… через неделю и следа не останется. Ей очень хотелось отнять руку, но она не посмела обидеть его еще больше, чем уже собралась. И дождавшись, когда он сам отпустит руку, поспешно спрятала ее под стол. Не так. Не то, все не то. Ну что она говорит? Какая жизнь, какое спас? Разве об этом сейчас речь? - Ты жалеешь? – спросил он в лоб. Она не ответила. Официантка принесла заказанный ими кофе, но к чашкам так никто и не притронулся. - Ясно. А я нет, - выдержал паузу и добавил: - Я люблю тебя… Ты ведь знаешь… Для меня это не приключение, не глупость. Все, что касается тебя, для меня очень важно. Он сверлил ее взглядом, а она не знала, куда от него деться. - Я не могу, - выдавила она, по-прежнему не глядя на него, - не могу. Я не знаю, что это было и как к этому относиться… Понимаешь? - Я понимаю, ты растеряна, но… но ты тоже этого хотела… так же, как и я. И ты не можешь это отрицать. Это нельзя просто взять и выбросить, как будто и не было ничего вовсе. - Прости, Герман, я не знаю, что на меня нашло… наваждение какое-то, помешательство… - Кать, ты сама-то себя слышишь? Ну что ты себе напридумывала? Неужели ты всерьез думаешь, что могла бы повторить такое с кем-то еще, повинуясь только животному инстинкту? Нет, Катя, нет, это будешь не ты. Другая могла бы, но не ты. Не обманывай себя… Она всхлипнула и покачала головой. - Нет. - Почему, Катя, ну почему? - Это неправильно… - Что значит неправильно? – он чуть не сорвался на крик, но вовремя одернул себя. - Мы же не в школе, в самом деле… Чего ты боишься? Кого? Кать, пойми, ты никому ничего не должна… Ты не обязана жить в угоду чьему-то эгоизму. Никто не стОит такой жертвы. - Дело не в них, - солгала она. – Я сама не готова… Нет, Герман, я все решила. Решила, значит. Посмотрел ей в глаза – и вправду решила, уперлась и ни с места. Ну что ж, придется отступить. - Ну, если дело во времени… Кать, я подожду. Я никуда не денусь. Но и ты… пообещай, что подумаешь. - Герман, не надо… пожалуйста... Я не хочу, чтобы ты тратил свою жизнь понапрасну на ожидание неизвестно чего… - Позволь мне самому судить об этом. И еще... пообещай мне еще кое-что. Она испуганно воззрилась на него. - Пообещай, что не будешь сторониться меня и делать вид, что ничего не случилось. Случилось, Кать. И сейчас мы все выяснили. Ну, или почти все… что могли, - он порывисто протянулся через столик, взяв ее руки в свои, опрокинув на кафельный пол свою чашку. А та, жалобно звякнув, распласталась осколками в луже. – Чччерт… Нам ведь еще работать вместе. Не убегай и не прячься, ладно? А я не буду давить на тебя, клянусь, ни требовать, ни напоминать не буду, если ты сама не захочешь. Идет? Катя устало кивнула и поднялась со стула. Герман подошел к ней вплотную, взял лицо в ладони, невесомо поцеловал в краешек губ, притянул к себе и обнял, как перед долгой разлукой. |
|
| Автор: | nadin [ 10-05, 11:06 ] |
| Заголовок сообщения: | |
Глава 21. (Коля, Настя) - Ну, наконец-то! Зорькин вышел из машины и укоризненно покачал головой. Из раздвижных дверей респектабельной высотки выпорхнула Настя и, радостно помахав ему рукой, поспешила навстречу. Вся такая летняя, легкая, в коротком топе и яркой летящей юбке, прыгнула в его объятия, словно птица на ветку, и звонко чмокнула в губы. - Ну, не сердись, не сердись, - защебетала она. Погладила по щеке и лукаво заглянула в глаза. – Я не нарочно, так вышло. Ну? У него не получалось на нее сердиться, и он продолжал держать лицо, скорее, для порядка, хотя в душе уже растаял. - Насть, я здесь почти час жарюсь, ну что опять такое? Потоп у вас там что ли? – проворчал он, не выпуская девушку из объятий. - Не час, а только сорок минут, - поправила она. - Ааа, - многозначительно протянул он, - это, конечно, в корне меняет дело. - Не будь злюкой, - подлизывалась она. – Какая разница, где стоять, здесь или в пробке? Все равно ведь раньше не приедем. Зорькин не выдержал напора задорных бесенят в ее глазах и широко улыбнулся. - Ладно, поехали, стрекоза, - поцеловал и распахнул дверцу переднего пассажирского места, впуская Настю в салон. Уверенно вырулил со стоянки и влился в плотный поток машин на проспекте. На первом же светофоре обернулся к Настасье и залюбовался. Он до сих пор не мог понять, почему она с ним, внешне ничем не примечательным Николаем Зорькиным. Яркая и жизнерадостная, она появилась в его жизни как солнышко, и он уже не мог представить себе и дня без ее лучистых глаз. Поначалу он думал, что эта юная неопытная девочка будет заглядывать ему в рот, тем самым облегчив его задачу. Но он ошибся. Настя оказалась не робкого десятка – бойкая, подвижная, с острым язычком. Однако препятствий его не всегда элегантным попыткам сблизиться она не строила, напротив, даже поощряла его к более активным действиям. И опыт, тот самый, на отсутствие которого он делал ставку, как позже выяснилось, у нее тоже имелся. Но тем не менее сейчас она здесь, с ним. И это не результат его обольстительских маневров, а ее сознательный выбор, и этот факт обескураживал его еще больше. Ну чем, скажите на милость, он, Коля Зорькин, никогда не пользовавшийся особым успехом у женщин, заслужил такое счастье, что она в нем нашла? Хотя что-то все-таки нашла, если все еще с ним. Раньше он думал, что так не бывает, но снова оказался не прав. Странным образом они подходили друг другу как шестеренки одного механизма. С момента их знакомства не прошло и двух месяцев, но вместе им было удивительно легко, будто они знали друг друга целую вечность. Настя смешно поморщила носик от яркого солнца и, не удержавшись, чихнула в ладони. Зорькин придвинулся к ней поближе и поцеловал глубоким проникновенным поцелуем, обхватив одной рукой шею, а другой, нырнув под юбку чуть выше колена. Она, не колеблясь ни секунды, ответила, но тут же, хихикая, принялась отталкивать его. - Коля, - смеялась она, - это нам сигналят… нам… зеленый… Да поехали уже, Коля! Он неохотно оторвался от девушки и, довольно облизываясь, надавил на газ. - Так что у вас там случилось-то? – снова поинтересовался он. Опять тебя Катерина припахала? Хочешь, я с ней поговорю? - Даже и не думай, слышишь? – взметнулась Настя. Никто меня не припахивал. Я сама. И вообще, со своей работой я разберусь сама! Этот ее задиристый тон Зорькин уже знал. Ему нравилось наблюдать, как возмущенно она пыхтит, отстаивая свою независимость, точно надутый самовар, даже щеки розовели. И иногда он цеплял ее намеренно, шутки ради, уж очень хорошенькой она была, когда распалялась. - Уверена? – подначивал он, - а то ведь мне не трудно… - Коля, не смей! - Ладно-ладно, - отступил он. – Как скажешь. - Ничего особенного не случилось, просто Катя решила не оставаться допоздна и надумала взять работу домой. Я не могла не помочь ей собрать бумаги, понимаешь? Если бы я знала, управилась бы раньше… и тебе не пришлось бы ждать так долго, - и смахнула воображаемую пылинку с его плеча. - А чего она с тобой не вышла? Мы могли бы ее подвезти. - Вряд ли, - качнула головой Настя. - Почему это? - Во-первых, я ей предлагала, но она отказалась. Она всегда отказывается. Думаю, она просто не хочет нам мешать. - Чушь какая, - перебил Коля. – Когда это она мне мешала? - Тебе, может, и нет, а НАМ могла бы… по ее мнению… Ну, мне так кажется. И знаешь, странная она какая-то стала. - То есть? - Да, - посерьезнела Настя. – Уже с месяц сама не своя ходит. Как из Франции вернулась, точно подменили… - Что значит подменили? - Что-то у них там случилось… С Полянским. Тот тоже как в воду опущенный. Прямо смотреть больно. Она и домой стала раньше уходить, только чтобы с ним не встречаться, я уверена. Раньше он всегда за ней заходил, ну, пообедать или до дома подвезти, а сейчас все волком вокруг бродит, а подойти боится. А она… все поручения через меня передавать стала. Раньше отчеты ему только лично носила, обсуждали они там что-то, а сейчас… Да я его секретарше теперь биографию могу написать, мы с ней видимся чаще, чем со своим начальством. - Насть, а ты не сгущаешь краски? Может, все не так серьезно? Не верю я, что Полянский мог ее обидеть. - А я и не говорю, что обидел, я как раз об обратном говорю. - Думаешь? - насторожился он. - Коль, ты иногда меня удивляешь просто. Как можно быть таким слепым? - Как можно быть такой глазастой? – передразнил он. - Это называется женской интуицией. - И что она тебе подсказывает? - Что все у них уже случилось. - Что все? - Показать на пальцах? – съязвила Настя. - Нет, - ухмыльнулся он, - лучше в полный рост. - Коль, я серьезно. - И я. - Да не о нас, Коля! – и в негодовании закатила глаза. - Да понял я, понял. - И что ты думаешь? - А что тут думать? Если все так, как ты говоришь, - Коля невесело качнул головой, - то Пушкарева в своем репертуаре, и это не лечится, поверь. Надо просто переждать, пока она не перебродит как вино. - А если она до пенсии «бродить» будет? - Нее, - усмехнулся Коля. – Полянский столько не проживет. Он притормозил машину возле своего подъезда и, повернулся к Насте. - Ну, что? Приехали. Идем? Но она только сердито отмахнулась. - Неужели тебе все равно? Он тяжело вздохнул. - Нет, мне не все равно. Но они взрослые люди, Насть, разберутся. Пойдем уже, а? Целоваться начали еще в лифте и, не отрываясь друг от друга, смеясь, ввалились в квартиру, вместе залезли в душ и там застряли, так и не добравшись до спальни. *** Весь этот месяц после возвращения из Лиона Катя жила как во сне. Бывает же такое, целый год вяло трепыхаешься, как студень, в ожидании пробуждения, а потом в одночасье умудряешься прожить целую жизнь, да такую стремительную и насыщенную, что рассудок, не в силах принять непосильный груз, снова превращается в желе. Как ни старалась она не думать о случившемся, ничего не получалось. Не проходило и дня, чтобы она не вспоминала тот день. Снова и снова память возвращала ее туда, в облако едкого дыма и крепкие объятия Германа. И однажды она призналась себе, что, несмотря на царившее вокруг безумие, ЕЙ там было хорошо. Тогда впервые за все время после смерти Павла она ощутила себя действительно живой. Так испугалась за собственную жизнь, что поняла, насколько вообще хочет жить! А ведь до этого она думала, что ей все равно. Оказалось, нет. Жива-живехонька, дышит, чувствует и мучается угрызениями совести от того, что слишком быстро и легко тоска об ушедшем муже уступила место мыслям о другом. А это было неправильно. Все ее существо воспротивилось переменам, и страх быть непонятой вновь вернулся, как несколько лет назад. Она внутренне вся сжималась, представляя себя под обстрелом осуждающих взглядов. Тогда, твердо решив остаться с Павлом, она не думала о том, что скажут окружающие, так почему же сейчас ей это важно? Из каких потаенных уголков вновь вылезла эта трусость и что с нею теперь делать? Катерина думала сутки напролет, но ответа не находила и Герману открыто смотреть в глаза не решалась, а потому пряталась от него как нашкодивший ребенок, хоть и обещала вести себя по-взрослому. Как-то резко все изменилось в ее жизни, а она оказалась к этому не готова. Однажды Елена Санна с решительным видом зашла в комнату дочери и, присев на краешек дивана, тихо сказала: - Катюша, что-то случилось, я же вижу. Поговори со мной. Катерина вздохнула и села рядом с матерью, положив голову ей на плечо. - Все-то ты мама замечаешь, - Катя горько поджала губы, - ничего от тебя не скроешь. Елена обняла дочь и, как в детстве, ласково погладила по голове. - Как же иначе, ты ведь моя доченька, и я тебя знаю, пожалуй, даже лучше тебя самой. Вижу ведь, что плохо тебе, вот и мне неспокойно, - и замолчала, успокаивающе баюкая свое взрослое чадо. - Мам, - Катя шмыгнула носом, - почему так случается… почему люди так легко находят замену тем, кого совсем недавно любили… дышать не могли… Как такое возможно?.. Я ведь думала, что умру вслед за ним… А теперь… Ну кто я теперь? Предательница… - Какая ж ты у меня глупенькая еще, Катенька, - произнесла Елена, поцеловала Катю в макушку и пригладила теплой ладонью волосы. – Ты думала, что о нем плакала? Нет, Катюша, нет, плакала ты о себе. Теряем близких, а жалеем себя, одиночество свое оплакиваем. Ты себя не кори, доченька, все правильно… все правильно… - Нет, - Катя оторвалась от матери и выпрямилась. – Ты бы не стала… Если бы с папой что-нибудь случилось… не дай, Бог… ты бы его не забыла… я не верю. - Так ведь и ты не забыла, Катюш, и не забудешь уже. А про нас с папой… откуда тебе знать? Я и сама не знаю. Это пока мы вместе, нам кажется, что мы вечные… но у Господа свои планы и нам они неведомы. Катя запрокинула лицо к потолку в попытке загасить подступающие слезы. А Елена, накрыв ее руку своей, тихо продолжала: - А то, о чем ты переживаешь… никакая это не замена и не предательство. Когда уходят близкие, в сердце пустота остается, и оно болит. А человек не может жить с пустотой в душе, и спешит ее заполнить… чтобы выжить, Катенька. Так уж мы устроены… - помолчала немного и нерешительно спросила: - Это Герман, Катюш? Катя уронила лицо в ладони и заплакала, будучи не в силах и дальше сдерживать накатывающие спазмы. А Елена с едва заметным облегчением выдохнула и тоже всхлипнула: - А ты его любишь, Катюш? - Не знаю, мам… Я ничего не знаю… Елена обняла дочь, захлюпав носом с ней на пару, а про себя решила, что завтра обязательно сходит в церковь и поставит свечку за упокой души Жданова, чтобы не держал больше Катюшу, отпустил ее, и за здравие дочери, чтобы и сама она отпустила его, наконец. Глава 22. (Презентация) Этот вечер был особенным. С одной стороны, обычная презентация технических новинок, плавно перетекающая в фуршет с коктейлями, а с другой – стратегически важный шаг. Последние выгодные контракты с ведущими европейскими производителями вывели предприятие на качественно новый уровень, позволив заткнуть за пояс практически всех конкурентов. Фирма приобрела эксклюзивные права поставки на российский рынок высокотехнологичного дорогостоящего оборудования. И теперь пришло время сообщить об этом деловым партнерам, а также имеющимся и потенциальным клиентам. Ко всему прочему этот вечер был целиком и полностью заслугой Полянского, его блистательным бенефисом. За прошедший год ему удалось не только сохранить стабильное положение компании, но и упрочить его. Этот факт не остался незамеченным акционерами, равно как не обошел стороной и честолюбивые амбиции самого Германа. Полянский долго и упорно шел к этому часу и был бы по-настоящему счастлив, если бы не ложка дегтя в его бочке меда. Хоть одна, но всегда найдется. Может, и был момент, когда ее еще можно было выковырнуть, чтобы не липла к зубам вязкой горечью, но он давно уже забросил всякие попытки очиститься. Поздно, горечь разлилась в крови, поразив все ткани и органы, и если уж выдирать, то только вместе с сердцем, чтобы разом и насовсем. Хотя… была ведь та ночь, когда черная жижа обернулась сахарной глыбой, и привкус этой сладости теперь изо дня в день отравлял его жизнь надежной. Все у него было, но ничего не доставалось ему просто так. Всего, что он имел, Полянский добивался сам, без чьей либо помощи и не без причины гордился этим. Поставив перед собой цель, он шел к ней как танк, не напролом, но так же основательно и непреклонно, философски принимая поражения, памятуя о том, что хорошо смеется тот, кто смеется последним. И только недавнее фиаско подкосило его как никогда. Если бы дело касалось бизнеса, он бы и глазом не моргнул, нашел бы обходные пути, и ловко миновав все подводные камни, уже держал бы в руках победный кубок. Но сегодня… сегодня Катя была его кубком, вожделенным и недостижимым. Герман с грустью осознавал, что разучился радоваться своим победам. Они попросту стали ему не нужны. Раньше он упивался успехом, тешившим его самолюбие, но сейчас уже не видел смысла во всей этой мышиной возне. За последний год он отчетливо понял, что сворачивать горы только для себя ему скучно и постыло. Наверное, он достиг того возраста, когда жить в одиночку становится нестерпимо холодно. Ему нужен теплый тыл, чтобы он просто был и согревал уже только мыслью о том, что он есть. Нужна та, которая каждый раз, провожая его в очередную авантюру, будет подниматься на мыс и махать ему платком, чтобы он знал, что ему есть куда возвращаться. Ему нужна она, одна единственная, но, похоже, ОН ей не очень нужен. И у него закончились аргументы. Но оставалась еще надежда. Надежда и несколько маленьких хитростей, чтобы иметь возможность дышать ее близостью, пусть и формальной. В последние недели Катя с Германом практически не виделись, стараясь не попадаться друг другу на глаза, ограничив совместное общение дежурными планерками и совещаниями. А сегодня он дернул ее уже раз десять и, по всей видимости, останавливаться не собирался. Как обычно, погруженный в дела, он был сосредоточен и собран, но даже по-прежнему обаятельная улыбка не могла укрыть потухшего взгляда. В какой-то миг Кате захотелось подойти к нему, поддержать, подбодрить, но она не решилась, прекрасно понимая, что только подсыплет соли на рану. Сегодня ей досталась роль хозяйки вечера. Где-то рядом постоянно крутился штатный пиарщик, но Герман хотел, чтобы Катя лично проконтролировала все, что было связано с предстоящим мероприятием, от пригласительных билетов и меню, до поголовного обхода важных гостей и завязывания новых полезных контактов. Она немного удивилась поставленной задаче, не совсем соответствующей ее прямым обязанностям, но отказываться от работы она не привыкла и спорить не стала. Волей не волей пришлось вылезать из скорлупы и по двадцать раз на дню наведываться к Герману, согласовывая детали акции. Полянский внимательно слушал все ее предложения, почти со всем соглашался, всегда благодарил и долгим тоскливым взглядом провожал из кабинета. Вечер был в самом разгаре. Официальная часть уже закончилась, и гости, уже немного разомлевшие, не спеша, перемещались по выставочному салону с бокалами шампанского, негромко обсуждая представленные новинки. С доброй половиной присутствующих Катя уже была знакома и, радушно улыбаясь, плавно скользила среди гостей, приветственно кивая то тому, то другому. Только скулы сводило от приклеенной к губам "радости". Время от времени она останавливалась, внимательно оглядывая зал, но, так и не обнаружив тех, кого искала, продолжала свой путь дальше. Она объясняла что-то солидному пожилому мужчине, заинтересованному в обоюдном сотрудничестве, когда подспудное тревожное ощущение заставило ее поежиться. Катя медленно повернулась всем корпусом и буквально ткнулась носом в мужскую грудь. Подняла глаза и похолодела. Вот так, весь вечер старалась обнаружить его в толпе, чтобы вовремя убежать в другой конец зала и впредь держаться на расстоянии, но ведь нет же. Сама проверяла приглашения, знала, что придет, и так непростительно вляпалась. Жданов смотрел на нее сверху вниз. Смотрел и молчал. Катя слишком явно испугалась, и он это заметил. Сначала замешкалась от неожиданности, а потом просто застыла неподвижно как кролик перед удавом. Она не знала, чего от него ждать, и знать не хотела, вообще не хотела попадаться ему на глаза. Ее совсем не прельщала перспектива в очередной раз стать грушей для битья. Она смотрела в его ничего не выражающие глаза и терялась в догадках: либо скривится в язвительной усмешке, либо вежливо поздоровается, как с каким-нибудь отребьем. А что, в последние годы эта манера общения с ней была для него вполне приемлемой. Однако Андрей не торопился говорить гадости, а так же молча продолжал разглядывать ее, слегка сдвинув брови. В какое-то мгновение ей даже показалось, что в глазах его промелькнула насмешка, но тут же скрылась за гнетущим молчанием. Пауза непозволительно затягивалась, а он и в ус не дул. Катя же заметно нервничала. Отступив на шаг назад, она беспомощно оглянулась по сторонам в поисках поддержки, которой, впрочем, не обнаружила. И осознав, что осталась один на один со своими страхами и сомнениями, подняла-таки голову и, выдержав его теперь уже оценивающий взгляд, тихо сказала: - Здравствуй, Андрей. - Здравствуй. Прекрасно выглядишь. Катя едва сдержалась, чтобы не округлить от удивления глаза. Она могла ожидать от него чего угодно, только не комплимента. Или это очередная колкость, а она не поняла? В чем подвох? Так и стояли еще какое-то время, пока откуда ни возьмись не появился Полянский. - Андрей! Рад тебя видеть, – настороженно улыбнулся и пожал протянутую руку. – А ты разве один здесь? - А? Нет, Кира где-то здесь, - и, наконец, оторвавшись от созерцания Катерины, обратился к Герману: - А ты молодец, впечатляет, особенно вон тот агрегат из первого павильона. - Хочешь, пощупать? – попытался разрядить обстановку Герман. - Идем, покажу, как раз ваш профиль, - и, зацепив Катерину проницательным взглядом, увел Жданова прочь. Катя еще постояла немного, растерянно глядя вслед удаляющимся мужчинам, но, спохватившись, вспомнила о брошенном ею собеседнике и принялась вертеть головой, надеясь обнаружить его поблизости, но вместо него в метре от себя наткнулась на Киру и даже отшатнулась от неожиданности. Нет, светский раут с семейством Ждановых ей сегодня явно не по плечу. Кира откровенно скучала, и, чуть покачиваясь, медитативно разбалтывала спиртное в бокале. Заметив Катю, одарила ее снисходительно-удивленным взглядом. - И вы... здесь? Хотя… - она нервно хохотнула в бокал, сделала глоток и причмокнула губами, - публика как раз по вашему вкусу – почти все женаты, - и с вызовом посмотрела на Пушкареву. Катя ничего не ответила, только нахмурилась. Кира была пьяна. Немного, но непривычно возбужденный блеск в глазах и чуть явственнее смазанная «р» в чересчур фривольной речи выдавали ее с головой. - Что же вы молчите, Катя? Или вам нечего возразить? – она приблизилась к Катерине и с эффектным высокомерием изогнула бровь, как умела только она. – Хотите совет? Не спешите портить бедолагам жизнь, потому что… банально, но… на чужом несчастье счастья не построишь. Вам ли этого не знать… Ни оправдываться, ни возражать Кате не хотелось, но этот покровительственный тон святой праведницы, которая каждым своим словом стремилось ужалить побольнее… И вдруг Катя поняла, с пронзительной ясностью увидела перед собой не ту успешную, уверенную в себе Киру Воропаеву, а совсем другую, несчастную женщину, в которой от прежней Киры только гонор и остался. И Катя не удержалась от зудевшего в мозгу вопроса. - А ваше счастье, о чье несчастье споткнулось ваше счастье, Кира Юрьевна? Кира как будто остекленела, не веря, что кто-то посмел вот так, в лоб, оскорбить ее жалостью, но тут же на пару с Катей вздрогнула, услышав за спиной до боли знакомый баритон. - Хороший вопрос, Кира. Что скажешь? – криво усмехаясь, над ней возвышался Андрей. Кира будто надломилась. Андрей в который раз открыто не поддержал ее, всем своим видом давая понять, что он не с ней. Даже перед Пушкаревой, даже перед ней унизил ее. - Может, ты еще и «спасибо» ей скажешь? – с внезапно возникшим раздражением Кира развернулась к мужу, расплескав остатки шампанского. – Ты что защищаешь ее? Опомнись, Андрей, она не кроткая овечка, а лицемерная... - Кира запнулась, подыскивая слово пообиднее, но хорошее воспитание, о котором она еще не успела забыть, не позволило ей закончить. Она упрямо поджала губы. - Радуйся, что она не повязала твоего отца еще одним ребенком... иначе тебе не удалось бы отделаться от нее так легко! Андрей смерил жену тяжелым взглядом и, больно ухватив под локоть, процедил: - Нам пора, Кира. Кира демонстративно выдернула руку, гордо вздернув подбородок, и вроде бы икнула. - Дорогу к выходу я найду... ссама... Жданов кинул на Катерину короткий взгляд, как будто собирался что-то сказать, но так и ушел вслед за женой, не проронив ни слова. Ждановы ушли, а Катя никак не могла отделаться от ощущения причастности к чужой личной жизни, словно подглядывала в замочную скважину супружеской спальни. На душе было муторно, и ноги гудели от усталости. Но только она собралась присесть, как за спиной раздался тихий голос Германа: - Потанцуешь со мной? Она обернулась к нему и только сейчас заметила, каким уставшим и вымотанным он выглядел, словно выжатый лимон. Разом позабыла и отяжелевшие ноги, и душевную дурноту, и глупую взаимную неловкость, согласно кивнула и, положив руки ему на плечи, качнулась в такт музыке. - По-моему, вечер удался. Ты доволен? – спросила она, приятно ощущая на макушке тяжесть его подбородка. - Угу, - промычал он, прижимая ее ладонь к своей груди, - да, теперь да. *** Жданов уверенно вел машину, время от времени бросая брезгливые взгляды на жену, и совершенно искренне недоумевал: ну почему женщины считают, что слезами могут хоть чего-нибудь добиться! Кто вдолбил в их головы эту чушь? Неужели она и впрямь не понимает, как это раздражает? К совести взывает, к чувству вины? Зря. Прощения просить все равно не будет, лучше уж в бар, там и нагрешит, и покается, а к утру благополучно все забудет. Можно сказать, переродится. За три года брака с Кирой он даже научился не слышать ее непрекращающихся надоедливых всхлипов. Правда, иногда программа давала сбой, и он зверел, не находя себе места, не зная, где можно спрятаться самому или спрятать ее, сложить вчетверо, запихать в чемодан и задвинуть в самый дальний угол чулана. И когда такие мысли начинали одолевать его, ему не оставалось ничего другого, кроме как напиться, дабы не доводить до греха. Каждый день, каждую минуту она укоряла его своим невыносимо опостылевшим видом великомученицы, не позволяя ему забыть о том, как он виноват перед ней. И зачем, спрашивается, ну зачем? Неужели всерьез думает, что он устыдится и встанет на путь истинный? Дура. Все бабы дуры! Интересно, есть такие, которые не душат своих мужиков слезами, не изводят бесконечной ревностью и не учат жить? И почему-то вспомнилась Пушкарева. Он попытался представить ее ревущей, пытающейся вынудить его отца к чему-либо, слезами промывая ему мозги. Не смог. Как-то не вязался ее образ с плаксивой капризной дурой. Он вспомнил, как шарахнулась она от него сегодня. Да он и сам не ожидал увидеть ее, почему-то предпочитал не думать об этом. Собрался даже пошутить, сказать, что он не кусается, но вовремя спохватился, сообразив, что именно в их случае все как раз наоборот. А потом задался давно мучившим его вопросом: что же в ней нашел его отец? Вместе же смотрели, отец разглядел, а он нет. И вдруг понял. Так неожиданно до него дошло, что даже затормозил резко и рассмеялся в голос. Кира испуганно уставилась на него. - Андрей, ты что?! Ты же нас убьешь! Не обращая внимания на Киру, он съехал на обочину, откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. - Андрей, что случилось? Андрей... Он молчал. А потом, все так же не открывая глаз, спросил: - Почему ты не уйдешь от меня, Кира? Она растерянно моргнула, и сердце сжалось в тревожном предчувствии. - Ты... знаешь, - голос дрогнул. - Я люблю тебя. - А я? Разве тебе не важно, люблю ли я тебя? Лучше бы он наорал на нее, без повода, просто так, но это было бы знакомо, и она бы справилась, как всегда. Но Андрей был спокоен. Слишком спокоен. И это пугАло. - Что молчишь? - и посмотрел на нее в упор. - Или тебе все равно? - Мне не все равно... и... я все, все делала, чтобы сохранить наш брак... - Зачем? - К-как... зачем? Мы... - Зачем? - повторил он свой вопрос. - Зачем тебе все это? Посмотри на себя. Спивающаяся истеричка, - сказал, как будто ударил под дых. Глаза ее снова заблестели. - Как ты можешь? Это же ты, ты сделал меня такой. Ты и твои шлюхи! - она уже не сдерживалась. - И у тебя хватает наглости обвинять меня?! - Ах, да, как же я мог забыть, - он невесело усмехнулся, - моя жена святая. Знаешь, Кира, даже ненавистная тебе Пушкарева, которую ты так любишь укорять в лицемерии, даже она оказалась честнее. Она единственная отказала мне. И знаешь почему? Знаешь? Ей было важно знать, люблю ли я ее. Странно, да? Ей было важно, а тебе нет. Кира, давясь слезам, мотала головой, не желая слушать, и совершенно искренне не понимала, за что, почему Андрей так жесток с ней. Раньше ей казалось, что ее терпение не имеет границ, но сейчас стало совсем невыносимо. Она дернула дверцу машины, полная решимости хлопнуть ею что есть сил, и бежать, бежать... Но Андрей, предугадав ее намерение, грубо дернул ее на себя и, выплюнул прямо в лицо: - Да, Кира, да! Я трахал все, что движется! И не говори, что ты об этом не знала! Еще как знала и тебя всегда это устраивало! Кира извернулась в тесноте и свободной рукой влепила ему звонкую пощечину. - Сволочь! Он как будто даже обрадовался. - Мы отличная пара, Кира. Хм, мечта глянцевых журналов - сволочной кобель и начинающая алкоголичка. - Пусти, - она вся сникла, содрогаясь в глухих рыданиях. - Зачем ты так... со мной?.. За что? Андрей ослабил хватку, и она, продолжая судорожно всхлипывать, скрючилась пополам, обхватив себя обеими руками. Тяжело выдохнув, он машинально погладил ее по вздрагивающей спине и ощутил невероятное облегчение. Да, давно надо было поговорить, вот так, жестко, даже жестоко. А Кира поймет, не сейчас, потом, может быть... Еще спасибо скажет. Он вышел из машины и закурил. Черт возьми, воздух свободы... какой же он сладкий! Глава 23. (Офис - Катя, Герман, Жданов) Полночи Полянский не мог уснуть. Он не совсем понимал, что происходит, а какое-либо недопонимание всегда выводило его из себя. То и дело он возвращался в мыслях к прошедшему вечеру. Каким-то странным он получился, и Герман не знал, радоваться ему или в самый раз остановиться и призадуматься, а интуиция, как на зло, трусливо уползла под стол, не дав ни единой подсказки. Сначала Жданов, чтоб ему пусто было! Явился не запылился! Тоже мне, партнер… деловой… Какого черта он пялился на Катерину, как на свою собственность? Он что, всерьез на что-то рассчитывает после всех своих выкрутасов? Баб ему что ли мало? И так пол-Москвы через свои портки отфильтровал, а все не уймется! Герман вспомнил, как заметил их вдвоем, Андрея и Катю. Жданов нагло разглядывал ее, словно знал о ней что-то такое, что известно ему одному, и это давало ему право быть настолько бесцеремонным. Вспомнил, как от этого взгляда противно забулькало в жилах и он рванулся к ним, но не для того, чтобы помочь ей, нет (в его помощи она явно не нуждалась), а чтобы разорвать их молчаливый телемост. Вот так! Был контакт, и нет контакта. А она, давно ли она так же прямо, глаза в глаза, смотрела на тебя, а Полянский? То-то и оно, что никогда. От тебя взгляд отводит, а на него смотрит смело то ли с вызовом, то ли с ожиданием чего-то. Но чего? А если им и в самом деле есть, что вспомнить, если именно из-за него она дала тебе отставку, а? Откуда тебе знать, что там у них произошло? Может, Ждановы передрались из-за нее, кто знает… И ты не знаешь. Не знаешь, а спросить не посмеешь, да и не скажет она все равно. Весь вечер он мучился сомнениями и не выпускал ее из поля зрения, ревностно следя за тем, чтобы никто не подходил к ней ближе, чем он мог вынести. А когда мероприятие уже подходило к концу и в рядах танцующих гостей прибыло, он и сам не удержался и рискнул предложить Катерине танец. По правде сказать, он и не надеялся, что Катя согласится, думал, найдет какой-нибудь пустяшный предлог и откажется. Но она не отказалась. Напротив, так легко и доверчиво прильнула к нему, что он даже растерялся немного. А когда сквозь тонкое полотно сорочки почувствовал ее теплое дыхание, совсем разомлел и куда-то ушли все страхи и домыслы, терзавшие его до этой минуты, остался лишь полынный аромат ее волос, в котором хотелось утонуть и раствориться. Он тихонько сжимал ее в своих объятиях и вспоминал, какая она на вкус и на ощупь, такая родная и желанная, и ничего в ней не изменилось, она такая же, как тогда, когда принадлежала только ему. И он принял решение. Он поговорит с ней в самое ближайшее время. Дождется подходящего момента и обязательно поговорит. Да, он обещал не поднимать эту тему, но забыть-то он не обещал. И она тоже помнит, он это знал. А Жданов… Да черт с ним, со Ждановым. Надо было еще зимой набить ему морду. Подумаешь, Зималетто! Никуда оно денется. К сожалению, наслаждаться невинной близостью довелось совсем недолго. Мобильный Катерины разрушил волшебство, напоминая о дочернем долге. Звонила мама. Валерий Сергеевич слег с высокой температурой, пришлось даже вызвать неотложку. И Катя, выслушав зачитанные матерью названия лекарств, сорвалась в аптеку и домой, оставив Германа наедине со своими мыслями. *** Утро следующего дня началось суматошно. Как только Полянский вошел в свой кабинет и расположился в директорском кресле, навалились рутинные дела, зазвонил телефон и не умолкал до самого обеда. А к часу дня секретарь принесла очередную порцию деловой почты. Среди стопки писем, уже рассортированных помощницей, Герман наткнулся на знакомую фамилию. Развернул прикрепленный к конверту лист и пробежал его глазами. Надул щеки и шумно выдохнул. Так он и знал. Нагайцев все-таки решил продать свои акции и прислал официальное уведомление. Новость не была неожиданной, в приватных беседах он предупреждал партнеров о возможном выходе из бизнеса, но все надеялись, что этого не случится. Слишком не кстати. Никто из оставшихся акционеров сейчас не может позволить себе выкупить акции Нагайцева, значит, либо раздергивать активы, что, разумеется, подорвет финансовую стабильность компании, либо сворачивать одно из представительств, что тоже нежелательно. А тут еще крупный проект с французами… Как же все не вовремя! Ладно, придется собирать внеочередное собрание акционеров, там и решат, какой руки не жалко будет лишиться. Он вышел в приемную, чтобы немного размяться и поручить секретарше к середине следующей недели собрать акционеров, но, не обнаружив ее на месте, вспомнил, что обеденный перерыв уже начался, и ему самому не плохо было бы подкрепиться. Обедать в одиночку не хотелось, и ноги сами понесли его в соседнюю приемную. Памятуя о минувшем вечере, он чувствовал, что в их с Катей отношениях наступило небольшое потепление, лед как будто бы тронулся, и Герман надеялся, что она, как и раньше, составит ему компанию. Настасьи на месте тоже не оказалось. Зато Катя была не одна. Она отчаянно отбивалась от настойчивых попыток Зорькина вытащить ее на обед. Полянский мысленно выругался, почувствовав себя довольно глупо, но он уже вошел и спешно принялся выдумывать новый предлог для визита. И не зря. Он так давно не заходил в этот кабинет, что Катя не сдержала удивления. - Герман… - Что-то случилось? - Да… То есть нет… - и сообразив, что все еще сжимает в руке свернутое в трубочку письмо Нагайцева, обрадовался и мысленно усмехнулся: «как школьник, ей Богу!». – Да вот, зашел посоветоваться. Здравствуй, Коль! Может, и ты что подскажешь… – и пожал протянутую Зорькиным руку. В ответ на вопросительный взгляд Катерины Герман передал ей бумагу. Она пробежала глазами содержание письма и нахмурилась. «Бледная, какая», - подумал Герман. - Что ты намерен делать? - Собирать общее собрание, оно и будет решать, - пожал он плечами. - Одно ясно, в данный момент никто из акционеров не сможет купить эти акции, поэтому ему придется продать их на сторону. Неизвестно, что хуже: допустить к управлению фирмы не известно кого (и хорошо, если только одного, правда, я сомневаюсь, что Нагайцеву удастся на такое количество акций найти всего одного покупателя) или распотрошить активы. На последних словах Германа Зорькин присвистнул, глядя на цену, предлагаемых к продаже акций. - Этак вы по миру пойдете, - констатировал он. Полянский грустно кивнул. - Боюсь, придется пожертвовать одним из представительств. Жаль, только развернулись в полную силу… Катя встала и подошла к окну. Голова болела с самого утра, а теперь уже просто раскалывалась. Она зажмурилась на секунду и потерла кончиками пальцев пульсирующие виски. Постояла немного, сцепив за спиной руки, задумчиво глядя в окно, и, обернувшись, и сказала. - Не надо. Не надо ничем жертвовать. Средства у нас есть, - и посмотрела на недоумевающего Германа. – У меня есть. Полянский молчал, а Коля, улыбаясь, переспросил: - Ты хочешь сказать, что у тебя есть ТАКАЯ сумма? Катя утвердительно кивнула. Судя по тому, как медленно, словно собираясь силами, Герман поднялся с места, упрямо поджав губы, ей стало ясно, что он все понял. - Коля перестал улыбаться и, округлив глаза, сказал скорее себе, чем остальным: - Нет, Пушкарева, я знал, конечно, что ты та еще тихушница, но чтобы настолько! - и нервно хохотнул: - Да ты у нас тайная мильенщица… А в метро ездишь, потому что шифруешься? Катя не ответила. Почему-то было неловко. Она никогда не разрешала себе даже думать о том, чтобы прикоснуться к этим деньгам, потому что если бы взяла хоть копейку, автоматически перешла бы в разряд тех гарпий, у которых по калькулятору в обоих глазах. И тогда каждый, кто бросал ей вслед «Золотоискательница!», был бы прав. Так она для себя решила. А теперь ей пришлось признаваться, что кроме любви к Павлу, в которую и так-то мало кто верил, от брака с престарелым мужем она все же кое-что поимела. - Исключено, - это Герман. Взгляд серьезный, тон категоричный. - Это твои деньги. Я не могу их взять. Она хотела что-то возразить, но Зорькин опередил ее. - А брать и не надо, - сказал он без тени иронии. – Она сама может купить эти акции. На секунду повисло молчание и две пары глаз устремились на Николая. - Что вы на меня так смотрите? Это самый безболезненный выход. И вы сами это поймете, когда перестанете играть в благородство. Ну, сами посудите, Катя давно работает в компании. Она не чужой человек, акционеры ее знают, против никто не будет. Хоть их мнение в данном случае и не берется в расчет, тем не менее, всем будет спокойно. И между вами обоими не придется огород городить – дал в долг, отдал долг, кому это надо... Ну, и активы целы и невредимы, тоже плюс, - и, обращаясь уже только к Кате, азартно потирая руки, усмехнулся: - А теперь рассказывай: что, где и сколько. - Я точно не знаю… - Как это не знаешь? – удивился он. - Ну, у меня есть отчет годовалой давности. Дома. Там все телефоны… Я никогда с ними не связывалась. Знаю только, что часть средств находится в банке в Швейцарии, а часть инвестирована… тоже в Европе, - и спохватилась: - Коля, а мы успеем? Ведь на то, чтобы изъять средства из инвестиционных проектов, понадобится какое-то время… - Кать, обижаешь, - протянул Зорькин. - Конечно, ты кое-что потеряешь, но это обычное дело. В дверь просунулась настина голова. - Коль! Ой… - и скрылась из виду. - Так, мне пора, - подскочил Зорькин. – Вы тут еще посовещайтесь, а я побежал. Кать, а вечером я зайду, да? Ну, все, пока! Мы уехали. Часа на два, Кать. - Куда это они? – без особого интереса спросил Полянский, переваривая полученную информацию. - В ЗАГС, - рассеянно ответила Катя. Помолчали немного. Катя вернулась в свое кресло и, подперев подбородок кулаком, обратилась к Герману. - Что скажешь? А что он мог сказать. Он удивлен. Нет, он ошарашен. Его Катенька оказалась дамой настолько состоятельной, что он невольно ощутил укол ущемленного самолюбия. Пока он строил свои матримониальные планы, ситуация в одночасье вышла из-под контроля. Черт… черт, черт! Это он, ОН здесь мужчина! И он просто обязан иметь финансовое преимущество! Это правильно, так должно быть, чтобы иметь еще одно веское основание для того, чтобы чувствовать себя мужчиной с большой буквы, чтобы иметь возможность облагодетельствовать свою избранницу, баловать ее, каждым росчерком пера в чековой книжке давая ей понять, что ему для нее ничего не жалко. А что теперь? Теперь она сама. Снова все сама. Даже этой иллюзорной значимости для нее он лишился. И послал же Бог ему такую независимую женщину. За что?! И отказываться от ее предложения просто глупо, а учитывая сложившуюся ситуацию, и вовсе непозволительная роскошь. Катя его размышлений не прерывала. Она ждала. Он посмотрел на нее внимательно и сказал: - Если ты считаешь правильным ТАК распорядиться своими деньгами, то… - и с деланным безразличием пожал плечами. - Герман, - она слабо улыбнулась и покачала головой. – Ты говоришь так, словно вложение капитала в наше предприятие – затея настолько безнадежная… А что, и крыть-то нечем. Еще немного и он начал бы поносить свою же фирму, чтобы только не быть обязанным этой женщине. Ее… да, мечтал привязать к себе всеми возможными способами, но сам не мог даже представить, что когда-нибудь окажется в долгу перед ней. Вот же твоя тайная натура, Полянский. Думал, что свободен от предрассудков, мнил себя гибким и прогрессивным, а на поверку оказался банальным домостроевцем. И весь сказ. - Ну что ж, это выход, - выдохнул он, вставая, и тут же не преминул воспользоваться представившимся случаем: - Тогда я зайду вечером… обсудим… по дороге домой. Она пожала плечами. - Хорошо, - и опустила глаза. *** К концу дня Катерине стало совсем худо. То ли подхватила от захворавшего отца вирус (это в июле-то месяце!), то ли просто переутомилась, но к свербящей в висках головной боли прибавились приливы дурноты. С каждым часом становилось все хуже. И когда на пороге кабинета с решительным видом появилась Настя со стаканом воды в одной руке и таблеткой в другой, Катя уже и сама понимала, что надо бросать все и ехать домой, пока жива. - Ну, как ты, Кать? – как-то незаметно они перешли на «ты», чем доставили не мало удовольствия Зорькину. - Совсем плохо, да? На, вот, выпей. - Настя с возрастающей тревогой отметила, как посерело лицо Катерины. Катя послушно затолкала в себя таблетку и, с трудом подавляя рвотные позывы, заставила себя ее проглотить. - Потерпи еще немножечко. Я Коле звонила, он уже подъезжает. Совсем чуть-чуть осталось. Катя хотела поблагодарить, но вместо этого неопределенно махнула рукой и, задев стоящий на столе стакан с водой, опрокинула его на пол. - Все нормально, ничего страшного, - затараторила Настя. – Не обращай внимания, я сейчас, - и вылетела из кабинета, оставив дверь нараспашку. Тошнота становилась невыносимой, в глазах рябило, и Катя уже не находила себе места. Зачем-то поднялась и вышла из-за стола, но тут же пожалела об этом. Нахлынувшая слабость проступила испариной на лбу и подкосила ноги в коленях. Катерина не успела даже разобрать лица возникшего в дверном проеме силуэта, когда, цепляясь за стену, провалилась в темноту. Жданов шел по знакомым коридорам, направляясь к Полянскому. Он приехал без звонка и предварительной договоренности. Но ему не терпелось. С самого утра в его голове роились не понятно откуда взявшиеся идеи. Жданов с удивлением почувствовал, казалось бы, давно уже забытый кураж и радостно бросился в работу, точно в омут. Весь день брушил, поражая сослуживцев непривычной активностью и почти мальчишеским задором. Подчиненные удивлялись внезапной перемене, произошедшей с шефом, но на всякий случай предпочитали держаться на расстоянии. Кто его знает, малохольного! К концу дня некоторые задумки приобрели вполне осязаемые формы и Жданов решил, не откладывая в долгий ящик, обсудить их для начала хотя бы с Полянским. Поддавшись импульсивному порыву, Андрей резко крутанул руль, ловко сменил направление движения и отправился прямиком к Герману, надеясь, что еще успеет застать того в офисе. Проходя мимо приемной заместителей, услышал взволнованное «Катя…» и посторонился, пропуская выбегающую из распахнутых дверей девушку. Он не понимал зачем, но остановился и почему-то был абсолютно уверен, что знает, кто именно эта Катя. Не отдавая себе отчета, пересек приемную и вошел в кабинет. Так и есть, Пушкарева. Только что-то с ней было не так. Она как будто не узнала его. Он понял, что именно его насторожило, когда она, привалившись к стене, начала сползать на пол. Проворным прыжком, преодолев расстояние от двери до Катерины, он успел подхватить ее и припечатать к стене, не дав ее обмякшему телу рухнуть на пол. В тот же миг кто-то схватил его за шиворот и бесцеремонно потащил прочь. Ничего не понимающий Жданов не успел и рта раскрыть, чтобы возмутиться, как получил увесистый удар в челюсть. От неожиданности он растерялся и пропустил второй удар, от которого пришел уже в бешенство. Разом собравшись, одним отточенным движением он выбросил свой кулак аккурат в солнечное сплетение нападавшему и, лишь когда тот отцепился от Жданова, скрючившись пополам, Андрей понял, что это был Полянский. В дверях послышался женский визг, топот ног и обычная в таких случаях возня. В кабинет влетела напуганная Настя и, взглянув сначала на одного, потом на другого мужчину, кинулась к сидящей на полу Катерине. Полянский стоял, нагнувшись, упираясь обеими руками в стол, и пытался отдышаться, а Жданов с видом заблудившегося в сумасшедшем доме посетителя оглядывался по сторонам, вытирая костяшками пальцев кровь с губы. Герман доковылял до девушек и, присев на корточки, заглянул в бесцветное лицо Катерины. Из глаз бессильно сочились слезы. Он коснулся дрожащей рукой ее щеки, стерев тонкий ручеек, и хрипло спросил: - Катя… что?.. - Герман… - виновато пропищала она, - это не он. Он ничего мне не сделал. Мне просто стало плохо. До Германа с трудом доходил смысл услышанного. Он принял бы любое, даже самое фантастическое объяснение произошедшему, но к такому простому и очевидному оказался не готов. Он устало потер рукой лоб, как будто пытался разгладить только что проявившуюся глубокую морщину и вернуть ясность мысли. Наконец, появился Зорькин, но едва переступив через порог, остановился как вкопанный, сраженный представившейся глазам картиной. Из ступора его вывела Настя. - Коля, помоги мне, - и, повернувшись к Полянскому, тихо добавила: - Герман Маркович, вы не волнуйтесь, мы ее прямо домой отвезем. Все хорошо будет. Зорькин помог Кате подняться и, настороженно оглядываясь на Жданова, повел ее к выходу. Настя, захватив катину сумку, догнала их и молча закрыла за собой дверь. - Вот, значит, как... - многозначительно изрек Андрей, глядя Полянскому в спину . Тот обернулся. Жданов спрятал руки в карманах брюк, оставив на свободе подрагивающие большие пальцы, и криво усмехался окровавленным распухшим ртом с таким ехидным блеском в глазах, какой бывает у коменданта женского общежития, только что узнавшего последнюю сплетню. - Ты зачем пришел? – выдал Герман. – Что тебе от нее надо? Неужели не понятно, что не хочет она тебя видеть. НЕ ХО-ЧЕТ. Или… ты думаешь, что после твоих новогодних подвигов она на шею тебе бросится? – выдохнул и как-то обмяк сразу, точно сдулся: - Оставь ты ее в покое. Не нужен ты ей. Жданов перестал ухмыляться, посмотрел на Германа пристально и как будто даже с жалостью. - Эк тебя пробрало… А я вообще-то к тебе шел. Дела у нас общие. Помнишь еще? – и снова усмехнулся. – Полянский, а выпить-то у тебя есть? Здоровье бы поправить… и внутри, и снаружи, - сказал и выразительно обвел рукой пострадавшую челюсть. - У меня в кабинете, - вся злость куда-то ушла, - Специально держу… для дорогих гостей. - Тогда чего мы тут стоим, пошли? Глава 24. (Похмелье) Полянский лежал в своей постели на куче скомканного вперемешку с покрывалом одеяла с запрокинутой навзничь головой, не решаясь разлепить веки. Шея затекла. Затылок чугунной гирей продавливал матрац. Во рту скреблась зловонная сухость, воскрешая в памяти обрывки бородатой шутки про кошку, что по утрам гадит в рот. Правда, было не до смеха. Теперь он и сам походил на персонаж из анекдота. Жалкий, дурно пахнущий и попросту больной, он пока даже не пытался, а только надеялся растормошить свое ватное тело хотя бы к обеду. Попробовал приподнять голову, но тут же пожалел об этом. Одно ничтожное усилие нестерпимой болью отозвалось в висках и вязко заныло в конечностях. Какое-то время Герман продолжал лежать неподвижно, рискуя умереть от жажды, которая уже скрипела песком на зубах и царапала горло. Собрав всю волю в кулак, он поднатужился и перекатился на живот, оказавшись на краю кровати. Стало немного легче. Уткнувшись небритой щекой в простыню, переждал, пока схлынет волной накатившая боль, открыл глаза и, уставившись туманным взором в сиротливо смятую на полу подушку, понял, почему так сильно затекла шея. Он бы провалялся так до самого вечера, если бы не некоторые физиологические потребности, все-таки вынудившие его сползти с постели и поковылять в ванную. Едва, приняв относительно вертикальное положение, чуть не рухнул на пол, запутавшись в спадающих брюках. Машинально подобрал спущенные штаны и только после этого осознал, что вчера так и уснул в одежде. Он был в носках, почему-то с раздернутыми ремнем и ширинкой («Похоже, все-таки пытался раздеться», - мелькнуло в голове), в застегнутой на все пуговицы рубашке и затянутой вокруг шеи удавке галстука. «Хорошо, хоть не в туфлях», - подумал Герман и уныло поплелся прочь из спальни, попутно тормоша узел ненавистного галстука. Сил не было даже на то, чтобы выругаться. Похмелье было тяжелым, непривычным и от того еще более мучительным. Душ принимал долго, остервенело раздирая кожу жесткой петельчатой варежкой, стремясь вернуть тело к жизни, и, выйдя из ванной, почувствовал, как ноги и руки приобретают приятную покорность. Сколько же они вчера выпили? Начинали с коллекционного французского коньяка. Полянский специально держал в кабинете бутылку для особых случаев. Ха! Мордобой на высшем уровне, ну чем не особый случай? Вот и коньячок ко двору пришелся. Впрочем, его они уговорили быстро. Потом Жданов где-то раздобыл виски, а позже откуда-то взялась водка… А дальше Герман уже и не помнил ничего толком. Жданов Полянского немало удивил. Несмотря на потасовку, он был бодр, весел, очень долго совершенно трезв и вообще олицетворял собой какой-то рекламный перевертыш, предлагающий небывалый заряд бодрости за мизерную плату – вашу расквашенную физиономию. Деловое предложение, по поводу которого Андрей, собственно, и пришел, решили обсудить в другой раз, так сказать, на свежую голову. А пока пили за жизнь, за дружбу, снова за жизнь, но уже без баб, за бизнес… И вообще хорошо посидели. Душевно. Как грузились в такси, Герман еще помнил, а как выходили – уже нет. Вот если б еще и утро было чуть добрее… А сейчас оставалось только тешить себя уверенностью в том, что не одному ему сегодня утром хочется сдохнуть. Как же все-таки отрадно осознавать, что где-то есть человек, которому, если и не хуже, чем тебе, то хотя бы так же паршиво. И стОило этой неприглядной мысли лишь помаячить на горизонте, как в душе растеклась благодать, окропляя исцеляющим бальзамом изрядно пощипанное достоинство. Тонкое посвистывание закипающего чайника, включенного по инерции, вывело Полянского из оцепенения. Он машинально отжал кнопку самостоятельно отключившегося агрегата и, поставив джезву на огонь, сварил необыкновенно крепкий кофе. Весь этот странный вечер и сегодняшнее утро Германа не покидало ощущение, что он что-то упустил, что-то очень-очень важное, но эта мысль, чуть раздразнив воображение, терялась сначала в алкогольном дурмане, а затем в изнурительном похмелье. И сейчас в возбужденном кофеином мозгу Полянского снова засвербело смутное беспокойство. Он прокручивал в памяти недавние события, пытаясь обозначить контуры тревожащей его неопределенности. Что? Что это может быть? Жданов? Несмотря на вчерашние братания, Герман ни на йоту не продвинулся в своих сомнениях по поводу отношений Андрея и Катерины. Он и так чересчур обнажился перед Ждановым, нечаянно обнаружив свои чувства и собственноручно указав на самое уязвимое место. Поэтому от прямого вопроса удержался, а сам Андрей этой темы не коснулся. Фирма? Вопрос с покупкой акций практически решен и определенно не являлся причиной для волнений. А вчерашний скандал… Ну, подумаешь, устроил сотрудникам бесплатный цирк… Будет о чем посплетничать неделю, другую. Нехорошо, конечно, но по большому счету - наплевать! Оно того стоило. Давно руки чесались. Вот только Катя… Ее эта история стороной не обойдет. Снова поползут разговоры, зашикают в спину. Да уж, рыцарь без страха и упрека. Отличился, нечего сказать. Он вспомнил ее бледное лицо в последние дни, и сердце сжалось. Надо позвонить, узнать, как она. И уже потянулся к телефону, но замер вдруг, сраженный внезапной догадкой. Мысль была совершенно фантастической, но в то же время удивительно правдоподобной. А собственно, почему нет? Если это действительно так, если Катя в самом деле беременна? Беременна от тебя, Полянский!.. Но это же все меняет! Абсолютно все! От возбуждения по спине побежали мурашки. В голове чудесным образом прояснилось. Герман вскочил с табурета и, отставив, кружку, принялся вымерять шагами кухню. Если поверить, хоть на секунду поверить, что судьба улыбнулась ему, и Катя ждет ребенка, то есть, нет, они ждут ребенка, то, во-первых, она перестанет отталкивать его, ей не надо будет ломать голову, мучаясь выбором, придется принять ситуацию такой, какая она есть, а во-вторых, у него будет семья, и он уже никогда… никогда-никогда не будет один! Конечно, может, все совсем иначе, но так хочется верить! На работу он так и не пошел. Связался со своей секретаршей и предупредил, чтобы сегодня не ждали. А к вечеру, измученный неизвестностью и окрыленный открывшимися перспективами, он позвонил Пушкаревым. Трубку взяла Елена Санна и с сожалением ответила, что Катя спит. Она бы непременно разбудила дочь, но той всю ночь было так плохо, что рука не поднимается ее тревожить. Герман согласился, поинтересовался состоянием Валерия Сергеевича и, сказав, что завтра перезвонит, повесил трубку. Ночью было не до сна. Презрев всякие попытки здравого смысла вернуть его с небес на землю, Герман строил планы. Он представлял себе свою семью, открытую и радушную, с любимой женой, милейшей тещей и немного назойливым тестем. Теперь у него не будет причины завидовать Зорькину, потому что эта семья теперь его, Германа, и он здесь свой, и, в первую очередь, его, а не Зорькина, здесь будут ждать, чтобы окутать теплом и заботой, обнять, расцеловать и вкусно накормить. И Катя… Катя теперь его, только его, привязана к нему так крепко… Она еще не знает об этом, но он уже так решил. *** На следующий день пыла заметно поубавилось. На смену эйфории пришел страх перед неизбежностью. Он появился из ниоткуда, поколебав такую верную еще вчера решимость, повис на подоле сознания как кусачая шавка, и больше не отпускал. Наверное, так чувствует себя абитуриент-провинциал, приближаясь к заветным спискам счастливчиков, поступивших в столичный ВУЗ, с замиранием сердца надеясь увидеть свою фамилию в рядах новобранцев. Весь день Полянский был сам не свой – задумчивый, рассеянный, а учитывая события предыдущего дня, на удивление благодушный. На самом деле он боялся. Боялся как мальчишка. Но отступать было некуда, а нетерпеливый зуд, заглушая страх, настойчиво подталкивал в спину. И поздно вечером, оставшись в одиночестве в пустом офисе, он решился и позвонил Кате, чтобы договориться о встрече. Несмотря на субботу, Полянский приехал рано. В это время нормальные люди еще нежатся в постели, наслаждаясь праздным бездельем, но только не он и, конечно, не сегодня. Он напросился в гости, рассчитывая запереться в ее смешной комнатке, оставшись с ней наедине, и, наконец-то, поговорить спокойно обо всем, что давно уже его мучило. Дверь ему открыла Катя. - Здравствуй, - улыбнулась глазами, спокойно, без смущения. Она его ждала. - Здравствуй… - ответил Герман, а про себя отметил, что выглядит она вполне сносно. Он опасался худшего. – Как ты себя чувствуешь? - Почти прошло… спасибо. Ты не будешь против, если мы прогуляемся? Я два дня взаперти… Хочу на воздух. - Конечно, если ты хочешь, но… ты уверена? – обеспокоено оглядел ее и только сейчас заметил, что она одета не по домашнему, к прогулке готова, только ждала его прихода, чтобы сразу уйти. - Тут не далеко парк есть. Можно и пешком дойти. - Да, знаю. Ну, тогда идем? До парка доехали, а там, пройдя немного вглубь, устроились под соснами за столиком уличного кафе. День занимался жаркий. В столь ранний час в парке было немноголюдно, а в кафе они и вовсе были единственными посетителями. Оба мешкали, собираясь с духом, чтобы начать. Первой молчание нарушила Катя. - Коля сегодня вылетает в Швейцарию, ты знаешь? – начала она, разбалтывая сок в высоком стакане. - Думаю, в самое ближайшее время все уже будет в по… - Не сомневаюсь, - перебил он. – Но я не это хотел обсудить. Кать, нам с тобой надо поговорить… о нас. Давно уже пора. - Да, – она не отрицала, но глаз не подняла. Он придвинулся к ней ближе вместе со стулом и взял ее за руку. - Два дня назад, когда тебе стало плохо… я чуть с ума не сошел… - Так глупо все вышло, Герман, прости. Он тебя не покалечил? – вскинулась она. - Кать, ну что ты говоришь? Ты-то здесь при чем? Если уж кто и сглупил, так это я, - он невесело усмехнулся. – Но речь не о том, о другом совсем... Кать, я подумал… мне показалось… или ты… беременна? – и застыл в ожидании, не сводя с нее пристального взгляда. Она воззрилась на него непонимающе. - С чего ты взял? - Тебе плохо стало … и я подумал… А если учесть, что мы никак не предохранялись… Она молчала, не зная, что ему ответить, и как-то странно смотрела на него, словно изучала не подмеченные раньше детали. Герман ее замешательство расценил по своему. - Кать, ты только скажи… Я буду рад, правда. Ведь ты… не стала бы от меня скрывать… да? - Герман, - она растерянно пожала плечами, - нет. Нет, я не беременна. - Ты уверена? Ей показалось или в его глазах действительно мелькнуло сожаление? Катя утвердительно кивнула. - Но времени прошло совсем чуть-чуть… а если выяснится… - Нет, Герман, я уверена. Никакого ребенка нет. Я бы тебе сказала. Ее тихий голос оглушил канонадой, и стены придуманного им замка пошатнулись от взрывной волны и в одночасье рассыпались в пыль. Он устало потер ладонью лоб и, сцепив на столе руки в замок, умолк. А после паузы обреченно сказал: - Жаль. Я уже свыкся с этой мыслью, - и снова замолчал ненадолго. - Я обещал ждать тебя, помнишь? Она слабо кивнула. - А ты обещала подумать… Молчит. - А может, ну их, к дьяволу, все эти обещания, Кать? Может, просто попробуем, а? Ну, сколько можно мучить друг друга? Тебе ведь тоже не все равно… Ей вдруг захотелось погладить его по щеке, утешить. Она вскинула руку, но он поймал ее ладонь и поднес к губам. Она грустно улыбнулась и взъерошила свободной рукой короткие волосы у него на затылке. В ответ на этот неосмотрительный жест Герман решительно притянул ее к себе, сгреб в охапку и жарко задышал в висок: - Что же ты делаешь? Ты хоть представляешь, ЧТО ты со мной делаешь? Катька!.. Дай нам шанс, ну хоть самый мизерный, ты не пожалеешь, слышишь? И все у нас будет… и дети будут… Если только ты захочешь… Дети? Сжав руки в беспомощные кулачки, как у младенцев, она уперлась ему в грудь и отстранилась, виновато качая головой. А он не понял. - Почему? Катя, ну что опять? Послушай, мы же взрослые люди… Невозможно вечно оглядываться на других… Не думай ты о них, подумай о себе! Стараясь побороть подступивший к горлу ком, она зажала рот рукой и отрицательно затрясла головой. От ощущения собственного бессилия и ее необъяснимого упрямства Герман начинал закипать. Очевидно ведь, что ей самой невыносимо душно в застенках многочисленных табу, которыми она себя окружила. Сама мается и его вымотала. Он сжал ее плечи и легонько встряхнул. - Катя! Бог мой, ну зачем? Кому это нужно? Такие жертвы… Ради чего? Или… Это из-за него, да? Из-за Павла? Глупая ты моя, да он же первый желал тебе счастья, он первый хотел, чтобы ты освободилась от него, оставила его память в покое и зажила своей жизнью… - Откуда тебе знать, что он хотел? - всхлипнула она. - Да он сам мне сказал! И оба замерли. Катя недоверчиво уставилась на Германа. Он понял, что сказал лишнего, но поздно. Она ждала объяснений, а лгать ей он не хотел. - Да, мы с ним встречались… примерно за месяц… Он волновался за тебя. До нее не сразу дошло услышанное. - Ты… Вы говорили обо мне? Он… с тобой?.. – и брови непроизвольно поползли вверх. – Не может быть… Только не с тобой, нет… Он не мог… Она запнулась, обескураженная внезапно возникшим подозрением, и резко отшатнулась от Германа. Если бы она его ударила, ему, наверное, было бы легче, но с этим ее упрямым отчуждением он так и не научился бороться. Каким-то образом, он уловил направление ее мыслей и поспешил развеять заблуждение. - Катя, постой… Ты же не думаешь, что он… что мы… Это же просто бред! - И детей обсудили? – в голосе зазвенели металлические нотки. Герман поежился, но попытался взять себя в руки. - Кать, ну хоть о нем не думай хуже… Он этого не заслужил, – последняя попытка. Наступил себе на горло - впустую. Катя поднялась со стула, собираясь уйти. Герман рванулся за ней, но она пресекла его порыв, метнув в него колючий взгляд: - Не провожай меня. Не надо, - и быстро зашагала прочь. Полянский шумно выдохнул, мрачно глядя ей в след, и раздраженно швырнул в урну скомканную салфетку. - Вот и поговорили. Идиот! Выйдя из парка, Катя набрала знакомый номер, и, проигнорировав бодрое приветствие собеседника, задала единственный вопрос: - Коля, ты уже купил билеты? - … - Я с тобой. - … - Нет, я успею, - сбросила вызов и яростно захлопнула крышку телефона. |
|
| Автор: | nadin [ 10-05, 11:07 ] |
| Заголовок сообщения: | |
Глава 25. (Локарно) Зорькин ждал Катю в аэропорту. Она опаздывала на регистрацию, и он нервничал, то и дело недовольно поглядывая на часы. Его насторожило ее внезапное желание лететь самой и что-то подсказывало ему, что дело тут нечисто. Вчера же только все обсудили, обо всем договорились, а сегодня на тебе – едет она! Да еще и тоном таким безапелляционным… После ее утреннего звонка он перезванивал ей дважды, но все без толку: объяснений он не получил, зато сам задумался. Сумбурные, суматошные сборы ей не свойственны. Катерина во всем любила порядок и к поездкам, тем более дальним, всегда готовилась основательно, а тут прямо сумасбродство какое-то! На душе неспокойно. А ведь она была на взводе (голос неровно подрагивал, уж ему ли не знать), а значит, что-то случилось. Что она еще придумала? Ведь точно, какой-нибудь фортель выкинула, а расхлебывать, судя по всему, придется ему, Зорькину. Ох, как пить дать - придется. Напряженно сдвинув брови, Коля нарезал круги возле стойки регистрации, пока не увидел ее, почти бегущую по терминалу, взволнованно выискивающую в толпе его фигуру. - Катя! – он двинулся ей навстречу и помахал рукой. Заметив Николая, Катя облегченно выдохнула и поспешила к нему, на ходу вынимая из сумочки паспорт. - Ну, наконец-то, Кать! Что за срочность такая? Что стряслось? - ворчал он, вручая девушке-регистратору катин паспорт и билет. - Как с пожара, честное слово… - Так получилось, - отмахнулась она. Зорькин забрал у регистратора посадочный талон, подхватил Катю под локоть и потянул за собой. - Давай, по-быстрому… Паспортный контроль… и на посадку. И только тут он понял, что Катя прибежала налегке, без багажа. - Кать, - он, резко затормозил и недоуменно уставился на нее, - а где твои вещи? - Обойдусь. - То есть как? - А вот так. Она подняла на него глаза, понимая, что объяснений не избежать. - Коля, там целый дом моих вещей. Несколько секунд он просто смотрел не нее, переваривая информацию. - То есть, ты хочешь сказать, что собралась в Локарно? Она кивнула. А он не стал спрашивать «зачем?» и «для чего?», только удрученно вздохнул и бессильно прикрыл глаза. Так он и знал. Прощай, спокойная деловая поездка. Совершенно ясно, что о гостинице можно забыть. Если Катя собралась остановиться в своем доме в Локарно, ему придется составить ей компанию, потому что, если она загнется там, утонув в горючих слезах, очередь из желающих линчевать его выстроится до самой Москвы. О том, чем может обернуться для них эта поездка, он даже думать не хотел, до сих пор с содроганием вспоминая свой предыдущий приезд туда, когда они с Полянским нашли Катерину еле живой совершенно одну в пустом доме. Лишь пристегнув ремень безопасности, Катя поняла, на что решилась, и испугалась. Вот теперь испугалась по-настоящему, что не переживет этой встречи с прошлым. Решение лететь пришло неожиданно и было продиктовано гневом, досадой и обидой. Она и сама не могла объяснить, почему так разошлась, на что именно разозлилась, но чувствовала себя так, будто ее предали. Верить в предательство ей не хотелось, но еще больше хотелось разувериться в нем окончательно и бесповоротно. Голова шла кругом. Почему? Почему Павел счел возможным говорить о ней, о себе, о них, в конце концов, с посторонним человеком? Он даже сыну не открылся, а тут чужой, даже в некотором роде соперник. На Павла это было так не похоже, так не свойственно ему. Так что же, что он хотел, а главное, смог сказать Герману? Для чего вообще затеял этот разговор? Неужели просто передал ее из рук в руки достойному доверия преемнику? Подумала и тут же устыдилась. Нет, он не мог, только не Павел. Он как никто другой уважал ее свободу и ни за что не посмел бы навязывать ей свой выбор. Тогда откуда такие мысли? Откуда сомнения? Да, не все было гладко в их браке, но они смогли с этим примириться… Хотя… наверное, не со всем. Как можно ужиться с чувством собственной вины из-за того, что стала яблоком раздора между отцом и сыном, практически лишила мужа общения с прежней семьей? Павел уверял ее, что в этом нет ее вины, он сам так решил, но он лукавил, и она это знала. Знала и принимала, понимая, что невозможно в одночасье безболезненно выбросить из жизни давние привязанности и лишить себя привычного круга общения. Нет, он был действительно счастлив с ней и в этом не лгал, но счастье это было с привкусом горечи, потому что было запретным, незаслуженным и как будто ворованным. Она дарила ему свою любовь, а он крал ее молодость. Катя хотела ребенка, и Павел чувствовал себя не в праве отказывать ей, хотя сам страшился мысли о детях, потому что знал, что если их ребенку все же доведется родиться, он вырастет без отца и даже вряд ли вспомнит его. От этой мысли становилось больно. А время шло. Ее время. Кому как не ему было знать, что молодость не вечна. Возможно, при иных обстоятельствах она была бы уже матерью и с упоением нянчилась бы со своим малышом, но по-прежнему оставалась с ним и любила все так же пылко. И он сдался, махнул на все рукой, лишь бы она была счастлива. Хочет ребенка – пусть будет. Но не тут-то было. Простая задачка оказалась неразрешимой. Они обследовались и оба на тот момент оказались совершенно здоровы, однако детей им Бог не дал. Павел видел, как переживает по этому поводу Катя, старался утешить, как мог, но в то же время ненавидел себя за малодушие, потому что в глубине души был рад, что беременность не наступала, рад за себя. Много раз Павел думал о том, что не имеет права портить ей жизнь, но она не уходила, а прогнать ее он был не в силах. Так и жили кругом виноватые, но давно и беззаговорочно друг друга простившие, только себя простить не могли. Почти все время полета Катя молчала, откинувшись на спинку кресла, задумчиво глядя в иллюминатор. А когда бортпроводница объявила о заходе на посадку, повернулась к Зорькину и как-то даже замялась, не решаясь просить его о том, на что он и так уже был согласен. - Коля, - начала она, разглядывая лацканы его пиджака, - а тебе обязательно останавливаться в гостинице?.. Ты смог бы остановиться у меня... Сказала так, словно не просила, а предлагала. Зорькин мысленно усмехнулся, но ничего не ответил. Ей неловко было просить. Он летел по ее поручению разбираться с ее делами, а она мало того, что свалилась ему как снег на голову, так теперь еще собиралась нагрузить его и своими личными проблемами. Но к черту совесть! Сейчас ей просто необходима его помощь. Она отчетливо это поняла и покаянно подняла на него глаза. А он, будто прочел ее мысли, спросил: - Боишься? - Наверное, я просто не готова... пока. - Тогда чего сорвалась? - Не знаю. Но ведь рано или поздно все равно пришлось бы... Коля ничего не ответил, только посмотрел на нее с сожалением. Не знает она, как же... Ну, да ладно, захочет - расскажет. По дороге к дому заехали в супермаркет, чтобы купить продуктов и там застряли надолго. Даже Зорькин, весьма основательно подошедший к вопросу выбора провизии, и тот устал слоняться по рядам, а Катя все никак не могла решить, какого цвета банку бросить в корзину, как будто намеренно оттягивая неизбежное. - Кать, такси вечно ждать не будет. Решай уже, - но она решать не торопилась. Тогда Зорькин взял из ее рук обе жестянки и, отправив их в корзину, демонстративно двинулся к кассам. Катерине ничего не оставалось, как последовать за ним. В такси не сказали друг другу ни слова. Катя погрузилась в себя, и Зорькин предпочел ее не беспокоить, внутренне готовясь к предстоящей истерике. Сжал зубы и думал только об одном: как пережить эту ночь. Легко захлопнув дверцу такси, Николай подхватил огромные пакеты, и потащил их к дому. Катя стояла лицом к двери, сжимая в кулаке ключ. Почувствовав его присутствие у себя за спиной, обернулась к нему с невысказанной мольбой в глазах, но он лишь качнул головой, как бы говоря «Нет, подруга, давай уж сама!». И пришлось самой. Дверь неслышно отворилась. Катя медленно прошла в гостиную, остановилась посередине и растерянно огляделась. Дом, некогда такой родной и теплый, сейчас был пустым, холодным и как будто обиженным на нее за то, что она его бросила. Глядел на нее всеми своими глазами из всех углов и щелей и безмолвно укорял. Мебель была зачехлена и напоминала мешки коронеров на месте катастрофы. И такая накатила тоска, что захотелось выть. Катя сняла с плеча сумку, бросив ее на пол, подошла к дивану и вяло принялась стягивать чехол. Затем кресла: одно, другое… И зачем она сюда приехала? Что хотела здесь увидеть, остывшие стены? Ну, так вот они. Дышат холодом и пустотой. Жизнь из них ушла вся без остатка. И ее прежней жизни здесь больше нет. Нет и уже никогда не будет. Зорькин, до сих пор наблюдавший за Катей со стороны, решил, что пришла пора вмешаться. - Это правильно, - сказал он. – Если уж нам предстоит провести здесь сутки-двое, то уборки не избежать. Здесь есть тряпка? - Что? – переспросила Катя. - Тряпка. Для пыли, - и красноречиво провел пальцем по оголенной части столешницы, демонстрируя Катерине серый пыльный след на указательном пальце. Она рассеянно кивнула, но с места не сдвинулась. - Чего стоишь? Показывай, где тут пылесос, швабра, ведра, ну… - Ты… хочешь уборкой... заняться?.. - А ты о чем подумала? - он театрально выпучил глаза. - Я мог бы поучаствовать в процессе, но если ты настаиваешь, могу ограничиться ценными указаниями, - и, усмехнувшись, добавил: - Так как, помощь нужна или нет? - Все в кладовке… было… - Да? Ну, пошли посмотрим, что там еще осталось. Как ни странно, в кладовке нашлось все необходимое - от инвентаря до моющих средств. И вообще в доме сохранилось все, что они в нем оставили, когда уезжали, даже ценные вещи. Добро было бережно убрано с глаз долой, а что спрятать оказалось невозможно, например мебель, старательно подготовлено к «зимовке». Оставалось только умиляться и поражаться честности и порядочности швейцарцев. «Страна непуганых идиотов», - усмехаясь, подумал Зорькин и загудел пылесосом. Катерине он вручил швабру, тряпку и ведро, справедливо полагая, что ее беспокойной голове на сегодня испытаний достаточно. Давление на психику должно быть строго дозированным, а значит, голову надо срочно освободить от ненужных мыслей. Как? Да очень просто. Ничто не разгружает мозги лучше, чем физический труд. Как он и рассчитывал, Катерина упахалась так, что поздней ночью, когда с уборкой, наконец, было покончено, просто падала от усталости. Поднялась в спальню, наспех приняла душ и, лишь коснувшись подушки, провалилась в сон. Проводив умаянную Катерину взглядом, Зорькин удовлетворенно отметил про себя, что, кажется, все обошлось, хотя и могло быть гораздо хуже. Да, все правильно, пусть лучше выспится, а завтра видно будет. Утро вечера мудренее. Ей снился он. В том самом кресле у зажженного камина, широком, необъятном, утопая в котором ей так нравилось заниматься любовью, отдаваясь во власть его ласковых рук. Огонь искрился в своем заточении с той же пылкостью и страстью, с какой любовники отдавались друг другу. Только сегодня губы были жестче, руки требовательнее, и сама она гарцевала на нем в непривычно бешеном темпе, словно всадница на буйном жеребце. Что-то необъяснимо тянуло оглянуться назад, но он не позволял. Будто чувствовал, что она ускользает, ловил ее лицо в ладони и впивался в губы жадным поцелуем. Она была щедра как никогда: неистово извивалась, царапалась и кусалась, ревниво оплетала руками и ногами, стараясь вобрать его в себя всего целиком. И он не отставал. Разгоряченный, дикий, ненасытный, вцепившись в нее мертвой хваткой, затейливой мозаикой из поцелуев клеймил каждый дюйм ее тела. А когда ее гортанный вопль слился с его рычащим стоном, ей показалось, что пламя вырвалось из заграждения, протянув свои языки к их обнаженным телам. Она выгнулась дугой, содрогаясь в конвульсиях, и бессильно откинулась назад, беспомощно раскинув в стороны руки, лаская пальцы его ног своими спутанными волосам. Она затихла и обмякла, пытаясь восстановить дыхание и вернуть свою перевернутую реальность с головы на ноги. Все еще тяжело дыша, почувствовала, как он склонился к ней и сжал руками груди, уткнувшись подбородком в солнечное сплетение. Вздрогнула ресницами… и окаменела. На нее в упор глядел Герман, и в темных глазах его, как в тлеющих углях, мерцали блики огня из камина. Сердце снова зашлось, но уже от смятения. Она дернулась в попытке вскочить и укрыться от наваждения, но не тут-то было. Неведомая сила парализовала тело и лишила голоса. Она в ужасе вращала глазами, пока не наткнулась на знакомый силуэт в полумраке комнаты… Павел. Он сидел в соседнем кресле и смотрел на нее пристально, слегка улыбаясь уголками губ. По выражению его лица она не могла определить, рад он или огорчен, но даже сквозь проступившие в немом отчаянии слезы она сумела разглядеть, что в его немигающих глазах не отражались отблески пламени. Едва вырвавшись из путины сна, Катя резко села на смятой взмокшей постели. Ее трясло, но не от страха, а от все еще не отпускавшего возбуждения. Внизу живота красноречиво потягивало, а между ног теплилась предательская влага. Она вскочила с кровати и, озираясь, точно преступница, попятилась из спальни. Почти рассвело, и дом, еще вчера казавшийся таким безжизненным и чужим, будто бы ожил, наполнился светом, зашуршал занавесками, заскрипел половицами и дверными петлями. Катя бродила по комнатам как приведение, вглядываясь в знакомые предметы, пробуя их на ощупь, как будто старалась найти в них себя прежнюю. Искала, но не находила. Дошла до гостиной, остановилась возле кресла, которое так странно и стыдно приснилось ей сегодня, но сесть в него не решилась. Присела на краешек дивана и тихо заплакала. Ей вдруг вспомнилось все, что довелось пережить здесь в последние месяцы, и сердце защемило осенней грустью. Только сейчас она поняла, насколько тяжелой была эта ноша для них обоих. Только теперь осознала, каких нечеловеческих усилий стоило Павлу держать ее в неведении относительно его болезни, скрывая боль и просто недомогание. Она была для него не просто женой, она была женой-ребенком, заботиться о котором он считал своим долгом. И ведь заботился. До последнего дня, до последнего вздоха, как мог, как умел. Ни разу не пожаловался, чтобы не пугать и не расстраивать ее зря, пока однажды просто не упал без сознания, скошенный нестерпимой болью, прямо на пол вот в этой самой гостиной. Катя зажмурила заплаканные глаза, забралась на диван с ногами и обхватила руками колени. Ей было совестно за то, что еще накануне она посмела дурно думать о муже. Почему? Потому что он заботился о ее будущем, жалел и оберегал? И что бы он ни сказал Герману, он сделал это только ради нее, это же очевидно. А ведь ему было нелегко пойти на это. Ладно бы кому-нибудь другому, но Герману… Ведь Павел знал и помнил о той давней истории, но все равно наступил себе на горло, придушив гордость, и о чем-то просил. А в том, что он именно просил, Катя почему-то была уверена. О чем? Да теперь и не важно. Она никогда не сомневалась в нем и теперь тоже не будет. Как ей вообще могло прийти в голову сомневаться… Она уже не плакала, просто печально смотрела прямо перед собой, прислонившись щекой к спинке дивана, когда Зорькин тронул ее за плечо. - Чего не спишь? – спросил он, хмуро разглядывая ее зареванное лицо. - Не спится. А ты? - И мне не спится. Кошмары снились. Про твой пылесос… ага… А можно и мне с тобой тут не поспать? - Садись, - и отодвинулась в угол дивана. - Как ты? - Чувствую себя последней свиньей. - О как... Прямо с утра? Можно узнать, почему? - ... Ты знал… что Павел просил Германа... присмотреть за мной? - Нет, - помолчал, обдумывая услышанное. - Ты поэтому взбеленилась? Катя не ответила, только горестно всхлипнула. - И ты решила, что тебя передали с рук на руки как материальную ценность по накладной? – усмехнулся он. Она молчала. Подумав немного, Коля сказал: - Ты прости меня, конечно… но… дура ты, Пушкарева… Такого мужика задвинула… - Ничего ты не понимаешь, Коля... – она в отчаянии тряхнула головой. – Он семью хочет. Нормальную. Детей. - Не вижу криминала. - Детей Коля, детей! А у меня их три года не было… и не известно, будут ли вообще… Зорькин сокрушенно вздохнул. - Ну, говорю же, дура, - констатировал он и, не дав ей опомниться, продолжил: - Можно подумать, ты на футбольной команде эксперименты ставила и во всех случаях неудачно… - Фу, Коля… - Вот и я о том. И потом, Полянский, насколько я понимаю, о твоих печалях не осведомлен, - и философски заметил: – И любишь же ты себе проблемы придумывать, а потом их же и решать в муках… ну, чтоб голову было чем занять. Она взглянула на него исподлобья, и он, поняв, что и так позволил себе лишнего, предпочел замолчать, а затем и вовсе перевести разговор на другую тему. - Я говорил тебе, что в конце августа у нас с Настей свадьба? - Значит, с датой определились? - Угу. Ты свидетельница. Отказа не приму, так и знай. Обижусь на всю жизнь. - Что ты, - улыбнулась Катя, шмыгнув носом, - я и не отказываюсь. Я очень за тебя рада. Правда. А вы уже решили, где проведете медовый месяц? - Пока не знаем. Настя хочет в Европу, она нигде не бывала. А мне не так уж важно. Как она захочет, так и будет. Катя замолчала ненадолго, задумавшись, а потом удивила: - Коль, - тихо начала она, - а вы можете пожить здесь, в Локарно… если захотите, конечно. Места здесь просто сказочные, ты в окно только погляди… А город – настоящая жемчужина. О доме ты не беспокойся, так надрываться, как нам вчера, вам не придется, - усмехнулась. - За домом приглядывает наша домработница. Ну, пока дом пустовал, она просто заходила проверить, все ли в порядке. А к определенной дате приготовит дом полностью… даже продукты купит, если надо. Камин рабочий, в гараже две машины… и полная свобода действий. Зорькин потрясенно смотрел на подругу. - Кать, ты уверена? Я имею в виду… это же твоя территория… Ты никого раньше сюда не пускала… а теперь здесь столько воспоминаний… Она покачала головой, с грустью глядя на солнечный пейзаж за окном. - Это всего лишь стены, Коля... всего лишь стены... Это мы наполняем их жизнью. Без нас они – ничто… так, груда строительного мусора. - я даже не знаю, Кать… - За руль первый не садись. Лучше вызвать сервисную службу прямо сюда. Все-таки целый год простояли, - а после паузы, немного замявшись, ввернула: - Коль, свадьба, расходы… может, тебе деньги нужны… ты скажи… - Тааак, Пушкарева, вот только этого не надо, а?.. - Прости, я… прости, не буду... - придвинулась ближе и положила голову ему на плечо. Глава 26. (Герман) В понедельник утром Герман ехал в офис со смешанным чувством нетерпения и тревоги. Что его там ждет, как она его встретит? За два прошедших дня рука не раз тянулась к телефону, но от звонка он все же удержался, убедив себя, что будет лучше, если он даст ей время остыть и подумать. Бесконечно прокручивал в голове оправдательную речь, как школьник невыученный урок, надеясь на снисхождение. Унизительно? Да. Но и к этому унижению он был готов. Он был готов в ногах у нее валяться и в чужих грехах каяться, если бы только это могло помочь… Будет ли она вообще слушать его? Конечно, он надеялся, что она сама поймет всю абсурдность своих подозрений, но если нет, то хотя бы даст ему возможность объясниться. А о том, что Катя не пожелает его даже видеть, априори обвинив во всех смертных грехах, он и думать боялся. Если она упрется, достучаться до нее он вряд ли сможет, сейчас – нет. Это только кажется, что маленькая птичка колибри – Екатерина Валерьевна Пушкарева – безобидное создание. На самом деле это не так, обман зрения. В действительности эта хрупкая женщина таила в себе заряд такой разрушительной силы, о которой даже не подозревала. Одним взмахом своего миниатюрного крылышка, сама того не ведая, она превратила его жизнь в руины. Все, на чем строилось его видимое благополучие, все пошло прахом, когда однажды он вошел в круг и ловушка захлопнулась. Он понял это слишком поздно. Уже тогда он был не в силах что-либо изменить, а сейчас тем более. Он вымотан, измучен и напряжен до предела. И предел его уже близок (он это знал) и не просто виднелся на горизонте, а пугающе зиял черной дырой перед самым носом. И если сейчас она оттолкнет его, не оставив хотя бы намека на надежду, он просто сорвется, распрямится отжатой пружиной и выстрелит в пустоту, окончательно растеряв себя. А сегодня ранним утром, опустив босые ступни на холодный пол, он вдруг понял, что его, Германа, почти не осталось. Уже чертову уйму времени он существует лишь в виде придатка к ней, Кате Пушкаревой. И только она может решить, ампутировать надоевший рудимент или дать ему шанс выжить, перелив ему часть своей крови, потому что потеря его собственной достигла той критической отметки, когда люди в белых халатах пожимают плечами и опускают руки, отказывая пациенту в самом главном – в праве на жизнь. Ну что же, пришло время узнать, будет ли Катерина настолько милосердна к нему, чтобы не отключать коматозника от приборов жизнеобеспечения прямо сейчас и дать пожить еще немного. С такими мыслями Герман шел по коридорам подвластной ему территории, но дойдя до катиной приемной, остановился в нерешительности. Последний шаг – или пан или пропал. Усмехнулся даже. Забавно было осознавать, что здесь он не был ни руководителем фирмы, ни ее совладельцем, ни просто авторитетным бизнесменом. Здесь он был никем. А все потому, что в нескольких метрах от него находилась ОНА и даже на расстоянии вертела им как хотела. - Герман Маркович… Доброе утро, - Настя первой заметила застывшего в дверях босса, пересекая приемную с горячим, еще дымящимся кофе в руках. Смущенно пристроила обжигающую пальцы чашку на угол стола, зачем-то загородила ее спиной и замолчала в ожидании его дальнейших слов или действий. - Здравствуйте, Настя… - как обычно сдержанно поприветствовал Герман, - Екатерина Валерьевна у себя? - Нет, ее нет… - Да?.. Тогда… Когда появится, сообщите, пожалуйста, мне, - и гонимый вдруг нахлынувшим облегчением временной отсрочки оглашения приговора собрался бежать отсюда без оглядки. - А… она, наверное, не придет сегодня… - успела вставить Настя, пока Полянский не скрылся из вида. Он остановился как вкопанный и медленно повернулся к ней. - Почему? - А вы разве не знаете?.. – растерянно моргала Настя. – Она уехала. С Колей… В Швейцарию… Герман как будто замер, но это было обманчивое впечатление. На самом деле внутри у него все оборвалось. Кровь горной рекой заклокотала в висках, и где-то в горле раненой птицей забилось сердце, перекрывая дыхание. - Ааа… да, как это я… забыл…, - выдавил он предательски осипшим голосом и быстро зашагал прочь. - Что это с ним? – удивленно вскинув бровь, спросила другая секретарша, наблюдавшая эту короткую сцену со своего рабочего места. - Не знаю, - озадаченно ответила Настя, прошла за свой стол и, обхватив обеими руками горячую чашку, задумалась. Только скрывшись за дверью директорского кабинета, Полянский смог оценить масштабы случившейся с ним катастрофы. По всему выходило, что Катя не только не простила его, не дала возможности оправдаться, но попросту вычеркнула Германа из своей жизни, устранившись из поля его зрения. Все, рудиментарному придатку остается только усохнуть. Был Герман - и нет Германа. Если в последние дни он держался и хорохорился, то сейчас совершенно сник под тяжестью внезапно навалившейся усталости. Вызвал секретаршу и велел ни с кем его не соединять, сцепил руки в замок и уткнулся в них лбом, до боли зажмурив глаза. Теперь он знает, как это бывает, когда в душе пустота. Она растет как на дрожжах, пожирая внутренности, словно раковая опухоль, усыпляя свою жертву иллюзорным успокоением. Звук телефонного звонка вывел Германа из оцепенения. И он тут же взорвался, раздраженно проорав в закрытую дверь: - Я же просил ни с кем меня не соединять! - и лишь отдышавшись, сообразил, что до сих пор трезвонит и вибрирует на груди его мобильный. Деревянной рукой Герман выковырнул из внутреннего кармана пиджака свой слайдер, сдвинул панель и тупо уставился на экран. Телефон все звонил, высвечивая на дисплее имя абонента «Ольга». Герман машинально ткнул пальцем в клавишу приема и по инерции произнес: - Да… - Герман?.. – она не узнала его. – Герман, это ты? Дурацкий вопрос. - Да, это я. Привет, - голос его звучал глухо и даже самого Полянского немного коробил. - Здравствуй… Я не очень тебя отвлекаю? - Нет… Не очень… - Ммм… Мы не могли бы увидеться?.. Мне… нужна твоя помощь. Может, пообедаем вместе или… - Сейчас. Называй место, - и только когда сказал, понял, что обрадовался неожиданному поводу унести отсюда ноги. Она медлила лишь секунду, но быстро сориентировалась, назвала адрес и со словами «Договорились, жду» отключилась. Полянский вышел в приемную, хмуро взглянул на притихшую секретаршу и, пообещав вернуться через час-два, покинул здание. Они встретились в дорогом кафе. Герман еще помнил, какие заведения ей нравятся. Он бесцветно поцеловал ее в щеку и отстраненно отметил, что выглядит Ольга на все сто, впрочем, как всегда. Заняли столик у окна и сделали заказ. Повисла пауза. Германа молчание не смущало, наоборот, где-то даже веселило, хотя, по большому счету, ему было все равно. Он молча позволял Ольге рассматривать себя, пока она не заговорила. - Мы так давно не виделись, Герман… Уже полгода... да? - Время летит. Ему не хотелось обсуждать это. После их последней встречи в новогоднюю ночь он твердо решил для себя, что больше такой ошибки не совершит. Ее нежданный визит, предполагавший акт взаимопомощи в виде дружеского секса, как он и опасался, плавно перетек в выяснение отношений давно и бесповоротно расставшихся любовников. Он не был инициатором той встречи, но тем не менее чувствовал себя виноватым, просто потому, что допустил подобную ситуацию. С тех пор он Ольгу не видел, а женщины, те немногие, что были у него после… он даже имен их не помнил. - А ты изменился. - Неужели постарел? – уточнил он с едва уловимой насмешкой в голосе. Она действительно с трудом его узнала. От того прежнего Германа, жизнерадостного оптимиста, активного и уверенного в себе, мало что осталось. Бледный, исхудавший, непривычно понурый… и взгляд потухший сразу резанул глаз. Она посмотрела на него пристально и, убежденно покачав головой, произнесла: - А она не сделала тебя счастливым… - Кто? - Та, к которой ты ушел. Он едва удержался, чтобы не закатить глаза к потолку, и уже начинал жалеть, что согласился на этот разговор. - Я ни к кому не уходил. Мы с тобой просто расстались, ведь так? И мы не раз уже обсуждали это. - Брось, Герман, - снисходительно возразила она, - неужели ты думаешь, что я поверила в тот детский лепет? Мужчины никогда не уходят просто так. Для этого вы слишком нерешительны. И если уж собираете чемоданы, то только по одной причине: значит, есть та, которая не поленилась сделать второй комплект ключей от квартиры, ну, или, на худой конец, другая, раздающая весомые авансы. Ольга говорила тихим спокойным голосом, словно объясняла прописные истины малому ребенку. И даже сейчас, собираясь просить его о чем-то, не могла удержаться от снисходительного тона. Но больше всего его бесило то, что она была права, будто видела его насквозь. - Так о чем ты хотела поговорить? - Так, пустяк, но для меня пустяк существенный… Взглядом он дал ей понять, что внимательно слушает. - У меня угнали машину, я теперь безлошадная, - вздохнула она, - а для меня это неприемлемо… ты же знаешь… - Сколько тебе нужно? – перешел он сразу к делу. - Хотя бы половину стоимости, деловито подхватила она. - Хочу такую же, я к ней привыкла, - сказала и улыбнулась самой очаровательной своей улыбкой. Герман достал бумажник, извлек из него кредитную карту и двинул ее по столу со словами: - Половина здесь будет. Вноси аванс и забирай. Потом позвонишь, скажешь окончательную сумму, я переведу. - Спасибо, Герман, - сдержанно улыбнулась она. – Признаться, я даже не сомневалась, что ты мне не откажешь. Он только кивнул в ответ. Сколько он с ней знаком?... И все равно не переставал удивляться. Вот чего-чего, а чувства собственного достоинства Ольге не занимать. Она всегда могла повернуть дело так, словно делала одолжение, принимая дорогие подарки, это был своего рода талант. А если ей и приходилось просить о чем-либо, значит, дела шли действительно из рук вон. Дальше беседа потекла проще и непринужденнее. Ольга, не прерываясь, о чем-то неторопливо рассказывала, то и дело переходя на свой коронный, бархатистый с хрипотцой, тембр, видимо, не оставляя попыток вновь заинтересовать бывшего любовника. Но Герман уже не слушал. Он устал от этой встречи и хотел поскорее покинуть кафе. Наконец, распрощались. Герман открыл дверцу своей машины, бросил взгляд на тротуар, откуда Ольга томно помахала ему рукой, и уже занес одну ногу в салон, когда какой-то лихач, не справившись с управлением, оглушил визгом непослушных тормозов. Единственное, что успел увидеть Герман перед тем, как погрузиться в темноту, было побелевшее лицо Ольги с расширенными от ужаса глазами и зажатым ладонью ртом. |
|
| Автор: | nadin [ 10-05, 11:09 ] |
| Заголовок сообщения: | |
Глава 27. (Заключительная) - Коль, я даже не знаю... Может, не стоит?.. Ты бы видел его, Коля! На него же смотреть больно, - Настя сидела за своим столом, прижав к уху телефонную трубку и подперев ладонью лоб, словно пряталась от чего-то. - … - А если будет только хуже?.. Как-то мне не спокойно… - сетовала она. - … - Она меня убьет, Коля… И будет права. - … - Легко тебе говорить! А я одна здесь… на линии огня, между прочим, – и недовольно поджала губки. - … - Да поняла я. Да, сделаю. - … - Хорошо, договорились. - … - Хм, беспокоится он… Это мне надо беспокоиться… Если не покалечат, то уволят уж точно. - … - А я и не кисну… Я тоже тебя люблю. Целую. Жду, - вернула трубку на место и шумно выдохнула. – И что за день сегодня такой?.. В коридоре гулко застучали каблучки, и на пороге появилась Катя. - Привет! Ты тут одна? А где все? Точно вымерли… - Катя! - встрепенулась Настя. – Мне Коля только что звонил… а ты здесь уже… - Угу, - бодро кивнула Катерина, опускаясь на стул для посетителей рядом со столом помощницы, - прямо с самолета. Я и так на полдня задержалась. Если бы рейс вчера не отложили, с утра уже была бы здесь. Меня никто не спрашивал? - Полянский заходил… - и замялась. - Прости, я, наверное, сглупила, но… в общем я сказала ему, что ты в Швейцарии. Катерина сразу вся подобралась и вскинула на Настю испытующий взгляд. - А он? - Мне показалось, расстроился. Сказал, что забыл… Он ведь не знал, да? Катя отвела глаза и пожала плечами. - Да все в порядке, Насть. Я сама виновата, никого не предупредила. Кто же знал, что с вылетом так получится? Я сама к нему зайду… да, вот прямо сейчас и пойду, только сумку брошу, - она поднялась, направляясь в свой кабинет, и уже дернула дверную ручку, когда Настя окликнула ее. - Кать, подожди… Его не будет сегодня… и завтра, наверное, тоже… Катерина замерла. Что-то в голосе Настасьи неуловимо растревожило. Она обернулась. Настя смотрела на нее с несвойственной ей нерешительностью и, будто извиняясь, закончила: - … он в аварию попал. - Что? – непонимающе переспросила Катя. – Он же здесь был… ты сказала… Когда успел? - Был, - девушка утвердительно кивнула, - но практически сразу ушел. А потом из больницы звонили… Ну, телефонов родственников не обнаружили… у него же нет никого… поэтому сюда… Ничего толком не сказали, только сообщили, что он в реанимации. Внутри все как-то съежилось и похолодело. Когда-то с ней такое уже было. Вот так же стояла и не верила, а ведь черным по белому… Нет, теперь не так, просто русским языком… - Где? - голос вдруг осип, и она сама его не узнала. - В реанимации… - медленно повторила Настя, с возрастающим беспокойством наблюдая за спавшей с лица Катериной. Катя закашлялась и отчаянно замотала головой. - Где именно? - Ааа, да… вот, - засуетилась Настя, протягивая Катерине заранее подготовленный листок с адресом больницы. Дрогнувшей рукой Катя приняла записку, пробежала ее глазами и, ничего не говоря, развернувшись к выходу, пошагала прочь. А спустя лишь несколько секунд, ее обманчиво спокойный шаг, сорвался волнительной дробью каблуков и стих за хлопнувшей в конце коридора дверью. Оставшись одна, Настя озабоченно провела ладонью по лбу, расправляя сосредоточенно сдвинутые брови, нервно сдула челку с лица и, взяв в руки телефон, запиликала кнопками. В состоянии, близкому к полной невменяемости, Катя выскочила из здания, к счастью, быстро поймала такси и, сунув водителю записку с адресом, откинулась на спинку сиденья, непрерывно теребя пальцы рук. Водитель, мужчина в годах, то и дело поглядывая на Катерину, не выдержал и сказал сочувственно: - Да не волнуйтесь, вы так, все обойдется. Главное не помереть, а там дело наживное… Все образуется. Мы сейчас вон там свернем, в переулочек заскочим и угол срежем… Я вас мигом домчу! Катя рассеянно кивнула и, отвернувшись к окну, зажала рот ладонью, боясь уступить рвущимся наружу рыданиям. Всю дорогу, показавшуюся ей бесконечно долгой, она злилась на себя, ругая последними словами. Нет, ну что ж за дура такая? Просто редкий вид! Ну почему, почему, чтобы понять, кто ей дорог, она должна потерять его? Ведь было, все уже было, и снова на те же грабли! Господи, только бы жив был… Какой угодно – слепой, хромой, лежачий (прости меня, Господи!)… но только живой! И я не буду больше такой беспросветной дурой, клянусь, не буду!.. В регистратуре она долго выясняла, где именно лежит Герман, пока, наконец, издерганная хамоватая тетка противным голосом из окошка не отослала ее на четвертый этаж в травматологию. Минуя толпу посетителей у лифтов, Катерина метнулась к лестнице, в мгновение ока преодолела все четыре этажа и, тяжело дыша, остановилась напротив дежурного поста отделения. За столом сидела молоденькая медсестричка и что-то усердно записывала в журнал. Подняла голову и строго спросила: - Вы к кому? - К Полянскому… Герману, - выпалила Катя. – Он сегодня утром поступил. Девушка заглянула в другой журнал. - Десятая, - сказала она, удостоив Катерину коротким взглядом, и снова уткнулась в свою писанину. Катя так и не сдвинулась с места. Медсестра, почувствовав, что бестолковая посетительница продолжает гипнотизировать ее накрахмаленную шапочку, подняла голову и вопросительно вскинула брови, словно говоря «что не понятно-то?», но вслух уточнила: - Палата десятая. Прямо по коридору последняя дверь справа, - и посмотрела на Катерину в упор, чтобы удостовериться, что сигнал инопланетного разума наверняка достиг Земли. «Земля» встрепенулась и, пробормотав скомканное «спасибо» побрела в указанном направлении. И это тоже с ней уже было. Так давно… и совсем недавно. Этот въедливый больничный запах в блеклых депрессивных стенах и дверь с намалеванным краской номером… такая страшная… потому что последняя. И некуда больше оттягивать неизбежное. Катя нерешительно подняла сжатую в кулак руку, собираясь постучать, но представила себе Германа в реанимационной кровати, содрогнулась, распрямила ладонь и, сделав глубокий вдох, толкнула дверь. Шагнула внутрь и обомлела. У окна, ухватившись одной рукой за бок, негромко разговаривая по телефону, стоял Герман, бледный, осунувшийся, но живой и невредимый, как плод больного воображения. Он обернулся на звук открывающейся двери и замер, потеряв дар речи. Какое-то время оба они смотрели друг на друга расширенными от удивления глазами, пока недоумение не сменилось общим вздохом облегчения. - Катя?.. – только и смог вымолвить Герман. – Ты приехала… - и, вспомнив про зажатую в руке трубку, нажал на сброс. - Как только узнала… А он как будто не услышал. - Ты вернулась… - и безудержная радость наполнила его до краев, но он тут же осадил себя. - Что-то случилось? - Да… с тобой… насколько я понимаю… - и, непроизвольно сглотнув, сделала шаг навстречу, бегло оглядывая его с головы до ног. - Ааа, это… Да пустяки. Обошлось… - и словно в омут с головой: - Кать, все совсем не так, как ты подумала… тогда. Я все могу объяснить… Она метнулась к нему, приложив холодные пальцы к его губам, но сразу же отпрянула на пионерское расстояние, словно позволила себе непростительную фамильярность. - Я знаю… Не надо ничего объяснять. Я сама… Герман, прости меня, прости… Меньше всего я хотела тебя обидеть. Ты столько сделал для меня, столько… А я вот так… Прости… Так глупо получилось… Он слушал ее сбивчивую речь, мрачнея с каждой секундой. О чем это она? О благодарности? Да на черта ему ее благодарность, что ему с нею делать? Сказать не дала, сама решила. Глупость, значит… Вот оно что. Так получилось, так получилось… Так расстаются с друзьями, неосмотрительно перешедшими в разряд любовников после бурной попойки. Что теперь, «извини, Герман, останемся друзьями»? Он видел, как трудно ей говорить, как собирается она с силами, чтобы поставить финальную точку в их отношениях, и, напрягшись, ждал этих последних слов, словно оплеухи. Дверь шумно распахнулась, впустив в палату Ольгу с брезгливой гримасой на лице. - Ни минуты ты больше не останешься в этом клоповнике, я обо всем договорилась… - и осеклась, увидев возле Германа незнакомую женщину, но, быстро оценив обстановку, любезно улыбнулась. – Извини, я не знала, что у тебя гости. Катя перевела взгляд с Ольги на Германа, готового провалиться сквозь землю, и почувствовала себя неловко, а еще совершенно глупо и просто по-идиотски. Очевидно же, что эта красивая дорогая женщина, притащилась в этот, как она говорит, клоповник не просто так. Любая особь женского пола всегда интуитивно чувствует соперницу и пусть не явно, но подсознательно становится в боевую стойку и заявляет о своих правах на мужчину. Вот и сейчас Катерине исподволь, но вместе с тем абсолютно однозначно указывали на дверь. - Ну что ж… с тобой все в порядке… не буду мешать, - сказала Катя, обращаясь к Герману, с убийственным спокойствием в голосе. В его глазах взметнулся такой неподдельный испуг, что у нее заныло под ложечкой. - Катя, постой, - затараторил Герман, - ты все не так поняла… это не то… Он хотел сказать «не то, что ты думаешь», но вовремя оборвал себя на полуслове, понимая, что это прозвучит банально и, наверное, даже оскорбительно, как в дурацком анекдоте. Но другие, правильные слова почему-то не шли на ум. - Катя … - последняя попытка. - Потом… мы обо всем поговорим… обязательно, - сказала Катя и шагнула к открытой двери, поймав на себе мимолетный торжествующий взгляд Ольги. И точно ужаленная этим неосторожным проявлением превосходства, остановилась, мгновенно закипев, и в следующий миг сделала то, чего сама от себя не ожидала. Помешкав лишь долю секунды, Катерина резко развернулась на сто восемьдесят градусов, подошла к Герману и, взяв его лицо в ладони, коротко поцеловала в губы. - Пойду, поговорю с врачом, я скоро. Вот так. МОЕ! И с бешено скачущим в груди сердцем вышла вон. Оставшиеся в палате Ольга с Германом пребывали в кратковременном замешательстве. - Что ж, - выдержав паузу, заметила Ольга, - видимо, я не вовремя. - У-у, - отрицательно качнул головой совершенно обалдевший Герман, - похоже, как раз наоборот, - и расплылся в ошалевшей улыбке. Катя вышла из палаты, чувствуя как пылают зардевшиеся щеки. Ей было стыдно за свой по-детски импульсивный порыв. Взрослая женщина, а повела себя, как малышня в песочнице. Да, стыдно, но разве что чуть-чуть… И совершенно не жаль… совсем не жаль. Она присела в оказавшееся на пути облезлое кресло и как-то сразу расслабилась, сдулась воздушным шариком, обхватила себя обеими руками за возбужденно подрагивающие плечи и расплакалась. Слезы сами по себе лились по щекам, и она, будучи не в состоянии их остановить, безвольно согнулась пополам, отпуская накопившееся напряжение. В сумке протяжно завыл мобильный. Она открыла крышку телефона и, увидев имя звонившего, улыбнулась сквозь слезы. - Катя, ты где? – из динамика послышался взволнованный голос Германа. - Я здесь, - шмыгнула она носом. - Где, здесь? Она огляделась по сторонам. Рядом с креслом наблюдалась жуткого вида кадка, из которой тянулось к свету, нависая над ней, чахлое экзотическое растение с пожелтевшими листьями. - Катя! - Я здесь, - подала она голос, - под пальмой. - Где?! - Рядом совсем … - Так… подожди! Оставайся там, где ты есть. Ты слышишь меня, Катя? Она молча кивнула. - Катя? - Да, слышу. И она действительно услышала, как где-то за углом, совсем близко, он требовал от персонала ответа на сногсшибательный вопрос «Где у вас здесь пальмы?!», а в следующую минуту увидела и его самого с прижатым к уху телефоном. Он бросился к ней, как на пожар, присел на корточки и обхватил руками ее голову. - Куда ж ты запропастилась? Кать… ну что ты… ну? Она посмотрела на него серьезно. Впервые вот так, не пряча слез и не отводя глаз. - Если бы ты только знал, как я за тебя испугалась, - всхлипнула она. – Я так испугалась… - и уткнулась мокрым лицом ему в шею. Он обнял ее крепче и совершенно глупо разулыбался обласканный ее нежданной тревогой за него. - Ну, что ты, Катюш, все же обошлось… Всего-то небольшое сотрясение мозгов, - попытался отшутиться он. - Ты только зря себя накрутила. Она мотнула головой. - Нет… нет, мне сказали, что ты в реанимации… И… я боялась, что все… понимаешь? Он понимал, конечно, он понимал. Поднял ее с кресла и бережно прижал к себе. Но Катя отстранилась, почувствовав под рубашкой странную жесткость. - Что это? – обеспокоено спросила она. - Немного ребра подмял. Не страшно. И точно не повод для реанимации, - усмехнулся Герман. - Кто ж тебе такое сказал? - Настя… - ответила Катя, осторожно ощупывая эластичные бинты под рубашкой. - Даа? – лукаво протянул Герман. - Надо будет ей премию выписать. Катя вскинула на него непонимающий взгляд, но, уловив озорную усмешку в его глазах, позволила и себе улыбнуться. - Подозреваю, что это было совместное творчество, - грустно усмехнулась она и, уткнувшись покрасневшим носом в ему плечо, порывисто втянула в себя его запах. Забравшись на заднее сидение такси, они прильнули друг к другу, словно подростки, непрерывно горячо целуясь. Поймав насмешливый взгляд таксиста в зеркале заднего вида, Катя засмущалась, попыталась отодвинуться от Германа и соблюсти хотя бы остатки приличий, но не тут-то было. Он еще крепче обнял ее и горячо задышал во впадинку за ухом. - Герман… Герман… - беспомощно шептала она, по-детски трогательно прикусывая губу, он на нас смотрит… - Кто? – не отрываясь от Катерины, шепнул он в ответ, защекотав теплым дыханием шею. - Во-дитель… - Ммм… он не просто смотрит, Кать, он нам завидует, - приглушенно хохотнул Герман, и запустил руку ей под блузку, - я сам себе завидую… Он все еще не верил в то, что с ним произошло. Она сама… сама пришла к нему и теперь рядом с ним и едет к нему… Больше он не позволит ей уйти, уж это точно. Если понадобится, запрет на все замки и никуда уже не выпустит, ведь она такая непредсказуемая, его Катенька: с ней он никогда не мог знать наверняка, когда поманит и поцелует, когда оттолкнет. И верить ей опасно. Пока опасно. Раз уж судьба дала ему шанс вскарабкаться на эту высоту, не время думать о том, где лучше воткнуть древко флага и нацарапать памятную надпись. Нет, теперь высоту предстояло удержать, закрепиться на ней, окопаться по самое горло, чтоб уже не выбило. Способность логически мыслить вернулась. Вернулась, несмотря на такую волнительную ее близость. Он уже точно знал, что будет делать: привезет ее в свой дом, захлопнет дверь ботинком и заставит ее понять, что такого пылкого, горячего и неутомимого любовника у нее точно не было, не было и не будет. Залюбит до умопомрачения, измотает своим напором и нежностью, уморит и убаюкает, но прежде… прежде он сделает ей ребенка. Да, да, ребенка! Самым бессовестным образом, даже не дав ей опомниться. Он почувствовал, как от этой мысли расплывается лужицей и утекает сознание. Боже… самому бы не умереть на ней… Чертовы ребра… А потом, после, когда она затихнет в его объятиях и тихонько засопит ему в подмышку, он позвонит ее родителям, отрезав все возможные пути к отступлению, и заботливо предупредит, что сегодня Катя домой не придет, потому что сладко спит, да, у него, у Германа в постели, и будить ее у него рука не поднимется, они же понимают. Эпилог Спит. А за окном снег хлопьями… Но от него не зябко. Наоборот, уютно что ли, как в детстве. Жаль, что она не видит, это же сказка просто. А она все спит, такая родная, теплая… Волосы спутались, щекой в подушку, рот слегка приоткрыт. Дышит неслышно, словно младенец… И ничто не напоминает о ночном безумстве, кроме разве что припухших, неестественно ярких губ. Герман сглотнул подступивший к горлу ком и коснулся кончиками пальцев ее щеки. Даже спит, как ребенок, на животе, высоко подтянув одну ногу, упираясь коленом ему в живот. Он уже привык к ее манере раскидываться на кровати по диагонали, оттесняя его на самый край, привык к ее постоянному присутствию в стенах своей квартиры, которая теперь стала их общим домом, и уже не мог представить себе, как все могло бы быть, если бы было иначе. Да и не хотел представлять. Он слишком хорошо помнил, как было до нее, и совершенно ясно понимал, что теперь ему есть что терять. Он точно знал, что на низкой прикроватной тумбе лежит ее мобильный. Она всегда держала его при себе. А рядом аккуратно пристроены очки. И когда она просыпалась, по-кошачьи соблазнительно вытягивалась и, наконец, решалась подняться с постели, нащупывала рукой оправу и прежде чем надеть очки, машинально терла стекла о пододеяльник. Затем тянулась к низким пуфам в ногах кровати и, не сомневаясь в том, что он наблюдает за ней, кокетливо накидывала небрежно брошенный с вечера пеньюар и отправлялась умываться. Бодро запиликал будильник в ее телефоне. Оттрезвонил и затих. А ей хоть бы хны. Спит. Только завозилась недовольно и, повернувшись на бок, прижалась к нему спиной, так и не проснувшись. Ну еще бы, после такой выматывающей ночи спать бы до самого вечера, но нельзя, дел сегодня много… Она же первая обидится, что не разбудил. Герман придвинулся ближе, прильнул к ней теснее и обнял. Откинул в сторону разметавшиеся пряди, уткнулся носом в шею, и провел губами по линии роста волос, обошел ямочку за ухом и остановился на скуле. Она смешно поморщилась, отказываясь просыпаться, и, не открывая глаз, сонно пробормотала: - Ммм... еще чуть-чуть... - Еще? – хрипловато переспросил Герман, переиначив ее протест. Она смущенно улыбнулась в полудреме и, будто прячась от него, зарылась лицом в подушку. Еще? Как же ему нравилось это ее "еще". Все равно что признание в любви, которого он от нее так ни разу и не услышал. И, наверное, в отместку за свои мучительные сомнения он придумал ей «наказание». Ее порывистое "еще", нетерпеливое, требовательное и умоляющее, так льстило его мужскому самолюбию. Он и не помнил, когда все началось, но теперь уже не мог отказаться от этих сладких отступных. И каждый раз, измотав до предела своими неуемными ласками, бросал ее на самом краю, стискивал зубы, сам едва сдерживаясь, но останавливался, вырывая из ее груди если не слова любви, то хотя бы признание в полной и беззаговорочной капитуляции. Задыхаясь от перекрывающего кислород желания, она ловила ртом воздух, впиваясь в Германа немеющими пальцами, и повторяла, как в бреду, "еще, еще, еще...", откровенно выгибаясь ему навстречу. В эти секунды он верил ей, верил, что именно его, Германа, она зовет не своим голосом, и только в нем по-настоящему нуждается, вытеснив из памяти всех, кто был до него. И лишь дождавшись, ее срывающихся всхлипов, он отпускал себя, как отпускают в открытое море только что пойманную рыбу, милостиво сняв с крючка разорванные губы. *** Сколько раз он говорил себе, что от добра добра не ищут и все у него прекрасно, но где-то в глубине души давно уже назревала буря, в любой момент готовая извергнуться вулканическим нарывом. И вчера он сорвался. А все этот Жданов с его двусмысленными взглядами и недомолвками! Кругом одни Ждановы! Что ж за напасть такая? Старший все еще маячит тенью, то и дело напоминая о своем неистребимом праве на место в ее душе, так и младший туда же! Вчера зачем-то явился в офис под совершенно несостоятельным предлогом якобы обсудить отдельные моменты предстоящего контракта. Какие, к черту, контракты в последний рабочий день накануне новогодней вечеринки? Заперся с Катериной в ее кабинете, проторчав там без малого час. Час! Что можно делать столько времени при закрытых дверях с красивой женщиной… с его, Полянского, женщиной?! И даже Настя, вынужденная в десятый раз ответить шефу, что Катя все еще занята, не смогла скрыть вспыхнувшего в глазах замешательства. Нет, он, конечно, не думал о ней… плохо, но Андрей… Разве можно ему доверять? Жданов ушел, а Полянский так ни словом и не обмолвился Катерине о своих подозрениях. Разве он мог? Выплеснуть на нее свои сомнения значит признаться в собственной слабости. А он, такой уравновешенный и рассудительный, всегда считал ревность слабостью, не достойной его самого. Каково же было его удивление, когда однажды он обнаружил и себя в плену у этой напасти. Ревность точила его изнутри и грызла прожорливой саранчой. Он пытался воззвать к элементарной логике, но разум его уже не слышал, он был отравлен. Как Герман пережил этот день, одному Богу известно, но до вечера дотянул и даже корпоративный банкет осилил. Катя настороженно поглядывала на Германа, но, решив, что эта скрытая нервозность – результат банального переутомления, решила не дергать его лишний раз своими расспросами. Но, вернувшись домой, Герман все-таки не выдержал. Дождался, когда Катя выйдет из душа, и как бы невзначай спросил: - Кать, а зачем приезжал Андрей? Она вскинула на него недоумевающий взгляд, но в следующий миг, словно поняв, о чем он говорит, отвела глаза и сосредоточилась на его руках, снимающих с огня джезву со свежеприготовленным кофе. - То есть?.. Он же говорил… ты слышал… - и заметно напряглась. Герман горько усмехнулся. Что-что, а врать она так и не научилась. - Нет, Кать, ты не поняла. Я спрашиваю, зачем он приезжал на самом деле? – Герман поставил джезву на плетеную подставку, повернулся к Катерине и посмотрел на нее в упор. Она молча глядела на него в робкой нерешительности, не говоря ни слова. И он взорвался. - Катяяя!.. Да неужели ты не понимаешь, что это Жданов. Жданов! Бабник и пьяница! Что бы ни было между вами раньше, другим он уже не станет! Он так и будет волочиться за каждой мимо проходящей юбкой! Что он хочет от тебя? Возобновления давно прошедшего романа? Это смешно! Как там говорят?.. Поматросит и бросит… В этом он весь. Или лавры первого соблазнителя всея Москвы покоя не дают, и для полноты коллекции ему только жены отца не хватает?! Или что еще, Катя?! – в сердцАх схватил с подставки джезву и швырнул ее в мойку, с лязгом звякнув ни в чем не повинной посудиной. Навис над мойкой, опершись обеими руками о столешницу, и опустил голову, чтобы только не видеть страха или вины в ее глазах. Катя стояла, ошарашено глядя ему в спину, с ужасом понимая, что натворила. Такого Германа она не знала. И это она, да, она сделала его таким. Только сейчас она в полной мере осознала, как больно била по нему все это время. Замуж выйти за него отказалась. Причем дважды. Она-то, наивная, думала, что Герман все понял, внял ее незатейливым объяснениям. И правда, что тут может быть не понятного? Просто рано. Она так считала. Ему оставалось только смириться. И даже разговор с ее отцом он взял на себя, чтобы тот понапрасну не давил на дочь. И всякий раз, когда Герман говорил «люблю», ожидая от нее того же в ответ, она не находила в себе сил произнести это слово, как будто оно было запретным в ее лексиконе. Но надо было что-то делать, говорить, потому что молчание становилось невыносимым. - Это не он, - тихо произнесла Катя, - это я все затеяла. Я первая позвонила ему и попросила о встрече, – и увидела, как побелели костяшки пальцев Германа, сжимающих край столешницы. Он так и не повернулся к ней, и Кате пришлось продолжать разговор с его спиной. - Нам давно надо было поговорить, а тут такой случай представился. Из Швейцарии прислали кое-какие вещи… его отца (она не решилась назвать Павла по имени). Я еще в прошлый раз их собрала, только с собой не привезла. Я подумала, что Андрея они заинтересуют… Ну, знаешь, всякие мелки ценности… именные часы, дорогие запонки, портсигар… юбилейный… Словом, то, что выбросить нельзя, а хранить как память… должна уже не я. А ему… Андрею было приятно… Я знала, что для него это важно. Он все не мог уделить мне время… или не хотел просто… и я отослала вещи с курьером… А сегодня он приехал поблагодарить. Я даже удивилась… И мне кажется, что мы, наконец, заключили временное перемирие. Я устала воевать, Герман… Она подошла к нему, прижалась щекой к спине и обняла его за талию, сцепив руки в замок. - А тебе я не сказала… прости. Я думала, что все, что связано с… моим прежним браком, тебя… - она запнулась, подбирая подходящее слово, но так и не найдя его, сказала: - я просто не хотела тебя расстраивать и лишний раз напоминать о том, что нам обоим и так далось нелегко. Наверное, я была не права… не знаю… А роман с Андреем… Он повернулся к ней, чувствуя себя последним дураком, подозрительным параноиком, и отрицательно замотал головой. - Мне все равно, все равно, кто был у тебя до меня… все равно… - повторял как мантру, но сам себе не верил. И она тоже не верила. – Не знаю, с чего ты это взял и кто тебе сказал такое… только не было ничего. Никогда ничего не было, слышишь? Когда-то давно случилось недоразумение. Он почему-то обратил на меня внимание и даже пытался ухаживать, но… - она усмехнулась, - я даже целоваться с ним не смогла, - и подняла наконец, на Германа глаза. – Я никогда… никогда не выбирала между ними. А теперь у меня есть ты… и никто кроме тебя мне не нужен. Уже давно. Герман медленно провел рукой по ее лицу, заправил за ухо выбившийся локон и, не говоря ни слова, притянул ее к себе. Утопил губы в макушку и прикрыл глаза. Дурак. Сорвался как сопляк, заставил ее оправдываться. Когда же это случилось? Когда он стал таким жадным максималистом? Еще полгода назад благодарил небо за то, что она просто пришла к нему, был по-щенячьи счастлив и более ничего не требовал. А теперь? Теперь ему стало мало. Сегодня он хотел обладать ею целиком, и телом и душой, не собираясь делиться своей женщиной ни с кем, ни с живыми, ни с мертвыми. Ну что ты дергаешься, Полянский? Ведь ясно сказала, что никто кроме тебя ей не нужен… Хм, сказала, только о том, что любит, как всегда умолчала. А Павлу наверняка говорила (почему-то он был абсолютно в этом уверен)… С придыханием, с блестящими глазами, говорила же! Герман отстранился от Катерины, обхватил ладонями ее лицо и непослушно охрипшим голосом проговорил: - Я никому тебя не отдам, слышишь, никому… - подтолкнул ее назад, ловко усадил на стол, резко рванул пояс халата и взял ее прямо здесь, на кухонном столе, с ее виновато-молчаливого согласия, словно заклеймил свою собственность. А когда все закончилось и вернулась способность соображать, только тогда Полянский понял, что натворил, и ужаснулся. Катерина притихла, спрятав лицо у него на груди, не издавая ни единого звука. Он несмело погладил ее по голой спине неожиданно дрогнувшей рукой и, проклиная свою бредовую ревность, заикаясь от волнения, зашептал: - К-кать… Катюш… девочка моя, п-прости меня, дурака… Господи… больно да… больно? Катя отчаянно замотала головой, не отрывая лица от его рубашки, и вдруг разрыдалась в голос, беспомощно цепляясь за него ослабевшими пальцами. - Не ух-ходи, не уходи, ну п-пожалуйста, не уходи… - причитала она, - не ух-ходи… Герман ничего не понимал. Она его не отталкивала, не обвиняла, наоборот льнула к нему с такой горячностью, что он уже начал думать, что сошел с ума, нет, они оба помешались! Он продолжал сжимать Катерину в объятиях, пока она немного не успокоилась, осыпАл ее извиняющимися поцелуями, шептал какие-то бессвязные слова утешения, мысленно кляня себя последними словами. А когда она затихла, стиснутая кольцом его рук, натянул на ее обнаженную вздрагивающую спину халат, подхватил на руки и унес в спальню замаливать свои грехи. И откуда-то взялось второе дыхание, открылось у обоих одновременно и захлестнуло их бесконечно горькой нежностью. *** Измученные и физически, и эмоционально, они, конечно же, все проспали и встали только к обеду. Ну, и Бог с ними, со всеми планами и неотложными делами. Главное, что они вместе. А близкие… ну, на то они и близкие. Поймут. Сегодня тридцать первое число. Суматошный день в самом разгаре, волшебная ночь пока впереди. И будет настоящий семейный праздник, такой, о котором Герман всегда мечтал. В лесу на даче. Они с Катей давно приглядывали дом за городом и только месяц назад нашли то, что искали. Двухэтажный особняк в соснах, не то чтобы хоромы, но всех сегодняшних гостей вместит легко. А гости уже вовсю обрывали телефоны, интересуясь, куда же запропастились хозяева. На начало сегодняшнего дня у Германа с Катей были особые планы. Сутра пораньше они собирались отправиться за подарками для всей своей большой семьи, пока такие же занятые или просто забывчивые граждане еще не раскачались и не заполнили торговые залы. Но человек предполагает, а Бог располагает… и он все повернул по-своему. Они метались по прихожей, уже одетые и готовые, наконец, покинуть квартиру, когда Герман остановился у Кати за спиной, поймав ее взгляд в огромном настенном зеркале. Положил руки ей на плечи и собрался было открыть рот, но она, поняв, что именно он хочет сказать, проворно повернулась к нему и накрыла его губы своей рукой. - Не надо. Я все знаю… А еще я знаю, как трудно со мной бывает… - и с едва заметной грустью усмехнулась: - Как только ты меня терпишь? Из всех имеющихся в русском языке слов он готов был услышать какие угодно, только не эти. А когда до Германа дошло, что она еще и извинялась, у него перехватило дыхание. Он порывисто привлек ее к себе и сбивчиво проговорил в щекочущие нос волосы: - Не говори так. Я не терплю тебя, я люблю. Сказал и с пугающей ясностью понял, насколько же он уязвим тем, что так зависим от нее. И подумать только, собственными руками чуть не разрушил, все, что так долго, кирпичик за кирпичиком, строил. Но видно, есть Бог на свете. Отвел, удержал, а может, просто дал ему, Герману, еще один шанс. Хождение по переполненному торговому центру в последний день предновогодней недели – весьма изощренная пытка. Но они выдержали. И поставив последнюю галочку в длинном списке покупок, нагруженные до зубов пакетами и свертками, облегченно вздохнув, двинулись к выходу. Но, проходя мимо павильона с парфюмерией и косметикой, Герман притормозил. - Кать, давай заскочим на минутку? Когда еще выберусь, не известно. Герман спросил свой любимый «Чарутти», но его не оказалось в наличии, и сообразительная продавщица, быстро оценив платежеспособность покупателя, бойко принялась предлагать ему все самое лучшее и дорогое. - Вот, посмотрите, - говорила она, предлагая ему пробники, - мне кажется, что этот очень вам подойдет. Герман поднес к лицу ароматную полоску и, втянув носом запах, согласно кивнул. - Неплохо, а что это? - «Фаренгейт». Один из лучших ароматов, всегда пользуется бешеным спросом. Услышав знакомое название, Катя встрепенулась и встревожено подошла к прилавку. Герман взглянул на нее вопросительно и предложил оценить аромат, махнув полоской у нее перед носом. В голову ударил запах пряностей и табака, в один миг отбросив ее на четыре года назад. Катя сразу вся напряглась и даже лоб сморщила, словно от боли. - Что, не нравится? – удивился Герман. – А по-моему очень даже. Какое-то время Катерина пребывала в прострации, но разбуженная обеспокоенным окликом Германа, забрала у него пробник и решительно отложила его в сторону. - Может быть, вон тот, от Пако Рабанна? – обратилась она к продавщице. - Хороший выбор, - подхватила та, - у них вся линия хороша. Герман от восторга не прыгал, но упираться не стал и, бросив на задумчивую Катерину немного озадаченный взгляд, расплатился за покупку, и повел ее прочь. *** Когда приехали на дачу, уже темнело, но из окон дома пока еще отчетливо можно было различить, как Герман открыл дверцу машины, помог Кате выйти и, заключив ее в объятия, трогательно чмокнул в кончик носа. Толкнули дверь, шагнули в тепло, и сразу повеяло уютом и домашней едой. В гостиной их встречали Зорькин с Настасьей. Коля стоял позади Насти, по-свойски обхватив ее заметно округлившийся животик. - Хозяева, - возмутился, Николай, - вы б еще в следующем году приехали, мы бы уже и жилплощадь к сдаче приготовили. - Так получилось, Коль, мы же предупредили… - начала Катя. - Как же, как же, - усмехнулся Зорькин, - владельцы заводов, газет, пароходов… Небось всю ночь новую стратегию продаж обсуждали… Настя шутливо двинула локтем Коле под ребра и поспешила оправдаться за мужа: - Не обращайте внимания, он просто голодный. За стол его не пускают, а в кухне по рукам бьют. На шум голосов из кухни выбежала Елена Санна и радостно всплеснула руками. - Ну, наконец-то, Катюш, что случилось-то? Мы уже извелись все, - но тут же отмахнулась от своих расспросов. – Вы, наверное, голодные? Идите руки мыть, сейчас на стол накроем. - Вот, так всегда! – вставил Коля. – Как черную работу, так Зорькину, а как покормить, так Катьку с Германом! А за что им столько внимания? Они же еще и опоздали... - Пошли, Зорькин, - глумливо подмигнул Герман, - так и быть, поделюсь с тобой котлетой. Дом наполнился веселой суетой. Помимо Кати с Германом, Коли с Настей, Валерия Сергеевича и Елены Санны в доме были еще и настины родители. Они казались забавной парой – невысокая красивая женщина с точеной фигурой и совершенно лысый толстячок с озорными глазами. Тести коротали время за шахматами, стремясь, поразить друг друга глубиной мышления, а тещи хлопотали на кухне над последними приготовлениями к праздничному застолью. Молодежь разбрелась по дому кто наряжать елку, кто украшать комнаты. Зорькин насался со своей женой как с писаной торбой, то и дело давая важные указания – как стоять, как сидеть, как дышать. Настя беспомощно закатывала глаза и время от времени повторяла одну и ту же фразу: «Коля! Я не больна, я все лишь беременна. И ЭТО (имея в виду то, что в данный момент муж пытался ей запретить), ЭТО мне можно!». Герман тихо посмеивался, а порой и открыто подтрунивал над будущим папашей, а Катя как-то странно замирала и уходила в себя, думая о чем-то своем. - Вот ты где, - улыбнулся Герман, обнаружив Катерину на верху в их комнате. – Тебя долго не было… Ты… Кать, ты плачешь что ли?.. Она уткнулась лбом ему в плечо и тягостно вздохнула. И только тут он заметил аптечную упаковку с красным крестом. Прочел название, но все равно спросил: - Кать, что это? - Тест на беременность. - И? – с надеждой в голосе уточнил Герман. - Вчера был положительный… - А сегодня? Она отрицательно покачала головой и из глаз покатились слезы. Герман долго переваривал полученную информацию, гладя ее по голове и баюкая как маленькую. - Ну, не надо, Катюш, не плачь, все еще будет… - и вдруг перестал раскачиваться и изумленно уставился на нее. – Вчера? Кать, ты сказала… вчера? Положительный? Она быстро закивала в ответ. - Да, утром. - И ты молчала? Весь день знала и молчала? - Я хотела, - снова всхлипнула она, - удостовериться… чтобы не обнадеживать тебя зря… А получилось вон как… Но он уже вовсю улыбался. - Катька! Да что ж ты плачешь-то, глупенькая? Пятьдесят на пятьдесят – это скорее да, чем нет, - констатировал он и радостно стиснул ее в объятиях. Катерина тихо рассмеялась в ответ. - Ты бы еще добавил «ЧТД», математик… За праздничным столом, Герман поймал себя на том, что с трудом сдерживается, чтобы не отобрать у Катерины бокал с шампанским. Усмехнулся своим мыслям и понял, что внезапное помешательство Зорькина уже не кажется ему таким уж смешным. А за столом было шумно. Тещи и тести наперебой расхваливали своих зятьев и провожали старый год исключительно добрыми словами. Валерий Сергеевич сказал тост, выпил и добавил: - Вот ели бы еще Катюшка наша замуж вышла… - за что получил от жены укоризненный взгляд и досадное «Валера…». - А я и выйду – уверенно ответила Катя и почувствовала на себе удивленные взгляды всех присутствующих. - Что, правда? – вскинулась Елена Санна. – Значит, решили уже… И день назначили? - Да, когда свадьба-то? – вклинился отец. Катя повернулась к Герману и тихо произнесла, обращаясь только к нему: - Когда захочешь. Он долго смотрел на нее, не мигая, потянул на себя, обнял и, выглядывая из-за ее плеча, пообещал: - Еще до конца зимы, Валерий Сергеевич, тянуть не будем. Гости подняли галдеж, зазвенели бокалами, закричали «Горько!», но молодые и сами давно уже целовались, сбиваясь с дыхания. И только бой курантов заставил всех умолкнуть на мгновение, чтобы успеть загадать желание. Едва дождавшись, когда стихнет бой главных часов страны и опустеют бокалы, Зорькин вскочил со своего места и, хитро улыбаясь, произнес: - А теперь сюрприз! Прошу всех на крыльцо. Пушкарева, тебе понравится! - Коля, заинтриговал, - откликнулась Катерина и отправилась с остальными одеваться. Дождавшись, когда все зрители заняли свои места, Коля важно распрямил плечи и торжественно произнес: - Салют в нашу честь. Наш собственный! И пусть все нам завидуют! Нажал на кнопку пульта и вся огромная лужайка перед домом в одночасье озарилась сотнями разноцветных огней, завораживая причудливыми формами. Настасья взвизгнула от восторга, прикрыв рот ладошкой, изумленно глядя на придуманный мужем калейдоскоп. Остальные тоже, не взирая на возраст, с неподдельным интересом наблюдали за феерическим шоу, задрав лица к небу. И только Катя, задумчиво прикусив губу, отвела глаза. Повернулась к стоящему сзади Герману и посмотрела на него так серьезно, что улыбка сошла с его лица и слова застряли в горле. Он наклонился к ней с невысказанным вопросом в глазах и застыл как каменное изваяние, не поверив собственным ушам, когда она тихо шепнула, опаляя горячим дыханием щеку: - Я люблю тебя. Деревянными руками Герман сгреб ее в охапку и откуда-то издалека услышал свой собственный, сорвавшийся на свист голос: - Еще... - Люблю. - Еще… - Люблю, люблю, люблю… - Пушкарева! – почти обиженно прокричал Зорькин. – Как всегда, пропустила все самое интересное! 13.02.2007 – 06.05.2007. Nadin. Вордовским файлом в zipархиве (198 kb) здесь: http://getfile.biz/70683 |
|
| Страница 1 из 1 | Часовой пояс: UTC + 3 часа |
| Powered by phpBB® Forum Software © phpBB Group http://www.phpbb.com/ |
|