| Палата http://newhouse-palata.flyboard.ru/ |
|
| Совенок http://newhouse-palata.flyboard.ru/topic112.html |
Страница 1 из 1 |
| Автор: | Совенок [ 02-11, 22:56 ] |
| Заголовок сообщения: | Совенок |
Автор: Совенок Название: Экстремалка Жанр: мелодрама И пала тьма…. Наверное, для кого-то она была избавлением от дневных проблем и забот, от дневного шума и смога, от дневной усталости и просто забвением. Для них она была наказанием. В темноте стало еще тяжелее уходить от полыхающего в спину зарева пожара, набирающего мощь. Она уже дважды падала, цепляясь за выступающие корни деревьев. В первый раз он просто помог ей подняться, после второго – взял за руку. Права на отдых у них не было. Он помнил, что где-то впереди должна была быть река. Река могла быть спасением от жара, дышавшего им в след. Он даже раньше пилота заметил, как от выстрела загорелся хвост вертолета, который должен был их доставить в аэропорт, чтобы вечерним рейсом улететь в Москву. Тянувшийся третий день банкет приелся всем, но только у нее хватило смелости отпроситься домой, а у него – усталости, чтобы вызваться ее сопровождать. Изрядно пьяненькая команда дружно расхохоталась, трудно было представить пару нелепей, но был найден вертолет, и, очень скоро, они уже летели через притихшие, неповторимо красивые горы… А потом грянул выстрел. Он впихнул ее в парашют и вытолкнул из люка, прыгнул следом. Пилот замешкался все лишь на секунду, но этой секунды хватило на то, чтобы огонь добрался к бензобаку… И грянул взрыв… Ему повезло. Парашют открылся, как ему и положено, а потом запутался в ветках деревьев. Он повис на высоте всего лишь двухэтажного дома. Выпутался, спрыгнул. Ей повезло меньше. Он упала на камни и сразу не смогла отстегнуть лямки, ее протащило еще метров двадцать, пока она смогла выпутаться Но могло быть и хуже. Много хуже. Когда он нашел лежащей на камнях, она была еще в шоке, растерянная, чумазая, но вполне адекватна. - Нам нужно идти. - Идем. От горящих обломков вертолета загорались сухие верхушки елок, а через несколько минут уже пылали стволы. И они шли быстрей и быстрей, молча, не подбадривая, и не успокаивая друг друга. В конце концов, они ведь партнеры. Хоть и бывшие. Но такая армия даром не проходит. К тому времени, как стемнело, они шли уже несколько часов. Она ни на минуту не показала свой страх, но иногда он почти физически чувствовал волну ужаса, которая исходила от нее. Не за себя, не за него. За своих родителей, которым, уже, наверное, сообщили обо всем, за своего любимого. На несколько мгновений, она замедляла шаг, но он сжимал ее руку крепче и они шли еще быстрей. Почти бежали от дышущего в спину жара. Он ее не любил. В его жизни была другая. Высокомерная и мягкая, холодноватая и страстная. Та всегда умудрялась быть разной и такой, какой ему хотелось ее видеть. Ему это нравилось, он был влюблен, а потому - еще и благодарен. И верен. И точно знал, что она тоже его не любит. В ее жизни другой был все то время, что он ее знал. Она никогда не показывала свою эту любовь, но именно к этому, другому, она стремилась каждую свободную минуту, именно для этого ее глаза загорались особым, волшебным светом. Он даже завидовал по началу. Потом это стало безразличным. С тем, другим они были почти приятелями. Они даже не были друзьями, скорее - партнерами. Но он помнил, как промозглой осенней ночью год назад он подвозил ее домой, и все сорок минут дороги она выслушивала немногословную его истерику, а потом говорила какие-то очень банальные фразы, в сущности, тоже, что говорили ему другие, но почему-то ему тогда стало легче. И еще он помнил, как однажды зимой, когда они проработали уже часов двадцать без перерыва, он увидел в ее глазах желание все бросить сию же секунду к чертовой матери и сбежать. И тогда он сорвал пятичасовой труд целой команды ради того, чтобы она могла десять минут от души посмеяться и работать дальше. Его чуть не оштрафовали тогда, но даже если б это случилось, он бы не жалел. Лучше потерять деньги, чем партнера. Тем более – такого. Когда совсем стемнело, идти стало даже легче. Темнота обостряла все чувства, которые уже перестали реагировать на страх и опасность. Сначала слух – и ей и ему казалось, что они слышат шум реки сквозь шелест листвы. Потом осязание – она больше не падала, хотя и отпустила его руку, потом и зрение – она все четче видела очертания деревьев, но еще… Еще были неясные тени за ними и руку пришлось взять снова. За все это время она задала ему только одни вопрос: - Откуда ты знаешь, куда идти? - Я однажды провел здесь 8 дней. - И что? - И выбрался. Больше говорить было не о чем. Когда рассвет стал напоминать о себе посеревшим небом, а река - сгустившимся туманом они уже еле шли. Воздух был наполнен смолистой пряной гарью..это было бы даже вкусно, если б эта гарь не забивала собой все остальные запахи и сам воздух в том числе. Пожар то утихал, то разгорался сильнее. Иногда пылающие деревья с оглушительным воем падали, разбрасывая столпы искр, огонь с новой силой обрушивался на следующие свои жертвы. Иногда, повинуясь одному ему ведомому плану, затихал. Становилось очень тихо и жутко. Но они этого не видели, только слышали. Им ни к чему было оборачиваться. Потом они вышли к серой холодной речушке. Хлопья тумана клубились над ней, противоположный берег еле угадывался сквозь дымку. Они прошли вдоль ее на восток еще с километр, прежде чем разглядели проложенный природой мостик- цепочку камней, по которым можно было перебраться на другой берег. Он пошел вперед, перепрыгивал через сердито бежавшую воду, подавал ей руку, потом опять перепрыгивал… Перебрались. Не сговариваясь, просто упали на сырую траву, чтобы отдохнуть и отдышаться. Там их и застал рассвет. Серый, мрачный. Он лежал, раскинувшись на сырой траве, смотрел в небо, она сидела, поджав ноги и закрыв глаза. Долго сидели. Стало совсем светло. И еще душно. В воздухе смешался огонь и вода. - Будет дождь, - сказал он. - Как думаешь, нас ищут? – робко спросила она. - Пока вряд ли. По времени, они только-только узнали, что мы не прилетели в Москву. Пока проспятся, пока запаникуют…. Я думаю, к вечеру – найдут. - «К завтрашнему», уточнил про себя он. « И до завтрашнего – нужно дотянуть». - Почему к вечеру? – вздохнула она. - Потому что мы сбились с курса. Пилот должен был огибать горы с другой стороны. - Откуда ты знаешь? - Я тут бывал уже. Давно правда, но вряд ли… маршруты могли поменяться. - А почему он так поступил? - Не знаю. - А он… остался жив? – открыла она глаза. - …Не знаю, - он поднялся с травы, потянулся. Протянул ей руку. – Пошли. - Куда? - Вперед. Тут где-то должна быть дорога. Я видел сверху. - А можно….- потом подала ему руку и поднялась. – Пошли. - Когда устанешь - скажешь. Днем, когда станет теплее, мы передохнем. А сейчас нельзя сидеть на мокром. Заболеешь. Еще почти час они шли по лесной чаще, которая казалась бесконечной, но была удивительно красивой. Туман струился мимо вековых елей и кедров, огибая стройные сосенки и корявые редкие березки, путаясь между основательного вида дубочков. Ковер из листьев и сброшенных иголок под ногами, был мягким, идти было легче, хоть и под горку. Потом она обернулась на непонятный шорох и увидела дом. - Смотри. На небольшой полянке стоял обычный рубленый дом, с высоким крыльцом, резными ставнями, трубой и задорным флюгером на крыше. Он был построен из толстенных бревен, когда-то давно покрыт лаком, а потом отполирован дождями и ветрами. Но ставни были закрыты, а на крыльце вольготно натянулись кружева – паутинки. - Зайдем? Обычный стол, высокий стул, шкаф, несколько полок с книжками, кровать. Старинная керосинка на столе. Несколько искусно выкованных кинжалов, висящих на ковре над кроватью. - Тут давно никого не было, - прошептала она. – Пахнет нежилым. - Наверное, егерьский домик. Или что-то типа, - снял одни из ножей, провел пальцем по рукоятке, удивленно присвиснул… - Как думаешь, тут можно передохнуть? - Конечно. Можно даже поспать. - Ты уверен? – переспросила она, опуская на кровать. - Конечно, мы же всю ночь шли. В шкафу нашлись консервы, сухари, кофе, чай . Чайник, посуда. - Ты голодная? - спросил он, осмотрев се это со всех сторон. - После трехдневного банкета? Я еще год не проголодаюсь, - ответила она, сворачиваясь в клубочек на кровати и укрываясь курткой. Он порылся еще в шкафу и нашел пару пледов. Снял с нее куртку, укрыл. Она, уже почти засыпая, пробормотала что-то и укуталась сильнее. В доме еще был чердак. Громадная комната с покатым потолком, где сушились собранные в пучки одуряюще пахнущие травы, и кедровые орешки, и лещина в ящиках, вязанки дров. И подвал. Стандартный набор банок с соленьями и два наглухо закрытых сундука. В столе – несколько амбарных книг со странными расчетами, в которых он ничего не понял, ручки, бумага. Потом он вышел на улицу, обошел дом со всех сторон, но ничего нового, кроме отдельно стоящего домика, похожего на баню, не увидел. А потом пошел дождь. Вмиг обрушил упругие струи на землю, промочил его до нитки, пока добежал до крыльца. Вернувшись, он снял с себя мокрую куртку и рубашку, растопил печку, развесил все сушиться. Заварил чай, выпил большую чашку. Улегся с краю кровати, увернувшись в одеяло, и уснул. Брести по зазеркалью, вглядываясь в отражения и не находя там своего собственного… Страшно.. Изнутри страшно.. Вот - она, ее глаза… но не ее одежда.. И кто она, эта девочка, в смешных башмачках? Вот она, ее улыбка…Но откуда у нее платье с кринолином? А эта, сама нелепость, но глаза… Прятанные за очками, но ее глаза… Неужели, ничего собственного, кроме глаз - не осталось. Жутко. И комнаты, в которых нет ничего, кроме зеркал… тоже жутко. И им нет ни конца, ни начала… Вроде бы она уже была здесь…или не была. Устала идти.. Устала… Разве эта горбатая старуха, которая еле плетется - это тоже она? Назад, бежать… куда то бежать.. куда?…И почему всякий раз за ней следит эта пара налитых кровью, пустых, безразличных глаз. Чьи они? В каждой комнате, в каждом отражении, словно светильники…И почему так страшно? Преследуют ее, словно… Жутко.. Бежать… Бежать… Ее выдернула из кошмарного сна в легкую дрему рука, по хозяйски обхватившая за талию, прижавшая к теплому и надежному… Успокаивающе погладила по животу, ласкающе- по груди и там и замерла… И выдохнув с облегчением, что эта бессмысленная гонка закончилась, что это лишь сон, она обернулась и уткнулась в надежное и теплое. Знакомое и чужое… Странно... все пропахло гарью, а он – дождем. Как такое может быть? Да и как он пахнет, дождь? Ливневый, неудержимый, тот, что веселым молоточком стучит по крыльцу и ставням… Пахнет свежестью и легкостью, надеждой и покоем, победой и поражением… Вкусно пахнет. Не просыпаясь, он притянул ее ближе к себе, провел по спине рукой, по плечам, зарылся носом в волосы… А в ней так предательски разливалась нежданная, непонятная истома…Разливалась по каждой клеточке, по каждой, даже самой безымянной ее частичке. Нырнуть бы в нее еще глубже… И она прижалась еще ближе, если можно было еще… И проснулась. Сплетенная в клубок с этим незнакомцем, ни любимым. ни другом, ни… Почему? Что она…Она же никогда его не воспринимала, вот так, как мужчину… Как не сталкивали их обстоятельства, между ними всегда была дистанция. И вот... пропала. Спит. Хмурит во сне брови, оттого, что она отпрянула, и от этого кажется совсем мальчишкой. Юным смешным мальчишкой. С тенью на щеке от длинных ресниц.. Смешно как… Тянет ее к себе, колючей щекой прижимается к шее. Жутко.. и приятно.. Колючей щекой по щеке.. и тысячи совсем не колких иголочек опрокидывают ее назад, в легкую непонятную, непривычную истому, где разница между сном и бодрствованием стерта… А он сладко спит. Улыбается во сне. А вдруг…в его сне не она? Вдруг - это лишь мечта по дому? Отстраняется, осторожно встает с кровати, находит изувеченные ночной гонкой мягкие туфельки… Накрывает его сброшенным с плеча пледом, выходит на крыльцо. Наверное, она проспала целый день. Дождь почти закончился. И пахнет, одуряюще пахнет тем же дождем… Как вкусно… Почти, как …. Она легко сбегает с крыльца и, раскрыв руки, бежит по полянке. Кружится, запрокинув голову к небу, любуется мелькающими кронами деревьев… А последние легкие капли, ни капли, а скорее туман, умывают лицо… Но что это? Блеснуло там, за пригорком? Река? Вот насмешка.. Они так долго шли от реки к этому дому через лес, а она прям за ним. И уже не бурлит, не пенится, течет спокойно, с достоинством… Как положено обычной, не горной реке. Она подошла по ближе, увидела свое отражение, свое… Вот смешно, увидеть саму себя ей было так радостно. И ссадину на лбу, и спутанные волосы, и чумазые щеки.. Ее, родные… Зачерпнула воды в ладошку, умылась. Потом напилась холодной, приятной на вкус воды… Что это? Солнышко? Сквозь серые тучи? А там уже небо, голубое, чистое, вымытое дождем…А там… нет, там жутко.. Обгоревшие стволы и почерневшие от копоти оставшиеся листья. Как кладбище... Жутко.. Хочется назад, спрятаться.. к надежному, теплому.. Назад? Нет ей там места. Горько.. Почему-то горько.. Первый раз такое… И все равно назад. Лицо в порядке, и ссадина спрятана челкой, и брюки почищены. Вполне прилично.. Почему же их не ищут? Она почти добрела назад к домику и вдруг заметила куст малины. Он был усыпан сочными поздними ягодами, громадными, тянущими книзу тонкие веточки. Улыбнувшись, словно маленькая девчонка, она бросилась к нему, срывала ягоды и ела. Их было так много, что.. Она насобирала полную ладошку, вернулась в домик, на цыпочках дошла до стола, ссыпала ягоды в чашку, из которой он пил чай и снова вернулась к кусту. Есть уже не хотелось, и она снова собирала ягоды в ладошку, уже перепачканную соком, чтобы отнести их в дом. И ругала себя, что не додумалась сразу взять с собой еще чашку. Заходила глубже в кусты, чтобы добраться до самых крупных и спелых… И вот ладошка оказалась полной. Она осторожно пятилась, стараясь выбраться из колючих кустов и не рассыпать ее, и только выйдя из них, обернулась. За ней следили холодные, налитые кровью глаза. За ней стоял волк. Его разбудили осторожные, едва слышные шаги. Из полуопущенных ресниц наблюдал, как она ссыпает ягоды в чашку и снова уходит. Вот глупышка. Развернулся к стенке, снова натянул на голову одеяло. Еще пару минут, только пара минут… Потом он будет думать о том, как им выбраться, как дать о себе знать. Обидно, сумка сгорела вместе с вертолетом, а значит, потом придется восстанавливать все документы. Мобилка вдребезги еще после прыжка, а ее, конечно же, осталась в маленькой сумочке, которую она схватила, когда он выталкивал ее из вертолета, и о которой не вспомнила потом.... Впрочем, разве было до сумки… Да, вот это ночка! На волосок от … Но как прекрасно и жутко.. Бывает же так. Не мудрено, что они день проспали, словно сурки… Да и в ливень далеко бы не ушли. Уж лучше в ливень спать под крышей, чем идти и мокнуть… А ей снилось видно что-то страшное, все время ворочалась… И ворочалась и ворочалась…Вот только, когда он… Странно, где можно так долго гулять? Поднялся, походил по комнате , размял затекшее плечо… И что у нас в чашке? Ягодки? Вкусно… Печка почти прогорела, а ведь дым – это значит люди…. Найдется беглянка, растопим печку, и будем пить чай с малиной… всю ночь. Утром дойдем до дороги. А там до ближайшего городка… и найти телефон. Тем более, что их наверняка уже ищут. Миленький домик, кто бы ни был твоим хозяином, спасибо ему. Странный домик в глуши.. Печка и нет умывальника, сохнущее сено на чердаке и ножи… У кого хватило ума оставить их на стене в домике, в лесной чаще, в горах… В домике, где нет замка на двери, а только засов… Странный домик.. и хозяин у него, наверное, странный… Этакий старичок - лесовичок… И где ее носит? Пойти посмотреть, что ли? Заодно, и срезать веток этим настоящим произведением искусства… Да он будет резать ветки, словно масло… Клинок горцев… Странно, река совсем рядом… А они шли больше часа… Но где она? И тихо так… Тихо... шелестит река, листья… и шаги…. Чьи? Там… В кустах… Осторожные… А вот и потеря.. .Вжалась в ствол дерева… - А что?…- и увидел. Волчица. Не столько голодная, сколько обозленная. Не столько добывает пищу, сколько охотится… Шерсть дыбом, клыки наружу, но ни одного лишнего движения… Парализует жертву, чтоб легко добить при попытке к бегству. Ну вот еще… Спастись от стихии, чтобы попасться зверю. Пронзительно свистнул, чтоб привлечь внимания зверя. Волчица пригнулась, выгнула спину, готовясь к прыжку. Он перебросил нож в правую руку и тихо приказал: - Уходи. Снова ощетинилась, отвернулась, стала подбираться к более слабой жертве… Ну нет… - Беги. Слышишь, родная моя? Беги в дом. Как можешь, беги и не оглядывайся, - очень тихо и спокойно приказал он. - А ты? - она ее больше вжалась в дерево - Беги, родная моя… я скоро. Быстрее делать, чем думать…Броситься наперерез, перехватить, вцепиться в глотку…. А вот и игрушка горцев... Хруст, визг… Серая собака в луже… Крови? Своей и его? Господи, и он весь в крови… Своей и ее… Содрал с себя рубашку, завернул в нее живность, скинул в овраг около реки. Долго смывал с себя кровь, и ее уносила река. Розовые разводы... Даже красиво…Вода остудила горящий лоб и щеки, и он наконец то выдохнул… Выбраться по скорей бы. Вот тебе и каникулы с оплатой. Лучше б он еще один день пил со всеми… Псину жалко… И зачем ее потянуло в эти кусты? Лучше бы… лучше бы… Вжалась в спинку кровати и дрожит… Дрожит так, как не дрожала там, в малиновых кустах…И не то, чтобы он рассудочно хотел этого. Словно там, в кустах…Машинально, словно не понимая, что он делает…. садится рядом, обхватывает ее руками и прижимает ее к себе. Укачивает, словно маленькую. Она не плачет. Просто дрожит, уткнувшись в плечо. Глупышка. Гладит по волосам, по спине… И не то, чтобы она этого хотела, просто подняла вдруг лицо вверх в тот самый момент, когда он к ней склонился, чтобы сказать что-то успокаивающее... Но получилось, что он говорит в полуоткрытые губы, ее губы, пахнущие малиной, теплые, мягкие, манящие, такие знакомые и… незнакомые… Жаркие, требовательные, смелые и… покорные. Он рванул ее вниз, опуская на кровать, руками, ставшими горячее раскаленной печки, влез под тонкий свитер, чтобы его содрать, сорвать с нее… Он просто хотел, чтобы она была еще ближе. Она вцепилась побелевшими ладонями в его волосы, выгнулась дугой… Она просто хотела прижаться еще сильнее… И грани странного многоугольника, придуманного кем-то, рассыпались и.. перепутались.. Нежность с грубостью, жадность с бескорыстием, легкость с тяжестью, слабость с силой… Время хлынуло потоком и стало совсем темно… Кто виноват, что глаза закрывались сами собой? А потом грянул свет… Ослепительный луч прожектора вертолета… И звук… Голос, который сквозь рупор звал их по именам… Что она делает в его снах? Разве ей там место? Ну, мало ли, что могло быть? Экстрим, опасность, горячая кровь… Сколько их было, таких? Все забыто… Все вернулось на свои места… Все забыто… Но что? Почему? В его снах, она спит, совсем рядом, можно даже дотянуться… Как в том, самом первом, приснившемся еще в затерянном лесном домике местного мафиози, , не закрывавшегося потому, что к нему побоялся бы приблизиться, кто бы то ни было…. И у него одна цель, один смысл: хранить ее беспокойный сон, хранить от призраков и от реальности.. . И стоит ей шевельнуться, как он ее прижимает к себе и гладит, гладит, убаюкивая… И руки пекут от воспоминаний и плечо затекает, потому что она прижалась крепко –крепко к нему и засыпает там, а он не может позволить себе ее потревожить… И все вокруг пропахло малиной и дождем, опасностью и покоем… И словно наваждение: картинки, перелистывающиеся в памяти с головокружительной частотой. Черное кружево на белой коже, маленькое пятнышко под грудью… Языки пламени на деревьях и розовые разводы крови на воде… Ссадина на ее лбу и след клыков на его руке… Царапина на его спине и ее распухшие от поцелуев губы… Ладошка, перепачканная малиной и увернутая в рубашку волчица… Обгоревшие стволы деревьев и ее слезы на его щеках… Вертолет, поднимающий их в небо, шумные рассказы о том, как их искали… и что-то нужно говорить, а сил нет…И хочется туда, вниз. В узкую походную кровать, в мирок, пропахший малиной и дождем… И она тоже смотрит вниз, на горы, в почерневших пятнах от пожара и плачет… И все ее утешают и говорят, что все прошло… Прошло… А он изо дня в день просыпается, не понимая, что происходит, и что с этим делать… Сон приходит не всегда. Выбирает дни, когда он безумно устает, или когда они случайно где-то встречались.. И странно, круговорот жизни заполняют все новые и новые люди, а его все чаще тянет в прошлое… В непонятную эту истому, в краткие минуты, когда в целом мире, кроме них никого не было и не могло быть… Ничего не изменилось и не могло бы измениться.. Все оказалось сном, наваждением… Все прошло. Оставалось только проснуться и одними глазами шепнуть… «Родная моя….». И он почему-то думал, что она это услышит. |
|
| Автор: | Совенок [ 02-11, 23:00 ] |
| Заголовок сообщения: | |
Автор: Совенок Название: Одалиска Жанр: мелодрама Когда же она была последний раз в кино? Тем более, на дневном сеансе? Точно, еще в школе, в девятом классе… С этим, как его ? Из параллельного… Правда, с тем они за руки при этом не держались. В смысле, что их руки были заняты куда более интересными делами… Бесстыдно-завлекательными… Интересно, какой была первая у этого? Видать, плоскогрудая сокурсница-зубрилка, раз все так плохо… Этот как взял ее за руку, едва погас свет, так и держит. Иногда проводя подушечкой пальца по ладони, иногда сжимая ее руку чуть крепче, иногда сплетая пальцы… Тогда у нее перехватывает дыхание от его прикосновений, но чаще…Чаще она просто скучает. Ей хотелось бы сейчас взять и уложить его руку себе на грудь. Или, еще лучше, опустить свою и поиграть с пряжкой его ремня… Прикинуть, так сказать, что ее ждет… Хотя бы для того, чтоб его смазливую мордашку перекосило от изумления. Ха, вот это было бы зрелище! Куда любопытнее того, что твориться на экране…. Увы, нельзя… Койка у нее запланирована на сто пятидесятой странице их романа, а они застряли на сорокой… Сто с гаком страниц… Мама дорогая, как же это пережить? Кто бы мог подумать, что у этого типчика с его то внешностью окажутся такие принципы? Впрочем, ведь бывший, который по сути, пока еще теперешний, ее предупреждал. Придется терпеть. Бывший - человек мудрый. Был бы он еще помоложе и не женат… На этого красавчика она бы и жизни не глянула. На фиг бы он ей был нужен? Но бывший говорит, что пора замуж. А сам он от жены не уйдет. Такие от жен не уходят. Для таких - репутация – это то, что для нее пятьдесят пять сантиметров талии. Смысл жизни, короче… Вот и приходиться терпеть… Изнывать от желания, разговаривая на умные темы. Впрочем, разговаривает то он по большей части. И, наверное, кажется себе шибко знающим при этом… Может, он и умный…Черт его знает. Она слушает его, внимательно вглядываясь в карие с прожилками огня глаза, кивает, вставляет необременительные реплики… Улыбается скопированной у их общей знакомой улыбкой, нежной и восхищенной… И зевает про себя… Черт знает что! И мечтает…А может, плюнуть на его принципы и их с бывшим по минутам расписанный план и затащить его к себе на коньячок? Там, на кухне, в верхнем шкафчике еще осталась бутылка, которую принес бывший позавчера, устроив прощальную… Так и оказалась невостребованной… Свидетельница ее последней оргии, затянувшейся от заката до заката…Бедняжка, завидовала, наверное… Она могла бы поспорить, такого коньячка он за всю свою жизнь не пил… А потом, можно и в койку… Главное, чтоб там он не был так же сдержан и принципиален… Иначе, можно вешаться… Или брать инициативу в свои руки, и не только руки, даром, что бывший твердил, что она должна быть ведомой и забыть все свои штучки… Ага, как же, забудешь такое…Зачем тогда она полжизни оттачивала мастерство? Нет уж… Пока все же лучше в спортзал… Опять ведь потащит кормиться мороженным…Талию нужно беречь. Черт его знает, может, на самом деле, мороженное зимой- предел его экстрима? Ему хватает? А как же все эти разговоры? Травмы? Рюкзаки-спальники и прочая чушь? Зря , что ли она сидела две ночи над атласом, изучая географию всех его маршрутов, чтоб не упасть в грязь лицом и не спутать Альпы с Пиренеями, а Кавказ с Уралом? Опять мороженное… прогулка под ледяным ветром… обсуждение фильма, будь он неладен! Будь проклята эта зима! К морю бы… К пальмам…Иль на худой конец, к мужику горячему…Господи, ну за что ей это? Как бороться со здоровыми желаниями молодой и здоровой женщины? Апофеоз – прижаться к нему в метро. Прильнуть…Не животом, как хотелось бы, а щечкой, чтоб вдохнул ее аромат и помечтал, подлец, о ней… Раз на большее его не хватает…Легкий поцелуй у ее двери… Подростково сдержанный, сухой, невнятный…Только губы… Черт, черт, черт… Может, плюнуть? И хоть эту скуку скучную превратить во влажное и горячее безобразие? Чтоб пронзило? Приоткрыть губки, перекинуть руки с вороника куртки на шею, выманить из него языком страсть наружу…Если есть она в нем, страсть…А потом прильнуть… А потом излюбленная фишка- длинной ногой на мужское бедро… и потереться, аки кошка… Чтоб было с его невозмутимостью? Успели ли они добраться до постели, или остались бы стоя в прихожке? Кухня - тоже вариант… Обеденный стол - просто кладезь для двоебория… Черт его знает… А вдруг, сбежит? Может, все дело в том, что она ему не нравиться? Не желанна? Бывший говорит, что она и монаху будет желанна… А вдруг нет? Скука скучная… Сорок первая страница… Одалиска еле уловимо сжала его руку в ответ и горько усмехнулась своим мыслям… -------------------------------------------------------------------------------- Она почти примирилась с холодным ветром, который бил в лицо ледяной крошкой. В конце концов, бесплатный пилинг никому еще не помешал. Главное было не забыть на ночь тонким слоем нанести крем на лицо и толстым – на руки. Хотя….Разве такое забывается? Бродить по улицам и постигать город, в котором она так хотела обрести себя и почти сделала это, да еще и за руку с тем, кто знал все переулки и площади…Положа руку на сердце, а еще лучше не на свое… В этом что-то было! Ей стоило снять солнечные очки, и на нее бы оборачивались… Он ворчал и прятался в капюшон. Она поддакивала, но в самой себе признавалась: для нее это пока еще было волнующе и приятно…Но ничто и никто не заставил бы ее в этом признаться кому-то еще. Среди нынешнего ее круга общение это было бы признаком дурного тона. Плебейством, короче. И она просто улыбалась по себя. Однажды, от скуки она прислушалась к тому, что она ей рассказывал, и изумилась… Его слова были так похожи на речи ее бывшего. Нет, ни формой, ни лексикой.. Все-таки они принадлежали разным поколениям. Самой сутью. Взглядом на жизнь. Это было удивительно. В мудрость бывшего она верила больше, чем в то, что земля- шар, и этот красавчик просто по определению не мог быть столь же… знающим ...умным….мудрым? Или мог? Не зря же бывший так настойчиво ее подталкивал к нему, именно к нему. У него точно был свой расчет. Далекий. Слишком запутанный, чтоб она могла его постигнуть. И его, своего спутника-красавчика она тоже не понимала…Зачем она ему? Влюблен? Не похоже... слишком сдержан. Шестидесятая страница…. У него уже должно крышу срывать. Она теперь и одеваться стала по другому. Под теплым длинным пуховичком джинсы в обтяжку, и что-нибудь такое же обтягивающее сверху… Капля духов и пару мазков тушью для ресниц. Но какое на ней было бельё в те дни! Это доставляло немыслимое удовольствие, знать, что под глухой, даром, что обтягивающей, но закрытой одежкой спрятано такое… Но ведь нужно было еще, чтоб и он это знал…Или хотя бы догадывался…. Толку другого от нее все равно не добьешься….Действительно….зачем она ему? Но. Вслушавшись в его слова, она почти примирилась с мороженным. Бездна калорий, но ведь вкусно… И можно следить за его глазами, когда он следит за тем, как она ест это самое мороженное…. И как отводит их едва она начинает переигрывать… И тогда, самое главное, спокойным тоном напомнить ему, о чем они говорили… Спокойно-безразличным, нейтральным…только обещающим… И однажды морозным солнечным утром она поймала себя на мысли, что сегодня, на семидесятой странице их романа, она чувствует себя почти комфортно. Ее больше не захлестывает скука, не подступает комком одновременно желание переспать с ним и сбежать от него… Ей просто….уютно. Словно в старом свитере, в котором она уезжала из дому и на котором теперь любила спать ее кошка. Вот дикость то…. Ради очередной прогулки она отказалась от встречи с бывшим, который теперь уже вторую неделю вряд ли мог считаться теперешним… Прогулка не состоялась. Красавчик заболел. Нет, она не удержалась и про себя позлословила: мороженное даром не прошло. Экстремал чертов! Доигрался. Он, конечно, и болеть умудрился не так, как все остальные ее знакомые мужчины. Не стонал, не требовал к себе повышенного внимания. Не жаловался и не злился. Его не бил озноб. У него не было отвратного насморка. Она то надеялась, что хоть покрасневший нос его испортит. Нет. Не было покрасневшего носа. Он просто охрип. От этого его голос стал столь возбуждающим, что она самым натуральным образом едва не сходила с ума. Ей хотелось слиться с его хрипотцой, впитать ее в себя, втереть, словно самый дорогой крем, чуть покалывающий после мороза кожу иголочками…. Она была словно околдована! А он старался больше молчать, и это было единственным, что ее сдерживало. А сдерживаться нужно было. И она, как школьница, на ночь глядя, вспоминала его прежние сухие поцелуи у двери и засыпала под соблазнительно-бесстыдные картинки, рисуемые неуемной фантазией. Что ей еще оставалось? По соображениям ее безопасности он перестал ее даже целовать… Они не гуляли, не целовались, не… Он подвозил ее домой. Она чмокала его в щеку. Дома сгребала в охапку кошку и грелась от ее пушистого тепла. Звонила его матери и пела ей оды. Однажды ночью домечталась до того, что вспомнила про коньяк, чтоб подлечиться свои нервы. Раз бывшему звонить запрещено, при чем им самим, из каких-то его собственных соображений, и этот ее не хочет….Оставалось только напиться… Медленным темпом они добираются до следующей главы…Впору сойти с ума… Или? Она достала бутылку, плеснула щедрую порцию, глотнула залпом пару глотков… Ее изнутри окатила жаркая терпкая волна…Она качнулась из стороны в сторону рядом с барной стойкой, усмехнулась своему отражению в не зашторенном окне…Взять и приехать к нему ночью? Если на эту ночнушку накинуть пуховичок, взять такси…Привет, дорогой? Не могу уснуть….Очень хочется….тебя… Позволишь? А вдруг нет ? Еще глоток…Все спать…Спать….Кис-кис, ты где? Проснулась пораньше, с ясной головой и решила коньяк опять использовать в качестве лекарства. Только не себе, а ему. Порывшись, нашла ромашку и липу, заварила их по всем правилам, когда то усвоенным от подруг, которые у нее когда то были. Влила в коньяк, туда же отправила горячий чай, лимон, мед, корицу и гвоздику. Все сие благовоние уместилось в термосе, и он был напоен при встрече…Варила она это наверное, как-то по- особенному, потому что ему стало легче… Настолько, что… Когда вечером он проводил ее, и она уже готовилась закрыть дверь своей квартиры, он заслонил проход собой. ---------------------------------------------------------------------------------- Вдох- выдох. Всхлип… Стон… Выдох. Вдохнуть? Легкие не расправляются. Стук сердца слышан даже во рту. Глупого, израненного, измученного….Оно то и дело срывало ритм, и трепетало, ударяясь о ребро почти до боли.… Но что ей было до этой боли? Откуда то изнутри ее раскаленным железом обжигало, изувечивало никогда раньше не испытанное… Больно… Одалиска умирала… Все было слишком прямолинейно. Прижал к стенке, ошарашил поцелуем, совсем не похожим на прежние. Она усмехнулась: наконец-то… Он раздел ее ловко и осторожно, хоть в этой осторожности не было и толики почтительности. Но и безумной страсти в этом раздевании не было. И бездумным оно тоже не было. Ювелирная работа. Она обнажена, он одет. Она попыталась поднять руки, чтоб хоть свитер с него стащить. Зря. Мышцы налились невыразимой тяжестью и отказывались повиноваться. Но он, просто подтолкнул ее в сторону спальни. И она послушно пошла. Она, пожалуй, впервые в жизни сама была воском в руках мужчины. Обычно это она плавила их в воск. Странное чувство. Он целовал ее не так, как ей нравилось. Ласкал ее не так, как ей было привычно. Его руки были чуть жестче, и шершавей и пальцы чуть сильнее, чем те, которые она знала до него. Иногда даже было больно, иногда сладко до приторности. Она, наверное, впервые двигалась так угловато и неуклюже, но, может быть, именно от того казалась еще более грациозной. От того, что движения потеряли отрепетированную продуманность и лицемерную страстность. Мужчина. Женщина. Сумрак квартиры. Тишина. Кровать. Он подтолкнул, она опустилась. Мгновение и тяжесть его на ней. Гладкость кожи и сила мышц. Накатом несется волна откуда-то из задворок сознания, и она тонет, едва он прикасается к ее ноге, чтобы отвести ее в сторону. Но движение несется вверх, ей навстречу. И кровь закипает. Вдохнуть? Захлебнуться поцелуем. Еще крепче и яростней, чем те, что снились ей. Еще откровенней и жестче, чем она бы хотела. А она хотела. Примитивно, бездумно… Но у нее не было сил, чтоб помочь ему. Если б они были, то в его порывах не было бы смысла. Она уже давно была бы на нем. А он – в ней… Забыться, покориться… Кто бы мог подумать, что это так приятно? Покорность не наигранная, а вопреки. Опыту. Стремлениям. Желаниям. А он? Сосредоточен, серьезен? Ага, как же… Бесстыдно улыбается, заигравшись с ней… Сокурсница - зубрилка? Господи, благослови ее…. Еще… Пусть сильнее, больнее, жестче… Но вопреки: нежнее, осторожнее, замедленней… Еще…Резче, яростней, быстрей… Наоборот… Остановился, словно готовясь разбежаться. Убил ее непредсказуемостью. Силой своей и своей же слабостью… Пусть… Только бы быстрее…и дольше…и всегда! А потом даже мыслей не было… Смешалось дыхание, стоны, волосы и тела. Смерть. Сладкая, порочная, безрассудная… Страшно? Еще…. Семьдесят первая страница. Утром… Робко прикоснувшись к нему рукой, она шепнет: «Я тебя люблю»… Грустно улыбнувшись, он ответит ей тем же… Вот только была ли это она? Или та, что от нее осталась, когда маска умерла? ------------------------------------------------------------------------------------ Когда она устроила прощальную бывшему, он ее предупредил. Мало - завоевать. Это легко и примитивно. Нужно удержать. Это – уже вышка. Математика для взрослых. Удалось ли ей? Сказать трудно… Год, как сон. Ровно год. Сколько бы всего… Радости и беззаботного смеха. Отдых. Море и горячий песок. Только.. не морем ей запомнился этот отдых. Совсем не морем… Переезд. Уютное гнездышко для двоих. Длинный день молчания в разных комнатах. Ночь длиной в три дня… А потом он увлекся новым, а ей в этом новом места не нашлось. И стало страшно… Ведь главное - удержать. Это стало навязчивой идеей, смыслом. Высшей потребностью. В результате она стала еще большей одалиской, чем была когда-то. С той только разницей, что ее спектакль был только для одного зрителя. И он же был критиком и режиссером. Угадать желание и побуждения. Угодить и заставить расслабиться. Стать воздухом, которым он дышал и водой, которую он пил. Удалось ли? Год…Бесконечный. Вечный год. Они больше не ходят в кино, он не кормит ее мороженным. Он устает и все чаще вечерами молчит и хмуриться. А потом вдруг срывается в неудержимой, показной веселости и тянет ее в постель. Там у них все замечательно, лучше не придумаешь… Пока еще замечательно. Но против воли, она использует старые, давно отработанные и казалось, забытые заморочки. И он делает вид, что не замечает этого, а может быть, ему и правда нравиться… Она еще может соблазнить его. Иногда откровенно, иногда исподтишка. Она может заставить его день напролет думать о предстоящей ночи. Она почти стала воздухом для него… И он это понимал. И был благодарен. И верен. Она это точно знала, и вдруг непонятно от чего это осознание наполнило ее невероятной гордостью. Она его любит, и он любит ее. У них есть свой дом, который почти крепость и она в нем хозяйка, а он… Конечно, у него была и прежняя другая жизнь. И она выплывала иногда ожидаемо, когда он встречался со своим сыном. Иногда внезапно, когда он встречал старых подружек. У нее хватало такта и гордости выдержать их взгляды. Косые или любопытные, заискивающие или осуждающие…Почему то мужчин из своей прошлой жизни она встречала куда реже, а может, просто не придавала этим встречам такого значения. Ревновала ли она его? Еще бы. Пусть даже считала его неспособным на измену ей. Пусть даже знала о каждой проведенной им минуте. Кто бы мог подумать? Она…она так привязалась к мужчине. И готова, как кошка спать на его рубашках и тереться об него… Кто из них был воздухом для дыхания? Кто водой для питья? Она не знала. Но прошел ровно год. И однажды он просто не пришел. |
|
| Автор: | Совенок [ 02-11, 23:01 ] |
| Заголовок сообщения: | |
….Холодный осенний ветер подхватывает пожухлые листья и горстями швыряет их под ноги прохожему. Тот безжалостно топчет их, и листья, еще вчера бывшие отголоском цвета, солнца, тепла, хрипло скрипнув, рассыпаются грустным холмиком праха. Бесцветного, никому не нужного, увядающего. Им только и осталось – пара воспоминаний перед тем, как смешаться с пылью и исчезнуть. Но ветер, презрев их страдания, играет уже новыми листьями, а прохожий без тени сомнения наступает на следующих его жертв. И они умирают. Горстями, но сами по себе. И прохожий. Сам по себе… У его маршрута не было ни цели, ни смысла. Он уже замерз, ему уже приелось просто брести, вслушиваясь в шум далеких машин и смотря себе под ноги. Но возвращаться было некуда. Точнее, не было возврата к тому, куда он хотел вернуться. Ведь прошлое не возвращается. Прошлое- яркое, образное, волнующее… Наверное, он просто устал. Просто грустил о тех, кто ушел безвозвратно. И о тех, кого уже нет возможности вернуть. Сырой ветер, дующий в лицо, был успокоением. Почти забвением. Было все же приятно не ехать в собственной изолирующей от всех, да пусть от всех!, но не от ветра и света, консервной банке. И было все равно куда идти… Лишь идти. И все равно, о чем думать. Лишь бы не мечтать… Подхваченный направлением ветра, он иногда сворачивал с одной аллейки на другую. Там вместо кленов ветер играл березовыми листочками, а еще дальше росли елки… но ветер все равно выискивал, что кинуть ему под ноги… Ведь хруст никому не нужных листьев, умирающих под дорогими ботинками был приятен прохожему. Ветру он тоже нравился. Наверное, они были просто похожи… Прохожему было почти обидно. Он так давно не гулял в хорошую погоду. Неизменно жизнь ему подкидывала прогулки с компании метели, листопада, сырости или темноты. Вот и сейчас, не смотря на буйство красок - пустота. И парк ничем не отличается от того места, где он был утром, того места, где властвует глянцевость мраморных плит, сочность искусственных венков и обреченность вчерашних цветов. Тут тоже все увядает. Вверху, крона - еще силится жить, иллюзорно сопротивляется ветру и сырости. И только под ногами его – истина. Сброшенная листва. Жизнь, которая обречена закончится. Только стоит ли она всех этих мучений? Нет, у него не было побуждений гневить Бога или впадать в нигилизм. Он просто устал. Разуверился в силах собственных. В своем пути. В своих целях. Ему тяжело даже поднять глаза, чтоб рассмотреть вспышку света за поворотом…. Показалось? … Кленовые листья дышат золотом, ветки рябины полыхают багрянцем, сложенные в букет и удерживаемые с трудом двумя руками, они кажутся внесенными из другого мира, того самого, где еще осталось тепло, цвет и солнце. И он идет на этот свет… …а ветер-проказник придумал новую забаву. Он разгонялся с места и срывал с верхушек кленов самые красивые, ярко-желтые, иногда с зелеными или бордовыми прожилками листья, вьюжил их веселым танцем, а потом резко тормозил... Замирал. В наступившем затишье любовался, как листья точеной спиралькой, медленно кружась, опускаются на землю… Вправо- влево, шаг навстречу, поклон, коснуться черенком бывшего соседа по веточке, прощаются ведь, шаг назад… Навсегда. Закончив свой последний, блистательный пируэт, они опускались, покрывали листья пожухлые, уже умершие, ровным золотистым ковром... Прохожий, казалось и наступает по нему по-другому, осторожно, словно боясь причинить боль или повредить… Но это листьям так казалось. Он просто шел навстречу…Ветер понял это и прислушался…А может, ему и новая игра уже надоела. Оставалась лишь пара шагов. Прохожий вдруг замер… Зачем он так летел ей навстречу? Бред, блажь, глупость…Его другая ждет. Она подняла глаза… В них на искоркой промелькнула радость… Видеть его было радостно. Потом ее сменил испуг…Зачем ей его видеть? Потом все застелила грусть…У нее нет права его видеть… Она не сделала ни одного шага навстречу. …а ветру опять стало скучно. Что за смысл в неподвижности? Это бестолковым людям интересно смотреть друг другу в глаза... Это листьям приятнее просто телепаться на ветках. Ветру нужно движение… Он им дышит, питается, живет, думает, мечтает… Обрушился на них злым ураганом, добавил в и без того сырой воздух мелкой, холодной мрячки, жестоко рвал все листья без разбору, даже из ее букета. От обиды заскрипели стволы деревьев, и листья повалили вниз снегопадом. Некрасиво, беспорядочно, путаясь в обнаженных теперь уже ветках… Самые прыткие умудрялись задержать свое падение, зацепившись за еловые колючие лапы, и спрятав их темные иглы от ветра-разбойника… Ведь должен же хоть кто-то спрятаться? Уцелеть до зимы? Им ведь невдомек, что иголки почти вечны… Они видят их с весны до осени, и терзаются, что те встретят зиму без изменений. Листьям не узнать, что елки потом заботливо укроют иней и снег, и они проснуться в марте и забудут прежних своих соседей… Мир вокруг вдруг стал темным от туч и золотым от листьев. А прохожий просто заслонил и букет и девушку спиной и спрятал ее от золотистой этой темноты, и от сырости и от ветра… Она не отступила ни шагу назад. … В электрическом камине весело трещат искусственные поленья, наливаясь ровным лучистым теплом и даря его воздуху. На стене, украшенной деревянными темными панелями укреплен громадный аквариум и две толстые голубые рыбины лениво путаются плавниками в сильно разросшихся водорослях. Из динамика, спрятанного за барной стойкой, голос молодой ведущей бодро рассказывает о скором наступлении зимы… Столик в углу, у окна. Ей - кофе, ему - зеленый чай. Какой-то легкий десерт и пепельница не нужна. Нужна ваза для изрядно потрепанного ветром, но все еще красивого букета. Говорить, наверно, не о чем. Да и о чем говорить? Молчать тоже глупо. Зачем тогда все это? За окном свистит ветер, обиженный на прохожего, покинувшего его, а в камине весело трещат искусственные поленья. Ты как? Разозлившиеся на дежурную ее фразу глаза распахиваются, и он тут же осекается и стыдливо их опускает. Она помнит, знает. И где он был утром и почему ему так паршиво. И почему он бродит один по парку. И почему он зол на самого себя, что не заметил, как пролетел этот год, что последние месяцы просто жил, не задумываясь и забывая уже ушедших… Усмехается и пожимает плечами. Все в порядке. Она грустно кивает в ответ. Равнодушная девица притаскивает им заказ и расставляет все на столе. Букет устраивается на подоконнике и сразу теряется на фоне золотистой темени за окном…Но можно спрятаться за чашкой кофе. Глотнув и набравшись еще смелости, она спрашивает: Ты счастлив? И спрятавшись за чашкой чая, можно отвернуться, поглядеть в темноту и не отвечать. И можно долго рассказывать, о работе, о ребенке, обо всем и ни о чем. Болтать. С ней легко болтать. Она смеется. Улыбается, иногда даже кокетничает. Глупышка, улыбается он в ответ. И слушает ее рассказы. В темени не остается ничего золотого. По подоконнику бордо колотит хмурый дождь… Еще кофе, еще чай… Просто для того, чтобы быть счастливой самой, ей нужно знать, что он тоже счастлив. А ему - что счастлива она. Замкнутый круг. Еще одна чашка кофе и как-то незаметно потянулись друг к другу руки… Ливневый, неудержимый дождь стучит по подоконнику… Просто стучит. Запретное воспоминание…Помнишь? Легкая дрожь пальцев и блеск в глазах? Показалось… … Кленовые листья дышат золотом, ветки рябины полыхают багрянцем, сложенные в букет и втиснутые в стекло, они кажутся внесенными из другого мира, того самого, где еще осталось тепло, цвет и солнце… Помню… Когда стук ливня по подоконнику прекратился, они вышли на улицу. Разбухшие от дождя листья заглушали неторопливый их шаг. Горело всего несколько фонарей, освещая лишь центральные аллейки парка, где спали утомленные, истерзанные ветром деревья, но они свернули. Потускневшая темнота не расступалась им навстречу, но укутала их своими объятиями и спрятала ото всех. Ветер затих, прислушиваясь к стуку каблучков, стало холодно, и облачко пара вылетало из губ при каждом слове или выдохе. Где- то высоко рассыпались яркие блики звезд, и молоденький серп луны мелькал среди крон оголенных деревьев. Пахло елками, морозом, свежестью. Почти по-зимнему, пусть до зимы еще целый месяц. Вот так вдруг. Насмешка. Им было тепло. Полыхающий изнутри пожар еще отогревал их. Только вряд ли кто-то нашел бы в себе силы признаться в этом. Кутаясь в куртки и шарфы, они шли в ночь… Опять разговоры ни о чем и тихий ее смех, и ласковые его улыбки. Он был готов простить ей то, что она иронизировала над его увлечениями и не соглашалась с ним почти ни в чем. Она готова была до хрипоты спорить о деталях, но согласиться с ним в главном. Мальчишка! С восхищением фыркала она. Но видела, что он опять разочарован и пытается поломать свою жизнь, чтоб с наслаждением обустроить ее заново. Думая, что главное, это процесс покорения вершины. Обдумывание маршрута. Сборы. Подъем. Достижение цели. Глубокий вдох на верху. Удалось! Главное его удовольствие. Победа! Он столько раз тащился туда, в мифическое свое поднебесье, и в попутчиков своих он так слепо верил…Его так увлекало все новое, он видел в нем лучшее и считал, что знает, как из этого лучшего сделать совершенство. Ему удавалось. Но там, на вершине, дул все тот же ветер и совершенство горизонта, неба, высоты – неизменно ослепляло его настолько, что все созданное его руками, теряло красоту и осмысленность. И что тогда? Вниз и заново… Быстрее, сильнее… Туда, наверх, пусть разными тропами…Он еще верил, что дело в тропе, а не в самом пути. Девушка еще не знала, и не поверила бы , но вдруг, когда его, казалось, все устраивает и на твердой земле, он столкнулся с той, в ком уже видел совершенство. Идти никуда не нужно. Все рядом. Можно даже дотянуться… С каждой минутой все больше убеждался в этом, и с каждым ее ответом в нем росло желание сию минуту все поломать. Перекинуть ее через плечо, увести в Богом забытый край, где растут ягоды и льют дожди и встретить с ней рассвет. Принудить ее принадлежать ему и только ему. Сейчас и еще не единожды. Он не хотел думать о том, что будет, когда этот рассвет придет в следующий раз. Он уже не раз уходил так, в ночь, чтоб не вернуться. Вот он, рядом – бездонный горизонт ее глаз, и небесная прелесть ее тела, неповторимость и полнота ее сущности. О чем еще думать? Сбежать, взять ее не в попутчики, а насовсем… Она так хотела, чтоб ни думалось ни о чем. Ни о рассвете. Ни о дожде. Ей просто хотелось, чтоб он взял ее за руку. И эта детская прихоть заслонила собой все другие ощущения. То, что она замерзла, то, что скоро домой, то, что ему тоже пора…Он рассмеялся очередной ее шутке и мило, по- дружески, обхватил ее сжатую в кулачок, замерзшую ладошку своей. Ладошка сжалась еще больше, но стало теплей, и облачко пара влетело изо рта, а то, что она хотела сказать - мигом забылось. Она уже давно не помнила, как это? Целоваться в холод на улице? Да, и не знала, этого, наверное, никогда. Теперь и этого безумно хотелось. Совсем по-девичьи… и трепетала, словно с ней, с ним это в первый раз. И он это знал. По вздрагиванию ее губ, которых он не видел в темноте, по согретым им пальчикам, по дыханию, которое чуть сбивало ритм шагов… Смущался… Хоть и не в первый раз. Ведь так, рассудочно – впервые. Его почти кощунство - коснуться еще раз ее губ, провести рукой по волосам, позволить себе наглость и отпустить руки беспредельничать над ее телом… Пустить, казалось, забытый сон в жизнь…Убаюкать. Отточенными движениями, заученными порывами, диким желанием, всем, что заслонило отговорки… Ее почти предательство – забыть о долге и о слове, слушаться только заигравшегося в чужие игры тела, дать прорасти пышным цветом ростку, когда-то попавшему внутрь… Невозможность, просочившаяся в эту ночь? И подспудно – надежда, а вдруг, то, запретное, забытое – всего лишь миф, нереальность, но бред утомленного сознания, отравивший саму жизнь. Проверим? Просто, чтоб жить дальше и не оглядываться? Пусть даже в ее повседневности нет для него места. Пусть даже они никогда не встретят вместе рассвет, потому что еще час невозможности и ей пора будет домой. Позволить ему все, что он захочет, и разделить его путь. Хоть на миг, на секунду, на минуту, на этот час… Им казалось, что они ушли уже так далеко, но если бы они обернулись, то увидели бы освещенную тусклой лампой витрину кафе, которую украсил забытый там букет… … Кленовые листья дышат золотом, ветки рябины полыхают багрянцем, сложенные в букет и брошенные за стеклом, они кажутся внесенными из другого мира, того самого, где еще осталось тепло, цвет и солнце… …вы догадались? Да, именно оттуда. Из их собственного мира, огороженного от реальности ее сбивчивым рассказом о заболевшей подруге, в котором почему-то никто не усомнился, его выключенным телефоном, да просто захлопнутой дверью. Все. Заперлись. Дом его детства. Там было тепло. Ее отогревали его горячие руки, и настойчивые жаркие губы. Там рябило в глазах от многоцветья темноты и не выключенной лампы в прихожей. Там еще пахло лекарствами и сдержанной утренней печалью. Сквозь незакрытое окно доносилось повизгивание чьей-то сигнализации, и сырой холодок колыхал занавески. Она смутно помнила, что он говорил, что мама осталась у сестры, и что тут их никто не найдет. Он говорил что-то еще, всякий бред, лишь бы она не думала больше ни о чем. И ни о ком. Она не отвечала. Не уходила. Просто замерла, прижавшись. Уставившись в отблеск фонаря, отраженный на поверхности письменного стола у окна. Ведь это – грех, вдруг с четкостью пронеслась мысль в воспаленном ее сознании. Не в том, что измена. Да, и не измена это! Измена- это пошлость и банальность. Измена - это сбежать к любовнику в ночь, прикрывшись выдуманной историей о заболевшей подружке, это секс ради секса, а то, что сейчас происходит – это не секс. Секс- это скольжение по наклонной вниз, качели, на которых колышешься, вверх- вниз, захватывает дух, расслабляет тело. Приятное окончание длинного дня. Волнующее разнообразие дня выходного. Это - не качели. Это словно нераскрывшийся парашют. Но что же? Ведь не любовь! Она – счастливая женщина, она точно знает, что значит – любовь. Любовь- это утренний чай из одной чашки, это его рубашка давно ставшая ее халатом, это завтраки и ужины, которые не в тягость, это когда с радостью ждешь мужа домой и с нежностью впускаешь в свое тело. Что же делать? С этим? Что стоит рядом и обнимает ее? Ведь он не в тело ее просится, он уже в душу ее пролез. Вот так. Напрямик. Словно его туда звали и ждали там. Словно там его место. Там, где сейчас рука его спряталась и где холодеет от предвкушения и пылает от желания. Как же быть, если кажется, что, то, что сейчас происходит - это и есть сама жизнь? Слилась, сгустилась в одной единственной точке и замерла. Другой не будет. Она проживет ее сейчас, всю, а утром просто не проснется. Но ведь весь смысл этой краткой жизни и есть в том, чтобы заснуть. Рядом. Это – грех. Не прощаемый, потому что преступление против всей ее прошлой жизни, против всех ее принципов, против себя самой. Не возможный, потому что ему нет места в ее будущей жизни. Не допустимый, потому что… Потому что прежней она уже никогда не будет, а незнакомка, что откроет утром глаза, будет другой. Истерзанной и разбитой. И пусть. Выдохнуть и забраться ладошкой под рубашку. Все равно. Поздно. Балансируя на пике самой высокой из покоренных им вершин, он просто был счастлив. Было даже больно от этого самого, охватившего его до кончиков пальцев счастья. Вот оно, то, к чему всегда стремился. Все так просто и так понятно. Вершина. Апофеоз всему. Площадка, где могут поместиться лишь двое, но даже если б не поместились, он бы просто прижал ее к себе еще крепче и рухнул в пропасть, ни на мгновение не пожалев ни о чем. Но поместились ведь. И ветер ее теплого дыхания у его щеки, и совершенство ее тела, прижатого к себе так, что не вдохнуть, и непостижимость всех его впадинок и бугорков – вот она, его мечта. Дотягиваться уже не нужно, ведь она уже рядом. В нем самом. Как он жил до этого? Зачем он жил? Неужели только ради этой самой ночи? Такое долгое ожидание, но оно того стоит. Сейчас. Немедленно. Навечно. Вжать ее в себя, чтоб крепче, вдавить, чтоб ближе, спутаться губами, руками, волосами, сорваться вниз… Прочь все лишнее, прочь все… Вниз, скорее, в пропасть… И где-то высоко, в самом мифическом поднебесье они не просто стояли на пике самой высокой в мире вершины, они парили над ней, прижавшись, слившись, спаявшись как-то изнутри, что не понятно, как и чем они жили раньше. И где-то на земле ожили прижавшиеся друг дружке тела. Сбивчиво, мешая, а не помогая, стаскивали одежду, неловко, беспорядочно целуя оголявшиеся места. Как-то получалось, что все знакомо и понятно, словно они вот так сливались уже тысячи раз. Все так предугадаемо. Ей сейчас хотелось, чтоб он перестал ее целовать, ведь воздуха уже не хватает, а обнял покрепче, но так, чтоб не вдохнуть. Ему хотелось навалиться так, чтоб впитать ее в себя, чтоб дышать ее дыханием. И так и получалось. Обхватил ее крепче, на миг оторвав губы от губ, и подмял под себя на кровати. И уже от этого успокоился. Не сбежит. Теперь можно играть. Длинными ресницами, что щекочут его губы, когда он целует ее глаза, впадинкой на шее, под которой , ускоряясь закипает кровь, бретелькой, которая уже спущена вниз.Теперь можно даже передышку и выманить из нее взгляд. Завороженный, обращенный глубоко в себя, и еще глубже – в него самого. Можно лениво провести рукой по ее уже освобожденной груди и выманить еще и тихий стон. Потерять после него связь с реальностью и забыться. Озвереть от грохота пульса, что разрывает виски, да так, что ей остается только сдавить их, что есть силы. Захлебнуться от восторга, когда, оторвав руки от его лица, она вопьется пальцами в его плечи. Задохнуться дерзким и проникновенным поцелуем, что сметает все на своем пути. Пусть разгоревшийся пожар сожжет все на своем пути, и пусть! Не страшно. Любопытно. А если так? Пара витков вокруг затвердевающего комочка? Искорка? А так? Хороводом поцелуев по животу. Струйка пламени? А, может быть, так? Еще ниже, ты как? Огонь. Остановись. Немедля! Нет? Ну, тогда берегись…Родная моя… Моя. Сейчас и еще не единожды. Сквозь молочные хлопья утреннего тумана не видно почти ничего. Тротуарную плитку на несколько метров вперед, лужу, в середине которой гордо плавает только что слетевший с клена золотистый лист, упитанную городскую ворону, лениво прохаживающуюся по бордюру. Сквозь молочные хлопья утреннего тумана почти ничего не слышно. Иногда пронесется машина, с достоинством проедет первый маршрутный автобус, иногда донесутся шаги раннего пешехода. Незнакомка в распахнутой куртке, медленно скользящая сквозь него… Без цели и смысла, просто ради самого скольжения… Во всем теле - блаженная расслабленность, на душе – молочно белый туман. Как жить дальше? Она бы спросила себя, если б нашла в этом силы. Сил не было. Но как прекрасно было просто брести сквозь этот туман, где видно лишь на два метра вперед, и совсем не важно, что там дальше. Что дальше – она и так знает. Ее дом. Ее пристанище. Ее жизнь. Без надрывов и тоски, без сожалений и терзаний. Она сделала то, чего хотела всегда и только. Целую ночь прожила чужой жизнью, но ведь уже не ночь. С рассветом безжалостно отодвинулась от него, сладко спящего, утомленного не без ее усилий, заперла в эту ночь дверь и ушла. Пусть спит. Пожалеет ли он потом? Никогда не узнать. Зачем ей знать это? Это - было. И хватит. Еще пара кварталов и нужно об этом забыть. Запорошить медленно парящими в тумане листьями, растворить в молочной дымке. Этого - не было. Сон, глупость, блажь. Она сворачивает с тротуара в маленький скверик, дрожащей ладошкой собирает себе домой букет. Странно. Это были просто листья. Желтые кленовые, с коричневыми вкраплениями и зелеными прожилками, просто ветки рябины, просто умирающая листва. На мгновение закрывает глаза. Все кончено. Выпавшие из дрогнувших рук листья медленно опускаются на землю, ягодки рябины рассыпаются огненными слезинками. Но незнакомка еще успеет спрятать слезы в тумане. |
|
| Автор: | Совенок [ 07-11, 23:38 ] |
| Заголовок сообщения: | |
Над соседней вершиной пламенел рассвет. Он пришел исподволь, словно играя. Вначале потухли звезды, и небо налилось фиолетовой глубиной, потом разредилось прозрачной сталью, потом проклюнулось розовым, многократно отраженным от снега и окрасившим заодно и его. Было так красиво, что глаза уставали на это смотреть. На черные проталины и седые разводы на скалах, на елки, что покрывали весь склон соседней горы, на снег, что припорошил за ночь ту скалу, на которой они вчера решили заночевать… Волшебство, почти безумство. Тишина, чище которой нет и быть не может. Высота, краше которой может быть и есть, но ему не хотелось взбираться слишком уж высоко. Он просто хотел понять: какого это? Остановиться на полпути? О чем думаешь в этот момент? Глупец, он не подозревал, что можно вот так просто остановиться на самой середине пути и при этом чувствовать что-то, кроме стремления покорить поднебесную вершину… Что на этой самой середине можно жить. Дышать. Помнить. Осознавать. Любить. Да, черт возьми, тут тоже можно любить! Наверное, тут даже проще любить. Смотреть снизу на вершину, что возвышается совсем близко. Понимать, что в принципе, можно попытаться взобраться на нее, дотянуться. Исцарапав руки в кровь, а, заодно заработав пару ушибов и растяжений, сломав чего-нибудь, зная, что в любой момент можешь рухнуть вниз. Искалечить и тело и душу. Да, горячит. Да, смысл. Осознавать, что можно этого и не делать, ведь жизнь есть и на не столь высоких далях. Даже у подножья есть жизнь. Рядом тоже есть жизнь. Она может быть грустной, а может быть радостной. Может приносить страдания, а может – удовольствия. Ее можно прожить в одиночестве, а можно – разделить. Пусть, мечталось совсем не об этом. Не об этой. Что ж… Пожалуй, именно тогда, на рассвете, он наконец-то понял, что нужно смириться. Ведь все зависит от… Нас самих? Но над соседним пиком пламенела заря… Яркая, сочная, таинственная, как сама жизнь. Он не спал всю ночь. Сначала - пытался, потом понял, что бесполезно. Укутавшись в теплую куртку, натянув перчатки, капюшон и плед на плечи, он просидел всю ночь у костра. Его приятель мирно продрых в палатке. Далеко внизу, в елках на противоположном склоне выли волки. В тысячах километров от него кому-то тоже не спалось. Иногда, он это отчетливо чувствовал, но чаще запрещал себе об этом думать. Когда рассвет твердо заявил о себе, из палатки послышалась возня, потом тихое беззлобное ругательство, а потом из нее вылез его приятель. Высокий, ладный, со светлыми глазами и длинной челкой, выбивающейся из-под капюшона. От него на щеке осталась вмятина, потому что он не снял его даже ночью, глаза припухли и тут же сощурились от яркого, почти малинового солнечного цвета, бьющего в глаза. - Красиво, правда? – поинтересовался Полуночник. Такой же высокий и ладно сложенный, но темноглазый и темноволосый. - У тебя кофе есть еще? – деловито оглянулся в поисках термоса Проснувшийся. – В палатке я его не нашел. - В кармашке сбоку. - О! Точно… -обнаружился термос. - И как ты умудряешься все запоминать? - Работа у меня такая…. - Так и у меня… Но мы ж не на работе. – Парень отхлебнул из крышки термоса пару глотков ароматного кофе и довольно вдохнул морозный горный воздух. – Да, красиво тут…. - А я тебе о чем, - улыбнулся Полуночник. - У меня есть предложение, - ухмыльнулся его проснувшийся собеседник. – Ты сейчас вспоминаешь, куда я дел фотоаппарат, потом мы делаем пару зашибических снимков на фоне этой красоты, потом ты рассказываешь, что с тобой происходит, а потом мы сматываемся отсюда. - Ты же вчера хотел взобраться на самый верх? – съехидничал Полуночник. - А сегодня я хочу назад в гостиницу, в горячую ванну и к жене под бок. Имею я право? Отпуск то всего на неделю…А мы тут торчим. Я отоспаться хочу. Имей совесть ,а? Свой долг друга я лично уже выполнил, дотащился по почти отвесной скале с палаткой за плечами. - По отвесной? Ты хотел сказать пришел сюда по протоптанной лесной тропинке. - Тут выли волки, - твердо заявил, попивая кофе, окончательно проснувшийся. - Я точно слышал ночью. Я даже думал, что они тебя съели, а потом выглянул и увидел, что ты сидишь у костра. Ты что не боялся? - Неа. - А? Ты в этом смысле….слышал я одну историю. Давай, рассказывай. - О чем? - О том, что происходит. О том, почему у меня последнее время чувство, что если б я не знал бы так долго тебя и еще одну особу, то решил бы, что я вламываюсь в самый неподходящий момент и мешаю вам выяснять отношения. Ты ее обидел чем? Что твориться? - Хочешь, не в бровь, а в глаз? Тоже мне стрелок, - отвернулся Полуночник от ставших серьезными голубых глаз. - Я слушаю тебя, о моя Шахеризада! – и он подпер щеку рукой и впился взглядом в своего приятеля. |
|
| Автор: | Совенок [ 13-11, 23:16 ] |
| Заголовок сообщения: | |
По наитию или вопреки? Он мог стать Богом или Дьяволом. Убийцей или праведником. Ангелом или …. Или. Это в том, другом мире, он мог стать кем угодно. Прожить чужую жизнь и успокоиться. Забыться. В этом, реальном, в котором он мог быть честен сам с собой, он стоял в шаге от самой реальной из всех пропасти. Со дна ее, усыпанного острыми камнями, чуть припорошенными залежавшимся снегом, поднимался туман. Еле осязаемое ресницами движение воздуха будоражило кровь. И думалось, что сделай он этот шаг, воздушные потоки подхватят его, и сами по себе поднимут ввысь. Прямиком, словно такой же сгусток молочного, дымчатого тумана… Словно птицу. Тогда, наконец-таки можно будет расправить руки, глубоко вдохнуть и … рухнуть? Да, здесь, на середине можно жить. Любить. Здесь только мечтать невозможно. Разве что о том, как некая сила извне все решит за него. Выберет и цель, и маршрут, и средство доставки. А чем не исконно русская мечта? Ну-ка, по щучьему веленью… Вот только, что делать, если цель не согласна с его выбором? Коварный вопрос. Почему? Не любит. Возможно ли это? Да. Почему нет? Ведь далеко не первая, что отказывает ему. Но тогда есть «почему» еще коварней. Почему всякий раз она поддается ему, а стоит на мгновение отпустить – закрывается, окутывает себя непробиваемыми оковами, а его – сетями, что невозможно распутать, только содрать. Выдрать. Ласковые, волшебные сети… Словно ее распутавшиеся волосы на его лице… Любит? Страшно ответить. Страшно задать. Почему отступает? Почему позволяет и ему и себя вязнуть в болоте других отношений, обязательств? Ведь до счастья… Всего полпути, тяжелого, убивающего, но ведь там, на вершине они будут счастливы и воскреснут… Ходить кругами и требовать объяснений? Не помогает. Вернуть все в своей жизни на свои места и жить дальше, словно ничего и не было? Не помогает. Жить? А зачем? От встрече к встречи. Иногда отвлекаясь на повседневность, иногда - на мелкие бытовые радости. Иногда получая удовольствие от работы, иногда -превращая ее в обязанность. И любовь превращая в обязанность. Буднично все. Серо. Снова как у всех. А, когда он делал первые свои шаги, было ужасно весело. Все горело и наполняло жизнь оттенками и смыслом. И беззаботностью. Может, просто сменить направление? Или взять и все разрушить? Одним словом. Одной фразой. Он бы сделал это, но вот насмешка. В ее глазах он прочитал немую мольбу. Отступил. Остановился. Ровно на середине, которая могла бы быть перепутьем, но только ни началом нового пути. Куда-то делось солнце. Небо затянуло голубизну серой драпировкой. Припрятало ее до лучших времен. Откуда не возьмись, небрежным строем подтянулись облака. Сначала перистые, легкие, потом потяжелей, с серым, снеговым отливом. Где-то в вышине промелькнули крылья парящей в небе птицы. Вот если бы… Его приятель гонял белок. Разобидившись на то, что разговор скомкался и ушел в сторону, он занялся делами более насущными. Фотографировал двух почти ручных неугомонных рыжиков, бесившихся в еловых зарослях, собирал палатку, чертыхаясь и разговаривая сам с собой, клятвенно обещая, что как только они вернуться, никакая из всех возможных сил не заставит его изменить данному вчера слову и затащить его на каток… в отместку за этот поход. Потом вдруг на миг стало почти темно, даром, что утро. И повалил снег. Густыми ажурными снежинками покрывая и черные проталины, и серые разводы скал, и елки. Все стало нарядным и сказочным. Снегопад в горах… Что может быть прекраснее? И… опаснее? Особенно, если из двоих путник один ушел в себя и забыл про опасность, а второй поглотился внешним миром и не догадался о ней. |
|
| Автор: | Совенок [ 17-11, 22:59 ] |
| Заголовок сообщения: | |
Ей снилась смерть. Какую ночь подряд врывалась в подсознание, вытесняла собой перелистывающиеся картинки дня ушедшего, навеянные им ассоциации из давно пережитого и надежного спрятанного под обычными дневными мыслями. Врывалась белым маревом, воздушным, холодным, надвигалась с глухим рокотом на нее, обнаженную и беззащитную, а потом поглощала в себя… Миг надвигающегося ужаса, а потом это даже пьянило, это было избавлением, но там, за чертой упорядоченного хаоса, вместо забвения обострялись все чувства и было еще холоднее, чем мгновение назад под одеялом, еще острее захлестывало чувство вины, еще больнее было от тонких смертоносных иголочек совсем по другому впивающихся в тело… Это было совсем не так, как когда он терся о нее щекой. Теперь все было не так. Все разделилось на «до» и «после». По ней пробегала волна ужаса, а потом отступала, оставляя за собой щемящее чувство потери и соль во рту, словно она долго- долго плакала. Она просыпалась, дрожа и скрутившись в клубок, и плакала по настоящему. Тихонько, в подушку, хоть хотелось громко, навзрыд, заламывая руки и катаясь по кровати. Еще больше хотелось проснуться до того, как волна пройдет сквозь нее, но каким-то внутренним чутьем она даже сквозь сон помнила, что это невозможно. Ее никто так не смог бы разбудить. Она не стала бы сама просыпаться. И она пыталась не засыпать, лежала, уставившись в темноту и повторяя заученные когда-то монологи, но слишком утомительны были ее дни, и все равно глаза закрывались, чтобы распахнуться спустя час или два и снова рыдать. Глупо, по-бабьи, рыдать в подушку. Неделя., вторая бессонницы и ей удалось привыкнуть к этому сну. Именно тогда смерть стала казаться ей совершенством. Белоснежная, манящая, она вдруг обернулась самой изысканной красавицей, кто придумал, что она должна быть отвратительной? Она, поистине, совершенство. Ведь это избавление. Оставалось только с отчаянным упрямством спрятать глубже в себя то, от чего хотелось избавиться на самом деле.. В ее глазах появилась некая грусть, которую все приняли за усталость, за то, что она слишком многое взвалила на себя. Ее движения потеряли живость, а улыбка – искренность, но это заметила только она сама, и хватило опыта, чтоб скрыть свое поражение. Она ведь всегда казалась себе сильной. И что? На сколько хватило ее силы? На то, чтоб однажды удержать его в рамках, которые почему-то казались ей абсолютно неважными в ночь падения с собственного пьедестала? Или в ночь ее настоящей жизни? Чтобы дать ему понять, что продолжения у этой жизни не будет, в ту ночь погибла мысль, которой не суждено было родиться? А что делать с тем, что он влюблен? Он влюблен. Так явно и так безрассудно, как никто и никогда не был в нее влюблен, так отчаянно, что готов все разрушить, стоит ей только поднять на него глаза и взглянуть открыто. На какие-то доли секунды ей и хотелось поднять глаза, но захлестывало отчаянье, накатывала истерика и она его отпускала. Прогоняла. Больше всего на свете надеясь, что он не уйдет. Больше всего на свете страшась этого. Не желая губить его жизнь, в которой видела его счастливым и умиротворенным. Не желая губить свою жизнь, которая приносила когда-то умиротворение ей самой. Не желая становиться причиной боли и страданий для других. Она почему-то упрямо заботилась о чувствах других, близких, но других, а не о своих собственных. Утром просыпалась и жила на зло. Варила кофе, приводила себя в порядок, краткими урывками между работой умудрялась заботиться о своем доме и о своих близких. С остервенением пытаясь доказать себе самой свою силу. Падая в кровать по вечерам от слабости, но не отмахиваясь от нежности близкого, но другого и … … снова снилась Смерть. Совершенная красавица, сотканная из миллионов мерцающих лоскутков, наполненная холодом и безысходностью. Пронеслась по ней, заглушила тихим своим рокотом, привычно вытравила из души все живое и покатилась дальше. И вместо того, чтобы плакать до рассвета, она выбралась из одеяла, ушла на кухню. Выискала в ящике кем-то позабытую пачку сигарет, убрала цветы с подоконника, открыла окно и закурила. Выдыхала терпкий колючий дым в ночь и любовалась, как на освещенной слабым фонарем улице падал снег. Миллионы мерцающих холодных снежинок, каждая из которых – тоже совершенна сама по себе. Вдруг до нее донесся отраженный рокот прокатившейся где-то далеко волны, колыхнуло в лицо первым настоящим морозом и снегом. Она, выдохнув просто воздух в ночь, похолодела изнутри. Снег, колючий предатель-снегопад, пропущенная мимо ушей новость о штормовом предупреждении, вдох облегчения от того, что он будет далеко от нее хотя бы несколько дней… где-то заныло глубоко изнутри и нахлынула настоящая, реальная безысходность. Ветер колыхал занавески, цветы мерзли на столе, в руках тлела сигарета… |
|
| Автор: | Совенок [ 22-11, 23:16 ] |
| Заголовок сообщения: | |
Спускаясь по отлогим склонам вниз, увязая в сугробах, которые уже навалили по колено, они смеялись. Так задорно и искренне. Поводом для очередного приступа хохота могло стать что угодно: воспоминания о школьных проделках или впечатления об общих знакомых, лавина, соскользнувшая по соседнему склону, разрядившаяся мобилка или то, что когда сугробы стали достигать бедер, до них дошло, что сбились с пути… Снег валил и валил… Отдельные снежинки вместо причудливых хитросплетений льда стали похожи на комки ваты, они оседали на ветках и камнях, на их капюшонах и рюкзаках, а самые отчаянные норовили уцепиться за ресницы и это тоже было смешно. Смешными были усталость и ранние сумерки, смешными были белки и воющие по ночам волки, и вершина горы, похожая на диковинного зверя, что проглядывала сквозь кроны деревьев, и разбившийся термос… Иногда они замолкали, но тишина удручала и, чтоб разредить ее, в ход шли снежки и подножки. Потом они и сами становились похожими на двух ходячих сугробов, обтрушивали друг друга и снова смеялись… Сказывалась бессонная ночь и напряжение последних дней, и хроническая усталость от привычного ритма жизни. В лесу, устилающем отлогие склоны горы, было так тихо и так спокойно, что все это мигом обострилось, и отгородиться можно было только одним: заразительной, местами наигранной шутливостью, иногда наивной по-детски, иногда до жути пошлой… Такой, которая могла рассмешить двух взрослых мужчин, еще помнивших себя мальчишками. Порой сквозь смех все же пробиралась задумчивость . Один размышлял , что может быть, действительно стоит снова жениться? Здесь и сейчас эта мысль впервые не показалась ему кощунственной. Почем нет? Ему нравится, от души нравится его девушка, а она так искренне его любит… Почему нет? Они вполне могут быть счастливы. Сделать это тихо, только для своих, а потом можно и раздуть грандиозной сплетней… Они хорошо ладят вместе, даже теперь, не смотря на его нахлынувшую депрессию, и, может быть, тогда вся эта боль по-настоящему раствориться в суете проведенных вместе дней и станет легче? По настоящему легче, а не вопреки? Может быть, в этой самой семейной жизни есть что-то, чего он раньше не рассмотрел, не распознал, и именно из-за этого остальные продолжают держаться вместе, не взирая на то, что любовь прошла, и пришла новая? Да, и потом, никакая эта не любовь, блажь, наваждение какое-то и только! Попытка примерить на себя чужую шкуру, которую, как оказалось, так просто не сорвать. Но пора. Уже пора! Брак-это будет правильно и понятно, логично и обоснованно… Брошенная той, другой, почти ненавидимой в ту минуту, перчатка…. Вызов. Это будет! Решено! Второй вдруг неожиданно для себя понял, что самое главное, что у него в жизни есть -это его семья, его ребенок и важнее этого нет ничего и быть не может. Он отчасти был даже благодарен за это затянувшееся путешествие, потому что осознание этого факта в череде будничных дней стало ускользать от него, стало затмеваться другими, вызывающими интерес и любопытство встречами… И думалось ему, что главное- доползти до жены, а потом…потом у них будет самый настоящий отпуск, пусть длинной всего в оставшиеся до работы четыре дня, но он сделает все, чтоб они ей запомнились надолго, и чтоб дальше так было всегда. Это будет! Решено! Они добрались до обитаемых мест только тогда, когда совсем стемнело, и уже глубокой ночью – до гостиницы, но спать не хотелось, и до рассвета они напивались, не пьянея, и снова смеясь. Когда первый сунул мобилку в сеть, то обнаружил с десяток вызовов и одну единственную SMS-ку от номера без имени: «Ты в порядке?». Обречено свалившись в кровать, ответил лаконичным и шаблонным «Да», и уснул без сновидений. Второй заказал билеты, чтоб улететь как можно скорей. Каждый осуществил задуманное. Перчатка была брошена в безликой толпе общих знакомых, которую он осматривал ленивым взглядом из-под чуть нахмуренных бровей. Выискал свою жертву и высокомерно улыбнулся, привлекая к себе ближе свою спутницу, так и лучившуюся изяществом. Жертве хотелось съежиться, исчезнуть сию же минуту, но вместо этого она безмятежно улыбнулась ему в ответ. Бумерангом. Второй был просто счастлив, и с упоением желал этого всем своим близким. |
|
| Автор: | Совенок [ 29-11, 16:01 ] |
| Заголовок сообщения: | |
Кто бы мог подумать? Они с таким упоением играли в театре абсурда… Самозабвенно выписывая сценарии «случайных» встреч, в совершенстве демонстрируя отрепетированное на досуге (которого почти не было) равнодушие, осточертело впитывая каждую мало-мальски значимую детальку, чтобы потом, в одиночестве (в котором они никогда не оставались), извлечь из памяти, прочувствовать, обдумать, пережить… Ей: черные уголья глаз, упрямо сжатые губы. Вызов, горечь, боль… Ему: дрогнувшая рука, тонкая ниточка-морщинка на лбу. Безысходность, ловушка, страх… Они честно пытались его загасить, костер, горящий на льдине. Он – щепками из непрошеных воспоминаний. Она - лоскутками из растерзанных снов.. Они пытались. Костер дымил, осуждая, а потом искрился все сильнее и лед не думал плавиться… И что? Удалось? С маленьким уточнением. Ей - в самолетах и поездах, среди чужих людей и новых знакомых, которые не знали ее – прежнюю и не могли спросить: а что с тобой происходит? Ему – среди того, что хоть чем то напоминало о ней, в мире, в котором всегда было у кого спросить: а как у нее дела? Занимательный капкан! Лабиринт для пятого класса. Можно пройти его, как положено, выползти и, может быть, даже радоваться свету, солнцу, снегу, решившему таять в декабре, щебету городских птиц… Можно – перемахнуть ограду, наперекор, и, может быть, тьма исцелит? Выживать тайком, жить взаймы, существовать наполовину, а вдруг пронесет? Вот только, как бы так случилось, чтоб они вышли одновременно, чтоб встретиться на выходе? Одновременно приползли или перемахнули? Герой-наблюдатель, изучавший эту ситуацию после зарисовки куда более внимательной жены, которую он сначала пропустил мимо ушей, а потом вдруг ужаснулся ее правоте, мечтал надавать обоим пощечин. Ей – за то, что поддалась. Ему - за то, что осмелился. Глупец. Они столько раз убивали себя сами… Так методично и так безжалостно. Разве напугали их пощечины? Тем более того, кто промолчит? Вдалеке ей стало казаться, что лучше будет, если она приедет домой, сядет в свое любимое кресло у окна и во всем сознается. Тогда, хоть одна боль, от осознания обмана, утихнет. Но кода она возвращалась, у нее не было на это сил. В разлуке ему грезилось, что лучше бы он вышвырнул свою память о ней на помойку, и жил сам для себя. И для другой. Он швырял их в ночь, но та безжалостным кинжалом напоминала ему то, о чем он мечтал, а с мечтой слишком больно расставаться. Если не мечтаешь, то… И они снова «случайно» встречались… Беседовали. Что-то обсуждали. О чем-то спорили. Делились планами. Неловко прощались. Впитывая, вдыхая, запоминая и истлевая… Домашнее задание. Ей: что-то делать с тем, чтоб в его присутствии у нее перестали дрожать руки и, наверное, уже стоит поменять крем для лица… А главное, забыть его умиротворенное лицо в ту ночь, когда он засыпал рядом с ней… Она просто сентиментальная дура! Да, и как она могла увидеть его лицо в темноте? Наваждение, глупость, блажь! Ему: унять перестук сердца и желание! Забыть о том, что она принадлежала ему, была его , извивалась и целовала его, как последняя распутница… Забыть, забыть… и улыбаться, черт возьми! Разжать губы и улыбаться… Закрыть глаза, чтоб не видеть! Только слух и обоняние… И тогда уже кажется, что не сидит напротив, а он ведет ее куда-то в ночь, сквозь ненастье, пожары и ураганы, лавины и листопады, через саму жизнь…И никуда она не уйдет. И не забыть! Завтра она улетает. Две недели спустя. Вечером. Уточнить время. Приятель смолчит. И к черту все остальные мысли!!! Можно выдохнуть, и вслушаться в ее голос, в его запах, и слова просто бессмысленный заполнитель пространства. Слова- они для других, для тех, кто случайно оказался рядом. Они их отвлекут. Им останется тепло, соединившее их, понимание, напугавшее их, нежность, убивающая их… Так много. Господи, как же это много. И как невыносимо мало… |
|
| Автор: | Совенок [ 07-12, 16:34 ] |
| Заголовок сообщения: | |
Кто бы мог подумать? Где-то в глубине его поселилось новое существо. Чужеродное, назойливое и ненасытное. Чаще всего оно скручивалось тугим комочком и напоминало о себе лишь теплой тяжестью под солнечным сплетением, но иногда вдруг распрямлялось стальной пружиной, вспарывало внутренности, обжигающей волной ударяло в виски, с грохотом обрушивалось в пах, а потом вибрировало колкой мыслью под кожей: « не моя»… Что-то непонятное, незнакомое, будоражащее. Бескомпромиссное и яростное. Ревность. Никогда раньше не испытываемое. Ну, «не моя» и что? Только то, что не моя, а значит и не стоит никаких усилий. Куда лучше обратить внимание на другую добычу, более доступную, или легкую, или заманчивую… Не легкодоступную, а именно заманчивую…Настоящую. Заменить. Стержень его жизни, его уважение к самому себе. Незаменимых людей нет. Остальные – просто не стоят его внимания. Настоящая женщина - не может принадлежать двоим. Не может предавать одновременно и любовь и кров. Но, ведь она - тоже настоящая…живая! «Не моя…» Не получалось больше заменить. То есть получалось, даже на деле, пусть с усилием и с затратой сил моральных, физических, фантазии и чувственности попавшей под руку, и существо утихомиривалось ненадолго, а потом коварным червячком из него выползала новая мысль: а если она поступает также? Услужливое воображение рисовало яркую картинку перед глазами, звук ее дыхания в ушах….Он уже знал, что можно нарисовать. Заново… Краткое затишье после ее отъезда, комок в груди при встрече, и в сердце толи тяжесть, толи боль при расставании… «Не моя, не моя…» Парадокс, но он не называл никак это существо, для него оно было диковинкой, странной вегетативной реакцией, необъяснимой прихотью, глупой блажью, но не ревностью. И любовь его не называлась им любовью. Оберегая то непонятное, что творилось с ним, от шаблонов и ярлыков, он боялся, что вытащи это на свет, осознай, измерь и классифицируй и оно померкнет. Как не больно было, сладость от случайных, и не очень встреч, бессонницы, и тягучего ожидания была слаще… Сладкими были воспоминания, и сладостными – предутренние, мелькающие сквозь дрему, картинки, пока вместе с ними не пробуждался спящий под сердцем паразит и не начинал ворочаться… «Не моя, не моя, не моя…» Да, и беда его была в том, что самым страшным оказалось не существо, поглощающее неподвластные рассудку завихрения его души, и не закономерная случайность их встреч, и не привычная горечь разлук, а постоянное осязаемое присутствие ее в его жизни. Еще вчера они болтали в переходе телестудии, а сегодня она в тысячах километров, но он запоминает, что должен ей рассказать, и знает, что из этих новостей ее удивит, что развеселит… От чего она нахмурится, а от чего – смутится. Он возмущается, застряв в пробке по пути на работу, и разговаривает сам с собой, но обращается - к ней. Он забывает, что сегодня ел на завтрак, но точно помнит, что они заказывали, обедая вместе в последний раз. Он привычно загоняет мысли о ней перед сном, и привычно просыпается под них… Просыпаясь с обрывком обращенной к ней фразы, и думая потом: а что же она ему ответила бы? Это попахивало сумасшествием, отдавало явной патологией и требовало лечения. Удвоенные дозы работы, утроенное внимание собственным близким, десятикратно усиленная увлеченность собственным! мирком, и надо же! Отпустило. Он вглядывается в рассвет, бьющий в окно, а чудовище спит, и разговаривать приятнее с людьми реальными… Может, просто выспался наконец-то, без этих утомительно-тягучих ночных разговоров? Ощутил наконец вкус завтрака, осознанно натянул на себя привычную, высшей степени элегантности робу… Был нежен, предупредителен при прощании и более чем внимателен в пути. Очнулся, пристегивая ремень в самолете, которым она улетала всего четыре дня назад. Тот же рейс, и, может быть, тоже кресло… Иначе как объяснить витающий, едва уловимый ее запах? Наваждение, бред, блажь? Ясность сознания, освободившегося в миг от мыслей, рассуждений, отголосков и отговорок. Весь короткий полет, состоящий из подъема и снижения, только успело заложить уши – и посадка. Вспугнутые самолетом птицы, парящие над зданием совсем недавно отремонтированного аэропорта в этой забытой Богом глуши… Редкие, колючие снежинки, падающие на поднятое вверх лицо… Вместо дождя. Ковыль, ровными волнами струящийся от почти неосязаемого ветра. Его цвет, многократно выжженный солнцем и размытый дождями, сливается с сизым цветом неба, и все, что в мире осталось цветного - красный циферблат часов на здании, черные точки ворон в вышине… Вместо ягод. Им останется тепло, соединившее их, понимание, напугавшее их, нежность, убивающая их… Так много, Господи… Как же это много…И как невыносимо мало… |
|
| Автор: | Совенок [ 11-12, 20:05 ] |
| Заголовок сообщения: | |
Кто бы мог подумать? Конечно, она знала, что так бывает. Одноклассницы и сокурсницы, подруги и коллеги исправно снабжали ее подобными историями, да и собственная, горячо любимая профессия позволила ознакомиться с опытом мировой культуры по данному вопросу. С душой, сознанием изначально было проще. Выдержка у нее была потрясающая, самообладание – на зависть. Мысли удавалось забить проблемами и работой, странные шевеления под сердцем - проигнорировать, сны -….это сложнее, но мало ли что и когда ей сниться? Она дама впечатлительная, ранимая, тонкая. Сны она великодушно оставляла на своей совести. Что было делать с фактом предательства главной ее собственности? С телом? Ей были подвластным мельчайшие группки мимических мышц на лице, и движения ее пальцев были точны и гибки, и походка безукоризненна, и работоспособность – укор для многих, а голос- мог будоражить и расслаблять одновременно. На лице можно было намалевать любую мордашку, и все остальное лишь подчеркивало желания очередного режиссера, иногда раньше, чем он понимал это сам. Но было нечто тайное и унизительное, с чем она справиться была не в состоянии. Даже тогда, когда сама себе в этом призналась. Пряталось глубоко, а стоило им встретиться – захлестывало почти до боли, до долго сохраняющейся глубинной тяжести, до странного, неподвластного словам томления… Ее впервые в жизни чисто физически настолько влекло к мужчине, что она готова была переступить все свои моральные принципы, да, что там переступить! Она дошла до того, что наступила бы на них, и даже не обернулась потом. Сначала она не верила. Мало ли! Гормональный фон, усталость, она придумывала себе тысячу оправданий! Потом проводила эксперимент: может, это лечиться? Подобным, но с другим? Родным, знакомым, искренним? Результат оказался ложно положительным, она это сразу поняла, устыдилась своего порыва, и решила обернуть усилия в другом направлении. Только уехала по –дальше, на всякий случай. Потом думала, а может, это у нее теперь будет всегда? На любого? Следственный эксперимент ограничила проверкой на прикосновения и дружескими посиделками с чашкой кофе. После нескольких попыток отбросила подобное сумасбродство и нажила себе в круг поклонников троих милых молодых людей и одного пожилого, но влиятельного в местной дыре ловеласа. На этом остановилась и перевела дыхание. Спорт, работа, еда, книги… Встречи, банкеты, перелеты. Не думать, не мечтать, не забываться! Не считать дни в разлуке , не обращать внимание на то, что больше всего на свете стало желанно. Это стало откровением. Для нее. Она заводилась от любого прикосновения, а иногда – просто от взгляда или ощущения его близости. Оборачивалась – и словно с нее медленными пластами опадала кожа, оголяя тысячи рецепторов. Самые крупные из них реагировали на случайные прикосновения, центростремительно неслись вверх, центробежно возвращались едва уловимым румянцем на щеки. Самые мелкие – реагировали на его взгляд. От них зачиналась тягучая вегетативная реакция: сердце убыстряло ход, кровь неслась во всех направлениях, задерживаясь в самых неожиданных или ожидаемых местах, дрожали руки, подгибались коленки, голос хрипнул, зрачки расширялись, в горле пересыхало, и почти неуловимо подрагивали губы… Может, просто в поисках других губ… Сладкая, томительная пытка. Она знала, чего хотела… Ощущать стук его сердца, знать каждой клеточкой, что происходит с ним, ощущать поддержку его рук, его губ, слышать его голос, их на двоих порыв, слияние, водоворот, забвение, вместе… С самого первого своего неосознанного прикосновения к нему, с пробуждение в его руках, не этого ли она хотела? Влечение, желание, порыв? Сама жизнь? Высокопарно? Любовь? Но что тогда было раньше? Вопросы, от которых не хочется жить… В далекой, Богом забытой дыре, на четвертый день утомительно- тяжелых съемок, она вдруг оборачивается и натыкается на его тень в простенке.На взгляд: чуть высокомерный и тут же извиняющийся, чуть дерзкий и тут же ласкающий, наивный и грешный одновременно. Неузнаваемый в безликой толпе, там - они просто тени и не более. Она идет к нему навстречу, медленно, хоть хочется бежать со всех ног, безропотно вкладывает руку в его ладонь, хоть хочется тянуть его ладонь себе на сердце, безоговорочно уходит за ним следом, хоть идти почти нет сил… Странная истина открывается ей в тот момент: любовь многолика… |
|
| Автор: | Совенок [ 18-12, 15:09 ] |
| Заголовок сообщения: | |
Колючие снежинки сначала обернулись тяжелыми студеными каплями, а потом, когда стемнело, превратились в громадные снежные хлопья . За окном завывал ветер и свет фонаря, бьющий в окно, давно потускнел. Свечка, горевшая на тумбе, прошипев что-то возмутительное, погасла. Может, ей просто стало стыдно освещать то безобразие, что происходило в полуметре от нее, на широкой, еще днем безупречно убранной кровати и вокруг нее. Это был единственный протест материального мира против того, что с ними творилось. Все остальное смолчало. Толи от удивления. Кто бы мог подумать, что они, оба правильные до скучности, дотошные до занудства на это способны? Толи от возмущения. Кто бы мог подумать, что они, рассудительные до черствости и на это способны? А, может, от восхищения? Они, какие бы ни были, талантливые, восхищенные, внимательные и окрыленные друг другом и на это все-таки оказались способны. Наперекор. Несколько часов счастья. Почему нет? Разве совместима любовь и предрассудки? Лучше загасите свои возражения. Время предрассудков прошло. Для них – прошло. Пока – прошло. Город затих сладким предутренним сном. Изредка пролетали машины, прогудела сирена скорой помощи, прошелестел первый трамвай. Тишина на них действовала пугающе. Тогда они замирали, прижавшись друг к другу, лишь для того, чтобы разогнаться перед следующим безумством и наполнить ее тихим шепотом, срывающимся дыханием, перестуком сердец в унисон… Разве так бывает? Грани придуманного кем-то многоугольника, сложившиеся в две параллельные прямые, которым взбрело в голову пересечься . Невозможно? Они это даже не пытались доказать обратное. Это стало банальной аксиомой. Они – безумные, но пересеклись. Почему нет? Не-воз-мож-но? Что ж, может и невозможно, как невозможна его яростная нежность и ее нежная ярость, его пылкое проникновение и ее проникновенная пылкость. Не-воз-мож-но? Они выбросили из лексикона ненужное более «не»… Все стало возможным. Для них – возможным. Пока – возможным. Свечка загасла, город затих, ночь уже отступала. Угомонившись, оба старательно делали вид, что спят. Она, прижавшись к нему спиной, укутавшись его рукой и одеялом. Лежала на боку, разгоряченная, утомленная, почти измученная жаром от одеяла и от него, но и не хотела раскрываться или отстраняться. Уткнувшись в подушку, думала о том, что сейчас ей почему-то совсем не хочется от него уходить. Даже в душ, чтоб смыть с себя все следы этого безумия. От того ли, что где-то в глубине еще теплился огонек желания, от того ли, что вдруг захлестнуло ощущение безопасности и полного покоя. Расслабленности. Словно это не тело устало, устала душа, требует передышки и отказывается подчиняться ставшему ясным, но безразличным к угрызениям совести сознанию. Она упивалась этим покоем. Ей не хотелось уходить. Даже для того, чтоб все пережить еще раз, осмыслить, устыдить себя. Слишком дорого ей дался прошлый ее побег. Тогда, под утро, странным образом открылась еще одна истина: от себя не сбежишь, не спрячешься, не закроешься. Все предопределено. Судьбой ли Богом ли? А, может, ими самими? Она лежала, под одеялом и его рукой, словно под раскаленной печкой, и в этом жаре снова загоралась застуженная ее душа вместо погасшей свечки и освещала все вокруг. Пусть даже ее свет был виден только одному. Но виден. Да и горел только для одного. Вздрагивали ресницы, она улыбалась в предутреннюю темноту и чуть сжимала его руку. Признавалась в любви. Долгие месяцы, скрывая это от самой себя, бесконечные недели отстраняясь от этого, теперь она призналась ему в любви раньше, чем самой себе. Поражение было сладким. Любовь была сладкой. Но взрослой, с горчинкой. Все равно быть им вместе или нет, она пошла бы на край земли за ним. Куда бы он ее не повел. Откуда бы ей не пришлось уходить. Кто бы мог подумать, что и так бывает? И бывает ли? Он улыбался в темноту. От того ли, что впервые за долгое время спал всю вчерашнюю ночь, от того ли, что слишком многое случилось за сегодняшний день, сна не было. Хотелось еще обнимать ее, но, как-то изнутри понимая, как важна ей эта предутренняя безмятежность, он ее отпустил. Позволив себе почти кощунственную роскошь обхватить ее плечи, и иногда, когда она вздрагивала, он сжимал их и притягивал ее к себе сильней. Убаюкивал. Между ними возникло какое-то увлажнено- обособленное пространство, но отпустить ее он не мог. Слишком дорого ему далась прошлое ее бегство. Она была такой теплой, утомленной, уютной. Она принадлежала сейчас ему, и он отчего-то верил, что так она могла принадлежать только ему и никому другому. Он всегда будет ее ревновать к другому, другим, но теперь, зная, что она ни с кем и уже никогда не будет так откровенна, так близка. Словно его продолжение, только его, когда-то давно потерянное и заново обретенное. Теперь уже навсегда. Что бы не случилось, чтобы ей не причудилось утром - теперь уже навсегда. Сражение сыграно, победители бездыханнее потерпевших… Разве мог он ее теперь отпустить? Свою любимую. Свою. Любимую. Когда рассвет осмелился ворваться в окно и заполнить комнату матовой дымкой, он осторожно перевернул ее к себе. Уложил себе на грудь, гладил ее волосы, осторожно водил рукой по спине и плечам. Она обхватила его рукой, прижалась крепче. Если только еще можно было крепче. И улыбаясь серой рассветной дымке, целуя ее макушку, он тихо шептал : «Родная моя…» впервые не расстраиваясь, что она не слышит. Он повторит ей эти слова потом, когда она проснется. Потом. Ведь все только начинается… Кто бы мог подумать, Господи? Кто бы мог…. Утром, когда они проснулись, зима им на радость сотворила свой любимый фокус. Превратила мрачный серый город в новогоднюю открытку. И все было так, как положено: сугробы, розовощекая детвора с санками , огни гирлянд, которые вдруг стали уместными, украшенные елки и ранние, веселые сумерки, пахнущие мандаринами и морозом… _________________ |
|
| Автор: | Совенок [ 30-12, 18:33 ] |
| Заголовок сообщения: | |
Послесловие. Как оказалось, построить новый мир гораздо легче, чем разрушить старый. Новый возводился сам по себе. Способствовал опыт, а может быть, некое трепетное отношение к происходящему, и собственный изолированный мирок каждого из них – расширился и пополнился новым жителем. Это было не в тягость, а совсем наоборот. Это было радостно, словно переменка из школьных лет во взрослой жизни, это будоражило, словно летящий в небе воздушный змей. Сказывалась новизна и некоторая присущая ей горечь разрушения прежнего, забываемого, а еще - радость взаимного обладания. Куда же от него деваться? Оно было. Радостное. Будоражащее. Почти невозможное, а потому - еще более прекрасное. Ты - во мне, я – в тебе. Смысл жизни, полная гармония . Такая обычная и такая неповторимая. Они ведь почти смирились с тем, что их любовь останется лишь мечтой, и надо же – стала реальностью. Оказалась еще прекраснее, полнее и ярче, чем мечты. Наперекор остальному миру. И каждый день они добавляли новых кирпичиков в стены своего дома: привычку будить его, целуя в нос, ласковое нападение и издевательство ее щекоткой по утрам. Завтраки, которые не в тягость, молчание или смех, которые от души. Его домашняя рубашка – ее любимый наряд, ее полотенце с цветочным узором, постоянно присваиваемое им. Чай из одной чашки, сон под одним одеялом. Им было весело вместе. Легко, слаженно. Наверное, именно так, как должно было быть. Старый мир словно расстроился. В одной части остались недоумение, проклятия и затаенная, а наравне с ней и излишне афишируемая боль. Это был мир самых близких когда –то им людей, большинство из которых считали, что хорошо знали их побуждения и мотивы и их самих, а потому не приняли, или не хотели принять. Ведь по всему выходило, что они изначально в них ошибались, признавать столь серьезную ошибку было ох как горько. Пророчили разочарование, угрожали, высмеивали. Это было ожидаемо и закономерно, а потому – заранее выкована броня и поднято забрало. И все равно, сталкиваясь с ними, они приползали друг к другу израненными, почти испепеленными – за исцелением. Раз за разом. И словно птицы из сказки – воскресали, упиваясь этой собственной, разделенной любовью. В другой части – случайные знакомые, безликая толпа, партер. Они почему-то радовались за них, причем радовались искренне, утверждали, что всегда знали, что они созданы друг для друга и желали им счастья. Это было странно для них самих. Как можно было раньше связать их судьбы, если они сами никогда их не связывали? После бури, после первого столкновения с реальностью, как бы ни были они уверенны в обретенном, их обуял холод, и надо же параллельно с ним, из ниоткуда – тепло. Пусть бесконечно менее значимое для них самих, но оно тоже было важным. Теперь многое не важное раньше приобретало смысл. С этим теплом тоже нужно было примириться. Примерить его на себя. Осознать. И исцелиться от него тоже было нужно. В друг друге. В том, что для них самих стало откровением: все началось раньше, много раньше, чем они сами это почувствовали. И это увидели кто угодно, кроме них самих. Грустно было принять то, что они могли пройти и не заметить, расстаться и потерять. Ответом, они просто добровольно привязывались к друг другу еще крепче, чтоб не расставаться больше никогда. Странное это было побуждение « больше никогда». Разве что-то столь эфемерное может быть вечным? И он ерошил ей волосы и со смехом упрекал: что может быть более вечным, чем любовь? Разве ни одна движет миром? Разве не благодаря ей он существует? Разве любовь не есть сама жизнь? Спорить было бесполезно. Да и она не хотела спорить. Она теперь и сама осознавала, что есть жизнь и что есть любовь. Третьей части было все равно. Ее населяющим были равно не интересны ни они сами, ни их личная жизнь, ни окружающий их ореол скандала. Тут им и удалось затеряться. Тут они устраивали свой собственный мирок. Не замысловатый и уютный. В нем многое было не по правилам, а часть – даже наперекор прошлому опыту, но в нем считались, спорили и соглашались, мечтали и плакали, а главное любили. И вот, она вспоминала с удивлением для себя, что, когда-то валясь от усталости, она могла заснуть где угодно. В гримерке, в машине, просто в кресле. Больше не могла. Потому они старались не расставаться надолго, и эта суета перед сном стала самым сокровенным, оберегаемым и желанным. А он с удивлением думал, что раньше ему нравилось побыть одному, спрятаться, закрыться, чтоб снова стать самим собой, собой – тем, кого все хотели видеть. По ночам, когда город затихал, а они только возвращались в свой новый дом, она скручивалась клубочком на его коленях, и было так уютно молчать и гладить ее волосы, что другого одиночества он себе и помыслить уже не мог. Только так, только вместе. Из этого всего вдруг родилась почти идеальная любовь, такая для которой нет ничего невозможного. Мысли, побуждения, планы, мечты – делились на двоих и тут же на двоих умножались. И наверное, от того, что им так много пришлось оставить и многое – потерять, они вдвойне ценили то, что им было подарено. Судьбой ли, а может быть банальным стечением обстоятельств? Впрочем, это ведь и есть судьба. Ведь могло же ничего не быть. Они еще вернутся в мир публичный. Пройдет время, и с их выбором привыкнут считаться. Пройдут годы и на ее подоконнике вырастут новые цветы взамен увядших где- то. Пройдут недели, и их закружит хоровод новых событий, планов, надежд. Но пока – отсчитывая последние минуты уходящего года, они понимали, что, прежде всего этот год станет для них годом ожидания. Продолжения их любви. Продолжения их самих. И это будоражило. Приносило радость надежду и покой. Все закономерно. И сладко ей было засыпать всякий раз прижавшись к нему спиной, и чувствуя, как он уже захлопнув до утра ресницы, гладит ее по животу. Сладко было просыпаться раньше и осторожно выползать из-под его тяжелой руки. И сладко ему было мчаться домой и знать, что тебя там ждут. Всегда ждут, даже если ее там сейчас нет. Брошенный халат, невымытая чашка, неубранная с утра постель. Было некогда. Спешили. Бывает. Жить они не спешили. Это было самым главным их уроком: жить настоящим и благодарить судьбу за это эфемерное, непонятное и загадочное. То, что с ними случилось. Беречь это свое украденное, почти невозможное. Счастье. |
|
| Страница 1 из 1 | Часовой пояс: UTC + 3 часа |
| Powered by phpBB® Forum Software © phpBB Group http://www.phpbb.com/ |
|