Палата

Название: Сумерки цвета лазури. Часть первая
Рейтинг: PG-13
Герои: Андрей, Катя, Рома, Аня, Вадим, Рита, следователь
Пейринг: Андрей/Катя
Жанр: мелодрама/драма с элементами детектива, продолжение НРК
Форма: рассказ. Действие происходит в одном и том же доме (за исключением некоторых моментов) в течение нескольких дней.
Благодарность: Мурлыке, Кимми

Примечания: По мотивам французского фильма 1968 г. «Бассейн» с Аленом Делоном и Роми Шнайдер.

После событий, показанных в сериале, прошло три года. Расхождение с сериалом: Андрей и Катя женаты, но детей у них нет.
------------------------------------------------------------------------------------

1

Где-то в небе парила птица. Он точно помнил – минуту назад он видел её: она взлетала всё выше и выше и постепенно превратилась в маленькую чёрную точку… Взглянув на неё, он снова закрыл глаза и лениво размышлял о том, что, несмотря на все суетные проблемы, в мире всё устроено очень гармонично и недаром природа лишила людей возможности летать. Вместо крыльев людей поднимает ввысь воображение… И чего ему надо? Разве у него есть не всё, что может сделать его счастливым?..
А теперь, когда он снова приоткрыл глаза, над ним была лишь безоблачная синева южного неба. И он, смеясь в душе над своим непонятным сожалением от того, что не увидел в небе птицу, перевернулся на живот, с наслаждением после долгого неподвижного лежания на спине в несколько быстрых, сильных движений преодолел расстояние до бортика бассейна и, вынырнув, встал прямо перед ним, приглаживая мокрые волосы.

***

Они снимали эту виллу третье лето. Вилла принадлежала знакомым родителей Андрея, и те однажды предложили сдать её за хорошую цену. Отдохнув здесь спустя год после свадьбы, Катя и Андрей уже не хотели ехать в отпуск ни в какое другое место. Этот волшебный уголок на Лазурном берегу, расположенный вдали от больших городов и магистралей, словно приворожил их своими тишиной и обособленностью. Вынужденные по работе быть всегда на виду у людей, они отчаянно нуждались в возможности побыть наедине друг с другом – не наспех, утром, собираясь на работу, и не валясь с ног от усталости вечером, а вот так, как сейчас, как здесь, - проводить вдвоём, только вдвоём, долгие, неспешные дни… плавать в большом бассейне, наполненном тёплой прозрачной водой… утомлёнными, разморенными после жарких схваток любви, лежать часами у бассейна под нежным, неопасным сентябрьским солнцем - и ни о чём, ни о чём не думать…
А в этом году это было особенно важно для него. С ним что-то происходило, и он всё силился понять – что именно, но никак не мог ухватить чёткую мысль, она всё время ускользала от него. И не мог понять, в чём причина его смутного раздражения, тревоги и даже тоски, ставших теперь почти постоянными его спутниками.
Ему ничего не хотелось, ничто не радовало его. Раздражало общение, тяготила работа. И только одно было неизменным, только одно оставалось ярким, волнующим, необходимым. И он, ухватившись за это, ограничил свой мир чёткими рамками, за которые в последнее время не мог и не хотел выходить.
Пару месяцев назад, придя с работы, он словил себя на том, что чувствует какое-то смутное беспокойство, какая-то досадная мысль сидела в подсознании и никак не хотела отпускать его. Потом, вспомнив и проанализировав весь прошедший день, он понял: это началось после того, как, выйдя из конференц-зала после переговоров с поставщиками и прикрывая за собой дверь, он случайно услышал, как одна из гостий с какой-то насмешкой в голосе произнесла ему вслед: «А супруг госпожи Ждановой вовсе не такой грозный мужчина, как о нём говорили. Даже безобидный, можно сказать… Вот с ней надо держать ухо востро!». Неприятное ощущение кольнуло его в этот момент – и пропало, растворилось в ворохе других проблем и забот. А потом вернулось снова и мучило его весь день своей неясной подоплёкой… Супруг госпожи Ждановой! Надо было столько сил отдать этой компании, стольким пожертвовать, чуть не потерять из-за неё самое дорогое, что было у него в жизни и без чего вообще не стоило бы жить, чтобы в итоге услышать такое!..
Он гнал от себя эти мысли, но с того времени они, как назло, снова и снова находили себе подтверждение: то ли во внимательном взгляде сотрудника банка, переводящего глаза с его жены на него и обратно, то ли в каких-то случайных, не имеющих целью обидеть оговорках знакомых, то ли в настойчивом желании почти всех партнёров компании иметь дело именно с Катей, и только с ней, и их вежливом игнорировании его как полноправного представителя компании… Но самым неприятным было отношение его матери ко всему этому, а вернее – то, что её мнение полностью совпадало с этими его навязчивыми мыслями о собственной несостоятельности. И она высказывала это мнение вслух, не боясь, что это может ранить кого-то, и причиняла ему при этом настоящую боль.
Но и это ничего не значило бы для него, если бы не затрагивало того, что было смыслом его жизни, благодаря чему он уже несколько лет чувствовал себя самым счастливым человеком на земле. Ведь недостойные мысли, завладевшие им в последнее время, словно бросали тень на его счастье, омрачали его, и он злился на себя за них, чувствуя, что, продолжая думать об этом, он в какой-то степени предаёт свою любовь к Кате, её любовь к нему и саму её - его жену, его Катю.
Но при этом он понимал, что она не имеет отношения ко всему этому и поэтому ни в коем случае нельзя нарушить безмятежный покой её любящей души. Ведь она существовала в его сознании отдельно от всего остального мира, в том числе и от всех его личностных проблем. Она была в его снах, в его сердце, в его коже и дыхании, и сознание того, что это всеобъемлющее обладание ими друг другом оставалось нетронутым и нерушимым, что бы ни происходило, вселяло в него надежду, что он справится со всем, чем жизнь вздумает ещё испытать его.
Он любил наблюдать за ней, когда знал, что она не видит этого, и замечал самые мельчайшие перемены, происходившие в ней день за днём их совместной жизни. Она всё больше расцветала и созревала как женщина и становилась ещё притягательнее, ещё желаннее. Все затаённые, только угадываемые, только обещавшие будущий расцвет в пору их знакомства черты и движения постепенно обретали силу, раскрывались и заявляли о себе – неосознанными, мимолётными, едва уловимыми мазками, от которых у него перехватывало дыхание и начинал вдруг хрипнуть голос.
Из-за своей скромности она не поверила бы ему, скажи он ей об этом, да он и не говорил ей. Зачем? Она ведь и так знала, что значит для него, что с каждым годом он любит её всё больше и больше… Она действительно перестала бояться своего неверия, она пересилила его – он теперь точно знал это. А ведь первое время после свадьбы следил за ней, словно кошка за мышью, за каждым её взглядом, за каждым её словом, и сердце его замирало от страха всякий раз, когда ему казалось, что в глазах её промелькнуло сомнение, что она недоговаривает чего-то, признаваясь ему в своей любви… Он знал теперь, что она верит ему по-настоящему, умом, а не только сердцем, как было когда-то, и от сознания этого любил её ещё больше, ещё сильней.
Гармонию эту нарушало только одно обстоятельство, и у него сердце просто кровью обливалось, когда он видел, как расстраивается она каждый раз, узнав, что её мечта иметь ребёнка так и остаётся мечтою. Для него самого это не имело такого значения – он настолько был поглощён ею, настолько сознавал, что ему и целой жизни не хватит, чтобы насытиться ею сполна, что не мог полноправно разделить любовь к ней с кем-то ещё, с каким-то другим человеком, пусть даже этим человеком был бы его собственный ребёнок, его сын или дочь.
Но он хотел того же, чего хотела она, и мог быть счастлив только тогда, когда была счастлива она, и поэтому, конечно же, тоже хотел ребёнка и тоже расстраивался и разочаровывался. Целенаправленное лечение из-за постоянной занятости откладывалось месяц за месяцем, к тому же врачи не находили у них обоих каких-либо патологий и делали ставку на распространённость таких случаев, когда беременность наступает только через несколько лет совместной жизни.
Но здесь, на этой вилле, окружённой горами, за которыми блестела синяя гладь моря, они забывали обо всём – обо всём, что могло принести огорчения, что тяготило, обязывало, давило. В доме, в котором никого, кроме них, помощницы по хозяйству и человека, следящего за домом и бассейном, не было, они чувствовали себя как на необитаемом острове – и были счастливы.
Он успокоился, загорел, стал всё чаще улыбаться. Исчезли напряжение и гнетущее тоскливое чувство, владевшие им в Москве. Он чувствовал в себе силы со всем справиться, ведь рядом с ним была она – а это было самое главное.

***

Катя лежала на нагретой, словно отполированной солнцем, широкой поверхности бортика бассейна, на животе, закрыв глаза и повернув голову лицом к деревьям, растущим за домом вокруг бассейна. Несколько секунд Андрей с нежностью смотрел на неё, потом, отойдя чуть в сторону, быстрым движением подтянулся на руках из воды и сел на бортик рядом с ней.
Из лёгкой дрёмы её выдернуло его прикосновение. Он легонько провёл пальцами по её спине от шеи… Пальцы наткнулись на препятствие в виде тесёмок купальника, осторожно потянули за конец одной из них и, после того, как узел распался, продолжили свой путь по освобождённому маршруту… Катя пошевелилась, улыбнулась, не открывая глаз, и пробормотала: «Мокрый…»… Андрей поднялся на бортик, сделал несколько шагов и лёг рядом с ней, обняв её одной рукой и почти прикрывая её своим телом. Её лицо было близко-близко, он мог дотянуться губами до её губ… Но он не делал этого и просто с улыбкой смотрел, как смешно морщится её нос, когда ей становится щекотно от прикосновений его руки к её боку, как она не может сдержать улыбку, сознавая, что он смотрит на неё, и веки её трепещут, но она всё равно мужественно не открывает глаза… И наконец, как раз в тот момент, когда она приоткрывает губы, чтобы сказать что-то, его губы приникают к ним, словно притянутые волшебным магнитом, и ловят её дыхание и слова, которые так и не были произнесены…
Прислуга их жила в другом крыле виллы и пользовалась отдельным входом. Но волей-неволей иногда и мадам Бертье, и Жан-Поль становились свидетелями того, что им видеть и слышать никак не полагалось. Сначала они тихонько подсмеивались над хозяевами и даже сплетничали об этом друг с другом, но потом, как истинные французы, отнеслись к происходящему философски и просто в буквальном смысле закрывали глаза на происходящее, поспешно удаляясь в свою половину дома. И только Жан-Поль иногда не мог сдержать недовольства и бурчал под нос что-то о том, что ему никогда не удаётся вовремя почистить бассейн и поменять в нём воду…
…Её руки, словно птицы, взлетают над ним, чтобы снова опуститься на его спину и вжаться в неё горячими пальцами. Она стонет, иногда - чувственно и страстно, а иногда – жалобно, почти по-детски, и он прижимает её голову к своему плечу, словно говоря ей: «Ты в безопасности… Я с тобой… Я держу тебя…»… А потом… Одно слаженное движение их сплетённых в клубок тел - и она оказывается прямо над ним, и её спутавшиеся длинные волосы щекочут ему лицо, и у него кружится голова, когда он смотрит на её грудь… Кожа на ней светлее остального тела, но всё же не белая, всё же успевшая загореть: слишком часто эта грудь остаётся обнажённой…
А потом – долго лежать, тесно переплетясь, возвращая друг другу дыхание и стук сердец… И волосы её волной почти полностью накрывают его лицо, и он гладит её по спине, словно убаюкивая, и она время от времени дотрагивается ослабевшими, распухшими губами до его шеи… И наконец… Ей - подняться, сесть на бортик бассейна, осторожно опуститься в воду, не без сожаления смывая с тела горячую и пахнущую им, родным, влагу другой – тёплой и ласковой, но равнодушной… Ему – встать на бортике, вытянув руки, и стремительно прыгнуть в воду, войдя в неё почти бесшумно, почти без брызг… И обоим – оказавшись в воде, подплыть друг к другу и снова соединиться, словно двум частям распавшегося на время единого целого…

***

- Мадам, к телефону!
Они уже хотели идти в дом, как услышали голос мадам Бертье, и удивлённо переглянулись… Кто может беспокоить их – здесь? Может быть, что-то случилось? По дорожке от дома к бассейну спешила мадам Бертье, держа в вытянутой руке Катин мобильный телефон… Андрей внезапно нахмурился и произнёс:
- Не отвечай…
Она снова удивлённо посмотрела на него, но всё же взяла протянутый мадам Бертье телефон и тихо сказала:
- Я слушаю…
Он видел, как лицо её оживилось, тревога исчезла из глаз.
- Уже в Левилле? Хорошо… Конечно, приезжайте… Мы будем рады! Может, дать трубку Андрею, он лучше объяснит, как доехать?.. Знаешь?.. Хорошо… До встречи!
Она нажала на кнопку и с радостной улыбкой подняла на него глаза.
- Ну вот, а ты испугался чего-то. Это – Роман, он сейчас в Левилле, с другом и сестрой. Я пригласила его к нам.
Андрей продолжал исподлобья смотреть на неё, нахмурившись. С лица её сбежала улыбка, и она растерянно проговорила:
- Я думала, ты обрадуешься…
- С какой стати? – вдруг с какой-то злостью сказал он, и она поразилась перемене, происшедшей с ним. – Зачем нам кто-то? Тебе плохо со мной? И почему он звонит тебе, а не мне?
Растерявшись и покраснев, она стояла, молча глядя на него… Он вдруг смягчился, устыдившись своей вспышки, и, притянув её к себе за руку, крепко обнял и прошептал:
- Прости, Катюш… Просто… Я не хочу никого видеть, понимаешь? Не хочу ни о чём думать, ни с кем разговаривать…
Она подняла к нему лицо, и он, увидев, что она чуть не плачет, клял себя в душе последними словами…
- Я же не знала, Андрюша… - сказала она. – Я думала, тебе будет приятно. Ну, хочешь… Давай я позвоню ему и скажу, чтобы не приезжал…
- Нет-нет, не надо! Пусть приезжает, раз уж позвали…
Лишь бы она не расстраивалась… Если для неё это важно, если она рада гостям в доме, то и он не будет сопротивляться, не будет ей мешать.
Потом, уже сидя в доме, в гостиной - большой комнате с камином и окнами во всю стену, за которыми вдалеке был виден бассейн, и вытирая полотенцем волосы, он спросил её:
- Кстати, а что за друг? Он ничего не сказал?
Она покачала головой.
- Просто сказал, что они путешествуют по югу и случайно узнали, что мы здесь… Мы же в прошлом году ему рассказывали, помнишь?.. Странно, а я и не знала, что у Романа есть сестра, - задумчиво проговорила она.
Андрей поморщился.
- Он сам-то знал об этом? Видел её раз в пять лет, когда ездил в свой город… Она вроде бы намного младше его. Даже странно, как это он с ней поехал отдыхать… Ты точно поняла – именно сестра, не кто-нибудь другой?
Она, не выдержав, рассмеялась его простодушной иронии.
- Не «кто-нибудь другой», я уверена… Я пока слово «сестра» могу отличить от других слов! Хотя, конечно, с таким одичалым Робинзоном, как ты, в этом раю, где не нужны слова, могу и растерять свои способности к языкам…
Он с нежностью посмотрел на неё.
- Ты не растеряешь… Тем более здесь. Что я со своим французским буду делать, если ты всё забудешь? Только и знаю, что "шерше ля фам"…
Она рассмеялась ещё громче.
- Это больше как раз Роме подходит… Или нет? – и она лукаво взглянула на него.
- Да… - сказал он. – Ведь я уже нашёл…

------------------------------------------------------------------------------------

2

Катя и мадам Бертье уже почти закончили накрывать на большой стеклянный стол, стоящий между двумя длинными, обитыми белой мягкой тканью, диванами в гостиной, как за окнами вдруг послышался визг тормозов и многоголосый шум. Посмотрев в окно, Андрей ухмыльнулся: интересно, обрадуется ли теперь его жена... А она обернулась к окну и застыла ошеломлённо: у входа в дом стояли три открытые машины, из которых один за другим вываливались подвыпившие гости. Несколько девушек и молодых мужчин в шортах и майках шумели, громко обменивались шутками и вообще, похоже, чувствовали себя здесь как дома... Многоголосицу перекрывал зычный голос пьяного Малиновского, приглашающего всю эту ораву в дом.
Катя бросила растерянный взгляд на Андрея, но он был спокоен и даже улыбался.
- Я так и знал, что этим кончится... Это в его духе. С другом и сестрой! Он бы ещё маму с папой приплёл... Принимай их теперь, а я посмотрю... Я не удивлюсь, если он их всех здесь спать захочет положить.
Она недоверчиво отмахнулась, как от шутки:
- Ты преувеличиваешь... - Но всё же со вздохом добавила: - Где же мы продуктов на них всех наберём? - И, с надеждой посмотрев на мадам Бертье, повторила это по-французски. Та заверила её, что запасов алкоголя в доме хватает, а если не хватит, то можно дополнить пивом, а бутерброды она просто сделает поменьше, вот и всё. После этого мадам Бертье удалилась на кухню, и в этот момент на пороге гостиной возникла фигура Малиновского. Широко улыбаясь, он заорал:
- Андрю-ю-юха! Катенька! Приветствую!
Андрей и Катя переглянулись. Андрей, всё так же иронично улыбаясь, остался сидеть на диване, а Катя поздоровалась с Романом и пригласила его войти. Подойдя к дивану, он протянул Андрею руку и после рукопожатия плюхнулся рядом с ним на диван, возбуждённо оглядываясь по сторонам.
- О, какое гнёздышко вы выбрали! Неплохо! И это всё - ваше?
Андрей хмыкнул.
- Нет, чужое... Малиновский, включи мозги! Ты зачем столько народу сюда привёз?
Роман попытался сосредоточить затуманенный алкоголем взгляд на Андрее.
- Дружище, да разве это - народ? Это - так, народишко... Но вы не волнуйтесь, они все вечером уедут... О-о-о, а вот и Анюта, и Вадим! - заорал он, увидев входящих в комнату молодого человека - коренастого, широкоплечего, примерно их ровесника, - и высокую стройную черноволосую девушку лет двадцати трёх.
После сумбурного, сбивчивого знакомства, во время которого Роман всё время норовил увести разговор в какие-то только ему ведомые дали, гости уселись на диван, стоящий напротив, с другой стороны стола. Вадим был трезв; казалось, он вообще не пил ни капли, в отличие от своего друга. Девушка смущённо опускала глаза и говорила мало.
- А где же остальные? - спросил Роман, протягивая руку, чтобы взять со стола бутылку виски. Андрей опередил его и, открыв бутылку, разлил виски по стаканам.
- Насколько я понял, в бассейне, - широко улыбнувшись, произнёс Вадим. - Просто обалдели от того, что здесь есть бассейн, и решили все разом искупаться.
Лицо Андрея дёрнулось, и он бросил взгляд на Катю. Но она не заметила этого, в этот момент говоря что-то Ане. Тогда он, приподнявшись и подавшись вперёд, посмотрел в окно: девушки, сорвав с себя тот минимум одежды, что был на них, уже плюхались в воду и весело перекрикивались с оставшимися стоять на бортике бассейна парнями. Он снова повернулся к Роману и, мрачно глядя на него, медленно проговорил:
- Иди и вытащи их оттуда.
Малиновский непонимающим взглядом посмотрел на него.
- В смысле?..
- То, что слышишь. Им нечего делать в этом бассейне. Я запрещаю пользоваться им.
Роман и Вадим переглянулись, и Вадим поспешно произнёс:
- Я сейчас пойду, позову их. - И, поднявшись, вышел из комнаты. Андрей смотрел в окно и видел, как девушки одна за другой выходили из бассейна по лестнице, некоторых за руки со смехом вытаскивали парни...
- А что такое, Андрюха? - развязно спросил Малиновский, оглядывая его. - Ты что, не с той ноги встал?
Андрей промолчал и, взяв со стола стакан с виски, одним махом опрокинул всё его содержимое в рот. Может, хоть так станет полегче и он примирится с тем, что происходит. Ну, нельзя же, в самом деле, как старый дед, брюзжать всё время и жаловаться на жизнь... Иногда и расслабиться надо, вот так, как Малиновский, как все эти люди.
Катя включила музыку. Гости разбрелись кто куда, танцевали, пили... Вадим пригласил Аню, и, танцуя с ним, Аня пристально смотрела из-за его плеча на Рому и Андрея, сидящих рядом на диване.
Роман продолжал внимательно вглядываться в Андрея, и Андрей, тоже посмотрев на него, понял, что не так уж он пьян, как кажется, и что веселье его было искусственным и гипертрофированным... Тоже стареет. И никуда от этого не денешься.
- Как жизнь? Как дела в "Зималетто"? - спросил Малиновский, вертя в руках стакан с виски. Он почти не изменился за эти полгода, что они не виделись. Стильная стрижка, дорогая одежда, беззаботный взгляд... И всё же есть в этом взгляде что-то такое, что отличает его сегодняшнего от прежнего и знакомого.
- Отлично, - ответил Андрей. - Компания процветает.
Роман усмехнулся.
- Ну, так Катюшиными стараниями...
- Что ты имеешь в виду? - посмотрев на него в упор, без улыбки, спросил Андрей.
- Ничего... - Рома спокойно встретил этот взгляд, лицо его было безмятежным. - Только то, что ты и сам знаешь: Катя - лучший президент всех времён и народов... - И он открыто улыбнулся ему, и Андрей отвёл глаза, ругая себя за подозрительность. Что он вообразил себе? Малиновский остаётся Малиновским, а ему самому надо просто избавиться от своей навязчивой идеи, иначе так легко и с ума сойти...
Улыбаясь, к ним подошла Катя. На ней были брюки из мягкой шуршащей ткани и белая шёлковая блузка без рукавов. Она наклонилась к его уху, сказала, что ненадолго пойдёт наверх - надо ведь заняться комнатами для гостей, и вышла из гостиной.
- Ну, а ты как? Ты как вообще во Франции оказался? - спросил Андрей, с усилием выплывая из тёплой будоражащей волны, привычно обдавшей его от её близости.
Рома помолчал немного, проследив глазами за Катей.
- Лучше некуда, - самодовольно осклабился он, развалившись на диване. - Можешь поздравить меня: месяц назад я стал компаньоном Новицкого, и теперь я - генеральный директор и собственник компании. Как тебе? - И он подмигнул Андрею, улыбаясь.
- Поздравляю, - сказал Андрей. - Нет, серьёзно, поздравляю. Значит, увольнение из "Зималетто" пошло тебе на пользу... Ну, а здесь всё же как оказался?
- Да Вадим всё звал, звал... Он уже пять лет в Париже живёт, осел основательно. А тут Анюта как раз в аспирантуру поступила... Ты Аню помнишь? Ты же её видел...
- Смутно... Да и видел я её мельком. Она же быстро домой уехала, не выдержала твоего образа жизни... Ну, или ты не выдержал... - улыбнулся он.
Роман рассмеялся.
- Будем считать, что напополам. Ну вот, она узнала, что я во Францию еду, и захотела поехать со мной. А я что, мне не жалко... Она - девчушка уже вполне взрослая, ей нянька не нужна... Побыли в Париже пару дней, рванули в Монте-Карло... - Он немного помолчал, рассеянно улыбаясь, видимо, вспоминая какой-нибудь разгульный кутеж в монакском казино... Андрей смотрел на него и думал о том, как же всё-таки далеко они ушли друг от друга... так далеко, что вернуться уже невозможно.
- Потом очутились в этом вашем Левилле, - продолжал Рома. - Ну, и захудалый же городишко, скажу я тебе... Но у меня тут интерес, я тебя сейчас познакомлю... В общем, я вспомнил, что Катя в прошлом году мне рассказывала, что вы теперь всегда в отпуске здесь обретаетесь. Ну, и позвонил Катеньке...
- А почему ей? Почему мне не позвонил?
Рома не сразу нашёлся, что ответить. Замявшись в удивлении, он сказал наконец:
- А какая разница, дружище? Ну, вспомнил телефон, позвонил. Ты же всё равно здесь... А ты что, ревнуешь, что ли? - и он бросил на Андрея наигранно-шутливый взгляд.
Андрей поморщился.
- Чушь не говори... Просто любопытно, с чего это вдруг вы такими друзьями заделались. Ты ж вида её когда-то не выносил...
Роман присвистнул.
- Ну, ты даёшь! Вспомнил! Ты бы ещё царя Гороха вспомнил... Она ж у тебя такая... - и, осекшись, он замолчал и поспешно отвёл глаза.
Андрей почувствовал, как против воли в нём начинает закипать злость, и, мрачно глядя на него, уговаривал себя успокоиться и не развивать тему. Это плод больного воображения, только и всего. Ну что, он Малиновского не знает, что ли, и его скабрезные шуточки? И в тот самый момент, когда он окончательно решил промолчать и сдержаться, у него всё же вырвались слова:
- Какая - такая?
В голосе его отчётливо слышались хриплые отголоски ярости, хорошо знакомые Роману, и тот решил спустить всё на тормозах. Он ещё помнил, как нужно обращаться со Ждановым в таких случаях. Он легонько похлопал его по руке и потянулся к бутылке.
- Умная, Андрюха, умная. И замужняя. Другая, короче. Не такая, какая была. - Он взял у Андрея стакан и налил в него виски. - Давай выпьем... Помнишь? Как раньше...
Андрей медленно пил и смотрел на него поверх стакана. Роман вдруг привстал, пошатываясь, и махнул рукой, подзывая кого-то из толпы танцующих. К ним подошла молодая женщина - в коротком топе и шортах без пояса, из-под которых был виден край белых кружевных трусиков. Она была явно под шофе, косметика на её лице расплылась, помада размазалась... Развязно улыбаясь Андрею, она протянула ему руку.
- Рита... - сказала она. - Оч-чень приятно...
- Ритка, познакомься: это Андрей Жданов, през... вице-президент компании "Зималетто", хозяин дома и просто очень хороший человек!
Андрей слегка дотронулся пальцами до руки девушки и кивнул. Потом снова налил в стакан виски и залпом выпил. Он мрачнел всё больше и больше... Где же Катя?
Когда Рита вернулась в другой конец комнаты к приятелю, с которым танцевала, Роман повернулся к Андрею:
- Не Пэрис Хилтон, конечно, но всё же... - И лукаво покосился на него: - Или тебя больше подробности не интересуют? А когда-то интересовали... Ладно, ладно, не буду... Работает в Левилле продавщицей в продуктовом магазине, уже года два как из Москвы свинтила. Будет у меня надёжный тыл, когда родина осточертеет...
Не дослушав его, Андрей встал с дивана и проговорил нетерпеливо:
- Роман, я пойду наверх... Развлекайтесь, мы скоро вернёмся... - И, не дожидаясь ответа, поспешно, не оглядываясь, вышел из комнаты.

***

Кати не было в спальне, и в других комнатах второго этажа тоже. Выходя из двери одной из комнат, он увидел в конце коридора какую-то тень, и ринулся за ней, как сумасшедший, но это оказалась всего лишь мадам Бертье, которая сказала ему, что Катя, скорее всего, сейчас в бельевой или во дворе - пошла забрать из машины оставленную там днём сумку.
Он бросился вниз по лестнице. Мадам Бертье удивлённо смотрела ему вслед.
Ни в бельевой, ни в кухне Кати не было. Он вышел из дома, вдохнул вечерний воздух... С моря дул свежий бриз, терпко пахло хвоей кипарисов и ливанских кедров, растущих вокруг дома. Но он, не замечая ничего вокруг, быстро шёл к гаражу, в котором они оставляли свои машины. И вдруг из темноты, прямо навстречу ему, вынырнула Катя. Она не успела опомниться, как он бесшумно налетел на неё, схватил, порывисто прижал к себе... И она отзывчиво потянулась к нему, заполнила собою все изгибы его тела...
- Где ты была? - шептал он, прижимая её к себе. - Где ты была?
- Да что с тобой, любимый? Ты ведь дрожишь... - испуганно сказала она, поднимая голову.
- Не знаю... Кать, я, правда, не знаю... Я чего-то боюсь... Как будто с нами что-то может случиться... - хрипло проговорил он.
- Что с нами может случиться?
- Не знаю, говорю тебе… Мне противны эти люди, противен Малиновский…
- Но они же побудут совсем недолго… Он же сказал - несколько дней… Если бы я знала…
Усилием воли он сдержал дрожь, заставил себя успокоиться. Она не должна чувствовать его слабость, не должна знать об этой дурацкой неожиданной ревности, оскорбляющей её, о его метаниях…
- Забудь, Кать… Всё нормально. Это всё от того, что они так неожиданно приехали. Кать…
- А?
- Пойдём…
И он, взяв её за руку, повёл её к беседке, стоявшей недалеко от дорожки среди деревьев.
…Роман тем временем пил, но больше не пьянел. Напротив, беззаботное хмельное настроение, владевшее им с утра, постепенно покидало его. Разговор с Андреем неожиданно взбудоражил его, оставил в душе какой-то неприятный саднящий осадок. Он, конечно, давно понял, что трещина между ними постепенно превращается в пропасть, что возврата к прошлому нет. Но, сознавая, что именно так изменило Андрея, он при этом не мог, сколько ни старался, обвинять Катю и злиться на неё. После истории с ней из его, Роминой, жизни ушла какая-то очень важная, невосполнимая часть, и хоть он со свойственной ему философичностью убеждал себя в том, что ничего особенного не случилось, он всё же не мог не признать, что жизнь его серьёзно изменилась, потекла по иному руслу, но прежней наполненности он не испытывал: слишком тонок, слишком пресен был теперь ручеёк его жизни, несмотря на её внешнее благополучие. Когда Катя нашла его, чтобы пригласить на свадьбу и примирить с Андреем, он беззлобно и даже с воодушевлением согласился, признавая за собой определённую вину и не помня обид. Но потом, встречаясь с Андреем снова и снова, постепенно понимал, что что-то очень важное умерло в их дружбе навсегда, и теперь, приехав сюда, понял окончательно, что если быть до конца честным с собой, то надо признать, что умерла - сама дружба.
И так как он с самого начала почему-то не мог, просто был не в силах, винить в этом Катю, он обвинил в этом самого Андрея.
От выпитого и съеденного за день его мутило, в комнате было душно, и он незаметно вышел из дома. Постояв немного на крыльце, двинулся по дорожке мимо машин, оставленных его друзьями. Пройдя несколько шагов, он услышал какие-то звуки и, поглядев в ту сторону, откуда они доносились, увидел огонёк, мерцающий в листве деревьев. Он сошёл с дорожки, прошёл немного вглубь и остановился, увидев небольшую, освещённую подвесным фонариком беседку, а в ней - Катю и Андрея. Сквозь ажурные прорези решётки, увитой плющом, он видел голую Катину спину, узенькую полоску белья на её бёдрах… Она стояла, закинув и немного наклонив голову, а Андрей, склонившись, целовал её шею. Потом он обхватил её затылок под волосами, прижал её к себе, и она податливо потянулась к нему… Роману вдруг вспомнилась фраза из старого советского фильма, где персонаж говорил главной героине: «Вы не ширпотреб, вы - индпошив…». Да, эта нескладная девчушка, которую он некогда называл обезьянкой, превратилась в индпошив, исподволь, постепенно, так, что он и не заметил этого. А может, она была такой всегда?.. У него никогда не было такой женщины, в этом Андрей оказался прав, рассказывая ему о первой ночи, проведённой с ней, и называя его, Романа, женщин одноразовыми зажигалками.
Теперь, перед лицом этой воплощённой женственности, он вдруг ясно осознал причину глухого раздражения, овладевшего им после разговора с Андреем: Катя! Почему не он, а Андрей владеет ею безраздельно, в то время как ему самому приходится довольствоваться вульгарным ширпотребом? Ведь даже самые дорогие модели в его жизни по сравнению с нею были дешёвкой… И теперь ему уже не казалось таким уж бесспорным то, в чём он так настойчиво заверял Андрея, а именно: то, что идея влюбить Катю в него, Романа, безнадёжна и на неё будут потрачены пустые усилия. Напротив, теперь у него было такое чувство, что его обманули, лицемерно и предательски лишив того, на что он в силу своего статуса дамского угодника и донжуана имел, казалось бы, полное право. И теперь она принадлежит не ему, а Жданову, не он целует её, а Жданов - тот самый Жданов, которого вечно надо было подгонять и растормашивать в их совместных приключениях!
Впервые в жизни испытывал он такое сильное чувство. Впервые в жизни ему хотелось женщину - не благодаря, а вопреки. Недосягаемую, чужую. И не просто чужую, а принадлежащую лучшему некогда другу, и именно поэтому желанную, именно поэтому ставшую в его воображении несправедливо потерянной. А ведь, казалось ему теперь, сделай он тогда лишь шаг, всего лишь шаг - и егО она целовала бы теперь, у него на коленях извивалась бы, его бы любила, о нём заботилась! Ну, и заодно в его жизни осталось бы «Зималетто», а не тот суррогат, которым довольствовался он теперь…
Осторожно, стараясь ступать тихо, вышел он из-под деревьев на дорожку, закрыл руками лицо, встряхнул головой… Отняв руки от лица, огляделся по сторонам: не видит ли кто?.. Наваждение какое-то. Пройдёт… Должно пройти, не может не пройти. Иначе он будет уже не он, а какой-то хлюпик, комплексующий от зависти и чувства несправедливости…

-------------------------------------------------------------------------------------

3

Наутро Андрей проснулся с твёрдым решением забыть о своих мрачных мыслях и просто перетерпеть сегодняшний день. Завтра утром гости уедут с виллы, и всё для них с Катей будет по-прежнему. На безоблачном небе светило ослепительное солнце, день был так тих, так спокоен, так безмятежно поблёскивала вода в бассейне, казавшаяся ярко-голубой из-за плитки, которой он был выложен…
Сквозь дрожащие ресницы пробивается солнечный свет, и он думает о том, что на самом деле он очень счастлив. Разве не его любит самая желанная женщина на свете? Разве не с ним она засыпает, не с ним просыпается? Разве не её волосы сегодня утром затопили подушку рядом с ним? Она была так близко, совсем рядом, можно было дотронуться до её волос губами… И это не сон, подобный тем, что снились ему в разлуке, и они – не бесплотные тени, потерянно бродившие в этих снах в поисках друг друга. Это было наяву, с ним и с ней, из плоти и крови. Так что же ему ещё надо? Ему этого недостаточно, ему надо оградить её от чужих взглядов, изолировать, спрятать? Да ведь это же безумие, наваждение, болезнь, и если так, то его надо лечить…
Кати не было у бассейна – она пошла в дом, переодеться и подготовиться к поездке в Левилль. Она отпустила мадам Бертье и решила вечером приготовить ужин сама, а для этого надо было съездить в магазин за нужными продуктами. Поначалу Андрея взбесил энтузиазм Малиновского, с которым тот встретил Катину идею праздничного ужина, но потом он вспомнил о своём утреннем решении и заставил себя успокоиться. В самом деле, и чего он так взъелся на него? Разве давала Катя повод, а если быть честным, то и сам Роман, для ревности? Если он и дальше будет идти на поводу у своего воображения, бог знает, до чего он может дойти…
- Андрей, можно я посижу немного с вами?
Он приоткрыл глаза. Прямо над ним, заслоняя солнце, стояла Аня. Её серые глаза улыбались ему. Он улыбнулся в ответ.
- Конечно. Зачем ты спрашиваешь? И почему на «вы»?
Вытянув длинные ноги, она уселась в шезлонг, стоящий рядом, надела очки, откинула голову и сказала:
- Извини. Я ещё не привыкла.
Андрей кивнул. Разговаривать больше было не о чем, и он снова закрыл глаза. А девочка-то мается… Этот Вадик глаз с неё не сводит, чуть ли за руку не держится, а ей всё равно. Сбежала от него, вырвалась на свободу… И с братом внешне холодные отношения, словно они чужие. Но что-то в голосе Романа, когда он говорит о ней, заставляет подумать, что не так уж он равнодушен к сестре, как в вечной своей браваде пытается показать, что на самом деле его трогает всё, что её касается… Кстати, где они оба – Роман с Вадимом?
Он снова приоткрыл глаза и, взглянув на противоположную сторону бассейна, поднял голову и выпрямился. Шезлонг, в котором ещё десять минут назад сидел Малиновский, был пуст, и только на сиденье одиноко валялся плеер с наушниками. Чуть дальше в шезлонге сидел Вадим и смотрел в их сторону. Ясное дело, куда ж ему ещё смотреть? Здесь же Аня…
И не успела ещё эта простая, сработавшая защитным заслоном, мысль уступить место уже привычной, тяжёлой и подозрительной, как он увидел идущих к нему по дорожке от дома Катю и Романа. Роман был полностью одет, нёс в руках большую сумку, с которой они обычно ездили за покупками.
Андрей не поднялся им навстречу. Просто сидел и ждал, когда они подойдут к нему.
- Андрюша, Роман захотел поехать с нами, - улыбаясь, проговорила Катя, и в глазах её он видел извиняющееся выражение.
- Хочу спросить, как Рита вчера доехала, - беззаботно сказал Роман. – Звоню всё утро – телефон отключён… Надеюсь, ты не против?
Он лжёт. Лжёт. И улыбка, с которой он спрашивает, лживая и наигранная… Но зачем ему это? Чего он хочет этим добиться? Вывести его из себя, выставить дураком перед всеми?
Андрей откинулся на спинку шезлонга.
- Нет, не против. И вообще – я рад, что ты поможешь Кате, а я смогу остаться дома, - спокойно сказал он.
- Ты не поедешь? – удивлённо спросила она.
Он улыбнулся и покачал головой.
- Не-а. Езжайте вдвоём, Роман справится.
Катя в нерешительности взглянула на Романа и перевела глаза опять на мужа.
- Рома, ты подожди меня в машине, - сказала она, продолжая смотреть на Андрея.
Роман разжал кулак и, подбросив оказавшуюся в нём связку ключей от машины, ловко словил её на лету.
- Анюта, я скоро, - бросил он сестре, которая никак не отреагировала на это сообщение, и не спеша направился по дорожке в сторону гаража.
- Почему ты не хочешь ехать? – тихо спросила Катя.
- Иди ко мне, - одними губами сказал он и, когда она склонилась к нему, обнял её голову обеими руками и нежно поцеловал в губы.
- Да мне с самого начала не нравилась эта затея, - небрежно улыбаясь, сказал он. – Ты же знаешь, я терпеть не могу Левилль. – И открытым, чистым взглядом посмотрел на неё, словно желая убедить её, что ей не о чем беспокоиться. Она тоже долго вглядывалась в него, и постепенно тревожно-вопросительное выражение ушло из её глаз.
- Хорошо. Мы скоро вернёмся, - шепнула она и, поцеловав его ещё раз, выпрямилась и повернулась к Ане.
- До свидания, Аня. Надеюсь, вы не будете скучать. Как видите, у нас здесь плохо с развлечениями, - улыбаясь, сказала она.
Аня приподнялась в шезлонге и тоже улыбнулась.
- А мне не нужны развлечения, - проговорила она. – Мне здесь очень нравится.
- Я рада.
И, ещё раз обернувшись к Андрею и улыбнувшись ему на прощание, Катя пошла в сторону гаража.

***

Полдороги они ехали молча. Роман сосредоточенно вёл машину и, казалось, не хотел разговаривать. Катю это вполне устраивало, и она рассеянно смотрела в окно.
Она давно уже чувствовала, что с Андреем что-то происходит, но избегала ясного осмысления, боялась оказаться лицом к лицу с правдой. Но последние дни ясно показали ей – медлить больше нельзя, и если пока не ему, то хотя бы себе надо открыть глаза.
Между ними возникло напряжение, какая-то невысказанность, которые исчезали только в определённые моменты и только для того, чтобы потом вернуться с прежней силой. Она просто кожей ощущала тревогу и даже страх, владевшие им, но ощущения эти были столь эфемерны, столь тонки, что ей казалось – всё, что она ни сказала бы ему вслух, было бы неточным, неправильным, могло бы больно задеть его или обидеть. И, не в силах найти нужные слова, она молчала и с каждым днём чувствовала нарастающую в нём тревогу. Он отдалился от людей, его не интересовали работа, друзья, увлечения. Он не хотел общаться даже с родителями. Казалось, всё, что раньше радовало, давало стимул, подталкивало, теперь потеряло смысл для него, утратило всякую ценность. Бывали мгновения, когда он напоминал ей потерявшегося ребёнка, цепляющегося за неё, как утопающий цепляется за спасителя и тянет его за собой на дно. В чувстве его появилась какая-то болезненность, гипертрофированность. Он хотел, чтобы и она жила так, как теперь жил он, - ничего не хотела, ничем не интересовалась, жила только им и их чувством, и если вдруг, что было неизбежным, находил доказательства того, что это не так, - обижался, так как для него это выглядело как доказательства её недостаточной любви к нему. Он потерял равновесие, жизнь накренилась на одну сторону, ушла в узкое русло.
Она так долго любила его – сначала безответно, потом осуждая и не веря в его любовь и, наконец, терпеливо учась принимать его сильное чувство и доверять ему, что теперь для неё было странным и неожиданным то, что случилось с ним. Пожалуй, только сейчас она до конца осознала силу его любви, осознала всю гибельность своей гипотетической ошибки, если бы она была совершена, не поверь она ему. Но наряду с этим осознанием, наряду с нежной благодарностью и признательностью за это чувство, было и понимание того, что теперь это чувство приняло неправильные, болезненные формы из-за того, что он запутался и не видел иного выхода из своего душевного тупика, кроме их любви. И, хоть и важна была эта любовь, хоть и занимала она в их сердцах большое место, её было недостаточно для того, чтобы решить эту проблему. И надо было теперь донести это до него, убедить его в этом…
- Кать, а чего Андрюха психует? – вдруг нарочито небрежно спросил Роман, выворачивая руль и делая вид, что внимательно следит за дорогой.
Она вздрогнула от неожиданности и удивлённо посмотрела на него.
- С чего ты взял?
И с этого момента слой за слоем стала одеваться в панцирь, в защитную броню… Чем сильнее были в его словах отголоски её собственных мыслей, тем менее возможным для неё было показать это кому бы то ни было.
Он мельком взглянул на неё и снова стал смотреть на дорогу. Потом слегка пожал плечами.
- Вижу. Он бесится, а почему – и сам не знает. Может, ты давала повод?
Она была так ошарашена, что даже рассмеялась.
- Какой повод, Рома? Ты о чём?
Он снова посмотрел на неё и, увидев весёлые искорки в её глазах, напряжённо улыбнулся.
- Ну, не знаю… Ты у нас такая эффектная женщина… У любого мужчины могут возникнуть определённые мысли…
Она всё ещё с весёлым недоумением смотрела на него.
- А когда-то ты был совсем другого мнения, - сказала она, чтобы как-то разрядить возникшее напряжение.
- Я?! – Он весело покосился на неё. – Когда?! Вы меня с кем-то путаете, Екатерина Валерьевна…
- Скорее, это ты меня с кем-то путаешь… - Она вздохнула с облегчением. Прежний Малиновский, знакомый, почти родной. - Смотри, вот указатель, здесь направо.
Свернув на двухполосную дорогу, ведущую прямо ко въезду в городок, они оказались в сплошном потоке машин, надо было следить за дорогой, и этот странный разговор прервался сам собой.
Потом, уже в магазине, среди полок, уставленных банками и пакетами, он снова заговорил об Андрее – как бы в шутку, невзначай, вывел на него разговор.
- Я почему тебя спрашиваю об этом… Понимаешь, мне хочется помочь ему. И себе тоже.
- Что ты имеешь в виду?
- Ну, ты же сама хотела, чтобы мы не ругались… А теперь видишь, что получается: ни рыба ни мясо…
Она вздохнула. Что толку в её броне? Почему она не может попросить о помощи? Ведь Роман когда-то был так дорог Андрею…
- Это правда. Но что я могу сделать? Дело не в тебе, поверь. Он сторонится всех, никого не хочет видеть.
Он вдруг остро, пристально посмотрел на неё, и было в этом взгляде что-то, что неприятно кольнуло её.
- А что случилось? – быстро спросил он.
- Не знаю, Рома… Я ничего не знаю, правда. Мне бы и самой ещё разобраться.
Он недоверчиво смотрел на неё.
- Может, я всё-таки прав и дело в тебе? – настойчиво спросил он.
Она смотрела на него и снова не узнавала. Что он хочет этим сказать?
- Говори прямо: что ты имеешь в виду?
- Ну, я думал… - Он окинул её с ног до головы каким-то странным взглядом, от которого у неё по всему телу побежали мурашки. Если бы она не знала, что это Малиновский, она бы подумала, что видит в этом взгляде жадность, неутолённость… На своих многочисленных пассий он так никогда не смотрел. Во взглядах его всегда было либо беззаботное сознание малоценной победы, либо такое же лёгкое, без сожалений, признание столь же малозначащего поражения. В этом же взгляде не было обычной искристой весёлости, он был тяжёлым, пугающим…
Роман внезапно расслабился, широко улыбнулся.
- А, не обращай внимания! Просто это первое, что приходит в голову. Но я-то знаю, и Андрюха знает, что этого не может быть. Так что не переживай. Там что-то другое… Я поговорю с ним, всё будет нормально.
Она не успела ещё собраться с мыслями, чтобы ответить ему, - слишком неожиданно было всё то, о чём он говорил ей, как у него зазвонил мобильный. Роман достал телефон из кармана, ответил на звонок. Через некоторое время весело поднял на неё прояснившиеся глаза:
- Нас приглашают в гости. Ты как?
- В гости? Кто?
- Рита звонила. Она здесь поблизости работает, в соседнем магазине, и освобождается через полчаса. Живёт в десяти минутах ходьбы. Всё равно мы уже всё купили. Закинем в машину, и вперёд.
- Ты же говорил, что у неё телефон отключён…
- Так включила, - беззаботно ответил он. - Ну что, пойдём?
Она в нерешительности посмотрела на часы. Двенадцать. Всего полтора часа прошло, как они уехали… Только почему не звонит Андрей? Ладно, она позвонит ему сама, позже.
- Пойдём, - сказала она. – У нас ещё есть время…

***

Он открыл глаза и посмотрел на часы. Полтора часа прошло… Она не позвонила.
Всё это время он лежал в шезлонге и лениво слушал, как Аня рассказывает ему историю своего поступления в аспирантуру. Голос её был фоном для его мыслей, она сама – призраком, случайно вторгшимся в его пространство.
- Аня, а почему ты не купаешься? – дождавшись паузы, спросил он. - Сегодня так жарко, даже жарче, чем вчера…
- Я не люблю бассейны, - сказала она. – Вот если бы море…
Какая-то неясная мысль мелькнула у него в мозгу – и пропала.
- Так в чём же дело? – он повернул к ней голову и улыбнулся. – Здесь езды пять минут. Вадим не откажет тебе, только попроси.
Она тоже повернула голову, молча посмотрела на него без улыбки, но он не видел её глаз из-за очков. Наконец она сказала тихо:
- А ты?
Он шутливо наморщил лоб и, продолжая улыбаться, спросил:
- Что я?
- Откажешь?
Неловкое молчание повисло в воздухе. Она не хотела превращать всё в шутку, не хотела облегчать ему выбор. И если ещё утром это предложение только развеселило бы его, то теперь облекло мысли, овладевшие им, в чёткую форму, вывело их на первый план. Почему бы и нет?..
Он представил себе Катю – такую красивую в её лёгком, воздушном сарафане, - и сидящего рядом с ней в машине Малиновского… Ключи ещё в доме у неё попросил… Не сомневался, что поедет с ними.
Он легко поднялся с шезлонга и улыбнулся Ане.
- Ты ещё сидишь? Иди собирайся, поедем на море!
Она быстро приподнялась в шезлонге, недоверчиво улыбнулась.
- Правда? Ты не шутишь?
- Какие шутки, Аня? Пошли быстрее…
- А что мы скажем Вадиму?
Он обернулся в ту сторону, где сидел Вадим, и опять посмотрел на неё.
- Ничего, - таинственным шёпотом произнёс он и, взяв её за руку, повёл по дорожке к дому.

-------------------------------------------------------------------------

4

Мягко шурша шинами по гравию, машина подъехала к дому и остановилась. Катя вышла из машины и огляделась. Ни во дворе, ни у бассейна никого не было. Казалось, всё вокруг застыло в знойном мареве, не было даже ветерка с моря, обычно слегка колышащего листву деревьев...
Она старалась не поддаваться беспокойству, но телефон Андрея уже давно не отвечал и она начала волноваться. Разговор в доме у Риты затянулся, Роман всё просил её посидеть ещё немного, и в итоге они приехали намного позже, чем она планировала. Если она хочет приготовить ужин, надо торопиться, иначе она ничего не успеет.
Романа, казалось, не удивляла тишина вокруг дома и в доме, и он, весело насвистывая какую-то мелодию, открыл багажник, достал из него сумки и вопросительно обернулся к ней.
- Мамаша, показывайте дорогу. Куда доставить дары природы?
Она, едва взглянув на него, молча пошла в дом, он последовал за ней.
Едва они вошли в холл, им навстречу из гостиной, откуда доносилась тихая музыка, вышел Вадим и встал на пороге, заложив руки в карманы и прислонившись к дверному косяку.
- Вадим, - облегчённо выдохнула Катя. – А где все? Где Андрей?
- Они уехали, - спокойно сказал Вадим, почему-то глядя на Романа.
- Как это - уехали? – недоверчиво усмехнувшись, произнёс Роман. – Куда?
Вадим пожал плечами, отводя глаза.
- Не знаю. Сходили в дом, переоделись, сели в машину и уехали.
- И они ничего вам не сказали? – спросила Катя.
- Нет. Я был у бассейна, когда они уезжали.
- Давно это было?
Вадим взглянул на часы.
- Часа три назад…
Катя кивнула.
- Спасибо, Вадим… Вы извините за расспросы, просто телефон Андрея не отвечает…
- А они оставили телефоны, и Аня тоже. Вон телефоны, лежат на диване. Я слышал звонки, но не решился отключить.
Стараясь не замечать взгляда Романа, она быстро пошла в сторону кухни.
Потом неподвижно стояла и смотрела, как Роман выкладывает продукты на длинный широкий стол. Наконец сказала:
- Рома, я пойду переоденусь.
- Надеюсь, твоё согласие на предложение помочь остаётся в силе? – спросил он. – Хотя из меня ещё тот помощник… Ну, Катюша, чего ты волнуешься? Поехали развеяться, что здесь такого?
Она нетерпеливо перебила его.
- Да, да, всё правильно… Я сейчас вернусь. – И, не дожидаясь его ответных слов, поспешно вышла из кухни.
Развеяться.
Просто развеяться.
Она поднялась по лестнице, зашла в спальню и, закрыв за собой дверь, прислонилась к ней спиной.
Рационально и трезво – ничего не случилось. Девушка и Андрей разговорились и решили прокатиться на машине.
Но почему тогда и Вадим, и Роман так странно смотрели на неё? Почему Андрей не позвонил ей и оставил свой телефон дома? Неужели… Неужели он знал, что уедет с Аней, ещё тогда, прощаясь у бассейна?
Глупости. Банальная чушь из анекдотов.
И неприятное предчувствие кольнуло ей сердце, и волна страха стала подниматься и расти в ней… Он ревновал, он продолжал ревновать её и, чтобы досадить ей, выбрал орудием мести эту девочку, не сводившую с него глаз со вчерашнего вечера. Он отпустил её без звука, он хотел, чтобы она сама осталась или запретила Малиновскому ехать с ними! Вот до чего довело её молчание… Она всё никак не могла поверить, что он на самом деле может ревновать её к Роману. А он сейчас совершит непоправимое, и что тогда будет с ним – и с ними?!
Она зажмурила глаза и тряхнула головой. Тоже чушь. Воображение завело её слишком далеко. Ничего не произойдёт. Он никогда не сделает этого. Взгляд её упал на аккуратно застеленную широкую кровать, затем на окно, за которым был виден край бассейна… Ещё вчера… Ещё вчера.
Она резко оторвалась от двери, решительно подошла к шкафу. Сейчас она спокойно переоденется и спокойно приготовит ужин. Он с ней. Он скоро приедет.
С трудом сдержала она обещание, данное ею самой себе. Всё валилось у неё из рук, выкипало, пригорало. Роман пытался развеселить её, но и в его весёлости она чувствовала скрытое напряжение.
Он пристально наблюдал за ней, она видела это и изо всех сил старалась казаться непринуждённой, но понимала, что это не обманывает его. Самая мысль о том, что он может плохо подумать об Андрее, может предположить, что он вот так, легко и походя, способен изменить ей, вызывала в ней отвращение, переворачивало в ней всё. Что может понять он, да и любой чужой человек, в их мире – в их волшебном, чудесном мире, где всё цветёт и дышит только для них двоих? Своими взглядами, своими подозрениями он вторгается в этот мир, ничего не зная о нём…
Но она не могла себя заставить прямо сказать ему об этом. Если бы дело касалось бизнеса, она бы, и на секунду не задумавшись, одним махом разрубила бы этот узел. Но здесь не зал переговоров, не деловой обед. Здесь сама жизнь подкинула ей задачу, с которой не так легко справиться.
А он видел, что его присутствие её тяготит, что поступок Андрея сильно задел её, и в мозгу его шла лихорадочная работа. Он, конечно, не планировал, что Андрей зайдёт так далеко в своей ревности, но то, что это случилось, было ему только на руку. Жданов, конечно, не сделает Аньке ничего плохого, кишка тонка. И она девочка умненькая, хоть и повелась на него, как кошка на сало, но это и хорошо, как будто сама судьба играет на его, Романа, стороне и привела Аню к Андрею. А потом можно будет попросить её не бросать эту затею, раскручивать Жданова дальше. Ну, что здесь такого? Невинный флирт, жалкое развлечение в этой скучной обители… Тем более он же не попросит её делать что-то для неё неприятное, совсем даже наоборот. Вон Жданов – и тот не погнушался, смог наступить себе на горло ради дела. А тут – просто совместить полезное дело с собственными пристрастиями, только и всего. Он, конечно, не скажет ей всего этого. Просто намекнёт и настойчиво поведёт её к своей цели. И, конечно, надо скрыть от неё истинную причину своей просьбы.
Да он и сам ещё точно не знал, зачем затеял всё это и что будет делать дальше. Одно было ясно для него: там, под кроной терпко пахнущих кипарисов, в свежем ароматном воздухе маленького приморского уголка в нём родилось что-то, что было сильнее его, покорило, затмило все доводы рассудка … И это что-то теперь тянуло его за собой, ввергало в пучину тёмного, страстного, неизведанного… Он просто добьётся своего – чтобы освободиться от этих пут, от этого таинственного груза, мешающего нормально жить и дышать. Только главное – не торопиться, не спугнуть добычу. Опутать её такими же сладкими сетями, лишить воли, подчинить себе… Он почему-то даже не сомневался, что сумеет добиться этого. Несмотря на её неприятие. Несмотря ни на что.
И теперь, глядя на неё, хлопочущую у плиты и старательно делающую вид, что ничего не случилось, он чувствовал знакомый опьяняющий кураж, приятную мелкую дрожь, привычно выстукивающую молоточками по всему телу. Чем она отличается от других? Такая же женщина, как и все, просто менее доступна, только и всего. А это даже интереснее, заманчивее, слаще…
А Жданов… Ну, с жиру бесится, с кем не бывает. Ясно, что она ему не изменяет и волноваться ему не о чем. Однако чуть не взбеленился вчера на пустом месте. Разве что руки не дрожат. Понятно, какие-то тараканы в голове… И чего ему ещё надо? Такая бабочка рядом, «Зималетто» процветает, живи и радуйся… Страдания молодого Вертера… Хотя – какой он молодой? И не гусар уже, и не самурай… так, гусаришка. Но надо показать ему, что можно испытывать и настоящую боль, непридуманную, показать ему, чего он стоит на самом деле. Ведь и нервность эта его - только ещё один признак самолюбования и вечного его эгоизма. Пусть почувствует, каково это – когда тебе нож в спину всаживают. Как это почувствовал он, Роман, потеряв работу и друга, возвращаясь домой с разбитым в кровь лицом; как это чувствует он теперь, видя неприязнь, кожей ощущая отторжение, которое вызывает у него…
Наконец, когда всё было приготовлено, они разошлись по своим комнатам и договорились позже встретиться на веранде, чтобы накрыть стол для ужина.

***
Катя надела длинное шёлковое платье светло-зелёного, травяного цвета, спереди наглухо закрытое, сзади - с вырезом через всю спину в виде капли между ниспадающих мягких складок ткани. Надевая его, она вспоминала, как утром с воодушевлением продумывала этот наряд, ведь в этом платье Андрей ещё не видел её. А теперь… кому нужно это платье? Кому нужен этот ужин? И вообще - что теперь нужно ей? Ничего. В душе – выжженная пустыня…
Она посмотрела в окно. Был тот короткий закатный час, когда ещё нет сумерек, но солнце уже покинуло небо, и небо опустело, стало серым, придвинулось к земле. Скучно, просто, тоскливо. И нет смысла ни в чём, ни в чём... Даже здесь, даже в этом лазурном раю. И разве когда-нибудь имело значение по-настоящему, где они вместе? Разве не согрел бы он её и среди полярных льдов?
Она спустилась вниз, вышла на веранду… Удивлённо остановилась в дверях, увидев мадам Бертье, накрывающую на стол. Добрая женщина, улыбаясь, сказала ей, что решила приехать и помочь – дома всё равно делать нечего, внуки уже уехали в Париж… Катя поблагодарила её, мельком равнодушно взглянула на стол и, сойдя с веранды, вышла во двор. Прошла вглубь несколько шагов между деревьями и остановилась у невысокого хвойного кустарника, за которым был хорошо виден бассейн.
Роман вышел из дома. Увидел вдалеке Катю, стоящую спиной к нему, и у него перехватило дыхание. Он немного постоял на веранде, стараясь унять стук сердца, и потом не спеша двинулся вперёд.
Он шёл тихо, чтобы она не услышала его шагов. Подойдя к ней вплотную, продел руку в вырез платья и глубоко провел по телу ладонью, почти полностью обняв незащищённую бельём грудь… Она вздрогнула, на миг замерла испуганно и наконец резко обернулась к нему, что заставило его убрать руку. И в этот момент он увидел её расширенные от ужаса глаза, глядящие куда-то мимо него. Он тоже обернулся - и увидел стоящих у веранды и смотревших на них Аню и Андрея.
Несколько мгновений все четверо молча смотрели друг на друга. Длинные тёмные пряди волос Ани были мокрыми, густые волосы Андрея были зачёсаны назад и тоже блестели от влаги. Наконец лицо Андрея расплылось в довольной безмятежной улыбке.
- А вот и мы! Только что с моря! – громко сказал он. – Надеюсь, мы успели к ужину? Учтите – мы проголодались, как волки! И о-о-очень замёрзли!
Роман с Катей в замешательстве смотрели на него. Оба они, хоть и каждый со своей стороны, ожидали от него чего угодно, но только не такой реакции. Лицо Ани словно светилось изнутри, её искрящиеся глаза, обращённые на Андрея, улыбались.
- Всё готово, - тихо сказала Катя. – Можете переодеваться.
Взгляд Андрея скользнул по ней с головы до ног и обратно. И он снова улыбнулся.
- Окей. Вы ведь уже успели переодеться, - доброжелательно сказал он.
Она стояла в нерешительности, сбитая с толку, обескураженная. Что ей делать? Пойти с ним? А если он не хочет? Если он действительно поехал с этой Аней просто для того, чтобы развлечься? Она вдруг вспомнила, как его против воли тянуло к Валерии Изотовой, это было сильнее его…
Но он освободил её от необходимости делать выбор и, прежде чем она собралась с мыслями и сказала бы что-то, повернулся и быстро пошёл в дом. За ним следом пошла и Аня.
Катя взглядом пригвоздила хотевшего подойти к ней Романа к месту и, повернувшись, медленно пошла по дорожке вдоль веранды. Вот она, его машина, не поставил в гараж… Ну конечно, деревья и кусты полностью загораживают вид на крыльцо и парадную дверь, а благодаря хорошему покрытию машины подъезжают к дому почти бесшумно. Вот они и не заметили, как Андрей и Аня приехали и вышли из машины. А ведь она ждала его. Могла бы и услышать.
Она шла, и глаза её застилали слёзы. Он вёл себя так странно, так непредсказуемо. За годы жизни с ним она успела изучить его, знала все его повадки, жесты, взгляды. Знала, какую позу он примет, как посмотрит, что скажет. Даже его неожиданные вспышки ярости она угадывала за несколько минут до того, как он успевал взорваться. Но таким – спокойным, бесстрастным и даже весёлым в столь неоднозначной ситуации – она не видела его никогда.
Неужели она ошиблась? Возомнила себя всемогущей, центром Вселенной, смыслом жизни, а он просто поддался инстинкту, не сдержался при виде красивой молодой девушки? Может быть, вчера вечером, говоря ей о своём страхе, он просто спасался от желания, которое неожиданно вызвала в нём Аня? И дрожь побежала по её телу при воспоминании о том, что было после… Да, всё логично, алгоритм простейший, никакой высшей математики, а она приписала ему сложные многоуровневые переживания… И чувство вины не позволило ему среагировать на то, что он увидел её с Романом...
Роман тоже был несколько обескуражен. Он ожидал взрыва, ссоры, Андрей даже мог ударить его, ведь не было никакого сомнения в том, что он видел, как он обнимал его жену. Роман даже ещё не успел понять, что он почувствовал, когда увидел Андрея, - радость от того, что ситуация разрешается таким образом и судьба подталкивает его к осуществлению своего намерения, ведь ссора между Андреем и Катей как бы освобождала её, делала её более доступной для него и одновременно открывала Андрею глаза на происходящее, что было главным, хоть и не осознанным до конца, смыслом задуманного, - или досаду и даже боязнь перед слишком быстрым и непредсказуемым течением событий, которое противоречило его планам неторопливо и исподволь сделать Катю своей.
А теперь… Слишком много мыслей вилось в его голове, и он пытался рассортировать и упорядочить их, но у него ничего не получалось: перед глазами всё время стояло счастливое лицо Ани и какое-то спокойное, умиротворённое сознание победы и превосходства , которое он отчётливо видел в глазах Андрея. Он его нервности и тревожности не осталось и следа. Неужели он всё-таки решился, неужели пошёл до конца? Ай да Жданов… Гусаришка? Недооценил он его… Он его снова недооценил.
Он рванулся было в дом, хотел пойти за Аней, выяснить всё у неё, но вдруг остановился и медленно вернулся на веранду. Нет, пока не надо… Надо взять себя в руки, разобраться в своих ощущениях, успокоиться. Вот только жаль, что Катя не позволила ему пойти за ней… Какая нежная, какая тёплая у неё кожа… И при воспоминании о своей ласке волна желания снова захлестнула его. Взгляд его упал на откупоренные бутылки, стоявшие среди тарелок и бокалов на столе. Он схватил одну из них и дрожащей рукой, расплёскивая виски на скатерть, налил полный стакан. Выпил залпом и почувствовал, как спасительное тепло разливается по всему телу…

***

Андрей легко, в три прыжка, взбежал по лестнице, распахнул дверь спальни. Повернувшись лицом к двери, с грохотом припечатал её кулаком и так и застыл, прижавшись к двери лбом и держа руку над головой. С минуту стоял так, крепко сцепив зубы и то сжимая, то разжимая кулак. Наконец оторвался от двери, обвёл комнату бессмысленным взглядом… В налитых кровью глазах его стояли слёзы.
Он механически подошёл к шкафу, отодвинул одну из створок, выхватил оттуда первый попавшийся свитер, сорвал с вешалки брюки… Бросив это всё на кровать, хотел было задвинуть створку обратно, но она почему-то не поддалась, застряла на полпути. Он со злостью рванул её, но она намертво застыла на месте, и тогда он, приподнявшись, попытался пальцами сдвинуть механизм на рельсе створки. Палец в какой-то момент соскользнул и со всей силы больно защемился между рельсом и механизмом. Андрей отдёрнул руку и посмотрел на неё. Из раны на пальце сочилась кровь. Он слизнул её раз, другой… Подойдя к окну и глядя на сумеречное небо, он продолжал слизывать кровь снова и снова…

-------------------------------------------------------------------------

5

За столом на веранде царило молчание. Нежное пение цикад изредка нарушали тихое звяканье столовых приборов о тарелки и звук наливаемых в бокалы напитков. Андрей, не глядя ни на кого, жадно и с энтузиазмом ел, всем своим видом показывая, как он проголодался и что ему сейчас не до разговоров. Сидящая напротив него Катя почти ничего не ела и не пила, Малиновский тоже ничего не ел, зато очень много пил, опустошая стакан за стаканом. Аня и Вадим тоже сидели молча, еле ковыряя вилками в своих тарелках.
Зазвенела нежная мелодия мобильного, лежащего на столе перед Вадимом. Он тихо ответил на звонок.
- Да… Сейчас выезжаем… Пока…
И, положив телефон снова на стол, решительно и твёрдо остановил руку Малиновского, в очередной раз протянутую к бутылке виски.
- Пока хватит, - сказал Вадим. – В Левилле допьёшь.
Роман тяжело, всем корпусом развернулся к нему, и его мутные светлые глаза с трудом сфокусировались на лице Вадима.
- Где? – переспросил он, и язык его уже чуть-чуть заплетался.
- В Левилле, - спокойно глядя на него, повторил Вадим. – Мы едем к Рите.
- Никуда я не поеду, - мрачно буркнул Малиновский и снова отвернулся от него, взяв со стола стакан.
- Поедешь, - сказал Вадим и, быстро протянув руку, забрал у него стакан.
Роман вспыхнул было, хотел сказать что-то, но взгляд его вдруг остановился на Андрее и замер. Андрей, откинувшись на стуле и сложив руки на груди, насмешливо смотрел на него. Роман смешался вдруг, отвёл глаза и, пробормотав что-то себе под нос, пошатываясь, поднялся. За ним следом встал и Вадим.
- Анюта! – гаркнул Малиновский. – Поехали!
Аня в растерянности взглянула на Катю, потом на Андрея.
- Аня останется здесь, - ровным тоном сказал Андрей, глядя на Романа в упор.
- А чего это ты распоряжаешься? – крикнул Роман. – Думаешь, трах… - и вдруг осёкся, переведя затуманенный взгляд на сидящую рядом Катю.
Всё это время Катя сидела, не поднимая глаз. При словах Романа она побледнела, резко поднялась из-за стола и, не глядя ни на кого, быстро вышла с веранды в открытую дверь дома. В ту же секунду вскочила и Аня и, сбежав со ступеньки веранды, скрылась в темноте среди деревьев.
Глаза Андрея сверкнули, но уже через мгновение в них снова появилось насмешливое выражение.
- Собирался завтра уехать – завтра и уедешь, - сказал он. – Так что повеселись хорошенько и возвращайся.
Вадим резко, со стуком отодвинул стул в сторону и, крепко взяв за плечо Романа, подтолкнул его к ступеньке. Роман, пошатываясь, вышел с веранды. Вадим взял со стола его стакан, допил остатки виски и, поставив стакан на стол, вышел за ним.
Андрей остался сидеть за столом, глядя прямо перед собой, и на лице его застыла блуждающая, полная отчаянной решимости улыбка.

***

Он вошёл в гостиную и остановился в дверях. Катя сидела на диване, опустив голову и обхватив её руками. Услышав шаги, она резко вскинула голову и посмотрела на него. Несколько секунд они молча смотрели друг на друга, и она наконец сказала:
- Ты забыл дома очки. Как ты ходишь целый день без очков? – И, когда она произносила эти простые слова, у неё дрожали губы.
Он подошёл к дивану, смахнул в угол лежащие на нём телефон и очки и сел рядом с ней. Она повернулась к нему и протянула руку, чтобы погладить его по щеке, но он, вздрогнув, приложил свою ладонь к её ладони, но не продел пальцы между её пальцами, как делал обычно, а просто отвёл её руку в сторону, и его рука снова безвольно свесилась на диван.
- Андрей…
Он молчал, глядя в одну точку.
- Нам надо поговорить…
- Не сегодня, Катюш. Не сегодня.
- Но ведь так невозможно… Ведь всё не так, как ты думаешь…
- А ты всегда знаешь, что я думаю, верно? – вдруг резко спросил он, повернувшись к ней и пристально глядя на неё.
От неожиданности у неё перехватило дыхание, она удивлённо смотрела на него…
- Ты… что… Что ты хочешь этим сказать?
- Ты умнее меня, правда, Катюнь? – Голос его дрожал от боли и какой-то затаённой ярости. – Ты мудрая, ловкая, проницательная… А я – маленький инфантильный мальчик Андрюша Жданов, которого надо опекать, наставлять, охранять. Ты даже разозлиться на меня не можешь, хотя уверена, что я изменил тебе, потому что жалеешь меня. Я совершил ошибку, разрешив тебе взять мою фамилию. Это мне надо было бы называться Пушкарёвым. Тогда всё было бы правильно.
Она смотрела на него и слышала его слова словно сквозь вату. Воздух вокруг неё становился вязким, липким, её охватило чувство нереальности, как в каком-то страшном и странном сне. Что это… что он говорит? Сейчас она проснётся, и всё будет по-прежнему.
- Что ты говоришь, Андрей? – Её огромные потемневшие глаза в ужасе смотрели на него.
Но взгляд его уже потух, он обмяк и, отвернувшись, равнодушно пожал плечами.
- Ты не моя, - устало сказал он, как будто делая над собой усилие. – Ты проживаешь две жизни. Здесь, в этой жизни, ты принадлежишь мне, а там, в Москве, мне нет места рядом с тобой. Я стал твоей тенью, я растворился, меня нет. – Он помолчал немного и продолжал: - Но и этого кому-то оказалось мало. Надо было забрать у меня и это, - и он посмотрел в окно, как бы окинув взглядом всё то, что было за ним.
Ей хотелось закричать, ударить его или себя, разбить что-нибудь… лишь бы сбросить с себя эту липкую паутину, в которую одевали её его слова. А он, словно не видя этого, продолжал бичевать её, безжалостно обнажая перед ней свою израненную душу и добивая последним, что ещё осталось.
- У тебя даже нет времени, чтобы пойти к врачу и начать лечение. Тебе нужен этот ребёнок, Кать? Зачем? Чтобы водить его на совещания?
Она отшатнулась от него, как будто он ударил её, и краска залила её лицо… Его глаза прояснились, в них мелькнул испуг, и он поспешно схватил её руку, но она вырвала её и, поднявшись, негнущимися ногами пошла к двери. Он хотел вскочить, побежать за ней, но ноги словно налились свинцом и приковали его к месту. Беспомощно смотрел он, как она уходит. Уходит. От него.
Она на мгновение замерла в дверях, потом, опершись рукой о косяк, повернулась к нему вполоборота и сказала устало, глядя в пол:
- Я верю и не верю тебе. Я просто не могу тебе верить. Мы поговорим завтра. Завтра, Андрей!
И, развернувшись, вышла из комнаты.
…Потом она долго плакала в спальне, уткнувшись в подушку в непривычно пустой и холодной постели, и её обнажённая загорелая спина вздрагивала от глухих рыданий.

***

Весь вечер он просидел с Аней в гостиной, уставившись невидящим взглядом в телевизор, вытянув ноги и заложив в карманы брюк сжатые в кулаки руки. Аня пыталась расшевелить его, что-то говорила ему, но он отвечал односложно, а то и вовсе молчал, и вскоре она оставила свои попытки.
Наконец, около часа ночи, она поднялась и сказала ему, что уходит наверх, в свою комнату. Он посмотрел на неё, кивнул молча и снова отвернулся. Она ещё несколько секунд постояла около него в нерешительности и, наконец, медленно вышла из комнаты.
Он остался сидеть и вглядываться в пустоту.
Через некоторое время за окном раздался приглушённый шум двигателя и шорох шин автомобиля. Андрей встал, подошёл к выключателю, хлопнул по нему рукой. Комната погрузилась во тьму, и всё, что происходило за окном, было видно теперь, как на ладони. Приоткрыв фрамугу громадного, во всю стену, окна, он стоял и смотрел, как выходит из машины Вадим, как, отчаянно ругаясь, из двери вываливается пьяный Малиновский.
- Идиот! – орал он. – Куда ты меня привёз?! Вези меня обратно!
- Заткнись! – сказал Вадим, подходя к нему. – Сейчас пойдёшь наверх и ляжешь спать. Здесь твоя сестра, ты забыл?
- Плевать мне на неё! Подстилка! Такая же курица, как и все!
- Что ты сказал? – тихо переспросил Вадим, и руки его сжались в кулаки.
- То, что слышал! Подстилка! Сначала с тобой была, потом к Жданчику переметнулась…
Вадим внезапно выбросил вперёд кулак и коротко и сильно ударил Романа в лицо.
- А кто её подложил под него, не скажешь? – так же тихо спросил он, глядя, как Малиновский со стоном схватился за разбитую губу. - Это же ты во всём виноват… Начал ухлёстывать за его женой, а он отыгрался на Ане!
Вдруг какой-то звук слева привлёк внимание Андрея. Видимо, встревоженная криками Малиновского, со стороны веранды вышла мадам Бертье, которая как раз закончила убирать со стола. Вадим в тихой ярости обернулся на её шаги, но ничего не сказал, а повернулся и быстро ушёл в дом. Андрей слышал, как он взбегал по лестнице на второй этаж.
Мадам Бертье подошла к Роману. Он стоял, нагнувшись, и тыльной стороной руки вытирал кровь с губы.
- Месье, вам помочь? – спросила она. Он поднял голову, посмотрел на неё бессмысленным взглядом.
- Спасибо. Не надо. И вообще – убирайтесь вон! – вдруг рявкнул он.
Она испуганно отпрянула и, то и дело оглядываясь, пошла на другую сторону дома, где располагались комнаты прислуги.
Когда её шаги затихли, Андрей рывком распахнул окно и, перешагнув через порожек, вышел наружу.
Подойдя к Малиновскому, он стоял и смотрел, как тот тщетно пытается выпрямиться, потеряв из-за удара и так нарушенную алкоголем координацию. Андрей положил руку ему на плечо и встряхнул его, заставив посмотреть на себя. Рома поднял глаза и пару раз провёл в воздухе рукой, как бы отмахиваясь от наваждения.
- Пошли выпьем, - сказал Андрей, не отрывая от него взгляда.
- Пошли, - с готовностью кивнул головой Малиновский, не совсем ещё осознавая, кто стоит перед ним. – А куда?
- К бассейну. Там есть столик с виски и стаканами.
Пьяное лицо Романа расплылось в довольной улыбке.
- Виски? Виски я люблю… И ты любишь, я знаю… Можно и без стаканов… - И, пошатываясь, пошёл по дорожке в сторону бассейна. Андрей шёл за ним.
Бассейн по ночам был освещён по всему периметру, и потемневшая вода загадочно мерцала в белом свете множества маленьких ламп подсветки.
Подойдя к столику, Андрей налил виски в два стакана и один из них протянул Малиновскому.
- Пей, - сказал он.
Роман взял стакан, и глаза его хитро блеснули.
- А ты? – спросил он.
Андрей молча взял свой стакан и залпом выпил содержимое. Поставил, не глядя, стакан на столик и спросил, весело глядя на Романа:
- Поговорим?
Роман скривился.
- Вот и Ритка тоже… Всё «поговорим», «поговорим»… Нет, чтобы делом заняться...
- Малиновский, не прикидывайся. Я знаю, что ты не так уж пьян, как кажется.
Роман вздохнул.
- Ты прав, Горацио… Я слушаю тебя…
Некоторое время Андрей молча глядел на него исподлобья, потом спросил:
- Что тебе надо от меня?
- От тебя – ничего, - мгновенно отреагировал Роман, поднимая стакан и делая вид, что внимательно рассматривает его.
Андрей зло усмехнулся.
- Ты что имеешь в виду? Что тебе нужна моя жена? Смело, ничего не скажешь…
- В самый раз… Ты только вспомни, как она стала твоей, Андрюша!
Андрей задохнулся, побледнел…
- Продолжай… - тихо сказал он.
- Ты думаешь, я тебя боюсь? – с кривой усмешкой проговорил Роман, продолжая смотреть на свой стакан. Потом перевёл глаза на Андрея и энергично помотал головой. – Не-а! Ты ж всегда был безобидным, Андрюша. Безобидным и зависимым от других. Сначала от меня, потом – от неё. Мы ведём тебя по жизни, а ты думаешь, что это ты всех делаешь, ты всем распоряжаешься. Зачем ты ей, подумай! Что ты можешь ей дать? – Он наконец опустил стакан и опрокинул виски в рот, поморщившись от боли в разбитой губе. И, всё ещё продолжая морщиться, добавил: - Ты должен был стать подкаблучником, Андрюха, и ты им стал.
Андрей сделал к нему несколько шагов. Роман шутливо заметался, нарочито испуганно подбежал к бортику бассейна и, вскочив на него, повернулся к Андрею, широко расставив руки в стороны и заорав насмешливо:
- Вот он я, бейте меня! – Усмешка сбежала с его лица, и он сказал уже серьёзно, растягивая слова: - Ты думаешь – ты меня тогда ударил и решил все проблемы? А что у тебя есть? Ты вообще кто? Пал Олегыч как ни в грош тебя не ставил, так и не ставит, молится на Катеньку. Как никогда не был ты президентом, так и не стал им. Так, подручный, подмастерье при своей богине… А у меня – своя фирма, я там главный, я там босс. Ты думаешь, я заслужил её меньше, чем…
Он не успел договорить. Андрей, шагнув на бортик, резко толкнул его в грудь кулаком, и, выронив стакан, Роман полетел спиной в бассейн. Фонтаном ввысь взметнулись брызги, несколько капель попало на свитер Андрея. Роман тут же выплыл на поверхность и, отплёвываясь и отдуваясь, поплыл к лестнице.
- Ну, ты даёшь, Андрюха! Ну, и шутки у тебя! – пытаясь вскарабкаться на ступеньки лестницы, бормотал он, пока Андрей неторопливо подходил к тому месту, где он должен был выйти. Наконец Роману удалось подняться уже на последнюю ступеньку, и, он, встряхивая мокрыми волосами, уже собирался ступить на бортик, как Андрей, спокойно наклонившись, с силой приложил ладонь к его лбу и толкнул его обратно в бассейн. Роман плюхнулся в воду со всего размаху и несколько мгновений беспомощно барахтался на спине. Потом перевернулся и, задыхаясь, медленно поплыл к лестнице с другой стороны бассейна. Он пытался сказать что-то, но дыхания не хватало и вместо слов из горла вылетали какие-то нечленораздельные звуки.
Андрей не спеша обошёл бассейн по бортику и остановился напротив лестницы, на которую уже пытался взобраться Роман. Цепляясь за перила, он лежал грудью на ступеньках и почти полз по ним. В какой-то момент он поднял глаза и, увидев возвышающегося над ним Андрея, слабо улыбнулся и, отцепив руку от перил, протянул её Андрею.
- Дружище, помоги, - сипло проговорил он.
Андрей протянул ему руку, потянул к себе – и снова с силой отбросил его назад, в бассейн. На этот раз брызг было мало. Роман скрылся под водой, и только через несколько секунд его голова появилась на поверхности. В лучах подсветки Андрей видел его бессмысленный остекленелый взгляд. Ловя ртом воздух, Роман пытался плыть, но сил у него почти не осталось, и он лишь слабо проводил руками по воде. Наконец, кое-как добравшись до перил лестницы, он уцепился за них одной рукой, но Андрей, встав на бортике на колени, свесился к нему и, обхватив ладонью его голову, с силой опустил её вниз. Инстинктивное сопротивление здорового человеческого тела оказалось сильнее, и голова Романа вытолкнула руку Андрея. Снова и снова Андрей давил на голову, но, каждый раз всплывая на поверхность, Роман судорожно бил по воде руками, извивался, барахтался… Свитер Андрея уже был насквозь мокрым, и на лбу выступили капельки пота. Наконец, в какой-то момент, рука его соскользнула, голова Малиновского вывернулась из-под неё, и Роман со всей силы ударился лбом о бортик и затих. Вода вокруг головы мгновенно окрасилась в красный цвет.
Андрей смотрел на него, и вдруг при виде этой безвольно болтающейся в воде головы внутри у него словно взорвалось что-то, вспыхнуло, осветив в один миг все те тёплые и радостные минуты, которые он испытал благодаря их дружбе. Сердце, внезапно сжатое тисками страха и раскаяния, заныло, заболело…
Он порывисто схватил голову Романа за волосы и, потянув к себе, вывернул лицом вверх. Глаза Романа были закрыты, между потёками крови из раны на лбу было видно, что лицо стало мертвенно бледным. Не обращая внимания на кровь, пачкающую рукава свитера, Андрей обеими руками обхватил голову Романа и продолжал вытаскивать его из воды. Прислонив кое-как голову к перилам, срывал с себя одежду, по очереди швыряя на бортик мокрый окровавленный свитер, футболку и брюки. Прыгнув в воду, обхватил тело сзади и толкал его наверх. Когда тело уже наполовину лежало на бортике, подтянулся на руках, выпрыгнул из воды и, потянув Романа за плечи, полностью вытащил его на бортик. Перевернув тело на спину, встал возле него на колени и поспешно прижал ухо к груди, одновременно схватив руку и пытаясь нащупать пульс. Уловив среди оглушительных ударов собственного сердца слабое биение сердца Романа, вздохнул с облегчением и встал, выпрямившись и глядя на неподвижно лежащее тело.
Так глупо попасться. Пойти на поводу своей тёмной ярости, своих нелепых притязаний. Он защищал свою любовь, защищал её, защищал себя. Отговорки… Хотел убить и чуть не убил. Стало легче? Смешно… Сейчас явятся врачи, полиция… Ехать сюда, чтобы взлететь на небеса, и вместо этого оказаться во французской тюрьме.
И вдруг Катя, Катя предстала перед его глазами. Он видел её, как будто она была здесь и он мог дотронуться до неё… Он представил себе, как она будет смотреть на него, когда узнает о том, что он сделал, с каким отвращением, с какой брезгливостью она отвернётся от него навсегда, и сердце его сжалось от боли и страха. Она никогда не должна узнать об этом.
Он поднял голову и посмотрел на тёмные окна спальни на втором этаже дома. И ему вдруг так мучительно захотелось туда, в ту нежную, тёплую, пропитанную ею, темноту, что он едва удержался от того, чтобы, плюнув на всё, не броситься к ней. Они чисты друг перед другом, никто не может встать между ними. Но вдруг ослепило, ударило воспоминание. Что он говорил ей сегодня? Что он ей сегодня наговорил?!
В нынешнем его состоянии озарения, просветления ему казалось, что он просто не мог этого сделать, что это было во сне, что ему просто показалось… Но, вспомнив выражение её лица в тот миг, когда он наотмашь ударил её словами о ребёнке, с горечью и ненавистью к самому себе понял, что всё было. Наяву.
Он должен спасти Романа – и спасти себя.
Он не вынесет её презрения. Он не должен её потерять.
Он распрямил плечи и огляделся по сторонам. Вокруг было тихо, и лишь высокие кипарисы, словно тёмные свечи, немыми свидетелями застыли вокруг бассейна, в котором снова безмятежно мерцала вода…
Он представит всё так, как будто Роман ударился сам. Да так ведь оно и было… А об их борьбе никто не должен узнать. Он уговорит Малиновского, у него получится…
Он снова посмотрел на лежащего перед ним Романа. Конечно, оставлять его в одежде опасно, она хранит следы борьбы… Но, если он разденет его, что положит на бортик взамен? Чистые и выглаженные рубашку и брюки из сумки Романа? Тогда уж точно пути для отступления не будет, полиция сразу поймёт, что это не несчастный случай.
В конце концов, полицию не удивит, что пострадавший плавал в бассейне в одежде, когда они узнают, что он – русский. К тому же был пьян, как сапожник… Андрей метнул взгляд на столик с бутылками и своим стаканом. Потом, уходя, надо будет забрать стакан…
Он подтянул тело Романа к краю бортика ногами к бассейну и снова прыгнул в воду. Осторожно опустил ноги Романа поближе к ступенькам лестницы. Туловище и голова Романа продолжали лежать на бортике, и Андрей, снова оказавшись наверху, наклонился и слегка потянул его на себя за руки, чтобы тело не скатилось в воду.
Всё должно выглядеть так, будто пьяный Роман полез в бассейн и, выходя, не удержался на ступеньке и ударился головой о бортик. Потом всё же попытался выйти из бассейна, но потерял сознание.
Андрею осталось лишь спрятать куда-нибудь свой свитер и стакан. А потом уже можно будет вызвать «скорую помощь»… Одеваясь, вытирая краем футболки бутылку и забирая со столика свой стакан, он размышлял о том, всё ли он предпринял. Конечно, это всё жалкие, наивные попытки спастись, но всё же есть надежда, что полицию не заинтересует несчастный случай с пьяным русским туристом…
Ход его мыслей прервал какой-то звук, и в следующее мгновение он понял, что судьба всё же на его стороне. Со свитером и стаканом в руках он перебежал дорожку и метнулся в тень дерева, стоявшего к нему ближе других. Видел мадам Бертье, вышедшую с другой стороны к бассейну и остановившуюся, как вкопанная, при виде лежащего на бортике Малиновского. Он услышал, как она тихо воскликнула что-то и побежала обратно к своей половине дома. Когда она скрылась, он отошёл от дерева, осторожно, но быстро ступая, вошёл в открытую дверь дома и поднялся на второй этаж. Замер на мгновение около двери спальни и пошёл дальше, в одну из свободных комнат для гостей. Войдя, подошёл к шкафу, сунул в него свитер и стакан, закрыл шкаф, плотно задвинув створку, вышел из комнаты и прислушался. В доме всё ещё было тихо.
Он спустился по лестнице, вошёл в гостиную, хотел уже было лечь, но взгляд его упал на распахнутое настежь окно и он, подойдя к окну, плотно прикрыл фрамугу. Вернувшись к дивану, лёг и в ту же секунду услышал быстрые шаги и восклицания мадам Бертье. Она поднималась по лестнице и звала Катю.

-----------------------------------------------------------------------

6

Следователь смотрел на Андрея светлыми и холодными, словно две застывшие льдинки, глазами, и Андрей видел, что он не очень-то принимает на веру его слова. Но, скорее всего, не из-за конкретного подозрения, а просто следуя профессиональной привычке. А тут ещё этот чёртов французский, и каждое слово надо пропускать через Катю. Она переводила только его слова, так как Андрей понимал французскую речь и всё, что говорил следователь.
Они втроём сидели в гостиной: Андрей и Катя рядом на диване, следователь – напротив, с другой стороны столика, время от времени записывая что-то в блокнот. Он сказал им, что это предварительные беседы и что в скором времени им всем нужно будет явиться в полицию, чтобы официально зафиксировать показания. Одну только мадам Бертье уже допрашивали официально, так как она обнаружила пострадавшего.
Они лишь недавно вернулись из больницы и просто с ног валились от усталости. У Романа была серьёзная черепно-мозговая травма, и он до сих пор не пришёл в себя. Из больницы сигнал поступил в полицию, как всегда делалось в таких случаях, и следователь обязан был проверить все версии, чтобы подтвердить наличие несчастного случая. Вадим всё утро занимался страховкой Романа и оплатой лечения, а Андрей, Катя и Аня сидели в больнице и ждали новостей о состоянии Романа. Вышедший к ним доктор вкратце описал ситуацию и посоветовал ехать домой, так как в ближайшее время трудно было ожидать изменений в худшую или лучшую сторону.
Как только они вернулись на виллу, явились следователь с экспертом. Эксперт обследовал бассейн, извлёк из воды стакан, из которого пил Малиновский, и, забрав его с собой, убыл обратно в Левилль. А следователь допрашивал их одного за другим, и последними очередь дошла до Андрея и Кати.
Скрупулёзные вопросы следователя выводили Андрея из себя, но он старался не показывать этого и держать себя в руках.
- Так, значит, вы утверждаете, что легли спать в этой комнате около часа ночи и ничего не слышали?
Андрей в третий раз терпеливо подтвердил это.
- А знаете ли вы о том, что примерно в это же время между месье Павловым и месье Малиновским произошёл инцидент и месье Павлов ударил месье Малиновского?
Опустив глаза, Катя тихо переводила следователю ответы Андрея. Да, теперь он знает об этом, Вадим сам рассказал ему, да и мадам Бертье рассказывает об этом всем и каждому.
- Значит, вы узнали об этом только от месье Павлова утром? Но ведь ссора произошла прямо возле окон этой комнаты и как раз в то время, когда, по вашим словам и по словам мадемуазель Малиновской, вы легли спать. Неужели вы ничего не слышали?
- Нет, не слышал. Я сразу же уснул и проспал до того времени, пока мадам Бертье не разбудила нас.
Следователь кивнул, пробурчал под нос:
- Мадам Бертье подтверждает, что света в окнах гостиной в это время не было… - И, записав что-то себе в блокнот, обратился к Кате: - Мадам, вы говорили, ваша с супругом спальня находится на втором этаже?
Катя подтвердила это.
- Тогда как вы объясняете тот факт, что ваш муж провёл ночь в этой комнате?
Она покраснела, замешкалась… Руки Андрея сжались в кулаки. Идиот, остолоп, придурок! Кто просит его вмешиваться в ЭТО?! И он ведь даже ничего не может ответить ему, этот идиот не поймёт ни слова!
Катя молчала, но следовательно не стал настаивать и повернулся снова к Андрею:
- Месье Жданов, тогда вы объясните мне это.
Ни один мускул не дрогнул на лице Андрея.
- В спальне было слишком жарко, и я остался ночевать здесь.
Катя еле слышно перевела его слова.
- А почему вашей жены не было вечером в гостиной с вами? Насколько я понял, здесь были только вы и мадемуазель Малиновская?
- Катюша, я прошу тебя, переведи ему всё, что я скажу, - тихо проговорил он и, найдя своей рукой её руку, легонько сжал её. – Господин следователь, вы, вероятно, ищете какие-то семейные тайны, какие-то доказательства разногласий между мной и моей женой. Так вот, я говорю вам: ничего такого нет. Я люблю свою жену, она любит меня, и я остался здесь только потому, что в спальне было слишком жарко.
Видимо, приняв какое-то решение и собравшись, Катя подняла голову и, спокойно глядя на следователя, перевела ему слова Андрея, и голос её звучал твёрдо. Следователь внимательно выслушал её и, к их удивлению, воспринял эти слова вполне удовлетворённо. Снова записав что-то в блокнот, он повернулся к Андрея, и на лице его была даже еле заметная улыбка.
- И последний вопрос, месье Жданов, чтобы уже всё было завершено. В чём вы вчера были одеты?
Андрей растерялся на мгновение от неожиданности.
- Ну… в той же одежде, что на мне сейчас.
- Значит – в этой синей футболке и светлых летних брюках?
- Ну да… - Если он спрашивает у него, может спросить и у других. Надо сказать ему правду. – И ещё – ещё на мне был свитер.
- Свитер? В такую, как вы сказали, жару?
На скулах Андрея заиграли желваки. Ещё один такой вопрос – и он проломит этому идиоту башку!
- Это уже потом мне стало жарко, - терпеливо цедя слова, проговорил он. – А перед ужином было холодно, потому что я полдня провёл на море и замёрз.
- Да-да, - задумчиво пробормотал следователь, - всё правильно, мадемуазель Малиновская говорила мне… Ну, а куда вы положили свитер потом? Или вы спали в нём?
- Нет, я не спал в нём, - еле сдерживаясь, сказал Андрей. – Я уже сказал – мне было жарко, и я не мог в нём спать. Я отнёс его в спальню и положил в шкаф, на место. Какое это может иметь значение?!
Следователь внимательно слушал Катю и при последних её словах строго взглянул на Андрея.
- Месье Жданов, в такой ситуации всё имеет значение. У вашего гостя серьёзная травма, представляющая угрозу для его жизни, и мы обязаны отмести все предположения о её насильственном характере.
- Никто не трогал Романа, это никому не нужно, поверьте мне. Мы сами переживаем. Он просто переборщил в Левилле со спиртным. Стечение обстоятельств.
Следователь закивал, соглашаясь.
- Нам нужно просто доказать это самим. Вы за нас этого сделать не можете, - сказал он и, повернувшись к Кате, добавил: - Ну, а теперь, мадам, буквально пара вопросов к вам, если позволите.
Андрей с тоской смотрел на неё и почти не слышал, что она говорит следователю о вилле, её хозяевах, как часто они бывают здесь… Её ключицы, шея, губы. И руки, её руки – маленькие, почти детские, но с такими пластичными пальцами, что они могут органично изобразить любой жест…
Он поднялся с дивана и, обойдя его, подошёл к окну. К чёрту все свои претензии, амбиции, неудовлетворённость… Он не может жить без неё, это ясно. Надо вымолить у неё прощение, заставить себя и её забыть обо всём и жить дальше, как будто ничего не случилось. Роман поправится, они вернутся в Москву, и всё будет по-прежнему. Ему вдруг стал противен этот вид за окном, этот дом, этот навсегда испорченный для них бассейн, - всё то, что было мечтой о счастье, надеждой на исцеление, вдруг перевернулось в его сознании и стало источником новой боли. И захотелось туда, где прежде было плохо, где было тяжело дышать, - в Москву, в «Зималетто», в их квартиру…
Следователь напоследок сказал им, что ему ещё надо уточнить кое-что у Вадима, и вышел из комнаты. Катя встала и подошла к Андрею.
- Он подозревает Вадима, как ты думаешь? – встревоженно спросила она.
Он пожал плечами.
- Скользкий тип. Не поймёшь, о чём он думает… Но Вадим ударил Романа, и теперь ему трудно будет объяснить, что он ни при чём.
Она продолжала смотреть на него, и он, шагнув к ней, положил руки ей на плечи, притянул к себе, склонился…
- Кать…
Опустил бретельку сарафана с плеча и, наклонившись, поцеловал место между шеей и плечом. Она обняла руками его голову, и он, подняв к ней лицо, поцеловал её в губы. Она ответила ему, и поцелуй был долгим, нежным, пронзительным…
Оторвавшись от её губ, он отстранился немного и увидел, что она всё ещё смотрит на него каким-то вопросительным, жалеющим взглядом.
- Что с тобой, Кать? – тихо, с нежностью в голосе спросил он.
Странное выражение исчезло из её глаз, она легонько встряхнула головой.
- Ничего… Просто я боюсь. Того, что случилось с Ромой, этого дома… ты понимаешь?
Он кивнул. Значит, они думали об одном и том же.
- Понимаю. И я хочу, чтобы мы уехали… поскорее уехали отсюда.
Она вдруг порывисто обняла его, спрятала голову на его груди.
- Да-да, уехать… Как только будет возможно… Лишь бы Рома… - и она, не договорив, всхлипнула.
Он гладил её по волосам, успокаивая.
- Всё будет хорошо… Ты же слышала, что сказал доктор. Он поправится.
Они постояли немного молча, и вдруг Катя, всё так же прижимаясь к нему, спросила:
- Андрюш, а зачем ты сказал следователю, что убрал свитер в шкаф? Ты ведь не заходил в спальню…
Он вздрогнул, но тут же ответил ровным голосом:
- Сказал первое, что пришло в голову, что было бы для его логичнее всего…
Она отстранилась, удивлённо вгляделась в его лицо.
- Где же свитер?
Он пожал плечами.
- Понятия не имею. Бросил куда-то, может, на веранде. Не помню. Если бы я сказал ему это, он вцепился бы в меня клещами, а я устал от него и мечтал, чтобы он поскорее убрался отсюда.
Ему показалось, что она вздохнула с облегчением.
- Меня тоже раздражает его присутствие, все эти вопросы… Только бы побыстрее всё это закончилось…
- Кать…
- А?
- Давай наплюём на них всех. Пойдём к себе… Я хочу побыть с тобой, я скучаю…
Она взяла его руку и, поднеся её к губам, поцеловала.
- Надо хотя бы проводить следователя… А потом – если мы понадобимся Вадиму или Ане?
- Чёрт с ними со всеми… Они мне опротивели. Я хочу быть только с тобой… Сейчас я найду и выпровожу его.

***

- Забудь о том, что я говорил вчера… На меня нашло затмение, я не понимал, что говорю… Верь мне, Кать. Это всё неправда. Я люблю тебя. Нет, не то... Люблю – это не то слово. На свете нет таких слов, чтобы выразить то, что я чувствую. И с каждым днём всё сильнее. Ты веришь мне?
- Конечно, верю, любимый… Но мы не можем оставить всё так, как есть. Ты всё равно будешь мучиться, ничего не изменится… Мы должны найти выход, понимаешь?
- Катюш, всё изменится, всё уже изменилось… Когда я понял, что могу потерять тебя – из-за своей глупости. Всё стало таким незначительным, таким мелким по сравнению с этим. Будь со мной – и больше мне ничего не нужно. Я только хочу, чтобы ты простила меня и забыла обо всём…
- Простила? За что? Ведь я знаю, что мы – единое целое и никто не может разделить нас. Я знаю, что ты не виноват перед мной.
- Но я наговорил тебе гадостей…
- Это то, о чём ты думал тогда. И нам нужно понять, почему ты думал так. Нужно, понимаешь? От этого никуда не деться…
Он отвернулся от неё и зарылся лицом в подушку.
- Не хочу больше думать об этом… Пойми, мне теперь это неприятно, как будто мы говорим о каком-то другом человеке, не обо мне. Может быть, позже, потом, когда пройдёт время.
Она наклонилась и нежно поцеловала его спину между лопаток.
- Ну, хорошо… Хорошо. Я не буду мучить тебя. Подождём… Ты поедешь к Роме?
Он перевернулся на спину, сказал:
- Да… Сейчас оденусь и поеду. Надо узнать, не нужно ли ему чего-нибудь. – Он повернул голову, взглянул на неё. – Ты будешь ждать меня?
Она улыбнулась и, протянув руку, погладила его по щеке.
- Конечно… Я люблю тебя… Возвращайся поскорее.
…Он вышел из спальни, прикрыл за собой дверь и удивлённо замер. Прямо возле двери комнаты для гостей, куда он хотел зайти, возвышалась огромная стремянка, и стоящий на ней Жан-Поль возился с потолочным светильником, пытаясь снять его.
- Жан-Поль, это надолго? – подбирая слова, медленно спросил он.
Жан-Поль мельком взглянул на него и неторопливо продолжил своё занятие.
- Пока не знаю, месье, - ответил он. – Надо снять, заменить новым, разобраться, в чём дело…
Андрей досадливо поморщился, постоял немного в раздумье, наконец повернулся и пошёл по коридору к лестнице. Следователь вряд ли сегодня ещё явится на виллу, а он вернётся из Левилля и успеет забрать свитер…
Катя откинула одеяло, встала с кровати и, набросив пеньюар, подошла к окну. Аня бродит среди деревьев у бассейна, как потерянная… Бедная девочка. В чужой стране, с братом такое несчастье… Андрей вышел из дома, сел в машину, выехал со двора. Какой он красивый, как легко, грациозно двигается… И каким сильным, каким опасным становится он в иные минуты. От его близости у неё всегда кружится голова, она слабеет, тает в его руках, как воск. И, однако же, именно он страдает от её силы, а не наоборот.
У них всё будет хорошо, всё наладится. Хорошо, что она вовремя узнала о том, что мучает его. Теперь она будет внимательна к нему, будет ограждать его от всего, что можно обидеть его или задеть. В конце концов, она может уйти из «Зималетто», если это понадобится. Даже на это можно пойти, чтобы сохранить их любовь. Надо, чтобы он смог доказать сам себе, что способен на многое, что как личность самодостаточен и ценен.
И снова пришла эта досадно мешающая ей со времени допроса мысль. И зачем этот следователь так скрупулёзно выспрашивал у него про одежду? Неужели же на самом деле может серьёзно подозревать кого-нибудь из них? Неужели думает, что Вадим или Андрей могли намеренно избить Рому, ударив его головой о бортик бассейна, и потом безжалостно бросить его истекать кровью? Немыслимо… Что бы ни стояло между ними и Ромой, ни один их них не способен на такое.
Но, видимо, для следователя это не аргумент, он хладнокровно отрабатывает все версии. И, чтобы у него не возникло лишних вопросов, нужно найти этот свитер и положить его в шкаф, чтобы всё было так, как сказал Андрей.
Одеваясь, она напряжённо раздумывала о том, где бы он мог оставить его. На веранде? В бельевой? В гостиной, о которой можно было бы подумать в первую очередь, его не было точно. Там было слишком мало мебели, они бы сразу заметили его.
Для проформы она всё же заглянула в шкаф – вдруг сама механически принесла его сюда и забыла об этом? Но это, конечно, было не так и свитера в шкафу не было. Она спустилась вниз, обошла все комнаты, осмотрела веранду. Ну, не мог же он испариться, в самом деле. Если бы Андрей мог вспомнить, куда бросил его, было бы намного проще. Возвращаясь в спальню, она увидела, что Жан-Поль уже спускается по ступенькам стремянки со светильником в руках. Увидев её, он широко улыбнулся.
- Мадам, я уже убираю лестницу. Если хотите, можете пройти…
- Нет, нет, Жан-Поль, мне не надо. Можете не торопиться.
- А-а-а, - разочарованно произнёс он. – А я думал, вам нужно в комнату для гостей…
- Нет. Почему вы так решили?
- Так месье же спрашивал, когда я закончу, и расстроился, когда я сказал, что нескоро. Я так понял, он хотел пройти в эту комнату. – И он кивнул в сторону двери комнаты для гостей, возле которой стояла стремянка.
- В эту комнату? Вы ничего не перепутали, Жан-Поль?
- Ну, он мне не сказал этого. Просто я так понял из того, что он спрашивал.
- А когда это было?
- Да вот буквально перед тем, как вы вышли. Минут за пятнадцать до этого.
- Спасибо, Жан-Поль. Большое спасибо, - задумчиво проговорила Катя, вошла в спальню и захлопнула за собой дверь. Но не отошла от неё, а стояла и напряжённо вслушивалась в то, что происходит в коридоре. Она ждала, когда уйдёт Жан-Поль.

------------------------------------------------------------------------

7

Возня Жан-Поля со стремянкой и светильниками закончилась, и всё стихло. Катя открыла дверь: коридор был пуст. Она вышла из комнаты и, подойдя к двери комнаты для гостей, опустила вниз ручку. Войдя в комнату, закрыла за собой дверь и подошла к шкафу. Отодвинув в сторону створку, осмотрела все полки, затем толкнула соседнюю створку, и она мягко отъехала в сторону. Это было отделение побольше, для одежды на вешалках. Мельком осмотрев вешалки, она раздвинула руками несколько брюк и старых платьев и увидела лежащий на дне шкафа скомканный свитер. Наклонившись, Катя взяла его в руки, и вдруг из свитера что-то выпало с тихим стуком на ковёр и покатилось по полу. Она подошла к тому месту, куда докатился предмет, и подняла его с пола. У неё в руках был стакан. Обычный, пустой и почти чистый стакан для виски.
Катя поставила его на столик и развернула свитер, который держала в руках. Свитер был влажным, от него пахло сыростью, и Катя разглядела на нём несколько тёмных пятен. Подойдя к окну, она стала рассматривать его на свету. Пятна были буро-коричневые, и вид их не оставлял сомнений в их происхождении, как бы ни пыталась она отгонять свою страшную догадку. Это кровь. Кровь из раны на лбу Романа. И кровь эта – на свитере Андрея, намеренно спрятанном, а не случайно закинутом куда-то.
Она ошибалась.
Жестоко ошибалась, отвергая с возмущением все предположения о возможной виновности Андрея. Роман всё же не сам ударился, не сам покалечился. Ему помогли в этом. И сделал это – её Андрей.
Ей стало страшно. Захотелось опереться на что-то, ухватиться за что-то, и сразу же всплыло воспоминание о том, что всегда, когда ей было страшно, она знала, чтО будет ей опорой, чтО поможет ей. Теперь извечная опора её пошатнулась и сама стала источником страха. И некуда было спрятаться, и невозможно было спастись. А самым страшным было то, что причиной всего этого была она, именно она.
Он не взорвался, не прибил Романа на месте, увидев, как тот обнимает её. Слишком сильной была боль, слишком глубокой ярость. Он затаил их в себе, припрятал на время. Выждал нужный момент и отомстил – за всё, в чём, по его мнению, Рома был виноват перед ним.
Что же произошло между ними? Что могло произойти, чтобы Андрей дошёл до такой ослепляющей ненависти, до такого страшного поступка? Она вспомнила Рому, каким увидела его, когда сбежала вниз на крики мадам Бертье, - в мокрой, прилипшей к телу, окровавленной одежде, беспомощно уткнувшимся лицом в холодный камень бортика бассейна… Что бы ни произошло, это не может оправдать жестокости, с которой Андрей избил – и бросил его.
А он бросил его, в этом нет сомнения. Взгляд её упал на стоящий на столике стакан. Заметал следы, возможно, даже вытирал отпечатки пальцев. Спасался, забыв о том, что Роману, возможно, нужна помощь, что в первую очередь нужно спасать его. А что он сделал? Отнёс свитер и стакан наверх и спокойно лёг спать в гостиной. Это счастье, что мадам Бертье поднялась так рано и нашла Рому…
Но как же так? Он не бросился к ней, не повинился, не позвал на помощь… Что же она упустила? Чего не видела, от чего бежала, как заяц от погони?
Она вспомнила их сегодняшний, вроде бы такой откровенный, разговор. Она действительно была честна с ним, даже пыталась настаивать… А он – он отмахнулся, зарылся лицом в подушку. Он по-прежнему боялся. Вчера от потрясения промелькнула искра – и он говорил правду. А сегодня, после того, что он сделал, возможно, ему и казалось, что всё изменилось, что он изменился. А на самом деле всё только усугубилось, стало ещё сложнее. Единственное, чему она верила, что осталось неизменным для неё, - его любовь к ней. Она просто не могла, уже не сумела бы подвергнуть её сомнению. Но ведь это значит… это значит, что во многом из-за этой любви и из-за неё самой он сделал то, что сделал. Значит, любовь эта разрушительна и приносит ему несчастье. Если бы она поняла раньше, что мучит его, она бы никогда не согласилась, чтобы Роман приехал к ним, не позволила бы ничему и никому нарушить их покой. А потом – не поехала бы с Романом в Левилль. Да, он скрывал свою ревность, он прятал её, но он хотел, чтобы она поняла его сама, и она должна была понять его! А теперь уже слишком поздно, теперь из глубин его души вышло нечто, с чем она просто не сможет смириться, что она просто не сможет понять, это сильнее её!
Застонав, она отбросила свитер в сторону и закрыла лицо руками. Нужно попытаться… она попытается. Возможно, он просто оглушён пока, слишком испуган. Он объяснит ей всё, обязательно объяснит. Не может быть, чтобы это новое существо, поселившееся в нём и заставляющее совершать все эти поступки, взяло над ним верх, поглотило его.
И вдруг всплыло в памяти запретное, уже давно запертое на надёжный замок, воспоминание. Да, это существо жило в нём всегда и теперь проявилось снова. Она запретила себе думать о том, что он был способен на обман, на подлость, но вот эта способность снова вырвалась на свободу, снова заявила о себе во весь голос! И теперь уже у неё не хватит сил оправдать его и забыть об этом, если только он сам не поможет ей – и себе.
Она вспоминала сейчас, как умирала, как обливалась слезами её душа в тот день, когда она нашла инструкцию Малиновского, и чувствовала, как схожи, как родственны те давние переживания - и сегодняшние. Ведь и тогда главным было не то, как он поступил с ней, а страшное разочарование в нём самом, боль от осознания, что она любила призрака, человека, которого на самом деле не существовало.
И снова дрожь побежала по всему телу от ещё одного открытия. Вадим… Что сказал Андрей? Вадиму трудно будет доказать, что он ни при чём. Неужели он обрадовался, что всё так удачно сложилось для него и можно вину легко переложить на другого? Неужели это возможно? Неужели это о нём она думает сейчас?!
Даже в самом страшном сне она не могла представить себе, что такое может когда-нибудь повториться. Но вот – повторилось, и она стоит сейчас в этой комнате, а в руках у неё – доказательства случившегося.
Что же ей делать? Поступить, как тогда, - оставить всё как есть, затаиться, ждать признания? Или – рассказать ему о своей находке и вынудить признаться? Но долго ждать нельзя, это опасно. Хоть сейчас и нет речи о подозрении полиции, в любом случае нельзя оставлять этот свитер в таком состоянии. А если она уберёт его, Андрей сразу же поймёт, что его обман раскрылся, ведь он уже пытался пройти в эту комнату – значит, хотел забрать свитер.
Одно она знает точно - она должна помочь ему. Она не может допустить, чтобы этот свитер обнаружила полиция. Кому станет легче от этого? Ни Роме, ни ей. Она просто не вынесет, если Андрей окажется в тюрьме.
Рома… Он может всё рассказать полиции, и наверняка расскажет. Надо остановить его, надо уговорить его молчать… А Андрей поехал в Левилль, и, возможно, сейчас они наговорят друг другу такого, что спасти ситуацию будет невозможно. Нет, он должен знать, что ей известно о его поступке. Иначе он не выпутается, иначе она не сможет помочь ему. Да и честно ли будет молчать для неё? Он не заслуживает этого, теперь всё не так, как в тот раз. Что бы он ни сделал, она верит в его любовь и хотя бы во имя этого не должна предавать его.
Но как, как вынести его взгляд, когда она скажет ему о том, что знает всё? И она похолодела при мысли, внезапно пришедшей ей в голову. Что будет с ним, когда он ещё раз почувствует себя слабее её? И снова подумает, что она всегда на шаг впереди и он не может угнаться за нею… Но ведь это не так, не так! Он заставляет её раздваиваться, чувствовать себя не тем человеком, которым она является… Он всё преувеличил, возвёл в степень, утрировал. И что теперь делать - ей? ему? им?

***

Машина неслась по обсаженной кипарисами извилистой дороге вдоль морского берега. Андрей вёл машину, поглощённый своими мыслями, и еле успевал сбавлять скорость на поворотах.
Ему снова не удалось увидеть Романа: он так и не пришёл в себя. Андрей даже не мог поговорить с врачом из-за языкового барьера и ругал себя за то, что не взял с собой Вадима. Самому ему познаний в языке хватило только на то, чтобы перекинуться парой фраз с медсестрой, которая и сообщила ему о состоянии Романа. Но, едва он успел подумать о Вадиме, тут же увидел его самого, шагающего по коридору к кабинету врача. Андрей дождался его, узнал, что полиции в больнице пока не было, серьёзных изменений в состоянии Романа не происходило, но угрозы для его жизни нет. И теперь Вадим, приехавший в больницу на такси, сидел рядом с ним в машине и за всё время поездки не обмолвился и словом.
Андрею мучительно хотелось узнать содержание его разговора со следователем, но он не знал, как начать разговор, и так, чтобы его вопросы выглядели естественными. Но и тут ему повезло. Угрюмо молчавший почти всю дорогу Вадим внезапно повернулся к нему и спросил:
- У тебя спрашивали об одежде?
Андрей напряжённо кивнул, мельком взглянув на него.
- Это радует, - сказал Вадим. – А то я уж подумал, что подозревают меня одного.
- Подозревают? Ты серьёзно?
- Конечно. Когда следователю рассказали, что я дал Роману в морду, он вцепился в меня как клещ. Я уверен, он думает, что это я чуть не утопил Романа.
- Утопил? С чего ты взял, что он так думает?
- Я слышал его разговор с кем-то из полиции по телефону. Они выяснили, что перед тем, как Роман ударился, он наглотался воды.
Андрей презрительно фыркнул.
- Ну и что? Это естественно, я даже не сомневаюсь, что так и было. Раз уж он полез в бассейн в одежде… Он наверняка был в таком состоянии, что вполне можно было захлебнуться. Возможно, поэтому он и ударился. Удивительно, как он после этого всё-таки вылез из бассейна…
На секунду он повернул голову и увидел, что Вадим смотрит на него внимательным, настороженным взглядом.
- А ты? – вдруг спросил Вадим.
- Что я? – опешил Андрей.
- Ты разве не видел, в каком он был состоянии? – жёстко продолжал Вадим.
- Я? Каким образом? Досматривая десятый сон? – Андрей почувствовал, как в нём закипает злость.
- Когда мы подъезжали к дому, в гостиной горел свет, - спокойно сказал Вадим. – И погас, только когда машина остановилась.
Сердце сделало резкий скачок и бешено забилось. Ну нет, перед этой тёмной лошадкой он оправдываться не намерен.
- Не говори глупостей, - нахмурившись, сказал Андрей. – Когда вы приехали, я спал, и тебе это прекрасно известно. Тебе показалось, вот и всё.
Вадим хотел сказать что-то ещё, но в последний миг передумал и отвернулся к окну.
- Я, конечно, ничего не могу утверждать наверняка, - наконец тихо сказал он. – Но я тоже уверен, что Малине помогли удариться.
- Да, - насмешливо проговорил Андрей. – И он лежит сейчас в больнице с рассеченной тобою губой. И это можно утверждать наверняка, в отличие от твоих предположений.
Вадим никак не прореагировал на эту колкость. Он, конечно, мог, спасая себя, в разговоре со следователем многое рассказать ему: и про то, как Роман смотрел на жену Андрея, и про то, как загорелое лицо Андрея стало белым как мел, когда жена сказала ему, что Роман поедет с ними в Левилль, и про зловещую перепалку на веранде после того, как он провёл день с сестрой Романа… Но у него не было доказательств, а наговаривать на человека только потому, что он понравился любимой женщине, ему не позволяла гордость. Что она сказала ему сегодня в гостиной, когда он вызывал такси? Она будет с Андреем, это её мужчина… У неё помутнение рассудка, блажь. Такие богатые холёные красавцы всегда мутят рассудок неопытным девочкам. Она провела всю жизнь в захолустном подмосковном городке, а когда училась, боялась и шагу ступить из общежития. Более разных людей, чем эти брат и сестра, трудно было найти. Складывалось впечатление, что именно из-за разгульного образа жизни Романа Ане претили все удовольствия, которые можно получить от молодости. И тут вдруг – путешествие, Европа, незнакомые люди, города… Романтическая обстановка, уединённость виллы, Лазурный берег. У кого угодно снесёт крышу, не то что у молодой девушки, впервые открывшей для себя мир. Этот Андрей для неё – средоточие грёз, мечтаний, некий идеал. Ничего, пройдёт, - как только она увидит, чего он стОит на самом деле. Да и Андрей этот… Он несвободен, это видно. Помешан на своей жене. И определённую грань не переступит – знает, что она не простит его. Она крепкий орешек…
И надо не разоблачать его перед всем светом, а поскорее заканчивать всю эту историю, не давая полиции ни малейшей зацепки. Малиновский будет жить – это главное, и теперь нужно просто перетерпеть эти несколько дней, которые следователь просил его не покидать виллу. А Аня… Да, Ане лучше уехать отсюда, и как можно быстрее. Ей здесь нечего делать, слишком уж всё запуталось… Он сегодня же скажет ей об этом и уговорит её уехать. А потом – они встретятся снова, и всё будет как раньше.

***

Катя стояла у входной двери и ждала их. Как только машина подъехала к дому, раздались оглушительные раскаты грома и на землю упали первые крупные капли дождя. Вадим выскочил из машины и побежал в дом, а Андрей, развернув машину, поставил её у обочины и тоже быстро пошёл к дому.
Подойдя к Кате, улыбнулся ей и, обняв одной рукой за плечи, повёл в открытую дверь ярко освещённой гостиной.
- Будем ужинать? – всё так же улыбаясь, спросил он.
Она кивнула.
- Я хотела накрыть на веранде, но ветер поднялся и небо тучами затянуло. Так что будем есть здесь, - сказала она, высвободившись из его объятий и встав перед ним.
Он с тревогой всмотрелся в её лицо.
- Ты бледная. Ты плохо себя чувствуешь?
Она покачала головой и слабо улыбнулась.
- Нет, всё нормально. Перед грозой всегда так, ты же знаешь.
- Трусишка, - он с нежностью щёлкнул её по кончику носа. – Я же с тобой, чего бояться?
Она грустно смотрела на него.
- Как Рома?
- Нормально. Если можно так сказать, конечно. Врач сказал – всё будет хорошо.
- С ним уже можно разговаривать?
- Нет. Его даже увидеть пока нельзя. Он почти всё время в забытьи.
- Почти? Значит, есть надежда, что скоро…
- Да не волнуйся ты так, Кать… Конечно, есть надежда. Я же тебе говорю – всё будет хорошо. – Глаза его сияли, он выглядел таким беспечным, таким спокойным…
Он так счастлив от того, что у них всё наладилось. Он принял какое-то решение, ему стало легче, он освободился от чего-то… Как больно, как страшно сознавать, что на самом деле всё не так.
Как ни странно, ужин прошёл спокойно, без напряжения. Словно с Романом вместе из дома ушла и накалённая атмосфера последних дней. Все четверо сидящих за столом доброжелательно общались друг с другом, даже нашлись какие-то темы для разговора, какие-то общие интересы. Уютно светила большая лампа в углу гостиной, прочные стены надёжно защищали от непогоды, и уже не верилось, что в этих стенах могла разыграться такая драма…
Андрею было хорошо. Впервые за долгое время он чувствовал в себе лёгкость и уверенность в собственных силах – несмотря на беседу со следователем, на разговор с Вадимом, на нависающую угрозу разоблачения самим Романом… Ему казалось, что он смог сделать выбор, сбросил с себя груз сомнений и неопределённости, и ничто теперь не может омрачить его счастья. О том, что вчерашний день он провёл с Аней, и о том, чтО ослепило его глаза и пронзило болью всё его существо, когда они вернулись на виллу, он запретил себе думать. А о том, что случилось после этого, он не мог не думать, но думал как-то отстранённо, как будто это касалось кого-то другого и просто нужно было решать какие-то конкретные задачи, не затрагивающие душу и сердце. Словно сработал некий защитный механизм, заградивший случившемуся доступ в глубинные тайники сознания.
Мадам Бертье помогла Кате убрать со стола, они все ещё немного посидели в гостиной перед телевизором. Наконец Катя поднялась и, пожелав Ане и Вадиму спокойной ночи, сказала, что уходит наверх.
- Ты ещё посидишь? – устало спросила она Андрея.
- Нет, только отгоню машину в гараж и тоже пойду спать, - сказал он. – Минут пятнадцать, не больше.
Не глядя на него, она кивнула и вышла из комнаты.
Она устала. Все эти события подкосили её. Ничего, скоро они вернутся в Москву и она забудет обо всём, как о страшном сне. Пожалуй, впервые за эти годы он жалел о том, что рядом с ней нет сейчас её родителей. Она всегда так успокаивается после визита к ним, становится умиротворённой, просветлённой. Словно подпитывается какой-то необходимой ей энергией. Родительский очаг всегда был важен для неё, это – её корни, её опора, и даже он не может восполнить ей то, что дают родители.
Он вышел из дома, вдохнул всей грудью свежий, терпко пахнущий послегрозовой воздух. Сев в машину, завёл её в гараж. Проходя снова через гостиную, с улыбкой попрощался с Аней и Вадимом и легко взбежал по лестнице на второй этаж. Быстрым, уверенным шагом прошёл по коридору мимо спальни и, не раздумывая, распахнул дверь комнаты для гостей.
Ему показалось, что небо обрушилось ему на голову.
У окна, повернувшись на звук открываемой двери, стояла Катя.

-------------------------------------------------------------------------

8

Увидев в комнате Катю, Андрей инстинктивно бросил взгляд на шкаф. Створки его были плотно прикрыты, и в зеркале одной из них он увидел своё бледное испуганное лицо. Он отвернулся и, не закрывая двери, прислонился к дверному косяку, откинув голову и глядя на Катю.
- Что ты здесь делаешь? – спросил он.
- А ты? – отозвалась она.
Он пытался понять, о чём она думает в этот момент, но лицо её было словно маска и по нему ничего невозможно было прочесть. Он хорошо знал это выражение её лица – оно появлялось в самые ответственные и напряжённые минуты, связанные с бизнесом. Но никогда она не смотрела так на него, и у него похолодело всё внутри.
- Почему ты не пошла спать? – спросил он, всё ещё пытаясь убедить себя, что она случайно оказалась здесь, но в глубине души уже зная, что это не так.
- Я ждала тебя, - просто сказала она и отошла от окна.
Она медленно подходила к нему, и, несмотря на потрясение, он привычно любовался ею, думал о том, какая она стройная в этих облегающих летних брюках… Она подошла совсем близко, и они стояли теперь друг напротив друга в открытом проёме двери. Не отрывая головы от косяка, он смотрел на неё сверху вниз, а она словно прожигала его взглядом поднятых к нему глаз, в которых снова появилось то отчаянное, вопросительно-жалеющее выражение, которое он видел утром.
- Нам нельзя оставаться здесь, - сказала она, и голос её дрогнул. – Сейчас Аня с Вадимом поднимутся к себе.
- Ну и что? – откликнулся он, и в глубине его глаз сверкнуло что-то. – Все всё знают. Кроме меня.
- О чём ты? – растерявшись, спросила она.
- Ну, я ведь пытаюсь обмануть всех, - с затаённой злостью продолжал он, – а на деле оказывается, что все обманывают меня.
Она обречённо вздохнула и тихо, но настойчиво проговорила:
- Андрей, нам нужно уйти отсюда. – И, не дожидаясь его ответа, повернулась и пошла по коридору к спальне. Он постоял несколько секунд у двери, затем, подойдя к шкафу, открыл створку и раздвинул одежду на вешалках. Свитера в шкафу не было. Выключив свет, он вышел из комнаты.
- О чём ты хотела поговорить со мной? – закрыв за собой дверь спальни и глядя на неё, сидящую на кровати, спросил он.
- О том, что случилось вчера у бассейна, - спокойно ответила она.
- Ты нашла свитер? – Глупо, глупо спрашивать. Пустые, ненужные слова.
- Да. И стакан. Ты пил из него там, у бассейна?
Он молчал, продолжая смотреть на неё.
- Что ты сделала со всем этим? – наконец произнёс он, и по его голосу она окончательно поняла, что сбылись худшие её опасения. Она знала это его настроение, в последнее время оно овладевало им всё чаще, но тогда она ещё не знала, чем оно объясняется. Он защищается – от всего мира и от неё. Да, от неё даже больше, чем от мира, - может быть, он даже защищается от своей любви.
- Стакан – вымыла и поставила на барную стойку в гостиной. Свитер постирала вместе с другой одеждой. Он висит в бельевой.
В его глазах снова полыхнуло что-то, и он крепко сжал губы. Прошёлся по комнате, постоял немного у окна, затем подошёл к кровати и сел рядом с ней.
- Откуда ты узнала? Откуда ты могла узнать? – проводя рукой по лицу, с тоской проговорил он.
- Случайно. Жан-Поль сказал мне, что ты спрашивал у него, долго ли он будет заниматься светильником. Он понял, что ты хотел пройти в комнату. А я как раз искала свитер.
Он метнул на неё какой-то странный, насмешливо-отчаянный взгляд.
- Искала свитер? За моей спиной? Почему ты не сказала мне?
Она вздохнула и напрягла все свои внутренние силы, приказывая себе не бояться его ярости.
- Я решила найти свитер только после того, как ты ушёл, - медленно сказала она.
Он вдруг откинулся спиной на кровать, отбросил в сторону очки, с силой потёр зажмуренные глаза… Она повернулась к нему и с жалостью смотрела на него. Потом крепко сжала его бессильно упавшую на кровать руку и настойчиво спросила:
- Андрей, что случилось вчера у бассейна?
- Я не знаю, - глухо сказал он, не открывая глаз. – Я не знаю, что со мной случилось. – Помолчав немного, заговорил опять. – Я обезумел от ревности, от злости… Он говорил такое… Говорил, что я недостоин тебя, а он имеет право… Что отец ценит только тебя, что я подкаблучник… - Он сжал руку, которую она держала, в кулак. – В общем, он во многом был прав, и я… я не сдержался. Толкнул его в бассейн, а потом просто не давал ему выйти.
Чувствуя, как всё тело её начинает трясти, она ждала, что он скажет дальше, но он молчал и она тихо спросила:
- Что было потом?
Он открыл глаза и затуманенным насмешливым взглядом посмотрел на неё.
- Потом? Потом всё было очень просто. Я давил на его голову, хотел, чтобы он захлебнулся. Но он выворачивался, сопротивлялся и в какой-то момент выскользнул из-под руки и ударился головой о бортик. Сразу же потерял сознание и болтался в воде.
Дрожащей рукой она снова нашла его руку, разжала его пальцы, погладила их… Он тут же с силой ухватился за её пальцы, так, что они побелели.
- Андрюша, говори… - сказала она.
Он громко выдохнул и продолжал:
- Я вытащил его из бассейна, убедился, что он жив. Опять стащил его в бассейн, но так, чтобы грудью он лежал на бортике. Потом спрятал свитер и стакан и ушёл в гостиную. Вот и всё.
- Всё? Ты не сказал мне самого главного…
Он отвернул голову в сторону окна и глухо произнёс:
- Я боялся… Боялся, что ты не простишь меня. – И тут же снова порывисто повернулся к ней и с отчаянной мольбой в голосе сказал: - Но ты же простишь… Ты же простишь меня, Катя!..
Она молча смотрела на него, и пальцы его в её руке обмякли, и уголок рта саркастически пополз вниз.
- Понятно… Ты жалеешь его. Жалеешь этого ублюдка, который хотел тебя изнасиловать. Так, может, он и в этом был прав, Кать? Может, он уже привычным захватом лапал тебя и мне пора собирать чемоданы?
У неё перехватило дыхание, и перед глазами замелькали чёрные точки. Комната закружилась… всё быстрее, быстрее… и наконец всё исчезло в чёрной тьме.
Увидев, что она покачнулась и взгляд её становится бессмысленным, он подскочил на кровати и, подхватив её на руки, уложил головой на подушку. Волосы её разметались, лицо стало белым как мел. Он целовал, громко звал её… Наконец она пошевелилась и открыла глаза. Увидев, что она очнулась, он застыл над ней, со страхом вглядываясь в её лицо. Даже на Страшном суде он не забудет этого лица…
- Скажи, скажи, что принести тебе! Скорее, Кать! – с отчаянием умолял он её.
- Ничего не надо, - слабым голосом произнесла она. – Всё прошло, успокойся.
И, уцепившись дрожащей рукой за ворот его футболки, притянула его к себе.
- Иди ко мне… - прошептала она, и он, не в силах удержать внезапно наполнившие глаза слёзы, уткнулся головой ей в грудь, крепко сжав руками её плечи.
- Прости, прости меня… Я идиот, я сволочь, я не знаю, что говорю… - с отчаянием повторял он, снова и снова цепляясь за неё руками.
Она глубоко вздохнула и, высвободив из-под него руку, погладила его по голове. Потом легонько потянула его за волосы, пытаясь приподнять его голову, но он только крепче вжимался в неё.
- Андрюша, мне тяжело… - наконец сказала она.
Он испуганно замер и медленно, не глядя на неё, перекатился на спину рядом с ней. Лежал и смотрел в потолок влажными покрасневшими глазами. Она повернулась к нему.
- Он ведь мог умереть… - тихо сказала она. – Ты понимаешь это?
- Я хотел вызвать «скорую», но увидел мадам Бертье, - ровным безжизненным голосом сказал он. – И понял, что она позовёт на помощь. Но дело не в этом… дело не в этом, а в том, что я хотел убить его. И убил бы, если бы он не ударился.
У неё не было сил протестовать, переубеждать его, и она просто протянула руку и погладила его по щеке. Но он отстранился от её ласки.
- Не жалей меня. Я прошу тебя, что угодно, - только не жалей меня! Я подлец и трус, и это правда, ты правильно всё поняла. Да ты уже и давно знаешь это…
Она вздрогнула – так неожиданно он озвучил её недавние мысли… Она покачала головой.
- Ты правильно сказал: дело не в этом, - проговорила она. – Тебя мучает что-то. Ты сам сказал: Рома во многом был прав. В чём он был прав, Андрюша?
Лицо его вдруг застыло, он закусил губу… Наконец, словно решившись на что-то, заговорил:
- Я уже говорил тебе. Вчера. Ты успешнее меня, ты лучше меня. Отец не обращает на меня никакого внимания, я для него вроде мебели. Я превратился в твоего подручного, в твою тень. Ты – цельный человек, ты можешь любить меня и быть самодостаточной. А я потерял себя, растворился в тебе. Сегодня… сегодня я почувствовал, что могу потерять тебя, и мне показалось – я смирился, всё прояснилось. Но ты узнала о Малиновском, и я понял – всё вернулось. И ещё сильнее, чем раньше.
Он повернул голову и открыто посмотрел на неё.
- Но я не могу жить без тебя. В тебе – смысл всего, что я делаю, что говорю… Я постоянно думаю о тебе, хочу тебя, и мне хотелось, чтобы и ты испытывала то же самое, и я злился, когда видел, что это не так. Наверное, это было неправильно, я ещё не понял до конца, но это ничего не меняет. Ты видишь, до чего я дошёл. Мне плохо, Кать… - Голос его дрогнул, и он снова отвернулся от неё.
Чувствуя, как слёзы закипают в глазах, она сказала:
- Мы должны найти выход. И мы найдём его… Я сейчас не знаю какой, но точно знаю, что он есть… И знаю, что нельзя оставлять всё так, как есть. Будет ещё хуже.
Она вздохнула и устало повернулась на спину, борясь с подступившими слезами. Нельзя, нельзя сейчас говорить ему о том, в чём она видела возможный выход. Это убьёт его, уничтожит, и в его теперешнем состоянии неизвестно, что может он сделать, когда услышит от неё такое. Они поговорят потом… потом, когда всё это закончится. Может быть, и не придётся прибегнуть к этому крайнему средству, может быть, они смогут найти другое решение…
- Нам нужно уговорить Рому молчать, - снова поворачиваясь к нему, заговорила она. – Полиция не должна ничего узнать. Ты понимаешь?
Он молча кивнул.
- Я поеду завтра в Левилль, - продолжала Катя. – Буду там целый день, буду ждать… Мы должны поговорить с ним раньше, чем следователь.
Он встрепенулся, приподнялся на постели и протестующе покачал головой.
- Как ты себе это представляешь? А вдруг там будет полиция? И что он может наговорить тебе? Я не отпущу тебя…
- Но, Андрей…
- Я не отпущу тебя, - упрямо повторил он. – Ещё не хватало, чтобы ты решала мои проблемы…
- Но он не послушает тебя…
- А тебя послушает?.. – И с губ его чуть снова не сорвались роковые слова. Умом он понимал, что Катя ни при чём, что возможность связи с ней существует только в воспалённом воображении Малиновского, но ничего не мог поделать с собой и перед глазами его то и дело возникала страшная сцена у веранды. И, кляня себя за оскорбляющую её подозрительность, снова и снова ловил себя на мрачных и упорных мыслях о её возможной неверности… Он с тяжёлым вздохом провёл рукой по лицу и мягко сказал: - Катюш, я поеду один. Я попробую уговорить его, я знаю, что сказать ему…
Она с тревогой посмотрела на него. Он перехватил её взгляд и улыбнулся.
- Не бойся, всё будет хорошо… Обещаю – я не причиню ему вреда. Да ты ведь знаешь, что не причиню… Ты вообще меня знаешь… Кать…
- А?
- Давай ложиться. Ты устала, ещё и обморок этот… - Тень пробежала по его лицу, но он справился с собой и заставил себя снова улыбнуться. – Я люблю тебя…
И потом с грустью смотрел, как она раздевается, как ложится в постель рядом с ним, но отворачивается от него… И ему оставалось только, лёжа за ней на боку, вдыхать запах её волос, разметавшихся по подушке…
Но ночью, одновременно проснувшись от случайного прикосновения, они жадно набросились друг на друга, словно не были вместе целую вечность. Он сжимал её в объятиях, вбирал её в себя, пропитывался ею и чувствовал, как постепенно наполняется и обретает смысл всё его существо, как обретает смысл, наполняясь влагой, доселе пустой и бессмысленный сосуд. И, так же, как раньше он бездумно и безусловно чувствовал себя счастливым от этого, так теперь он испытывал сполна всю горечь своего драгоценного счастья.

-------------------------------------------------------------------------

9

- Рома! Рома, ты меня слышишь?
Роман медленно открыл глаза и прямо над собой увидел качающееся в зыбком мареве лицо Риты. Он закрыл глаза и сразу открыл их снова, и лицо внезапно встало на место, сфокусировалось, он мог разглядеть светлые глаза Риты, морщинки на её лбу, её пухлые губы, произносящие его имя…
- Рома, ну как ты? Как ты себя чувствуешь?
Он слабо пошевелился и внезапно не ощутил той тянущей, словно выворачивающей всё тело наизнанку, боли, которая владела им на протяжении всей этой мучительно долгой ночи – с той самой минуты, когда он пришёл в себя. Боль затмевала остальные ощущения, вытесняла мысли, эмоции, воспоминания, и всё происшедшее с ним, урывками всплывавшее в памяти, казалось таким мелким и незначительным по сравнению с этой болью. Но вот боль утихла, отступила, перестала сдавливать голову тяжёлым обручем, жечь всё тело раскалёнными щипцами, и он снова, но уже отчётливо и ярко, вспомнил всё, что случилось с ним.
Ночью врач пытался поговорить с ним, но он был ещё слишком слаб и говорил еле слышно, невнятно. Как ни странно, даже такая реакция вполне удовлетворила доктора, и из его переговоров с медсестрой Роман понял, что из состояния, в котором он находился, мог быть и менее счастливый исход и ему очень повезло. Но, вспоминая сейчас довольное лицо врача, сам Роман почему-то не чувствовал себя довольным, и более того – образовавшаяся после избавления от боли пустота постепенно начала заполняться саднящим глухим раздражением от своей беспомощности и даже озлобленностью.
- Нормально, - сказал, посмотрев на Риту в упор ясными глазами. – Что ты здесь делаешь?
Выражение радости от того, что он окончательно пришёл в себя, сменилось в глазах Риты обидой и разочарованием. Она закусила губу, отстранилась и, помедлив, проговорила:
- Я здесь давно. Только иногда домой уезжала.
Ему внезапно стало стыдно от того, что он вот так походя, незаслуженно, обидел её, и, смягчившись, он произнёс:
- А белый халатик – это интересно… Тебе идёт. – И отвернулся от неё, слегка поморщившись от кольнувшей при этом движении в затылке боли.
- Рома, там… - нерешительно проговорила Рита, и её слова донеслись до него, словно сквозь вату. – Там Жданов пришёл. С утра ждёт. И ещё… ещё из полиции придут, наверное.
При звуках фамилии, к этому времени уже тревожным молоточком выстукивавшей в мозгу, в сочетании с упоминанием полиции кровь внезапно отлила от лица, сделала круг по телу, подталкиваемая бешено забившимся сердцем, и наконец вернулась, залив всё лицо багровой краской. Рита подскочила к нему, схватила за руку, встревоженно заглядывая ему в глаза.
- Рома, что с тобой? С тобой всё в порядке?
- Я же сказал – всё нормально, - процедил он сквозь зубы. – Полиция, говоришь? Зачем?
Она облегчённо вздохнула, выпустила его руку и выпрямилась.
- Ну, они говорят, что это формальность, необходимо подтвердить, что был несчастный случай.
Он заставил себя посмотреть на неё. Знает ли она что-нибудь? Что ей может быть известно? Но безмятежность её открытого взгляда дала понять ему, что она ни о чём даже не догадывается. И не надо… Пока.
Ранее смутные, а теперь оформившиеся окончательно, мысли сменяли одна другую в прояснившемся мозгу. Жданов, конечно, никому ничего не рассказал и трясётся теперь, как осиновый лист. Но почему он не добил его?
И Роман невольно содрогнулся при воспоминании о мрачной решимости на лице Андрея, с которой тот сперва не давал ему выйти из бассейна, а потом топил его. Ведь вид его, всё его поведение не оставляли сомнений в его намерении. Врач сказал Роману, что он ударился головой о бортик, а потом пытался выйти из бассейна и его нашли лежащим на бортике с разбитой головой. И, если брать во внимание то, что никуда он сам не выходил, потому что отключился в момент удара, напрашивается однозначный вывод: его вытащил сам Андрей. Да, он, Роман, всегда говорил, что у Жданова кишка тонка… Разнюнился, как обычно, лирика, чувство долга и всё такое, это всегда было ему свойственно. Или всё было гораздо проще, и он всего-навсего струсил. Все мы люди, кому же охота на нарах за убийство париться…
За убийство? А за попытку убийства? Даже если Роман скажет правду о том, что он ударился случайно, хоть и защищаясь, Жданову мало не покажется. А ведь ему, Роману, ничего не стОит сказать полиции, что Андрей намеренно ударил его головой о бортик. И тот ничего не сможет доказать…
И, судя по всему, хорошо понимает это. Прибежал с утра, сидит в больнице, ждёт, когда сможет с ним поговорить… Интересно, и Катя с ним?
Катя?
Катя?!
И снова кровь хлынула ему в голову, и он тихо застонал от забившейся толчками в висках боли.
Знает ли она что-нибудь? Рассказал ли Андрей ей? Нет, не может быть. Он наверняка трясётся от страха, что она может узнать. Но тогда, значит… Значит, он сам, Роман, может рассказать ей. И разом добиться всего, к чему стремился во время своего пребывания на вилле. Но нужно ли ему сейчас это?..
И он снова посмотрел на стоящую рядом с кроватью Риту. Нет, даже при взгляде на неё, не говоря уже о простом воспоминании, сердце остаётся спокойным, его не бросает то в жар, то в холод, не начинают дрожать руки и нет этого томительного ощущения непреодолимой тяги, желания… Неужели всё осталось по-прежнему? Неужели это странное наваждение не рассеялось и цель по-прежнему остаётся целью?
- Ритуля, - внезапно охрипшим голосом проговорил он, - а Жданов приехал один?
- Катя вроде бы в Левилле, они с Аней и Вадимом выясняют что-то по твоей страховке, - сказала Рита. – Но в больнице их сегодня не было.
Роман выдавил из себя слабую улыбку.
- Позови его, а? – сказал он.
Рита с готовностью кивнула и быстро вышла из палаты.
Когда Андрей вошёл, Роман лежал, отвернувшись к окну. Услышав звук открываемой двери, он не пошевелился, и Андрею пришлось обойти кровать, чтобы увидеть его лицо. Оно было спокойным и бесстрастным. Несколько секунд в замешательстве Андрей обдумывал, подать ли ему руку, и в конце концов решил не делать этого.
- Рома, здравствуй.
- Привет, - откликнулся Роман.
Андрей смотрел на него и пытался понять, помнит ли он, что случилось с ним. Но Роман с холодным безразличием смотрел на него, и невозможно было понять, о чём он думает.
Они как раз собирались ехать в Левилль, когда позвонила Рита и сказала, что Роман очнулся. Руки Андрея плохо слушались его, когда он гнал машину по дороге в город. Его уже начинало мутить от обуревавших его противоречивых чувств, и он желал только одного – поскорее дать им выход, распутать наконец этот мучительный клубок и вздохнуть спокойно. Даже самый плохой для него исход ситуации казался ему желаннее этой зудящей неопределённости.
Катя мало говорила с ним, избегала его взгляда и, когда они уже готовы были садиться в машину, села на заднее сиденье с Аней, предоставив Вадиму занять место рядом с Андреем. Но Андрей не стал настаивать, чтобы лишний раз не тревожить её. Всё это время, с тех пор, как они проснулись, его преследовал страх, что её сочувствие и понимание было лишь мимолётной реакцией на шок от того, что она узнала, что она может передумать и отвернуться от него. И теперь он боялся давить на неё, боялся лишним неосторожным словом разрушить то хрупкое доверие, которое установилось между ними.
Она даже не возобновила своей вчерашней попытки настоять на том, чтобы поговорить с Романом самой, и он был рад этому. Он всё равно не допустил бы этого разговора, и ему снова пришлось бы возражать ей. А он не хотел этого. Возможно, не хотела и она. Возможно, она и сама понимала, что лишние споры только навредят им сейчас, и тоже была готова на компромиссы.
Он просидел в приёмной для посетителей около двух часов, и каждая секунда казалась ему годом. Каждый раз, когда открывалась дверь, он с бьющимся сердцем поднимал глаза на вошедшего, ожидая увидеть знакомую ему высокую фигуру следователя, и когда в очередной раз открывшаяся дверь наконец пропустила в приёмную Риту, он готов был закричать от облегчения.
И теперь, несмотря на напряжение, сковавшее его при виде Романа, он даже чувствовал какой-то радостный подъём при мысли о том, что скоро, уже совсем скоро всё останется позади.
- Как ты? – произнёс он, подходя к кровати.
- Как видишь, - поморщился Роман. – Бревно бревном… Но врач говорит – быстро поправляюсь.
- Ты… помнишь, что с тобой случилось? – осторожно спросил Андрей.
В глазах Ромы промелькнула лукавая усмешка.
- Конечно, - сказал он. – А ты надеялся, что я разделю участь жителей Санта-Барбары и буду месяц лежать в коме, а потом глупо улыбаться от амнезии?
- Ничего такого я не думал, - процедил Андрей, и лицо его стало мрачнеть.
- Нет, Андрюха, я всё помню, - продолжал Роман и вдруг с озорной издевательской улыбкой взглянул на него. – А ведь, между прочим, я мог и не говорить тебе этого. Мог наплести что-то вроде «упал-очнулся-гипс», а потом тихонько открыть перед полицией ящик Пандоры. – Он помолчал немного и притворно вздохнул. – А всё из-за доброты моей проклятой. Цени, Андрюха, цени мою доброту…
Руки Андрея непроизвольно сжались в кулаки, и он сунул их в карманы. Не в силах выносить вида этой издевательской улыбки, от отвернулся, подошёл к окну и, не вынимая рук из карманов, стал смотреть на сад, раскинувшийся под окнами больницы. Спокойно, Жданов, спокойно…
А за спиной его тихо продолжал звучать голос Малиновского.
- Ты зачем приехал? Угрозами меня не проймёшь, слезами тоже… хотя интересно было бы посмотреть… Чего тебе надо?
- Хотел узнать, чем я могу тебе помочь, - буркнул Андрей, всё так же стоя спиной к нему.
- Помочь? А в чём ты можешь мне помочь? Разве что умолкнуть навсегда…
Андрей до боли вонзил ногти в ладони и заставил себя сдержаться. Повернулся к Роману и мягко посмотрел на него.
- Рома, ну что ты куражишься? Всё, что хотел сказать, ты уже сказал… там, у бассейна. Я тебя понял. И даже принял к сведению, если тебе это будет приятно узнать. И готов попросить у тебя прощения, если ты примешь его.
- А! А! А! – натужно застонал Роман, якобы не в силах засмеяться. – Что ты со мной сделал, я бы поржал от души… Жаль, что тебя сейчас никто не видит. Особенно твоя дражайшая супруга. Уж она точно оценила бы твои порывы… чтобы спасти свою шкуру. Помнишь? Она уже когда-то видела нечто подобное… - И, широко улыбаясь, он смотрел, как постепенно темнеют глаза Андрея, становясь почти чёрными от застилающей их ярости. Но он стоял неподвижно и внешне никак не реагировал, и Роман добавил: - Ну, что ты, Андрюха, я же ничего нового тебе не сообщаю… Исключительно известные факты, простая констатация, вот и всё. А она, наверное, посмеялась бы от души, узнав, что ты едва не убил меня… Ей когда-то самой этого так хотелось!
- Заткнись, идиот… - процедил Андрей. – Если хочешь знать, она всё знает.
- Знает? – недоверчиво протянул Роман. – Уж не ты ли ей рассказал? – И, увидев мгновенное замешательство на лице Андрея, облегчённо выдохнул: - Не ты… Ну, конечно, не ты. Как же она узнала, интересно? Может, увидела что-нибудь? Она же постоянно следит за тобой, как кошка за мышкой…
Видимо, сработала какая-то защитная реакция, и злость неожиданно покинула Андрея. Вытерпеть такое было нельзя, но нужно было терпеть, и организм дал сигнал открыть второе дыхание. В конце концов, можно было и по-другому посмотреть на всё происходящее: Малина просто завидует ему, его успеху, его любви… И его остаётся только пожалеть. И он, разжимая кулаки в карманах, снисходительно проговорил:
- Что за чушь ты несёшь? Кто за кем следит?
- Катерина свет Валерьевна – за тобой, - с готовностью отозвался Роман. – Да-да, и можешь на меня так не пялиться. Ты для неё – как подопытное животное для психологических изысканий. Она всё ищет, как бы быть с тобой ещё добрее, ещё предупредительнее. Как будто виновата перед тобой в чём-то. А ты что, не замечал? – с деланным удивлением спросил он и покачал головой. – Нехорошо, жена всё-таки… Да и вообще – вы как будто не видите и не слышите друг друга. Видно, только в постели вместе… Или и там нет? – словно спохватившись, с притворной тревогой взглянул на Андрея. Но через секунду снова покачал головой. – Хотя нет… Видел я тут на днях одно соитие… Всё-таки вместе. Если только… - и, взглянув на Андрея широко раскрытыми глазами, якобы озарённый каким-то открытием, добавил громким шёпотом: - …если только она такая не со всеми, а только с тобой…
Андрей затуманенными глазами оглянулся в поисках опоры и, увидев маленький стул у кровати, рывком подтянул его к себе. Тяжело рухнув на стул, закрыл лицо дрожащими руками и глухо произнёс:
- Чего ты хочешь?
- В смысле? – непонимающе откликнулся Малиновский.
- Что ты хочешь за своё молчание?
Роман помолчал немного, якобы размышляя и что-то прикидывая в уме.
- Ну, я пока не могу сказать, - наконец протянул он. – Может быть, и ничего. А может быть – провести эксперимент, ну, тот, о котором я только что говорил. Заодно проверим, правильно ли выбрали тогда кандидатуру для охмурения Катеньки.
Андрей внезапно громко и хрипло рассмеялся, отнимая руки от лица и с весёлой яростью глядя на Романа.
- Малиновский, ты уверен, что хорошо врача расслышал? У тебя с головой всё в порядке?.. Ладно, достал ты меня. Говорил, что намерен делать, и я ухожу.
Роман тихо и разочарованно присвистнул.
- Вот те раз! Сначала спрашивает, потом уходит… Я тебя не тороплю, можешь подумать. Сегодня полиции я ничего не скажу, обещаю. Ну, не хочешь эксперимент – пусть просто придёт ко мне, поговорит, а там видно будет.
Оттолкнув стул, Андрей поднялся и встал перед ним, глядя на него с жалостью сверху вниз.
- Где ж тебя так искорёжило, а, друг мой Малина? – медленно проговорил он.
Роман ответил ему внезапно посерьёзневшим жёстким взглядом.
- Там же, где и тебя. На той же войне, - многозначительно сказал он.
Андрей покачал головой.
- Не могу в это поверить. Не могу поверить, что тебе на самом деле понадобилась Катя. Ты мне отомстить хочешь. Только вот за что?.. Ладно, лежи тихо, не болей. И делай что хочешь. Мне всё равно.
И он пошёл к двери, и вслед ему Малиновский крикнул:
- Так как всё-таки насчёт полиции?
Андрей, не оборачиваясь, высоко поднял руку и помахал ею в воздухе.
- Мне всё равно, - повторил он и, распахнув дверь, вышел из палаты.

-------------------------------------------------------------------------------------

10

Андрей вышел на залитое мягким сентябрьским солнцем крыльцо больницы. Поднял лицо к небу, вдохнул полной грудью, улыбнулся… И всё же – какое чужое здесь небо… Казалось бы – ну, как небо может быть разным? не таким, как дома? И, однако же, – может, и даже облака на нём не такие. И с каким-то отстранённым любопытством он подумал о том, что ждёт его в тюрьме, каких людей он встретит там, кто придёт к нему из посольства…
А Катя? И родное имя отозвалось в груди нежными, но теперь больно бьющими по сердцу своей нежностью колькольчиками. Ка-тя. Мо-я Ка-тя. Катю он не увидит – быть может, долгие годы. Нет, слишком больно. Нельзя думать об этом, иначе можно лишиться этого драгоценного чувства умиротворённости и согласия с самим собой. Всё равно ничто не сможет отнять её у него, она всегда будет с ним, где бы он ни находился.
А Малиновский… И Андрей горько усмехнулся вслед своим мыслям. Сознание отказывалось анализировать происшедшее, и теперь он думал только о том, как могло так получиться, что привычный и почти родной цинизм Малиновского оказался прародителем настоящей, безусловной подлости. И в скольких шагах от опасности был он сам, восхищаясь и считая этот цинизм родственным себе… Это не сиюминутная, рождённая недавно слабость, она имеет давние корни. Когда проросла она? В те ли моменты, когда он, Андрей, балансировал на грани под названием «президент-непрезидент», а Малиновский всегда верно поддерживал его? В тот ли день, когда, перебирая все возможные кандидатуры и варианты выбора отца, Малиновский якобы в шутку напомнил ему о себе, а он пренебрежительно отмёл эту возможность как заведомо нереальную?.. Он вообще частенько пренебрегал им, несмотря на Ромино влияние на него… И Рома компенсировал это кажущейся категоричностью, с которой порой управлял его действиями, но всегда, всегда помнил о той тонкой грани, которую нельзя было переходить в своих манипуляциях.
Так когда же случилось это? Теперь трудно сказать. Одно ясно: оруженосцем Роману надоело быть ещё тогда, только сам он ещё не осознавал этого.
И осознал, возможно, только теперь, увидев, как живёт семья его друга. Вот ирония судьбы: стать предметом зависти как раз в тот период, когда сам чувствуешь себя неудовлетворённым и нереализованным. Возможно, Роман увидел что-то, что скрылось для них самих в дымке времени, суетных и эгоистичных проблем… Он, Андрей, любил её – для неё? для них? Для себя… Купался в своих ощущениях, напрочь забыв о ней самой, о её чувствах, её желаниях…
И вдруг ему бездумно, жадно просто захотелось её увидеть – окинуть взглядом её фигуру, взять за руку, посмотреть в её глаза и увидеть там понимание, прощение, любовь. Её любовь. Которая была для него путеводной звездой, его опорой, без которой он просто не смог бы существовать. А ведь он почти забыл о ней - и думал только о своЕй любви.
Возможно, Роман и увидел её, Катину любовь… Возможно, именно поэтому ему хочется разрушить целостность её чувства, лишить его, Андрея, опоры, выбить у него почву из-под ног.
Но он не позволит случиться этому, пока он здесь, рядом с ней. И пока есть время, нужно сделать всё, чтобы оградить её от этих жутких, нелепых притязаний. Пока есть время…
Он сделал несколько шагов по ступенькам крыльца, и в кармане зазвонил мобильный. Удивившись не определённому номеру на дисплее, он ответил на звонок и услышал в трубке голос Вадима.
- Андрей, мне нужна твоя помощь. Надеюсь, ты не откажешь мне.
- Что случилось?
- Да ничего особенного, всё то же со страховкой. Я ничего не успеваю. Мне придётся ехать в Париж, чтобы всё выплатили, как положено. И, чтобы побыстрее всё закончить, нужно, чтобы ты поехал со мной. Поверь, если бы мне было кого попросить, я бы не тревожил тебя. Но сроки поджимают, больница тоже неохотно идёт на уступки… Или ты умываешь руки?
- Нет-нет, что ты! – поспешно сказал Андрей. – Конечно, я помогу тебе… Это надолго?
- Нет, думаю, дня два, не больше. Прямо сейчас заедем на виллу, я заберу свои вещи, и на двух машинах поедем. Ты согласен?
- Да, Вадим. Жду вас.
Он отключил телефон и снова задумался. Ну вот, двух дней у него уже нет… Два дня – сорок восемь часов, две тысячи восемьсот восемьдесят минут, которые он мог бы провести с ней. И он улыбнулся, вспомнив, что она тоже когда-то считала минуты – в своём дневнике.
«Она любит меня, любит. Мне ничего не страшно, я всё выдержу», - думал он с чувством человека, который чудом избежал гибели. Что там говорил Малиновский? Следит? Чувствует себя виноватой? Ещё бы. Если перед глазами всё время мрачная мина истерзанного самим собою мужа. Руки дрожат, глаза на мокром месте, чуть убийцей не стал… Сам чуть не разрушил всё своими руками. Любая любовь может износиться при таком давлении. А она – взяла всю вину на себя… Повезло тебе, Жданов, сильно повезло. Радуйся, что так, что не послала подальше…

***

Машина выехала на маленькую дорожку, ведущую к больнице, и за поворотом показалась высокая широкоплечая фигура Андрея – знакомая, родная, взгляд на которую привычно посылает импульсы подсознанию: «ты не одна, ты в безопасности…». И сразу отлегло от сердца – он улыбается, лицо словно светится изнутри. Значит, всё в порядке. Значит, ему удалось уговорить Романа.
Ей захотелось вдруг вскочить, закричать от радости, рассмеяться… Что значит всё остальное по сравнению с этим? С тем, что они не разлучатся, что он всегда будет рядом с ней, а она – рядом с ним? Теперь дикими казались ей её недавние мысли о том, что выход из его тяжёлой личностной ситуации можно искать в их разлуке. Ещё утром она избегала его, боясь выдать себя, боясь самих этих мыслей. Она поняла, что мешает ему расти и реализовываться, и ей казалось: останься он один на один с собою - и он обязательно воспрянет, возродится… И решила отойти в сторону, дать ему дорогу, освободить его от балласта собственной личности.
Но теперь так ярко светит солнце, он так широко, так безмятежно улыбается – и как можно хладнокровно думать об убийстве его и своей души, пусть и считая его необходимым временным лекарством? Нет, это невозможно, просто немыслимо. Они вместе постараются найти выход. И может быть… может быть, просто нужно перестать жалеть его, считать его слабее себя, зависимым от себя. И тогда – тогда, возможно, он, не переставая чувствовать её поддержку, почувствует сильным себя.
А то, что он сделал… Ну что ж, у неё будет время обдумать и это. В любом случае, Рома спровоцировал его, это очевидно. И то, что в словах его было много правды, что он озвучил те мысли, в которых они сами боялись признаться себе и друг другу, только усугубило ярость Андрея. А основой всего была боль от сознания того, что дружба умерла. Потерять друга – это то же самое, что потерять любимого человека… Не всем удаётся достойно перенести такое. Им – не удалось…
Или всё же удалось?
И, выходя из машины и улыбаясь в ответ на его лучезарную улыбку, она думала о том, что, возможно, не всё потеряно и бывшим друзьям удастся сохранить добрые отношения…
- Ты уверен, что хочешь ехать? – спросила она, подходя к нему.
- Конечно, - улыбаясь, сказал он. – Только беспокоюсь о тебе… Если ты скажешь, чтобы я остался, я останусь.
- Нет, что ты! – Она отрицательно покачала головой. – Вадиму нужна помощь, он один не справится. Кстати… - и она с опаской и надеждой взглянула на него. - …Вадим заезжал в полицию, вам разрешили на два дня покинуть виллу… - Андрей безмятежно кивнул, и она уже с большей решимостью продолжала: - А Рома? Как он?
- Нормально, - ровно сказал Андрей. – Чувствует себя хорошо, и даже, по-моему, у него ничего не болит. – И, понизив голос, он добавил: - Катюш, давай я тебе дома расскажу? Хорошо? – И он оглянулся по сторонам, как бы давая понять ей, что здесь не самое лучшее место для таких разговоров. Потом снова повернулся к ней и поднял руку, слегка разведя пальцы и с многозначительной улыбкой глядя на неё. Она улыбнулась ему в ответ и, подняв свою руку, прикоснулась ладонью к его ладони и продела пальцы между его пальцами. И он накрыл сверху пальцами её руку, закрепив этот ставший уже ритуальным жест, – жест, в котором было столько обещания, столько надежды на будущее наслаждение, маленькая квинтэссенция слияния их душ и тел…
Увидев, что к ним подходит Вадим, они нехотя разняли руки. Аня, выйдя из машины, стояла в стороне, ожидая Вадима.
- Аня останется в Левилле, - сказал Вадим. – Сейчас я провожу её к Роману, а мы по дороге в Париж отвезём её вещи к Рите.
Аня, услышав слова Вадима, вскинула глаза на Андрея. Но он сделал вид, что не заметил этого, и продолжал стоять, глядя в другую сторону. Она вспыхнула и, повернувшись, быстро пошла ко входу в больницу. Вадим проводил её взглядом, сказал:
- Подождите меня, я быстро. – И, окликнув Аню, пошёл за ней.
Андрей и Катя долго, открыто смотрели в глаза друг другу. Наконец Катя улыбнулась ободряюще.
- Всё будет хорошо, да? – спросила она.
Он протянул руку и отвёл прядь волос с её лица.
- Не знаю, как у других, но пока ты со мной – у меня всё будет хорошо, - тихо сказал он. - Пойдём в машину, подождём Вадима там… Ты сядешь со мной? – И он улыбнулся, показывая ей, что от него не ускользнул её утренний маневр.
- Пусть Вадим ведёт машину, - сказала она, и в глазах её зажглись лукавые искорки. – А мы сядем сзади…

***

Дыхание постепенно восстанавливалось, понемногу утихал стук сердца. Она лежала на животе в белом атласном ворохе постели, немного свесив голову с кровати и бездумно рисуя пальцем невидимые узоры на подушке, которая, упав недавно на пол, так и осталась лежать у кровати.
Осторожно перегнувшись через Катю, Андрей поднял подушку с пола, бросил её на кровать за собой и, бережно приподняв Катины длинные волосы, передвинул ей свою подушку. Она шевельнулась, повела плечами, но не перевернулась. Тогда он прильнул к ней сзади и, отведя её волосы в сторону, поцеловал её тёплый затылок, потом шею и стал покрывать лёгкими поцелуями её спину всё ниже и ниже… Она отвела назад свою руку и, не глядя, нашла ею его руку, и он сжал её и легонько потянул к себе. Она вздохнула глубоко и счастливо и наконец медленно повернулась к нему. Он долго с нежностью смотрел на неё, проводил пальцем по лбу, щеке, очерчивал, едва касаясь, контур губ. Она следила за его сосредоточенным взглядом, который скользил по её лицу вслед за движениями пальца, и наконец еле заметно улыбнулась.
- Ты такой серьёзный, как будто картину рисуешь. Или запоминаешь всё до мелочей.
Он вздрогнул, испуганно взглянул на неё. Она как будто знает…
- Кать… - с грустной улыбкой произнёс он.
- А?
- Ты меня любишь?
- Ты же знаешь… Люблю…
- Ты меня будешь ждать?
- Андрюш, всего два дня… Рома нуждается в нас, ему нужно помочь. – И вдруг увидела, как напряглось, помрачнело его лицо… Она, словно почувствовав что-то, встревоженно посмотрела на него. – Может быть, ты не сказал мне чего-то? Он точно согласился молчать?
Он небрежно мотнул головой.
- Да там всё нормально. Из того, что он говорил, я понял, что он не держит на меня зла. Ему ведь легче не станет оттого, что меня посадят.
- Как? Так он не пообещал тебе? – Она встрепенулась, приподнялась, испуганно посмотрела на него.
Андрей нетерпеливо пожал плечами. Было видно, что тема эта неприятна ему и он спешит побыстрее избавиться от неё.
- Кать, ну что ты, как маленькая? Обещал – не обещал… Не опекай меня… Я сказал тебе – всё нормально, значит, всё нормально. Я не хочу говорить об этом. У нас так мало времени…
Она вздохнула. Разговор был тяжёлым, это ясно. Да он и не мог быть лёгким, Рома наверняка обижен и даже озлоблен. Однако Андрею удалось убедить его… Но удалось ли?.. И она снова всмотрелась в лицо мужа. В глазах его по-прежнему было смешанное выражение нежности, затаённой грусти, какого-то странного сожаления… Она никак не могла разгадать этого выражения, и смутная тревога затаилась и стала обживаться в сердце, несмотря на то, что она всеми силами пыталась прогнать её. Она ведь дала себе слово доверять ему, не контролировать его…
Он поднялся с кровати, подошёл к окну, присвистнул удивлённо.
- Ого! Вадим уже ждёт, представляешь? А мы и не слышали, как он по коридору проходил… Я думал, он в своей или Аниной комнате. – Он обернулся к ней, весело улыбаясь. – Кать… Можно тебя попросить кое о чём?
- О чём? – тоже улыбаясь, спросила она.
- Оставайся здесь эти два дня, в постели. Продуктов полно, в Левилль ехать не надо… Я хочу вспоминать о тебе и знать, что ты ждёшь меня здесь. А потом приехать – и сразу же прийти к тебе сюда…
- А ты не боишься, что я могу умереть от голода? – лукаво спросила она.
Он сделал вид, что обдумывает её слова.
- А я попрошу мадам Бертье приносить тебе еду сюда, - наконец сказал он, всё так же улыбаясь, но в глазах его не было улыбки. – Я прошу тебя, Кать…
- Хорошо, обещаю сделать всё от меня зависящее… - Она поднялась, подошла к нему, обняла его, спрятав голову у него на груди. – Езжай спокойно, всё будет хорошо. Я буду ждать тебя. Только же сумку с одеждой не забудь…
И снова она, как вчера, стояла у окна и смотрела, как выходит он из дома, как садится в машину… Главное – поскорее вернуться домой, в привычную обстановку. Теперь, когда она вооружена знанием о его проблемах, они справятся с ними, она уверена. Только нужно ещё закончить одно дело… В этом деле она совсем не уверена.
И как только он позвонил ей из Левилля с сообщением о том, что они отвезли Аню и её вещи к Рите и выезжают в Париж, она не спеша стала надевать бельё, сарафан, зачесала с боков волосы, заколола заколкой, оставив сзади волосы распущенными. Зайдя на кухню, предупредила мадам Бертье, что уезжает, и вышла из дома.
Он не узнает, что она ездила в Левилль. Ведь Рома дал понять ему, что простил его и не собирается мстить. А она только убедится в этом и ещё раз попросит Рому молчать. Никому не станет хуже от этого.
Машина медленно выехала на прибрежную дорогу к городу.

-------------------------------------------------------------------------

11

Она ехала и размышляла о том, правильно ли она сделала, не совершает ли ошибку. Но может ли она сейчас быть полностью откровенной с Андреем? Может ли доверять ему без оглядки? Нет… Они только-только ступили на дорогу взаимопонимания, и каждое слово, каждый неосторожный шаг может отбросить их назад и друг от друга. Вопрос о Роме слишком важный, слишком ответственный, чтобы она могла пустить его на самотёк…
Она вздохнула. Снова она думает о жизненной проблеме в тех же выражениях, которыми характеризует проблемы бизнеса. Это уже вошло в привычку, въелось в подсознание. Вот почему он стремился вырвать её из привычной среды, оградить от общения с другими людьми, - он надеялся, что сумеет заставить её вспомнить о том, что когда-то она разделяла жизнь и бизнес, органично умела быть слабой и любящей – с ним, жёсткой и хладнокровной – с партнёрами по бизнесу. Умела? Нет, это не то слово… Ведь она не делала этого специально, она даже не задумывалась об этом. И так же подсознательно две части её жизни проникли друг в друга, соединились, и она стала считать возможным и даже само собой разумеющимся порой думать об Андрее, как о коллекции, как о «Зималетто», опекать его, руководить им…
Он мог смириться с этим. Мог так же подсознательно принять это и жить с этим. Мало ли таких случаев?.. Но он не смирился. Помимо собственной воли, его существо взбунтовалось против этого. Сначала – дискомфорт, непонятное раздражение. Потом пришло осознание и даже, в конце концов, - бесстрашное признание ей и себе. Это было сильнее его, это толкало его на необдуманные, порой даже страшные поступки, заставляло совершить ошибку за ошибкой. Но он действовал, и это не могло не внушать уважения.
И сейчас, думая об этом, ясно и чётко анализируя всё происшедшее с ним, она чувствовала, как в ней поднимается новая, свежая волна любви и уважения к нему. Смогла бы она жить с человеком, которого, пусть и подсознательно, считала бы слабее себя? Грань между отсутствием уважения и презрением так тонка, так эфемерна. Вынесла бы она этот удар, когда в конце концов всё же призналась бы себе, что презирает его? А это обязательно случилось бы, всё тайное становится явным, и страшная правда рано или поздно проникла бы в сознание и стала бы реальным фактом.
А теперь он сам, первый, открыл ей глаза на происходящее. Он был на шаг впереди, а значит, в нём постоянно шла работа над собой, и этот протест был только частью этой работы. А это значит, что по-прежнему в нём было что-то недосягаемое для неё, самодостаточность, сила. Осознать, что растворился в ком-то, - значит всё же оставить часть за пределами…
Она выворачивала руль, включала и выключала повороты, машинально следила за дорогой – и улыбалась сквозь подступившие к глазам слёзы. Это Андрей… Её Андрей. И он всё-таки с ней, и надо попытаться, оставив в покое подсознание, целенаправленно изменить ситуацию.
Но можно ли сделать это по приказу? Может быть, это – как любовь, и нельзя по собственному желанию управлять такими чувствами? Если оставить всё как есть – пожалуй, и нельзя. Нужно в корне изменить жизнь, нужны перемены. Смогла же она, в конце концов, заставить себя забыть на время о работе, об ответственности, выбросить «Зималетто» из головы… Почему она это сделала? Только ли по принуждению, по тогда ещё неосознанной необходимости, потому что этого хотел Андрей? Или всё же в ней самой нашлись какие-то силы, которые естественным образом помогли ей сделать это?..
Почувствовав, что на этот раз не удастся загнать эти мысли вглубь и отложить их на потом, она остановила машину у обочины и заглушила двигатель. Ещё есть время… Сумерки только начинают сгущаться над Лазурным берегом.
Она хотела ребёнка. Безоглядно, жадно хотела родить ребёнка. Задумывалась ли она над тем, что, если это случится, придётся менять всю свою жизнь и оставить «Зималетто»? Нет. Она чувствовала, что её желание ценнее и выше для неё долга и ответственности перед работой. Значит, подсознательно не ценила в полной мере своего статуса, своего положения и в конечном счёте – самой своей работы. Она вспоминала сейчас, с какой неохотой, с каким неприятием согласилась когда-то стать и.о. президента. Потом, после величайшего чуда, перевернувшего всю её жизнь, наступили эйфория, сознание благополучия, согласия, гармонии – и она продолжала управлять компанией уже автоматически, не задумываясь о том, приносит ли это ей что-то, кроме вполне объясняемого удовлетворения от сознания своей реализованности. Но «Зималетто» само по себе было ли ценно для неё? Не смогла бы она с теми же рвением и удовлетворённостью работать в каком-нибудь другом месте? И, вспомнив сейчас короткий, словно вспышка, период работы в агентстве Юлианы, она могла чётко ответить самой себе: да, она работала бы в любом другом интересном месте с такими же пылом и заинтересованностью.
Для него же «Зималетто» было всем. Учитывая его возраст, можно было точно сказать, что нигде он не смог бы реализовать себя так, как в компании своего отца. И кому лучше, чем ей, было известно о его потенциале, о его ярком, творческом подходе к работе? И за три года пребывания на посту вице-президента, по сути – пребывания в тени, почти прозябания, он стал собственной бледной копией, автоматом для подписывания бумаг, простым дублёром. Даже Коля – и тот проявлял себя ярче и заинтересованней, насколько это вообще было возможно при том командном раскладе, который она сделала за эти годы в компании. По сути, это было в чистом виде централизованное управление, при котором немыслимо было решение каких-то задач без ведома и рассмотрения президента. Теперь уже трудно было понять, что было причиной, что следствием, но постепенно всё сложилось так, что любой, даже самый незначительный, вопрос ей приходилось решать самой, так как люди, находящиеся в круге этого вопроса, настаивали на необходимости его решения только ею и воспринимали в качестве полноценного партнёра только её. И если быть честной до конца, то нужно признать, что на время её отсутствия компания замирала, замедляла свой пульс, несмотря на оставленных на её месте заместителей. Потерять её означало бы крах для компании, Павел Олегович никогда не пойдёт на это. Значит, надо отойти в тень, не уходя из компании, постепенно нивелировать свою значимость для неё и помочь Андрею выстроить свою собственную систему.
Но как сделать это? Как безболезненно сломать устоявшийся уклад работы компании, разрушить наработанные связи, а по большому счёту – изменить отношение людей. Это очень трудно, почти невозможно. И позволит ли Павел Олегович начать перемены? Его вполне устраивает существующее положение вещей, а от внутренних проблем семьи сына они со свекровью далеки, как Марс от Земли. Нет, Маргарита, конечно, переживает о сыне, но взгляд у неё всегда однополярный и всё, что ни предложила бы Катя, будет воспринято ею в штыки с подозрением, что это, как всегда, по её мнению, может навредить её сыну. А значит, её даже менее, чем Павла Олеговича, стОит посвящать в подробности причин преобразования…
Нет, сейчас, сию минуту, она не сможет ничего придумать, сколько бы ни старалась. Но будет неустанно думать об этом впредь и, возможно, найдёт приемлемое для всех решение.
Она повернула голову и посмотрела влево – туда, где за дорогой, за высокими стройными деревьями, безмятежно плескалось потемневшее от заката море. Казалось бы, так далеко они уехали от всех проблем – и как неумолимо они настигли их здесь. Приезд Ромы стал катализатором, проявившим всё назревшее и невысказанное.
Она невольно вздрогнула, вспомнив внезапно о его прикосновении, его странный взгляд, странные вопросы… Неужели он так возненавидел Андрея, что решил пойти на такое? Неужели всерьёз полагал, что она может ответить на его притязания? И приходилось ли ему переступать через свои неприязненные чувства к ней как к женщине или что-то действительно могло измениться в этих чувствах?
У неё не было сейчас ответа на эти вопросы. Но всё существо её протестовало против того, чтобы отношения Андрея и Романа прервались на такой неприятной и даже страшной ноте. Ведь это в какой-то степени – маленькая смерть. Смерть очень важной, невосполнимой части души. И надо попытаться предотвратить её, сделать расставание менее болезненным, смягчить последствия…
Она повернула ключ зажигания, включила коробку передач. Возможно, в Левилле она найдёт решение и этого вопроса…

***

Медсестра попросила её подождать немного: у Ромы был врач. Из короткой беседы с ней Катя выяснила, что Рома чувствует себя хорошо. Она хотела ещё спросить, не было ли в больнице полиции, но это могло насторожить эту добрую девушку, и она решила выяснить всё у Романа.
Узнав, что врач вышел из палаты, медсестра сказала, что посмотрит, может ли Рома поговорить с ней, и позовёт её. Когда девушка ушла, Кате пришлось пережить несколько тревожных минут. А вдруг Рома заснул или ему стало хуже - и она не сможет сегодня увидеть его? Тогда ей придётся ехать сюда завтра, а это чревато встречей с Ритой или Аней, которые могут рассказать Андрею, что она приезжала сюда.
Но всё обошлось. Медсестра вышла из палаты и, улыбаясь, сообщила ей, что она может войти.
Несмотря на сумерки, свет в палате не был включён. Катя протянула руку к выключателю, но услышала голос Ромы:
- Катюш, не включай. Будет болеть голова. Проходи.
Она подошла к кровати со стороны окна. Она бледен, даже напряжён… И сердце её сжалось, когда она увидела стягивающую его голову повязку.
- Ром, привет. Ну, как ты? – стараясь говорить бодро и непринуждённо, сказала она.
Он поморщился, недовольно дёрнул плечом.
- Даже не знаю, что сказать. Вроде бы ничего, но встать всё равно не могу. Больно шевелиться, голову поворачивать…
- А что доктор сказал?
- Поёт дифирамбы. Счастливый, родился в рубашке, скоро побегу… Хорошо, если всё это окажется правдой. – И он, ясными глазами взглянув на неё, тепло улыбнулся.
- Я уверена, что окажется, - улыбнулась она в ответ.
- Ты что же, так и будешь стоять? – Он озабоченно приподнялся и огляделся по сторонам. Недалеко от окна стоял маленький стул, на котором утром сидел Андрей. – Кать, садись…
Она подошла к стулу и села, положив сумку на колени. Потом отбросила назад волосы и проговорила нерешительно:
- Рома, я всё понимаю… Понимаю твои чувства… Понимаю обиду и даже желание отплатить Андрею той же монетой… Но я знаю тебя и знаю, что ты не способен на настоящую подлость…
Он слушал и не слышал её. Он смотрел на неё с внимательным, сосредоточенным выражением на лице, но какая-то скрытая часть его сознания хладнокровно вела в эти минуты напряжённую работу. Волосы у неё не совсем светлые, но и не тёмные, то, что называется безликим словом «русые»… Значит, и ареолы вокруг сосков не коричневые, а, скорее всего, светлые и, может быть, даже бледные… бледно-розовые… Вот только не угадать, большие, широкие или едва окаймляющие бутон соска… Груди большие, упругие – она ведь не рожала. Форма и размер груди легко угадываются сквозь тонкую просвечивающуюся ткань сарафана и прозрачные кружева бюстгальтера… И его взгляд словно проникал через одежду, и он как будто воочию видел перед собой эту грудь – обнажённую, красивую, манящую…
- Ну, что ты скажешь на это, Рома? Что ты собираешься делать? – донёсся до него её встревоженный голос, звуки которого так волновали его...
Он откинулся на подушку и глубоко вздохнул.
- Я, конечно, скотина и никогда особо не отрицал этого, - сказал он тихо и серьёзно, глядя прямо перед собой, и вдруг резко повернул к ней голову, и ей показалось, что губы его дрогнули. – Но неужели ты думаешь, я способен засадить Андрея?! Зачем ты пришла, Катя? Ты боишься, что я сдам его полиции, и пришла просить и убеждать меня не делать этого?
Она не ожидала такой реакции с его стороны. Она всегда знала, что он трезво смотрит на вещи и примет её приход к нему с присущими ему лёгкостью и снисходительностью. Она и не собиралась скрывать истинную цель своего прихода, зная, что он расценит его как ещё одну людскую слабость, которые, по его мнению, всегда видел насквозь и над которыми беззлобно потешался. Люди привыкли к этому и не пытались разуверять его. Но чтобы он воспринял её приход так же, как воспринял бы его любой другой человек, - с обидой, недоумением и даже болью, которую она отчётливо видела в его глазах, - такого она даже предположить не могла.
- Рома, прости… - пробормотала она. – Ты меня не так понял… Я попробую объяснить…
Короткий подол сарафана едва прикрывает колени, гладкие загорелые ноги крепко сжаты. Раздвинуть бы их пошире, согнуть в коленях ещё больше, приподнять… Легонько лизнуть, поцеловать, вобрать языком и губами то сладостное и нежное, что откроется между ними… Покрыть её своей слюной, точно плёнкой, пометить, опутать собой… И потом войти в неё, как к себе домой, - властно, собственнически, как полноправному хозяину, потому что уже опутана, потому что уже помечена… О чём он только что думал? Не рожала? От него родит… Он поселит в ней себя, чтобы уже не выпуталась, не убежала…
Он тихонько застонал и, закусив губу, отвернулся от неё. У неё в глазах мелькнул испуг, она рванулась к нему, взяла за руку, перегибаясь через него, пыталась заглянуть ему в глаза – делала почти то же самое, что недавно делала Рита, но совсем, совсем другие чувства испытывал он теперь… Радость, кураж, предвкушение победы кружили ему голову, сводили его с ума. Оказывается, и в таком вот терпеливом соблазнении есть своя таинственная прелесть… Сполна насладившись этими чувствами, он повернул к ней голову, вздохнул успокоенно. Нельзя перегибать палку…
- Успокойся, Катенька, всё в порядке, - проговорил он еле слышно. – Садись, я нормально себя чувствую.
Она с облегчением вздохнула, отстранилась от него и, подняв с пола сумку, которую уронила вскакивая, снова уселась на стул возле кровати.
- Андрей сегодня приходил ко мне, ты знаешь, - ровным тоном сказал Роман. – Он пытался давить на меня, кричал, требовал…
- Требовал?!
Поморщившись, он поднял руку, словно прося не перебивать, и продолжал:
- Я понимаю его. У него чёрная полоса в жизни, он отыгрывается на мне… Моя невинная шалость стала у него комом в горле. – Он ясно, открыто посмотрел на неё. – Если тебе это неприятно, не будем говорить об этом… Но я рад, что ты пришла, потому что могу попросить у тебя прощения. Не знаю, что дёрнуло меня… это твоё платье, и…
Она досадливо отмахнулась.
- Не надо, Рома, забудь…
- Я-то забуду, и ты забудешь, а вот Андрюха не забыл и не забудет… Ладно, я всё понимаю. Но чтобы вы считали, будто я готов сдать его… Не думал, что вы так плохо знаете меня. Раньше ему такое и в голову бы не пришло. За что он взъелся на меня – ума не приложу… Следователь ещё не приходил сюда, успокойся. А если придёт, я подниму на смех его подозрения и скажу ему, что сам вляпался по пьяни. Ты довольна?
Она с жалостью смотрела на него. Смотрела – и не узнавала, почти так же, как тогда, в машине и магазине. Видимо, он очень, очень изменился, а они и не заметили этого… Он стал обычным человеком – ранимым, слабым, нуждающимся в помощи точно так же, как любой другой человек. А они, вместо того, чтобы предложить ему эту помощь, чуть не убили его… Жутко. Страшно. Но как же исправить эту ошибку?
- Ром, прости меня, - наконец сказала она. – Не знаю, сможешь ли ты простить Андрея, но всё же прошу и об этом. Мы всё, всё сделаем для того, чтобы ты выздоровел. Кстати, Андрей с Вадимом уехали в Париж по поводу страховки, ты знаешь?
Он едва сдержался, чтобы не хмыкнуть зло и пренебрежительно. Спасители, помощнички! Один чуть зубы не повыбивал, другой чуть не утопил… Теперь грешки замаливают… Ладно, мы пойдём другим путём. И взгляд его упал на её руку, нетерпеливо теребившую пряжку на сумке, и снова он пустился в восхитительное, будоражащее и в то же время удивительно успокаивающее его уязвлённое самолюбие путешествие по её телу… Волоски на руке еле заметные, светлые. И, хоть на голове волосы густые, это – верный показатель того, что и там волос немного и прикрывают они ровно столько, сколько необходимо для игры воображения… Только бы она не уходила подольше. Только бы она вообще не уходила…
И, словно в насмешку этим его мыслям, он увидел, что она поднимается и собирается попрощаться с ним. И волна протеста поднялась в нём, и накрыла его с головой, и чуть не смела со своего пути все хитроумно выстроенные им самим ловушки… Но он всё же сдержался, заставил себя сдержаться, и лишь проговорил хрипло:
- Кать, я хочу попросить тебя…
- О чём? – с готовностью откликнулась она.
- Приезжай, пожалуйста, и завтра. Я очень прошу тебя. Что-то я расклеился совсем…
Сердце её сжалось от жалости. Одинокий, беспомощный человек. Как она может отказать ему?
- У тебя телефон здесь есть? – внезапно упавшим голосом спросила она.
- Есть. – Он небрежно кивнул в сторону розетки у изголовья кровати, из которой торчал провод зарядного устройства.
Она проследила за его взглядом и снова перевела на него глаза.
- Я позвоню и приеду, обещаю, - тепло улыбаясь, сказала она. – Спокойной ночи.
- Пока. До завтра, - выдавил он из себя и проследил за ней взглядом, пока она шла до двери. Едва за ней закрылась дверь, порывисто отбросил одеяло в сторону, дёрнул вниз плавки, сделал несколько движений рукой и громко, не сдерживаясь, застонал, выгнувшись дугой на постели.
Через минуту дверь палаты тихо отворилась, и в проёме показалась голова медсестры.
- Месье, вам что-нибудь нужно? – встревоженно спросила она.
- Да… Полотенце… - обессиленно процедил он сквозь зубы, натягивая дрожащей рукой одеяло. Он лежал, отвернувшись к окну, и в глазах его стояли настоящие, не придуманные, не срежиссированные слёзы…

-----------------------------------------------------------------------

12

Как же хорошо лежать вот так под солнцем… И не хочется, не жалея ни о чём другом, с сожалением признавать, что уже совсем скоро, через пару дней, не будет с ними этого солнца, этого тепла, этих золотистых бликов на голубоватой воде бассейна. А будет - серое мрачное небо, тяжело нависшее над землёй, бесконечный дождь, колющий в лицо холодными каплями, как иголками… а потом – как передышка, как маленькая вспышка света, белое чудо среди непогоды – снежинки, кружащиеся в свете фонарей, а потом так тихо , так уютно скрипящие под ногами… мандарины, изумрудная и терпко пахнущая (Андрей говорит – джином) ёлка, мюзиклы по всем каналам (это если у папы с мамой)… Сейчас просто не верится, что всё это будет – через каких-то несколько месяцев…
Забрать бы с собой это солнце, унести его в руках, потом повесить в небо прямо за окном кабинета, чтобы в любую минуту, повернув голову, можно было... Вспоминать? А что? Этот нынешний горьковатый привкус их наслаждения, этот бассейн, насмешкой судьбы из колыбели любви превращённый в жуткое напоминание, в свидетельство реальности случившегося? Нет, уж лучше непогода, уж лучше московский ноябрь… Там будет здоровый и, как всегда, весёлый Роман… и её, пусть пока не счастливый, но уже получивший надежду на счастье любимый.
До расслабленного слуха донёсся глухой рокот подъезжающей машины. Она чуть заметно улыбнулась, сняла солнцезащитные очки, привстала в шезлонге. По телефону она не стала говорить Андрею о том, что он спасён, что Рома дал показания, безоговорочно подтверждающие, что произошёл несчастный случай. Она обрадует его сейчас – скажет, что Рома звонил из больницы… Как хорошо, что никто не видел её в больнице. Ни Ани, ни Риты не было ни вчера, ни позавчера, когда она была там. Вчера она посидела с ним чуть дольше, чем накануне. Он так просил её. Они с сестрой чужие люди, а Рита – лишь очередной мотылёчек, прилетевший на его свет и опаливший о него свои крылышки… Никто из них по-настоящему не близок ему. Она – другое дело. С ней его связывает целая история, целый жизненный кусок, и теперь он цепляется за неё, как за последнюю соломинку, чувствуя, как рушится до основания вся его прежняя жизнь – в которой столько места отводилось Андрею... И уже даже цинизм его перестал быть спасательным кругом. Видимо, он всё-таки понял, что видимая лёгкость, предоставляемая цинизмом, - всего лишь отсрочка, за которой рано или поздно следует расплата – знанием, пониманием, признанием неизбежного. И стал обычным – обычным человеком, со слабостью и силой, победами и поражениями…
Андрей подошёл к ней – радостный, улыбающийся… И снова этот чудесный миг, в котором говорят лишь их глаза. Словно они шепчут друг другу: «Ну, как ты? Я люблю… А ты?» - «А я скучала…»… И нет как будто между ними недомолвок, и того, что он сделал с Ромой, и того, как он вёл себя потом с ним в больнице… Как же хочется, чтобы всё было так просто, так понятно, так хорошо.
Отдал бы всё, что есть у него, за то, чтобы узнать, о чём она думает… О полиции? О Малиновском? Или всё-таки о нём?.. В эти два дня, что его не было, полиция не появлялась, это ясно. Иначе она не смотрела бы так безмятежно, не говорила бы так спокойно по телефону. Видимо, у Малиновского пока не было возможности доставить себе удовольствие и сдать его со всеми потрохами. Ну что ж, осталось совсем немного. Ведь он вернулся – а это значит, что клубок распутается очень быстро.
Он протянул ей руку, она вложила в неё свою, он легонько потянул её на себя и поднял с шезлонга. Обнял, поцеловал макушку, потом, наклонившись, - лоб, глаза, щёки… Она, зажмурясь, улыбалась, потом открыла глаза, посмотрела на него снизу вверх.
- Всё в порядке?
- Со страховкой?.. Да, всё нормально. Роман Дмитрич может теперь болеть в своё удовольствие…
По её лицу пробежала тень, она отстранилась от него.
- Ты считаешь, он испытывает удовольствие? И над этим можно шутить?
Он виновато улыбнулся и, снова притянув её к себе, погладил по спине, успокаивая.
- Ну, прости, прости, вырвалось… Я не буду больше, обещаю… Кать…
- А?
- Давай поплаваем напоследок… Ты не хочешь?
В её огромных глазах, которые были так близко от него, мелькнул испуг.
- Ты что… Я не могу…
- Ну, чего ты боишься? Воду сменили давно, а бассейн есть бассейн… Ничего больше.
- Да… - задумчиво проговорила она. – Бассейн есть бассейн. - И, словно решившись на что-то, с грустью, но твёрдо посмотрела на него. – Андрюш, Рома звонил только что.
Лицо его напряглось, он нахмурился. Вот и всё. Вот всё и закончилось. Он выжидающе смотрел на неё, но она молчала, и он заставил себя спросить:
- Что он хотел от тебя?
- От меня? Ничего… Он сказал, что к нему приходил следователь.
Он крепко сжал её руки выше локтей.
- Кать, не молчи… Он всё рассказал?
Она медленно покачала головой, не сводя с него глаз.
- Он сказал, что ударился сам и с ним около бассейна никого не было, - сказала она.
Ему показалось, что где-то внутри у него натянутую до предела пружину в один миг отпустили и она внезапно сжалась, ударив по сердцу, и оно заныло, затрепетало в груди… Чёрт, почему же так больно. Ведь должно же стать легче. Но легче не становилось.
- Ты уверена? Почему он сделал это? – медленно спросил он, внимательно глядя на неё.
- Уверена, - устало сказала она и, выскользнув из его объятий, повернулась к шезлонгу, чтобы взять сарафан, висевший на спинке.
Почувствовав, как внезапно ослабели ноги и руки, он стоял не шевелясь и смотрел, как она одевается. Наконец она повернулась к нему и слабо улыбнулась. Но он не улыбнулся ей в ответ.
- Почему он сделал это? – повторил он.
- Я не знаю, - растерянно сказала она. – Но ведь ты говорил мне, что так и будет, что ты понял это из вашего разговора. Какая причина тебе нужна?
Он вздрогнул вдруг, провёл рукой по лицу… Ведь она не знает ничего… И теперь, когда всё изменилось, когда выяснилось, что он свободен, ей и нельзя знать, что на самом деле говорил ему Малиновский. Да ведь он и не сказал наверняка, что сдаст его… Но всё же… всё же почти невозможно поверить в то, что у него вдруг проснулась совесть.
Он махнул рукой небрежно.
- Не обращай внимания… Просто, когда я говорил с ним, мне показалось, что… Нет, забудь. – И он решительно распрямил плечи и улыбнулся ей. – Так, значит… Мы едем домой? – И напряжённо следил за выражением её лица, словно просил… или ждал чего-то. И она с тревогой смотрела на него, словно спрашивая – чего он ждёт. И оба они не могли найти ответы на свои вопросы.
Наконец она расслабилась, погладила его по руке.
- Едем. Я всё-всё уже собрала, пока ждала тебя. Только… Наверное, тебе нужно будет всё равно съездить в полицию?
И, не успела она произнести последнее слово, как отголосок её высказанной мысли, в кармане у него раздался звонок мобильного. Он ответил; поговорив с минуту, задумчиво убрал телефон в карман. Потом взглянул на неё исподлобья:
- Вадим говорит – нужно ехать в Левилль. Это всего лишь формальность, займёт не больше часа. – И, помолчав немного, спросил её: - Ты поедешь со мной?
И увидел, как она заколебалась, чуть покраснела… И, хоть длилось это всего лишь секунду, и хоть тут же она снова улыбнулась и побежала в дом за сумкой, чтобы ехать с ним, он не мог не спрашивать себя, чем вызвано это секундное замешательство.
И сердце его продолжало сжиматься от еле ощутимой, но непонятной и оттого пугающей, боли, когда он, в который раз за последнюю неделю, вёл машину по дороге в Левилль.

***

Он всё никак не мог поверить в случившееся, всё думал, что Малиновский обманул Катю или она сама ошиблась и не так поняла его. И поверил окончательно, только выйдя из здания полиции, только убедившись в том, что никто не собирается его арестовывать. Вполне реальный разговор с чиновниками, чужая речь, деловито снующие туда-сюда сотрудники полиции не оставляли сомнений в том, что с него действительно снято подозрение, что он свободен теперь. Малиновский, наивный глупец! Он рассчитывал, видимо, своим широким жестом произвести впечатление на Катю, недаром он позвонил ей. Ну, ничего, теперь, когда сам он свободен, а этот сукин сын выздоравливает и скоро встанет на ноги, он сумеет защитить её от него. В конце концов, они уедут отсюда скоро и, возможно, больше никогда его не увидят.
- Заедем к Рите? На пять минут? – спросила Катя, когда он сел рядом с ней в машину.
Он недовольно поморщился.
- Это ещё зачем?.. – Но, спохватившись, мягко добавил: - Ну, Кать… Пойми: я не хочу их видеть… - И, увидев, как она поникла, как покорно замолчала, видимо, решив не настаивать, вдруг изменил своё решение. Так нельзя… Нельзя её принуждать к чему бы то ни было. Он снова наступает на те же грабли. И он тронул её за плечо и легонько развернул к себе. Как же она устала… Её лицо словно распадается от усталости. – Кать, поехали, конечно. Не знаю, чего я заупрямился… Прости. – И, заведя двигатель, резко тронул машину с места.
«Прости». Слишком много «прости» за последнее время… И зачем ей понадобилось ехать к Рите? Это проклятое воспитание, эта вежливость – необходимо попрощаться, ведь они уезжают…. А теперь в машине повисло напряжённое молчание, и они почти ни слова не сказали друг другу.
Он остался в машине и ждал её, нетерпеливо постукивая по рулю ладонью. Скорей, скорей бы уехать отсюда… Ему ненавистен был весь этот пейзаж вокруг, это солнце, эти чужие, словно с другой планеты, деревья… И даже море, не видимое отсюда, но такое близкое, судя по звукам, аромату, ветру, вызывало у него чувство отторжения.
Задумавшись, он не заметил, как кто-то подошёл к машине и загородил собою солнце, светившее в открытое окно машины с его стороны. У него мелькнуло смутное воспоминание, какая-то странная аналогия… вроде бы недавно с ним было то же самое… тогда тоже тень упала на него… и он поднял глаза и прямо над собой увидел Аню. Она стояла у машины, совсем близко к нему, и, улыбаясь, смотрела на него.
- Привет, - сказала она.
Он попытался скрыть досаду, охватившую его при виде неё, и кивнул приветливо.
- Как дела?
Он пожал плечами.
- Нормально. Ты же знаешь – уезжаем.
Она кивнула.
- Знаю. А к Роме – не заедешь?
Он отрицательно покачал головой.
- Почему? – спросила она, и, увидев в её глазах какой-то странный блеск, он поспешил отвернуться.
- Не хочу, - проговорил он. – Я был у него, мы попрощались.
Она разочарованно подняла брови.
- Ну, это когда было! – протянула она. – Теперь же всё изменилось…
Он настороженно взглянул на неё. Ей всё известно?
- Что ты имеешь в виду? – спросил он.
- Сам знаешь, - откликнулась она и чуть заметно улыбнулась. – Он ведь прикрыл тебя. Спасибо сказать не хочешь?
- Кому – ему или тебе? – не сдержавшись, резко отозвался он, и лицо его помрачнело.
- Мне? – удивлённо рассмеялась она, и смех этот был ему неприятен. – Мне, конечно, хотелось бы, чтобы это было так, но… Увы, это не моя заслуга.
- А чья? Перестань говорить загадками… Роман решил, что так будет лучше, - и всё на этом. Ему виднее.
Она медленно покачала головой, всё ещё продолжая улыбаться.
- Нет, Андрей… Вернее – да, он так решил, но кто упросил его это сделать? Я, конечно, могла попытаться, но стал бы он слушать меня? Твой жене - и то целых два дня понадобилось… Где уж мне с ней тягаться.
Ему показалось, что он плохо расслышал её.
- Что ты сказала? При чём здесь Катя?
- Как это при чём? Ведь это она ездила к нему каждый день и уговаривала его. А ты что, не знал? Она не сказала тебе? Странно…
- Ты сама-то откуда узнала? – немного помолчав, насмешливо проговорил он, и только руки его до боли впились в руль, так, что, казалось, вот-вот раздавят его.
- Как откуда? Рома рассказал…
Он рассмеялся жёстким, металлическим смехом, и внезапно покрасневшие глаза его были словно два раскалившихся угля, прожигающих её насквозь.
- Он расскажет…
- А зачем ему врать? Не просто же так он простил тебя, ты же должен понимать. Ладно, не хочешь – не верь… Да и какое это имеет значение? Ты на свободе - и это главное. Она ведь на то и жена тебе, чтобы помочь в трудную минуту.
Он вдруг расслабился, отпустил руль, насмешливо-проницательным взглядом посмотрел на неё.
- А ты – хорошая ученица… Схватываешь на лету.
- Ну, так учителя хорошие были, - без улыбки, многозначительно проговорила она. – И я не Рому имею в виду…
Он снова помрачнел, нетерпеливо дёрнул плечом.
- Оставь меня в покое… Я ничего не обещал тебе. И не собирался обещать.
- Не обещал – правда. А вот то, что не собирался… Прости, но я пока галлюцинациями не страдаю.
Он снял очки, отбросил их в сторону, потёр глаза. Потом поднял голову, посмотрел на неё весёлым затуманенным взглядом, улыбнулся.
- Анька, чего ты хочешь от меня? Ведь ты всё понимаешь…
- Я-то понимаю. А вот ты, похоже, не очень, - раздражённо отозвалась она, и в голосе её появились стальные нотки.
- Всё, проехали. Мне надоели твои загадки. – Он снова надел очки, положил руку на руль, и в тот же миг она порывисто наклонилась и накрыла его руку своей рукой. Её лицо было так близко от него, что он чувствовал её дыхание.
- Андрей… - горячо прошептала она. – Не уезжай. Не оставляй меня… - И глаза её с немой мольбой были устремлены на него.
Он изумлённо смотрел на неё, потом решительно и твёрдо снял её руку со своей руки.
- Успокойся, Аня, - спокойно сказал он. – Ты перепутала, это бывает…
С лица её исчезло умоляющее выражение, оно стало жёстким и замкнутым. Выпрямившись, она проговорила насмешливо и снисходительно:
- Бывает… И не только со мной. – Помолчала немного и добавила нарочито безразличным тоном: - Я тебе говорила - я снимаю квартиру на Профсоюзной, телефон у тебя есть. Если захочешь, позвони.
Он снова поморщился досадливо, но она не увидела этого, так как уже уходила от машины к дому. Дверь за ней закрылась - и тут же открылась снова, пропуская Катю. Он сидел и смотрел, как она подходит к машине, открывает дверь, садится рядом с ним… Заметив, что он как-то странно смотрит на неё, встревоженно спросила:
- Что-то случилось? Что с тобой?
- Со мной – ничего, - медленно проговорил он. – А вот с тобой что?
Она вздохнула тяжёло, провела по лицу рукой.
- Андрей, что опять случилось? Чем ты опять недоволен? – устало спросила она, не глядя на него.
- Я всем доволен. Как же мне не быть довольным? Все так заботятся обо мне… Скажи мне только одно – это правда, что ты ездила к Малиновскому?
Скажи, скажи, что это неправда, что это лишь его больная фантазия, ну скажи… Но, ещё прежде, чем он произнёс последнее слово, по выражению её лица он понял безвозвратно, что Аня сказала ему правду.
И у него опять заболело сердце.

------------------------------------------------------------------------

13

Он молча вёл машину. О чём было говорить? Он знал всё, что она может сказать ему. Более того – он знал, что это будет правдой. Но боль от этого не становилась меньше, она медленно точила его, съедала его изнутри.
Она солгала ему. Она пообещала, что никуда не уедет с виллы, будет ждать его – и тут же поехала в Левилль к Малиновскому. Ещё видя его перед собой, ещё теплея от его прикосновений, знала, что будет делать через час. И улыбалась, и лгала, боясь обидеть его, боясь оскорбить его чувства. Опять щадила его, опять опекала. Не верила ни единому его слову, проверяла, удостоверялась лично. Лично. Вот любимое слово всех их партнёров, банкиров, поставщиков и даже модельеров, которых они время от времени приглашали со стороны с тех пор, как из компании ушёл Милко.
Судя по тому, что она продолжает жалеть Малиновского, тот постарался изобразить из себя ангела. Это вообще новая роль для него, и, если бы не было так больно, интересно было бы понаблюдать за ней. В тот миг, когда он появился на свадьбе и загадочно переглянулся с Катей (ну как же, сюрприз), Андрей увидел признаки этой новой роли, которую, по-видимому, Малиновский собирался отныне играть при его жене. И он снисходительно посмеялся бы над этим и забыл бы об этом, если бы не неожиданное появление Романа на вилле и внезапная ненависть, которой он воспылал к ним. Да, к ним обоим, ведь он хочет отомстить Андрею не за что-нибудь, а за Катину любовь к нему. Значит, и её ненавидит какой-то странной, болезненной ненавистью за то, что она любит его, Андрея. И поэтому не пощадит её и не отступится от своих планов… Но неужели он думает, что Катя может ответить ему? Ведь это смешно, немыслимо, неужели он не понимает? И как далеко способен зайти он в своих фантазиях, как долго собирается пробовать на вкус свои рискованные игры? Одно утешает: в эти дни, пока его не было, Роман не причинил ей вреда и не открыл перед ней того, что так цинично не побоялся открыть перед ним, её мужем. Что ж, он сам откроет ей всю правду… Пока она, играя в свои психологические ребусы, сама не попалась в ловушку, сама не стала жертвой извращённой психологической игры…
Дурочка… Маленькая наивная дурочка, верящая в чудесные превращения. Или она с самого начала считала, что в Роме больше хорошего, чем плохого, и видела его таким, каким он прикидывался перед ней?..
Чёрт, ну почему же так плохо, так больно… Что-то точит его, не даёт ему покоя, какое-то смутное сомнение, прочно засевшее на задворках сознания, но никак не желающее оформиться в чёткую и ясную мысль...
Она вышла из машины и обернулась к нему, уже стоящему у двери машины со своей стороны.
- Ты зря не хочешь выслушать меня, - тихо сказала она. – От этого все наши беды.
- Я знаю всё, что ты скажешь мне. И потом, я ненавижу сериалы именно из-за того, что в них любимое выражение героев: «Нам нужно поговорить». – Он помолчал немного, потом снова посмотрел на неё. Чувства его словно атрофировались, как будто кто-то милосердный сделал ему временный наркоз. - Это смешно, но мне действительно надо поговорить с тобой. Но не сейчас. Позже.
- Когда? – Она смотрела на него в упор, из последних сил выдерживая напряжение, и, несмотря на обуревавшие его чувства, где-то на краю сознания мелькнула вновь мысль о её усталости и сердце его дрогнуло от жалости.
- Может быть, вечером. Может быть, завтра, по дороге в аэропорт. Не знаю. Я уезжаю до вечера, - сказал он, отведя глаза.
- Куда?
- В Левилль, - он пожал плечами. - Смешно, правда? Опять этот Левилль, вариантов катастрофически мало…
Она хотела спросить, не договорился ли он встретиться с Аней, но слова не шли у неё с языка. Какой-то фантасмагорический спектакль, какая-то странная пьеса, вышедшая из-под чьего-то безумного пера…
- Надеюсь, ты не рванёшь следом за мной? – всё-таки не удержавшись, язвительно и хмуро проговорил он, глядя на неё исподлобья. – К Роме? Вдруг я ему сейчас шею сверну? Не волнуйся, я его больше видеть не хочу… Или ты уже попривыкла к нему и просто так поедешь? Тоже вариант…
Она смотрела на него широко раскрытыми глазами.
- Замолчи… - прошептала она.
Его лицо вдруг исказила гримаса страдания, и он сказал задыхаясь:
- Ты… Ты…
- Я прошу тебя, замолчи! – Она закрыла лицо руками и стояла не шевелясь, а он в бессильной ярости сжимал кулаки, с болью глядя на неё. Потом распахнул дверь машины, сел внутрь. Через секунду раздался шум двигателя. На большой скорости машина дала задний ход и, резко развернувшись перед домом, выехала на дорогу.

***

…Где это было? В Палермо? В Нью-Йорке? В Париже? В Москве? Как жаль, что он уже никогда не узнает этого…
… Тихая улочка, маленький домик в несколько этажей, на самом верху – мансарда. Мансарда, из которой через маленькую дверцу можно выйти прямо на выложенную красной черепицей, нагретую солнцем крышу. Увитые зелёным плющом окно и стена мансарды, голуби, мирно воркующие на крыше; на подоконнике, рядом с дверцей, - заботливо выращенные её руками, оберегаемые ею безымянные цветы…
Утром они просыпаются, идут варить кофе, или какао, или заваривать чай. Она жарит гренки на простой маленькой сковородке, а он помогает ей. Нарезав аккуратными квадратиками свежий белый хлеб, опирается согнутой в локте рукой на стол и, положив голову на руку, смотрит, как она взбивает яйца, вливает молоко… А потом они сидят рядышком на крыше, пьют кофе и крошками оставшейся булки кормят голубей.
Но как-то ночью, когда они уснули… Нет, кажется, был ещё только вечер, но они, устав за день, рано легли спать… Что-то произошло, а они даже и не поняли – что. Не успели понять, не успели проснуться. То ли какой-то великан, шаля и забавляясь, ткнул кончиком огромного пальца в мансарду и она развалилась, как карточный домик, то ли внезапно налетел ураган и смёл её, разрушил в один миг, как игрушечную.
Он чувствовал, что что-то происходит, но не мог открыть глаза, не мог ничего сделать. Она тихо стонала во сне и судорожно цеплялась за него, но всё, на что он был способен, - это сжимать её в своих объятиях и прикрывать своим телом. И бормотал, нервно, задыхаясь, бормотал: «Нет… Нет… Не надо… Нет…»…
- Ты посмотри, он ещё и упирается! – где-то над ухом у него раздался возмущённый возглас, изданный густым тяжёлым басом. – С этими иностранцами всегда проблемы! Наверное, американец…
- Нет, точно не американец, уж это распознать легко, - отвечал басу мелодичный женский голос. – Только такие неучи, как ты, не знают английского.
…Они говорят по-французски? Значит, всё-таки в Париже?.. Но какая-то сила всё настойчивее тянула его куда-то, и грезить о мансарде и о чём-то страшном, случившемся с ней, было больше некогда. Он отчаянно сопротивлялся, вырывался из чьих-то сцепивших его железной хваткой рук и наконец, после одного особенно отчаянного усилия вырваться, отлетел куда-то со всей силы и больно ударился обо что-то. И удар этот заставил его открыть налитые кровью, затуманенные алкоголем глаза и обвести ими пустой зал небольшого уютного левилльского бара, в котором несколько часов назад он выпил свою первую порцию виски.
Прямо перед ним стоял какой-то верзила в шортах и настороженно следил за каждым его движением, готовый в любую минуту кинуться к нему и скрутить. Неподалёку от верзилы у стойки бара стояла женщина средних лет и спокойно протирала составленные в ряд на стойке стаканы. Она перехватила взгляд Андрея и, видимо, увидев в нём что-то, окончательно успокоившее её, повернулась к верзиле и проговорила:
- Жерар, оставь его в покое. Помоги лучше дойти до такси.
Андрей замотал головой и, озираясь по сторонам, сделал несколько нетвёрдых шагов к стойке.
- Не надо… не надо такси… - пробормотал он, настойчиво шаря глазами по полированной поверхности стойки.
- Месье, вы что-то ищете? И я не поняла про такси… - мягко проговорила женщина – видимо, хозяйка бара.
Андрей усиленно закивал головой, с надеждой уставившись на неё.
- Ищу… очки… Оч-ки…
- Ах, очки! – с облегчением произнесла женщина и, протянув руку куда-то за стаканы, достала его очки. Отдав их Андрею, благодушно смотрела, как он пытается надеть их. – Когда вы уснули, положили голову на руки… вот так… - и она продемонстрировала, как Андрей лежал на стойке,- очки соскользнули, и я подумала, что лучше будет убрать их, чтобы они не упали и не разбились.
Он пробормотал слова благодарности, широко выбросил вперёд руку, помахал ею небрежно и, шатаясь, прошёл мимо верзилы к выходу. Верзила повернулся и с любопытством смотрел ему вслед.
Он плохо помнил, как, чертыхаясь, добрался до машины, плюхнулся на сиденье, завёл двигатель… Как ехал по набившей оскомину дороге – не помнил вообще. Лишь тёмные силуэты свечей-кипарисов по обе стороны дороги и еле различимый в шуме двигателя рокот морской волны, набегающей на берег. А может, он просто знал, что море должно глухо рокотать где-то поблизости, вот ему и казалось, что он слышит его.
Чудом не уткнув машину бампером в бортик бассейна, он махнул рукой по ключу зажигания и заглушил двигатель. Выбрался наружу; нетвёрдо стоя на ногах, мрачно обводил взглядом тёмный дом и бассейн с мерцающей в лучах подсветки водой… Наконец, тронувшись с места, медленно добрался до дома, дёрнул на себя входную дверь. Сделав несколько шагов до гостиной, подошёл к дивану и, не раздеваясь, тяжёло рухнул на него лицом вниз. Полежав так с минуту, приподнял голову, снял очки, бросил их на пол и, снова уронив голову на диван, погрузился в непроглядную черноту тяжёлого, уже без всяких сновидений, сна.
… Проснулся от привычной уже, тянущей боли в сердце и от того, что ему ужасно хотелось пить. За несколько лет почти трезвой жизни он так отвык от таких ранних пробуждений, что уже забыл, какие мучения они способны причинять. Но тело всё вспомнило за него, и, прежде чем мозг успел проясниться, ноги сами понесли его на кухню. Открыв холодильник, он достал оттуда пластиковую бутылку с водой и, с трудом разлепив пересохшие губы, с жадностью приник губами к горлышку бутылки. Выпив всё до капли, с отвращением отшвырнул пустую бутылку в мусорную корзину и подошёл к мойке. Открыв кран, наклонился и долго плескал ладонью ледяную воду на лицо. Наконец выпрямился, выключил воду и оглянулся по сторонам в поисках полотенца. Не увидев ничего подходящего, махнул рукой и вышел из кухни.
Подойдя к лестнице, он в нерешительности остановился и посмотрел на часы. Полпятого. Замечательно. Лучше не бывает. Картинка из анекдотов. Но надо в душ, а душ только в спальне. Да и вообще…
Осторожно ступая, он подошёл к двери спальни, тихо открыл её. Старательно направленный на окно и стену взгляд всё же успел захватить в своё поле что-то такое, от чего боль в сердце усилилась, и он, стремясь быстрее избавиться от неё, быстро прошёл в ванную, дверь в которую была в дальнем конце комнаты.
Повернув краны, шагнул под душ и долго стоял неподвижно, с наслаждением подставив лицо прохладным струям. Потом выключил воду; вытираясь, всматривался в своё отражение в зеркале - помятое небритое лицо, глаза, как у загнанного зверя… Отвернувшись от зеркала, натянул брюки и вышел из ванной. И тут же сердце сжалось в маленький колючий комочек и перевернулось в груди. Катя сидела в постели и, близоруко щурясь, испуганно смотрела на него.
Он подавил желание, выработанное привычкой, тут же броситься к тумбочке и подать ей линзы и вместо этого подошёл к окну и отодвинул жалюзи. В комнату пролился неверный свет сентябрьского утра.
- Где ты был? – так жалобно, так кротко спросила она, что у него сразу же перехватило дыхание, и некоторое время он молчал, не в силах произнести ни слова. Разозлившись на себя за это, наконец проговорил хрипло:
- Какая разница? Не делай вид, что тебе это интересно.
Стоя к ней спиной, он радовался, что не видит её лица. Тяжёлая с похмелья голова, получившая временное облегчение от душа, снова начинала кружиться, сердце болело всё больше и больше… И зачем он пришёл сюда? Пережил бы и без душа.
За спиной снова раздался её тихий голос.
- Андрей, не бросай меня… Я люблю тебя…
Не выдержав, он порывисто обернулся к ней, прищурился.
- «Не бросай», «люблю»… Ты сама себя слышишь? Ты ведь врёшь самой себе. А может, уже и не врёшь…
Несколько секунд она молчала, и губы её дрогнули.
- Ты… не веришь мне?
- Жалость – не любовь, - отрезал он и снова отвернулся к окну, заложив руки в карманы. И сразу же почувствовал, как, начиная с кончиков пальцев, его руки стала охватывать дрожь и на лбу выступили холодные капли пота. Нет, он явно не справляется с этим утром. Чуть обернувшись, спросил, не глядя на неё:
- У нас выпить есть что-нибудь?
Немного помедлив, она кивнула на сумки, подготовленные для отъезда и составленные в ряд у стены возле шкафа.
- В зелёной сумке, на самом верху, коньяк. Только… - И замолчала, увидев, с какой торопливостью он уже расстёгивает молнию и шарит в сумке в поисках бутылки.
Взяв со своей тумбочки стакан для воды, он щедро плеснул в него коньяка и залпом выпил. Чуть поморщившись, поставил стакан на тумбочку и снова отошёл к окну. Стоял и с удовлетворением чувствовал, как коньяк разливается по всему телу, даря тепло и успокаивая. И даже боль стала почти неощутимой… Он ведь ещё вчера понял истинную причину этой боли и уже стал привыкать к ней. Иначе - как выжить?..
- Из автоцентра приедут? – спокойно спросил он.
- Да, в десять часов. Деньги они получили, так что заберут машины – и всё… Андрей…
Он молчал, как будто не услышав её призыва.
- Посмотри на меня, я прошу тебя.
Он помедлил немного, потом всё же повернулся и, прищурившись, посмотрел на неё. Взгляд у неё был рассеянный, как всегда без линз или очков, и придавал лицу такое беспомощное, такое трогательное выражение… Чтобы удержаться, не сгореть от желания, не расплавиться от нежности, смотреть на неё такую можно лишь прикрыв глаза.
- Ты любишь меня? – спросила она.
Он насмешливо скривил чуть подрагивающие губы. Самое время признаваться в любви. Ему – ей.
- Пойми, то, что ты видел тогда… У веранды… Это ничего не значит… Его просто занесло. Я поняла и простила его. И ты должен простить. И отпустить.
Господи, что она несёт? И он должен выслушивать всё это?! Хотя… В этом что-то есть, пусть говорит, а он послушает, куда её саму завело её человеколюбие.
- Я много думала в эти дни… Ведь ты совсем не раскаялся в том, что сделал. Будь ещё одна возможность – и, может быть, ты довёл бы всё до конца. А так нельзя, я не хочу так… Я знаю, ты способен простить, просто нужно попытаться, сделать над собой усилие… Роман – он хороший, добрый, да ты и сам знаешь это. Андрюш, верь мне, я провела с ним в эти дни много времени, я поняла…
Его лицо дёрнулось вдруг, как будто его ужалили, и уголки рта поползли вниз.
- Дура! Идиотка! – прошипел он, сжимая кулаки. – Замолчи!
Из её лица, казалось, ушла вся кровь, и оно стало белым, как мел. И она заморгала вдруг часто-часто, и уцепилась дрожащими пальцами за край одеяла…
- Да ты знаешь хоть, что ему нужно было от тебя?! Ты знаешь, чего он требовал от меня за своё молчание?! Я хотел… хотел потом рассказать тебе, но не успел… не успел… - Он постепенно терял силы от осознания своей непоправимой ошибки, и крик его перешёл в бормотание... – Ведь он задумал переспать с тобой… с самого начала, как только приехал… А потом шантажировал меня этим…
Пока он говорил, она застыла в постели, прикрыв глаза, и вдруг, внезапно сорвавшись с места, вскочила с кровати и, путаясь в рукавах, пыталась дрожащими руками надеть пеньюар… Накинув его кое-как, рванулась к двери, но он, в один прыжок преодолев расстояние до неё, схватил её за руку и рванул на себя, подталкивая обратно к постели.
- Катя, ты не уйдёшь… не уйдёшь… - тяжело дыша, проговорил он, стоя вплотную над ней, уже сидящей на краю постели и пытающейся вырвать свою руку из его руки.
- Пусти, мне больно, - задыхаясь, простонала она.
- А мне? Мне не больно? – И он продолжал крепко сжимать её запястье, и лицо его было искажено страданием.
- Я не верю тебе… Ты наговариваешь на него… У меня с ним ничего не было и не может быть…
- Это ты меня опять жалеешь?.. Не стОит, я уже почти смирился… Ты же знаешь меня, всё рассчитала… Не бойся, вены не вскрою… Ведь главное – в тюрьме не оказаться, а то, что жена спит с другим ради моего спасения, - пустяк, ерунда, проехали и забыли… К тому же он не противен тебе, это как акт милосердия – помоги ближнему своему… - Склонившись к ней, он пытался шептать ей прямо в ухо, несмотря на то, что она вырывалась, и снова в голосе его была слышна угроза, и его горячее дыхание, смешанное с ароматом коньяка, опаляло ей кожу. Она снова попыталась вырваться, извивалась, тянула его за своим телом, но он словно приковал её к себе одной рукой и только, зло усмехаясь, следил за её попытками… Наконец внезапным резким движением другой, свободной руки он притянул её мятущуюся голову к себе и впился в её губы неистовым поцелуем, от которого ей стало больно… Наконец он оторвался от неё; не разгибаясь, смотрел на неё, растрёпанную, покрасневшую, оцепеневшую от ужаса, и, несмотря на ярость, владевшую всем его существом, в глазах у него была какая-то отчаянная нежность.
- Как тебе было с ним, Кать? Тебе понравилось? Он лучше меня? Скажи мне, не бойся…
- Отпусти меня, - тихо, но твёрдо сказала она, в упор глядя на него. В глазах его на миг промелькнуло восхищение, и он вдруг разогнулся и медленно разжал пальцы. На запястье её алела глубокая полоса. Она обессиленно опустила руку, отвела её в сторону, словно рука онемела и перестала быть частью её тела. Пытаясь запахнуть пеньюар на груди второй рукой, она поднялась с кровати.
- Я устала сражаться с тобой и за тебя, - каким-то неживым голосом сказала она. – У меня больше нет сил. Нам надо разойтись, хотя бы на время. Я думаю, теперь ты сам понимаешь это.
Она повернулась и пошла к двери. А он больше не пытался остановить её.

------------------------------------------------------------------------------------

14

Как громом поражённый, стоял он посреди комнаты. Кровь бешено стучала в висках, при каждом ударе причиняя невыносимую боль и впечатывая в сознание всё же произнесённое ею слово «разойтись».
Один только раз в жизни он испытывал такое – когда она сказала на Совете директоров, что увольняется и уходит из компании. Тогда в глубине души, подсознательно он тоже чувствовал приближение чего-то страшного, неминуемого, но до последнего лгал себе, что ничего не случится и только в его силах всё исправить.
Сейчас – с самого начала разговора он понял, что сжёг все мосты, загнал её в тупик, из которого было два выхода: либо простить ему грубость и продолжить борьбу за них обоих, либо обрубить нити, связывающие их, освободить его от себя и освободиться самой. Она выбрала второе.
И сейчас, как и тогда, мертвенная бледность всё больше заливала его лицо, ноздри расширялись, чтобы впустить в лёгкие хоть немного воздуха, он расправил плечи и, покачиваясь, отступил на шаг назад, в сторону... Потом сел на кровать, тупо глядя на свои сотрясаемые дрожью руки.
А что он хотел? Чтобы она продолжала опекать его, как ребёнка или сумасшедшего? Ведь он сам, первый, протестовал против этого. Теперь она хоть перестала жалеть его, поставила на одну доску с собой… Но почему? Почему она выбрала этот путь? И снова в памяти его зазвучал её голос: «…я устала сражаться с тобой и за тебя… у меня больше нет сил…»… Больше нет сил… Неужели последним её, самым трудным, усилием было то, в чём он, всё же не веря до конца, обвинял её со вчерашнего вечера?!
Он рухнул на постель, которая ещё хранила тепло её тела, и уткнулся лицом в подушку, сжимая её края дрожащими руками. Мотал головой, всё больше вжимаясь в подушку. Он сходит с ума… Он на самом деле не думал так, он сказал это просто для того, чтобы услышать от неё, что это неправда… Невозможно поверить в это, это просто навязчивые выдумки его ревнивого воображения, незрелая, мальчишеская попытка уколоть её и себя побольнее… А она… Она ушла. Вот что он сделал.
Так всегда было с ним. Сколько раз он испытывал её терпение, беспричинно оскорбляя её, раня её первым, что приходило в голову. И каждый раз был уверен, что она простит и поймёт его. И так и было – до сегодняшнего дня.
Он так привык к этому уникальному, будоражащему его сочетанию в ней жены-дочери и жены-матери, что, не задумываясь, пользовался этим, порой находясь на лезвии бритвы, балансируя на грани… И подсознательно испытывал удовлетворение, убеждаясь каждый раз, что действовал безошибочно, что правильно предугадывал её реакцию.
И вот – доигрался с огнём, порезался, оступился… Налетел на что-то, неподвластное ему, недоступное, опасное. Убил сам себя. Ведь это было самоубийством. Ведь он не сможет жить без неё.
А она? Она сможет? Ведь, несмотря ни на что, она любит его, у него осталась её любовь, он знает это, он чувствует это… А что он сказал ей? Он и это подверг сомнению, походя и жестоко расправившись с единственным, что давало смысл жить и вливало силы. Скотина… Мазохист… Самоубийца.
И, не имея возможности покончить с собой физически, надо вернуть её – чтобы не быть мёртвым внутри. Она ведь тоже умрёт… только есть в ней какой-то стержень, который даст ей силы выстоять. А его стержень – это она.
Она больше не услышит от него ни одного обидного слова, ни одного упрёка. Он кинется ей в ноги, будет умолять остаться, пообещает ей всё, что угодно, и выполнит всё, что угодно. Заставит себя забыть о Малиновском, выбросит из головы навязчивые видения. Должна же она пожалеть себя… В первую очередь – себя.
Но, стоило только ему проявить стойкость и почувствовать себя более-менее уверенно, как снова всплывало перед ним её испуганное лицо и звучали в ушах сказанные ею роковые слова, и снова его охватывала паника, и снова им овладевал страх, что он не успеет, что он не сумеет…
Как жить… Как?
Катя… Катя-я-я…

***

Она вышла из комнаты, одной рукой пытаясь на ходу завязать пояс пеньюара. Сперва по инерции она шла быстро, потом всё медленнее и медленнее и, наконец, подойдя к лестнице, в изнеможении оперлась на перила, и из глаз её хлынули слёзы. Опухшая губа болела, рукой невозможно было пошевелить. Не в силах сдержать рыдания, она громко, всхлипывая, плакала, медленно спускаясь по лестнице.
Потом долго сидела в гостиной, забившись в угол дивана, и ждала, когда он выйдет из спальни, чтобы вернуться туда и переодеться. Проснулась мадам Бертье; зайдя в гостиную, увидела заплаканную, сжавшуюся в комочек на диване Катю и, не в силах скрыть удивления, спросила её, куда девать оставшиеся продукты. Катя ответила, что она может забрать их себе и что сама она после обеда зайдёт к ней попрощаться. Мадам Бертье тепло поблагодарила её и, взглянув напоследок с жалостью и сочувствием, ушла на кухню.
Возился во дворе Жан-Поль, чистил дорожки, поливал кусты. Потом ушёл к бассейну – сливать воду. До весны никто не будет жить в доме, нужно завершить сезон как положено. Катя поднялась с дивана, вышла из дома и, подойдя к бассейну, смотрела, как медленно уходит из него вода, обнажая глянцевую поверхность ярко-голубой плитки, как сиротливо мечутся по воде жёлтые листья пробкового дуба, уже начавшего терять свою крону, и оседают яркими одинокими пятнышками на дне бассейна… Когда последние капли воды ушли в сточный желоб, Катя повернулась и пошла к дому.
Едва войдя в дом, она услышала справа от себя чьи-то шаги и вздрогнула. Повернув голову, увидела спину Андрея, удалявшегося в сторону кухни и веранды, и поспешила подняться в спальню.
Всё здесь хранило следы недавнего разговора. Постель разворошена, подушка откинута в сторону; на тумбочке – стакан, из которого он пил коньяк, и бутылка… Но ей казалось, что было это давным-давно и словно бы во сне.
Зазвонил мобильный, лежавший на её тумбочке. Она взглянула на экран: Малиновский. Постояла в нерешительности несколько секунд, потом всё же ответила на звонок.
- Кать, ну как вы там? – раздался в трубке бодрый голос Романа.
- Всё нормально, самолёт в три часа…
- Так это же отлично! Успеете заехать ко мне…
- Прости, Рома, но я боюсь, что не получится…
- Андрей всё никак не отойдёт? Понимаю… Но он же радоваться должен! И к тому же – он ведь не знает, что мы с тобой встречались!
- Рома, не в этом дело, - нетерпеливо перебила его она. – Мы просто не успеем… Поскорее выздоравливай. Пок…
- Катя, подожди!.. Но я хоть позвонить вам в Москве могу?
Она помолчала немного. Сказать ему правду - немыслимо. Это значит опять впустить его в их жизнь и вызвать дальнейшие расспросы. А она просто не в состоянии сейчас говорить об этом с кем бы то ни было. Да и с ним самим общаться желания нет… Хоть она и не поверила, просто не могла поверить в правдивость слов Андрея о намерениях Малиновского, всё, что случилось в последние дни, тот факт, что Ане было известно о её посещениях и она рассказала об этом Андрею, оставило какой-то тяжёлый, нечистый осадок в её душе. Ей было неприятно даже думать о нём теперь. И всё же – объяснять ему всё это выше её сил.
- Конечно, звони. Извини, мне нужно собираться. Пока. – Она нажала кнопку и уже хотела положить телефон обратно, но передумала и набрала длинный номер. Она слушала длинные гудки, и губы её непроизвольно растягивались в улыбке. Наконец в трубке раздался далёкий родной голос, и внутри у неё всё перевернулось от радости.
- Мам, это я! Здравствуй…
- Доченька, Катенька, ну, слава Богу! А то я уже думала-думала, ты же три дня не звонила, а нам с папой не разрешаешь звонить… Ну, как вы там? У вас всё в порядке?
- Да, мам, всё хорошо, мы сегодня прилетаем…
- Сегодня?! Катенька… А как же… Ведь мы же ничего не знали…
- Ну, мам, ну чего ты волнуешься? Вот и узнали… Самолёт в три часа. Я вечером приеду к вам.
- Прямо сегодня? Вечером? Ой, как хорошо! Я приготовлю всё, как ты любишь… А Андрей? Он тоже приедет?
- Нет, я одна заеду, Андрей будет дома…
- Да?.. Ну, хорошо, Катенька, целую. Папа тоже целует. Ждём тебя.
Она медленно положила телефон на тумбочку, постояла немного в задумчивости и пошла в ванную.

***

Молча сидели они друг напротив друга за обеденным столом. Он лишь изредка, когда был уверен, что она не видит, взглядывал на её бледное лицо, на аккуратно причёсанные и уложенные сзади в затейливый пучок волосы, на руку, почти всей кистью спрятанную под длинным рукавом лёгкой, словно разлетающейся блузки. Когда он отводил глаза и смотрел прямо перед собой в тарелку, низко опустив голову и хмуро сдвинув брови, она бросала на него взгляд, полный печали, сожаления и боли, и потом тоже опускала глаза.
То же было и в такси, везущем их в аэропорт, и в самолёте. Он терпеливо ждал, когда окажется наконец под защитой стен их общего, с такой любовью обустроенного дома, а она с какой-то тоскливой обречённостью смотрела на его руку, лежащую на ручке кресла в нескольких сантиметрах от её руки. И всё же рука эта сейчас была дальше от неё, чем Лазурный берег, который они покинули.
Зайдя в квартиру и небрежно бросив сумки в холле, он настороженно следил за ней, за каждым её шагом, за каждым жестом. Она разобрала сумки, аккуратно разложила вещи по местам, потом пошла поливать цветы, включила стиральную машину… И он вздохнул с облегчением, поняв, что страхи его напрасны. И уже взял с полки в холле связку ключей, чтобы спуститься в гараж и осмотреть машину, и даже попытался посмотреть открыто и улыбнуться ей, уходя, - и вдруг увидел, что она, сняв летние брюки, в которых приехала, надевает джинсы и достаёт из шкафа джемпер, чтобы надеть его поверх блузки.
- Куда ты? – стараясь не показывать своего беспокойства, осторожно спросил он.
- Поеду к родителям, - одеваясь и не глядя на него, сказала она.
Он швырнул ключи обратно на полку, сбросил кроссовки, вошёл в комнату и встал у двери, заложив руки за спину.
- А потом? – проговорил он, внимательно оглядывая её.
- Сегодня останусь у них. А потом – пока не знаю. Я позвоню тебе. А послезавтра увидимся в офисе. – Она закрыла дверцу шкафа, повернулась к нему.
Несколько минут длилось молчание, и наконец он сказал:
- Ты что, серьёзно? Не говори глупостей…
Она вздохнула тихонько, подошла к окну, отодвинула занавеску.
- Знаешь, Андрей, - оборачиваясь к нему, проговорила она, - вот я смотрю на тебя: как ты ешь, пьёшь, говоришь, - и мне кажется, я совсем тебя не знаю. Может быть, я сама виновата… нет, даже наверняка я сама виновата, но я… я не могу иначе! Мне плохо… мне надо побыть одной. И тебе надо побыть одному… тебе – даже больше, чем мне.
Он криво усмехнулся.
- Кому – надо? Для чего – надо? Ты убиваешь меня, неужели ты не понимаешь? – Он нетерпеливо махнул головой, словно не желая ничего слушать. – Ты не уйдёшь. Ты просто так это говоришь, ты не веришь сама себе. Ты не поступишь так со мной… и с собой.
Она молча смотрела на него, и он видел в её уставшем спокойном взгляде решимость, сознание неизбежности, обречённость... И, чтобы не видеть этого взгляда, чтобы погасить эту обречённость в её глазах, он шагнул к ней, порывисто обнял и прижал к себе, всем своим существом ощущая, как сильно соскучился по ней.
- Ты не уйдёшь, - дрогнувшим голосом повторил он. – Завтра ты проснёшься и поймёшь, что всё, что случилось, осталось позади и не имеет значения… Кать… Катя… - внезапно прошептал он, прижимаясь щекой к её волосам, и лицо его исказилось гримасой страдания.
Но она, прижав кулачки к его груди, замотала головой и отстранилась от него, прикрыв глаза.
- Будет ещё хуже… Пойми… Неужели ты не видишь? – с мольбой в голосе сказала она. - Чтобы наладить всё, надо всё изменить. И нам… мне и тебе надо подумать – как.
Он качнул головой и с отчаянной улыбкой попытался снова притянуть её к себе, но она крепко прижимала вытянутые руки к его груди, и он отпустил её. Стоял и хмуро разглядывал её исподлобья.
- Ты сейчас уйдёшь. Где будешь потом – не говоришь. А как насчёт того, что ты всё ещё моя жена и мне небезразлично, где ты будешь ночевать? – цепляясь за остатки терпения, всё ещё надеясь остановить её, тихо сказал он. Нельзя, нельзя вести себя с ней, как обычно, давая волю своим чувствам… Иначе она потеряет последние остатки уважения к нему и будет презирать его.
Она вздрогнула, с болью посмотрела на него.
- Ты снова пытаешься оскорбить меня? Не надо… - Она покачала головой. – Ты же знаешь, как мне плохо…
- А если не знаю? – с вызовом проговорил он. – Не знаю, Кать? Ты ведь даже по имени меня теперь редко называешь…
Она изумлённо смотрела на него.
- А если это правда и ты действительно любишь меня, то почему уходишь? Ты же сама сказала – НАМ надо изменить…
Ему показалось, что он увидел в её глазах сомнение, замешательство… «Вот! Вот оно! – с торжеством подумал он. – Вот сейчас я могу остановить её!». И он протянул руку, чтобы взять её за руку, но она вдруг с инстинктивным испугом отдёрнула руку, и так красноречив, так полон горестного напоминания был этот жест, словно бы объясняя ему всё без лишних слов, что он отступил на шаг назад и медленно опустил свою руку.
Ему так хотелось, чтобы она сказала, что любит его по-прежнему, что всегда будет любить его… И самому хотелось сказать о своей любви, произнести какие-то добрые, тёплые слова, но словно кто-то сжал его горло железной рукой и запретил говорить об этом. Он чувствовал, что какая-то часть его уже отмирает, становится немой и холодной. Так вот что такое смерть, с каким-то отстранённым удивлением и интересом думал он. Сперва бывает больно, очень больно, так, что порой хочется выть и кричать, но эта боль – живая, признак жизни, борьбы, надежды. А потом постепенно боль уходит, и рана перестаёт пульсировать и кровоточить, и на её месте образуется белый, холодный, мёртвый рубец.
И, видимо, увидев в его глазах что-то такое, с чем она никогда раньше не сталкивалась, что испугало и смягчило её, она быстро шагнула к нему, страстно прижалась на миг губами к его губам… зажмурившись, метнулась мимо него к двери и выбежала из комнаты.
А он остался стоять на месте и с жалобной улыбкой смотреть в пустоту – на то место, где только что стояла она. Не пошевелился, даже услышав звук захлопываемой двери. Всё стоял и стоял, вглядываясь в сумерки за окном.
Она остановила машину вблизи многолюдной улицы. Выйдя из машины, слилась с толпой. Мимо проходили люди, громко разговаривая, смеясь, иные – нахмурясь; на перекрёстках зелёный свет сменял красный, и яркие огни светофоров зажигались, освещая серую мглу сгущающихся сумерек вместо запаздывающих фонарей; гудели сигналами и визжали тормозами проезжающие мимо автомобили. У всех этих людей, идущих рядом с ней и сидящих в машинах, продолжалась жизнь – они радовались, огорчались, смеялись, плакали, решали проблемы, суетились, боролись. И она, не вытирая льющихся по лицу слёз, шла среди людей, надеясь найти ответ, почему же случилось так, что часть её жизни, вся её прежняя жизнь тихо угасла, подобно солнцу, каждый день склоняющемуся к горизонту и уступающему дорогу вечеру и ночи.
Он стоял и вглядывался в сумерки за окном. И тоже думал о вечере и ночи, наступивших в его жизни. И вдруг, среди мыслей о закате собственного сердца, подобно неожиданному солнечному лучу, промелькнула мысль об утре, о рассвете, о новом дне. И, улыбаясь жалобно в этот вечер за окном, он с отчаянной надеждой шептал её имя и верил, что когда-нибудь настанет такой день, когда он скажет ей: «Кать…» - и она отзовётся тут же: «А?» - как эхо его, как продолжение, как сама его любовь.

-------------------------------------------------------------------------
КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ

Название: Сумерки цвета лазури. Часть вторая
Рейтинг: PG-13
Пейринг: Катя/Андрей
Герои: Катя, Андрей, Рома, Аня, Коля, Ждановы, Пушкарёвы, сотрудники «Зималетто» и другие
Жанр: мелодрама

1/15

- Вопросы есть? – Катя обвела взглядом всех присутствующих в конференц-зале.
- Есть, - тут же откликнулась новая модельер «Зималетто» - молодая, лет двадцати семи, эффектная женщина. В отсутствие Кати Зорькин заключил с ней договор на три месяца, но было решено, что в случае удачного продвижения коллекции контракт с Ларисой будет продлён.
- Я слушаю вас.
Лариса стала долго и нудно перечислять трудности, с которыми столкнулась в начале работы. Катя дождалась паузы в потоке жалоб и спокойно перебила её:
- Спасибо, Лариса. Я думаю, мы сможем обсудить с вами все эти проблемы в рабочем порядке. Жду вас у себя в двенадцать часов. – Она снова обвела взглядом присутствующих. - Если больше ни у кого вопросов нет, я закрываю совещание. – И она поднялась, давая понять сотрудникам, что они свободны. Собрав со стола документы, отодвинула стул и направилась к двери в свой кабинет. Вслед за ней с несколькими папками в руках шёл Коля.
С шумом отодвигая стулья и переговариваясь, поднялись и по одному стали покидать конференц-зал остальные участники совещания. И лишь Андрей остался сидеть за столом, со скучающим видом небрежно чёркая что-то на лежащем перед ним листке бумаги. Президент компании попросила его через десять минут зайти к ней в кабинет. Как он мог отказать ей?
Хотя он знает всё, что она может сказать ему, и все эти разговоры - только бессмысленная трата времени. Какая работа может выдавить мысли о ней из его головы? Разгладить морщины, убрать чёрные тени, залёгшие под глазами после всего двух ещё бессонных ночей?
Это просто смешно.
Если только тот великан из его сна возьмёт его голову и раздавит её, как орех, чтобы она хрустнула и – опустела от всяких мыслей. Почему же он не доделал своего чёрного дела? Начал разрушать – надо было идти до конца…
…А как тебЕ спится, Катя? У тебя нет морщин, нет теней? Если только моя собственная тень мерещится тебе в ночной темноте, пугая прошлым и радуя своевременным избавлением от настоящего и будущего…
Это просто смешно.
Я не знаю не только того, как спится тебе, я не знаю теперь даже, где ты спишь… Ты вычеркнула меня из своей жизни, как простым хлопком по клавише компьютера вычёркиваешь из отчётов ненужные цифры…
Господи, как банально. Ещё немного – и он заговорит ямбом.
Зашёл в кабинет, равнодушно прислонился к стене… недалеко от двери в каморку. Говорят, человек живёт лишь раз?.. Нет, он проживает несколько жизней.
- Ну, как ты? – Смотрит тревожно, в глазах – боль, сожаление… Или всего лишь жалость?
- Спасибо, доктор. Жить буду…
- Ну, зачем ты так?
- А как?
Молчание. Вздохнула, отошла к окну… Повернулась:
- Сейчас приедет Павел Олегович.
- Мне всё равно.
- Я хочу поговорить с ним, рассказать всё…
- Мне всё равно…
- Андрей… Что мне сделать, чтобы тебе не было всё равно?
- Ты знаешь.
Снова молчание.
- Я не верю, что тебе всё равно. Это – твоя компания, это – твоя жизнь…
Перебил, как будто думал о чём-то другом:
- Кать, помнишь, недавно Коэльо читали?.. Так вот, это ты – моя жизнь, а не компания… А компания – эта ли, другая - тут ни при чём. Говорю тебе это в последний раз, чтобы ты знала и не питала иллюзий насчёт терапии, каких-то занятий и так далее...
- Ну, если ты сам не хочешь…
- Нет. Не хочу.
- Ну, а как по-другому, Андрей? Как? Скажи мне, если знаешь!
- Ты сама знаешь.
- Если я вернусь, всё начнётся сначала и будет ещё хуже…
Он пристально посмотрел на неё.
- Ты серьёзно?
- А что, разве нет?
Он кивнул, словно уже сделав какой-то вывод, пожал плечами.
- Ты провела без меня два дня и считаешь, что тебе может быть ещё хуже. В таком случае мы не равны с тобой. Ну что ж, вот и проверили… Ладно, я ухожу.
Он перехватил её испуганный взгляд и усмехнулся.
- Не бойся, не домой. Всё, что делал раньше, буду делать. Компании не наврежу и тебя не подведу.
Он оторвался от стены и пошёл к выходу. Она с отчаянием смотрела ему вслед.
Вот и поговорили.
На негнущихся ногах она подошла к своему столу и села в кресло. Как плохо он выглядит… Синяки под глазами, бледный… А чего она хотела? Чтобы он был цветущим и румяным после того, что произошло?
Она облокотилась о стол, опустила голову, спрятала лицо в ладонях… Сейчас приедет Павел Олегович. Что она скажет ему? Что?! Что она теперь живёт на съёмной квартире, а его сыну наплевать решительно на всё, в том числе и на компанию? Что и ей, если до конца быть честной, сейчас совсем не хочется решать производственные проблемы и лишь неимоверным усилием воли она заставляет себя работать, как прежде? Что компания находится на грани кризиса?
Что она теперь ещё больше любит его сына и именно поэтому бросила его?
Что она… любит…
Что она… бросила…
И, не в силах больше сдерживаться, она разразилась слезами. Плакала безудержно, навзрыд, выплёскивая всё напряжение последних дней.
Как часто она стала плакать… Словно прорвало плотину, размягчилось что-то внутри, стало уязвимым, открытым, незащищённым… А ведь она не проронила ни слезинки с той минуты, как за ней захлопнулась дверь её собственного дома. Держалась изо всех сил, разговаривая с мамой, слушая слова сочувствия и утешения; храбро улыбалась, уверяя папу, что у неё всё в порядке, просто, пока они были в отъезде, соседи сверху затопили квартиру и она вынуждена на сегодняшнюю ночь остаться у родителей… А утром звонила Амуре и просила её связаться с агентствами недвижимости. Она спокойно могла поручить это дело Амуре, не боясь, что всё «Зималетто» будет проинформировано. С тех пор, как Маша ушла в отпуск по уходу за ребёнком и Амура стала её, Кати, личным секретарём, эту девушку словно подменили. Не осталось и следа от любопытства и желания сплетничать. Даже Ольгу Вячеславовну она иногда одёргивала, когда та перегибала палку. Это был тот самый случай, когда человек, занимая долгое время место ниже своих способностей, потерял интерес к работе, опустился, работал спустя рукава. Почувствовав это, но не имея пока возможности предложить Амуре другую должность, Катя сделала её своим секретарём, и, стоило только девушке применить свои способности и знания по назначению, как она преобразилась и стала такой, какой и должна была быть с самого начала. Катя позвонила в агентство, найденное Амурой, договорилась об аренде квартиры. Это было совсем недалеко от того района, в котором жили её родители. Ей так будет проще навещать их. Обычная двухкомнатная квартира в обычном многоэтажном доме… И день весь так и прошёл – в хлопотах, переговорах, спорах с мамой о том, что брать и что не брать с собой в новую квартиру… И когда наконец за представителем агентства закрылась дверь и она осталась в этой квартире совсем одна, слёзы свернулись тугим комочком в горле – и отступили, уйдя куда-то вглубь, затаившись на время… Всю ночь она просидела на диване, укутанная в одеяло, прижавшись к стене, и слушала размеренный стук настенных часов.
…Ладони её были мокрыми от слёз, и несколько капель уже упало на лежащие перед ней на столе бумаги, которые принёс Зорькин. Залитые слезами глаза вырвали взглядом пару фраз из листа, пару чисел… Она всхлипнула в последний раз, глубоко вздохнула, вытерла ладонями щёки и глаза. Наклонившись вбок, выдвинула ящик стола и достала оттуда салфетки. Нужно взять себя в руки. Ведь она на работе и сейчас в эту дверь войдёт владелец компании. Незачем запутывать ещё больше и без того донельзя запутанный клубок… Нужно найти ниточку, потянув за которую, пусть сначала с усилием, натыкаясь на преграды, уплотнения и другие, маленькие, узелки, но потом всё легче и быстрее, этот клубок распутается. Но как найти эту ниточку? Как?..
И, словно отголосок её мыслей, в переговорном устройстве раздался щелчок, и Амура сказала ей, что с ресепшн сообщили о приезде Павла Олеговича. Катя поблагодарила её и достала из сумки зеркало и косметику.

***

- Ну что ж. Мне всё ясно. – Павел Олегович легонько хлопнул ладонями по коленям и, встав со стула, подошёл к окну. Постояв немного в задумчивости, обернулся к Кате, и вдруг лицо его озарила улыбка – добрая и мудрая, которую она так любила у него. Её, не питавшую иллюзий в отношении своих свёкров, эта улыбка всегда обезоруживала.
- Ну что ж, - повторил Павел Олегович. – Бывало и хуже. По поводу дел в компании я паниковать не буду раньше времени, я уверен – всё, что бы ты ни предприняла, не навредит компании. А что касается семейной жизни… - Он помолчал, со значительным видом глядя на неё. - …семейная жизнь не бывает без таких вот поворотов. Единственное… Ты уверена, что так будет правильно? Это всё-таки радикальный метод, и, зная Андрея, я боюсь, что… - Он покачал головой и умолк, внимательно глядя на неё.
Она бесстрашно встретила его взгляд, и он в который раз восхитился её выдержкой. И если бы не эти покрасневшие глаза…
- Нет… - И она тоже покачала головой. – Не уверена… Я сейчас вообще ни в чём не уверена. Только точно знаю, что нужно многое изменить.
Он кивнул.
- Я понял. Но только и ты должна понять… и понимаешь, я знаю… какие бы пути ни нашли мы для решения проблемы, это ни в коей мере не должно негативно отразиться на работе «Зималетто». Это моё единственное условие. Счастливо избежав – благодаря тебе – краха компании, я не хочу, чтобы это повторилось снова. Ты понимаешь, детка?
И, внезапно почувствовав, как что-то дрогнуло и потеплело у неё в душе от этого ласкового слова, она кивнула и благодарно улыбнулась ему. Она так боялась, что он может воспринять её слова как безусловную угрозу «Зималетто», что ей придётся долго объяснять и убеждать его, что теперь была бесконечно благодарна ему за немногословную поддержку. Ведь, если у неё почти не было сомнений, что он адекватно воспримет её уход от Андрея, так как был всегда немного холоден в эмоциональной сфере вообще и отстранённо относился к личной жизни сына в частности, то в вопросе, касающемся компании, было не всё так просто и здесь затрагивались его глубинные интересы. Да и теперь, когда он вроде бы согласился с ней и проявил понимание, она не была уверена до конца, что ей удалось убедить его. Возможно, поразмыслив, он пойдёт на попятную и тогда убедить его будет ещё сложнее. Поэтому в ближайшие же дни нужно было закрепить результат, чтобы у него не было возможности передумать.
- Ну, всё, всё! Теперь о приятном! – И Павел Олегович, бодро улыбнувшись, легонько хлопнул в ладоши, призывая её прогнать мрачные мысли, и этот жест сразу же напомнил ей Андрея. – Ибо в нашей ситуации, как оказалось, всё, что связно с делами, - приятно, не так ли?.. Но сначала скажи мне: что у нас с коллекцией?
- Пока все в порядке. Цвигун только начала работать. У неё много идей, но и вопросов много, немножко нервничает… В двенадцать я встречаюсь с ней. После нашего разговора смогу более детально ответить вам.
- Ничего, ничего, она модельер известный, подвести не должна… Отлично. Значит, пока рано говорить о показе… Ну что ж, я немного поспешил, но это не страшно. Вопрос об участии в неделе моды в Лондоне почти решён.
- Вам удалось договориться с Робертсоном?!
- Ну, не только мне, Андрей ведь тоже сделал немало… хоть он и считает иначе. Да, действительно, они неохотно шли на контакт, видимо, мы никак не вписывались в их планы. Но… изучили наш путь на рынке, позвонили кое-кому, президентом очень заинтересовались… - И он, вытянув вперёд руку, изогнулся в лёгком шутливом поклоне. - В общем, я дожал их, и теперь дело только за тобой. Они хотят говорить с тобой лично, я пообещал, что в ближайшее время ты свяжешься с ними.
- Без сомнения. Сегодня много организационных вопросов, но завтра, думаю, смогу позвонить Робертсону. У Цвигун есть рабочее название, сегодня же согласуем его.
- Ну что же… - Павел Олегович удовлетворённо улыбнулся и подошёл к ней. – Начнём работать?
- Да. Только… - По лицу её пробежала тень, и она продолжала уже нерешительно, совсем не так, как до этого обсуждала деловые вопросы: – Павел Олегович, я не знаю, смогу ли встретиться в ближайшее время с Маргаритой Рудольфовной…
Он пристально посмотрел на неё, и снова в глазах его она увидела спокойное понимание.
- Пожалуй, это мы предоставим Андрею, - медленно проговорил он. – Ты не против?
С минуту она смотрела куда-то мимо него, задумавшись.
- Нет, - наконец решительно произнесла она. – Я тоже думаю, что так будет лучше. Они понимают друг друга, и Маргарите Рудольфовне будет легче услышать обо всём от Андрея.
Павел Олегович кивнул и, внезапно протянув руку, положил её ей на плечо. Она вдруг обмякла от этого неожиданного проявления теплоты и участия с его стороны, и ей захотелось приникнуть к его груди, чтобы он погладил её по голове, сказал какие-то добрые, ласковые слова… Как жаль, что она не может так же рассказать обо всём своему собственному отцу. Но этого делать нельзя… Вот уж кому чужд тот лёгкий оттенок равнодушия, присущий её матери и свёкру и помогающий справляться со всем, что бы ни случилось в жизни, вот уж кто поистине уязвим, открыт, незащищён – из-за всепоглощающей, слепой, порой так усложняющей жизнь всем вокруг любви к ней, своей единственной дочке.
Павел Олегович легонько сжал её плечо и опустил руку.
- Ну, и правильно. Не нужно щадить его. Пусть и сам что-нибудь сделает. Не маленький.
Ей показалось, что она услышала в его голосе скрытое неудовольствие, досаду и даже лёгкое раздражение, и тихонько вздохнула. Всё то же, знакомое ей неверие в собственного сына. Кто знает – возможно, именно в этом неверии истоки всего, что произошло с Андреем. Ведь в том, что она управляет компанией, львиная доля заслуги именно Павла Олеговича. Как всё запуталось…
Возможно, ей и это удастся объяснить ему. Со временем.
- А Валерий Сергеевич и Елена Александровна? Они в курсе?
Она вздрогнула – таким неожиданным показался ей этот вопрос, тем более что всего минуту назад она думала о том же. Хотя что здесь было неожиданного? Вопрос был вполне естественным, поэтому их мысли и совпали.
- Мама знает. У папы давление…
Он поднял руку, закивав понимающе.
- Знаю, знаю! Правильно, что не сказала ему. Незачем волновать его…
Она всмотрелась в его лицо. Понимает ли он, что она действительно оберегает сердце отца, но не только из-за давления?.. Но лицо его было непроницаемым. Отойдя от неё, он прошёлся по кабинету. Остановившись с другой стороны стола, повернулся к ней. В глазах его снова были тёплые искорки.
- Я пойду к Андрею. Позову его вечером к нам. Маргарита Рудольфовна обрадуется, ведь мы так давно вас не видели… - Он осёкся и, помолчав немного, добавил: - Надеюсь скоро и тебя увидеть у нас. Да-да, не возражай. Это всё пройдёт, поверь мне, старику, лишённому иллюзий. – И он еле заметно улыбнулся. – Ведь вы ещё так молоды…
Возможно, именно в этом его ошибка? В том, что он, уже в зрелом возрасте в корне изменивший свою жизнь, вспоминая теперь свой собственный путь, примеривает его и на сына, считая его своим зеркальным отражением? Нельзя, нельзя рассчитывать на то, что твой ребёнок будет руководствоваться твоими соображениями и станет таким же удачливым или неудачливым, как и ты.
Молодость… Где она начинается и где кончается? Ответ может быть только у каждого свой. Как хорошо, что она вовремя поняла это. Андрей… Андрей.
И, когда за Павлом Олеговичем закрылась дверь, она почувствовала себя просветлённой и уверенной. От слёз не осталось и следа.

-------------------------------------------------------------------------

2/16

- Нет, это просто невероятно! Я не могу в это поверить! – Высокий голос Маргариты взвился на самую тонкую и пронзительную ноту, на которую был способен, и она, вскочив с изящного маленького диванчика у себя в гостиной, на котором сидела рядом с Андреем, принялась взволнованно ходить по комнате. Дойдя до стены, резко развернулась, посмотрела на сына гневным взглядом и протестующе замотала головой. – Нет-нет, Андрюша, этого не может быть! Это временное умопомрачение, только и всего! – Но, увидев, с каким терпеливо-напряжённым выражением лица он разглядывает свои руки, низко опустив голову, побледнела, и глаза её расширились от испуга и возмущения. – Андрюша… Как она могла… да как она посмела… Она… проникла в нашу семью… лишила тебя всего… всех… Авантюристка! – выкрикнула напоследок Маргарита и, подойдя к дивану, уселась на него, выпрямив спину и высоко подняв голову.
Всех… Речь о Кире, как всегда. Кира, Кира… Это из той же оперы о нескольких жизнях. Как странно, что он ничего не чувствует: ни привычных обиды или злости, когда она позволяет себе подобные выпады в Катину сторону, ни даже раздражения – ничего… Её резкие слова вообще не проникают в его душу… Только усталость от какой-то постоянной дрожи внутри. Эта дрожь надоела ему, она измотала его. Он смотрит на свои руки и удивляется: почему они спокойны, ведь должны ходить ходуном…
- Нет… Нет! – Маргарита энергично покачала головой и, не глядя на него, протянула руку и успокаивающе погладила его по плечу. – Я не оставлю этого так, я не позволю ей издеваться над тобой. Пока я жива, ни одна авантюристка не сможет обидеть тебя!
Он поморщился и сделал еле заметное движение, высвобождая плечо из-под её руки. Она порывисто взглянула на него, недовольно проговорила:
- Не буду, не буду… Но ты пойми: не могу я иначе говорить о ней! Как прикажешь говорить о женщине, которая перевернула жизнь сыну с ног на голову, лишила друзей, невесты, работы… а что взамен? Что она дала тебе взамен, Андрюша? Она ведь даже ребёнка родить тебе не смогла!!
Оказывается, можно ещё чувствовать, ещё осталось что-то… Надо заставить её замолчать, она ведь потом сама себе не простит.
Но он не успел ничего сказать или сделать, как обвинительная речь продолжилась:
- И остались мы с Пашей без внуков… А ведь в твоей жизни была одна женщина, которая могла бы родить тебе дюжину детей! – с ехидным упрёком закончила она, победоносно посмотрев на него, словно говоря ему: «Встретились мы при Филиппах!».
Словно какая-то пелена застлала его глаза, и дышать стало почти невозможно. Он резко встал с дивана, сделал несколько нетвёрдых шагов, остановился… Потом, не оборачиваясь, взглянул на мать из-за плеча. Увидев его исказившееся лицо, она вскочила, обежала его кругом, встала перед ним. Взяв за обе руки, трясла их и спрашивала, не плохо ли ему.
- Паша!.. Паша!.. – громко звала она, бросая встревоженные взгляды на дверь.
Андрей не реагировал, лишь устало и спокойно смотрел на неё чёрными, запавшими, словно постаревшими глазами.
- Паша! – как к спасению, бросилась Маргарита к вошедшему Павлу Олеговичу и поспешно подвела его к Андрею. – Надо что-то делать! Надо вызывать «скорую»! Посмотри – на нём же лица нет! Ему плохо!
- Марго, во-первых, сама успокойся, - обращаясь к жене с внушительным видом, спокойно сказал Павел Олегович. – Это тебе сейчас станет плохо… Андрей, ты в порядке? – И он внимательно посмотрел на сына.
Словно очнувшись от звука его голоса, Андрей тоже посмотрел на него и медленно кивнул.
- Да, па, всё нормально. Мама, не волнуйся. Я сейчас поеду домой.
- Нет, это невыносимо! – с плачущими нотками в голосе произнесла Маргарита и, сцепив руки, принялась снова ходить по комнате. – Домой!.. Да что же она сделала с ним?! Заколдовала его, что ли?! Я ещё тогда говорила… Ну, что делать, что делать?! – И она с мольбой и надеждой посмотрела на мужа, вложив все свои силы в этот взгляд.
Павел Олегович успокаивающе поднял руку и проговорил:
- Марго, успокойся, я прошу тебя. С ним ничего не случилось… пока. Жив, здоров… Ну, проблемы. Бывает. Справимся. Да, сын? – И он ободряюще посмотрел на Андрея.
Андрей помедлил немного, вглядываясь в его лицо. И, видимо, не увидев там чего-то, что искал или надеялся найти, перевёл дух и как можно спокойнее произнёс:
- Да, пап. Ты абсолютно прав.
- Ну, вот и хорошо, - спокойно сказал Павел Олегович. - Пойдём-ка на балкон, "покурим".
- Паша, но как же... - начала было возражать Маргарита, но растерянно замолчала, переводя глаза с мужа на сына и обратно.
Павел Олегович похлопал её по плечу.
- Успокойся, Андрей останется здесь. Мы скоро вернёмся.
Маргарита молча выжидающе смотрела на сына. Он неохотно повернулся к ней.
- Мам, папа прав. Я не уеду сегодня. Не переживай, всё в порядке. - Он заставил себя улыбнуться.
- Ну, идите, идите, - вздохнула Маргарита, недоверчиво качая головой. - Я подожду. Будем ужинать.
Они вышли на балкон - размером с хорошую комнату, окаймлённый чугунной решёткой с вычурным узором, - уселись за круглый столик, на котором стояли хрустальный графин с водой и стаканы. Было тепло и ветрено. В саду шумели листвой деревья.
Павел Олегович поднял на Андрея усталый взгляд.
- Я не буду обсуждать сейчас то, что произошло между вами, тем более что я многого и не знаю, - сказал он. - И даже не буду касаться перемен в компании, о которых рассказала мне Катя. Да-да, не удивляйся... - И он задумчиво потёр мочку уха, не сводя глаз с Андрея. - Мне хотелось бы сказать тебе пару слов о впечатлениях сегодняшнего дня. Я долго разговаривал с Катей и видел, как ведёшь себя ты. Так вот, сын: ты эгоист.
Андрей молчал. Последней фразе отца он не удивился, трудно было ожидать от него другого. Но сам факт такого необычно откровенного обращения отца к нему пробил маленькую брешь в той толстой стене безразличия и апатии, которой он отгородился в последние дни от внешнего мира.
- Наверное, сейчас ещё бесполезно говорить тебе об этом, потому что вряд ли ты способен что-нибудь услышать. Но, возможно, позже ты вспомнишь мои слова и они пригодятся тебе. Поэтому всё-таки скажу. Мама не в состоянии объективно оценивать ситуацию и всецело на своей стороне, так что от неё ты такого не услышишь. Но ведь и то, что она говорит, тебе неприятно, верно? Вот я и попробую внести чуть-чуть здравого смысла... Ты эгоист, ты думаешь только о себе. Ты - центр мироздания, и вся жизнь вертится только вокруг тебя. Это как театр одного актёра. Ты словно сидишь в зрительном зале и смотришь увлекательную пьесу под названием "Жизнь Андрея Жданова", главную роль в которой исполняешь тоже ты. Да, у тебя есть любимая декорация, без которой ты вряд ли ты выйдешь на сцену. Но она принадлежит тебе, существует только для тебя и сама по себе в твоём сознании не имеет никакой ценности. Теперь декорацию убрали со сцены, и ты упиваешься своими страданиями от того, что потерял её... Подумай: для чего тебе нужна Катя?
- Чтобы жить, - сцепив зубы, проговорил Андрей. По мере того, как говорил отец, лицо его мрачнело всё больше и больше.
Павел Олегович кивнул.
- Чтобы жить, Андрей, чтобы жить! Тебе! А она? Как живётся ей рядом с тобой? Не знаю, что ты надумал себе за последнее время, но я не увидел сегодня ни малейших признаков того, что она разлюбила тебя. Напротив, мне многое открылось в ней, и я даже с философичностью, свойственной моему возрасту и позволяющей заглядывать далеко вперёд, впервые по-настоящему, глубоко порадовался за вас. И вот, беря за основу тот факт, что она любит тебя, и зная при этом, что она оставила тебя, я задаю себе вопрос: почему она выбрала это?.. Не думаю, что ей сейчас легче, чем тебе. Но, видимо, ей легче, чем было при тебе. Значит, когда вы были вместе, ей было тяжелее, чем ты можешь себе представить, потому что тебе кажется, что бОльших страданий, чем ты сейчас испытываешь, не бывает. И, однако, я могу сделать только такой вывод. Что ты сделал, Андрей? Что ты сделал такого, что она предпочла уйти от тебя?.. Я не требую от тебя ответов на эти вопросы, мне это ни к чему. Но мне хотелось бы, чтобы ты ответил на них самому себе. И тогда, возможно, всё встанет на свои места, Катя вернётся к тебе и страдания твои прекратятся.
В уставшем, безразличном ко всему, словно ватой укутанном мозгу заворочалось было что-то при этих словах - и тотчас успокоилось, потухло, как и недавнее удивление его от откровенности отца. Всё бесполезно. Всё. Только одно имеет смысл, цвет, силу, остальное - иллюзия. И пока он не обретёт это, говорить и думать не о чем.
Павел Олегович наблюдал за ним, видел эту секундную борьбу, отразившуюся на его лице. Он не собирался разговаривать с Андреем и вразумлять его, тем более в такой деликатной сфере, как личная жизнь. Все эти сердечные дела, семейные неприятности - дело житейское, и вряд ли даже сейчас, когда он узнал, что семье сына грозит распад, у них могло произойти что-то такое, что могло иметь долговременное значение и представлять настоящую опасность.
Но, увидев лицо Андрея после его разговора с матерью, Павел Олегович переменил своё решение. Раз уж эти мысли пришли ему в голову, то почему бы не поделиться ими с тем, кого они касаются непосредственно. В конце концов, ведь он уже давно просто по инерции шутливо называл сына оболтусом, и слово это утратило свой первоначальный смысл по отношению к нему. Но он не задумывался над тем, какой смысл вкладывает теперь в мысли о сыне. Андрей ровно и добросовестно работал, боготворил свою жену, с ещё большей предупредительностью и заботой относился к ним, своим родителям, - этого было достаточно, чтобы испытывать удовлетворённость от этой стороны жизни и не беспокоиться излишне о сыне. Но теперь он почувствовал, что произошло что-то такое, от чего нельзя просто так отмахнуться, предоставив событиям идти своим чередом. Придётся приложить определённые усилия, в какой-то степени помочь, поддержать, тем более что связано это с чем-то, по-настоящему серьёзным, по-настоящему важным - делом всей его жизни, его компанией, с тем, о чём у него никогда не получалось мыслить философски и отвлечённо.
Он был доволен, что сказал всё это Андрею. Теперь дело было за ним. Его размышления, выводы, поступки - всё зависело только от него самого. И то, что сейчас, в эту минуту, он, возможно, и не внял его словам, ничего не значит. В его душу заронено зерно, и росток может пробиться в любое время.
Как он мрачен, бледен, растерян... Но даже то, что он не бросился тут же на помощь к алкоголю, как когда-то в похожей ситуации, уже говорит о многом. Он пытается справиться сам, и это внушает уважение.
- Пап, спасибо тебе... Но я не в состоянии сейчас говорить об этом. Пойми. Я не буду ужинать. Пойду спать. Извинись перед мамой, - хрипло проговорил наконец Андрей, не глядя на него.
Павел Олегович внимательно посмотрел на него, но ничего не сказал, а только кивнул. Андрей тяжело поднялся из-за стола и вышел с балкона.

***

Она приезжала сегодня домой. Он уже собирался выйти из квартиры, чтобы ехать к родителям, как вдруг услышал звук поворачиваемого в замке ключа. Он и сам не знал, что происходило с ним в эти секунды, он даже теперь не мог вспомнить этого, только точно знал: такого с ним не было никогда.
Лицо её было немного растерянным, видимо, она не ожидала застать его дома. Увидев, что он не собирается поддерживать разговор, молча пошла по квартире собирать свои вещи. Он ничего не мог с собой поделать, повсюду ходил за ней, как тень, потому что обнаружил, что только так холодный дрожащий зверь, поселившийся у него внутри, утихомиривается и перестаёт мучить его. Куда бы она ни вошла - в ванную, в кухню, в спальню, он шёл следом за ней и, прислонившись к дверному косяку, молча смотрел, как она собирает вещи. Когда он стоял так у двери спальни и наблюдал, как она ищет что-то в шкафу, на туалетном столике, в одной из сумок, которые они привезли с собой из Франции, - в мозгу его завертелись почему-то слова старой детской игры. "Холодно, холодно", - повторял он про себя, глядя, как она ищет что-то и не находит. А когда она подошла к кровати и присела на неубранную им с утра постель, вспыхнуло вдруг, опалило щёки, грудь, огненной змейкой скользнуло ниже слово: "Горячо!" - и он, увидев напоследок, как она нашла на своей тумбочке крем, который искала, резко повернулся и ушёл из спальни, потому что не хотел, чтобы она видела его в эту минуту.
Теперь, лёжа без сна в постели и восстанавливая в памяти все подробности этого её второго ухода из квартиры, он вспоминал слова отца о её мотивах, сказанные им накануне. Он не хотел этого, не хотел думать, не хотел анализировать, потому что убедил себя в том, что это бессмысленно. Но, вопреки его желанию, исподволь, мозг его вдруг воспротивился тому удобному состоянию анабиоза, в который его погружали, и решительно заявил о себе, вызывая в памяти картины, о которых он сам хотел забыть навсегда.
Испуганное, искажённое слабой жалобной улыбкой, мертвенно белое в лучах подсветки лицо Малиновского; его голова, беспомощно болтающаяся в окрашенной кровью воде; он сам, трусливо прячущийся за деревьями с уликами в руках; уплывающий, тонущий в спасительном обмороке взгляд грубо оскорблённой им Кати – его любимой, его девочки, его Кати; и, наконец, её тонкое запястье, спрятанное под длинным рукавом блузки и изредка случайно выглядывающее из-под рукава, безжалостно раня его и её тягостным напоминанием... А сколько ещё было всего? Сколько горьких, обидных слов, сколько дурацких, необдуманных поступков?.. Но тут же вслед за этими, клеймящими его, покаянными воспоминаниями, словно какой-то невидимый адвокат, гневно выкрикивающий в зале суда обвинения жертве, всплыли и ярко встали перед глазами и другие картины, послышались и другие слова. Жестокие, язвительные слова Малиновского, его презрительно-бесстыдное предложение, как будто он ничуть и не боялся его, как будто его и нельзя бояться, и уважать, и вообще считать его за человека. Жалость Кати, её ласковые уверения и в то же самое время расчётливые мысли о том, как спасти его и на что можно пойти ради его спасения... И, как апофеоз всего, - то, как она защищала и оправдывала Малиновского и обвиняла во всём его самого... И бросила! Бросила его!
Что там говорил отец? Она его любит? Если любишь, не уходишь. Уйти, потому что любишь, - это ему непонятно, такие сложные сентенции недоступны для него. На самом деле своим уходом она упростила его жизнь, свела все свои мудрёные вычисления к одному знаменателю, к одной цифре. И пока эта цифра неизвестна для него, все остальные не имеют никакого значения.
Разлюбила?! Тогда он зря обвиняет её, она не виновата... Возможно, и для неё тоже это горе. Хочет любить - но только жалеет. Но как жить тогда... Как жить...
А ведь они когда-то говорили об этом. Через несколько месяцев после свадьбы, в одну из тёплых августовских ночей, когда неизбежно им пришлось узнать, что звёзды – это не только волшебные диковинные цветы, расцветающие на нежном бархатном покрывале неба, но ещё и всё-таки маленькие холодные планеты, лишь отражающие причудливо
преломлённый в них солнечный свет… В этот день они впервые поссорились. Это было ещё на той его, старой, квартире. Они как раз вернулись из командировки, и он на пять минут высадил её с сумками у подъезда, чтобы поставить машину в гараж. А когда вернулся, увидел её растерянно идущей за чересчур галантным соседом, подхватившим сумки и бодро шагающим с ними к дому. Он тогда устроил ужасный скандал, чуть не придушил соседа и весь остаток дня дулся на неё, демонстративно не желая разговаривать. Но это было днём, а над ночью он был не властен, и они, конечно же, помирились, и даже посмеялись над произошедшим, но всё-таки не побоялись спуститься с небес на землю и обсудили то, что случилось. Они говорили тогда о том, что, по сути, они ведь никогда не были вместе так, как сейчас, - и телом и душой, и им придётся начинать всё с самого начала, учиться, привыкать друг к другу. И время шло, и постепенно рождалась семья, и с радостью они чувствовали, что не ошиблись в своём чувстве, что им удалось всё же соединить страсть с благоразумием, необходимым в любом браке. И вот сейчас – что осталось у него от этого сочетания, и именуемого её любовью? Страсть? Или благоразумие? Или всё же это чувство живо и до сих пор сохранено в целости во всём своём сложном многообразии и просто подверглось теперь испытанию? Или всё-таки она могла любить только того, чей пиджак мечтательно прижимала к своему телу, готовясь отнести по его просьбе в зал показов, а того, кто жил с ней все эти годы и любил её, – могла только жалеть?..
Да, хорошая была эта книжица – её дневник… Жаль, что она не сохранила его. Сейчас он мог бы стать его спасением, глотком воздуха, целительным бальзамом…
Нет, на самом деле это неправда, с ними не могло такого случиться. Любовь не может просто так раствориться в воздухе и улететь в недостижимые дали невидимым облачком. Она любит по-прежнему... Любит. Любит!
Любит?! Но почему ушла тогда, растоптала, уничтожила...
И почему он не может вернуть её? Не может побежать за ней, схватить, принудить? Он никогда не мог этого - с ней. Она поддавалась - и снова ускользала, она тянулась - и снова отталкивала. Только в её власти изменить всё, он не может заставить её сделать так, как он хочет.
А он всего лишь хочет - увидеть её, услышать её голос. Посмотреть на неё - и словить ответный взгляд, позвать её - и чтобы она откликнулась. Ну, разве многого, многого он хочет?!.
Позвать её... А если она не откликнется? Что он тогда будет делать?
К чёрту сомнения, позвать её - и будь что будет. По крайней мере, в эти несколько минут ожидания перестанет дрожать всё внутри и в наступившей тишине он сможет наконец услышать звук собственного дыхания...
И он, приподнявшись на постели, потянулся к своим брюкам, лежавшим на маленьком пуфике у кровати. Сунул руку в карман брюк, достал телефон.
Послать СМС - и дело с концом. А потом ждать. Она не сможет не ответить...
Но, стоило ему нажать кнопку выбора меню, как телефон внезапно засветился голубоватым светом, завибрировал... Он уже бездумно хотел было ответить на звонок, закричать громко её имя, как вдруг глаза выхватили отображённые на экране цифры. Без имени. Просто набор цифр - какой-то смутно знакомый и незнакомый одновременно. Нажав кнопку ответа, он просто молчал, ожидая.
- Алло! - раздался в трубке голос Ани. - Алло! Андрей, это ты?

-------------------------------------------------------------------------

3/17

Машина медленно въехала во двор и остановилась у подъезда. Двигатель умолк, фары погасли, но из машины никто не вышел.
Катя и Коля молча сидели в машине. Зорькин переваривал услышанное от своей верной подруги.
- Н-да… Невесело… - протянул он. – Ты мне вот только какую вещь скажи, Пушкарёва…
- Я не Пушкарёва, - машинально поправила Катя.
- Ну, знаю, знаю… - так же машинально откликнулся Коля. За три года этот обмен репликами стал чем-то вроде ритуала. – Скажи мне вот что: ты чего это так Малиновским прониклась? Жданов, конечно, тоже не ангел, но во всей этой гадкой возне с твоим соблазнением всё-таки Роман Дмитрич не последним человеком был, насколько я помню… И доселе в пламенных чувствах к нему ты замечена не была…
- Зорькин, остановись… Какие пламенные чувства? Думай, что говоришь…
- Ну, неправильно выразился: в сочувствии и участии, так скажем. И оправдываешь его, и думаешь, что Жданов твой на него наговаривает. Вот я и спрашиваю: с чего бы это?
- А почему я должна думать иначе? Априори считать человека подлецом…
- А никто не говорит априори. Хотя по отношению к нему и эта мысль неплоха, ну да ладно… Смотри: он лез к тебе – раз. Сама говорила, весьма недвусмысленно. Тебе Андрей сказал о его намерениях – два. А ты глаза закрыла и мимо ушей всё пропустила. Подумай: зачем ему врать?
- Он предубеждён против Малиновского… Он с самого начала не хотел, чтобы он ехал к нам… Ну, и потом уже всё примерял к этому своему отношению. К тому же… чувствовал свою вину и хотел оправдаться перед собой, мол, это Малиновский во всём виноват…
- Ох-ох-ох… - проговорил Коля. – Разошлась. Горе от ума… Тебе бы мозгов поменьше, а чутья побольше…
- Вот терпеть не могу, когда ты начинаешь загадками говорить…
- Какие загадки?!.. Ты ездила с Малиновским в город, а потом Жданов застукал вас в совершенно прозрачной позе…
- Зорькин!!.. У тебя крыша поехала?! В какой позе?! Уже тысячу раз жалею, что рассказала…
- Ну, не в позе, а… В общем, ты понимаешь. И ты не влепила Малиновскому пощёчину, и вообще ни слова ему не сказала, и потом ещё его оправдывала… Что Жданов должен думать?
- А что он мог думать, если сам только что вернулся с пляжа с девушкой?! – вдруг разозлившись, выпалила она первое, что пришло в голову.
- Тааак… Избавьте меня, мадам, от проявлений своей ревности… Это неконструктивное, чисто эмоциональное заявление с вашей стороны я опускаю. Итак, повторяю вопрос: что Жданов должен думать? Ты уехала с Малиновским – он уехал с этой… как её?.. Аней?.. и откуда у Малиновского сестра вдруг взялась?.. ммм, ладно, пропустим… Он возвращается – ты ему новую, ударную дозу подпитки в виде… ну, пристающего к тебе Малиновского и твоего непротивления. Да я бы… я бы… - И он мечтательно закатил глаза, представив себе, что он сделал бы на месте Жданова. – В лепёшку его, в пух и прах…
Катя, снисходительно улыбаясь, кивала головой.
- И нечего ехидничать. Я, между прочим, хорошую школу в своё время прошёл, Жданов твой, кстати, учителем был… И вот тут мы подходим к самому главному. Он на меня тогда накинулся – потому что это в порыве злости было, вспыхнуло – и прошло, просто накипело и нужно было дать выход, а тут он глубоко затаился, видимо, хорошенько его шандарахнуло…
Катя болезненно поморщилась.
- Ты думаешь, я этого не понимаю?
- А если понимаешь, то почему тогда его обвиняешь, а Малиновского оправдываешь?.. Короче, думай, Пушкарёва, думай… Ты своего Жданова ненаглядного жалеешь как-то… неправильно, что ли. Ты его жалеешь не там, где надо, а где надо жалеть – обвиняешь… Да, и что ты там насчет «Зималетто» надумала? Имей в виду: я из компании уходить не собираюсь, даже не думай!
- Да кто тебе говорит из компании уходить?.. И я не уйду… Я просто хочу, чтобы он почувствовал себя нужным…
- Вот я и говорю: не там жалеешь… Тут ему помощники не требуются, он сам должен всё вытянуть. Помнишь, как его крутило во время всей этой истории после Совета?.. Хотя, конечно, где тебе помнить, ты ж на солнышке грелась… ладно, ладно, не буду... Да у него руки чуть ли не тряслись, когда он к твоим пришёл требовать, чтобы сказали, где ты… Сам пытался вырулить, сам… Уж как вышло – вопрос другой. Так, может, сейчас как раз время второго… вернее, третьего... шанса пришло? Бог, как известно, троицу любит… Может, ему всё-таки на роду написано реализовать в конце концов то, что так покоя не даёт?
- Ну, неужели ты думаешь, что я этого не чувствую… Почему, по-твоему, я сижу сейчас здесь, в чужом дворе, а не…
- Понятно, что чувствуешь. И дальше гни свою линию, раз уж начала.
- Но он… не хочет… ничего не хочет… - Лицо её помрачнело, и она отвернулась к окну.
Коля помолчал немного, потёр переносицу, поправляя очки.
- Ошибаешься, – наконец мягко сказал он. - Очень хочет. Тебя. Ты думаешь, он должен был сразу же взять под козырёк, принять твоё «решение партии» и побежать всё выполнять? У него сейчас своего рода замкнутый круг: с тобой он начинает думать о своём вице-положении… хм, мне бы его проблемы… а без тебя – только о тебе, и остальное ему до фени. Ему, может, сейчас вообще непонятно, чего его так колбасило. Время должно пройти, это естественно.
Они снова помолчали. Катя вздохнула, взяла свою сумку.
- Давай, говори номер свой новый, я в телефон внесу, - сказала она, шаря рукой в сумке. – СИМ-карт у тебя развелось, я уже запуталась… И идти надо… Хоть завтра и суббота, я всё равно в офис поеду. С Ларисой договорилась, и в Лондон перезвонить надо.
- А, ну-ну, давайте… От меня такого подвига не дождётесь. Дела надо делать в рабочее время, - высокомерно проговорил Зорькин. – А то взяли моду, день и ночь на работе торчать… Катюха, что с тобой?.. Слышишь, ты чего?! – И он, подавшись вперёд, взволнованно смотрел на неё, внезапно побледневшую, застывшую над сумкой с широко раскрытыми от ужаса глазами. – О Господи, да что ты там увидела? Змея у тебя там, что ли?!
- Телефон… - внезапно пересохшими губами прошептала Катя, поднимая на него полные страха и боли глаза. – Я забыла дома телефон…
Он облегчённо выдохнул:
- Ненормальная, я всегда говорил… Разве можно так пугать?! Ну, телефон, завтра заберёшь… Дядя Валера только счастлив будет…
Не обращая на него внимания, она вдруг засуетилась, протянула руку к ключу зажигания… Коля положил свою руку поверх её руки, останавливая её.
- Давай я съезжу, - тихо сказал он. – Иди домой, я через полчаса приеду. Потом на такси, как и собирался, домой доберусь. Тебе сумку помочь донести?
- Нет, не надо… Она лёгкая, там постельное белье…
Она вышла из машины и с сумкой в руке медленно пошла к подъезду, он сел на водительское сиденье. С минуту с сожалением смотрел ей вслед, и, когда она оглянулась, помахал ей рукой и повернул в замке ключ зажигания. Нет, уже и правда не Пушкарёва… Но ещё и не Жданова. Так, что-то среднее.

***

Андрей лежал в темноте с трубкой у уха, откинувшись на подушку, и чувствовал, как постепенно утихает стук сердца.
- Да. Я слушаю.
- Какой у тебя голос… А я уже и забыла, какой красивый у тебя голос… - Аня говорила как-то странно: весело, беспечно и в то же время чувственно, как будто отпустила в себе какие-то тормоза. Голос её звучал глухо, в трубке слышались громкие звуки, музыка. – Ты можешь сейчас говорить?
- Могу… - удивлённо произнёс он и тут же поморщился, осознав, почему она спрашивает об этом.
- А я вчера в Москву вернулась! Там есть кому ухаживать, да и выписывают Ромку скоро… Ты можешь ко мне приехать? Я в клубе, уже третьем за вечер… - И она рассмеялась – открыто, раскованно, каким-то приятным, грудным смехом. Его внезапно осенила догадка: она пьяна.
- Ты много выпила сегодня?
- Много! Очень много! И собираюсь напиться ещё больше… Так ты приедешь? Андрей, приезжай…
Он заколебался. День ли, ночь – какая разница? Здесь ли, в другом месте – какая разница? Время остановилось, жизнь остановилась. А тут всё же живой голос, какая-то частичка тепла, кто-то, кому ты небезразличен…
- Ты где?
Она назвала ему клуб недалеко от центра, он знал, где это.
- Ты знаешь, как доехать?
- Знаю. Вас там много?
- Ещё чуть-чуть – и я останусь одна… - Она снова засмеялась, и ей вторил чей-то громкий смех. – Я всех выгнала, они уезжают.
- Зачем же ты их выгнала? Пусть бы оставались...
- Они мне не нужны…
У него вдруг на миг даже перехватило дыхание – так откровенно и многозначительно прозвучала эта фраза. Значит, она никак не выбросит его из головы… А, всё к чёрту, напиться – и уехать домой. А она пусть решает свои головоломки сама, его это не касается.
- Жди. Я скоро буду.
- Андрей… ты правда приедешь?
- Аня, всё, телефон разряжается. Я выезжаю.
Прервав звонок, он полежал некоторое время неподвижно, потом решительно откинул одеяло, поднялся и стал одеваться. В конце концов, он и так долго держался. Прожить в таком аду, в котором он прожил эти три дня, и врагу не пожелаешь, и алкоголь тут лишь жалкая невинная защита, только и всего.
Но как же всколыхнул, оживил его этот звонок… Словно временное лекарство, неожиданная отсрочка, передышка в неизлечимой и неминуемо приведущей к логическому концу болезни. Но если не думать об этом, а жить только этой отсрочкой, только этой передышкой – возможно, удастся оттянуть конец, а может быть, даже и спастись чудесным образом… Во всяком случае, дрожи больше нет и чувствует он себя почти нормально.
А может быть, всё дело в том, что мать права и Катя действительно заменила ему всё и всех на свете? Нет друзей, нет интересов, общения… Пока она была с ним, ему и не нужно было всего этого, но её не стало – и нечем оказалось заполнить пустоту. Он, словно сгорбленный одинокий старик, бродил по своей квартире, ни на что не надеясь и разуверившись во всём… Противен сам себе, слаб, растерян. И не хотел быть таким, и противился этому. И подсознательно ждал чего-то, что может вернуть к жизни, отвлечёт, сделает чёрное серым, мёртвое – уснувшим…
А впрочем, не всё ли равно, почему он не отказал Ане и едет сейчас по ночному городу туда, где она ждёт его? Это родители разбередили его, они всегда имели на него влияние… Кому нужны эти копания в себе? Какой смысл думать обо всём этом, если в голове только одно воспоминание – то, как она сидела в своей комнате на своей постели, но выглядела далёкой и чужой, словно случайно была привнесена сюда из другого мира и через миг должна возвратиться обратно, - и это воспоминание перекрывает все доводы, все мысли и даже другие чувства, тоже так или иначе связанные с нею…
И что такого в том, что он выпьет с Аней? Ему с ней легко, это чувствовалось ещё там, на пляже, когда она сидела на берегу и смотрела на него, плывущего всё дальше и дальше в море… Он словно много лет знал её, не испытывал ни малейшего дискомфорта, который неизбежен при первом знакомстве. Так почему бы не пообщаться с ней? В конце концов, он живёт не в лесу, а среди людей…
Он вошёл в полутёмный, вспыхивающий разноцветными огнями зал клуба и тут же чуть не был сбит с ног. Она налетела на него откуда-то сбоку, бросилась на шею, прижалась на миг тёплыми, терпко пахнущими губами к щеке – и отстранилась, весело улыбаясь и оглядывая его с ног до головы. И была какая-то другая, не такая, как во Франции – более взрослая, зрелая, что ли… и глаза блестят… А может быть, дело лишь в ярком вечернем макияже и выпитом алкоголе.
Не давая ему опомниться, схватила его за руку и потащила куда-то. Подвела к столику, потянулась, чтобы снять с него кожаный пиджак, но он, решительно отведя её руку, снял его сам и повесил на спинку стула. Сел и весело взглянул на неё:
- Сумасшедшая… Зачем ты меня сюда притащила?
- Как это зачем? – тоже весело удивилась она. – Зачем в клубы ходят? Или ты не ходил никогда? – Она ехидно прищурила глаза, в которых плясали задорные искорки.
- Ну, я тоже не в опилках, знаешь ли, найден… И в клубах тоже кое-что понимаю…
- Ну, так чего тогда задаёшь такие глупые вопросы? – Она деловито огляделась, потом обернулась к нему. – Что ты будешь пить?
Он с удивлённой улыбкой смотрел на неё.
- Ты хочешь сказать, что принесёшь мне виски? С доставкой, так сказать?
- А почему бы и нет? Могу я за тобой поухаживать?
- Ну, нет. Пока я и сам в состоянии за собой ухаживать. – И он поднялся, вытащив из кармана пиджака портмоне. – Скажи лучше, что тебе принести.
- То же, что и тебе… - И снова этот грудной оттенок в голосе, и тот же многозначительный взгляд… Похоже, время головоломок заканчивается. Но его это не касается.
С полными стаканами и бутылкой в руках подошёл к столику, осторожно поставил на стол всё принесённое. Она с удивлением посмотрела на него:
- Ты взял целую бутылку?
- Конечно. А чего ходить зря туда-сюда?.. Ты хоть виски пьёшь, чудо?
Она взметнула на него глаза, прожгла взглядом.
- Как… как ты меня назвал? – тихо спросила она.
Он непонимающе посмотрел на неё, потом, поняв, о чём она, вздохнул небрежно.
- А! Чудо… ну, чудо в перьях… А что в этом такого?
Она опустила голову, часто-часто закачала головой.
- Ничего, ничего… - прошептала она. - Не обращай внимания. Просто ты так выговариваешь этот звук «ч»…
Он пожал плечами, уселся за столик, взял стакан и тут же сделал первый глоток. Виски побежал по сосудам, и кровь благодарно откликнулась, согревшись сама и согрев его. Вот так. А про детские игры со словами «холодно-горячо» пора забыть. Раз она ничего не хочет помнить… Раз она всё забыла… Но как она смотрела на него сегодня, когда уходила! Как смотрела!..
И он, поднеся к губам стакан, залпом выпил всё, что оставалось в нём. И снова потянулся за бутылкой…
Аня молча наблюдала за ним, лишь иногда делая глоток из своего стакана.
- У тебя что-нибудь случилось? – спросила она.
Он вздрогнул, вскинул на неё глаза, наморщив лоб, и затуманенный взгляд его некоторое время прояснялся, словно сознание возвращалось откуда-то. Он криво улыбнулся.
- Нет. С чего ты взяла?
- А почему ты был ночью один? – Она пристально смотрела на него, и уголки её губ подрагивали.
Он крепко сцепил зубы, так, что на скулах заиграли желваки.
- Аня… - сказал он, опустив голову и наклонившись к ней через стол так близко, что она чувствовала его дыхание. - Если ты хочешь общаться со мной и дальше, ты никогда… слышишь, ни-ко-гда… не должна спрашивать меня об этом. Ты – поняла? – И он поднял на неё тяжёлый, уже подёрнутый хмелем взгляд. Она испуганно смотрела на него.
- Поняла… Не волнуйся так… Я тебя никогда таким не видела…
- Ты меня много каким не видела… Ладно, расслабься, всё в порядке. – И он, выдохнув, вдруг отстранился от неё и откинулся на спинку стула.
- Ну… а танцевать мы пойдём? – с нерешительной улыбкой спросила она, не сводя с него встревоженных глаз.
- Конечно… Обязательно… Как же без танцев… Кстати… - И он внимательно посмотрел на неё. – А где ты телефон мой взяла?
Она небрежно пожала плечами.
- У Ромы спросила. Что за проблема?
Он кивнул и ничего не ответил. И правда, что за проблема?
…Она прижималась к нему всем телом, обхватив его за шею руками и положив голову ему на плечо. У него кружилась голова, было душно и хотелось выпить. И когда она выпрямлялась, её лоб касался его подбородка и губ, а это было непривычно и раздражало. А ведь когда-то он танцевал с девушками своего роста, и ему это даже нравилось… И внезапно глухая тоска сжала сердце, и снова накатило чувство безысходности и бессмысленности всего.
- Ань, пойдём отсюда, - хрипло проговорил он, легонько отстраняя её.
- Куда? Ты совсем хочешь уйти?
- Да, совсем… Пошли, я отвезу тебя. Выпьем в машине.
- Но…
Не слушая её, он повернулся и пошёл к столику. Снял со спинки стула пиджак, молча пошёл к стойке. Она стояла и смотрела, как он рассчитывается и забирает бутылку. Он подошёл к ней, обнял за плечи одной рукой: «Пошли…». Они вышли из клуба.
В машине она снова оживилась, и он оттаивал рядом с ней. Они долго сидели в машине у её подъезда, она играла его длинными пальцами, дурачась, целовала их и прижимала к своей щеке… Он снисходительно терпел всё это, улыбаясь ей, как ребёнку. Она была непосредственна, открыта, не скрывала своего отношения к нему, и, пока она не требовала ничего взамен, он был спокоен и даже испытывал некоторое удовлетворение от её восхищения. К тому же он мог пить, а это было главное, что требовалось ему. И неизбежно настал такой момент, когда реальность стала восприниматься пятнами, перед глазами поплыл туман, лишь временами проясняясь, а на месте прояснения внезапно возникал светлый блик – Анино лицо, и её смеющиеся глаза, и тёплые губы, которые тихонько касались его руки… А потом всё исчезло совсем, и он уже не помнил, как она, испугавшись этого его состояния, уговорила его пересесть, села за руль и отвезла его домой. Зато помнил, как орал и вырывался, когда она пыталась помочь ему подняться в квартиру, и, отчего-то разозлившись на неё, грубо прогонял, заталкивая в вызванное ею такси.
Он зашёл в квартиру, швырнул куда-то, не глядя, ключи, не разуваясь, прошёл в спальню и свалился на пол около кровати.

-------------------------------------------------------------------------

4/18

Закончив разговор, Катя положила трубку и с улыбкой посмотрела на Ларису Цвигун, сидящую напротив неё с другой стороны стола.
- Ну, вот, Лариса, видите, мечты сбываются. Вы только что начали работать у нас, а уже есть возможность продемонстрировать свою коллекцию на одном из престижнейших мировых показов.
Но Лариса осторожно отнеслась к такому оптимизму президента компании. В её насыщенной разными событиями карьере были всякие случаи - в том числе и такие, когда, казалось бы, решённое дело срывалось из-за какой-нибудь мелкой оплошности. Но хорошего всё же было больше, и поэтому она могла позволить себе посомневаться в положительном исходе задуманного. Катя же постоянно держала в голове нежелательное развитие событий, и успешное завершение какого-нибудь дела воспринимала всегда как логический итог вложенного в него труда, не преувеличивая значимости успеха. Поэтому программировала этот успех с самого начала, хотя бы даже с такого вот ободрения людей, от которых этот успех зависел.
- Ещё ничего не известно, - недоверчивым тоном сказала Лариса. – Столько всего придётся сделать…
- Безусловно, - спокойно кивнула Катя. – И всё это зависит только от нас. Так что начинаем работать, рассчитывая на результат. Хороший результат, Лариса, - улыбнулась она. – На следующей неделе я лечу в Лондон. Надеюсь, что предварительную договорённость удастся подтвердить. И с сегодняшнего дня мы работаем так, как будто это уже случилось. С опережением, так сказать. – Она поднялась, как делала всегда, когда хотела показать, что разговор подошёл к концу. Протянула Ларисе руку: - Вы свободны, можете отдыхать. До понедельника.
Лариса легонько пожала её руку и покачала головой.
- Я поработаю ещё немного, жаль тратить время. И ещё…
- Да? – с готовностью откликнулась Катя.
- Екатерина Валерьевна, мне хотелось бы посмотреть на цех… Помните, вы обещали…
- Ах, да! Ну, конечно, для вас это очень важно. Обязательно посмОтрите. Во вторник Андрей Павлович уезжает в командировку на несколько дней, так что в понедельник я попрошу его показать вам всё, что нужно. Он занимался этим цехом: оборудованием, организацией производства, закупкой… Он сможет ответить на все ваши вопросы, ну, и, конечно же, покажет все виды ткани…
- Большое спасибо… Это очень важно, Екатерина Валерьевна. Это только кажется, что подкладочная ткань – ерунда, на самом деле от неё многое зависит… Честно говоря, я впервые в Доме мод встречаю собственный цех по производству ткани, и мне очень интересно увидеть всё, так сказать, изнутри.
- Ну, конечно, это ваше право. А наша - гордость, - снова улыбнулась Катя. – С нами работают лучшие специалисты, и многие компании уже признали, что наша подкладочная ткань очень хорошего качества. Ну, впрочем, вы сами увидите, вы ведь наверняка на ощупь, мгновенно определите…
Лариса смущённо зарделась, улыбнулась.
- Я вас не подведу, вот увидите. Эта коллекция станет событием. Всего доброго.
- До свидания, Лариса… - Катя задумчиво смотрела ей вслед.
Убедившись, что Лариса вышла из приёмной, она взяла лежащий на столе мобильный и, подойдя к окну, нажала кнопку. Постояв немного с трубкой у уха, вздохнула и опустила руку с телефоном.
Легко сказать: попрошу, сможет ответить… Как можно говорить о нём в будущем времени, если она лишила его даже настоящего? Если она не знает, где он, что с ним… Телефон отключён, в трубке металлический голос автоответчика рассказывает ей про его недоступность и недосягаемость. И каждый раз, отбрасывая телефон в сторону, она задавала себе один и тот же вопрос: зачем она звонит ему? Что она скажет? Что она хочет услышать?
Сперва она просто ждала его звонка. Ну, хоть маленького звоночка, пусть прерванного, пусть лишь чуть-чуть обозначенного… Просто чтобы знать, что он есть, что он где-то дышит, ходит, живёт... Потом решила звонить сама. Сначала волнуясь, с замирающим сердцем, потом, разозлившись, всё настойчивее и уже не задумываясь ни о чём, потому что в голове была лишь одна мысль: только бы он ответил на звонок, а потом уже можно будет думать обо всём остальном.
Но телефон был отключён. И так как она не видела его и не могла слышать его голос, то ей стало казаться, что и его самого нет и не было рядом с ней, а обручальное кольцо на пальце – это всего лишь мираж, её материализованные каким-то сжалившимся волшебником мечты, и сама она пуста и выжата как лимон, потому что по мере того, как шло время, а его не было рядом с ней, из неё, так давно переполненной им, постепенно, по капельке, уходила, просачивалась его любовь.
И ей было плохо от того, что она теряла эту любовь, и всё внутри у неё ныло, болело и просило вернуть привычную подпитку, как тело наркомана просит наполнить его целительным наркотиком и избавить от мучений. И наконец наступает такой момент, когда становится неважным всё то, что было важно до этого, и мысли все сосредоточиваются только на одном, ранее незаметном и само собой разумеющемся…
И она снова и снова звонила ему, надеясь пробиться сквозь железную стену записанного на автоответчике мёртвого голоса, и снова и снова её слух с разбегу наталкивался на эту стену, болью от удара только усиливая жажду и причиняя ей всё новые и новые страдания.

***

Перед глазами огненные спиральные круги… Бесконечно наматывающаяся спираль, режущая глаза, вонзающаяся в мозг нестерпимой болью… И с каждым новым витком, протыкающим голову насквозь – войдёт в горло, где-то под подбородком, и выйдет, причудливо изогнувшись, из самой макушки, - оглушительный шум в ушах, с треском разрывающий барабанные перепонки…
Он медленно открыл глаза. И почти сразу же понял, что было источником так измучившего его шума: прямо перед его лицом на полу лежал мобильный телефон с потухшим, пустым экраном. Кажется, было ещё темно… телефон звонил и звонил, звонил и звонил… и в какой-то момент он, не выходя из сна, недовольно заворочался, вытащил телефон из кармана и, каким-то чудом нащупав нужную кнопку, выключил его. Но, несмотря на то, что снова погрузился в пучину тяжёлого хмельного сна, что-то в подсознании намертво запомнило перенесённый шок и продолжало поставлять этот шум в его сон в искажённом виде.
Он пошевелился и громко застонал. Тело затекло от долгого лежания на полу и болело так, как будто его разрывали на тысячи частей тысячи раскалённых щипцов. Но почему он на полу?.. И, не поднимая головы, он поднял вверх руку и похлопал ладонью по кровати. Эти несколько движений дали понять ему, что он всё ещё в одежде, в стягивающем плечи пиджаке… И внезапно сознание прояснилось, и он сразу же вспомнил всё. Всё, в чём он жил теперь.
Превозмогая боль, он встал на колени и дрожащей рукой поднял с пола телефон. Вдавливал кнопку так, словно хотел навечно прилепить её во включённое состояние. С третьего раза правильно набрав пин-код, покачиваясь, смотрел на экран и ждал, когда появится заставка. И в тот самый момент, когда она наконец появилась, телефон задрожал и снова оглушил его своим мелодичным звонком, казавшимся ему таким резким и неприятным. Но на этот раз он, почувствовав, как сердце в груди гулко бухнуло и провалилось куда-то, поспешно нажал кнопку ответа.
- Андрей! Ну, наконец-то! – Откуда-то из тумана выплыл взволнованный голос Ани. – Я звоню, звоню… Я и ночью звонила… Ты спал? Как ты?
С трудом слыша собственный голос, он хрипло проговорил:
- Так это ты… ночью… звонила?
- Ну, конечно, я! Я волновалась… Ты хоть помнишь, как домой попал?
- Смутно…
- Тебе сегодня на работу не надо?.. Давай встретимся где-нибудь, пива попьём… У меня голова тоже раскалывается…
- Нет… Я не могу… Хотя… пива?.. Аня, ты можешь привезти чего-нибудь покрепче? Я тебе деньги отдам…
В трубке воцарилось молчание. Ему показалось, что связь прервалась.
- Алло! Ты слышишь?
- Я слышу, Андрей, - наконец тихо сказала она. – Привезти? К тебе домой?
- Ну да… А что? Я консьержа предупрежу… У меня дома спиртного нет, а ехать я не в состоянии…
- Хорошо… Говори адрес… Я приеду.
Он назвал адрес, попрощался и бросил телефон на кровать. Поднялся, морщась, с колен на ноги, постоял, оглядывая исподлобья комнату. Вот и всё. Вот твоя новая комната, Жданов. Вот твоя новая жизнь.
На ходу сдирая с плеч пиджак и сбрасывая туфли, поплёлся в ванную. Бриться сил не было, руки дрожали так, что было ясно, что при малейшей попытке он порежет лицо до крови. Наскоро обдавшись под душем прохладной водой и кое-как обтеревшись, натянул халат и вышел из ванной. С волос за воротник стекали капли воды, но он не замечал этого.
Едва вошёл в спальню – снова зазвонил телефон. Он поморщился недовольно, поднял его с кровати… и тут же почувствовал, как ослабели ноги и руки, и тело – то ли налилось свинцом, то ли, наоборот, стало невесомым… С экрана на него глядела Катя. Его Катя. Не его Катя…
Всё вдруг стало безразличным, всё. Он забыл обо всём на свете. Вся его стойкость, всё его геройство разбились о её голос и глаза с фотографии на дисплее мобильного. И он только с наслаждением, снова и снова, повторял в трубку на разные лады её имя, словно хотел наверстать долгое время молчания.
- Катюнь, я люблю тебя… Я не могу без тебя… Катенька, девочка моя, быстрее, быстрее приезжай…
- Я не могу, Андрей… Я сейчас не могу…
- Не можешь? Почему? Не выдумывай, не говори глупостей… Я знал, что ты не выдержишь! Я чувствовал это!
- Андрюша, я не могу приехать… Я сейчас еду к родителям…
- К родителям?.. Мы поедем вместе, позже… Всё, Кать, я жду тебя…
- Я не приеду, Андрей. Я просто так позвонила, я хотела…
И он, всё ещё окутанный тончайшей горячей пеленой нежности, внезапно нахлынувшей на него при её звонке, вдруг со всей ясностью осознал, что она не шутит, что она не приедет. Холодная испарина выступила у него на лбу, он словно очнулся, пришёл в себя… И с чего он вдруг так разволновался и решил, что она передумала и пожалела его?!.. В ней нет ни капли жалости, он ошибался, думая так.
- Зачем ты позвонила? – изменившимся, дрожащим от ярости голосом спросил он.
- Я… я хотела узнать, как ты…
- Где ты?
- Я в «Зималетто»… Но я уже уезжаю, а что…
- Я сейчас приеду и заберу тебя… - сцепив зубы, проговорил он. В глазах рябило от бешено пляшущих чёрных точек, руки дрожали. – Ты думаешь, я не могу вернуть тебя?.. Не забывай, что ты – моя жена… И должна жить дома, со мной!!.. Я заставлю тебя…
- Андрей, опомнись, что ты говоришь?
- То, что слышишь… Хватит издеваться надо мной… Ты думаешь, я каменный? Ты ещё не знаешь, на что я способен…
- Андрюша, всё, всё… Я люблю тебя!
И – тишина. Чудовищными спиральными витками вонзающаяся в мозг.
Бессмысленный, дикий взгляд налитых кровью глаз блуждает по комнате и натыкается внезапно на преграду – свадебную фотографию, стоящую на круглом стеклянном столике недалеко от окна. Счастливые, смеющиеся лица, она, как всегда, прильнула к нему, словно дополняет его и делает их единым целым…
Я.
И телефон, брошенный им со всей силы, летит в фотографию, с грохотом сбивая её на стол и падая на пол с другой стороны.
Люблю.
И он подходит к столику и, подняв фотографию, пытается разломать руками рамку. Но прочное дерево не поддаётся и лишь гнётся под его побелевшими от усилия пальцами.
Тебя.
Тогда он разбивает стекло кулаком, и оно покрывается сеточкой мелких трещин и распадается на десятки осколков. Не замечая этого, он выхватывает из рамки фотографию, но, в последнюю секунду не найдя в себе сил разорвать её, лишь яростно комкает её в руке и отбрасывает в сторону. Потом долго стоит и смотрит на то место, куда упал бумажный комок.
И опять – вот и всё, Жданов. Добро пожаловать в когорту брошенных мужей, со всеми необходимыми атрибутами, включая уничтожение свадебных фотографий.
Раздался звонок домофона. Он обернулся и посмотрел в открытую дверь на трубку из белого пластика, установленную на стене около входной двери. Это звонок из другой жизни, из его новой жизни, где он пьёт и похмеляется, где квартира и душа его пусты и никому не нужны. «Пропустите, это ко мне…».

***

Аня сидела в кресле, поджав ноги и расслабленно откинув голову на спинку, и с улыбкой наблюдала за тем, как преображалось его лицо.
- Ну что, полегче?
Он поставил стакан на столик и с выражением мрачного удовлетворения на лице упал на диван, стоявший напротив кресла. Потом прояснившимися глазами взглянул на неё.
- Волшебница…
- Конечно. Ведь я люблю тебя.
Его брови поползли вверх, и он с насмешливо-удивлённой улыбкой посмотрел на неё.
- Что? Что ты сказала?
Она глубоко вздохнула, мечтательно улыбнулась и, медленно подняв руки, заложила их за голову.
- Я люблю тебя… - повторила она.
- Дитя, ты слишком много выпила. Сколько тебе лет?
- Двадцать четыре…
- Во-о-от… А мне через месяц будет тридцать пять… Разницу чувствуешь?
- Чувствуешь… - как эхо, задумчиво повторила она. Потом быстро взглянула на него. – Скажи ещё раз.
- Что?!
- Ну, вот это своё: «чувствуешь»… Я балдею от того, как ты это говоришь…
Он небрежно отмахнулся от неё и, наклонившись, снова налил в стакан виски. Границы сознания раздвинулись, и он почувствовал, что пришло время кое-что разъяснить ей. А заодно и себе, а то ведь такое слепое поклонение в его нынешнем состоянии может ему и понравиться…
- Аня… Я тебе говорил когда-то, повторю и сейчас… Да ты и сама понимаешь... Ты ошиблась. Я никогда не смогу быть с тобой.
- Почему?.. Может быть только одна причина, но я ведь знаю, что это не про тебя…
Он оторопело посмотрел на неё и едва не рассмеялся от такой наглости.
- Нет, с тобой невозможно разговаривать… То, что я поцеловал тебя тогда, на пляже, ничего не значит. Я могу переспать с тобой прямо здесь и сейчас, но и это не будет ничего значить. Ты понимаешь?
- Ты несёшь такую чепуху… - пренебрежительно улыбнулась она. – А что вообще имеет значение? Когда люди хотят друг друга, всё остальное теряет смысл.
- Надолго?
- Что «надолго»?
- Ну, на какое время ты согласна, чтобы всё потеряло смысл? На пять минут? На десять? На полчаса?
- Ты думаешь, я ненормальная, да?.. Я понимаю, о чём ты, но я против этих разговоров… Зачем пытаться осмыслить всё? Я люблю тебя – и это главное, и к чёртовой матери твою философию…
- Ты знаешь меня две недели.
- И две недели люблю тебя…
Он откинулся на спинку дивана. Бесполезно объяснять. Эта дружба была неестественной с самого начала. Нечего сказать, нашёл подружку… Домой отвозит, похмеляет… Надо прекратить всё, иначе это зайдёт слишком далеко. Она права. Разве сам он всего час назад не был готов на всё ради того, чтобы…
Он поднялся со словами: «Я сейчас», вышел из комнаты и, осторожно ступая по усыпанному осколками полу спальни, подошёл к стулу, на котором валялся пиджак. Вынув из кармана портмоне и достав из него несколько купюр, вернулся в гостиную и протянул их ей:
- Ань, спасибо тебе за всё. Прости, мне нужно собираться, у меня нет времени.
Она покраснела, посмотрела на деньги, потом, спустив ноги с кресла, поднялась и встала перед ним. Лицо его было непроницаемо. Она шагнула в сторону и пошла к двери, он шёл следом за ней. У двери она обернулась к нему.
- Когда мы увидимся?
- Не знаю. В ближайшее время – точно нет. Я уезжаю из Москвы по делам.
- Я поеду с тобой.
- Даже не думай. Уходи, Аня… И забери деньги, ещё не хватало, чтобы ты платила за меня.
Её лицо внезапно исказилось; казалось, она вот-вот заплачет. Гневно дыша, она смотрела на него.
- Андрей, зачем ты так?
- Так лучше… И быстрее.
- Я тебе ничего не сделала… Не обижала тебя…
- А чего ты хочешь?! – внезапно разозлившись, крикнул он. Вся эта канитель надоела ему, к тому же в глубине души он чувствовал свою вину, и внутри у него стали закипать раздражение и злость на себя и на неё. – Этого? – И он, вдруг схватив её за плечи, с силой притянул её к себе и прижался губами к её губам. Потом, задохнувшись, оторвался от неё и легонько оттолкнул от себя. – Пока всё… - проговорил он, не глядя на неё, и, пошатываясь, пошёл в комнату. Она повернулась и выбежала за дверь.

-------------------------------------------------------------------------

5/19

Когда-то давно, ещё учась в университете, она прочитала принесённую Зорькиным большую статью про так называемых энергетических вампиров. Казалось бы, ничего нового - один отдаёт, другой забирает, так было, так будет, это нормально. Но она стала невольно вглядываться в своих родных, знакомых, просто в окружающих людей - и повсюду находила подтверждение тезисов статьи, словно все люди на свете были созданы лишь для того, чтобы отдавать свою энергию или забирать её у других людей. Иначе - почему из всех живых существ лишь человек способен убивать себе подобного?..
После своего субботнего звонка Андрею, когда прошёл немного шок от потрясения, которое она испытала, она почувствовала, как снова внутри неё воцаряется какое-то холодное спокойствие, словно звонок этот вернул её на некую точку равновесия, которую она потеряла, когда звонила ему и не могла дозвониться. С ужасом осознала она, что именно этого не хватало ей, - убедиться в его любви к ней, снова услышать подтверждение этому из его уст, привычно почувствовать, впитать в себя энергетику его любви, которую теряла она с минуты расставания. И, убедившись, почувствовав и впитав, она снова могла жить дальше, снова могла думать о том, как именно расставание может помочь им и что нужно делать для этого.
Она не хотела этого. Не хотела ничего забирать у него, хотела только делиться с ним. Но получалось, что она забирала, ничего не давая взамен, потому что пока ей нечего было предложить ему. Он не хотел мириться с любовью на расстоянии, ему было мало этого, он хотел всего, но всё она не могла дать ему. И понимала, что, если она сейчас уступит, проявит малодушие, шагнёт ему навстречу, - она погубит его, и себя вместе с ним. Если ей хватило сил сделать этот первый, этот самый трудный шаг назад, нельзя было теперь идти обратно - к нему. Ибо это означало бы одно - лететь в пропасть. Пусть обнявшись, пусть взлетев на самую высшую точку блаженства, - но всё же неминуемо упасть на дно пропасти и разбиться.
И она дала себе слово больше не тревожить его. Не искать с ним встреч, не звонить ему, не смотреть на него и как можно меньше общаться с ним на работе. Пусть, пусть кровит сердце, пусть томится тело, тоскует всё её существо. Она выстоит, переживёт, переболеет. Это будет её, только её боль.
Но что же делать с тем, что он не верит ей? А он не верит ей. Он растерян, подавлен, он почти уверен, что потерял её любовь. Для него всё просто - раз она ушла, значит, не любит его. Как, как объяснить ему, что всё наоборот, что именно из-за того, что он так дорог ей, она решилась на это?!
И что делать с тем, что он боится? А он боится. Боится жизни, слов, поступков, боится себя. Он боялся даже своей любви к ней - до того мгновения, пока не понял, что может потерять её. После этого всё стало неважно, всё потеряло смысл. И теперь ему нужно время - сгладить острые края, залечить кровоточащие раны, оглянуться вокруг и снова почувствовать многообразие жизни. Почувствовать многообразие... опять почувствовать свою ущербность и несостоятельность? Опять увидеть, осознать, найти подтверждение тому, что мучило и не давало покоя?
Да. Несмотря на всю внешнюю чудовищность этой мысли, возможно, и так. Чтобы захотеть самому всё исправить, всё изменить и измениться. Чтобы вернуться к самому себе. Чтобы жить.
Ведь он сильный. Он честный, добродушный, умный и сильный. Просто... просто временно его сила стала его же слабостью. Именно потому, что он - сильный, и началась вся эта история. Слабый бы смирился, он - не захотел.
Как Коля хорошо сказал... Думай, Пушкарёва, думай... Лёжа здесь, в этой чужой квартире, на этом чужом диване, укрывшись одеялом с головой.
Думай... Перестав перебирать, словно чётки, воспоминания - начиная с самой первой минуты в жизни, когда увидела его, и заканчивая сегодняшним невесёлым днём, когда он уехал из "Зималетто" не простившись, чтобы собраться в обычную, решающую формальные вопросы командировку.
Думай... С открытым, уверенным лицом поворачиваясь во все стороны - в том числе и к той заколдованной пропасти, на краю которой он стоит и протягивает к тебе руки. Чтобы не упускать из виду опасность, чтобы ещё раз напомнить себе о ней.
Итак, провокация... Простейший приём, используемый в медицине. Самый лучший способ активизировать и укрупнить нежелательный процесс, чтобы легче и быстрее было справиться с ним.
Хватит ли у неё сил решиться ещё и на это?
Ещё и этим придавить его?
Но по-другому нельзя. Противоположный вариант слишком прозрачный и был бы возможен, только если бы он не сопротивлялся. А он сопротивляется, и будет сопротивляться назло - себе, ей, своим притязаниям, из-за которых всё и произошло. Он будет стремиться доказать ей, что она была не права, что не было и нет причин, по которым им необходимо было заплатить такую цену. Значит, надо усугубить эти причины, сделать их более явными и выпуклыми, чтобы он уже не смог отвернуться от них и признать их недостаточными.
Разве не она когда-то давала себе слово всегда служить ему, несмотря ни на что? Разве не она с самой первой минуты, с самого первого мига знала, что принадлежит ему навсегда, а в глубине души - и то, что они предназначены друг для друга? Теперь настал такой момент, когда надо доказать это служение - пусть даже и такой вот, тяжёлой для них обоих, ценой.
Когда он почувствует себя сильным рядом с ней, будет уже не важно, кто президент в «Зималетто». Ей не нужно будет уходить из компании только для того, чтобы спасти его и освободить ему дорогу. Его обретённая сила, его уверенность в себе уже не дадут ему шагнуть в пропасть сомнений, и ей уже не нужно будет удерживать его на краю - он сам не захочет падать.
Как хороши, как легки слова… И как трудно действовать, найти ту точку опоры, находясь на которой уже можно будет с уверенностью сказать: да, мы на правильном пути.
А он страдает. И ждёт.
Сам не зная того, ждёт её шага в сторону от пропасти. Хватит ли у неё сил убедить его шагнуть за собой?
За собой?
А если не за ней, и не в пропасть, а - в другую сторону? Самому, без её помощи, куда-то, где тоже есть спасение, где тоже есть жизнь? Где всё будет просто и понятно, где не будет мучительных противоречий, разрывающих на части? Такое возможно?
Почему бы и нет.
И тогда она тоже скажет себе: выстою, переживу, переболею?.. Но ведь тогда у неё уже не будет этого необъяснимого разумом подарка судьбы - его чувства, от которого она сейчас сознательно отказывается, чтобы не навредить ему ещё больше… Сможет она жить с этим, зная, что это необратимо, что это навсегда?
Как часто она стала плакать… Вот и сейчас, неожиданно, додумавшись уже до самого страшного для себя, она заливает слезами подушку. И мозг выставляет защиту, и она, всхлипывая всё реже, засыпает наконец, откинув с лица одеяло, и молочно-белый свет луны, беспрепятственно проникая в незанавешенное окно, делит комнату пополам своим таинственным лучом…

***

Она бежала. Она бежала, бежала, бежала, задыхаясь, иногда чуть не падая, подвернув ногу на бегу. Она доехала за ним до вокзала на такси, а потом, пока расплачивалась и выходила из такси, вдруг потеряла его из виду. Он успел поставить машину на стоянку и раствориться в толпе, и она, испугавшись, побежала туда, куда он, по её мнению, должен был пойти. Металась по вокзалу, заглядывала в лица, попутно пытаясь сосредоточиться на буквах и цифрах большого электронного табло. Глаза всё же выхватили из ярко-оранжевой светящейся массы название и время отправления поезда, и она, взглянув на часы, побежала на перрон, поняв, что уже не успеет забежать в кассу и купить себе билет, как собиралась.
Чуть не плача, она бежала мимо поезда по перрону, заглядывая в каждое окно, натыкаясь на людей, идущих по перрону. И внезапно, когда она уже совсем отчаялась, в нескольких шагах от себя она увидела его высокую фигуру, его черноволосую голову, его тёмные глаза, с изумлением глядящие на неё.
Они увидели друг друга одновременно.
Он стоял у входа в вагон, протягивая билет проводнице. В своём чёрном кожаном пиджаке, тёмно-голубой рубашке, с портфелем в руках. И она почувствовала, что всё её существо вот уже два дня только и ждало этого момента - когда она увидит его вот так, прямо перед собой, и он посмотрит на неё. Пусть даже с досадой, пусть даже с неприятием…
Она быстро подошла к нему, задыхаясь, но не успела ничего сказать, потому что он вдруг выставил вперёд руку и энергично покачал головой. Проводница с удивлением глядела на них.
- Аня, даже не думай, я же сказал тебе! Зачем ты пришла?
- А зачем ты пришёл тогда в клуб? Вот за этим же…
- Не заставляй меня повторять тебе одно и то же. Иди домой, уже поздно.
- Андрей, ну что тебе стоит взять меня с собой?.. Я свободна, у меня несколько выходных… И тебе не будет скучно в этом твоём дурацком Иваново…
Он взглянул на часы и ступил на подножку. Проводница одобрительно посмотрела на него.
- Я тебе сказал: иди домой. Я не веселиться туда еду.
- А зачем?
- Работать!
- Ну, пока ты будешь работать, я подожду тебя в гостинице. Наверняка там есть свободные номера…
- Аня…
Раздался скрежет, состав дёрнулся и снова затих. Проводница выступила вперёд.
- Молодой человек, заходите в вагон… Девушка, отойдите от поезда.
Андрей поднялся в тамбур, и проводница зашла за ним, поднимая и убирая подножку.
Аня с тоской смотрела на него, собирающегося уже войти в дверь вагона, и вдруг глаза её блеснули, она вся подалась вперёд и одним мгновенным прыжком вскочила с платформы в тамбур. Со всей силы налетела на него, чуть не сбив с ног проводницу, стоящую рядом, у него в глазах мелькнул испуг, и он инстинктивно обнял её, не давая ей наклониться назад и упасть.
Поезд медленно поплыл вдоль перрона.
- Э-э-эй, девушка! - угрожающе закричала проводница, грубо схватив её за плечо. - У вас билет-то есть?! Немедленно сойдите с поезда! - И она стала подталкивать Аню к выходу, пытаясь оторвать её от Андрея. Поезд набирал скорость.
Андрей схватил проводницу за руку чуть повыше локтя и крепко сжал её, не давая ей пошевелиться и заставив отпустить плечо Ани.
- Вы что, с ума сошли?! Она же разобьётся! Не трогайте её! - резко крикнул он.
Аня, дрожа, прижималась к нему всем телом. Она подняла на него глаза, в которых блестели слёзы.
- Спасибо… - прошептала она. - Ты не прогонишь меня?
Он снова прижал её голову к себе и легонько погладил по волосам, глядя куда-то мимо неё.
- Не прогоню… Если только выброшу из вагона где-нибудь в поле… - И он слабо улыбнулся.
Проводница, не в силах поверить собственным глазам, с яростью оглядывала их обоих. Лицо её было покрыто красными пятнами.
- Ну, и что мне сделать с вами? - сквозь зубы проговорила она. - К начальнику поезда вести? Или стоп-кран в ход пустить?
- Я вам заплачу, не волнуйтесь, - сказал Андрей. - А в Александрове она купит себе билет.

***

Он был очень красив! Она никогда не видела таких красивых людей. У него были красивые руки, красивый голос, красивые глаза… И то, что лицо его было уже, что называется, «с багажом» и он был намного старше её, ничуть не отталкивало её, а, наоборот, привлекало. Она так устала от того, что, как ни старалась, не могла найти в окружающих её мужчинах - в основном, ровесниках - хоть какую-то толику привлекательности для себя, она так злилась на себя - не на них - за то, что они не были способны заронить в неё хоть ничтожную искру интереса, что теперь, с первого взгляда ощутив вдруг незнакомый, волнующий и таинственный ток крови, была счастлива и благодарна ему за то, что он разбудил её.
То, что он был женат, тоже не вызвало у неё отторжения. Она старалась не думать о том, что этот голос, и руки, и глаза принадлежат другой женщине, просто любовалась им издалека и рисовала себе в мечтах фантастические и поэтому неопасные картины. Но потом она увидела, что брат её ведёт себя как-то странно, и от этого поведения постепенно, исподволь, но неотвратимо, словно они были марионетками, у которых нет другого выхода, кроме как следовать за рукой, дёргающей их за ниточки, рассыпается, словно карточный домик, жизнь хозяев дома, а значит, возможно, и раньше что-то было зыбко в ней, что-то было призрачно. Они словно бы со страхом ждали чего-то, что неизбежно должно было прийти и разрушить их жизнь. И это, вкупе с фактом, что у них не было детей, подвигло её посмотреть на его несвободу по-другому и сделало мечты её более осязаемыми.
То, что она, возможно, ошибалась и была не права в своей оценке их семейной жизни, не особенно заботило её. Она видела, что что-то мучает его, что он несчастлив, и этого было достаточно для того, чтобы попытаться самой сделать его счастливым.
А потом он чуть не убил её брата, и она поняла, что он сопротивляется, что он из последних сил старается отвести нависшую над его семьёй угрозу, даже ценой самых страшных для самого себя последствий. И она испугалась этого и отступила в тень, поняв, что столкнулась с какими-то очень глубокими, очень сильными и опасными чувствами, о которых она раньше ничего не знала и с которыми ей не приходилось встречаться.
Она была уверена, что Рома избавится от него, рассказав полиции правду и расчистив для себя дорогу. Но он не сделал этого, и она, тихо наблюдая за всем со стороны, спрашивала себя почему, зная, что простому сожалению не было места в этих новых, и не менее сильных и опасных, чувствах её брата. Но потом он рассказал ей о том, что в больницу приезжала Катя, и всё встало на свои места, оставляя неясным только одно: могла ли эта таинственная, непростая женщина совершить непростительный шаг по отношению к своему мужу, или брат её продолжал дёргать за невидимые ниточки, так и не сделав их видимыми для Кати.
И она решила помочь ему доделать начатое. Прекрасно сознавая, для чего он рассказал ей о визитах Кати, она решила подыграть ему и рассказать об этом и Андрею, чтобы и для него не осталось ничего тайного в этой странной запутанной истории, чтобы ускорить то, что в конце концов всё равно должно было случиться.
Едва дождавшись удобного момента, она летела в Москву на всех парусах. Она хотела убедиться в том, что не ошиблась, что то, что должно было произойти, всё-таки произошло. И она убедилась в этом в первый же вечер, с первого же своего звонка к нему.
Он снова мучился, но теперь уже мучения его были другими. В них больше не было противоречий и непонятной для неё глубины и запутанности. Теперь всё было просто: от него ушла жена, и он переживал стресс от случившегося. И в её силах было помочь ему пережить этот стресс, потому что она была уверена, что всякая любовь, пусть даже сознательно не востребованная, не может не согреть, не может не найти отклика в измученной и ищущей участия душе.
А она полюбила его. Она чувствовала, как любовь с каждым днём всё больше и больше завладевает всем её существом, проникает в поры, в каждую клеточку, и теперь больше не могла молчать и готова была бесконечно говорить ему об этом. И готова была терпеть его досаду, его видимое неприятие, так как в глубине души надеялась, что подсознательно её любовь может вызвать у него в душе ответное чувство. Надо просто немножко подождать.
И пусть, пусть он никогда не полюбит её так, как ту, другую, - даже это она готова была допустить для себя, - но всё же поделится с ней своим теплом в ответ на то тепло, которое она так щедро предлагает ему. И тогда она наконец испытает в своей жизни то, о чём так мечтала и что уже почти потеряла надежду испытать.
Полдня она просидела в своём жутком, грязном, засиженном мухами номере, ожидая его, и была счастлива. И когда он вернулся, покончив с делами, и постучал в дверь её номера, вскочила и побежала открывать ему, и лицо её сияло, и ей хотелось петь, и смеяться, и кричать о своей любви на весь мир. А потом они гуляли по городу в ожидании поезда, потому что он захотел вернуться в Москву, несмотря на то, что у него был ещё один свободный день из-за командировки, и она радовалась, и снова была счастлива, и уже мечтала о том, как они встретятся назавтра и опять проведут день вместе. Но, едва они сели в поезд, он повёл её в вагон-ресторан, заказал кучу еду, но сам не съел ни крошки, а только пил стакан за стаканом, и она видела, как постепенно тяжелеет и становится мрачным его лицо, и ей было жаль его до слёз, но она ничего не могла поделать, ничем не могла помочь ему, потому что уже давно обнаружила, что в нём есть что-то, недоступное и опасное для неё, с чем невозможно справиться, что невозможно преодолеть.
И ей оставалось только робко утешать его, и с замирающим от страха сердцем уговаривать его не связываться с пьяными идиотами, которым вздумалось вдруг испытать его на прочность, провоцируя драку, и испуганно кричать, подзывая официантов, когда он, разбросав их в стороны, стоял с налитыми кровью глазами и сжимающимися кулаками посреди столов с залитыми вином скатертями и разбросанными на них тарелками и бутылками, поджидая медленного поднимающего с пола и снова надвигающегося на него противника…
А потом, уложив его, с трудом утихомирившегося, на его полку в купе, она все те несколько часов, что шёл поезд, сидела около него, испуганно вздрагивая каждый раз, когда он шевелился или со стоном поворачивался.
И, когда уже всё осталось позади, когда она, отвезя его с вокзала к себе домой и уложив спать на диване в своей единственной комнате, снова сидела рядом с ним, она с тоской смотрела на него, спящего, и понимала, что затеяла что-то очень трудное и опасное и что всё для неё на пути к нему ещё только начинается.

-------------------------------------------------------------------------------------

6/20

- Ну, не знаю, Катюш, что твоему Жданову ещё нужно, - протянула Юлиана. – Молод, здоров, второй человек в такой огромной компании! – И она, подняв руки, развела ими в воздухе, словно желая эти жестом подчеркнуть объёмы и значимость «Зималетто».
Они сидели в креслах за стеклянных столиком, на котором лежали проспекты, образцы тканей и эскизы, принесённые Ольгой Вячеславовной специально для Юлианы, которую Катя пригласила для обсуждения рекламной кампании новой коллекции. Безмятежно улыбаясь, Юлиана смотрела на Катю – как всегда, изящная, холёная и лучащаяся оптимизмом.
Зорькин, уже попрощавшийся и стоявший в дверях кабинета, при этих словах развернулся и, победоносно глядя на Катю, ткнул ручкой, которую держал в руке, в сторону Юлианы.
- Золотые слова! – громко и торжественно произнёс он. – А я что говорю? Я ей даже предлагал поменять нас со Ждановым местами – он всё равно мучается, а мне повышение…
Юлиана снисходительно засмеялась, полуобернувшись к нему.
- Николай, вы, как всегда, просто блещете креативными идеями… Я давно хотела вам предложить бросить это гиблое местечко и перейти на работу в моё агентство.
- Судя по тому, что сейчас в мыслях у нашего президента, - вздохнул Коля, - ждать осталось недолго. Как только она станет здесь уборщицей, я – ваш навеки, Юлиана!
- Коля! – с упрёком сказала Катя, многозначительно глядя на него.
- Всё, всё! Удаляюсь! – покорно сказал Зорькин и вышел в приёмную, закрыв за собой дверь.
- Извините, Юлиана, - с виноватой улыбкой проговорила Катя. – Его иногда заносит…
- Ой, какие пустяки! – тут же небрежно откликнулась Юлиана. – Отсутствие такта – это ещё не самый большой грех. А в нашем бизнесе так иногда и незаменимая черта… - Но внезапно лицо её посерьёзнело, и она озабоченно взглянула на Катю. – А правда, Катюш… Не пойму я – чего ты мучаешься? Уходила бы из «Зималетто», если всё так серьёзно, - и дело с концом… Никогда не надо мельчить то, в чём добилась большого успеха. Что ты, работы себе не найдёшь? А семья всё-таки – не работа…
Катя покачала головой.
- Не имеет смысла, Юлиана… Я не могу подвести Павла Олеговича, вот так взять всё и бросить. Да и среди возможных кандидатур для управления компанией фамилии Андрея не будет, это на данном этапе не подлежит сомнению… Андрей потерял интерес к работе, к тому же, если говорить откровенно, Павел Олегович предубеждён против него.
- Ну и что? – Юлиана подняла свои красивые брови. – Останется вице-президентом, но тебя-то уже здесь не будет и соперничать будет не с кем…
- Нет, Юлиана, нет! Не только в этом дело… Он во всём чувствует себя слабее, понимаете? Здесь вопрос личности… Сложно всё, запутано. Я сама ещё не до конца разобралась…
Юлиана какое-то время смотрела на неё, размышляя о чём-то, и наконец решительно кивнула.
- Ну что ж. Если ты так решила, значит, так действительно будет лучше. Я всегда верила в тебя. И всё же, Катюш… - И она тепло взглянула на Катю, с восхищённым недоумением качая головой. – Я не перестаю удивляться тебе. Какая же ты… необычная. Отказаться от мужчины, которого любишь, ради него самого – только ты могла поступить так. Лёгких путей не ищёшь, это про тебя…
Катя вздохнула.
- А где они, эти лёгкие пути? Я не вижу… А он не хочет помочь мне.
Юлиана встревоженно взглянула на неё.
- Что с ним? Как он? Кстати, я его сегодня не видела…
- Его нет. Уехал в Иваново на два дня, сегодня должен вернуться. Плохо, Юлиана… Очень плохо.
Юлиана с сочувствием кивнула.
- А кто бы мог подумать… тогда… что он будет так любить тебя… - задумчиво проговорила она.
- Тогда всё было так же, - грустно улыбнулась Катя. – Только мы с вами не знали об этом.
- Ты знаешь, а я ведь потом думала об этом… Потом, когда вы уже поженились, вспоминала тот вечер, когда я застала вас в кабинете… - Она запнулась и обвела взглядом кабинет. – Да, в этом самом кабинете. Ты ведь мне потом рассказала, что ты этого не хотела, а он был пьян. И для меня вдруг стало так очевидно всё, жаль, что поздно… Я ведь была предубеждена с самого начала, была уверена, что ты и он – это невозможно. Как всё изменилось, странно даже вспоминать…
Чувствуя, как начинает внутри закипать привычная радость при мысли о его любви, и устыдившись этого, Катя тряхнула головой, и распущенные волосы её, уложенные локонами, ещё больше рассыпались по плечам. Она невольно покраснела и виновато проговорила:
- Надо заколкой заколоть…
Юлиана, улыбаясь, с одобрительным восхищением смотрела на неё.
- Какая же ты у нас красивая!.. – сказала она, и обе они одновременно вспомнили время преображения Кати, которым она была обязана своей старшей подруге.
- Всё, всё! – Катя помахала руками, смущённо засмеявшись. – Этот «вечер воспоминаний» меня вгоняет в краску…
И в этот же момент из переговорного устройства раздался взволнованный голос Амуры.
- Катя, начальник производства, срочно…
Катя поднялась с кресла и поспешно подошла к своему столу.
- Соединяй, Амура… Жду.
- Екатерина Валерьевна… - Наталья Евгеньевна словно задыхалась и говорила каким-то плачущим, жалобным голосом. – У нас несчастье. В ткацком цеху.
Катя вздрогнула, как от удара, и почувствовала, как мобилизуется всё её существо. Фразы её были чёткими, отрывистыми.
- Наталья Евгеньевна, успокойтесь. В чём дело?
- Я ещё сама толком ничего не знаю! На работницу упала бобина с нитками. Ольга Волкова, 22 года, работает у нас всего второй месяц. Она без сознания, наш врач уже прибежал, вызвали «скорую». Начальнице цеха тоже стало плохо, наверное, давление… Вы придёте?
- Ну, конечно. Сейчас спускаюсь.
Она повернулась к Юлиане. Та испуганно смотрела на неё.
- Всё в порядке, - слабо улыбнулась Катя. – Всё в порядке. Юлиана, вы меня извините…
Юлиана, словно очнувшись, поспешно стала собирать со стола документы и складывать их в свою большую сумку, потом поднялась.
- Катюш, я могу остаться…
- Нет-нет. Зачем? Сейчас вызовем юриста, приедет «скорая», всё будет хорошо… - В мозгу её шла напряжённая работа, просчитывающая несколько шагов вперёд. И внезапно лицо её побледнело, и на лбу залегла глубокая складка… - Самолёт… - прошептала она, подняв на Юлиану ставшие огромными глаза, но Юлиане казалось, что она смотрит куда-то сквозь неё.
Наконец, словно очнувшись, Катя тряхнула головой, и на лице её появилось решительное выражение.
- Пойдёмте… Нужно очень многое сделать.

***

Глаза девушки были полуоткрыты, изо рта доносился странный, жёсткий хрип. Косынка съехала на бок, и растрепавшиеся волосы наполовину прикрывали лицо. Врач, осматривавший её, поднялся, кивнул санитарам, которые ждали рядом с носилками, и повернулся к Кате.
- Мы забираем её. Немедленно звоните в ФСС, создавайте комиссию… Как только мы доставим её в больницу, сразу же сообщим о случившемся. Лучше будет, если вы это сделаете первыми.
- Да, конечно, - сказала Катя. Лицо её было бледным, она с трудом отвела взгляд от лежащей на полу девушки. – Спасибо вам… Что с ней? Всё будет в порядке?
Он пожал плечами.
- Надеюсь. – И он с сочувствием посмотрел на неё, но ничего не сказал и снова повернулся к девушке.
Когда машина «скорой помощи» с включённой сиреной выехала со двора «Зималетто» и Катя с Колей, пробившись сквозь толпу работников, вернулись в здание, Катя повернулась к Коле и вопросительно взглянула на него. Рядом стоял Урядов. Он всё никак не мог прийти в себя от увиденного.
- Соловьёв уже едет, будет с минуты на минуту, - отрапортовал Зорькин.
Катя кивнула.
- Дождёмся его, он проконсультирует нас. А пока позвоним в инспекцию труда и ФСС. Насколько я знаю, в комиссию должен входить работник предприятия… - И она многозначительно посмотрела на Колю.
- А почему сразу я? – неожиданно взвился Зорькин. – И вообще – почему я должен этим заниматься? Я – финансовый директор…
- …а я, - вкрадчиво подхватил Урядов, - заведую кадрами…
Катя холодно посмотрела на обоих.
- Спасибо за напоминание. Никогда не поздно повторить пройдённый материал. И всё же вынуждена озвучить назначение: в комиссию войдёт Николай Антонович Зорькин.
Коля, не решившись громко возразить, недовольно пробурчал что-то себе под нос.
Расходились, качая головами, работники. По дороге к лифту Катя заглянула в кабинет начальницы цеха. Ей сделали укол, и она постепенно приходила в себя, лёжа на маленьком диванчике у окна. При виде Кати она поспешно приподнялась, но та замахала руками, уговаривая её не вставать.
- Екатерина Валерьевна, это было так страшно!.. Я всё видела своими глазами. Ещё минуту назад Оля стояла у станка весёлая, здоровая, и вдруг раздался грохот и она отлетела в сторону, как игрушечная… А бобина так и осталась лежать на том месте… И ведь прямо как назло – мы ведь в последнюю минуту отказались от «Эйр Филаментс» и закупили это оборудование. А я ещё и настаивала, хоть Андрей Павлович возражал. Я теперь буду думать, что из-за этого всё и случилось…
- Успокойтесь, Светлана Владимировна. Вы тут ни при чём. Решение принимали мы с Андреем Павловичем, никто не мог предвидеть несчастный случай.
- Да я понимаю, понимаю… И всё же… - И она сокрушённо качала головой.
На административном этаже группками стояли сотрудники. Когда Катя с Колей вышли из лифта, все провожали их испуганными сочувственными взглядами. Коля незаметно переглянулся со Светланой, сделав ей знак, что ему нужно задержаться и поговорить с Катей. Катя, не замечая никого вокруг, решительным шагом прошла в свой кабинет, Зорькин шёл за ней. Едва за ними закрылась дверь, он повернулся к Кате и возбуждённо зашептал:
- Послушай, ты что, не понимаешь, что сейчас по всем углам зашепчут, что ты отстраняешь Жданова от дел из-за того, что вы разошлись? Это ж смех – финдиректор в комиссии! Это место для Жданова, дураку ясно! Тем более что он занимался оборудованием для цеха!
Катя удивлённо смотрела на него.
- С чего ты взял, что я его отстраняю?
- Ну, как это с чего? Это же очевидно!
- Коля, не беги впереди паровоза… Ты забыл об одной очень важной вещи, но я тебе напомню. У меня завтра в Лондоне встреча с Робертсоном и Коэлсом, сегодня самолёт в четыре часа…
Он ошеломлённо смотрел на неё несколько секунд, потом хлопнул себя рукой по лбу.
- Точно! Как это я забыл… - И вдруг, словно спохватившись, он медленно поднял на неё глаза, в которых был испуг. – Подожди… Ты не можешь лететь, я уверен, Соловьёв скажет то же самое!
- Я и без Соловьёва знаю, что не могу… - спокойно сказала она. – И даже если бы могла, всё равно бы не полетела, пока Оля в таком состоянии, а над «Зималетто» угроза. Я не уверена, но думаю, что можно ожидать самого плохого, вплоть до приостановки работы компании.
Коля помолчал немного, напряжённо размышляя о чём-то. Потом лицо его прояснилось, и он посмотрел на неё.
- И ты хочешь… ты хочешь послать в Лондон Жданова?
Она вздохнула.
- У нас нет другого выхода. Я позвоню Робертсону и попрошу его отложить нашу личную встречу, но принять Андрея с материалами по коллекции. Они уже имели с ним дело, Павел Олегович говорил, что он произвёл на них хорошее впечатление, и я думаю, мне удастся договориться с ними.
Коля снова помолчал, обдумывая услышанное. Потом неожиданно как-то хитро взглянул на неё.
- Я всё понимаю… не понимаю только одного – чего ты вздыхаешь? Разве ты не этого хотела?
Она задумчиво посмотрела на него, потом отошла к окну и встала около него, отодвинув рукой жалюзи.
- Это слишком прямолинейно… Я уверена, мне придётся уговаривать его, - наконец тихо произнесла она.
- Ну-у-у, тоже мне царь горы, «уговаривать»! – протянул Коля. – Да он тебе в ножки должен поклониться…
- Коля! – Она резко обернулась к нему, и голос её зазвенел от гнева. – Если ты ещё раз позволишь себе высказаться о нём в таком тоне, ты больше никогда не сможешь вообще со мной разговаривать!
- Пушкарёва… Ты что, белены объелась?
- Я в своём уме. И не желаю больше мириться с твоим пренебрежением к Андрею. Советую тебе серьёзно подумать об этом…
Как всегда бывало в таких случаях, Коля пошёл на попятный и примирительно забурчал что-то себе под нос, но она уловила в этом бормотании нечто, что заставило её переспросить:
- Что ты сказал обо всех? Я не поняла…
Он неохотно поднял на неё глаза и поморщился.
- Ну, я сказал… что это не только моё пренебрежение… Ладно, Кать, забудь, извини. Ты ж меня знаешь, ляпну что-нибудь, потом сам не рад…
Она снова задумчиво отвернулась к окну.
Сколько всего ещё нужно сделать… Звонить в инспекцию, в фонд страхования, заниматься комиссией… Известить Павла Олеговича, Киру, Александра… Это самое сложное, пожалуй. Но напряжённый холодок, разлившийся внутри, позволяет сберечь силы и направить их в одну цель, не поддаваясь эмоциям. Вот только Оля… вот только Андрей.
А ведь он настаивал на закупке оборудования другой, более престижной фирмы. Но она посчитала нерентабельным переплачивать крупную сумму; об оборудовании фирмы, которую она в итоге выбрала, были очень хорошие отзывы. И вот не прошло и месяца, как состоялась проверка – жизнью и здоровьем человека. И теперь уже неважно, случилось ли это по стечению обстоятельств, или по объективным причинам – ответственности это не снимает…
Как набраться смелости и позвонить ему? Снова позвонить и снова не за тем, чего он ждёт… А если он ещё не приехал? Что она тогда будет делать?
Сейчас, сейчас, ещё минуту покоя, ещё чуть-чуть постоять вот так у окна, потом можно будет заниматься делами, отвечать на звонки, звонить самой…
Взгляд, рассеянно скользивший по крышам домов, по двору «Зималетто», случайно упал на большой автомобиль, въехавший на стоянку перед зданием. Несмотря на то, что с высоты машина выглядела не больше спичечного коробка, она показалась Кате знакомой. Где-то в уголках памяти шевельнулось воспоминание – и исчезло, и уступило место насущным тревожным мыслям.
- Катя, юрист пришёл.
- Зови, Амура…

----------------------------------------------------------------------------------