Палата

Барош, не прошло и полгода.
Прости несознательного Хамамелиса.
Начинаю постепенно выкладывать.
Спасибо Совёнке... Подтолкнула...

* * *
Девочки, вам всем спасибо!
С вашего позволения, посвящаю это ВАМ!
Тем, кого сдружил этот сериал...

Люблю...
Мила.

Пьяное танго.

(к 109 серии)

- Я пойду.
Катюш! Вот вас мы не отпустим. Андрей проворен, пьян, раздухарен. И раздражён до умопомраченья. Её малейшее он чувствует движенье! Нет, мышка, врёшь, не убежишь, пока со мной ты не поговоришь!
- Куда, Катюш, а как же наш доклад?
- А я его закончу завтра.
И кинуться к двери…
Ан нет. И снова не уйдёшь!
Схватить небрежно локоть, слегка обнять, привлечь к себе спиной. И это все одной рукой! Прижать! Сказать на ушко очень грозно:
- Катюш, но завтра будет поздно.
- И все же, я устала. Отпустите! Меня ведь ждут.
Забилась чуть дыша... Он отвечает за себя? Невыносим и груб! Что за повадки!
Не улизнёшь! Я не ослаблю хватки.
- Да? Кто? Неужто наш великий и несравненный Николя ЗорькИн!?
Позволив лишь немного отойти, к себе опять швырнуть жестоко.
Да что же это! Ну не мучай, отпусти! Я так устала!
- Я устала…
Твоим рукам сопротивляться… Еще чуть-чуть - и можно сдаться!
Катюш, ты чувствуешь меня? Я истощен, я болен без тебя.
Сегодня без ненужных реверансов…
Прижаться лбом, сжать руку, слиться в танце. Что за борьба! Как сладко погибать! И в такте участившегося пульса, не позволяя ей очнуться, под пьяный шорох странных па, пригнувшись, жарко зашептать.
- Катюш… Однако надо мной вы не устали издеваться.. На это вам хватает сил.
Вам нравиться над ревностью смеяться? Смотреть, как разрывает изнутри? За что вы так ко мне жестоки?
- Да мне твои выслушивать упреки уже ни сил, ни духа не хватает!
И снова рвётся, убегает!
Нет, не отпущу! Её сжимать готов я вечно! Нежно… Пусть кожу всю сорву об этот камень снежный. И пусть сгорю в желанье растопить!
- Катюша, да останьтесь здесь! Со мной! Я так хочу поговорить!
- А вдруг нас кто-нибудь услышит?!
Ну что за дело мне до остальных! Нашла чем напугать!
- Да ну и что! Да пусть все знают, Кать!
Лишь прикасаться к ней, смотреть в её глаза…
- Ты слышишь? Мне плевать! Ведь я сошел с ума! А сумасшедший может всё себе позволить делать! Всё, что родится в воспалённой голове!
Хоть танцевать с тобой! Хоть прижимать тебя к себе!
Хочу!!!
Крушить, метать, кричать, и никуда не отпускать!
Тебя!
- Я так хочу…
К ней снова подойти. Как можно ближе. И провести рукой по волосам.
Она – моя! И пусть весь мир услышит. И никому её я не отдам!
Уж лучше он её раздавит. Сам! Прикоснется, сильно сдавит.
Моя! Она моя! И только я! В горячей ярости от чувств своих дрожа, могу её безжалостно терзать! И вместе с ней бессильно умирать…

Это редактированный вариант "Маленького ангела".
Надеюсь, он понравится вам не меньше, чем первый...


Маленький ангел.

(к 115 серии. Прощание.)

Маленький ангел лежал на облаке и внимательно рассматривал свою картинку. Он её только что закончил и сейчас просто задумчиво любовался. Получилось даже лучше, чем он думал.
Ему было счастливо и немного страшно. Рисовать могут только Старшие. Важно и серьезно водят они кисточками по полотну и никогда, никогда не дают свои краски! А ему тоже хотелось порисовать. И однажды, когда самый вдумчивый художник, почти прижимаясь к мольберту, водил взглядом по следам своей кисти, маленький ангел украл у него несколько заветных бутылочек, стоящих у самого края.
Какое счастье!
Спрятавшись за свое любимое облачко, и секунду посидев без движения, пытаясь успокоить бьющееся сердце, он медленно отвел от груди крепко сжатые руки и раскрыл ладошки. Ну вот, кисточку забыл! И всего два бутылька… и такие разные.
Одна красочка просто лучилась ясным светом и от одного взгляда на неё хотелось вскинуть руки и легко закружиться в безудержном веселье. Малыш посмотрел на неё несколько секунд и зажмурился. Красиво, только глаза быстро устают. Какой же это цвет?…
- Солнечный!
Сам того не зная, он точно угадал: этим цветом старшие рисовали ослепляющие лучи.
Отставив искрящийся бутылек, он взял в руки второй. Серый и бесцветный, как свет луны.. Да, с этим повезло меньше. Будь у него время повыбирать, он бы ни за что не взял его, даже если бы ему разрешили взять целых сто красок! Вот если бы зеленый или розовый… Или голубой! Он так бы хорошо смотрелся с солнечным!
Что же делать? Ангел приблизил бутылочку к глазам и стал внимательно её рассматривать. Одно слабое мерцание…
Жаль... И даже захотелось плакать. Он зря все это затеял.

Но на следующий день он проснулся необыкновенно счастливым. Его картина будет нарисована! Он разбавит эти два цвета друг в друге и все-таки нарисует свою сказку! Серый цвет придаст для солнечного контуры, а солнечный поделится с ним своими переливами.
Закрыв глаза и представив конечный результат, маленький ангел принялся за работу.

Каждый день он прилетал к своему тайному убежищу, бережно доставал два бутылька и водил пальчиком по листку, выдранному из старой тетрадки.
Сначала красочки не слушались его рук. Прозрачный цвет соскочил в угол неприметной фигурой, и не хотел даже сдвинуться с места. А солнечный скакал по всему листку, лишь изредка останавливаясь отдышаться у тихого настороженного пятна. Руки отчаянно тряслись, пытаясь усмирить несовместимое, и уже не верилось, что все получится. Пролетавшая мимо тучка расстроено покачала боками и уронила на ангела несколько веселых капелек – может это поднимет ему настроение? Но ангел только испуганно вскрикнул: одна из капелек, звонко приземлившись на круглый лобик, стекла по носу и упала на лежащий внизу лист!
- Ах!
И крепко зажал глаза ладонями. Страшно смотреть на то, что безвозвратно изменилось! Немного разведя руки, он осторожно посмотрел между пальцами. И порывисто вскочил! Сердце забилось от восторга! Капелька упала точно между двумя цветами. Серая граница разбилась, и в маленький образовавшийся разрыв неуверенно потекли светящиеся струи. И всё вокруг испуганно замерло. Это невероятно красиво!
Малыш осторожно провел пальчиком по образовавшемуся ручейку, еще больше закручивая это проникновение. Серый цвет запульсировал острыми искорками, будто не веря происходящему. А солнечный завороженно притих: ему стало хорошо и странно.
Ангел рассмеялся! Все, о чем мечтал, начало сбываться! Он слился с этими цветами и продолжил это неожиданное смешение.
И маленькое сердце билось все сильнее и сильнее, не переставая удивляться тому, как же славно получается!

Но однажды случилось непредвиденное. Накануне ангел очень долго не мог оторваться от картины. Она была уже очень близка к завершению. Серая не ежилась колючками, а солнечный почти перестал бояться. Все чаще он останавливался у серого пятнышка и уже без напряжения соприкасался с обволакивающими контурами, чтобы снова раствориться в них и отдохнуть от своих метаний.
В тот вечер получалось особенно красиво, и ангел никак не хотел прекращать своё чудесное действо. Он любовался на свои чудесные красочки и думал, как же ему завершить эту картину, что же создать в итоге такое, чтобы все посмотрели и ахнули. Чтобы увидели прелесть слияния этих цветов.
Налетевший ночной ветерок растормошил его и заставил вспомнить о реальности. Малыш очнулся, задрожал от холода и страха быть отруганным, и скорее побежал домой. А неубранный листок остался лежать на краешке облака, подрагивая от холодных порывов.

На следующий день ангел не пришел. Он простыл, лежал в кроватке, пил какие-то горькие отвары и думал о своей картине. Скоро он её закончит!
А когда вернулся, его ждало ужасное зрелище. Вчерашний ветер выстудил волшебную картинку. Солнечный как обычно легко скользил по бумаге, но серая… она высохла. Она не стала убегать от ветра. Не спряталась за солнечным. Она просто высохла!
Лишь присмотревшись, ангел увидел в глубине застывшего пятнышка несколько светящихся искорок. Ветер слишком быстро сковал края, и частичка солнечного осталась внутри. Забытый лучик бередил холодную поверхность, мучая, но и не давая умереть окончательно.

А солнечный не замечал потери! Ему было хорошо, он поборол ветер. Победно полетав, он привычно кинулся в уютный угол… И больно стукнулся. В чем дело? Покружив немного вокруг, он снова полетел по своим делам. И снова, возвращаясь и забывшись, больно стукнулся… Даже еще больнее, чем в прошлый раз. И он испугался. Сначала неловко, а потом яростно он принялся метаться вокруг недвижимой границы, снова и снова обдирая лучи о колючую поверхность. Яркие вспышки болью разрывали его тело, а он не замечал ничего, растрачивая всю свою энергию и превращаясь в бессильный сгусток.
Маленький ангел, не касаясь, провел пальцами по замершим фигурам…

Нет, он закончит свою картину! Горячие слезы решимости покатились по его щекам и закапали на уже истрепанный лист. Может, влага снова спасет его сказку? Сначала ничего не происходило, но потом чудо, кажется, решило вернуться. Соленые капли разъели ядовитые комочки и серая измученно задрожала. Ну зачем, она ведь почти уже умерла. Солнечный вспыхнул тысячами огней и кинулся к ней. Если он спасет её – спасет и себя…

Андрей зашел в свой кабинет. Как он по ней соскучился! Месяц бесплодной ревности вымотал его душу, а сегодняшний день воскреснувшими надеждами довел его желание до предела.
- Кать…
Одетая… Не собиралась дожидаться? Он же говорил.. Что в одиннадцать. Значит, не ждала. Снова чего-то испугалась?
Услышав его голос, она испуганно повернулась:
- Вы вернулись? Уже…
Ей было бы сложно сейчас ответить самой себе – ждала она его или нет.
Накопившаяся усталость: физическая, моральная, – лишала её всякой воли для поддержания отстраненного равнодушия, которым она огораживалась последнее время. Да и зачем. Больше и не нужно. Нет впереди долгих дней борьбы. Этот – последний. Финиш уже близок.
С трудом прогнав от себя подступы слабости, Катя спросила:
- Как все прошло?

Жданов тоже вёл отсчет. Только не до финиша, а до старта. Он верил, что получит то, о чём грезил весь последний месяц. То, без чего его победа уже не представлялась полной. И хотя физически был измотан не меньше Кати, зато в душе царила надежда, а не боль. Сегодня воскрес его потерянный когда-то мир. И он не собирался с ним прощаться.
Показ, отчёт, компания – всё было собрано и прибрано в ожидании его новой жизни. Курок взведён, ноги размяты, судьи обласканы. До черты – подать рукой. Осталось только самое главное. Самое нужное, самое желанное.

- Отлично. Правда, отлично. Появилась надежда на новые контракты, на возможность расплатиться с долгами, так что… у нас всё, Кать, получится.

Ему тоже было несладко эти дни. Последний месяц, куда бы он ни ткнулся, его везде поджидала медленно надвигающаяся стена. И так со всех сторон, и уже не хватало воздуха. Ещё бы чуть-чуть и его бы раздавило насмерть.
Но она его спасла. Она – его Катя. Сжалилась над ним. И хотя, как раньше он не понимал – почему она его хотела уничтожить, как не понимал сейчас – почему решила спасти, всё равно – больше он не боялся. Он просто верил – теперь всё будет хорошо.

Ей бы такую уверенность.
Катя медленно подошла к нему.
- Я тоже так думаю. В Зималетто все будет хорошо.
Андрей улыбнулся. Сейчас, когда отчет был уже написан, когда более чем успешный показ был уже позади, меньше всего ему думалось о компании.
- В Зималетто? У нас с вами, Кать… Всё будет хорошо.
Но Катя только горько усмехнулась: опять он… за свои игры…
Его рука сама потянулась и легла на шарфик, провела по столько раз терзаемому им воротнику.
- Все в порядке?
Грустно улыбнувшись, она вскинула на него взгляд.
- Вы об отчете? Да.. Я его закончила, завтра сделаю копии и раздам всем членам правления.
Жданов неловко покрутил поданную ему папку и быстренько переправил её куда-то в сторону. Не об этом он сейчас спрашивал, не об этом думал. Совсем не об этом.
- Вы… в очередной раз, Катюш… меня спасаете.
С мягкой настойчивостью, спокойно, уверенно, игнорируя Катино удивление, потянулся к её сумке. Через секунду сумка была там же, где и отчёт…
Весь его вид, каждое его движение рассказывало, нашептывало о том, что его действительно сейчас беспокоит.
Скользнул ладонью по тёплой щеке, провёл по воротничку, обнял за талию, за затылок…
- Кать…
И привлек к себе.

Огорошенная, она даже не сразу успела возразить. Может, до последнего думала, что он не решится её поцеловать, ведь отчёт уже у него. И только почувствовав его губы, она стала отбиваться.
- Не… не нужно!
Андрей удивлённо отстранился.
- Что не нужно?
Недоуменно улыбаясь, сжал её локоток. А Катя словно окаменела: стояла, не двигаясь, и смотрела куда-то ему в грудь.
- Кому не нужно, Кать?
В глаза было страшно, а совсем в сторону – невозможно.
- Вам?
А зацепиться взглядом за край расстёгнутой рубашки, за маленькую светлую пуговку, мелькнуть по шее и колючему подбородку и чуть задержаться на линии губ, – было очень даже возможно и почти безболезненно.
- Или мне?
Она растерянно подняла на него глаза.
- Мне нужно как раз именно вот.. вот это…
Зачем ему сейчас… это? Он ведь уже получил то, что хотел.
- Я хочу, Кать…
Ей нужно уходить. Сейчас.
- Ну, впрочем, вы сами знаете, чего я хочу. Поехали, а?
Она оторвала свой завороженный взгляд от его губ и неуверенно помотала головой: нет…
…Нет?… Но… Может быть… Последний раз…
А он не мог больше ждать. Не мог! Её молчаливое возражение совсем не убедило его. Отбросив все сомнения, он провел дрожащим пальцем по её щеке; только так, как это мог делать он – прошептал её имя, и склонился над ней в поцелуе.

Последний раз…
Катя чуть притормозила его порыв. Осторожно сняла с него очки. Ласково провела ладошкой по лицу. Принесла на кончиках своих холодных пальцев легкий пульс. Ей не было сейчас страшно, что он услышит стук её сердца. Она подарит себе его прощальный поцелуй. Всего лишь поцелуй... Целый поцелуй! И только потом уйдет.
Они на секунду встретились глазами, и он почему-то вспомнил их первую ночь. Тогда она смотрела на него также. Отчаянно, мудро, распахнуто … Беззаветно...
У Жданова перехватило дыхание. От осознания того, что она идёт к нему сама, тёплая волна накрыла его с головой.
…Наконец-то она вернулась!

…а Маленький ангел лежал на облаке и внимательно рассматривал свою картинку. Он её только что закончил и сейчас просто задумчиво любовался ею. Получилось даже лучше, чем он думал.

Он длился целую вечность – их поцелуй. А может всего минуту? Но если и так, то это была самая длинная, самая бесконечная минута в мире. Ещё никто и никогда не успевал стольким поделиться за такой маленький промежуток времени. Ведь разве можно за минуту выплеснуть всю накопившуюся за месяц тоску?
Не готовые раскрыть свои сердца настежь, они безмолвно пытались объяснить всё то, о чём не могли сказать вслух. Он почти обиженно снова и снова «кричал» ей о том, как он изнемог вдали от неё. Она тихо ловила его обиду и позволяла себе думать, что хотя бы сейчас он не врёт. Вздрагивала от спазмов его истосковавшейся души и оголодавшего тела. Маленькими осторожными порциями утоляла его жажду и бесстыдно, безоглядно, насыщалась сама.
Хватит ли ей этих глотков на всю оставшуюся жизнь? Судорожных, украденных напоследок у судьбы глотков. Таких коротких. Не захлебнуться бы.

С усилием оторвавшись от сладкого источника, она обняла ладонями руки Андрея и наклонилась к ним. От её легкого дыхания, от невесомых прикосновений, у него поползли мурашки – он испугался этой бережности.
- Вы меня сейчас поцеловали, Кать, как будто прощаетесь.
Она пораженно посмотрела на него. Как он смог понять? Он не должен был догадаться. Не сейчас. Чуть позже. Ещё чуть-чуть…
Но будто в ответ на его слова зазвонил телефон, – пора, Катюш… Она вздрогнула. Уже?… Отчаянно прижавшись к Андрею, ухватила его за лацкан. Не хо-чу! Не хочу никуда уходить!
Жданова звонок тоже не очень обрадовал:
- Мне сейчас очень хочется разбить этот телефон.
Но для него он был не более, чем досадным и кратковременным недоразумением.
- И вместе с ним все телефоны на свете.
На глаза навернулись слезы. Она улыбнулась сквозь горечь. Да ей каждый раз хотелось разбить телефон! Только сейчас звонят ей, а не ему.
Звонят ей. Чтобы сообщить приговор. Почти смертельный. И нет пути назад. И нет никаких отсрочек. Даже последнее слово уже сказано.
Катя подняла трубку.
- Я слушаю.
А Жданов продолжал парить в небесах. Он пребывал в абсолютной уверенности насчет исхода сегодняшнего вечера и сейчас просто терпеливо пережидал, когда закончится эта мелкая досадность. Счастливо склонившись над своей маленькой Катей он, как всегда любил – опёрся о неё лбом. Мысли витали где-то высоко-высоко. И далеко-далеко отсюда. Там, откуда он не собирался пока спускаться.
Катя съёжилась под окружившим её горячим пологом Ждановской безмятежности и, по-прежнему не отпуская его пиджак, другой рукой ещё крепче сжала ледяную трубку. Донёсшийся сквозь пространство голос Потапкина радостно известил:
- Катерина Валерьевна? Вас такси ждет!
- Спасибо… Я спускаюсь.
Всё. Пора. Тихое отчаянье.
- Меня такси ждет.
- Такси?!
- Мне пора.
- Какое такси, Кать?
Сначала немного опешив, Андрей решительно сжал её руку, и мягко отобрав трубку, положил её на место. Ну что за глупости? При чем здесь такси?
- Куда вам пора? Домой еще рано. Поедемте куда-нибудь. Ну… туда, где нас никто не
побеспокоит. А?
Катя снова прилипла к нему взглядом. Жадно. Грустно.
А он всё никак не хотел понимать.
- Кать.. Мне просто очень хочется побыть с вами вдвоем. Правда… Сегодня ни о чем другом не мог думать… Только об этом.
Она опустила взгляд.
- А мог бы о другом…
Вдохнула, собираясь с силами.
- Завтра же очень важный день, вам нужно выспаться, Андрей Палыч, и…
Хотела поправить ему пиджак, но он, совсем некстати, перехватил её движение и переплелся с ней пальцами. Ещё один его любимый жест. Их любимый жест. Такой многозначительный жест. Вызывающий у неё совершенно определённое желание: остаться с ним и никуда не уходить.
Остаться… И не уходить…
По сжатому кулачку пробежала дрожь.
- И-и.. отчет… успеть изучить… прочитать…
Он, не споря, улыбнулся и умиротворённо ответил:
- Да я почитаю, у меня целая ночь впереди.
…Его голос… Хриплый… Обволакивающий… Заставляющий забывать обо всем на свете…
- Да и потом я все равно не смогу заснуть. И совершенно не потому… что завтра совет директоров.
Её щеки коснулся его короткий поцелуй. Не прерывая своих пояснений, Андрей продолжил прерванное телефонным звонком занятие. А Катя уже мысленно прощалась с ним…
…Его глаза… Которые так нежно умеют смотреть. Иногда лучистые, а иногда почти черные.
- Я ничего не запомню!
…Гладкая... Колючая... Его кожа…
- Я буду думать.
…Лоб, который он смешно морщит, когда удивляется.
- Только о вас.
…Уголки рта, сладко подрагивающие в усмешке…
- Так что, Катенька, ...
…Его губы…
- Отчет придется представлять…
Он собирал своими ласками все её сомнения и растапливал остатки сознания.
- Екатерине Валерьевне Пушкаревой. Потому что шеф… Шеф влюбился!
Она впитывала его слова, собирала каждый драгоценный кусочек той сказки, которыми он одаривал её взгляд, услаждал её слух, осыпал шею, лицо, губы, – а Жданов не жадничал. Оплавленный его одержимостью, окружающий мир расплылся и спрятался за пеленой. В голове не осталось больше ни одной мысли. Только одно всепоглощающее чувство.
- И потерял остатки разума!

…Серая растворилась в мягких всполохах солнечного. Она знала, что все равно исчезнет. Ветер иссушил её почти дотла. Слезы ангела, нечаянно вдохнувшие в неё последний глоток жизни, только сбили затухающее дыхание. Что же, тем лучше, все будет ярче и быстрей. Лишь на несколько минут она подвижно слилась со счастливым солнечным. Последний раз они вместе заискрились мириадами малюсеньких звездочек…

Она до боли вжалась в него. А он заключил её в кольцо своих рук и крепко прижал к себе, вскинув голову к невидимым небесам, с упоением подставляясь сбивающему с ног счастью. С упоением – и эйфорической бездумностью.
- А где настоящий отчет, Кать?
Роковая ошибка. Глупая, дурацкая, отрезающая все и без того искромсанные пути, ошибка…
На её зажмуренное лицо набежала тень. Надрыв перешел в тугое напряжение. Сказка закончилась, не успев и начаться.
Как всегда…
Вдохнув его запах, она вынырнула из-за воротничка рубашки и медленно отстранилась. Взяла со стола сумку.
От-чет. От-чет. Волосики растрепались на её лбу. От-чет.
- Вот. Здесь, у меня. Хотите посмотреть?
Андрей продолжал светиться. После такого полного ощущения её тела, страх потерять её на какой-то миг исчез, и он даже не понял, что сейчас натворил.
- Нет-нет-нет, Кать. Кошмары на ночь… Ну их.
Разулыбался.
- Я сегодня хочу смотреть исключительно на вас.
Он снова врёт. Кошмары? Да…
Катя полуутвердительно спросила:
- На меня…
- Да!
И горько продолжила:
- …перед сном тоже не стоит…
Вырвалась и резко дернулась к выходу.
Но он её поймал. Уже привычным захватом. Уже который раз. И уже который раз он ничего не понимал.

…Малыш уставился на серое недвижимое пятно. Ткнул в него пальчиком. Ну же! Попытался перемешать красочки. Бесполезно. Серая казалась куском наждачки. Солнечный метался по листку…

- Кать!
Его глухой голос полоснул тупым ножом.
- Вы что, прям так уйдете?
…Не оборачиваться, не верить, не смотреть…
На её плечи легли тяжелые руки. Обжигающие даже сквозь пальто. Нежно, размеренно, мягко, Андрей прильнул к её шее, опалил горячим дыханием, зарылся где-то между волосами и воротником. Последние отчаянные ласки. Он не хотел её отпускать!
Но она уже попрощалась с ним…
Больше всего сейчас она была похожа на запрограммированный механизм. Механизм, который уже выполнил свою программу. Глаза были пусты, а сердце – закрыто на ключик. Действие выполнено, программа завершена.
Жданов отказывался принимать этот факт.
Поведя плечами, Катя попыталась скинуть накинутые на неё оковы – не удалось. Тихо, почти в беспамятстве, запротестовала:
- Нет.. Нет, нет! Нет. Ну не здесь.. Нет..
Он воспринял всё по своему… Не здесь?
- Я понимаю.
Не здесь… Она не хочет его делить, даже гипотетически. Что же, ещё немного, и он станет окончательно свободен. Совсем скоро он будет принадлежать только ей.
Пережить бы только поскорее это «скоро».

…а ангел все бил и бил пальчиком по картинке. Ну же…. Ну же!…

- Потерпите еще чуть-чуть. Осталось всего каких-то несколько часов. Как только пройдет Совет директоров, Кира исчезнет из моей жизни! Раз и навсегда.
На «вы». Я уважаю ваши желания.
- Я тебе обещаю.
На «ты». Не бойся. Верь мне…
- Ты мне веришь?
Несанкционированный, нечестный вопрос.
Механизм дал лёгкий сбой. Катя обернулась и пронзительно посмотрела на Андрея.
Он спрашивает… Верю ли я?! Верю ли я ему?!!!
- Я всегда вам верила.
Да, верила. Всегда. Сейчас особенно. Как можно не верить глазам…
- Больше, чем кому бы то ни было.
…и сердцу. А на факты можно не обращать внимания. Это мелочи. Мелочи… А ведь ты так и не рассказал мне о письме. Но сейчас это уже не важно.
- Мне пора.
Ну почему ему кажется, что она прощается не на несколько часов? Почему кажется, что она по одной обрывает ниточки между их сердцами? Удушливая тоска сдавила грудь.
- Не пущу…

Он рос в большом цветнике. Вместе с другими красивыми цветами. Однажды ветер занес в цветник зернышко и уронил рядом с ним. Росшая рядом роза брезгливо поморщилась – это что еще за сорняк. Но ему сначала было все равно. Поднимающийся из земли стебель не мешал ему, наоборот: за эту веточку всегда можно было спрятаться. От надоедливой розы, например. Или от ветра. Странно, конечно, ведь она такая маленькая. А потом оказалось, что на неё можно опереться, а она при этом не повиснет, а только незаметно прильнет. Как-то её чуть не вырвали, только он не понял – кто. Он проспал это ужасное событие, не замечая её надломленного стебля. А когда привычно к ней потянулся, она не склонилась в ответ. Как назло, подул сильный ветер. Стало совсем холодно, тепло шло только от корней, где они еще чуть-чуть соприкасались. Но и эту малость унес особенно сильный порыв. Вырвав веточку из земли, он бросил её рядом с красивым цветком.
Иней пополз по его оголенным корням. Цветок с надеждой потянулся к лежащей веточке, но она уже не могла его согреть.

- Ты меня любишь?
Посмотри на меня! Скажи мне это! Скажи!!!
Схватил за воротник, почти грубо развернул к себе, обхватил за плечи, заглянул прямо в глаза.
- Ну?… Ты меня любишь, Кать, а?
Отвернулась, мучительно мотнула головой. Но ответила. Тихо…
- Люблю.
Только что с того. Какое это теперь имеет значение.
…Любит… Как заклинание прокручивая в мыслях это слово, Андрей склонился над Катей. Маленькая, освобождённая только что пружинка, выпрямилась и царапнула изнутри его сердце.
…Любит… Закачался, прильнул, задохнулся.
…Любит…
Откинувшись, отведя назад руки, чтобы не дай бог не слиться с ним снова, она пережидала эту пытку. Губы предательски дрожали, тело ломило от желания сдаться на волю и суд этих уверенных в своей правоте движений, заведённые руки сводило судорогой… Но она уже всё решила: она уже попрощалась с ним.
С силой собравшись, Катя сжалась в комочек и отвернулась.
Но он снова вцепился в неё, и жарко прижавшись губами к уху, хрипло прошептал:
- И я люблю тебя… Слышишь? Я тебя люблю!
Воздух совсем ушел из груди. Андрей стоял, не дыша, боясь разорвать легкие, сгорающий от переполнявших его чувств.
А Катя кивнула головой – да, конечно, любишь – оборвала последнюю ниточку и убежала.

Совсем разбушевавшийся ветер унес измятый стебель. Красивый цветок остался один.

…истерзанный листок разорвался надвое и освобожденная серая высохшим лепестком полетела вниз. Солнечный остался один…

Осознание произошедшего долго не приходило к нему. Он стоял посреди кабинета (всего лишь кабинета? а только что казалось, что все чудеса мира проплывают под ногами), раскачивался под ударами сердца и невидяще смотрел на захлопнувшуюся дверь.
Глаза постепенно заполнял смысл, но этот смысл ему совсем не понравился.
- Жданов, что происходит?
Или понравился?
Закрыл лицо, попытался скинуть наваждение – нет, бесполезно…
Ну же, расслабься, откинься в кресле, налей виски.
Да какое виски!?
Оглянулся, упал в кресло и замер в неловкой позе, боясь пошевелиться. Словно забыл, как нужно правильно ходить, сидеть, дышать, жить.
Сколько можно убегать от самого себя.
- Пора признаваться… Ты ей больше не врёшь.

…Солнечный свернулся оборванном клочке бумаги затухающим кольцом. Только внутри на этот раз было пусто… И не с кем стало поделиться светом…

- Ты влюбился…

…Ангел отвел глаза от удаляющегося лепестка. Но ведь еще остался солнечный… Только почему он больше не сияет?…

- Жданов, ты первый раз в жизни влюбился!
Вбил это знание кулаком в стол. Больно. Но, кажется, стало немного легче дышать. Он снял с себя оковы, которые навесил сам. Теперь он знает - он любит!
- Отлично!!!
Вот только что ему делать с этим фактом? Плакать или смеяться?

…Солнечный вдруг посмотрел в глаза маленькому ангелу…

- По уши... В Катю Пушкареву…

…Ты не понял. Я светил только для неё…

Катя выбежала в коридор и остановилась, прислонившись спиной к стене. Рядом с дверью, за которой остался он. Правильность принятого решения не блистала очевидностью, но думать об этом было невыносимо. Мыслей было нечестно мало. Желаний невыносимо много.
- Что же я делаю?… что ты делаешь, Пушкарева!
Один бог знает, как же ей хотелось сейчас остаться.
Но она больше не позволит себя использовать.
Катя протянула руку и еще одна разделяющая их дверь закрылась.
- Это был последний… последний твой поцелуй, господин Жданов…

Маленький ангел горько заплакал. Ему было жаль чудесную картинку, которую он так хотел, но не смог нарисовать.

…А в это время прямо под плачущим малышом, на Земле разлетались две судьбы. Неподвижный мужчина одиноко сидел в кресле и смотрел в никуда. А маленькая женщина растворялась в темной пустоте…

Маленький демиург не знал, что этими красками боги рисуют судьбы…

Один на двоих.

(к периоду разлуки. Апрель.)

В её голове, упавшей наконец на мягкую подушку, проносились события последних дней. Кажется, все идет правильно, так как и должно быть. Бесконечная зима прощается тающими сугробами, солнце с каждым днем светит все ярче, новая жизнь набирает обороты, окружает новыми людьми, новыми ощущениями, новыми чувствами. Разноцветная череда… Радостно, насыщенно, интересно. Но самое главное – все это рядом с человеком, не безразличным к ней. Искренним, открытым, дарящим цветы и смотрящим влюбленными глазами. С которым легко. С которым все правильно…
Но чем теплее становилась подушка, тем чаще набирающее силу подсознание возвращало все её мысленные переплетенья к одному… К нему. К тому. К другому. К своему. Счастливому, улыбающемуся, более, чем когда-либо, недостижимому. Обнимающемуся перед камерами с той, с другой… Вернувшемуся к своей прошлой жизни. Прошлой? Нет, настоящей. Вот - его жизнь, вот - его реальность.
Память скользнула к недавнему прошлому… Несколько дней, почти часов, назад… Она вспомнила, как радовалась удачно проведенным переговорам; как ждала своего дарящего надежду на выздоровление влюбленного знакомого; и как, обернувшись на вспышки камер, увидела ЕГО. И как вздулся окружающий мир, сдавив её со всех сторон, слегка помяв остов её новой разноцветной жизни и разломав оказавшуюся чрезвычайно хрупкой защиту от нервных потрясений под грифом «мой А». Её «А», сверкнув на публике счастливым воссоединением со своим прошлым, бессовестно переломал все преграждающие прутики, подтвердил непреходящий статус нервного потрясения и напомнил о своем безграничном владении её воспаленного сердечка.
Сотый раз подсознание перекручивало заставляющую замирать картинку. Миллион мельчайших деталей. Сто первый… Склоненную в поцелуе голову. Сто второй... Сияющие в улыбке зубы. Сто третий... Проскальзывающий через людской гул знакомый голос, родные предугадываемые жесты. Сто четвертый… Сто пятый… Тысячный…

Он стоял на балконе и пытался упорядочить происходящее и увиденное. Почти смирившись с тем, что никак не может забыть её и, решившись построить свои новые отношения на старых руинах, он совсем не ожидал, что петли случайных обстоятельств, снова и снова подкидывающие ему иллюстрации её новой жизни, окажутся столь мучительными, столь утягивающими.
Он видел её… Она была не одна… Она улыбалась…
Он спрашивал о ней… У неё интересная жизнь, интересная работа, интересный молодой человек…
Он помчался туда, где прорастала её новая жизнь…
Зачем? Ну зачем?! Господи… Чтобы убедиться, что в её новом интересном мире для него абсолютно нет места?
А что было бы, если бы она его ждала? Ну вдруг? Ну как будто бы?
К черту! Наскоро раздевшись, он рухнул на не расправленную кровать. С минуту пролежал, уткнувшись в сведенные кулаки; прорычал, отгоняя вновь насевшие настойчивые воспоминания; сорвал покрывало, укутался; бесполезно попытался укрыться от мельтешащих картинок подушкой… И обессилев от неравной борьбы, провалился в глубокий сон…

Был вечер, почти ночь.
Через все небо расстилался темный перекатывающийся рукав. Трепещущий на ветру, гонимый непрекращающимся движением, с черными языками, почти касающимися земли. Длинный, рваный, с желтым кругом за дырявым не залатанным полотном.
По пустой дороге, сквозь эту черноту, сквозь свисающие с неба лоскутья мчалась машина. Мотор выкладывался почти на всю мощь, но при этом как будто сдерживался, стараясь не шуметь, не реветь. Из-под вибрирующей поверхности раздавался только глухой шелест. Чтобы не потревожить, чтобы не разбудить. Их…
Их было двое - в той машине. Им было и хорошо и тоскливо. Хорошо оттого, что в машине было тепло, сухо, уютно. И приборная доска горела по-домашнему, и они не включали музыку, потому что слушали друг друга, вылавливая каждый звук, проскальзываемый на фоне гладящего машину дождя. Шорох перекладываемых рук, дыхание… Он переключил скорость, она вздохнула, он провел рукой по рулю, она поправила прядку. Хорошо. И тоскливо. Потому что это был всего лишь сон.
Один на двоих.

Он не смотрел на неё, он следил за дорогой. Но он точно знал, что она сидит рядом. Маленькая, хрупкая, беззащитная. Её броня осталась там, где-то там, за пределами этой странной ночи, отпустив ненадолго этот свернутый на пассажирском кресле клубочек. Обхваченные руками колени, откинутая назад головка… Он не смотрел, но видел. Влажные сонные глаза, чуть прищуренные, вглядывающиеся в ночь. Приподнятые в раздумье брови. Упрямый носик. Подрагивающие от непроизносимых слов губы…
Она не смотрела на него, она считала крупные капли, изредка прилетающие на лобовое стекло сквозь ветреную морось. Но она остро ощущала его присутствие. Как будто сидела не в машине на мягком сиденье, а у него на коленях, спрятанная в его запахнутое пальто. Так же невыразимо защищенно. Хорошо до головокружения. До полного расслабления, до полного растворения…
Наваждение…

Ну и что. Пусть всего лишь сон.
Зато один на двоих.
…Зато мы рядом сейчас…
…Но там мы так далеки…
…Ты начинаешь новую жизнь?…
…Да, я хочу… Я смогу! Я начну!!! А ты возвращаешься к старой?…
…Да… К привычной, не сложной, понятной…
…Это правильно. Наверное… Это правильно?
…Не знаю… Я не знаю! Почему ты тогда убежала?…
…Почему ты меня отпустил? Почему ты сейчас! Отпускаешь?!
…Я не верю. Боюсь. Это сон.
…Это сон. Я не верю. Боюсь.
…Почему???
…Просто так получилось…
…Почему?
…Почему?!
…Ты плачешь?
…Я сплю…
…И я тоже…люблю? Сплю…
…Это сон…
…Только жаль, что мне нельзя поправить твое одеяло… осторожно прижать тебя, обжигающую, к себе… пробиться через растрепанные волосы к нежному изгибу шеи, щекотно поцеловав по пути маленькое ушко. Тс-с-с… Тихо… Спи… Не просыпайся, я с тобой…
…Ты со мной? Я сплю...
…Я с тобой пока ты спишь. В твоей комнате уже давно погашен свет, ты лежишь на своем диване, укутавшись в желтое одеяло и сжимая руками его край. И сердце почти не бьется, и лицо напряжено. И снится сон, в котором ты едешь рядом со мной на машине и смотришь вперед на расходящиеся нити дождя. Боясь оторвать от них взгляд… Боясь повернуться налево. Украдкой наслаждаясь малым и мечтая о большем. А если оглянуться и посмотреть? На меня… А если сорваться и прижаться? Ко мне… Нет, страшно. Слишком чуток этот сон, слишком зыбок…
…Ты тоже спишь? Тоже… Раскинувшись на широкой кровати, разметавшись среди красного вороха, вжавшись затылком в подушку. И зубы стиснуты, и дыхание через раз, и ресницы дрожат. И снится сон, где ты везешь меня сквозь эту странную ночь, внимательно следя за дорогой и замирая каждый раз, когда я вскидываю к голове руку. Все чувства смещены вправо, вся сила воли замотана в тугой клубок. Ты тоже боишься… Боишься нечаянно повернуться на мое движение, случайно протянуть руку и сплести её с моей. Забывшись, наклониться, обнять за шею и прильнуть к губам. Страшно…
Нити натянуты до предела. И так страшно разорвать…
И мы едем… Молчим… И не смотрим…
А может придумать здесь, во сне, наш дом? Приехать туда… Выбежать из машины под козырек крыльца, скользнуть пальцами по мокрой круглой дверной ручке, замереть вдвоем перед тем как повернуть её… Прижаться друг к другу щеками - горящими от предвкушения - и холодными, влажными от успевшего накрыть их дождя. Там, за дверью – дом… Наш дом. Там – наша сказка, наши мечты. Большая теплая комната, свечи, камин, часы на шкафу… Там, с другой стороны двери – сухая гладкая ручка, ждущая, когда повернется её уличная половинка, мокрая и согревающаяся под горячей ладонью…
Нет, страшно… От этих мечтаний…
Страшно и хорошо. До такой степени, что хочется вообще никогда не просыпаться.
Но вечно ехать невозможно. Или возможно?
А может правда… Не просыпаться?…
Вечно мчаться в ночи, бесконечно нарезая круги вокруг темной пустой планеты…
А может правда?..

В комнату зашла мама, проснувшаяся, разбуженная непонятной тревогой. Дочка… Что ей снится? Осторожно отняла от одеяла скрюченные пальцы, поправила подушку, убрала с лица непослушные волосенки… испугалась резкого, на грани стона, вдоха, повлажневших ладоней, стиснутых век. Зашептала своему заворочавшемуся взрослому ребенку…
- Тс-с-с… Тихо… Спи… Еще несколько часов. Сейчас самый сладкий сон. Спи, ласточка, спи, красавица моя…
…Ты слышишь – на улице дождь… Первый в этом году, настоящий дождь…
Подошла к окну, деловито и аккуратно, стараясь не шуметь, закрыла откинутую ветром форточку, задернула шторку. Поправила еще раз одеяло и потихоньку вышла, осторожно прикрыв дверь… Мама.

…Мы приехали… Ты точно хочешь вернуться?
…Я не знаю… Но меня там ждут…
…Ты приснишься мне завтра?
…А ты мне? А-а-а… А впрочем, стоит ли? Стоит ли нам сниться друг другу? Что это дает, кроме грусти и бесплодных желаний?
…Тепло…Мгновенья заблудившегося счастья… И надежду…
…Надежду? На то, что, решившись на прикосновенье, мы не разрубим связывающие наши сны нити?
…На то, что прикоснувшись – мы проснемся рядом… Но ты права – это лишь сказка, это миф…
…Это сон. Один на двоих… Но только сон…
…Всего лишь сон…
…Ты не жди меня завтра…
…Я постараюсь… Не ждать…
Черный рукав превратился в непроглядное непроницаемое покрывало, луны как будто и не существовало, была только ночь, серый дом справа, да свет фар, кончающийся близко-близко, прибиваемый к земле совсем разошедшимся дождем…
…Мы делаем все правильно?
…Наверное…
…Прощай?
…Прощай… Постой!
…А? Что?
…Нет, ничего… Я постараюсь… не скучать…
…Я тоже…

Проснулась…Резко поднялась, села, уставившись в стоящий напротив шкаф. Душно… Откинула одеяло, медленно подошла к окну. Дождь! Там идет дождь! Вот и кончилась зима… Самая долгая… Самая горькая… Самая лучшая…
Она забралась на подоконник, открыла форточку и высунулась в неё… Щеки, горячие от не проходящих неутоленных надежд, вмиг похолодели от прильнувшего к ним дождя. Протянутая ладонь наполнилась брызгающейся лужицей, разлетающейся звонкими каплями. Сможет ли… Убежит ли… Навсегда ли…
Убежит навсегда? И словно перекрыли воздух... Вода окружила со всех сторон, застилая глаза, уводя из под ног опору.
Нет!
Они попрощались!? Искусанные во сне губы вдруг защипало от соли, не успевающей растворяться в дожде, а упрямая слабость настойчиво выталкивала вон все попытки вырваться, все накрученные установки, всю воду, все игры со своим сердцем, шепчущим тихо и властно: «Завтра ты снова приснишься ему… Если он этого захочет…»

Он проснулся от холода. Только что было тепло, даже жарко и вдруг он замерз. Нехотя приоткрыл глаза и уставился в потолок, на который продолжали проецироваться вырывающиеся из полусна, бередившие душу образы – мерцающий в камине огонь, дверная ручка на фоне шкафа и часов… Какой знакомый дом… Какие знакомые часы, какая знакомая ручка… Ручка внутренняя - ручка внешняя. Сухая - и перечеркиваемая мокрыми штрихами. Дождь?
По телу пробежал озноб, и он окончательно проснулся. Передернулся, сел, потянулся за сброшенным на пол покрывалом. И посмотрел в окно… Темные качающиеся деревья перечеркивали длинные нити. Дождь? Ну неужели эта вечная зима закончилась? Наконец-то. Только все равно грустно…
Накинув халат, он подошел к окну. На минуту слившись взглядом с улетающим вниз небом, он поддался охватившему его внезапному желанию и прижал к холодной поверхности свои ладони.
Мелкая прохладная волна прокатилась мурашками по всему телу, а ночь отразила от стекла его наполненные липкой тоской глаза.
Нет!
Она сказала, что больше не придет!? Сердце дернулось от режущего страха и прошептало, тихо и властно: «Ты все равно будешь её ждать… Следующей ночью… Ты будешь её ждать!»

Им снова приснится один на двоих сон.
Которого они боятся…
От которого убегают…
И к которому возвращаются вновь и вновь…
Один на двоих.
Сон.

…Ты мне приснишься?
…Обязательно…

…Я буду тебя ждать…

Свершилось…
Только свершилось ли?

(к 160 серии, первый поцелуй с Мишей)

Андрей Жданов. Её наитие, её проклятие… Он не довольствовался уголком в сердце и воспоминанием на губах. Он, паразит, был в каждой её клеточке!
И не было на свете, кажется, ни одной эмоции, не связанной с ним.
Восхищение, симпатия, уважение, преданность, удивление, влюблённость, нежность, удовольствие, отчаянность, желание, любовь, любовь, любовь… потрясение, обида, горечь, ярость, презрение, грусть, вина, ненависть, смятение, любовь, тоска… и пр. и т.д. и т.п. …

Они приходили к ней не по очереди, а совершенно странным образом копились внутри и не желали никуда уходить. Ну то есть вообще! Заходили по одному, или залетали толпой, бежали наперегонки к самым удобным местам – кто вперед успеет, скидывали туда свои вещи и разбредались по её таращащимся на всё это безобразие сознанию и подсознанию.

Было вполне логично с её стороны подождать окончания сезона и, смахивая слёзы облегчения и лёгкой грусти, помахать вслед клокочущему калгану, убегающему навстречу другим приключениям. Только вот сезон никак не заканчивался. Более того, поток прибывающих не прекращался! На неё беспрерывно сыпалось просто немыслимое количество всевозможных оттенков грусти, страха и тоски, а в выходящем покуражиться поздно ночью подсознании откуда-то выныривало – (стыдно признаться!) – желание. Острое и неутолимое. Представляете! Это при живом-то отце в соседней комнате. Невообразимо!

Количество эмоций уже давным-давно превысило количество койкомест в её истощённом психофизическом организме, и всё больше походило не на обычное любовное недомогание, а на серьезнейшую, требующую оперативного вмешательства патологию.
Впрочем, надежды на терапевтические методы были. Слава феям и заморским странам! История болезни была внимательно изучена, диагнозы – поставлены, а лечение, ура! – назначено. Сознание было изолировано от источника потрясений, тщательно прибрано, вычищено и приведено во вполне такой себе попсовый, удобоваримый для окружающих вид. А с подсознанием были проведены оздоравливающие процедуры посредством целенаправленного вызова глюка со Ждановым и снисходительного отпущения ему всех его грехов. Из лагеря съехала ненависть… Что ж, уже неплохо, ну надо же хоть с чего-то начинать…

Но самое главное – за воротами уже нетерпеливо топталась следующая смена! Готовая собрать оставшийся от предшественников мусор и оставшиеся от лечения шприцы и таблетки в картонные коробки и шуршащие мешки – и выбросить их вон. Готовая кормить больную с ложечки, дарить ей цветы, укрывать пледиком и вообще, всячески заботиться и опекать, пока она занимается большими взрослыми делами. И уж точно, эта смена не собиралась носиться галопом по трепещущим, простите, внутренностям, вырезать на сердце перочинным ножичком своё имя, подбрасывать до небес визжащее сознание, а ночью исподтишка баловаться с подсознанием. Нет! Ну что вы! Всё было бы по-другому!
Всё БУДЕТ по другому! Всё будет так, как пишут в правильных книжках. Красиво, аккуратно, радостно и эстетично. Чтобы окружающие умилялись, чтобы никто ошарашенно не оглядывался, раздраженный шумом из-за ограды. Чтоб без странностей и без потрясений.
Да, всё так и будет!

Новая смена в лице тмутараканского прЫнца встала на старт…
И-и-и… Внимание! Кульминационный момент!
План заселения лежит в кармане, горящие глазки выглядывают через прутья, ручки, не дождавшись открытия ворот, тянутся наверх – помочь жаждущему тельцу перебраться на ту сторону.
Жертва валится с ног от усталости.
…И как только они сегодня умудрились со всем управиться?
…Господи, что же Корсаков завтра про них напишет?
…Хорошо, что Кира её не заметила…
…
…А ОН не пришёл…
…И не говори, что ты этого не боялась…
…И не говори, что ты этого не ждала…
…

Её сознание – уже в отключке.
Подсознание – ещё в отключке.
…Прекрасно…
ПрЫнц дождался, пока уйдут родители, перелез, спрыгнул на землю и подошел к ней…

…
- Потому что я люблю тебя…
…А? Что?
Организм жертвы вышел из спящего режима и вяло замигал индикаторами. Почему-то слегка закружилась голова. Почему-то стало немножко страшно. Хотя… А что тут собственно такого? Это же давно уже должно было произойти…
Может быть ТАК она сможет выгнать Жданова?
Ну ладно, уболтал, Мармеладоff…
Она попробует…

Но красная лампочка упрямо продолжала мигать…

Старая смена, засевшая в лесу, выглянула из-за кустов и нацелила рогатки.
…И здесь эта банда!
…Ну уж нет!
Сознание согнало негодников в лесную беседку, заперло их там, а ключ повесила на сучок стоящего рядом дерева.

…Давай, ты сможешь! Ведь ты же Пушкарррёва!…

Красная, истерично пульсирующая точка неохотно погасла и сменилась на осторожное зелёное пятнышко.
Ну давай, Мармеладоff.
Лови свой шанс.

Перестав метаться и завороженно замерев под мягким обожающим взглядом, просто источающим любовные месседжи, она сдалась. Специальные люди в красных униформах потянули за веревочку, подкатывающую Мармеладоffское тельце к прекрасной ненаглядной финансистке/пиарщице… Где-то зажужжал моторчик, отвечающий за его приближение к её губам…

И это свершилось.
Птички с перепугу спрятались в гнёзда, дикие лесные твари забились в норы, дупла, хатки, берлоги… лось галопом поскакал в неизведанную даль, зацепился за что-то рогами и свалился без чувств, дикий кабан жалобно захрюкал, волк впал в ступор и уронил пасть, зайчика стошнило прямо под близстоящим кустиком…
Зато откуда ни возьмись, выскочило стадо овечек и пара кроликов.
Пасторальное счастье.
Бери, Пушкарёва – и пользуйся. Может тебе и понравится…

А на самой толстой ветке дерева – на том самом, на котором где-то внизу висел ключик от беседки со Ждановскими призраками – сидели сознание и подсознание. Они смотрели на разворачивающиеся под веткой события и болтали ногами… Молча. Каждое из них думало о своём. Сознание, серьезно сдвинув бровки, пыталось анализировать происходящее, а подсознание, закатив глазки, терпеливо пережидало этот тест на провокацию новых чувств…

…Хм…
…Как с ним всё правильно…
…Кажется, именно о таком вот мечтают все маленькие девочки…
…Постепенно так… Не сминает губы, не дергает за руки, не хватает за шею, не продавливает кожу, не рвет сердце…
…Ну-у-у… В принципе потянет…
…Под грибной супчик с ракушками…
…
…И не говори, что ты этого не боялась…
…И не говори, что ты этого не ждала…
…
…Но и не говори, что вот этот поцелуй сотрёт ТЕ чувства…

Чувства к НЕМУ…
К её наитию…
К её проклятию…
К её благословению…
К Жданову Андрею Палычу…

Леший его побери…

Не дождёшься!

(к 166 серии)

Бедный, бедный, бедный мальчик!
Какую грустную и нелёгкую историю любви заготовили для тебя небесные повара. Крайне нечестно было с их стороны закупить для нового блюда совершенно несочетаемые продукты, сотворить из них невиданную необыкновенность, потом категорически разделиться во мнениях по поводу получившегося результата и, в конце концов, дабы не терять ухандоканых на всё это продуктов – РАЗДЕЛИТЬ это странное блюдо на первичные компоненты.
Ну да. А потом одну из этих составляющих подсунуть тебе. Ну не выбрасывать же такую прелесть в мусоропровод? Уж лучше к тебе – болезному…

Сложно теперь сказать – было счастьем или горем для тебя не сразу понять, что твоя пленительная любовь была состряпана из огрызков. В голодный год, в промозглый вечер и при практически пустом холодильнике – несчастном урчащем хранилище твоих молодых и жизнерадостных останков.

Ты не врубился, влюбился, укутал свой «очень необычный десерт» своими мягкими расслабляющими свойствами и принялся изо всех сил пропитывать его. Десерт, надо отдать ему должное, хоть и вяло, но все-таки сопротивлялся. Он был округл, гладок и твои подскоки по его скользким бокам неизменно заканчивались стекшей лужицей у пьедестала.

Впрочем, польза от тебя тоже была. Правда чисто визуальная. «Смоченный» твоими поползновениями, твой недоступный десерт заблестел, и даже как будто бы налился силой. А по сути – элементарно дозрел. Ты почему-то принял это на свой счёт и возгордился. Хотя довольно глупо гордиться подоконнику, что именно на нём покраснело яблочко, выплеснувшее на свои бока тщательно хранимую солнечную энергию, собранную за время висения на ветке.
Но ты этого не понял, обомлел и восхитился. Собой – и ей. Кажется то, что надо!

То, что надо? Очнись, Борщов! Суп десерту не товарищ! Твоему яблочку снятся не грибочки и даже не бычьи хвосты. Ему снятся давно ушедшие сладкие и солнечные денёчки.
И не надо прикидываться Мармеладовым…

* * *
А ты решил, что она уже твоя? Ты решил, что если подружить родителей и умилить лучшую подругу, то все у тебя получится?
Ну что же, дерзай! Скрещивай бесстыдно в бокалах два полуразобранных телефона, лей глазами патоку, а руками – вино в бокал своей непьющей несравненной. Приговаривай волшебные слова…
- Захочешь – выпьешь – мало ли!
А не много ли?
Столько счастья – и тебе одному? А ты унесешь?
Смотри-ка – попытался… Унести… Даже протянул свои клейкие губки.
«Ну целуй меня, Пушкарева, целуй!» (почти цитата :))

Ох, Миша, Миша… Дядю Володю тебе, а не поцелуй от Пушкарёвой.
…Не нравится?
А ты представь, что дядя Володя – это большая круглая луна.
…Говорящих лун не бывает?
Да ну какая разница – зато как романтично – ужин при свечах и при говорящей луне.
…Нет, не хочешь?
А, ну да… ну да…
Смущается мальчишка. Цыц, короче, дядь Володя, ему нужны покой и уединение.

* * *
Да…
Уж лучше бы они там поцеловались. Перевозбудившись нагрянувшим полнолунием, наш зверёк схватил припарализованную вином жертву и, покряхтывая и шебуршась, затащил в свое логово. Фу… Соломка как попало… Листики раскиданы… Полинявшая шерстка не выкинута… А там плесенью не пахнет? И в ЭТОМ ты собрался устраивать первую ночь «любви»? Да ещё средь бела дня? Кхе-кхе… Пушкарёва, тебе не противно?
Нет, похоже, что не очень… Жертва, судя по всему, действительно в легком параличе. Движения замедленны, глаза несфокусированы, тело вяло и апатично. Легкое оживление возникает лишь при виде изображения зверька в детстве… Вообще, кутёнки – беспроигрышный вариант, если нужно вызвать умиление и притупить бдительность. Ну не может же такой пушистый малыш сделать какую-нибудь гадость!
Может, Пушкарева… Ещё как может…
Повзрослевший «малыш» раскидав хлам по углам, поскакал в кухню.
- Для этого случая у меня есть специальный напиток!

Вот так вот.
Как «прелестны» эти игры в больших девочек и мальчиков. С ума можно сойти! Ведь несмотря на легкий паралич ты точно знаешь, зачем он тебя сюда позвал. Он позвал - и ты ПОШЛА. Ну конечно, Миша – он такой милый! Он так тебе помог! Ваши родители так прелестно поладили! Столько поводов для того, чтобы переспать с человеком!!!
Столько поводов… Столько поводов… Столько поводов…
Столько поводов зайти к нему в квартиру, окинуть его жилище томным взглядом; небрежно пройтись по комнате; улыбнуться ему, бегущему на кухню, вслед; присесть на диванчик, задумчиво распахнуть перед глазами модный журнал, и …

Совершенно без повода снова превратиться в маленькую девочку…
Но откуда такая странная реакция на статью о дегустации вин? Хотя, быть может это всё из-за фотографии?… Из-за гулкого осознания, что у НЕГО всё хорошо. Из-за горького «понимания», что вот этот счастливый «жених» – всегда был детищем вот этой красивой жизни. Жизни без НЕЁ. А она в его жизни была лишь изнанкой, к которой он пристрачивал свою потрепавшуюся лицевую оболочку. Когда-то пристрачивал… Давно… Как это было давно…
Нет. Нет… Нет………
Нет, Жданов – не дождёшься…

А вот вам, господин Борщов, кажется может кое-что присветить. Катенька хочет быть сама себе оболочкой. Катенька хочет самодостаточности, независимости и НЕ МЕНЕЕ полноценной жизни, чем у НЕГО.
Вперед и с песней.
Вот и второй солист подоспел. Заливается соловьем и машет крыльями. Давай, Катюш, присоединяйся…
Хм, а голосок-то не поставлен. Что же это за песнь любви, а, Пушкарева? Что ж ты, «развратница», подушкой прикрываешься? Что ж у тебя ручки-то дрожат? И очи-то как бегают, останавливаясь лишь под гипнотическим огнем зверьковых глазок.
Миша чувствует – жертва готова. Миша знает – жертва поддастся. Миша верит – всё получится.
Миша светится…
Неужели он её любит?

Садится напротив, просит о близости, забирает бокал, гладит руку, снимает очки. Пушкарёва, ну как оно там, полёт нормальный? Исцеление от Жданова уже близкО? Твоя красивая жизнь уже стучится в двери?
Непонятно. Всё вроде бы так красиво. Он нежно целует её губы. Она откидывает назад голову, беззащитно обнажая шею. Он не вгрызается в бьющуюся жилку, а заходит сзади и склоняется к ней перевернутым изображением. Она трепещет под его губами, скользящими по коже, целующими глаза, подбородок, губы… Он дрожит над ней в предчувствии свершаемого… Она подхватывает на ладони его лицо… Необыкновенно… Красиво… Сладко… Быть может это ОНО?…

* * *
Минута… Три… Пять…
Уже не только губы… Уже не только ладони… Уже прижатые тела…

… и треск, грохот, опрокинутая спинка.
Сломанный диван? Борщов! Это что, фокус-покус? Или ты сам не ожидал?
Борщов не откликается. Какая теперь разница в том, кто виноват в столь удачной поломке дивана. Он занят продолжением «банкета». Лобызает прозрачную кожу и сжимает растревоженное тело.
Очень страстно…
…и совершенно безрезультатно.
Потому что что-то пошло не так. То ли день стал слишком ярок для таких тёмных дел. То ли неожиданно выветрилось вино из опрокинутой назад головки.
Да только щёлкнул не только диван, щёлкнули чьи-то пальцы перед Катенькими глазами – «пациент, вы можете выйти из под гипноза», и бросил её в РЕАЛЬНОСТЬ. Жгучую, острую, выжигающую сердце реальность…

Бездвижное тело, белая кожа, пустой взгляд, глаза – тёмное золото. Катя, ты ли это? Где ты? Что вдруг увидели глаза под изумлённо распахнувшимися ресницами? Что зашептали вдруг задрожавшие губы? С кем ты? Кого ты…
Где? Здесь…
С кем? С чёрными растапливающими глазами, с невыносимо близкими горячими губами – сладкими утопающими уголками, с осторожной улыбкой. С твоим именем на губах, с твоей дрожью в руках. С ним… Это ОН целует тебя в губы. И твоя откинутая головка – это уже не бегство от зудливо раздражающих ласк, а движение навстречу новым, это – изнывающая тоска трепещущей жилки по рвущим все барьеры родным ласкам… Это ОН напоминает тебе о настоящем… Это ОН…
Кого ты…

Ну что же ты сжимаешь глаза? Надеешься на чудо? На чудо ЕГО перевоплощения или на чудо СВОЕГО исцеления? Да только ни то, ни другое тебе не подвластно сейчас.
Ты САМА пришла сюда не с тем…
Ты сама пришла СЮДА…
Ты сама – не с тем…
Так что даже не надейся…

Открывай глаза, просыпайся, возвращайся, вздрагивай, отталкивай.
- Что-то случилось?
Извиняйся, смотри во встревоженные серые глаза, виновато гладь по лицу, отворачивайся, выдыхай противную горечь, остужай ледяной рукой свой горячий лоб…
…Не там…
…Не с тем…
…Не того…
- Прости, прости, прости, прости…

Сжигай своё тёмное золото до черных углей.
Ты не смогла… Ты не сможешь…
Это – не то…

* * *
Прости, поварёнок. Но ты не дождёшься её любви. Имя твое Борщов и помыслы твои незаконны. Ищи себе другую музу.
Сложно предпочесть вялый тепличный огурец – когда-то попробованному сочному и горячему куску живого мяса. Только если на диете… Только если в пост…
Ну что же, пост выдержан, диета – уже достала – вроде бы незаметно, вроде бы всё было нормально, да только свело вот так вот челюсть при виде особо большой кучки покромсаной травы. И стало тошно…
Можно, можно перекатывать во рту безвкусный комок, представляя, что это пища богов, да только всё равно потом станет дурно, всё равно запылает лицо и украдкой выльет в подушку горькие слёзы безысходности.
Уж лучше никак, чем с зажмуренными до боли глазами…

Спасибо тебе, Пушкарёва, за то, что не стала разменивать свой невозможный водоворот любви на тихую затхлую гавань. Спасибо тебе за это…

А ты, поварёнок, прости.
Прости, прости, прости, прости…
Но ТЫ – не дождёшься.

Ищи свою любовь в другом месте.
И вот тогда мы искренне пожелаем тебе удачи…

Серые квадраты.

(к 168 серии)

Его жизнь была поделена на квадратные куски. Почему квадратные? Потому что так проще… Потому что так всегда знаешь, через сколько метров, минут, вдохов ты перепрыгнешь с одного серого квадрата – на другой. Есть время разбежаться и почти не надо затаивать дыхание. Всё чётко, мерно, просчитано. Под отталкивающимся толчком всегда твёрдая ровная поверхность, под пружинистым приземлением – тоже.

Серые квадраты…
Утро, день, вечер…
Зималетто, производство, станок…
Ромка, Кира, Иван Васильевич…
Завтрак, обед, ужин…

Расчёт, спокойствие, самоконтроль…

И только ночь была черна. Последний месяц – только черна. Было время, когда она была разноцветна, бела, бессонна, пьяна, холодна, сжигающа, убивающа… Но она устала корчиться и подчинилась мерной серости…
Нет, она не выцвела. Она пыталась – но не смогла. И тогда просто спряталась под непроглядной чернотой. Укрыла раздражение покрывалом. Чтоб не мучило, чтоб не сбивало шаг, чтоб не мешало жить.
Хоть как-то жить… Хоть как-то…
И было неплохо.
Серые квадраты. Черная ночь…

* * *
А вчера всё изменилось.
И это были желаемые перемены. Хотя, нет, даже не так… Это были – однозначно, недвусмысленно, страстно желаемые перемены! К ним привело не совсем хорошее событие, но оно было не смертельно. Главное – сегодня Александр перестанет быть президентом. А значит – возможно президентом снова станет он…
Ведь так?

Отец не дал ему поводов пофантазировать на эту тему.
Ну что же, он подождёт. Он хорошо научился это делать. И отцовская загадочность не нарушила строгой и серой ровности распланированного бытия. Просто добавило к плоскости существования ещё несколько фигур. Несколько квадратов, несколько прыжков. Ну что же… Это даже интересно…

* * *
Было только одно маленькое «но».
Эта новая и очень даже неплохая сложившаяся ситуация потребовала безоговорочного присутствия ещё одного человека. Того самого человека… Человека, разбившего пёстрый витраж его прошлой жизни. Человека, из-за которого он поделил своё существование на серые квадраты и накрыл ночь черным колпаком – лишь бы не думать, лишь бы не вспоминать.

Вот и сейчас он старался не думать. Старался? Да нет, просто не думал. Потому что знал, потому что уже выдрессировался: если начать стараться НЕ думать – то тогда точно утонешь в размышлениях.
У него получалось.

Только иногда ему мешали пестовать это тщательно выстроенное забвение, но он научился обходить острые края, не порезавшись.
…Отстань, Малиновский…
…Ну и что, что это ОНА…

Расчёт, спокойствие, самоконтроль…

* * *
Серый вечер. Чёрная ночь. Серое утро.
Совет, Зималетто, конференц-зал…

Не думать, не ждать, не вспоминать.
Скоро всё закончится…

Сердце не бьётся в мандраже…
Сердце ВООБЩЕ не бьётся…

Не думает, не ждёт, не вспоминает.
Не обращает внимания на задрожавшее рябью чёрное полотно – это пройдёт. Всё это волнение – лишь ожидание решения отца. Лишь трепет от грядущих перемен…
Всего лишь…
…Здравствуй, мама… Здравствуй, папа…
…Здравствуй, Сашка… Надеюсь, что тебя обыщут при выходе…

Ожидание…
Лёгкое раздражение от необоснованных упрёков в ТУ сторону – привычно…
Лёгкое удивление от активной защиты отца ТОЙ стороны – необычно…
Лёгкое головокружение от недостатка кислорода, не поставляемого чем-то вдруг перепуганным сердцем – а вот это уже неправильно!

Расчёт, спокойствие, самоконтроль…

Дыши глубже, Жданов, дыши ритмичней!
Ну и что, что сейчас сюда войдёт она…
Ну и что…

* * *
- Здравствуйте. Простите, что заставила вас ждать…

* * *
…Она?

* * *
Не думать, не ждать, не вспоминать?
Хм…
Ты считал, что у тебя это неплохо получалось?
Ну что же…
Вот тебе последнее испытание.

* * *
…Она?
Попробуй ТЕПЕРЬ, Жданов… Не поверить, не вздрогнуть, не вспомнить…

* * *
…Она?
Ослабил удивлением защиту…
Снял очки, прищурил глаза, неверящие застонавшему под покрывалом сердцу …

…Она…
Вспыхнул узнаванием, зажег улыбкой – губы, пламенем – глаза.
Сдёрнул к черту чёрный шлейф!

…Она!
Подошел к серому безразличному краю…
Ступил на солнечную дорожку…
Протянул разноцветную радугу… к ней…
Такой живой, такой родной, такой близкой…

* * *
Думай.
Пылай.
Вспоминай.

…Она…
Да, Жданов, это она.
Твоя Катя…
ТВОЯ !

* * *
Прощайте, серые и ровные квадраты… Для новой жизни нужен новый узор.

Игры.

(к 172 серии)

Сколько их уже было – этих игр?
Не счесть…

1.
Сначала была игра «богатый, почти женатый красавчик-шеф – некрасивая, умная, преданная секретарша».
Это была вялотекущая игра.
В принципе, она могла бы продолжаться бесконечно, поскольку подобный сценарий был прописан с незапамятных времен, а герои не стремились к более активному пересечению своих сюжетных линий. Они вполне были довольны количеством реплик, качеством своих отношений и окружающими их второстепенными персонажами.
Их весы были уравновешены.
На его чаше были уважение к профессионалу, доверие к личному помощнику, нейтральность к её нестандартности, незнание о её чувствах. На её – восхищение, отчаянная преданность, понимание невозможности отношений.
Самая обыкновенная ситуация – сколько таких было, сколько таких происходит вокруг нас.

Но потом громыхнул гром и сверкнула молния. Прибежал развеселый сценарист и придумал, что доверие Жданова к Пушкарёвой – несколько необоснованно. А поэтому игра должна измениться – шеф должен влюбить в себя секретаршу!
Главный герой просто обхохотался от счастья… Проведя несколько безрезультатных дискуссий со сценаристом о целесообразности вносимых в пьесу изменений, он смирился и трагично закатив глаза приступил к исполнению замысла. Для большей правдоподобности сюжета главной героине было решено ничего не говорить, а просто своими действиями подтолкнуть её в правильном направлении.

2.
И началась новая игра – «богатый, почти женатый красавчик-шеф, влюблённый в свою некрасивую, условно преданную ему личную помощницу».
И вот эта игра была уже необычна. Необычна и ущербна. Это были балансировки на грани разумного.
Он пытался уместить в своем сознании нежность к чистоте по-человечески близкой ему помощницы – и проявившуюся стереотипную неприязнь к её внешности. Она пыталась уместить в своем сердце свою давнюю и так неожиданно подпитанную любовь – и ужасающее неприятие ситуации в целом.
Они были почти квиты.
Она любила – он нет.
Он уговаривал – она боялась.
Это был парадокс!
Это была игра, которая не могла продолжаться слишком долго, которой жизненно было необходимо дальнейшее развитие. И его снова подсказал старый знакомый сценарист. Как уже стало традицией, осмотрев эту требующую разрешения диспозицию в целом, и определив со своей колокольни абсолютно неправильные причины её возникновения, он вывел из всего этого совершенно потрясающее следствие.
Всё просто! Нужна постельная сцена!
Жаль, его не слышала главная героиня – она была бы в восторге от того, что правила ИХ игры со всей скрупулезностью прописывает какой-то чужой дядька.
Впрочем, ЭТО случилось. Но скорее не за, а вопреки. И это было БОЛЕЕ ЧЕМ. И что-то действительно поменялось. Он увидел в ней обыкновенную женщину, а она в нём – обыкновенного мужчину. Не правда ли, очень важные открытия для стремящихся друг к другу, пусть и по разным пока причинам, людей?

В общем, все это вполне могло бы через некоторое время превратиться в какую-либо самую обычную игру типа: «богатый женатый красавчик-шеф – уволившаяся/уволенная никому уже не нужная секретарша», либо: «богатый женатый красавчик-шеф – некрасивая, но умная любовница-соратница», или ещё что-то вроде того… Но тут выстрелило ружьё. То самое. Замаскированное под письмо-инструкцию, придуманное шутником-сценаристом в горячечном приступе патологической потребности поиздеваться над просыпающейся совестью главного героя. Дабы не забывал он основной линии сюжета!
Естественно, героиня нашла это злосчастное письмо.
Естественно, герою было на него горячо наплевать.
Естественно, это всё было уже не важно. Это письмо не просто выстрелило, оно автоматной очередью выбило на отношениях наших героев новые правила очередной игры.

3.
«Богатый, склонный к разорению, почти женатый красавчик-шеф – влиятельная, умная, и очень гордая помощница». Кажется она была ещё и некрасива, но на это уже почти никто не обращал внимания. Кроме, пожалуй, предыдущего сценариста, но он к этому времени уже практически канул в лету.
Это была мучительная и изощрённая игра. Героиня прописала её до малейшего словечка, до самого лёгкого наклона головы. Не всё получалось, и возникало довольно много непредвиденных ею ситуаций.
Она пыталась вызвать у героя финансовую ревность – а будила настоящую.
Она пыталась игнорировать его – но каждый раз размякала от цепкой хватки повыше локтя.
Она разрезала его фотографию – и покрывалась мурашками при встрече.

Она любила – и отталкивала.
Он не любил – и гнался, сверкая пятками.
Эта игра была ещё большим парадоксом, чем предыдущая.

4.
А потом началась новая игра.
Самая короткая – она продлилась не более суток. Самых счастливых в жизни – для него. Самых изнуряющих – для неё.
И самая парадоксальная.
«Богатый, красивый, неженатый, влюбленный по уши мужчина – гордая, некрасивая, равнодушная женщина».
Да, он признался себе в том, что любит. Более того, он признался в том, что любит впервые в своей не такой уж и короткой жизни. И этот факт настолько окрылил его, что он отрыл в костюмерной самые розовые в мире очки, взмыл под самый купол, во всеуслышанье объявил там о сокращении основного состава труппы до двух человек и со всей своей любовной дури кинулся вниз – к ней…
Она отошла в сторонку.
Ему было больно.
Он ничего не понял.

5.
И тут бы всему и закончиться, подобные трагические завершения – не редкость в драматургии, но…
Но пьеса продолжалась.
Хотя её сценарий они писали уже по отдельности.
Она, закрыв глаза и ослепив сердце категорически вывела из него главного героя, смело и отчаянно подарив себе дальнюю дорогу и новую жизнь.
Он же искал её. Даже не столь её, сколь её любовь. Хоть в чем-то. Хоть в её звонке, хоть в другом малейшем её послании, в её честности, в её бескорыстности. Он верил ЕЙ, и эта вера была нужна ему, как воздух. Он вырисовывал буковки своей чуткой истории со всей старательностью, со всем пылом. Это было красиво, наивно, и немного трагично. И он верил. Верил…
Ему, конечно, мешали. Подсовывали не пишущие ручки, подкидывали разные дурацкие идеи, пришептывали на ушко, но он не поддавался. Его добила она сама – как часто это бывает – нечаянно и неожиданно.

6.
Игра снова видоизменилась.
Он, так и не сумевший ни умереть, ни побороть свои чувства к ней, вытащил из архива старый, запылившийся сценарий, открыл наугад и апатично вплелся выцветшей ниткой в знакомый размеренный слог. Это было не сложно – этот сюжет он знал наизусть. Правда то, что когда-то казалось правильным и ярким, теперь вызывало скуку и внутреннее отторжение. В итоге, вместо того, чтобы с головой нырнуть в перипетии разворачивающегося на сцене действа, он принужденно вышел из-за кулис, прошелся несколько раз туда-сюда, неловко обошел красивую кровать с балдахином и в нарочито небрежной позе остановился у самой крайней колонны. Быть может, ещё втянется…
Она, точно также не сумевшая побороть свои чувства к нему, тоже отвернулась от настоящего. Но не в прошлое – как он, а в будущее. Там было интересно. Там была новая работа, синее море, первая настоящая подруга, внутреннее и внешнее преображение. Мечта любой золушки. И как в любой мечте её там ждал принц – новый герой – идеальный во всех отношениях. Милый, добрый, удобный и всё такое. Это было волшебно и неправдоподобно, но она справилась, честно достала новую, красивую, с яркой обложкой тетрадь и, сначала через силу, а потом и с удовольствием, каллиграфическим почерком вывела новую страницу своей жизни.

А потом она вернулась…

…И ничего не изменилось. Просто каждый из них лишний раз удостоверился в правильности выбранного пути.
Игра продолжилась.
Она случайно увидела его – с той, с другой, из прошлого… Нервно перелистнула очередную страницу, схватила карандаш и судорожно кинулась писать новые эпизоды, новые диалоги, новые любовные сцены. …Чем я хуже?…
Он случайно увидел её – с тем, с другим, из будущего… Не поверил, поехал – убедился. Вернулся к своей облюбованной ранее колонне и встал в еще более небрежную, чем раньше, позу. …Подумаешь…
Они наперегонки писали свои новые сценарии, изредка, когда случалось, подглядывая друг за другом, и делали вид, что свежи, бодры и счастливы! Правда она однажды чуть не захлебнулась отчаяньем, очнувшись под чужими губами и поняв, что это не ОН. Правда он моментально скисал, как только куражащиеся обстоятельства активировали его воспоминания.

И усиливалась горечь во рту, и холодели с каждым днём сердца, и костенели с каждым сном души.
Их пьесы постепенно затухали и всё больше грозили осесть потрёпанными листами в захороненном на складе старом столе, но…

7.
Но потом она вернулась ещё раз.
Только теперь по-настоящему.
Просто однажды ей позвонил самый главный режиссер и ненавязчиво убедил её хоть ненадолго вернуться в старый спектакль.
Она не хотела… Но ей не оставили выбора.

Он знал, что она придёт, и изо всех сил делал вид, что ему нет до этого никакого дела. Не отрываясь от колонны он поминутно менял опорную ногу, и прикрыв глаза насвистывал будничную песенку о жизни простых работников производства, мечтающих вернуться в президентское кресло.
Она знала, что он будет там; что кроме него там будет целый выводок агрессивных и недовольных персонажей и что он будет с ними. И она сделала всё возможное, чтобы ослепить и поразить эту стаю, чтобы не было у них больше никогда поводов для презрения.
Они были готовы.
Лёгкий совместный эпизод не повредит их заново пишущимся историям.
…Ведь так?

Но они кое-чего не знали.

Встреча произошла вполне предполагаемо, если не считать его странно блеснувших в тени колонны глаз; если не считать легкого головокружения, охватившего её при взгляде на знакомые декорации.
Ещё буквально несколько ожидаемых реплик и их пребывание на одной сцене можно было бы считать законченным, но тут снова вмешался режиссер.
«Дорогая, без вас этот спектакль загнётся. Останьтесь с нами до конца».
Она не хотела. Но ей снова не оставили выбора…
Впрочем, как и ему.

Нужно было срочно что-то придумывать.
Главная проблема была в том, что режиссер вообще-то ставил спектакль совсем не про любовь, так что новый сценарист погряз в работе с совершенно другим сюжетным поворотом. Старому сценаристу, писавшему первые главы ИХ пьесы было отказано в праве голоса, а бывшие в курсе персонажи меньше всего были расположены помогать подхватывать оброненные когда-то линии главных героев.
Похоже, что больше никто не может им помочь!
Никто, кроме них самих…

Они переглянулись.
…Ну что же, сыграем в новую игру?

8.
Какой же она будет?

* * *
Она прошлась по сцене, вышла на середину, поглубже вдохнула.
Он выдохнул и бодро отошел от своей колонны.
- Поздравляю с назначением
- Благодарю, Андрей Палыч.

Это будет игра двух посторонних людей?

* * *
Она отыграла диалог с его невестой.
- У меня ничего не будет с Андреем… Палычем! Со своими чувствами я уже справилась, а у него их никогда не было.
Он ушел вглубь сцены и несколькими репликами обозначил своё отношение к происходящему.
- Катя другая, чужая какая-то. Приударять не собираюсь, хватит ее мучить.

Это будет игра двух бывших и уже успокоившихся любовников?

* * *
Проходя круг воцарения по сцене, она покосилась на красивую кровать с балдахином. Вынужденно понаблюдала за его невестой, целующую так часто снившиеся ей губы. Выразила жестокий игнор происходящему.
- Какая замечательная пара, хорошо, что они всё выяснили, правда, Катя?
- Я никогда не следила за их личной жизнью, мне хватает общественной.

Он, сводя воедино прицел и мушку, слушал сквозь толстые наушники болтовню своего, якобы ничего не знающего, знакомого, и методично обстреливая мишень, постепенно увеличивал точность попаданий.

Это будет игра двух людей, отчаянно пытающихся забыть прошлое?

* * *
Он продолжал слушать откровения своего юного друга о том, что здесь конечно весело, но вечер с любимой женщиной – это совсем другое, – и, кажется, начинал ему немного завидовать. Он смотрел на расстроенное лицо переживающего парня и верил, что тот действительно хочет ТУДА, что тот действительно ДОЛЖЕН быть там!
…Хорошо…
Пуля прилетела в самый центр мишени.
- Ну так поехали, если должен. Я тебе помогу.
…Хорошо, что никто даже не может себе представить…

Она ускользала от настойчивого града вопросов о том, что же все-таки произошло несколько месяцев назад, и криво улыбаясь, выслушивала самые нелепые предположения по этому поводу.
С каменным лицом приобщалась к истории о том, что как раз незадолго до того, как она исчезла, Жданов точно в кого-то крепко влюбился, и именно поэтому они с Кирой отменили свадьбу.
И уже совсем равнодушно спрашивала:
- А сейчас у них всё наладилось?
Её уверяли, что так оно и есть и принимались перетирать подтверждающий это сегодняшний поцелуй. Она не стучала по столу кулаком, но и не присоединялась к горячему обсуждению.
Просто сжимала застывающие губы, и прятала почерневшие глаза.
…Хорошо, что никто даже не может себе представить…

Так что же это будет за игра?

9.
Она была уверена, что знает – чем закончится эта пьеса, что как только закончится сезон – она уйдет. Она стояла в центре.
Он не был ни в чем уверен. Его кидало по сторонам. Как будто он был прицеплен к верёвке, закреплённой под потолком. Оттолкнулся от колонны и полетел. Долетел до другого края – и снова оттолкнулся. Он делал вид, что не знает, чего хочет. Улыбался всем, приветливо махал рукой. Случайно подлетел к ней… Ну совершенно случайно!
- Я Фёдора подвозил!
Не поверила…
К черту!
- Кать, вообще-то я приехал поговорить с тобой. С вами…
И как будто всё переместилось назад.

Вы помните, на чём они когда-то остановились?
«Богатый, красивый, неженатый, влюбленный по уши мужчина – гордая, некрасивая, равнодушная женщина».
Всё то же самое, только женщина теперь была красива, а мужчина – вроде бы при невесте.
А всё остальное?
Да кажется то же самое… И он – богат, красив, влюблён… И она – горда и неприступна…
Но смогут ли они продолжить играть по ТОМУ сценарию?

Они попробовали.

…Я должен всё объяснить!
………………………………… В компании всё будет хорошо, я об этом позабочусь!
…Ну неужели ты никогда…
…………………………………Я простила вас. Я простила ТЕБЯ!
…Я люблю тебя.
………………………………… А вы ничуть не изменились…
…Наоборот…
…Наоборот!
…С тех самых пор…
…Никто кроме тебя!
………………………………… Мне пора…

Какой знакомый до боли диалог.
Какой знакомый до слёз исход… – Телефонный звонок.
… Мы оба знаем, кто это звонит.
Отчаянное бегство. Жёлтое такси. Взгляд через стекло.
Какая знакомая мизансцена.
Небрежный разговор с дозвонившимся напоминанием о настоящем.
И всё…

И горькое понимание – ТАК нельзя!
Больше нельзя. Больше никто не верит. Больше никто не надеется.
…Я сам убил её любовь.
…Я знаю цену его словам.

* * *
Она в одиночестве репетирует свою неприступную роль.
Она должна забыть его.

Он достаёт из-за спины старый сценарий и отрешённо читает уже сотни раз прочитанные строки. Садится на холодный паркет у красивой кровати с балдахином.
Он должен забыть её.

Они больше не врут. Ни другим, ни себе.
Что толку…

* * *
Она рассчитывает каждый день предстоящих шести месяцев! Шаг туда, взгляд сюда. Твёрдые жесты, чёткие фразы – зрители будут довольны.

Он целует невесту, но, приоткрыв глаза – странно двигает бровями. Он представлял, что это ОНА? Он сам не ответит на этот вопрос…

Фотографии из космоса. Поверхность Луны. Или Марса.
Там, где нечем дышать.
Ты видишь рельеф.
Это горы? Или это кратеры, ямы? Выемка или пупырышка?
Если не знать где солнце – то и не ответить.

* * *
Он засыпает одетым, уронив голову на твёрдую старую тетрадь.
Она засыпает с безысходной уверенностью – она справится с этой ролью!

Репетиции закончены.

10.
Завтра премьера…
Начинается новый сезон.

Мечты и игрушки.

(к 177 серии)

Ну и о чем тут можно рассказывать, чем впечатляться?
Написать душещипательную, полную глубины и трагизма балладу о Викиных колготках? Или поучительную историю о женской дружбе?
Или на худой конец трактат о том, как добиться того, чтобы желаемое никогда не стало действительным? На примере Киры Юрьевны. Ничего и придумывать не надо, просто подробненько описать всё то, что она вытворяет и разбить по пунктам.
Нет, пожалуй, воздержусь…
Не имею желания писать о ком-то, кроме НИХ. Почему-то.

А ИХ – мало. И эмоций у меня поэтому – тоже мало… Сердце не успевает разогнаться всего за… сколько – 17, говорите?… секунд в конце серии. Так что пока одно сплошное ожидание.
Ожидание…
Затишье…
Напишу что ли об этом…

* * *
Было затишье.
Непонятное такое. То ли перед бурей – копящее силы, то ли просто и волноваться-то было нечему.
Оно, это затишье было похоже на небольшое горное озеро. Голубое-голубое – если издалека. Прозрачное-прозрачное – если глазами к поверхности… Глубокое-глубокое – если шагнуть… И не было у него названия. Оно просто было.
Это притихшее ледяное озеро было ИХ запрятанной от всех мечтой. Затаённой и далёкой. Она думала, что об этом озере знает только она; он – что не знает никто, кроме него…
Они бродили по разным берегам и не видели друг друга.

Вспоминали…

Как когда-то они мечтали о другом. О лесном. О тёплом и зелёном. В сосновом бору, с большим уютным домом на берегу.
О маленьком лесном озере…
И чтоб никого рядом.

Из её мечты сюда перекочевала груда игрушек, сразу же оккупировавших специально придуманное для них большое кресло у окна; а ещё строгие мужские очки в тёмной оправе – на столе, и фотография рядом – фата и смокинг, нежность и улыбки.

Из его мечты – огромная кровать, камин возле кресла с игрушками; присоседившиеся к мужским строгим – смешные круглые; и старое серенькое пальтишко на вешалке у входа.

Неужели у них когда-то были такие наивные мечты?
И это всё на фоне непримиримой реальности?
Несчастные фантазёры…

То озеро не стало реальным. И дом на берегу тоже. Потому что они хотели этого не вместе, а в порядке строгой очереди. Раз-бревнышко – от неё, два-бревнышко – от него…
Почти никогда вместе…

И ничего не получилось.
Потому что так не бывает – чтоб никого рядом…
Потому что так не бывает – чтобы мечтать по очереди.

И поэтому никто и никуда не воплотился.
Мечта умерла.

* * *
Дом сгорел, озеро высохло, пальтишко отправилось на свалку… Всё. Всё исчезло. Одни игрушки остались.
Они долго валялись на берегу оставшегося от ушедшей воды болота. Грязные, мокрые и никому не нужные. Свалявшиеся, разноцветные комочки в зарослях камыша.
Бывало, мимо них проходили люди. Кто-то тут же с ужасом отворачивался, вжимал голову в плечи и, не оглядываясь, убегал. Кто-то наоборот, останавливался, словно в гипнозе наклонялся к ним, даже брал в руки – но тоже только для того, чтобы разбить об их обманчивую мягкость свой остекленевший взгляд и, бросив обратно в грязь, уйти прочь.
Прочь.
Они притягивали и отталкивали.
Их боялись.

А ведь это были просто игрушки! Самые обыкновенные – из тех, что дарят детям и юным подружкам. Из тех, с которыми играют, ставят на полочку, находят через несколько лет под кроватью. Нет, конечно, бывает, что даже самые безобидные из них роняют на землю, оставляют потерянными на асфальте, забывают под лавочкой у песочницы. Всякое бывает – случайное и специальное. Бывает.

И что же происходит с этими игрушками потом?
Если их сразу же не поднимут, не выстирают и не полюбят от всего этого ещё больше, они так и останутся навсегда блеклым укором в какой-нибудь канаве, пока не растащатся по ворсинкам муравьями. И всё… И вот так вот всё грустно… Хотя возможно и у игрушек есть свой рай.

А с этими вообще всё было очень сложно. После тёплого кресла – в пакет и россыпью в болото… Кому же понравится. Сначала они украдкой плакали и тосковали – им казалось, что это всё нечестно. А потом смиренно и безнадежно затихли. Размякли, отупели и приготовились умирать.

Но это была не их судьба…
Их спасли.
Кажется, они могли ещё пригодиться...

Болото сменилось на ледяную воду, шелестящий камыш – на далёкие каменные берега, останки сгоревшего дома – на два, бродящих по разным сторонам озера, размытых силуэта.

* * *
Два силуэта…

Вскинулась, дёрнулась, обернулась на всплеск воды – она здесь не одна? Увидела их. Прижала руку к заколотившемуся сердцу, поёжилась от воспоминаний. Подманила ладошкой по воде пушистых малышей – забрать, высушить, спрятать от чужих глаз…
И что дальше? Запомнить или забыть? Оставить или вернуть?
Решила…
Посадила в лодочку, легонько оттолкнула – плывите. Если он там – поймает и спасёт. А нет – разобьетесь о скалы.
Зажмурилась, отвернулась, ушла…

Вскинулся, дёрнулся, обернулся на всплеск воды – он здесь не один? Увидел лодочку, поймал, взял в руки – это от неё! Но, испугавшись, сыграл спектакль для невидимых, но обо всем догадывающихся зрителей: поставил игрушки у камня, как будто ему всё равно.
Встал, отвернулся, ушел…

Страшно им.
Глупые они.
Бедные они.

Обычная вечерняя волна смыла лодчонку в озеро.
Ветер подхватил покатившийся вдоль берега звук - и подбросил его вверх - поиграть.
Вскинулись, дёрнулись, обернулись на всплеск воды…

С чего бы это вдруг?
Зачем?
Зачем – если отпустила?
Зачем – если бросил на берегу?

Себя не обмануть…

Чтобы понять – они оба здесь. И пусть по разные стороны, и пусть нет моста, и пусть не вместе.
И пусть они не видят друг друга, но ведь какое счастье подойти с обеих сторон к воде, прикоснуться одновременно пальцами к идеально ровной поверхности и пустить по ней чуткие и слегка растерянные круги. И знать – где-то там, на середине озера, они встретятся и пересекутся, и запляшет по воде разбившаяся рябь, и качнет маленькую, уплывшую ото всех лодочку. Разве это не счастье?

Вот только бы понять!
Подбежать к самому краю и прищурившись всмотреться в размытую даль…
Подавить желание броситься в ледяную воду – и будь что будет!

Ничего.
Не видно…
Ничего не будет?

Она здесь одна?
Он один?
Не здесь?… не рядом?… не вдвоём?…
Не видно.

Но как же хочется узнать!
Как хочется!
Узнать…

Забыть.

(к 180 серии)

Он куда-то ехал в машине. По делу, конечно. У него последнее время было много дел. Потому что они не давали сидеть на одном месте, не позволяли окончательно сойти с ума. Потому что как только у него выдавалась свободная минутка, ему не приходилось выдумывать, чем бы её занять – память и сердце высасывали эту минутку до дна – а ему это не нравилось. Он не хотел существовать, он хотел жить. И если раньше его забитое и запрятанное сердце устраивал вариант жизни «хоть как-то», то сейчас оно, высвобожденное ЕЁ появлением – стенало и требовало полноценного счастья.
Глупое, глупое сердце. Она-то появилась… Вот только она ли это была? Та ли, которая его любила?
Андрей вспомнил свои ощущения, когда давно, разуверившись в её любви, он бросился бежать – от неё, от чувств, от боли. Это было похоже на разматываемый с силой клубок. С каждым шагом натяжение с прошлым становилось всё сильнее и всё глуше. Тело наливалось немеющей тяжестью, а тихий голос разума с надеждой пришептывал – ещё усилие и нить порвётся!
Не порвалась…
Её появление подставило ему грациозную подножку, пружина освободилась и его отнесло назад. Легко и безапелляционно! Как будто там и было. Он как всегда не сразу понял, что случилось. Вечный балбес… Просто в какой-то момент почувствовал – натяжение исчезло. Движения стали легки, а среда обитания поменяла коэффициент плотности – исчезло ощущение бега в воде. Только как когда-то раньше он никак не мог определить – он сейчас летел или падал? Никаких ориентиров, лишь ощущение свободного полёта и ухающее сердце.
Пойди, разбери сейчас этот разбросанный под ногами ворох – отпустил он его или запутал ещё туже. Ну уж нет, копаться в этом!? Ни за что… Лучше тихонько стоять посреди этого бесчинства и не дёргаться. А то дёргались уже. Знаем.
Хотя… Стоять и ждать, пока этот клубок смотается до исходного положения? Тоже как-то грустновато. Да что там – просто страшно! Потому что ни капли не сомневаясь в том, что нужно ему, он был практически уверен в том, что это его желание – одиноко и не востребовано. Она ясно дала ему понять – он ей больше не нужен. Ведь так?
А это было невыносимо.
И он принял решение – он уедет. Далеко и надолго. Ото всех. Быть может, вдали ему удастся найти ответ – как жить дальше…

Он не знал, что именно в этот момент она сидела за столом, нервно поглаживала край лежащего перед ней дневника и с горькой усмешкой отдавалась на волю своих вновь закрутившихся чувств. Уже давно – никакого лукавства. Уже давно – тихое смирение и только постоянные болезненные самоуговоры – не смотри, не лови, не мечтай. Ведь его поведение ясно даёт понять – она ему не нужна. Выброшенные в мусор игрушки были достаточно красноречивым доказательством.
Да ещё эта его поездка… Опять она обманула саму себя. Думала что всё, обуздалась. Думала, что смогла отпустить, смогла примириться. Наивная. Его близкое присутствие расслабило её. Легко порхать бабочкой по коридорам, зная, что он ходит где-то рядом. Легко не обратить внимания на его странный взгляд, деловым тоном продолжив собрание – чтобы потом, в одиночестве, вызвать в памяти эти пронизывающие насквозь глаза – и помечтать о невозможном, убеждая себя, что это только минутная слабость и скоро всё пройдёт.
Легко…
Зато как тяжело вдруг услышать его слова – он уезжает на месяц. На целый месяц! На долгий месяц… Не сдержалась, открылась, споткнулась. Налетела на всё тот же странный взгляд – что за ним? Спохватилась – не смотри, не лови, не мечтай. Он уезжает… Далеко и надолго. Но быть может пока он вдали, она сможет найти ответ – как же ей дальше жить. Может быть…

Как странно она посмотрела на него, когда услышала о его командировке. Словно скинула с себя свою обновлённую «лягушечью шкурку» и обернулась той маленькой девочкой, которая его любила, которую любил он. Словно в одно мгновение смотались в тугой клубок ослабленные ранее нити и свелись до минимума, дёрнули их друг к другу с такой силой, что под стать было сорваться с места и слиться с ней в одно целое – без малейшего зазора, до сдавленного крика. Мгновение… И снова – сухой голос, снова – бизнес-леди, снова – гордо поднятая головка.
Ему показалось… Наверняка.
Быть может даже хорошо, что сейчас она – такая. Чужая, не его. Хорошо. От такой ему будет легче освободиться. Вот только что делать с той, с другой, с ЕГО Катенькой? Той, которая до сих пор бередит его сердце и в которую влюблена его память.

Память – заноза. Память – мучительница. Память – спасательный круг…

* * *
…Катя, Катенька… Маленькая моя… Девочка моя. Что же я с тобой сделал… Что же я сделал с нами…

- Послушайте меня. Я не собираюсь отменять свадьбу! Но..
- Нет?
- Кать…
- Прекрасно! Тогда зачем эта встреча, этот разговор и вообще?

Уводящая от его полыхающего, настойчивого взгляда свои глаза – чтобы не дать растопить своё решение…
В безысходных попытках убежать от самой себя, отворачивающаяся к окну – лишь бы не увидел он её отчаянного желания остаться. Такая беззащитная перед ним, такая слабая, такая сильная.
Слабая, потому что любила до беспамятства, до преступления границы, очерченной воспитанием.
Сильная, потому что готова была вернуться за эту границу – туда, где всё честно, но там, где нет любви.
Слабая, потому что уже отступив шаг назад, снова бежала на его зовущий и заклинающий не уходить голос.
Сильнее его, потому что готова была идти до конца – если позовет. И слабее поэтому тоже.

- Катя, посмотрите на меня. Посмотрите…
- Не надо…
- Я прошу вас, посмотрите на меня!

Как же он убеждал её тогда! Как настойчиво уговаривал! От шепота до крика. От обвинений до мольбы. Так тяжело начинал этот разговор – ведь сам не знал, чего хочет. Одно только – это нужно для дела. Господи, для дела…
А ведь уже тогда хотел её – больше всех на свете – до полного неконтакта со всем остальным миром. Ведь уже тогда она была ему нужна больше, чем кто бы то ни было.
И он сам не знал, кому больше врал – ей или себе…

- Кать, приготовления к свадьбе позволят нам выиграть время. А потом я поговорю с Кирой! Она всё поймет!
- Жестоко это. Это слишком жестоко – так нельзя!
- Я вынужден быть жестоким, Катя…
- Не-ет..
- Мне даже думать об этом невыносимо, но я не могу по другому поступить!
- Так нельзя с людьми поступать! Нельзя! Это жестоко!… Так нельзя с ней!!!
- Я с вами поступаю жестоко, Катя!!! Но… Кира умная женщина – она всё поймёт. Я не могу вас потерять, Кать…

Она вывела тогда его из себя. Он же знал, черт возьми, что она любит его! Он – нет, ну конечно нет, не любит её, а она его – да! Так почему почти все ТЕ их разговоры начинались с её «ухода» от него? Почему почти каждый раз она не кидалась ему на шею, а тихо просила отвезти её домой?
Почему он уговаривал её, кричал в лицо и стискивал упрямые ручонки! И почему она вырывалась?!

- Черт… Это какое-то сумасшествие…
- Кать… Кать… Кать, вы с ума сошли… Катя, что вы делаете?

И почему он всегда срывался в пропасть…

- Катя, подождите! Я не могу без вас, вы слышите – нет?! … Я не могу без вас…
- Я не могу без вас, Андрей Палыч…

Почему с ней каждый раз было вот так! От натужного «не могу» – через невнятные, сбивчивые слова – и к помутнению, к мурашкам. К готовности взорваться, к желанию вытрясти из неё всё её упрямство, всю её гордость – задушить в тисках своего помешательства. Прочитав едва заметное отчаянное согласие на её неожиданно кротких, приоткрывшихся губах – к захлёстывающей нутро волне – хочу! А потом ладонями – лицо, и тонкую шею, и нежный пушистый затылок – к себе. И задохнуться вместе…
А после всегда пробуждение – Жданов, да что же ты творишь?
И каждый раз, глядя ей, уходящей, вслед – ладонь в стальной кулак, улыбку – в беззвучный стон. Подлец! И ненавидеть себя, слушая подвывающую в груди тупую боль. И вспоминать, перемалывать…

- … если два человека любят друг друга, то… им незачем скрывать свои чувства…
- …я подожду, я обещаю – я подожду…

Жданов, что же ты наделал…
Где теперь его девочка… Где теперь его Катенька…
Нет никаких шансов – она слишком изменилась…

* * *
Андрей.. Всё тот же баловень судьбы и жених Киры Юрьевны.
Немного серьёзней, чем раньше, немного задумчивей, но в целом – всё тот же.
И нет никаких шансов – если только с размаху на новый кинжал.
Но нет, больше никогда… Никогда. И это – это тоже скоро исчезнет.
Вот только заставить бы память молчать. Вот только забыть бы, какой он был – когда вдвоём, когда наедине… Вот только забыть бы, какая она была сама.

Убегающая от пламени в глазах, но попадающая на жар голоса. Вздрагивающая от горячести прикосновения..
…Неужели поймал? Поймал, Катюш? Он поймал тебя?…
Закрывающая глаза, отсекающая слух, отбивающаяся от рук – НЕТ!
…Ну как же нет, Кать… Если да…
Это сеть, это пучина, со всех сторон ОН – проникающий светом сквозь радужную оболочку, проскальзываемый кипучим шепотом прямо в мозг, растекающийся лавой по её сомнениям и схватывающий железным, раскалённым желанием. Кружащий голову опаляющим лёгкие запахом, прорывающийся сквозь губы выжигающим всё шквалом. Он…
И снова она… Подхватываемая потоком его одержимости, тянущаяся подтаявшей свечой, неумело подставляющаяся для поцелуев. Легким сдающимся выдохом превращающая его запал во всё пожирающий огонь.

Как горячо…

* * *
Молчи, память, нам нужно это забыть…
Нам нужно учиться жить дальше.
Друг без друга, возможно с кем-то другим. Хотя бы попробовать. А ты только мешаешь, в каждую освободившуюся минуту подкидывая новую порцию сладко-горьких воспоминаний. Только натягиваешь снова до предела связывающие нас нити – но не рвёшь, а только душишь ими, еле сдерживаемая холодным разумом.
Отстань…
Не тревожь, не смущай, не буди.
Молчи, память, молчи…

Цветы.

(к 182 серии)

Беседка из стекла среди сугробов белых.
В кругу узоров злых – чудесный зимний сад.
Пришедшие из снов, не знающих преград
Людских; предел мечтаний смелых –
На зависть снегу – чистые, невинные цветы,
Взращенные неловкими руками,
Согретые украдкою дыханьем.
И о которых знают лишь они одни…

* * *
Они родились зимой – лупоглазыми трогательными бутончиками, что однажды закачались в сантиметре от обжигающе морозных наледей на окнах.
Их жизнь началась…
…С лёгкого аромата, слетающего с устьиц осторожно приоткрывшихся лепестков.
…Со стекающей из щелей, закаляющей стебли, дымке холодного пара.
…И с нарисованного солнышка на фоне узорных мистерий…

Дождаться бы весны. А там и лето, и желанья, и мечты!

Нет, не суждено.

Вдруг проглянул сквозь тающий уже покров – звериный обезличенный оскал…
…………Сжевать, все соки выпить, обглодать!
И дёрнулась ласкающая цвет ладонь, и замерла… За что?!
…………Сорвать, сломать, измять!
Взбешённой взвыл, израненною вьюгой – нытик-ветер…
…………Всё разбить, снегами занести!
Простреленное ложью тело вскинулось дугой… Как больно!
…………Затоптать!
И заломились горечью…
Заполыхали яростью…
Заиндевели ревностью…
И закачались пьяностью…
Цветы…

Потекли росинки влажными полозьями по шелковым щербинкам опадающих листков. Сжались до сухого хруста кончики скукоженных цветков. Затрещали скованные изморозью стебли.
Но…
Чудо-чудное…
Выжили…
Не иначе – волшебство…

Как только приходила боль и разбивала ограждающие от стужи стёкла, тепличные недотроги превращались в подснежники.
Как только запускался огонь по не ожившему ещё весеннему лесу, первоцветы падали упругим букетом завезённых голландцев-красавцев в раскинутые руки и трепетали под нечаянно прижатой к ним щекой.
Когда швыряли их бутонами вниз в мусорное ведро – они всплывали пугливым и обидчивым лотосом – в глуши дальневосточных озёр.
Окунающиеся в посолоневшую воду под ударами весла – просачивались среди муравы нежными незабудками.

Не вяли, не сохли, не ломались.
Жили! Несмотря ни на что.

Их цветы…
Огромное ромашковое поле.
Городская незатейливая клумба.
Брошенная из-за спины на стол лилия.
Плавающие россыпью в пруду кувшинки.
Охапка метровых строгих роз с колючими шипами.
Красивая рассада в затерянном где-то среди аллей Зимнем саду.
Их любовь…

Даже страшно… Когда они поймут – ЧТО они так методично убивали – им станет страшно…
Страшно, как матери, склонившейся над новорождённым и вспомнившей, как вполне законно и оправданно она хотела убить его несколькими месяцами ранее.

Ничего… Лишь бы они сами себя простили…
Им много ещё чего предстоит...

Какая такая Надя? Какая такая новая любовь?

(к 184 серии)

Ок, убедили вы меня вчера присмотреться к этой Наденьке. Ну что… Надя как Надя, симпатичная. Очень даже, на мой взгляд. Черненькая такая, маленькая, подсушенная слегка. Соглашусь, пожалуй, с Малиновским – изюм.ительная женщина! С поведением вот только некоторые нелады. Такое ощущение, что Жданов эту изюминку привез не с деловой поездки по Украине, а с выставки последних достижений из Японии.

Странная она какая-то. И особо плохого ничего не могу сказать, и всё равно. Как повернется, как головкой дёрнет, так и замираю в ожидании скрипа шарниров. Ротик откроет – затыкаю уши в ожидании металлического скрежета. Барби коллекционная.

А Жданов, похоже в детстве в куклы не наигрался. Хотя он, наверное, больше с машинками играл? А сейчас значит, отрывается по полной: водит её за ручку по Зималетто, под спинку поддерживает, платьюшки передевает. «Ма-мма, па-ппа, Зи-ма-ле-тто». А у неё кнопка на пузе есть? А давайте её разденем и проверим? Кстати, насчет производственного стриптиза: может она там на складе не так просто раздевалась? Может она батарейки себе меняла? А наглаживание ручек у Палыча в кабинете – это такой идентификационный ритуал – дескать вот, Надюшка, кто тут тебе программу задаёт. Пальчик на пальчик, Жданчик на Ткачик – ключ к доступу. Раз поворот ладонью, два поворот ладонью, три поворот ладонью – программа влюблённой женщины, инсталлированная ещё в Киеве, активирована. Процессор трещит, манипуляторы подрагивают, индикаторы сверкают. Бедная Наденька…

Роботы-роботы… Где-то такое уже было… Ах да! Помнится, Кирюшка одно время полюбливала играть то в маленького робота, то в маленького радарчика. Это, видимо, Жданов так на женщин действует. Некоторое время общения с ним – и всё: глазки по блюдцу, ручки по метру (чтоб ловить лучше было), «заяц-волк», «заяц-волк»… И даже не пытайся сбежать. Отлепить поможет только кувалда и то не ясно – сразу прибьет или только раззадорит…

Но с Воропаевой-то всё давно ясно, у неё уже давно глаза квадратные, а часть мозга, отвечающая за Жданова – сплющена. А вот в качестве чего была завезена эта механизированная штучка? В качестве делового партнера или больше всё-таки катализатора для внутризималетошных перипетий? Ясно, что и там и там собака порылась, но вот где яма больше – тот ещё вопрос.

Но, как бы там не было, Наденька меня мало тронула. Миша у меня больше чувств вызывал – и положительных, и отрицательных. Там я верила, что Катька действительно выстругивает из этого улыбчивого Буратины клинышек – чтоб Жданова выбить. А этот… Крендель командировочный… Приехал, ёшкин кот, купечик из поездки – а вот он какой я! А вот я какую балалайку привёз! А поревнуйте меня, пожалуйста! А давайте я для вас спляшу!

Да только он тоже, не меньше «своей» Наденьки, странный какой-то. Отрепетированный донельзя, вылизанный и притоптанный. Ручка, ножка, глазки, жесты… Демонстрационная версия. С недоработанный интерфейсом. Если б не видела Антипенко нигде, кроме этих сцен с Надей, подумала бы, что он совсем никудышный актёр. А так – всё ясно… Кто так плохо играет и почему. Эх, Жданчик, не видать тебе зачёта по актёрскому мастерству. Это охочий до новых открытий женсостав Зималетто ты ещё можешь обмануть, да Катьку полуобморочную… А мне остается только спеть хвалебную песнь для Антипенко – спасибо, родной, за то, что очередной раз не дал мне засомневаться – где Жданов, с кем, кого и почему…

И вообще, после последних двух серий мне так и хочется сказать что-то типа «да он просто гениален!», кинуться к запылившимся было чепчикам, и с писком снова покидать их вверх. Но не буду, пожалуй, сильно громко кричать, тем паче, что начитавшись некоторых ваших отзывов в ОС, я что-то засомневалась в объективности своей оценки происходящего в сериале (и только отойдя в сторонку, тихонько пробурчу: ну неужели не все видят, КАК Жданов смотрит на Пушкареву, а как – на Ткачук…)

Нелле, кстати, тоже персональное спасибо. Не представляю, как ей удаётся почти не меняя выражения лица в одно мгновение превращаться из бизнес-леди в маленькую Андрюшкину девочку, а потом обратно… Пересматривала специально по этому поводу вчерашнюю серию – так и не поняла. Вот это, между прочим, то самое, что я боялась, что её Катька растеряет в этих своих битвах с самой собой – свою детскую предельную распахнутость.

Не-ет… Не растеряла. Только запрятала поглубже. И я уже предвкушаю, как совсем скоро Андрей подойдёт к ней, возьмёт осторожно её ручки, поцелует ладошки, переплетёт – свои красивые с её детскими – пальцы… И хоть десять париков на ней будет, хоть декольте до пупа, хоть профессионально накрашенное лицо, а всё равно это будет ТА Катька. Наша Катька. Андрюхина Катька. Маленькая, трогательная и доверчивая. Одно только будет отличие от прежней – она будет с солнышком в руках!

Жемчужины.

(к 186 серии)

Как долго они собирали, каждый на свою нитку – свои чувства, свои воспоминания, выхваченные из узкого угла обзора куски происходящего. Которые валялись на полу, скатившиеся из самых разных мест.

Какие-то бусины, мелкие и однотипные, были чередой наступающих дней, подминающих под себя въедливой, так и не укрощённой тоской и не дающей расслабиться суетой рабочих будней. Некоторые, большие и яркие, вскакивали на нить вихрем пересекающихся событий – украсить вновь сплетаемые ожерелья, освежить их, вдохнуть новый глоток жизни. А некоторые… некоторые… самые тяжелые, самые красивые, самые драгоценные – это были настоящие жемчужины, родившиеся когда в их сложенных вместе четырёх ладошках, выбитые оттуда хлёстким и жестоким ударом, выскочившие звонкими лунными дорожками и покатившиеся перламутровой россыпью меж разорванных нитей.

Их жемчужины. Так не вписывающиеся в новую канву жизни. Так утяжеляющие её предполагаемую лёгкость. Но никуда от них, никуда… И пусть сначала слепые руки, шурша по гладко-круглым пластиковым шарикам, каждый раз вздрагивали от прикосновения к холодным и идеально ложащимися щербинками в ладошку камушкам. Пусть сначала сжимали их до спазмов, а потом отбрасывали так далеко, насколько могли – не видя, что со всех сторон стены и чем сильнее бросок, тем насмешливей болючий рикошет. Пускай... Потом они всё равно поняли – для сердца дешевле поднять эти кусочки перламутровой боли и не выбросить, а быстро-быстро нанизать на выстраиваемую основу, обрамить сначала мелкими, а потом затмить крупными кругляшами, задавить лунные переливы ослепляющей яркостью – чтобы не мог пробиться взгляд через блистательные путы. Навесить окрест неугомонные и скачущие – чтоб перебить мелкую горькую дрожь.
Они их приняли с одной только надеждой – когда-нибудь всё-таки забыть! Уж если не выбросить, то хотя бы спрятать подальше, чтобы не мешали! Загнать в самый дальний край, на самое дно шкатулки – туда, куда никогда не доходит рука.

* * *
Дождаться ночи, достать, перебрать, словно четки. Закрыть глаза – как будто бы ничего не видно. Провести пальцами – как будто ненароком задев. Остановится на соседней бусине – как будто между прочим почувствовать близкую томящую прохладу, увидеть боковым зрением, выхватить шестым чувством…
И, откинув сомнения, крепко сжать в кулаке – люблю!

Проснуться ни свет, ни заря, вдохнуть поглубже и окунуться с головой в водоворот событий, закружиться, наловить новых бусин, зачерпнуть мелкий бисер – засыпать ноющую тяжесть. Споткнуться о новое, большое, цветное – наклониться и поднять – вот этим я буду жить, вот этим я буду сверкать! И увидеть случайно отраженного через сотни зеркал близнеца – далёкого, такого же яркого, такого же ненатурального – в его руках…
И отбросить робкие подступы непонятной надежды – тебя не любят…

Позволить себе на минутку расслабиться, опрокинуть на кровать свою шкатулку, просыпать содержимое, ни на секунду не запутавшись выхватить из сотен, тысяч, миллионов то единственное – своё. Прижать его бережно к груди – а что, потихоньку любить не так уж страшно. Безответно? Пусть… Ну и пусть! И к этому привыкаешь…

* * *
Заметавшись в хлопотах, подступая с разных сторон к одному триумфу, заблудиться вдруг в тянущих во все стороны лабиринтах. Замереть, спугнуть мурашки, обняв себя за плечи, обернуться на промелькнувший, призрачный образ – и побежать, чего-то испугавшись, напролом.
И столкнуться… Столкнуться!

Вот так вот встретиться с ним. По настоящему встретиться! Без масок и без предварительной записи.
Два одиночества.
У одной за спиной толпа подруг, друзей и восхищенных почитателей. У другого – старая невеста, новая подруга, верный друг.
Два самых настоящих, самых беспросветных в мире одиночества…
- Прости.
- Прости…те.
И пусть не ищут они за спинами маски, и не листают нервно путеводитель – некогда уже! Да и ни к чему.

* * *
Ну скользни же по нему своим оленьим взглядом – от лучащейся радужки к взметнувшимся бровям. Проведи по контуру знакомых губ, приласкай глазами гладко выбритую щёку…

А ты – отрази ей всё обратно!
Взлети, сердечком заскулив, к широким от волнения зрачкам, вспорхни к изогнутым бровям, пройдись по мягким и дрожащим перепуганным губам, по лёгкому пушку у приоткрытой линии волос, по шее – там, где так любил блуждать и прятаться лицом. Где бьется жилка… И не утерпи – споткнись и поскользнись на гладкой и бесстыдно голой коже, сетью растянись, прожги и жадно обними… Глазами! Всё – глазами…
Такой невинный, и такой блаженный акт любви…

И всё как будто между прочим, между делом. Всё это только между делом. Она старательно боялась… Он вдохновенно много говорил.
- Удачи!…Я в вас верю!
…Верит?
Да. Сейчас им не до игр, и не до битв.
...Какая б ни была ты мне, родная ли, чужая. Сейчас – моя, и рядом я! Упасть не бойся, я поймаю!
Очередное отраженье когда-то, против всех причин, оживших слов:
…В тебя я верю.
Их жемчужины. В той, в прошлой жизни, утонувшие в переплетеньях снов слепых людей и тонким эхом прилетевшие сквозь нынешний зеркальный мир теней.
…Тебя люблю… Ты слышишь? Я люблю тебя!

* * *
Оставить нечаянно приоткрытой ладонь – с таящимся в клетке из пальцев лунным светом. Не заметить такой же, протянутой навстречу. Не заметить, потому что взгляд лишь перед собой, глаза в глаза, не оторвать!
И не услышать легкий стук убегающих сквозь ослабленные пальцы живых бусин, летящих на пол и сплетающихся вместе.
Потому что сейчас – не до них…
Потому что сейчас – не до прошлого.
Потому что сейчас – забыть обо всём.
И, безмолвно договорившись жить СЕЙЧАС, списав огонь в глазах на отблеск приближающегося триумфа, помчаться вверх плечом к плечу – ничего больше не боясь, не плутая, не сомневаясь… Наслаждаясь потаённым счастьем – и пусть хотя бы так, но вместе всё равно.

* * *
Дойти до пика. Ей – раствориться в ярких всполохах победы. Ему – тихонько отступить назад.
Ей – на полшага вверх…
Ему – полшага вниз…
Он отошел. Он помнил – им не по пути.
Она растерянно, краснея, обернулась…
Жемчужины… Украдкой с двух сторон.. Собрать всё, до чего дотянется рука. Своё? Чужое? Незамеченный обмен. Бесчисленное множество частей одной не объяснившейся любви, рождённой в стиснутых ладонях, – всё собрать! И убежать… Прогнать из сердца жаркое мгновенье. И даже о подмене не узнать. По-прежнему тайком, в ночи, ласкать… свои-чужие… и до судорог в руке сжимать…
…Жемчужины.

Виденье… Это было лишь виденье.

* * *
Очнуться, часто задышать –
Не забываться, не мечтать!
Последний взгляд – прощай, каприз…
И, сложив крылья, ринуть вниз.
Туда, где ждёт его земля.
Где боли нет.
Где ночь – пуста.
Туда, где просто и легко.
Где он один…
Где нет её…

Очнуться, вспыхнуть, заморгать –
Не забываться, не мечтать!
Последний взгляд – прощай навек…
И с резким вдохом прыгнуть вверх.
Туда, где пухом – облака.
Где боли нет.
Где ночь – пуста.
Туда, где просто и легко.
Где лишь она…
И нет его…

Сбежать, попробовать уснуть,
Ослабив хватку, в ночь нырнуть.
И плыть, не закрывая глаз,
До дна. Убийственный экстаз.
И простота – в безволье рук.
И лёгкость – дрёмлющий паук.
И жизнь – лишь ожиданье сна.
Ведь он – один…
Она – одна…

Витражи.

(к 193 серии)

Можно пролететь по зарождению любви, как легким стрижом по голубому небу – быстро, легко и красиво. А можно начать этот путь с падения с высокой скалы, в сплошном тумане, разрывая мышцы выруливать в горизонтальный полёт. Долго-долго продираться сквозь этот кисель, взмах за взмахом всё больше отрекаясь от земной тверди. И взмыть наконец вверх, отпружинив от упругих облаков. Вверх, до самого космоса, до самого острого, самого пронзительного пика наслаждения.
И никто не скажет, какая любовь настоящей, сильнее… Та, которая с самого начала берёт правильный путь и постепенными, мягкими, нарастающими шагами окунает вас в томное блаженство. Или такая вот, неказистая и мятущаяся… Склеивающаяся в шедевр только после того, как разбила исходники о дно отчаянья.
Быть может просто разным людям нужен разный путь? Кто-то с самого рождения открыт для настоящих чувств и просто следует им всю жизнь. А кто-то сначала должен переломаться. Например, Жданов…

Да, ты должен был пройти именно такой путь. Ты ДОЛЖЕН был переломаться…
И всё таки… всю дорогу было жаль тебя…
Но всё-таки… как же сложно тебе было…
Ты мог бы тысячу раз развернуться и уйти, упасть в объятья прошлой жизни…
Хотя нет… В тот момент, когда нагрянули мученья – уже не мог. Уже тогда ты застрял. Сердцем, душой, телом, разумом. Увяз в Пушкарёвой. И все твои потуги вырваться лишь укутывали тебя ещё больше.
И ты стал словно слепой художник, однажды разбивший стеклянную поверхность своей реальности и снова и снова склеивающий её. До тех пор, пока не срастётся.

Да, стекло, витражи… Похоже…
Сначала ты жил в стеклянном модерновом коконе – в огранке из металла. Жил и не знал, не видел за этой белой мутноватостью хрупкий разноцветный Катин мирок. Мирок, в котором она поселила тебя. Который она растила из своих чувств к тебе. Из множества придуманных стёклышек.
Раз стёклышко – красивый…
Два стёклышко – добрый…
Три стёклышко – сильный…
И всё на единственно стойком каркасе – на твоей недостижимости.
А когда ты приоткрыл свой кокон и прикоснулся к этой сказке – ты оживил её. Ты влил в придуманного Катей героя жизнь, сделал его настоящим. И добавил ему множество новых деталей: нежный, близкий, родной… тот, кто никогда не предаст…

А потом, видимо, в какой-то момент, над вами пролетела фея… А может – ангел… А может это Катя стала для тебя волшебницей… Ты оживлял её мирок и не замечал, что твой кокон медленно, но неуклонно покрывается трещинами. Не замечал, что твой мир уже давно перетекает в Катину сказку. Не понимал, что эта история постепенно становится и твоей, со всеми атрибутами – принцессой и любовью до конца дней.
Нет.. ты не понимал… Ты был слишком озабочен царством и конями. И ты, Жданов, ТЫ разбил свою сказку! Своими «грязными мерзкими ручонками». Именно так! Именно грязными, и именно мерзкими. Вдребезги разбил!
И даже не сразу это заметил… Потерялся между придуманным, желаемым и реальным. Окончательно запутался в своих отражениях.

Пожалуй, судьба была справедлива, открыв тебе глаза именно в тот момент, когда досыпались последние кусочки твоей оживлённой сказки. Когда ты уже не в силах был ничего изменить. Это было честно. И это был уникальнейший момент.
Ты стоял, согнувшись пополам, хрипя и пытаясь вдохнуть хоть глоток, и заливал застывшим взглядом осколки у своих ног. Вдали растворялся силуэт принцессы, а высвобожденная любовь билась в конвульсиях.

Одно застывшее мгновение. Одна секунда, за которой было - НИЧТО. Натяжное и горькое безмолвие…
И с размаху, не глядя, наотмашь… Как был, в три погибели, так и вынырнул, так и вылетел, взорвался… Голыми руками – по своему модерновому кокону. Ногами – по стальному и такому гибкому вдруг каркасу. До боли, до крови… отчаянно и гулко – до перемешанных друг с другом осколков двух витражей.

А сгинуть так и не получилось. Значит что-то держит ещё, значит ещё кому-то нужен.
Но кому?
Чему?
Молчание…

Ты попытался собрать новый кокон из холодных белых… Не вышло – разбил ленивым пинком.

Выбрал тёплые разноцветные, приложил – срослись сами собой. Только с другой стороны – пустота и нет той, для кого оживил вашу сказку, ты в ней остался один…

Потом был долгий путь… Ты метался… Но всегда в конце концов приходил за ней, искал её. Раз за разом, и приводил сюда – смотри, я ЛЮБЛЮ тебя! Она молча смотрела и уходила… Ты разбивал – ведь ей не нравилось! Недолгий ступор. Растерянный взгляд по сторонам – быть может опять пособирать что-то новое? Гримаса уже даже не отвращения, а просто холодного равнодушия, и снова к своим сокровищам, собирать заново – и вроде тоже самое, но ещё красивее, ещё настоящее!
И опять за ней. Катюш, посмотри. ПОСМОТРИ! Я люблю тебя!!!

Катя, Катенька… Царевна-лягушка. Принцесса из твоей сказки. Не видящая в твоём витраже главного – правды, без которого все остальные стёклышки для неё – лишь бесцветные осколки.

Жданов. Андрей-царевич. Принц… Не видящий за своим витражом ещё один – точно такой же стеклышко в стёклышко повторяющий все узоры – её мир…

Слепые художники. Творящие одно и тоже по отдельности. Не видящие после очередной катастрофы, что осколков в два раза больше, чем должно быть…

Так что же у них было не так? Почему им снова и снова было нужно разбивать свои близнецы-творения?
Пока у них были надежды на что-то другое – это было ещё понятно, но последние разы – почему?!

Или всё-таки это не было одно и тоже? Это было не идеально? Может, действительно с каждым разом приходило что-то новое? А может, сам узор не менялся, а эти многократные подгонки шли ровно до той степени, пока даже самый сильный удар не смог бы разбить их? Наверное.. Да… А скорее – всё это вместе… Сначала – долгий путь к идеальности, потом – к укреплению.

Так, чтобы ни пятнышка…
Так, чтоб хоть землетрясение…
Так, чтобы вместе и навсегда…

И всё равно слепцы.
И немного жаль, что самое последнее стёклышко для Кати подаст её бывшая соперница…

Хотя и в этом есть своя закономерность… И пусть это стеклышко-доверие станет последним… Зато самое красивое, самое главное – свою любовь, они создали и сохранили – сами.
Несмотря ни на что…

За три серии до конца…

(к 197 серии)

Сегодня день откровений. Все открыты как никогда. Катя – для Женсовета, Коля – для Вики, Вика – для Саши, Саша – для мечт о президентстве, а Жданов – для всего белого света. Совсем на грани, бедный. Довела его Пушкарёва – дальше некуда.
И правильно он на неё наорал! И ей встрясочка, и нам удовольствие.

Вот. Наорал-наорал, да и пошел всем про всё рассказывать… Женсовету рассказал про то, как он испортил Михасику вечер, про маму Катину рассказал, про уговоры – молодец, ничего не утаил. Правильно, и с пролетариатом надо иногда по душам поговорить. Потом Кирюше всё рассказал, маменьке своей. И Катьке в письме тоже… По честному. Между делом так всё, незатейливо и без прикрас. Чего ж теперь…
«Да вот… Люблю Катеньку. Хочу быть с ней и только с ней, но она меня не простит, и поэтому я от вас всех уезжаю. Не поминайте лихом… Можете не ждать. Отрекаюсь от Зималетто и меняю фамилию».
Просто, как кружечка кофе поутру.

Может у него теперь просто появилась патологическая потребность убедить если уж не Пушкарёву, то как можно больше народа в том, что он действительно её любит? А то ведь раньше вроде и не скрывал уже особо, но и не размахивал на каждом шагу, а тут… К своей родне – пристаёт. К Катькиной – пристаёт. К мужикам, почти незнакомым, в ресторане пристаёт. Всех убедил в искренности своей любви! Один Малиновский на скептише остался – так по мордасам ему, по мордасам! Без лишних переживаний и заморочек. Не веришь, мараешь грязными словами Катенькино святое имя? Вон отсюда, пёс шелудивый! И не ругайте Жданчика, некогда ему было размышлять над Ромкиной сущностью, не было оттенков тогда в его голове – только двоичная система. Один – ноль. Да – нет. Черный – белый. Вкл – выкл. Ромка не попал – сам виноват, что момент не прочувствовал…
Вот и сегодня так. Просто, рублено и однозначно. И его уход из Зималетто (суть от Кати), это не «на нет и суда нет». Это – попытка сделать всё ПРАВИЛЬНО, не взирая на СВОИ чувства. Не копаясь в мелочах, не ища полумеры, раз и навсегда принять простое и честное в данной ситуации, на его взгляд, решение.
И я в восторге от такого Жданова.

А в противовес – Кирюша. Как всегда себе на уме – сложна и затейлива. Сегодня вообще умнее всех. Всю серию… От первой до последней секунды.

Сначала поучает Катеньку, опираясь на свой собственный бесценный опыт. «Любит другую? Надо терпеть!» Все женщины страны прилипли к экранам – познавать хитрые житейские мудрости из уст Киры Юрьевны Воропаевой… И сколько же тихой снисходительности было в её словах! Одна Пушкарева не заценила, и хрясь ей по мозгам скромным признанием о невыносимой докучливости того самого господина, по слухам влюбленного совершенно в третью. Кирюша стихла, а гордая Катенька ушла по своим делам. А ведь могла бы прислушаться, переставить несколько слагаемых и получить очень хороший совет…
«Пристаёт?! Надо терпеть!»

Но нет… Несгибаемая Пушкарёва идёт заниматься сбором вещей, а Кирюша – дальше… учить людей жить… Следующая жертва – Жданов. Кто бы сомневался. Попытки начались ещё в коридоре: «Андрей, скажи, когда ты перестанешь унижаться перед Пушкаревой?» Пингвин пытается объяснить, что такое лето… Я не знала, заплакать мне от этих слов или засмеяться… Но то, что творилось позже в Ждановском кабинете, заставило меня захлопать глазками и окончательно отнести-таки Воропаеву к категории больных людей, на которых вообще не обижаются, а только иногда жалеют…

Дрюсик, значит, папочки собирает, а эта важная мадам приходит и сообщает ему преприятнейшее известие:
«Мы с мамой посоветовались и решили – возглавить Зималетто должен ты!»
Лучше поздно, чем никогда? Я просто закашлялась в экстатическом восторге. Кирюша – благодетельница! Но Жданчик ничего так, удержался. Глянул, правда, так по-доброму на неё, примерно как она сама только что на Клочкову, крутящую на пальчике ключики – как на любимого дауна.
Кирюша этот взгляд заметила, но сути его не просекла. Сделала какие-то свои глубокомысленные выводы, вышла к доске и отрапортовала обо всех плюсах сего чрезвычайно выгодного для Андрюшки предложения. Ну кто бы устоял? Нет, ну вот и Жданчик польщен. Только вот ведь засада какая – он уезжает. Один. Савсэм адын!
Ах, можете даже не рассказывать, Андрей Палыч, Кирюша всё прекрасно понимает! «Просто тебе нужно понять – ты потерял Катю! И с этим нужно смириться!»
Я рыдаю от восхищения перед этой не сбиваемой с выбранного пути женщиной!
Она сегодня в ударе. Мать Тереза. Осталось прислонить Андрюшкину черну буйну голову к своей трепетной груди, утереть мальчику слёзки и, исключительно ради помощи ближнему, как уже когда-то было, горячо поцеловать его в мягкие губки.
Но Жданов, злыдень, всё испортил и глухо сообщил своей брошенной умняшке, что он уезжает пораньше исключительно для того, чтобы больше не видеть Катю.
На лице Кирюши – очередное затишье. Только губки немного задрожали, да глазки выпали в подпространство.
Ну вот куда ей свой умище девать? Ну куда!? Вот никому не нужен!!!

Впрочем, Клочкова ещё умнее Воропаевой. Всё выяснила, всё разрулила: Пушкарева налево – подальше, Жданов направо – в президентское кресло. И все счастливы!
Сашенька вот ещё объявился… Чумовой парнишка. Ещё умнее Клочковой. «Все увольняются, значит надо брать власть в свои руки!»
Столкнулись два гиганта:
– Та-ак, Клочко-ова! – Александр Юрьевич, а вы в курсе, что…? – Чта-а-а?! – …Жданов и Пушкарёва увольняются… – Ну есстессна! – А кто будет президентом? – Странный вопрос! Это уже решено! Президентом буду я!!!
Шурочка, забронируйте для них соседние палаты, пожалуйста. Им будет весело рядышком…

Ну и раз уж мы про ум и про Шурочку…
Вот Женсовет тоже – умнейшие женщины. Очень вовремя догадались, что они лезут не в своё дело и притихли в благородном молчании. И пусть весь мир подождёт… Пока Пушкарёвой снится Ткачук…

Ну и конечно, на фоне всего этого скопища вундеркиндов впереди планеты всей – Маргарита Рудольфовна! И это я серьезно, между прочим!
Сегодня я её наконец поняла – Остроумовой мои аплодисменты. Просто я раньше, по наивности, всё пыталась спроецировать на неё Павлушины качества, такие как сдержанность, интеллигентность и проницательность. Я просто забыла, что это сериал, помимо всего прочего, и про единство противоположностей. А сегодня, отринув все свои надуманные ожидания от действий этой потрясающей женщины, я сполна насладилась её образом, который наконец приобрёл для меня хотя бы некоторую целостность!
Бывают! Да, бывают такие люди. И сколько угодно! Просто ну вот никак я не желала увидеть именно такого человека рядом с Павлом и с Андреем. А теперь, не знаю, как у кого, а у меня как будто ещё одна мозаика сложилась и предо мной во всей красе предстала она – ужасная и великолепная!
Продолжаю настаивать, что Малиновский – её внебрачный сын. Правда, теперь уже не отрицаю, что и Андрюшка родной. Пусть… Ну не от Павла же он энергии набрался.
Так вот… Марго. Вся жизнь – театр. А она в нём главная актриса. Сомерсет Моэм какой-то… Придумщица – поскакушка.
Придумала себе заменить Кире мать, вырубила себе эту дорожку – и скачет по ней.
Не задумывалась никогда о том, что её сынишка уже давно большой дядька – так и умилялась на него издалека все последние годы «ну как такого можно не любить?»
И всё это – с бьющей через край энергией. И чтоб всем хорошо было!
И не со зла ведь, и не от легкомыслия – нет! Исключительно добра ради, со всей отзывчивостью повернутой в данную сторону головки. Видимо в семейной жизни ей головку-то Павлуша крутит, а вот что касается того, что извне – то там попробуй, уследи…
Нет, нет, она по-своему мудрая женщина, только ей точку опоры нужно вовремя подставлять – правильную, что не зашлась нечаянно в холостых оборотах; и однозначную, чтоб в ненужную сторону не умотала.
Вон как сегодня разошлась! Ведь всё правильно поняла, всё правильно решила. И для Андрея, и для себя, и для Зималетто и, как это может ни странно кому-то показаться – для Кирюши. Золото, а не женщина!
На удивление только как-то слишком быстро Катенькой прониклась. Хорошо, конечно, так и хочется крикнуть – «Наконец-то!» Но всё равно странно. Я то ещё помню, как они с Кирой вопили на всё Зималетто, что не допустят президентствования Пушкарёвой. А тут… Для Марго уход Пушкаревой – удар в спину, а Кирюше – под дых. У Катьки что, черный пояс там под синим балахоном? Однако…
А то, что в качестве Андрюшкиной крали Марго её сразу приняла… Не знаю… Может ей и правда, главное, чтобы он был счастлив…

Но вернемся к нашим овечкам…
Насчет того, что для Кирюши всё происходящее – это добро. Кто-то сомневается? Да я буду практически настаивать на этом!
Безусловно, требуемый от неё поступок облегчит жизнь многим окружающим её: и нашим голубкам, которым не придется очередной раз заходить на новый виток спирали разлуки; и компании, хотя я уверена, ей бы в любом случае не дали развалиться; и Марго с Павлом, беспокоящимся и за судьбу сына и за судьбу Зималетто.
Но и без этого они бы все не пропали.
А вот больше всех в итоге выиграет сама Кира. Именно её жизнь совершит после этого поступка самый резкий и самый качественный скачок.

Была куча моментов в сериале с тщательным прожевыванием её мучений, но мне никогда не было жаль её. Потому что она ни разу ни на йоту не изменилась, ни разу не пошла дальше только лишь слов о гордости. И вроде и поднимала в какие-то моменты голову, озиралась удивлённо по сторонам, но тут же впадала в панику и с облегчением закрывала глаза и втыкалась по самую шею в свой песок по имени «я выйду замуж за Андрея Жданова». Простите, но дура. Жаль было немного, но на уровне тех самых страусов, кошечек и собачек.

А вчера мне по-настоящему стало жаль её. Фактически, Марго вытащила её за волосы из этого песка, сунула в руки нож и сказала: «Режь. Сама.»
И ведь пойдёт… Отрежет… Сама… А пока… Пока я рыдаю не над орущим Ждановым, не над его дрогнувшим сжатым кулаком и блеснувшими напоследок глазами. И не над Катей, топящей на дне своих зрачков выкрикиваемую Андреем боль.
Я плачу над Кирой. Впервые – над ней. Потому что она сможет… И потому что она ещё не знает, что это не харакири, а всего лишь иссечение рубца. Что после этого она не умрёт, а раскинет наконец руки и свободно вздохнёт.
О, как я пафосно закончила!

П.С. Клочкова с прозрачностью своих помыслов смотрится на фоне всего этого действа наших мозгопаров просто заблудившимся ребёнком. Отобрала игрушку у Зорькина и счастлива до умопомрачения! Хотя болтающийся ключик, примутненные глазки и ослабленная челюсть у половозрелой красотки смотрятся несколько странно.
Вот и Шурочка заметила эту странность (нет, мне определенно сегодня нравится Кривенцова!). Решила показать Клочковой, как это выглядит со стороны. Язык до пола и пальцем у виска… А что, убедительно… Ещё б Воропаева спародировала – для него самого: трубка во рту и глаза в кучу, я бы лично признала её героем сегодняшней серии. А так нет, так сегодня рулят другие…

Мальчишка.

Часть 1.

(к 129 серии. Жданов перед дракой.)

Некрепкие руки сжимали недавно собранные бутоны.
Мальчишка не знал, зачем их все сорвал. Просто так получилось. Он срывал их, срывал, сколько можно, а когда они стали выпадать из рук, задрал края футболки и стал собирать туда. Одномоментный порыв. Зачем? Тогда не знал. Сейчас понял. Это для неё, это ей…

Спохватившись, что не успеет, он вскочил и побежал по пустой серой улице. Мимо мелькали безликие дома, а из под ног вылетала грязь. И было страшно. Только бы успеть.
Он мчался так, что мышцы надрывались, но земля с трудом поддавалась его усилиям. Чем сильнее он отталкивался от неё, тем казалось, неохотнее она двигается ему навстречу. Пыль… Камень… Трава… Как в замедленном сне они неохотно уплывали назад и растворялись в пыльной темноте. Только бы успеть…

Нет, слишком увлекся бегом. В голове вдруг зазвенело и его отшвырнуло назад.
«Она не ждет!» «Она предала!» «Она недостойна!»
Не верю! Потерев ушибленное место, он снова побежал против сопротивляющейся реальности. Земля… Трава… Камни… Только бы успеть…

«Это тварь!» «Ты ей не нужен!» «Вернись!»
На этот раз удар получился слишком сильный. До такой степени, что он упал. Острые камни впились в спину, разорвав чистенькую футболку. Больно! Распахнутые глаза посмотрели на небо. Облака… Откуда такие пушистые облака? Сейчас ведь зима… А трава? А цветы?
Цветы!? Да вот же они! Руки рефлекторно продолжали сжимать уже изрядно помятую, но от этого не менее драгоценную охапку. Подобрав несколько упавших бутонов, мальчишка мотнул головой, стер локтем со лба пыль и побежал. Он не боялся. Он просто верил ей. Только бы успеть…

«Она ушла!» «Её нет!» Посмотри вперед!» «Того, к чему бежишь – просто не существует!»
Темно… А где облака? Ныла коленка, а по щеке бежала кровь. Оперевшись на ослабленные долгим напряжением руки, мальчишка поднял голову. Больно!
Она не ждет? Но ведь он уже почти добежал... Всмотрелся в пустую, затянутую дымкой даль. Не верю! Она просто спряталась!
Он вспомнил… Вспомнил, зачем нарвал эти нелепые куцые бутоны. Почему не цветы, почему только бутоны? Он не помнит… Он не уверен…. Помнил только, что для неё.. Кажется, он хотел усыпать её лепестками, одеть в одежду из цветков, в ласкающую кожу и успокаивающую душу разноцветную вуаль. Только бы она простила. Забыла причиненную ей боль. Засмеялась и простила.
Он хотел излечить её и заболел сам…

И сейчас он лежал в грязи, на холодной земле, изодранный и замерзший, среди хватающих его рук и раскиданных, выбитых из подола бутонов.
Я не верю вам. Не верю! Я ей верю, только ей! Она просто спряталась, но я знаю - она ждет меня! И тем более я должен до неё дойти.
Превозмогая режущее отчаянье, отбиваясь от навязчивых, все знающих, все понимающих голосов, он поднялся. Больно… Оставьте! Стон бессилия продрался сквозь стиснутые зубы. Оставьте меня!
Я сам… Мне не нужен больше никто… Кроме неё…

Мальчишка собрал уже совсем поникшие цветки. Вялые, грязные, помятые. Как и он сам. Как и его вера… Истончившаяся и подорванная. Но все еще теплящаяся...
Больно…

Он выпрямился и оглянулся…
И понял, что стало некуда бежать…

Мальчишка.

Часть 2.

(к 186 серии)

Он выпрямился и оглянулся…
И понял, что стало некуда бежать…

…Некуда? Бежать?
Не верю! Я не верю! Ну где же ты? Ну всё же, может просто спряталась? А может кто-нибудь обидел – и ты лежишь, бездвижная и невидимая для меня?
Найти! Но где? Куда?
Мальчишка замер, дёрнул головой назад… Потом опять вперед, и вбок – а может где-то в переулке? Ну где же, где она!? Забегал взглядом по окружающей серости, вонзился в темные проёмы, арки, в безликие зияющие окна – пустота…
…ну неужели… это он… её… тогда… убил…
И дикий крик!
- Вернись!!!

Но тишина… Всё бесполезно…Некуда бежать…
Некуда. Бежать. Некуда. Бежать. Некуда.

…Хочу взорваться! Не хочу жить без неё!
Закружился юлой – до тошноты…
Остановился, зашатался, выронил из рук-плетей – цветки, сдавил кулаками свой раскалывающийся лоб.
И надломленно упал. Сам. Без помощи цепляющихся рук – но в их объятья. Без уговаривающих остаться слов – но в их ждущее и терпкое молчанье. Не смог взорваться, и решил истлеть. Подался искушению подкашивающихся ног – и рухнул. В грязь, на камни, на раскиданные, сбитые цветки.

Долго-долго лежал, не понимая – он уже умер или ещё нет. Истекающий кровью через пробитые камнями раны. Теряющий слой за слоем кожу, съедаемую въедливо-кислой землёй. Теряющий зрение, даже сквозь закрытые веки чувствующий выжигаемые солнцем на глазах пятна.
И почему-то не охлаждали прохладные и ожидающие его возвращенья руки. Только снова начинали цеплять и торопить – вставай, вернись к нам, назад! И не лечили подобревшие голоса, не успокаивали разум, а только больше его воспаляли. И сжигало это тление больнее и острее взрыва.
Это медленный ад.

И он мечтая умереть – сам стал ядовитым. Мечтая облегчить окружающим жизнь своим притворным успокоением – сделал им её ещё невыносимей.

И никто этого не понял. Никто, кроме него.
И никто не избавит этих блаженных от него – кроме него самого.
Нужно встать и уйти. В никуда. К никому. Ни за чем.

И однажды он решился и поднялся, и зажмурившись от солнца – сел… Высохшая грязь покорёжилась надтреснутой корочкой и ссыпалась пыльным песком. Приоткрытые для всех ветров раны мгновенно затянулись – чтоб не смущать посторонних. Спрятались внутри – перестали взвывать оголёнными нервами, превратились в мерный и непроходящий зуд. Невидимый для других, терзающий лишь его одного – хорошо.

Затаив дыхание, вспомнив обо всём, он провел рукой по рассыпанным бутонам. Они тоже ещё жили. Правда тоже, как и он – на грани. Мальчишка вдруг понял – это его судьба, вся его жизнь – в этих цветках! Он как Кащей бессмертен, пока они не превратятся в высушенный гербарий. Поднял один из них, поднес к губам, поцеловал. Почувствовал горячее движение крови, жаркий оживляющий пульс. Всмотрелся в лепестки – порозовели… Вздрогнул от чьего-то незримого присутствия – это она? Вдали промелькнула она?! Но тут же горько усмехнулся – да нет же, показалось… Что за нелепые надежды. Ведь если даже он не окончательно её тогда добил, то её выжившая часть наверняка уже ждет кого-то другого… А его цветы вряд ли кому-то ещё нужны.

Бедные нелепые цветы. Вот уж кто ни в чём не виноват. Что же ему с ними делать? Сможет ли он унести их в своём скитании? Ведь будут оттягивать руки, будут опутывать ноги, будут дурманить голову своим ароматом. Но куда ж без них, куда же без возложенной самим на себя ноши…
Или попробовать? Без них?

Попробовать… Он встал и пошел. Вот так просто, без проблем, даже не отряхивая оставшуюся в отворотах пыль, по дороге – вдаль. Задумался о будущем пути, о том, как долог он будет, как размерен и одинок. И ничего не будет греть душу. А может всё-таки он когда-нибудь остановится среди летнего луга, или у пышного куста – и захочет одарить кого-нибудь нового охапкой свежесорванных цветов… Ну может же такое быть?

Спустился с мечтательных небес на землю.
Очнулся на корточках, судорожно собирающий свои не отпускающие никуда, свои живучие бутоны. Нервно, но нежно – не обронить ни лепестка! Быстро, но бережно – не повредить случайно. По несколько, но считая – ничего не оставить, ничего не потерять. И слёз – река.
Как мог?
Как мог он их оставить хоть на время? Смахнуть с души укол самопредательства – и сбивчивое оправдание – я не знал, я не мог, я должен был попробовать…
И тёплое ущербное счастье: он будет носить их с собой, куда бы и к кому бы ни пошел. И тихий укоризненный пальчик перед сердцем – но не вздумай мечтать, что когда-нибудь ты всё же сможешь подарить их ЕЙ.
Не забывай – она уже не для тебя…

Собрал… Прижал… Пошёл…
Бродил по свету, мимо рдеющих роз, мимо ломких тюльпанов, мимо множества других цветов. И только крепче прижимал к себе – своё… И только чаще думал о той, до которой не добежал… Которую так и не смог, не успел исцелить.

Уронил однажды один бутон – наклонился скорее за ним и похолодел – вот здесь когда-то он пытался умереть. Здесь он лежал, считая в небе облака. Поднял вверх голову – знакомый силуэт домов. Зажмурился на миг, а там, немного впереди, должна была стоять она! Когда-то… Открыл глаза – безмолвно, пусто… Всё тот же тёмный переулок, всё тот же серый угол дома – и ни звука, ни движенья, ни намёка на то, что кто-то нуждается в вуали из его теплящейся охапки.

И всё-таки он вернулся сюда. Только зачем? Ноги сами привели, как когда-то заставили вернуться и подобрать с земли оставленные было чувства. Может это нужно, чтобы всё забыть? Может это такой порочный круг, который пока не замкнешь, не сможешь выйти из него. Выбраться из омута – ну не об этом ли он мечтал? Может нужно подойти туда, встать на колени, выложить красиво бутоны на земле – и вдруг прорастут они второй, спокойной жизнью, вдруг отпустят его. Позволят жить без них! И будет он потом приходить сюда изредка, склоняться над ними и наслаждаться их ласковым, щемящим, но уже не травящим душу ароматом.

Решился… Подошел на негнущихся ногах… Выложил красиво на земле… Прислушался к себе… Ступил на шаг назад…
Непонятно ничего. И сердце замолчало и не тянет кинуться – собрать. Но и уйти не возникло потребности.

Непонятно…
Мальчишка устало сел, прямо у угла дома, откинувшись на шершавую стену. Закрыл глаза и задремал. Прошелся движущимися веками по всей своей короткой, бесполезной жизни – какой он привык её считать.
Но короткой ли? Ведь уже столько лет, и тело – не мальчишки, и лишь неопытное сердце – юно.
И так уж прямо бесполезной? Ведь трудно без погрешности разделить все его усилия, все намеренья, житейские шаги – и беспечную неосознанность любовных игр, ранивших других налево и направо: и тех, кто мимо; и тех, кто долгими годами рядом. И сложно провести черту между попытками загладить ложью все шероховатости – добро ли это было или зло?

Но может и бывает ложь во спасение, и может многое было тогда оправданно, но сейчас… Сейчас самое главное его желание – это желание быть честным до конца. Он понял и принял это, когда лежал под бездонным блеклым небом и рыдал от страха всё потерять. Когда осознал, что кроме вялых, измятых бутонов – нет в его жизни других богатств, что всё остальное уже давно разменянная мишура. И тратить свою и чужую жизнь в примерках разных масок? Нет, ни за что. Для того, кем он является сейчас, это будет подобно смерти…
Он больше никогда не будет врать.
Никогда!
Ни другим.
Ни, тем более, себе…

Уронил в полубреду на землю руки – туда, к бутонам, машинально ищуще проведя по пыли, и… задрожал…
От тёплого и мягкого прикосновения – ладонь легла в ладонь… Какой прекрасный сон… Скользнул чуть дальше, обхватил всю кисть, объял и осторожно сжал. Легонько приласкал пальцем – и застонал, окончательно проснувшись …

Проснувшись? Так это уже не сон? Невозможно поверить. А можно он не будет открывать глаза, можно он будет вот так вот сидеть вечность – оставшись у стены натянутой струной среди цветочного ковра, и сжимая крепко тёплую родную руку?

…Но ведь это тоже будет обман! Это будет самообман – а ты так долго от этого убегал, так долго учился смотреть на мир открытыми глазами.

Да, всё так…Но как же стало страшно.
Он собрал в кулак всю волю, высвободил свою горячую ладонь и болезненно открыл глаза. Скрипя, мучительно медленно повернулся к углу… - ничего.
Ничего…Так и знал… Ему приснилось…

И снова закрыть глаза… И снова откинуться на стену… И снова опустошенно замереть…
И не узнать, что там за углом – его девчонка. Прижавшая к губам согретую сладким видением руку, поглаживающая кожу в том месте, где блуждал его палец. Такая же потерянная, такая же, как он разбитая и уже ни на что не надеющаяся.

Так и не узнать…

Мальчишка.

Часть 3.

(к 193-194 сериям)

Так и не узнать…

Лишь поймать тепло, скользнувшее от пальцев, от ладони и дальше – по руке, до самого сердца. И тут же сжать до одури глаза и покрыться испариной, почувствовав разливающийся по телу горячий страх. Усмехнуться. Зачем бояться потерять то, чего уже давно не имеешь.

Он словно улетал на кончике параболы в неизвестность.
У самого начала, у нуля была надежда на то, что он её всё-таки найдёт.
Чуть дальше – надежда на то, что она его простит.
А в самом конце, растворяющемся в малодоступной бесконечности – что он ей всё ещё нужен…
А может рассчитать вероятность такого исхода? Сердце тоскливо пошевелилось – зачем!? Ведь бесконечность затягивает. Лучше свести всё к арифметике. Либо да, либо нет. И не думать о весе каждого из этих двух вариантов.
Да или нет?
Нет или да?…

* * *
Приоткрывшиеся глаза остро впились в зыбкий, растекающийся от жары горизонт. Из полуденной ряби проявились два силуэта. Девичий – родной, лёгкий, бесплотный. И мужской – чужой, надежный и нежный… Влекущий её вдаль, готовый излечить, унести на руках в благодатную тенистую прохладу, облечь в наряд из нежных, ласковых цветов.

Простирающееся до них пекло шевельнулось и, растопив в себе это видение, ослабло и улеглось на землю концентрированным жаром. Дунуло в воспалённые глаза колючим песком. Медленно, тонкой струйкой проникло в грудь, донеся до мальчишки весь смысл увиденного, и лизнуло его сердце раскалённым языком – ты всё ещё надеешься научиться жить без неё? Ты готов смотреть, как её исцеляет другой?
Глупый… Какой же ты глупый…
Ты знаешь ответы на эти вопросы. Ты всё знаешь сам. Ведь ты уже так хорошо научился не обманывать самого себя.

Мальчишка вскочил. Хорошо, он найдёт её! Найдёт! Ведь была её ладонь, была её рука, её прикосновение. Да! И даже если это был сон, он не успокоится, пока не убедится, что потерял её навсегда. Или пока не вернёт её…
Споткнулся, поцарапался, быстро собрал цветы. Немного подумав, положил их аккуратно у стены. Пусть лежат здесь… Он вернётся… Не один… С ней…
И кинулся за угол.

* * *
Её там не было…

Там вообще было пусто. Серо и пыльно – как и у него. Только одно отличие. С его стороны стены лежал ворох оборванных когда-то бутонов, а с её – вырванные с корнем, колючие и высохшие стебли. Вторая сторона его любви. Единственная сторона его любви, видимая ей. Доставшаяся ей.
Упал на колени. Не веря глазам, дотронулся до искорёженных листьев. Он знал, он уже давно знал, что это он, он САМ убивал её. Вот только не понимал до конца – как именно. А сейчас…
Вспомнил… Понял…
Покачнулся…

Вспомнил, как когда-то давно дарил ей огромные букеты роз, пряча за них свою гримасу отвращения. Не видя в её руках тонкие веточки, часто усыпанные мелкими белыми цветами – всучивал ей это благоухающее блаженство, кружа голову и застилая её неверящие чувства этой роскошью – своей любовью.

Вспомнил, как она поверила. Как незримо для него вплела осторожно пальчиками свои веточки в его букет. А увидев отзыв, настоящий отзыв с его стороны – не тыканье в нос холодных заманивающих подачек, а тёплые, нежные, распускающиеся бутоны – кинулась к нему со всей отчаянностью, на какую только была способна…

Вспомнил, как широко открылись её глаза. Как помертвело её лицо… Как её взгляд, вмиг опустевший, вскинулся на него поверх цветов, оставляя за собой изморозь на лепестках, а её наткнувшееся на ядовитые шипы сердце засочилось болью предательства.

Вспомнил, как он ничего тогда не понял. Не понял, почему она, бегущая к нему и на ходу распахивающаяся настежь, не погрузилась с негой в даримую им сказку, а застыла каменным изваянием. Только сейчас, смотря на эти высушенные остатки её боли, он начинал понимать, что же тогда произошло.

Мальчишка плашмя рухнул на мёртвые стебли. Лишённые влаги, выточенные засухой, шипы упоённо впились в его тело. Он не замечал своей – боли. Он вспоминал её – боль. Дрожащие от напряжения кулаки сжимали колючий хруст. Почти с экстазом он врывался в эти муки, словно терзая себя, он избавлял от этого её.
Ах, если бы всё было так просто.

Воспоминания накрыли его всё убыстряющимся циклом. Снова и снова он вытаскивал из памяти все подробности. Снова и снова он протягивал ей свой букет, нежно касаясь бутонами и одновременно раздирая шипами. Снова и снова дарил райское наслаждение, исподволь причиняя адскую боль.

* * *
Разжал кулаки… Освободил из пальцев раздавленные и переломанные стебли, оставившие в коже свои обломанные копья, покрасневшие от пропитавшей их влаги.

Поднялся на колени и стал по одному выбирать останки своего предательства. Стебель ложился к стеблю и каждый новый крепко прижимался к груди. На полувздохе, ошеломлённый гадливостью к самому себе, мальчишка всё быстрее и быстрее мельтешил в воздухе рукой, перебирая, распутывая и осознавая каждый мельчайший листик, каждый непонимаемый им ранее штрих совершенного преступления.
Мышцы выли от напряжения, пот стекал ручьями, жарко проносясь по каждой новой вспоротой ране.
А кровь не текла.
Она стыла.
В жилах.

Последний. А сколько всего – сбился со счёта. И руки еле обхватывают. И тело – ходуном от этой тяжести. Подонок. Он – подонок. Куда бы теперь это деть… Избавить бы её от этого раз и навсегда, но… он не в силах! Можно сжечь этот хворост, но оставленные шрамы на её сердце будут полыхать вечно.

Почему? Ну почему он так поздно спохватился? Почему так поздно всё осознал?

«…зачем нарвал эти нелепые куцые бутоны. Почему не цветы, почему только бутоны? Он не помнит… Он не уверен…. Помнил только, что для неё.. Кажется, он хотел усыпать её лепестками, одеть в одежду из цветков, в ласкающую кожу и успокаивающую душу разноцветную вуаль. Только бы она простила. Забыла причиненную ей боль. Засмеялась и простила…»

По щеке поползла слеза. Одна, вторая. Ровные мокрые дорожки. Тихие, спокойные. Убийственные. Текли по щекам, по подбородку, спрыгивали на стебли, шелестели по листьям, резали солёной болью раны. Выжигали яд. Вымывали кровь.
Пустой взгляд скользнул на мокрую землю, на обагренную пыль. На расплывающиеся перед глазами белые пятна.

Мальчишка смотрел на эти пятна и никак не мог их рассмотреть. Долго не мог понять.
Потом поверить.
А потом его сердце взорвалось.

Он собрал не всё…