|
1.
Он хотел ее до боли. До странной, пугающей боли, когда все выворачивается изнутри. Мучительно. Невыносимо. Нежно. Так сладко. Первые пять минут в ответ на ее «потому что ...» Андрей и готов был тащить ее куда угодно, лишь бы там маячило подобие постели, но ее не было. Шкафчики, смущенное хихиканье фоном, лифт, развивший небывалую прежде скорость, беззлобная пикировка с Сашкой, и за что он его так ненавидел еще пару часов назад? Женсовет – героини дня сегодняшнего, оккупировавшие бар, и празднующие свою победу, его победу под громкие завывания Клочковой из кабинета Киры… Катин отец, так деликатно, но неотвратимо наливавший ему очередную настойку, и так же бесцеремонно выставивший из квартиры, когда на смену бесконечному дню пришли поздние летние сумерки... Он почему-то совсем не пьянел. Точнее, пьянел от сознания, что в его жизни, наконец-то, все перевернулось на свои места, все хорошо. Можно выдохнуть. Продолжать сидеть послушным школьником, поддакивать, что-то есть наперегонки с откуда-то появившимся хмурым Зорькиным. И от ладошки, которая извинительно - успокаивающе поглаживала его по плечу, когда истории начинали повторяться, он тоже пьянел, пожимал ее в ответ и опять проваливался в сладкую нереальную негу того дня. Потом были горы работы. Желание стало наваждением. Встречи, сделки, банки, уход Киры - если с работой Малиновского он еще справлялся, то суета отдела продаж свалилась на президента. Катя все равно обедала с женсоветом, если было это время, обедать. По вечерам он отвозил ее домой. Кружными дорогами, послушно пережидая все светофоры, пробки, просто млея от сознания того, что она сидит рядом, что-то рассказывает ему, о чем-то спрашивает, и он рассказывает ей в ответ. Они так много смеялись в те дни. Он открывал окна в машине, и в салон врывался уже по-летнему шальной, пыльный ветер. Потом долго целовались в машине, припаркованной за один квартал от ее дома. Потом их замечал курсировавший неподалеку Валерий Сергеевич, и они снова смеялись.Она была так красива в те дни. Словно специально выбирая из одежды то, что пошло бы ей и никому другому, не мог он не заметить, уж очень в специфичном месте прошла его жизнь, но едва Андрей замечал одежду, так воображение услужливо рисовало ему, что под ней. И это было тоже медленным издевательством и будоражило так, что иногда в самые ответственные моменты, он выключался, а потом судорожно отгонял пугающие откровенностью виденья. Он сорвался всего раз, так, что его заметили. Когда однажды пришла Юлиана и свои поздравления им обоим приправила приветом от Михаила. В общем, Юле пару раз пришлось хлопнуть зонтиком по полу, чтоб он ее снова услышал.
И он впервые за долгие месяцы засыпал ,едва прикоснувшись к подушке головой, без кошмаров, без пробуждений среди ночи, без традиционного янтарного снотворного…
Неделя, другая. Андрея иногда так и подмывало позвонить Малиновскому и спросить, а что делать дальше? Подарки, открытки – он сразу это отмел. Покупал ей цветы и затаскивал с утра пораньше в каморку, чтоб никто не увидел. Вытягивал на обед в какой-нибудь ресторан, если они оказывались вместе в городе. Наваждение никуда не девалось, но везти ее куда-то после работы , как раньше , казалось пошлым, не приемлемым, он же видел, насколько она устает. И словно пытался искупить то, чего, как ему казалось, не дал раньше, пусть у нее будет все, что должно быть положено любимой, невесте. Это слово, «невеста», сначала резануло его словно обухом, ведь он почти намертво прилепил его к Кире, но с Катей все было не так, все стало на свои места. Просто если там оно было тем самым статусом, которого Кира долго и упорно добивалась, то здесь… еще одним наваждением – увидеть ее в белом платье, или просто спящей рядом или сонной и взъерошенной рано утром в ванной. И об этом нужно было поговорить. Наедине. Ему так хотелось об этом ей сказать, не шуткой, как о памперсах, а официально, на коленях. И любить ее, до безумия потом.
Он заехал за Катей рано утром и, заранее отложив все срочные дела, вместо того, чтоб ехать на работу повез ее к себе домой. Теперь ей еще нужно было все сказать… Но, набираясь духу, он продолжал делать вид, что все как всегда, а Катя рассеянно смотрела в окно….
2.
…Смотрела и думала, что это невозможно. Это счастье обернулось медленной, сводящей с ума пыткой. Он был таким, как в ее мечтах и все было так, как она мечтала. Ее Андрей. Разговоры, встречи, поцелуи, цветы, его внимание. Без Киры, без страха, без насмешек. Она чувствовала себя красивой рядом с ним, достойной его, нужной ему…все ладилось в работе, все ладилось в отношениях с его родителями, просто удивительно, что они приняли ее, даже Маргарита была любезна и приветлива. А потом приходила ночь, она ложилась спать, и ее начинало трясти. Колотило, словно от холода, хотя она давно уже спала с открытыми окнами и всего лишь под простыней, засыпала под утро, скрутившись в тугой комочек, расслабившись лишь от мысли, что уже скоро он снова приедет за ней. Знобило, когда Андрей уходил в свой кабинет, а она оставалась одна, падала без сил в президентское кресло, закрывала глаза, вспоминала, что он ей говорил перед уходом. Почти физически снова чувствовала то, что он пробудил в ней тогда, зимой, когда силком удерживал на этом самом злополучном столе, целовал, утверждая, что сумасшедшему позволено все. Ей тогда на минуту показалось, что он без нее погибает, потому и держит так крепко, а она и подавно гибла без его рук и губ. И вот с ней опять творилось что-то слишком интимное, чтобы описать это в дневнике или рассказать кому-то. Тогда она вообще считала это постыдным, ведь была уверена, что все это розыгрыш, и только нечеловеческим усилием воли отталкивала его и уходила. А теперь уходил он. Почти целомудренно целуя ее, смеша чем-то. Довольный, спокойный, веселый, счастливый. Он уходил, а Катя пряталась в каморку, как ночью скручивалась калачиком в старом стуле и пыталась унять дрожь, от того, что еще мгновение назад он был так близко…
Облегчение приносила работа. Как всегда. У них наконец-то появились первые очень обнадеживающие результаты, и это не могло не радовать. Можно было смело смотреть вперед. А так хотелось назад. В хаос, мороз, боль, страсть. Облегчение приносила новая одежда. Она нравилась себе самой, она так хотела быть достойной его, увидеть, наконец, восхищение собой в его глазах. Ведь это не правильно «какой бы ты ни была». Андрей продолжал счастливо на нее смотреть невидящей, все принимающей любовью и целовать, как школьницу, словно между ними раньше ничего не было. Впрочем, откуда ей было знать, как целуют школьниц. Но, наперекор всему, это было счастье.
Вот и сейчас он везет ее на работу, чему-то улыбается , рассказывает какую-то чушь. Она уставилась в окно, борясь с идиотским желанием потребовать у него большего, остаться с ним там, где никто не помешает. Впрочем, а может ли быть большее, чем есть сейчас? Ведь это ее мечты наяву. Потом … А пока, можно просто спросить, какие у них планы…
3.
…Волшебные. Грандиозные. Сумасшедшие. Покрыть поцелуями каждый миллиметр ее кожи, всей, не пропуская ни одной крошечной родинки, впадинки, складочки. Запереть дверь, оставить ее там навсегда. Вот так вот первобытно и точка. Андрей продолжал улыбаться, глядя на дорогу. Еще пара кварталов, вот родной подъезд. Удивленно распахнутые глаза. Кажется, ей объяснения уже не нужны. Просто за руку и за собой, все. Лифт, где она привычно юркнет к нему в объятья. Ну, нет, Катерина Валерьевна. Сегодня поцелуями вы не отделаетесь, хоть и пытаетесь целовать сами. Открыть входную дверь, успеть подхватить ее на руки, пока еще она не сделала первый шаг сама. Нелепое желание внести ее домой на руках, кажется, так положено или так когда-то приснилось? Катя цепко хватается за его шею, а потом расслабляется, ерошит волосы, прижимается крепче, тянется губами к его губам. Он о чем- то хотел ей сказать, но уже слова кажутся лишними. Ее сумка летит на пол, следом очки и заколка, прислонив ее к полкам, стаскивает одежду, усмехаясь, что это всего лишь одно платье. Без пуговиц, молний, крючков, просто потянуть вверх, а она уже сама поднимает руки, льнет к нему, сбрасывает на пол его очки, тянет за ворот пиджака. Он зарывается одной рукой в ее свободно рассыпавшиеся по плечам волосы, другой скользит вниз, по прохладе податливого прижавшегося тела. Что-то кипит внутри, что-то настолько сильное, что вытесняет и привычную нежность к ней, и загнанный в глухой угол сознания страх, что у него опять ничего не получится, и некое удивление ее горячностью. Еще провести рукой по ее лицу, как раньше, по розовеющим щекам, маняще приоткрытым губам, и захлопнуть, черт возьми, дверь. Он подхватывает Катю и несет вглубь квартиры, к заветной цели, бесконечно желанному пространству. Спальня. Кровать. Безупречно убранная утром или нет? но это уже не важно. Важно то, что она почти обнаженная, лишь два символических кусочка ткани, лежит на его простынях и ждет. Ждет, впервые не отводя глаз, пока он стаскивает с себя рубашку, берется за ремень, а потом, изогнувшись, опять поднимается, обнимает его и тянет за собой вниз, опутывая руками, ногами, так что уже не вздохнуть. Гладит по спине, по рукам, впивается пальцами в плечи. Нет, не вздохнуть. Только дикое искушение, и омут потемневших бездонных глаз, когда она отрывает его лицо от своей шеи и всматривается, всматривается, словно вбирая в себя каждую черточку его лица. Боится с кем-то спутать? Потом судорожно вздыхает, прячет лицо ему в шею , целуя, так же безудержно лаская. «Я люблю тебя.» Почудилось или на самом деле? Отрывает ее лицо от себя, ее поцелуи на шее и груди невыносимы, как ожоги, горят, испепеляют… Пусть так будет всегда. Бесчисленное множество раз дотронуться до каждого миллиметра ее пленяющего тела, и никогда ему это не надоест. Рванул белье, как последнюю преграду, раскрытой дрожащей ладонью снова заскользил по ее изгибам, потянулся вниз, сокрушая ее языком, пьянея от жара, полыхающего в ней. Давняя, заветная, запретная мечта. Лишь бы не оттолкнула. Складочки, бугорочки, наваждение. Невозможное, неотвратимое, и какую же власть эта девочка получила над ним? И вот снова Катя зовет его, отталкивает или прижимает, или просто в забытьи, куда они неотвратимо падают вместе, его имя – это последнее, что она помнит? Он отрывает лицо от сосредоточения ее женственности, улыбается, как сладка та власть, которую имеет сейчас над ней и снова врывается внутрь…И только когда она забьется под его губами, снова отстраняется, опускается сверху, а она уже обнимает его, прижимая к себе, тянется к его губам, покоряется вечному тягучему, быстрому, безудержному, неотвратимому ритму. Пропасть какая-то…
4.
…Пропасть какая-то… На самом деле. Что это иначе? Два обнаженных, спутавшихся в клубок тела, не вздохнуть. Он уже в ней, так глубоко и от жара, волной снова разливающегося по бедрам, пьянеешь не хуже чем от выпитой однажды водки. Тогда она тоже сделала что-то невозможное? Отчитывала его, унижала, умирая от боли, когда другая ворошила его волосы…А сейчас? Шумит в голове, горит все тело. Словно содрали не одежду, а кожу и вместе с ней последнюю преграду между ними. И нет ни времени, ни пространства. Ничего. Только тяжесть рухнувшего на нее Андрея, его пот на губах, на лице, смешанный с ее потом, ее соком. Что-то невозможное. Разве так бывает? Водоворот губ, рук, желаний. Ни сомнений, ни преград. Это было именно то, чего ей так не хватало все эти недели, его тяжести, его силы. От его объятий было иногда даже больно, но она сама хотела этой боли. Так хотела его внутри, что готова была сама царапаться, кусаться, если б он на мгновение оторвался от нее. Хотела его так же сильно, как и любила. Странная это штука, любовь. Безвременье. Они совсем недавно сюда пришли, а, кажется, что прошла целая вечность, страница перевернута и прежней она уже никогда не будет. Как тогда, зимой, когда она уже оказалась в Египте, в ушах еще гремели обвинения Киры, а плечи еще сводило от его рук. Искала его в темноте, и понимала, что это уже все. И не верила, и не жила. Вот и сейчас. Он уже отстраняется, кутает ее в покрывало, а она все еще где-то под ним, распластанная, покоренная, бесстыдная, заласканная до мнимой бесчувственности. Она не может пошевелиться, даже глаза открыть, а сознание острое, как бритва. Он обнимает ее, целует висок, волосы, затихает, дышит так спокойно и глубоко. … И пространства тоже нет. Где они? Красный шелк, тепло одеяла, прохлада простыней. Непривычно скользких, пропахших почти неуловимым его запахом. Слишком мужским, слишком родным. И как она здесь оказалась? Его дом, Господи.. Здесь, кажется, есть камин, и Федька с упоением когда-то рассказывал о зеркальном потолке в ванной. Он возвращался сюда каждый вечер, и пока она мечтала о нем, спал здесь. Утром выползал на кухню, завтракал? Или нет? Брился в ванной, купался, одевался. А вечером, неужели его можно представить у телевизора или с газетой на кухне? Как он вообще жил? Казалось, она знает о нем все, а о таких простых вещах понятия не имеет. Он спал здесь, ночь за ночью. Думал ли он о ней? Не верится, даже сейчас не верится, а ведь получается, думал. Мечтал? Сколько новых морщинок на лице. И как она могла думать, что может заметить это все кем-то другим? Пусть даже на миг. А здесь точно были женщины, и Кира жила здесь, спала здесь, но даже от сознания этого почему-то не больно. Ужасно только заново осознать, к насколько несовместимым мирам они принадлежат. Принадлежали. Ведь сейчас получается, что они принадлежат только друг другу и никому другому. И как хочется, чтоб это никогда не заканчивалось, и так хочется, чтоб ему всегда было хорошо с ней. Как хочется любить его… О чем он говорит? Зачем он говорит что-то сейчас, пусть даже слова это едва слышный горячий шепот? Не хочу, молчи… Тянется к его губам, по прежнему не открывая глаз, крепче прижимает к себе, обнимает руками, ногами. Согласие? Кажется, она на все сейчас согласна…
5. …Согласна…Господи, ее «да», едва слышное, как вздох – самая желанная музыка, какую он только слышал. И словно не было бессилия, опустошенности, он опять как натянутая, заведенная до крайности струна. Только теперь не будет времени для спешки. Неторопливо, так словно у них впереди целая жизнь, где ничего не будет, кроме любви и нежности. Скользит рукой по предплечью, по плечу, по груди, животу, едва касаясь, поглаживая, расслабляя. Целует закрытые ее глаза, припухшие губы, впадинку между ключицам. Одеяло кто-то сбрасывает на пол. Жар уже не выносим. Он осторожно входит в нее, замирает на мгновение, а потом скользит вниз, паря на грани бесконечно большего наслаждения, чем еще несколько минут назад. Она распахивает, наконец, глаза, обнимает его лицо ладонями, и притягивает к себе, глаза в глаза, ее кроткий вскрик, его судорожный вздох… Но что этого? Надоедливая, бесцеремонная трель. Телефон. Разбить бы его к черту. Хорошо, хоть свой отключил. Ее. Тихое «прости», завернувшись в его рубашку так быстро, словно уже не раз это делала, Катя спрыгивает с подиума и бежит искать сумку. Андрей, раскинувшись, остается на кровати, улыбается, щурясь, рассматривает собственный потолок, словно видит его впервые. Нам нужно ехать? Работа? Ни за что! Пусть сгорит компания, со всеми складами, магазинами, тюками ткани и безумными секретаршами! Он подхватывает Катю на руки и кружит, и вот она тоже смеется, и совсем не смущается его наготы и своей, то есть его сбившейся рубашки. Быстро собираются, бесконечный, суетливый день на работе. Вечер. Серое торжественное здание, где они третьи в очереди таких же шальных, притихшее -счастливых пар. Строгие взгляды сотрудников, пока Катя переписывает его ошибки в длиннющей форме заявления. И только зеленый хоровод листьев, прячущих небо в парке поблизости и его твердое обещание прийти завтра в десять утра, а не в пять, а не сегодня, на ночь глядя, чтобы сообщить все ее родителям. И только темное небо бесконечных летних сумерек, и ее твердое обещание присниться ему… Красный шелк простыней. И когда она успела их застелить? Бессонная ночь, полная наваждений. Вытряхнутая одежда из половины шкафа и опустевшая тумба с одной стороны кровати. Рассвет на балконе. Первые машины, лениво скользящие по сонным мостовым. Безапелляционное: «И как можно скорее!». Все…
6. … Все. Разве так бывает? Лишь бы он не передумал. Лишь бы никто не посмел испортить эту неземную радость, этот сумасшедший адреналин напополам с нежностью внутри. Никто. Платье. Матовое, в пол и со шлейфом, и с цепочкой на спине с тяжелом кулоном, подаренным отцом когда-то. Почему на спине? Она же не такая, как все, ей можно. Никакой фаты, пусть просто волосы рассыпаются по плечам волнами. Косметика спрячет круги под глазами, да и глаза сегодня сияют сами по себе. Они опять работали совсем не над новым проектом, но это почти неважно, время на новые проекты теперь есть. Можно целоваться в каморке, и отец уже не курсирует вечерами по улицам, а считает гостей и деньги вместе с Колькой и не замечает, что конец рабочего дня все чаще совпадает с полночью. Половина шкафа Андрея все еще пуста, но уходя, она открывает створку и смотрит в эту так много для нее значащую пустоту. Колька, конечно грустит. Вернулся Милко с фонтаном идей, и она готова ему простить все насмешки, за то, что он так легко и светло принял их решение пожениться, и что так иронично пошучивает над этим. Он обещает новую коллекцию за ту неделю, что их не будет, и судя по воплям, доносящимся из мастерской, она будет даже раньше. Прощенье Киры ей уже ни к чему, но она, пожалуй, не простит самой себе, если не сделает этот день для Андрея еще счастливее. Ведь ему это нужно. Никогда она больше по своей воле не станет причиной его ссор с кем-то, тем более дорогим для него человеком. Всего один звонок, и Катя даже не ожидала такого восторга от своего предложения. Она-то хотела всего лишь сообщить дату и время, а в ответ выслушала почти часовую историю любви Андрея. Романа невозможно было заставить замолчать и злиться на него уже тоже невозможно. Поход к стоматологу, окулисту и за свадебным букетом она разделила с Юлианой, они теперь так редко видятся. Родители, похоже, тоже счастливы за нее, хотя мама все еще иногда вспоминает о Мише. Девочки готовят розыгрыши для Андрея, ему точно придется нелегко. Кажется, все. Нет, не все. Маленькое уточнение. Сегодня самый счастливый день в ее жизни…
_________________
-У него очень воинственный вид.
-Наверное, хочет заказать еще одно пирожное...
|
Вход
FAQ
Поиск
