Палата

Автор: Natally
Название: Чудо все-таки случилось

Не знаю почему, но во время просмотра второй ночи меня всегда упорно преследует ощущение «дубля»… Плюс к этому еще и загадочное появление в ванной Катиной одежды… В результате обдумывания этих обстоятельств и получилась эта версия.



За стеной тихо шумела вода. Андрей лежал и думал о том, что вот, мол, опять он – в большой комнате, а Катя – в маленькой, за стеной… Эта забавная мысль немного смягчила другую, не такую легкую и простую, недавно поселившуюся в нем и не дававшую ему покоя.

Конечно, в глубине души он уже знал, что Катя обладает определенной способностью заводить его. Это не было спланировано и стало бы приятным дополнением к осуществлению плана, если бы он не убедился недавно, что механизмы его тела, неподвластные ему и живущие какой-то своей, отдельной жизнью, дали сбой. Сбой, который говорил его будущей жене гораздо больше, чем шитое белыми нитками вранье о вечерней занятости или бегающие глаза. Но и это не было самым пугающим: Кира делала вид, что понимает причину происхождения этого сбоя. В конце концов, он и сам заставлял себя верить в то, что ему сейчас не до любовных утех, что постоянная бессонница дает себя знать, да и темперамент свой он всегда считал умеренным. Но сегодня в галерее, когда он увидел Катин затылок, окинул взглядом всю ее фигуру, ему стало по-настоящему не по себе. Куда делась вдруг его усталость? недовольство? раздражение? В этот момент он почувствовал, что механизмы сбоят крайне избирательно. И испугался уже тогда.

А потом, в квартире, когда она обняла его и у него вдруг перехватило дыхание, и позже, когда он чуть не застонал, увидев ее обнаженные белые руки, высвобожденные из теплого плена шерстяной кофты, и когда замирал в предвкушении, помогая ей снимать это детское красное платьишко, на задворках сознания уже прочно поселилась мысль о жестокой реальности происходящего. Его тело тянулось к ней, подчинялось ей. И только ей.

Но теперь, когда вернулась способность трезво мыслить, он настойчиво прогонял от себя эту подтвержденную опытным путем данность. Десять минут назад он даже гордился в глубине души своим спокойствием, своей ровностью. Какое-то время они еще полежали на этом измятом Ромкином покрывале, он полюбовался ее красивым, поразившим его еще в прошлый раз, телом. И она, как и в прошлый раз, поднялась первой. Смущенно и счастливо улыбаясь ему, надела очки, собрала с постели и пола свою разбросанную одежду и ушла в ванную.
И он испытал одновременно и досаду, и облегчение от того, что все так быстро закончилось.

Но вот он повернулся и нечаянно коснулся щекой теплого места на подушке, где только что лежала ее головка. Ему вдруг показалось, что он почувствовал запах ее волос, кожи… И механизмы снова пришли в движение, заработали с удвоенной силой. Он вспомнил ее склоненное над ним близко-близко лицо, тепло ее подрагивающих маленьких пальчиков, переплетенных с его пальцами… И как он мог всего минуту назад почти холодно, почти отстраненно думать о ней?! Опять вернулась и заполнила сознание мысль о странностях поведения тела и - как неизбежный вывод – о том, что с ним будет, когда… И вдруг почти перестало биться сердце, сжатое тисками страха: он представил на секунду, что больше никогда не испытает такого, что она ушла навсегда. Катя! Катя!!! Господи, и зачем только он отпустил ее в эту камор… в эту ванную?
Не помня себя, он рывком подскочил с постели, окончательно сбив на пол покрывало, в три шага преодолел расстояние до ванной и распахнул дверь.
Она стояла в ванне, поставив одну ногу на край, держа в руках большое махровое полотенце, и широко раскрытыми глазами удивленно смотрела на него. Его затопила волна радостного облегчения, как бывает при пробуждении от страшного сна: она здесь, она не ушла, не исчезла. Вот она, перед ним, из плоти и крови, вот ее нежная белая кожа, ее шея, грудь, ноги, ее глаза… Он быстро подошел к ней, с силой привлек к себе, прижался лицом к груди. Она медленно опустила полотенце на край ванны, тихо сказала: «Андрей… Ты что?..», положила руки ему на плечи, несмело погладила. Он стал покрывать ее тело обжигающими поцелуями, прижался губами к теплой ямке над ключицей. Потом легко поднял ее, перенес через край ванны и вышел со своей ношей в комнату… положил на постель, нетерпеливо снял с нее очки, не глядя, отправил их на тумбочку рядом с кроватью… несколько мгновений вглядывался во встревоженное, доверчивое лицо… выдохнул хрипло: «Катюнь!» и, уже не думая ни о чем, отдался своему желанию – необычному, пугающему, восхитительному, всепоглощающему…

…Некоторое время они так и лежали, поперек кровати, тесно прижавшись друг к другу, отдавая друг другу свое дыхание и понемногу утихающий стук сердец. Наконец она приподнялась и, ухватив за край смятое одеяло, медленно забралась под него. И тут же, как будто ее сил хватило только на это, в изнеможении откинулась на подушку, закинув вверх руку… Он заставил себя встать, нашел на полу плавки, натянул их, лег рядом с ней, потом поднял с пола многострадальное покрывало и укрылся им. Он не может больше… не может поддаться… надо включать мозги… иначе он так и не попадет сегодня к Кире. К Кире?! Все его существо протестовало против этой мысли, он не мог себя заставить вспомнить о своей обычной жизни, о долге, о Кире… Он мог думать сейчас только о той, которая лежала рядом с ним – такая нежная, такая открытая, любящая… и красивая… необыкновенно, сказочно красивая. Как это Рома сказал? Открытие, которое он сделал в уходящем году? Пожалуй, так и есть. Но никого, даже Малиновского, он не спешил разуверять в заблуждении по поводу ее внешности. Пусть эти слепцы считают ее нелепой дурнушкой, пусть это будет его тайной, и только его. Но удовольствие от этого тайного знания неизменно омрачала мысль о том, что эта нежность, эта красота были чьими-то еще и она вот так же когда-то лежала рядом с кем-то, целовала кого-то… Он понимал, что ему незачем знать, что он не имеет права расспрашивать, что этим он может причинить ей боль, но волна протеста тут же поднималась в нем, сметая все доводы рассудка. Он должен знать… он просто не сможет думать ни о чем другом, если не узнает.

Бедная моя… опять эти очки. Скорее – заслон от внешнего мира, чем помощь близоруким глазам. Еще несмелая, стесняющаяся… но такая чУдная! МЧС? Ах, Малиновский, если бы ты только знал…

Мой сон

Длинный, утомительный день позади. Усилием воли заставляю себя нажать кнопку «Стоп» на пульте DVD. Поворачиваюсь спиной к телевизору и засыпаю…

Стены, выкрашенные светло-голубой краской. Широкие гулкие коридоры… как это их называли? рекреации!.. через зазоры чёрной чугунной решётки виднеются длинные ряды вешалок с куртками, шапками, какими-то мешками… Мимо раздевалки по коридору идёт маленькая девочка – коричневое платьице, на плиссированном переднике из чёрного прозрачного капрона приколотый маминой рукой октябрятский значок: звёздочка с портретом внутри. Передник – гордость и предмет зависти других чёрно-коричневых девочек – передали из Москвы бабушка и дедушка. Специально для них его привезли знакомые из Прибалтики. Прибалтика – это страна такая. Всё самое лучшее бывает в Прибалтике, ну, и ещё в Москве. Девочка ещё новенькая в классе, но все уже знают, что на каникулах, когда другие поедут к бабушкам в деревни, девочка поедет в Москву. Потому что тАм живёт её бабушка. А про деревню девочка только в книжке читала. Но в Тёплом Стане Москвы ничуть не хуже, чем в деревне. Длинные ряды новостроек, гастроном, кинотеатр, а чуть подальше – лес. Настоящий лес, с тропинками, зарослями, полянами, оврагами… В лесу так чудесно играть с подружками в «секреты» - развернёшь конфету, сунешь сладкую карамельку в рот, расправишь фантик, потом, сидя на корточках, положишь его в ямку в земле и прикроешь заботливо припасённым цветным стёклышком. Много таких «секретов» в лесу.
А ещё девочка хорошо учится – на одни пятёрки. И в тетрадках, и в дневнике, и в журнале – одна оценка, наивно запрограммированная мамой на сто лет вперёд. А девочка и не сопротивляется, ей пока и шестёрку нетрудно получить. Одноклассники отнеслись заинтересованно, девочки подлизываются, мальчишки просят дать списать. И все обращают внимание. И только один мальчик омрачает радость от школы… как же его… Казаркин! Андрей… постоянно норовит зацепить: то чернильной ручкой мазнёт в неосторожно оставленном без присмотра дневнике, то по спине больно хлопнет, то за косичку дёрнет… А косички у девочки знатные: толстенькие, туго скрученные баранками кверху, с вплетёнными в светлые волосы блестящими, белыми с красным ободком, широкими лентами. И от боли и обиды у девочки всякий раз на глаза слёзы наворачиваются.

Сегодня учительница попросила её полить цветы. Их много в классе – стоят себе в горшочках повсюду: на подоконниках, на полках, на книжных шкафах. Учительница просила полить те, что стоят на подоконнике. И кувшин с водой туда же поставила.
Девочка заходит в класс. Так необычно видеть его пустым и тихим – без вечного столпотворения, шума, летающих ранцев… Её собственный ярко-оранжевый ранец стоит на стуле возле первой парты. А чуть поодаль, на одной из парт крайнего ряда, - ещё один, тёмно-синий. Кто-то забыл, наверное.
Она подходит к подоконнику, берёт кувшин и начинает поливать цветы. Тихонько улыбается про себя – гордится важностью порученного ей впервые дела.
Сейчас она закончит, возьмёт ранец, зайдет в раздевалку за плащиком и пойдёт домой.
Скрип двери. Повернулась, увидела – в класс влетел тот самый… Казаркин. Смотрит на неё своими огромными светло-голубыми глазами… лицо постепенно заливает краска. Не ожидал её здесь увидеть. Одну.
- Маслова… а ты что здесь делаешь?
- Что надо, - с достоинством отвечает девочка, снова поворачиваясь к своим цветам. А где-то внутри уже поселился холодок страха.
Спиной она чувствует его присутствие, но он молчит и ничего не делает. Может быть, заберёт свой ранец и спокойно уйдёт?

Руки, держащие кувшин, чуть-чуть дрожали, но всё-таки закончила начатое дело. Только вот его появление испортило ей всю радость, и, поливая цветы из последнего горшочка, она с облегчением вздохнула. Поставила кувшин на подоконник, повернулась – стоит прямо у дверей. Взяла со стула ранец, подошла к нему.
- Пусти.
Мальчишка мотает головой.
Девочка влево – он, нахально ухмыляясь, туда же. Она вправо – он за ней.
- Пусти, - тихо и угрожающе говорит она.
- Не-а!
- Сказала, пусти! – пытается обежать его сбоку, но он тут как тут и опять загораживает проход.
Наконец она не выдерживает и толкает его в грудь. А он, как будто только этого и ждал, тут же хватает её за руку и крепко держит, а свободной рукой с силой сдёргивает с плеча невесомое крылышко нового передника. Крылышко трещит и беспомощно повисает на уровне локтя, держась только на малюсенькой полоске ткани…
Девочка только успевает увидеть растерянный, испуганный взгляд хулигана, и вдруг ручка двери поворачивается и в проёме появляется высокая строгая женщина – их учительница…
Девочка одновременно чувствует радость избавления и злорадное удовлетворение от сознания неминуемой кары своему обидчику… и что-то ещё… забыла только что…

Всё кружится, улетает куда-то. Зелёная поляна… пчела над белым цветком… раскрытая тетрадь со стихами… яркий ворох на траве – жёлтый вельветовый пиджак, пёстрая блузка… склонённое лицо… голубые глаза… горячее дыхание.

И опять – откуда сверху обрушилась и встала на своё место большая комната. И две фигуры, лицом к лицу. Только это не класс… в школе не было жалюзи… и часов таких не было… и дверей. И вроде же были дети?.. Но это не дети. Жаль только, что в дымке всё, в тумане. Голоса…
- Андрей Палыч, я пойду.
- Куда, Катюш? А как же доклад?
Голос. Мягкий, бархатистый, неповторимый. Говорит с улыбкой, но в голосе – скрытое напряжение. В руке – стакан с виски. Туман рассеялся.
Она в сторону – он туда же.
- Доклад я закончу завтра.
Внезапно хватает её за руку и, перекрутив вокруг оси, крепко прижимает спиной к себе, так крепко, что ей становится тяжело дышать.
- Завтра, Катюш, будет уже поздно.
Свободной рукой подносит к губам стакан и пьёт. Она, задыхаясь, обеими руками пытается оторвать его руку, как тиски, зажимающую её талию.
- И тем не менее… я очень устала, меня ждут.
Раскручивает её, продолжая левой рукой удерживать за руку, а правой – тянется к столу и ставит на него стакан.
- Кто? Неужели наш великий и несравненный Николя ЗорькИн? – и быстро притягивает к себе, одной рукой захватывает за талию под пальто, а другую вместе с её рукой поднимает, как в танце.
- Я устала… - Она пытается вырваться, но он не обращает внимания и танец продолжается. Склоняется к ней и жарко шепчет в ухо:
- Катюш, однако вы не устали издеваться надо мной… У вас как-то на всё это хватает сил!
- У меня не хватает больше сил слушать ваши упрёки! – в голосе уже надрыв, мольба, плачущие нотки. Он опять, как будто отпуская, раскручивает её от себя, но в последний момент с силой удерживает одной рукой, как на привязи.
- Вы останетесь здесь, Катя… - Утвердительно, проникновенно, чтобы не осталось сомнений. И снова привлекает к себе, её рука оказывается у него на груди, он берёт её в свою. – Со мной. Потому что я очень хочу с вами поговорить.
Она – надрывно и беспомощно:
- Нас могут услышать…
Внезапно почти отбросил от себя, взмахнул руками:
- А пускай слышат, Катюнь! Мне – плевать! – опять раскинул руки, разжав в воздухе кулаки. – Я сошёл с ума, а сумасшедший человек может позволить себе делать всё, что ему вздумается!
Он смотрел на неё неотрывно, и было что-то в глубине его почерневших глаз… какой-то непонятный огонь, которого она раньше не видела, не могла понять… и это заставило её в страхе отступить назад. Он медленно пошёл на неё, неумолимо надвигаясь, хоть она и продолжала отступать к столу. Подошёл близко, лёгким движением тронул шарф, длинным концами свисающий на воротник пальто.
- Я хочу…
Скользнул взглядом по волосам, как будто погладил… почти не касаясь, провёл пальцами по лицу, как когда-то... Она слабо попыталась отмахнуться, наклонила голову. И вдруг – закинул её руку к себе на плечо, с другой стороны обхватил за спину и, удерживая и ещё больше закидывая её руку, наклонился к ней, зарылся лицом под воротник, впился губами в шею… Она беспомощно хлопала ладошками по его огромным плечам, а он склонялся всё ниже и всё ниже наклонял её к столу…
Она знала, она знала, что нельзя допускать этого… что она не сможет сопротивляться… но с того момента, как она дала себе зарок не поддаваться, судьба, словно насмехаясь, снова и снова дарила ей его близость… опасную… желанную… лишающую сил. Не успев ещё опомниться, она поняла, что отвечает ему. Что-то сверкнуло, зажглось, повело её к нему навстречу, и сопротивляться собственному телу было невозможно. С ужасом она поняла, что он преодолел наконец зимнюю многослойность её одежды, и вздрогнула всем телом, почувствовав на своей обнажённой коже прикосновение его тёплой руки. Он нетерпеливо, настойчиво и в то же время нежно гладил её по ноге и животу, освобождая их от одежды и белья всё больше и больше. В какой-то момент по телу пробежала волна, она вцепилась руками в его плечи и еле сдержала стон… но он так сильно прижимал её к себе, что она почти не могла дышать.
Но что же… что же он делает? Ведь они – в его кабинете, где-то рядом – его отец и Кира, и рабочий день ещё не закончился…
Неужели он хочет… он действительно хочет…

Громко хлопнула дверь. От этого звука сердце её сделало резкий скачок и бешено забилось где-то у горла.
Задыхающаяся, растрёпанная, она подскочила со стола, заставила его оторваться от неё и обернуться. В страхе смотрела она на закрытую дверь.
- Нас видели…
- Кто-о-о? – недоверчиво протянул он…

Медленно возвращаюсь, выплываю из сна. Несколько минут лежу, пытаясь унять стук сердца. Затем рука тянется под подушку и нащупывает пульт.
Надо позвонить маме и спросить, сохранила ли она тот старый школьный передник.

31.08.2007

Диалоги

…- Вот видишь: когда мы вместе, все проблемы легко решаются. Правда?
- Но у нас есть ещё одна проблема… которую не так-то просто разрешить…
- Какая?
- Мой папа!
- Да уж… Ну ничего, сегодня вечером мы постараемся решить эту сложную проблему.
- Ты слишком оптимистично настроен… А почему вечером?
- Ну, мы же едем сейчас ко мне… Ну во-о-от, а потом надо ещё в парикмахерскую зайти. Это недолго, она на первом этаже находится.
- Но зачем, Андрюша?
- Я просто не хочу, чтобы при первом же смотре у Валерия Сергеича был повод быть недовольным моим внешним видом!
- Тогда еще и туфли надо начистить… И портупею…
- А почему бы нет? Ты зря смеёшься… Чтобы завоевать его расположение, я готов на всё!
………………………………………………………………………………………………………

…- Андрюш, закрой балкон…
- Пошли со мной…
- Куда?! Балкон закрывать?!
- Ну да… Ладно, только лежи тихо. Я сейчас…
………………………………………………………………………………………………………

…- Благодарю вас, Екатерина Валерьевна. Андрей Павлович, все подробности мы обсудим с вами завтра у нас в офисе.
- Также благодарим вас, Сергей Александрович. Надеемся на дальнейшее сотрудничество. Всего доброго!
- Всего доброго, Сергей Александрович!.. Кать, пошли домой.
- Андрюш, полдвенадцатого!
- Пошли… Кира в офисе, попросим её, если что, заменить тебя.
- Ты с ума сошёл! Работы – выше крыши!.. Ну что ты делаешь, Андрюша…
- Значит, надо Валерия Сергеича уговорить как-то… чтобы ты у меня ночевала… Ночью – тебя нет… днём – работа эта бесконечная…
- Ты что! Папа никогда не согласится!
- Тогда пошли скорей…
- Андрюш, потерпи… совсем немножко… Мы же всё равно скоро поженимся…
- Я не доживу! Ну, Катя…
………………………………………………………………………………………………………

…- Ой, какая вода холодная!
- Не пей такими большими глотками! Давай стакан, принесу тёплой.
- Да ладно, я выпью эту, не надо…
- Кать, простудишься… Отдавай стакан сейчас же!.. Держи одеяло, укройся…
- Я не хочу… Поставь стакан и иди ко мне…
………………………………………………………………………………………………………

…- Кать, а почему ты сегодня целый час трубку не поднимала?
- Так я же тебе говорила – уехала, а телефон забыла…
- Опять! Привязать тебя к этому телефону, что ли?.. А куда ты ездила?
- К Полянскому… Ну, и ещё в аптеку заехала…
- В аптеку? Ну вот, я так и знал! Я говорил, что простудишься! Ты ещё и мороженое вчера ела… Что у тебя болит? Ты температуру мерила?
- Ничего я не мерила… Андрюш, успокойся… Ты… Ты только не волнуйся… Я… У нас будет…
…
- Куда ты?
- Всё, хватит. Пора выходить из подполья. Поехали к тебе… А где твоё платье?
- Не знаю… Наверное, там, на полу в прихожей…
- На полу?..
- Андрюш, ты что?
- Еще есть время…
………………………………………………………………………………………………………

- Кир, ты слышала? Пушкарёва родила! Девочку. Клоны атакуют!
- Вика! Попридержи язык. Не забывай, что эта девочка – ещё и дочь Андрея.
- Дочь Андрея, дочь Андрея… Если дочь Андрея, так уж и сказать ничего нельзя, да?
………………………………………………………………………………………………………
- Кажется, заснула… Сколько времени?
- Подожди… где телефон? Почти три часа.
- Ещё так рано… Знаешь, давай не будем больше спать. Ты вот сейчас спала, и я подумал… Когда ты засыпаешь, я теряю тебя… Ты где-то далеко, не со мной. А я не могу жить без тебя…
- Глупый. Ты не можешь потерять меня… Ведь я всегда с тобой, рядом…
- Нет… Когда мы спим, мы принадлежим только самим себе…
- Так ведь ты – это и есть я, а я – и есть ты…
- Ты – это я, а я – это ты… Я люблю тебя.
- Я люблю тебя…

-----------------------------------------------------------------------------------

Я люблю тебя, море!..

Мартовская ночь нехотя уступала утру свои права. В дворе уже появились редкие прохожие, из подъездов выходили люди, садились в машины и уезжали по своим делам.
Он сидел в машине и видел прямо перед собой обледенелую дорожку, по которой ездил раньше много раз. И никогда он не был спокоен или равнодушен, проезжая по ней.
Он был встревожен, подавлен, взволнован, растерян.
Он был удивлён, растроган, раздосадован, разъярён.

И только счастливым он не успел здесь стать.
Просто не успел…

Это был просто сон.
Сон будоражащий, небывалый по силе воздействия, пропитанный тревогой, страхом и наслаждением.
Этот сон взорвал его жизнь.
Она разлетелась на кусочки, словно дом, в который попал снаряд. В воздух взлетели окна, крыша, стены, которые раньше казались такими крепкими, такими надёжными. От дома почти ничего не осталось – только то тут, то там на голой, обожжённой взрывом земле валялись какие-то разрозненные предметы, позволяющие понять, что когда-то на этом месте что-то было. Посреди этого хаоса, в удушливом облаке пыли и дыма чудом остался в живых он сам – почти уничтоженный, больной, окровавленный. Он растерянно бродил по пепелищу и даже не пытался собрать обломки – ведь он знал, что один он не сможет построить новый дом. Но однажды, когда ему было особенно больно от ран, причинённых взрывом, он увидел блик света на осколках оконных стёкол, чудом уцелевших в своих рамах. Он пошёл на этот свет, чтобы отогреться около него.
И он стал просыпаться.
И он стал выздоравливать… от этой абсурдной любви.

Он целовал её. Как хорошо, как тепло ему было сейчас возле неё! Какой надёжной опорой она казалась ему в его пошатнувшемся, неустойчивом мире! Он словно впервые почувствовал тепло, идущее от неё. Он не понимал теперь, как раньше он мог не замечать этого тепла, отмахиваться от него. Какой назойливой, ненужной преградой казалась она ему в том сне! А теперь он целовал её и чувствовал, что только она способна помочь ему проснуться, вылечиться, забыть.
Забыть.
Забыть.
Забыть.
Другие поцелуи.
Другие руки.
Другие глаза.
Он почти не думал о них сейчас. Впервые за много дней не вызывал их в памяти, не гадал мучительно, кого обнимают теперь эти руки, на кого смотрят теперь эти глаза. Ему было хорошо. Он радовался наступившему дню и тому, что взрыв, уничтоживший его прежнюю жизнь, оказался лишь сном. Ну, или пока почти сном. Осталось только вставить новые стёкла в рамы, настелить крышу, установить двери. И для этого необходимо ещё раз вернуться… прикоснуться к своей ране. Но только для ремонта, для восстановления разрушенного он пойдет в т о т дом. А потом все раны затянутся, и, может быть, не останется даже рубцов.

Вдруг появилось какое-то неясное беспокойство, какая-то щемящая тревога сдавила сердце. Он не сразу понял, что произошло, и надеялся, что ему просто показалось. Он услышал голос – голос звучал сперва еле слышно, а затем со всё нарастающей силой, пока не перешёл в громкий, открытый, радостный крик, – и затих так же внезапно, как и появился. Он вздрогнул всем телом, отстранился, сел в постели, замер. Руки дрожали, лоб покрылся испариной, сердце бешено билось у горла. И тело… тело откликнулось в ту же секунду, когда зазвучал этот голос. Он сдавленно извинился, сказал, что переоценил свои силы. Всё было с точностью до наоборот: он недооценил их, поверил в то, что прошлое потеряло свою власть над ним.

Он лежал, смотрел на ту, что спала сейчас рядом с ним, и понимал, что тепло, которое он недавно принял за спасение, шло не от неё. Это он сам хотел поделиться с кем-то теплом, которое было у него внутри, которое переполняло его. Этот огонь сжигал его душу и никак не хотел затухать. А тот огонёк, около которого он надеялся отогреться, так и остался заключённым в равнодушную толщу стекла карманного фонарика. И не было, как и прежде, от этого огонька ни тепло, ни холодно.

Он лежал, отсчитывая минуты.
Больше всего на свете ему хотелось сейчас подняться, одеться и уйти… въехать во двор, припарковать машину и ждать… когда утихнет боль, когда уймётся дрожь… Когда можно будет ещё раз…
Вернуться.
Прикоснуться.
Жить.

-------------------------------------------------------------------------------------

Была любовь

Нет, милая мудрая женщина с зонтиком, не бойтесь меня, я не причиню вам вреда. Позвольте мне просто пофантазировать. Побыть - пусть не такой же милой, но не менее мудрой. Я имею на это право, ведь я видела и слышала то, чего не видели и не слышали вы. Уступите мне на время свою волшебную палочку, и, может быть, тогда вы поймёте… Что была – любовь.

Засыпай, бедная девочка, спи на этой широкой красивой кровати, в этой чужой комнате, в этой чужой стране…

Ну, что же ты? Признайся, признайся самой себе, что он любил тебя. Ты не веришь? Но я покажу тебе эту любовь, я проведу тебя по её лабиринтам. По крутым, заросшим зелеными зарослями склонам мы поднимемся на её вершину, где растут чудесные белые цветы, накрытые подушкой розового облака…

Он не понял, что ты попрощалась с ним ещё тогда, в первый же вечер, когда отказала ему, когда сказала: «Поздно…». Он был так растерян тогда и до последней минуты не мог поверить в то, что ему придётся провести эту ночь одному. До этого только ему позволялось быть хозяином положения и диктовать условия. И ты с болью и мрачным удовлетворением представляла себе его досаду и злость от того, что ему не удастся отчитаться Малиновскому в блестяще исполненном главном пункте инструкции. Ты приписала ему сложные многоуровневые переживания, а на самом деле всё было гораздо проще, гораздо примитивнее.
Он просто хотел тебя - и не получил. Он просто думал, что ты - только для него, - и увидел тебя с другим.
В первый раз…

А потом эти простые чувства стали прирастать, как снежный ком, другими оттенками. В тот вечер… ты помнишь?.. когда вы оба играли в страшную и жестокую игру, мучительное объяснение оглушило его, сбило с ног, заставило остановиться, задуматься.

Ты мстила ему, не признавая его способности желать тебя и думая, постоянно думая лишь об одном – о том, что заставило его сблизиться с тобой. Ты всё стояла на перроне, ждала поезда, чтобы, едва завидев на горизонте, снова обогнать его, и не знала, что он давно ушёл с этой станции… вперёд… к тебе.

Каждый день начинался для него с одной мысли. Нет. Ты не угадала. Он думал не о фирме и потраченных Зорькиным и на Зорькина деньгах. Не об отце и Александре. Не об отчёте. И даже не об унизительном сравнении себя с невзрачным, нелепым соперником. Все эти мысли приходили уже потом, они просто обрамляли первую и главную – о том, что сказать и что сделать в течение дня, чтобы вечером можно было, сняв с тебя одежду, прижаться наконец к твоему обнажённому телу, вдохнуть его аромат и раствориться в наслаждении. Опасном и тем более желанном наслаждении, потому что, один раз испытав его, он уже не мог от него отказаться. Ведь ты дала ему то, чего прежде не давал никто на свете, - всё своё тепло, всю себя, без остатка. Ты стала нужна ему.

Но ты не знала об этом. Ты не хотела об этом знать. Ты больше вообще ничего не хотела.

Твоя добрая фея тоже ничего не хотела знать об этой любви. И когда сметённые алкоголем преграды рухнули для него и многодневное неутолённое желание грозило перейти во взрыв, - даже и тогда она видела только тебя, думала только о тебе и, ни о чём не спрашивая и безоговорочно считая его близость угрозой, пришла к тебе на помощь.

А ему некому было помочь. Ведь у него не было своей доброй феи.

А потом… в тот вечер, когда ты попрощалась с ним навсегда, но не сказала ему об этом… он был в первый и последний раз по-настоящему счастлив. Только один раз он был счастлив, и именно тогда. Он впервые смирился с тем, что ты уходишь, он отпустил тебя, потому что понял, что впереди у него – целая жизнь. С тобой. Много дней и ночей, лет и зим. С тобой.

Но ты не могла поверить в это и, закрыв наглухо сердце, поставила в своей игре точку. За которой уже ничего не могло быть – и никого не могло быть. Ни тебя. Ни его. Ни вас вместе.

Но он всё же звал тебя. Он ждал тебя. Вместо твоих волос зарывался лицом в грязный снег. Обдирал в страшной драке руки, которыми так мечтал гладить тебя. Он надеялся искупить этим всю боль твоего кровоточащего сердца.

Добрые феи желают только добра. Под их зонтиками можно укрыться от непогоды, уберечься от печалей. Залечить раны, воспрять духом и даже – кардинально изменить свою жизнь. Но ни новые платья, ни новые беленькие правильные мальчики, ни даже новое сознание не способны переродить сердце, в котором живёт любовь.

Ты его любишь? Ты его любишь, а, Кать?
И он любит тебя, Катя. Слышишь? Он любит тебя!

Да, ты слышишь. Ты тихо шепчешь, что любишь, что простишь… Но утром ты проснёшься и забудешь об этом. Завтра он снова, в бессильном отчаянии, не желая этого, ранит тебя. И добрая фея снова придёт к тебе на помощь, будет учить отпускать, учить забывать. А потом ты вернёшься… чтобы не вернуться.

Рано, рано пришла я в эту волшебную страну. Рассвет уже позолотил ровную гладь моря, твои ресницы дрожат... Я ухожу. К нему. Я расскажу ему о тебе, и у него всё будет хорошо. Нужно только немножко подождать...

-------------------------------------------------------------------------------------

Двое из десяти миллионов

Сегодня Алексей Демченков узнал, что ему изменяет жена.
Ещё утром, выйдя из детективного агентства, куда он отнёс визитную карточку, вытащенную пару дней назад из кармана пальто жены, он был почти уверен в том, что это ошибка и что агент, заключающий сделки по обязательному страхованию автомобилей, дважды приходил к нему домой только для того, чтобы заключить эту самую сделку. Лена, жена Алексея, смеялась над его глупыми предположениями, которые он высказал ей, узнав об этих визитах. И только потому, что Алексей во всём любил порядок и ясность, утром по дороге на работу он заехал в это детективное агентство.
Через несколько часов ему позвонил детектив и сказал, что Лена уже месяц встречается со страховым агентом и что сегодня у них назначена встреча в небольшом, но фешенебельном отеле на окраине города. Алексей впервые слышал название отеля; он записал адрес и поблагодарил детектива. А ещё через час позвонила Лена и сокрушённо посетовала на самодурство начальника, отправляющего её сегодня в срочную командировку в Рязань. Алексей посокрушался вместе с ней; под конец разговора она выразила радость по поводу того, что ночным поездом она сможет выехать из Рязани и ранним утром уже будет в Москве, и они попрощались.
И теперь, паркуя машину в чудом отыскавшемся свободном месте на стоянке около гостиницы, Алексей напряжённо думал о том, почему это случилось именно с ним. За шесть совместно прожитых лет жена ни разу не давала повода усомниться в ней, и он только отстранённо смеялся над анекдотами про любовников в шкафах, будучи уверенным, что уж с ним-то такого произойти не может. И, однако же, вот, сидит он в три часа ночи на забитой машинами стоянке около гостиницы, в одном из номеров которой его собственная жена, его Лена, лежит сейчас в объятиях любовника… нет, это странный сон какой-то, этого быть не может.
Он тряхнул головой, огляделся. Прямо перед ним, через дорожку от проезда, в ряд стояли машины – некоторые были укрыты плотной шапкой снега, некоторые – лишь чуть-чуть припорошённые, видимо, припаркованные недавно. Весь день была довольно ясная погода, а поздно вечером вдруг начал валить снег, и за два часа белым пушистым покрывалом укрылись земля, деревья, дома… Сейчас снег перестал идти, и стало снова тихо, морозно, ясно… так ясно, что можно было разглядеть звёзды на небе.
Справа от него высилось небольшое здание отеля. Крыльцо и ряд стеклянных дверей, ведущих внутрь, были освещены ярким неоновым светом вывески и ламп, вделанных в потолок крыльца. Как только они выйдут, он сразу увидит их… а что он будет делать потом, он и сам пока не знал. И хотя всю жизнь он привык планировать каждый свой шаг, сейчас он упрямо гнал от себя мысли о всяком «потом». Он хотел всего лишь увидеть, удостовериться… а дальше мозг выставлял защиту и отказывался что-либо предполагать.


Через дверное стекло он увидел, что в вестибюле появились люди. Алексей быстро пригнулся, не сводя с крыльца напряжённого взгляда. Одна из дверей открылась, и из неё вышли двое – сперва женщина, за ней - мужчина. Алексей облегчённо выдохнул: это не Лена, это какая-то пигалица с растрёпанными тонкими косками в нелепом пальтишке из советского «Детского мира». На секунду он потерял интерес, но потом невольно продолжил наблюдать за этими двоими. В свете фонарей, окружавших стоянку со всех сторон, он хорошо видел их. Ну до чего же странная пара! Девица шла первой – пальто расстёгнуто, длинная юбка, какой-то пиджачишко поверх блузки; следом шёл мужчина – молодой, лет тридцати, в модном чёрном пальто. Одного взгляда на него Алексею хватило, чтобы понять, что он - один из представителей современной «золотой молодёжи» - либо сынок богатого папы, либо успешный бизнесмен, либо и то, и другое.
Что могло свести их вместе? Первой мыслью Алексея было то, что привело его самого сюда, но он тут же отбросил эту мысль. Нет, это скорей этого мужчину где-нибудь на десятом этаже пентхауса ждёт жена… пока он развлекается со своей странной маленькой любовницей в занесённой снегом гостинице на краю света. Ну что ж, на всякую кастрюльку находится своя крышечка. Ему не раз приходилось видеть рядом с красавицей невзрачного мужичонку и, наоборот, вот так, как сейчас, - страшненькую женщину рядом со статным покорителем сердец.
Но эти, однако, не производили впечатления счастливой пары. Пока шли до машины, не сказали друг другу ни слова, и вообще казались какими-то далёкими, чужими… Если бы не три часа ночи и гостиница, Алексей счёл бы их случайно встретившимися в купе поезда пассажирами.
Взвизгнула сигнализация; они сели в чёрный автомобиль, стоявший прямо напротив машины Алексея через дорожку для проезда. Загудел двигатель, но фары не включились, а зажёгся свет в салоне. Алексей понял, что мужчина хочет немного прогреть машину.


Пригнувшись за рулём, Алексей не сводил взгляда со странной пары в салоне автомобиля. Он увидел, как девица протянула руку, погладила своего спутника по щеке и, быстро подавшись вперёд, чмокнула его в лоб. Она уже хотела было снова отодвинуться, но мужчина задержал её руку, поцеловал ладонь, наклонился… и вдруг нетерпеливым властным движением поднял, отодвигая, воротничок блузки и приник к шее девушки. А она сидела, откинув голову назад, прикрыв глаза, обхватив его сильную шею своей маленькой ручкой. У Алексея дух перехватило: да этот здоровяк так вцепился в несчастный воротник, что сейчас порвёт его!.. Наконец рука мужчины скользнула вниз, по пиджачку, пальцы стали расстёгивать пуговицы… сперва он гладил грудь поверх блузки, потом рука забралась под блузку… Алексей не знал, куда ему деваться, от неловкости; похоже, он стал невольным свидетелем продолжения гостиничного времяпрепровождения этих двоих.
Но судьба сжалилась над ним. Видимо, здравый смысл всё же возобладал над желанием. Мужчина обнял девушку, напоследок несколькими лёгкими поцелуями покрыл её шею и лицо и отстранился от неё, вернувшись на своё место за рулём. А девушка так и осталась полулежать, вполоборота к нему, откинув голову на спинку сиденья. Тихо улыбаясь, она смотрела на своего спутника… что-то сказала ему. Алексей сейчас отдал бы многое, чтобы только узнать – что же она сказала. Проникнуть в связывающую этих двоих тайну, завеса над которой так неожиданно приоткрылась перед ним...
Удивительно: от ощущения несовместимости этих людей не осталось и следа. Напротив, теперь было такое чувство, что эту девушку может целовать только этот мужчина, что она появилась на свет только для того, чтобы однажды встретиться с ним, и что он всю свою жизнь ждал именно этой встречи…
Интересно, а они сами знают об этом? Судя по всему - нет… И Алексею вдруг мучительно захотелось сорваться с места, выбежать из машины и рассказать им… Чтобы не было в их жизни ненужной боли, которую им неизбежно придется испытать. А может быть, для того, чтобы понять, им как раз и нужно испытать боль?..
Последнее, что увидел Алексей перед тем, как потух свет в салоне, - всё ещё улыбаясь, девушка закрыла глаза… Вспыхнули фары, и машина медленно выехала со стоянки.


Алексею вспомнились первые встречи с Леной… незнакомое и радостное ощущение полёта, невесомости… вспомнились все счастливые мгновения, которые они подарили друг другу.
Несколько минут он посидел неподвижно, затем решительно повернул ключ в замке зажигания и, не думая уже ни о чём, уверенно вывел машину на улицу, ведущую к центру города - города, в котором так много людей, так много тайн. Где-то там, в этом городе, стоит их с Леной дом. Их общий дом; они вместе решат, что будет с их домом, с их жизнью. Ведь наступает новый день...

--------------------------------------------------------------------------------------

Падение вверх и Цветы для любимой

Утро начиналось легко. Он улыбался Кире, весело болтал с Малиновским… Легко было до того момента, пока Малиновский не напомнил ему о Кате. А дальше стало только хуже, и ему пришлось опять писать ей открытку и, что ещё омерзительнее, упрашивать её снова подделать финансовый отчёт.
Катя. Маленькая женщина, которая на какой-то короткий миг в измерении вечности была его женщиной. Как только он увидел её, он понял, что ему не показалось тогда, не приснилось, что она всё-таки такая… Славная. Сладкая. Притягательная. Но об этом нельзя говорить, поэтому – «вы сегодня прекрасно выглядите»… Это понятно, это доступно. Это можно и ей, и при Малиновском, да хоть при Кире, пожалуйста! - чтобы усыпить бдительность.
Но сомнительный комплимент, произнесённый вслух, по контрасту ещё более усиливает смутное запретное ощущение тяги, желания.
Да, об этом нельзя говорить. Даже ей. Ей – тем более. Даже себе – только шёпотом. Потому что это – правда. А правда для него – непозволительная роскошь, недостижимая вершина высокой горы. Там, на этой вершине, искрится на ярком солнце кристально чистый снег и сквозь белое покрывало пробиваются на свет нежные голубые цветы, как это бывает только в горах. Там – спокойный крепкий сон, довольные лица родителей, счастливая Кира, процветающая компания.
Но его долг и ответственность – вечно стоять у подножия горы и лгать. Иногда, когда становится совсем невмоготу и он чувствует, что вот-вот задохнётся, - удаётся подняться чуть-чуть наверх, на небольшой выступ. Там перевал, там становится легче дышать. Там удаётся лгать, говоря правду. Но после короткой передышки почему-то всегда неизбежно скатываешься снова вниз, к подножию…
Нет, внешне он, как всегда, был лёгким, светлым, искрящимся. И никому не приходило в голову, чего стоит ему эта лёгкость и что на самом деле творится у него в душе.
В Лондоне он твёрдо решил в отношениях с Катей оставаться на перевале. Не говорить «люблю», не писать нелепых открыток, за которые потом бывает так стыдно, что ни о каких вершинах уже не думаешь, а, наоборот, хочется провалиться сквозь землю. Но Малиновский небрежно-безжалостно взял его за руку и снова увёл на землю, всучив свой очередной шедевр… Он посопротивлялся немного, поотталкивал Малину в грудь, но потом обречённо поплёлся за ним вниз.
Она прочитала открытку, радостно благодарила его. Снова спасительный подъём: несколько раз поцеловал в щёчку, порадовался подарку, но о любви – ни слова. Только работа. Пусть полуправда, но и не ложь.
А потом явилась эта дура – его будущая родственница – и надолго пригвоздила его к земле. Если ему и удастся заснуть в ближайшие ночи, то сниться ему будут только тролли, диггеры и прочие подобные твари. Весь день он метался, задыхался и даже в Катиной каморке, где ему почти всегда удавалось вздохнуть свободнее, тщётно пытался сделать шаг наверх и беспомощно топтался на месте. Заглядывал в глаза, брал за руки, звал на показ – хотел сгладить её потрясение от этого ужасного совещания и последовавшего за ним скандала в кабинете.
А потом он услышал её разговор с Зорькиным, и в душу снова проник тот старый страх – страх, из-за которого они с Малиновским и завертели ещё одну машину чудовищной лжи. Он вспомнил её день рождения, серенаду за закрытой дверью на лестничной площадке… И опять запаниковал.
А ещё – он жалеет её и не хочет причинять боль.
И поэтому не хочет обманывать.
И поэтому не может прекратить обманывать.
Но когда, собираясь уходить домой, она сказала, что с их отношениями пора покончить, и отгородилась от него вытянутой рукой, не давая подойти, в нём вдруг взбунтовались настоящие чувства. Он так давно хотел донести их до неё, что теперь какая-то невидимая сила понесла его наверх, к спасительному перевалу, и он спешил и нервничал, потому что боялся, что не сумеет убедить и удержать её, говоря правду.

***

И вот теперь, когда он сидел уже за рулём машины, слова лились сами собой, обгоняя друг друга. Он торопился объяснить ей то, что с лёгкой (или с тяжёлой) руки Малиновского обросло плотной паутиной лжи, почти забылось, поблекло и, однако же, было самым важным в его отношении к ней.

- Катя, когда вы пришли в компанию, в моей жизни появился человек, которому я могу абсолютно доверять... Мне казалось, что вы мне тоже верите. Но в последнее время я чувствую, что теряю ваше доверие...

Но она всё поняла не так. Всё поняла по-своему и единственно верно для неё. Стала говорить, что человек, которому он может доверять, - это Кира, сетовала на свои несбыточные надежды, ведь знала, что он не сможет отменить свадьбу…
Отменить свадьбу?!..
Господи, ну как же ей объяснить?!
Машина взвизгнула тормозами и криво встала у обочины.

- Послушайте меня! Я не собираюсь отменять свадьбу, но, Кать...

Как же это храброе сердечко защищается…
- Нет - и прекрасно! Тогда зачем эта встреча, этот разговор и вообще?...

- Катя! Катя, выслушайте меня внимательно! Помимо наших отношений существует ещё компания – если я отменю свадьбу, Александр разделит «Зималетто» между акционерами! Если, конечно, ещё осталось что-то делить!

- Хорошо, я перепишу завтра все документы «Ника-моды», и «Зималетто» будет принадлежать вам! Завтра же! Хотите?..

- Только не сейчас, Кать, прошу вас! «Зималетто» должно принадлежать «Ника-моде» до тех пор, пока мы не расплатимся с долгами! Иначе на нас обрушатся все эти кредиторы и поставщики, которым мы должны!

Молчание. Она горько смеётся сквозь слёзы.

- Вы правы, чёрт возьми... вы правы. Значит, вам... вам придётся жениться на Кире. Что и требовалось доказать...

Нет… Она не понимает. В бессильном отчании он попытался развернуть её к себе, но она отряхивала его руки со своего пальто, отстранялась, отворачивалась...

- Катя, посмотрите на меня. Посмотрите на меня, я прошу вас, посмотрите на меня! Кать!

…он так старался, так хотел убедить её, что забыл об осторожности, нога вдруг подвернулась и он полетел вниз по
склону…

- Приготовления к свадьбе позволят нам выиграть время, а потом я поговорю с Кирой – она всё поймёт!

- Жестоко это. Это слишком жестоко, так нельзя.

…С трудом поднялся и стал карабкаться снова вверх, к выступу… Вот, снова твёрдая почва под ногами. Она не поймёт, но это неважно, главное – он знает, что говорит сейчас - о ней, не о Кире…

- Я вынужден быть жестоким, Кать! Мне даже говорить об этом невыносимо! Но я не могу по-другому поступить!

Она закричала ему в лицо, словно умоляя о пощаде:
- Так нельзя с людьми поступать, нельзя - это жестоко, так нельзя… с ней!!!

Он схватил воротник её пальто и всё-таки развернул её к себе.

- Я с вАми поступаю, Кать, жестоко! Да, да, я поступаю жестоко, Кать!..

…И снова – камнепад, и снова он летит вниз…

- Но... но Кира – умная женщина. Она всё поймёт.

…И опять – из последних сил поднимается и упрямо бредёт к своему спасительному перевалу…

- Я не могу вас потерять, Кать.

Почти обессиленная, держалась она за его пальто и в отчаянии качала головой…
- Это какое-то сумасшествие...

И снова стала отчаянно вырываться, но он хватал её за руки, пытался успокоить…

- Кать, вы с ума сошли? Кать, Катя, подождите! Я не могу без вас, вы слышите, нет?

…наконец ему удалось снова притянуть её к себе, крепко сжав запястья её рук...

- Я не могу без вас...

Сдаваясь, она поникла, опираясь лбом о его лоб, и слабое эхо вырвалось из её измученной груди:
- Я не могу без вас... Андрей Палыч...

Он обнял её за шею под воротником, провёл рукой по пальто, ухватился за воротник, потянул к себе…

…стоя на цыпочках, застыл на мгновение…

…и вдруг она всем телом подалась навстречу его движению, обхватила его лицо руками, с громким стоном вдохнула воздух и прижалась губами к его губам…

…он оторвался от твёрдой почвы под ногами и полетел. Нет, не вниз, и не к вершине, а куда-то в сторону от горы, к облакам. Она бережно несла его своими маленькими ручками, дарила ему живительную влагу своего поцелуя, и он знал, что пока она держит его и он пьёт из этого сладкого источника, он не сможет упасть и разбиться… Они взлетали всё выше и выше, сплетаясь руками, губами, душами, и не было на свете сейчас человека свободнее и счастливее его…

…она положила ладонь ему на грудь, легонько отталкивая, погладила его шею и, улучив момент, когда он оторвался от неё, чтобы перевести дух, положила пальцы на его губы, прося о передышке… Она ведь тоже может не выдержать, как и он… Они сидели, низко склонив головы, крепко держась друг за друга…

…они парили высоко над землёй… И он чувствовал, что именно это нужно было ему, именно этого и ждал он все эти дни и что только это ожидание и придавало ему силы. И там, в этой обволакивающей вышине, где не было ничего и никого, только он и она, он говорил ей слова, которые сейчас только и могли быть правдой.

- Когда-нибудь, Катя, наступит время... и нам не нужно будет прятаться по углам и скрывать наши чувства...

- Неужели это время придет? Не может быть...

- Обязательно, Кать. Ведь если два человека любят друг друга... то им незачем скрывать свои чувства... Да?

Она кивала головой, подтверждала: «Да... Да…»

- Я очень рад, Кать, что мы понимаем друг друга...

Нежно, открыто, покорно шептала: «Я подожду. Я обещаю – я подожду...»

И опять, опять приподнимала лицо к нему навстречу, и снова он с наслаждением приникал к живительному источнику… и снова она вся тянулась к нему и отдавалась ему… и снова они обнимали друг друга и становились единым целым…

***

Медленно, очень медленно опускался он на землю. Он не упал и не разбился, она и здесь помогла ему. Но когда за ней захлопнулась дверь подъезда, он почувствовал себя совершенно обессиленным, распластанным на земле, и ему казалось, что он уже никогда не сможет подняться.

А после раздражённо-усталого отчёта привычно циничному Малиновскому стало ещё противнее, ещё невыносимее.

Ему нужна помощь. Он просто не сможет один справиться с предстоящей ложью. Необходимой. Отвратительной. Убивающей. Ложью.

И он остановил машину около цветочного магазина.

Он смотрел на себя со стороны. В этот вечер в квартире Киры появился призрак. В чёрном пальто, с чёрными пустыми глазами и огромным букетом ярко-красных роз. Чем больше букет, чем ярче розы, тем меньше сил надо будет потратить на ложь. Цветы помогут ему, они всё скажут за него.
И что с того, что выжженная ложью душа на какой-то миг взбунтовалась, взметнулась к заветной вершине и он сказал Кире правду о своём сегодняшнем разговоре с её братом и о том, почему сам он когда-то сделал ей предложение? Что с того, что, окончательно устав бороться с ней и с собой, с небрежным отвращением бросил цветочного монстра на кровать и собрался уходить?
Ведь она всё равно остановила его.
Ведь было необходимо, чтобы она остановила его.
Ведь он и пришёл к ней для того, чтобы остаться.

И снова – привычные коды, шифры.

Конечно, я люблю тебя.
Конечно, я скажу тебе, что я люблю тебя.

Конечно, я говорю правду.
Конечно, я скажу тебе, что я говорю правду.

Шифры, коды, которые она давно выучила наизусть.
Которые были ей дороже расшифровки.
Которые она лелеяла, берегла и перебирала в памяти.
И по правилам этой бесконечной игры по кругу должна была принять и понимающе смириться с тем, что вместо водоворота страсти он окунулся в спасительный сон. И по тем же правилам рылась в его карманах, убедившись, что он спит.

Держа в руках истрёпанную фотографию известной балерины, найденную в кармане его пальто, обречённо смотрела на него, крепко спящего. И привычно ошибалась, думая, что знает, кого он видит во сне.

Ему снилась не балерина.

И даже не чёрный иеромонах отец Сидор.

Ему снились горы - и облака.

-------------------------------------------------------------------------

- У тебя лёд есть?
- Нет.
- Ну, значит...

Безо льда

В бессильной ярости Андрей ударил кулаком по захлопнувшейся двери подъезда.
Ну, вот всё и выяснилось.
О чём это он только что думал, преследуя по пятам их машину, почти на всех перекрёстках проскакивая на красный свет? Что и под Зорькиным она стонала так же?.. Что и на Зорькине она изгибалась, продевая пальцы между его пальцами, так же?.. Почему же «и»? Только с Зорькиным, только с этим дохляком и шутом гороховым она делает это. А его самого она использовала и выбросила, как одноразовый стакан. Ну, двухразовый…
Не замечая, что хлопья снега уже почти полностью облепили лобовое стекло, почти не глядя на дорогу, он нёсся по городу…
Да что этот кретин вообще может знать о женщинах?! Что Зорькин может знать о НЕЙ? Вот он знает о ней всё, только он знает. Ни этот калека Денис, ни Зорькин не смогли и не смогут полностью понять и почувствовать её… Но что-то подсказывало ему, что эта притягательность живёт в ней неосознанно, что каждый мужчина может почувствовать это и потянуться к ней. И эта мысль сводила его с ума, сжигала всё внутри, испепеляла.
Но зачем?.. Зачем она утром сказала, что всё остаётся по-прежнему? Испугалась его напора? От греха подальше? Он ведь выдавил из неё это согласие, буквально силой вырвал. И тоже – зачем? Почему это было так важно для него? Почему он так упорно силился понять, любила ли она его когда-нибудь? И любит ли сейчас? Вчера… Даже думать страшно об этом «вчера». Но трепет её тела, её рук, губ, весь надрыв её вчерашнего поцелуя так ясно предстали перед ним, что снова его всего обдало жаркой волной и стало трудно дышать.
Нет, так он до Киры точно не доедет… До Киры?.. Он огляделся по сторонам и обнаружил, что его машина стоит перед знакомым домом. Вот он, балкон… Да, хорошо же она его выдрессировала... Вообще сейчас не думал о ней, а приехал по привычке именно сюда. Но он не может сейчас… просто не в состоянии видеть её, разговаривать. Надо успокоиться, прийти в себя…
Что это она днём устроила? Заставила Катю заниматься этими мифическими приглашениями, чёрт бы их побрал. Он стал оправдываться, говорить, что это не имеет значения… Как она оборвала его! «Откуда вы знаете, о чём я думаю?».. Ну, вот он и узнал, долго ждать не пришлось. Как она вырывалась, сопротивлялась! С каким неприятием встретила его попытку поцеловать её! И он ещё надеялся увезти её! Нет, если бы бдительный папа не появился, он всё равно увёз бы её. Он бы заставил её забыть об этом новоявленном Ромео, да она у него забыла бы обо всех Ромео на свете! Ещё долго вспоминала бы эту ночь, в ногах бы валялась, чтобы это повторилось!..
И вдруг оборвалось что-то внутри, как будто окатили холодной водой. Нет, не валялась бы, не просила… И папа здесь ни при чём. Она сама не хотела ехать с ним, она вообще его не хотела… И только к уже существующему сознанию, что он не стоит уважения, добавилось бы презрение. С этим финансовым гением ей интересно, а с ним – нет. Ну, что он такое? Красивая картинка, вроде тех, что она каждый день лицезреет на открытках, которые покупает Малиновский… А внутри – насквозь пропитан ложью, как и те первые открытки. Теперь-то он сам пишет… но что?.. Понять бы самому…
Он горько усмехнулся. Использовала и выбросила? Молчал бы лучше, хоть себе бы не врал… Использовать и выбросить – это его прерогатива, его гордость, его наполеоновский план.
Холодное презрение к самому себе затопило его. Он вдруг ясно осознал масштабы собственной подлости и трусости. Вспомнилась эта сегодняшняя белая коробка с приглашениями, ежедневные примерки свадебного платья… А завтра предстоит смотреть квартиру. Квартиру, в которой он никогда не будет жить. Которую он увидит в первый и последний раз в жизни.
Ну что ж, хотя бы с этим он разобрался, хотя бы это стало ясно. Он не женится на Кире, этой свадьбы в его жизни не будет. Только надо свыкнуться с этой мыслью, полностью осознать её. И на это ему нужно время. Время? Опять?! Но больше лгать невозможно, невыносимо. Раньше – мог, а теперь – нет. Но Киру – жаль… Она не заслужила. Как он скажет ей, как посмотрит ей в глаза? И именно потому что жаль, надо потерпеть немного… или потому что скоро Совет директоров, надо потерпеть немного.
И вдруг опять зажглось что-то внутри, согрело. Он скажет… Кате. Да, завтра он скажет ей правду о том, что окончательно решил расстаться с Кирой. И, может, хоть тогда из её глаз исчезнет этот непонятный блеск и на лице вновь появится улыбка. Ведь всё же… вчера… Да что ж так жарко-то опять… Печка вроде давно не работает, за окном – мороз… А его опять сжигают воспоминания...

-------------------------------------------------------------------------

Маленькая история из жизни

Сижу у приятелей. Со мной пришли общие знакомые, у них пятилетная дочка Анечка. Анечка не расстаётся со своей любимой мягкой игрушкой – мишкой, принесла его и в гости. Мишка красивый, с чёрными глазками-пуговками, на шейке – маленькая шёлковая бабочка. С мишкой в руках Анечка заходит в комнату и сразу направляется к дивану: там в ряд сидят мягкие игрушки. Игрушек много, они все принадлежат хозяйской дочке, её сейчас нет дома. Аня робко смотрит на хозяйку, та с улыбкой кивает головой. Почти не раздумывая, Анечка берёт с дивана белочку – рыженькую, с белыми лапками – и сажает её на пол рядом со своим мишкой.
Немного погодя спрашиваю у Ани:
- Ань, во что играешь?
Отвечает:
- В сказку.
…Шумим, разговариваем… Краем глаза поглядываю на Анечку: впервые вижу, чтобы ребёнок так заинтересовался одной игрой. Не замечая ничего вокруг, девочка полностью ушла в свой мир: мишка и белочка шепчутся, сердятся, смеются…
- Анют, пора домой. Клади игрушку обратно, пойдём.
Ребёнок вскакивает с пола, крепко прижимая к груди обе игрушки. В глазах – слёзы.
- Аня, Настя очень расстроится, если ты заберёшь белочку… Это её любимая игрушка. – Маме уже неудобно.
Хозяйка растерянно переводит глаза с мамы на дочку:
- Анюта, с этой белочкой очень любит играть зайчик. Видишь, он переживает… Давай я тебе подарю лисичку – смотри, какая хорошенькая, с бантиком… Ну, вот видишь, какие они все довольные…
- Нет, они не довольные, не довольные! – кричит девочка и топчет ножкой по полу.
Наконец, после долгих уговоров и строгих увещеваний, побеждают взрослые, и Аня с заплаканными глазами, потерянно оглядываясь, уносит домой мишку с лисичкой.

Жизнь – не сказка.

Но как поверить в это?

-------------------------------------------------------------------------

Любить

Страшно.

Этот страх был ему знаком.
Он уже владел им когда-то. В той, прошлой жизни. Он не опутывал его паутиной, не обхватывал со всех сторон щупальцами. Он разрывал его на части изнутри, стремясь дать выход чему-то неосязаемому, но очень сильному, и это вырывалось наружу, но не растворялось, не исчезало, а, повисев несколько мгновений в разряженном, липком, пустом вакууме, возвращалось обратно и душило его ещё сильнее.

Сработали ли какие-то защитные механизмы, или мудрые жизненные законы взяли верх, но сначала страх ослабил свою хватку, потом отошёл на второй план, освободил место мыслям, дыханию, каким-то простым движениям, а постепенно и вовсе затих. Он уже думал, что страх умер, что он избавился от него.
И даже сегодня, когда он увидел её, всё было нормально. Он радовался инерции своего спокойного хронического состояния, приняв её за постоянство. Чувствовал себя сильным, способным переломить неверие, надеялся всё объяснить и убедить.

И вот теперь он чувствовал, как исподволь, с каждым её словом, этот старый, забытый страх возвращается и снова завладевает всем его существом.

«Пусти меня. Пожалуйста…»

«Оставь меня в покое. Пожалуйста…»

Снова он очутился в вакууме, снова не мог дышать, думать. Этот страх от её неверия и собственного бессилия не был острым, мгновенным, он не ввергал в панику. Он просто опять становился его частью, становился им самим. В нём предстояло жить.
Хватать ртом воздух. Чувствовать, как слабеют и безвольно повисают такие обычно сильные руки. Не думать ни о чём и ни о ком, кроме неё. Не видеть ничего и никого, кроме неё. И быть одному - во всём мире, в галактике, во Вселенной. Надо найти спасение. Ухватиться. Прислониться. И он ответил на телефонный звонок.

Я люблю тебя… История стара, как мир… Она права. Как он мог убедить её? Разве могут эти слова сказать ей о том, что он чувствует? На свете просто нет таких слов.
А может, это не любовь? Или какая-то другая любовь? Да, он не любил раньше, и ему не с чем сравнивать. То, что он когда-то в юности чувствовал к Кире, нельзя было назвать любовью даже в привычном, обжитом людьми смысле. Но ведь ему не раз в своей жизни приходилось видеть счастливые пары, любящих людей. Эти люди ссорились, мирились. Изменяли, уходили, возвращались обратно. Отдыхали друг от друга, находили компромиссы. И, конечно же, они любили. Ну, или думали, что любят, - и вместе с ними так думали окружающие.
Лишь один раз ему довелось увидеть чувство, в чём-то схожее с его собственным. Это было давно, лет двенадцать назад, когда он, будучи ещё совсем юным студентом, пришёл с родителями в дом их старого приятеля, с которым они не виделись много лет. Рассматривая семейный альбом, Павел Олегович случайно наткнулся на фотографию давно умершей жены хозяина. Он неожиданности и неловкости он замешкался и не успел перевернуть страницу альбома. Родители и супруга хозяина, с которой он прожил долгую счастливую жизнь, обменялись встревоженными взглядами, а Андрей был потрясён выражением лица друга родителей. Больше нигде и никогда он не видел такой боли, такой обречённости.
Он знал, что никогда не захочет отдыхать от неё. Никогда не изменит ей. Что ему всегда будет её мало. Чем больше будет видеть её, тем больше будет влюбляться. Чем больше будет целовать её, тем сильнее будет любить. Будет ревновать её к воздуху, которым она дышит, к снам, которые будут ей сниться. Она прорастёт в нём, станет его неотъемлемой частью, его дыханием, его жизнью.
Почему это произошло именно с ним? Почему именно он избран этим чувством? Как могло оно родиться из мгновений, которые все - наперечёт? Из нескольких прикосновений, взглядов, поцелуев? Всего лишь из двух ночей - неосмысленных сказочных подарков судьбы, ставших единственным его богатством? Непостижимо. Но это было. Это жило, цвело. И, несмотря на то, что он всё ещё надеялся исцелиться, в глубине души он чувствовал - он ничего не сможет поделать с этим, это умрёт только с ним самим. И даже и тогда - умрёт ли?..
Но её, той, которая могла бы быть рядом с ним, которую он будил бы по утрам, которой расчёсывал бы волосы, целовал руки, дарил цветы, - её нет. Он сам, своими руками, убил её.

Страшно.
Ухватиться. Прислониться. Спастись.

Какой долгий, спокойный, умиротворяющий поцелуй. Он качается на волнах своего спасения, он старается материализовать эфемерность своей последней соломинки. Нет, он не представляет, что это она. Каждым миллиметром своей кожи, каждой, самой мельчайшей, частичкой удара своего сердца он знает, что это не она. Он просто хочет - не хотеть, чтобы это была она. Он просто хочет - чтобы это была она.

Я люблю его…

До сих пор люблю, как раньше. Я думала, что всё прошло, но мне только показалось.

Я люблю его…

Невозможно. Невозможно любить человека, который тебя унизил, обманул, использовал.

Но я люблю.

Как это просто.
Услышать. Почувствовать. Понять.
Протянуть руку, связать невидимые нити.
Воскреснуть самой и воскресить другого.
Любить.

-------------------------------------------------------------------------------------

По обе стороны стекла

Безответная любовь, безответная.
А была б она – твоя, беззаветная…

***

Он и она сидели за столиком в ресторане.

На арене гладиаторского цирка, на сцене театра, на виду у любопытных рукоплещущих зрителей.

У неё были – душа, не живая больше; мечты, небрежно скомканные равнодушной рукой; и воспоминания – сначала бывшие неожиданно подаренным судьбой чудом, а потом оказавшиеся криво отражёнными в зеркале наивности и простодушия фантазиями.

У него были – проблемы на работе и в семье; досада и недоумение от странного поведения любовницы, ещё недавно считавшей его богом, а теперь смеявшейся над ним; и те же воспоминания – ни в чём не отражённые, а просто дразнившие и будоражившие его.

Она видела перед собой человека, которого сначала боготворила, потом очень сильно любила, а теперь хотела проучить и наказать за смерть своей души. Ну, и за то, что у него не хватило сил вместе с душой убить и её любовь к нему.

Он видел перед собой женщину, которую сначала через силу соблазнял, потом с удивлением узнавал, а теперь очень сильно хотел. Которая сперва вознесла его на сверкающий в лучах солнца пьедестал, а потом почему-то сбросила оттуда.

Он и она были близки когда-то. Какой-то небольшой отрезок времени они встречались, целовались, ссорились, мирились, шептали другу другу одними ими слышимые слова, нехотя разъединяли мокрые от пота, горячие, ослабевшие в жаркой схватке страсти тела.
Он почти забыл, а она не знала, что между ними была стена.

Прочная стеклянная преграда, в которой сейчас преломлялся изумрудный свет от неоновых букв вывески с названием ресторана, висевшей над возвышением для музыкантов, - как в стекле маленькой рюмки, из которой она пила водку.
Водки было много – как в тот вечер, когда, заливая спиртным своё неприятие происходящего, он впервые поцеловал её. Теперь она хотела поменяться с ним ролями, чтобы он на себе испытал те чувства, которые им же были тогда уготованы для неё.

А он так хотел вернуться на свой пьедестал, сооружённый когда-то её преданным и любящим сердцем. Ему было так страшно и неуютно очутиться вдруг в обычной толпе, и он растерянно оглядывался по сторонам, надеясь схватить протянутую ею руку, которой она снова вернёт его на прежнюю высоту. Но её рука была сейчас почему-то протянута другому, и он злился и не мог с этим смириться.

Каждый, даже самый малейший, поворот её головы, её такие характерные порывистые и угловатые движения напоминали ему об испытанном наслаждении и заставляли желать испытать его вновь. Он вспоминал, как она запрокидывала голову навстречу его поцелуям, как робкими, мимолётными движениями останавливала его, а потом снова тянулась к нему… Как среди вроде бы таких неопытных, таких неумелых движений вдруг неосознанно появлялось одно – неуловимо манкое, ловкое, как будто кто-то специально научил её приёмам, чтобы сводить мужчин с ума… Это сочетание необыкновенной чистоты и сильной природной сексуальности, это стремление отдать ему себя всю, стать его частью - заслоняли и перечёркивали все прежде испытанные им удовольствия, делало их блеклыми, пресными и не имеющими никакой ценности.
Он изучил все оттенки её голоса и в последнее время часто ловил себя на том, что невольно прислушивается к его звукам, угадывая переход от бархатисто-хрипловатых до переливчато-нежных ноток. Даже стоя спиной к двери, он уже мог почувствовать её появление в помещении. Какие-то невидимые, но очень прочные нити притягивали его к ней, и иногда он балансировал на грани, с трудом удерживая желание прикоснуться к ней, привлечь к себе, снова ощутить её всю, полностью, без остатка.

Но он хорошо помнил правила затеянной им самим когда-то игры, и по этим правилам никто, кроме них двоих, не должен был знать обо всём этом. Его друг должен был продолжать считать их отношения холодным и рассчитанным обманом, все остальные – отношениями начальника и помощницы. И он пытался осуществить своё желание в тайне от всех, как всегда, как раньше, когда она его понимала и не требовала легализации отношений. А если даже и заговаривала об этом, то ему всегда удавалось убедить её. Но сегодня с самого начала всё пошло не так. Она захотела поехать в этот ресторан, где всегда было полно его знакомых, и произошло то, что и должно было произойти, - знакомые удивлённо разглядывали её, а его бывшие пассии, абсолютно не стесняясь её, бесстыдно обнажали перед ней его отношения с ними.

И он мучился от стыда перед ней и от контраста собственных чувств. От стремления разобраться в причинах её поведения и неловкости от соседства с ней у всех на виду. От желания обладать ею и сознания нелепости её присутствия рядом с ним в глазах окружающих.

Он требовал у неё подтверждения её любви и боялся, что кто-нибудь сочтёт эту любовь разделённой им.

И он снова и снова пытался разбить стену между ними, но так, чтобы не пораниться разлетающимися от удара осколками.

***

- Вы меня в чём-то подозреваете?
- Нет. Просто однажды…однажды вы сказали, что любите меня. Вы помните? Почему вы молчите? Я вам совершенно безразличен?

Андрей, умоляющий любить его. Аферист, наступающий себе на горло ради денег. Разве могла она себе представить такое?.. Как же ему должно быть тяжело сейчас!
Алкоголь раздвинул границы сознания, и она перешагнула через все преграды, наставленные ею самой себе. В сущности, в них не было уже никакого смысла и никакие слова уже не были в силах что-либо изменить.

- Нет. Я всё ещё люблю вас, - устало и спокойно сказала она.

Он ожидал этого ответа. Разве мог он по-настоящему представить себе какой-то другой ответ?.. И он продолжал почти без перехода:

- Простите, Кать, но мне как-то во всё это не очень верится.

Нет, она не предаст единственного, что у неё осталось. Она не будет лгать себе и ему. Быть может, ей больше никогда не придётся сказать ему правду. Она поддастся его игре и скажет то, чего он ждёт.

- Посмотрите на меня, - просто сказала она. Спокойно и открыто смотрела она ему в глаза, не стыдясь своей любви, вложенной в этот взгляд.

Ему этот взгляд был знаком – и незнаком. Раньше в нём не было такой взрослой боли, такого зрелого отчаяния. Но игра есть игра, и он, решив не обращать внимания на внезапно появившийся комок в горле, продолжал плыть по её течению.

- Тогда почему вы не со мной?

Вот она, возможность снова стать самой собой, дать себе передышку, оживить надежду…

- Я с тобой… - простонала она, опустив голову, и вдруг, порывисто поднявшись с места, пересела на стул, стоявший совсем близко от него. Низко наклонившись к нему, тихо говорила:

- Я с тобой… Это ты не со мной, понимаешь?.. Ты стыдишься меня, вот в чём проблема! И не надо ничего говорить, это всё слова, а на деле можешь быть со мной только в тёмных закоулках…

- Это не так! - машинальный, заученный, ожидаемый ответ.

Но её отчаянная надежда уже рвалась наружу, сметая всё на своём пути. Она не боялась пораниться самой и поранить его – ведь только с этими ранами стена между ними могла исчезнуть навсегда.
И она медленно поднялась над ним, почти касаясь его.

- Нет? Тогда докажи это! Тогда поцелуй меня прямо здесь, в этом ресторане, где тебя все знают! Уверяю, что все твои сомнения развеются!

То, чего он боялся с самого прихода сюда, всё-таки случилось. Вначале он ещё надеялся, что ему удастся обойти острые углы, но теперь она безжалостно обнажила весь этот спутанный клубок его противоречивых чувств и поставила его перед выбором, которого он так боялся.
Выход был только один, и он тоже знал это с самого начала. Он не мог сейчас не оттолкнуть обеими руками то, чего в последнее время хотел больше всего на свете.
И он тоже поднялся. Теперь они стояли вплотную друг к другу, и он озирался по сторонам, цедя сквозь зубы:

- Пожалуйста, не просите меня, Катя… не могу я этого сделать… здесь… не могу!!! И потом – я вообще не понимаю, как это можно целоваться при всех!

Всё бесполезно… надежда умерла.

- В начале вечера у вас прекрасно получалось – потому что вы целовались с красивыми девушками, и они не могли оставить след на вашей репутации. Со мной всё по-другому?..

И, получив подтверждение исправной работы механизмов старой игры, со словами: «Со мной можно целоваться только в темноте и на необитаемом острове. Я поняла, спасибо за урок!» она быстро вернулась на своё прежнее место за столиком и отвернулась от него.

А он, убедившись в том, что опасность миновала, снова оказавшись в своей привычной стихии, рванулся за ней следом, опустился на краешек стула возле неё, пригнулся к ней.

- Катенька, давайте уйдём…
- Зачем? Зачем?.. В этом прекрасном заведении, я уверена, есть какой-нибудь подвал, где можно выключить свет, а если взять с собой бутылку виски - у вас всё получится!
- Вы что, хотите добить меня окончательно?
- Нет, я бы не посмела!
- Вам, конечно, всё равно, наверное, я циник, наверное, я негодяй, но мне нравится целовать вас в темноте… – Она, всё так же отвернувшись, смеётся над этими словами… - м-м-м… в смысле, когда никого нет! Я… ну.. ну, наверное, это глупо звучит – но я не могу иначе, Катя!

И она, повернувшись к нему, ставит точку в этой бесполезной гонке, в этом бессмысленном фарсе, объясняя ему, как маленькому ребёнку, очевидное:

- Но мы же с вами не вампиры, чтобы постоянно жить в темноте и скрываться.

Он устал бороться с ней. Она не хочет понимать его!

- А вы стали совсем другой, Катенька... И это не случайно - как только появился... Николай Зорькин...

Опять смешно. Что же он так смешит её сегодня? Её грозный друг не даёт президенту покоя. Бедный, как он, должно быть, измучился за эти месяцы! Ему, наверное, постоянно снится Коля в окружении хмельных красавиц и белых мерседесов…
Но она не даст, не даст ему шанса всё свалить на Колю. Она всё-таки заставит его вспомнить о ней самой и о её чувствах.

- Опять Николай… Вы всё ещё думаете, что между нами что-то есть?
- Я это чувствую!
- И вы думаете, что мои чувства к нему сильнее, чем к вам?.. Вы ошибаетесь, и я вам могу это доказать. Прямо сейчас… В отличие от вас я ничего не боюсь!

Он снова с опаской озирается по сторонам…

- Что… что вы собираетесь делать?
- Я вам спою...
- Что?!

Близко-близко склонившись к его лицу, она тихонько начинает петь. Как смешно вспоминать тот вечер, когда она впервые пела эту песню… как он смеялся, наверное… забавно, нелепо… больно, страшно.

…Собираю наши встречи, наши дни, как на нитку – это так долго...

Но что это? Музыка? Кто-то аккомпанирует ей… Кира аккомпанирует ей.

Растерянный, дезориентированный, он извиняется и выходит из зала, чтобы поговорить по телефону. У выхода оглядывается на неё – она продолжает петь, глядя в пустоту…

…Только мысли все о нём и о нём. О нём и о нём...

***

Закончив разговор, он уже собирался вернуться в зал, но вдруг вспомнил, что в начале вечера она просила у него телефон, чтобы позвонить домой. На экране высветился незнакомый номер: это не её домашний телефон. Все подозрения последних дней саккумулировались в этом номере. Чувствуя, как в глубине души тихо закипает злость, он нажал на кнопку вызова. Через две минуты, когда подозрения подтвердились, недобрая улыбка появилась на его лице. Волна какой-то весёлой ярости поднималась в нём.
Любовь? Чистая, сильная любовь?.. А Зорькин – просто друг, как говорится, ничего личного? Что за дурацкая игра? Она играет – с НИМ! В это невозможно поверить! Чтобы она осмелилась… Предпочла ему плюгавого коротышку, клоуна, идиота! И врёт ему!
Сидит, низко склонив голову над столом… Вот бы сейчас подняться на сцену к музыкантам и объявить на весь мир о своём позоре! Она бы и тогда продолжила издеваться над ним?!.
Еле сдерживая рвущуюся наружу ярость, подсел к ней. Подняла голову, презрительно улыбнулась:

- Господин Жданов… вы ли это? А я уже не ожидала вас увидеть… при свете!

И снова тянется к рюмке.

- Не откажите бедной девушке, составьте компанию…

Решительно забрал у неё рюмку и отставил в сторону.

- А что случилось? А… вам пора!..

Нет, мало ей сейчас не покажется.

- Давно пора. Нам давно пора с вами разобраться, Катя.
- Я внимательно вас слушаю.
- Так на чём мы остановились?
- Если мне не изменяет память - на том, что вы не можете меня целовать при свете и на том, что я… всё ещё вас люблю.
- Ах, любишь? То есть ты – меня – любишь?.. Перестань надо мной издеваться! Я всё узнал! Ты звонила не домой, ты звонила Зорькину – для того, чтобы рассказать ему, где, как и с кем ты развлекаешься!!!
- Не смей на меня орать!!!

Выплеснутая из рюмки водка залила лицо, очки…

- Катя, ты меня не понимаешь… Что я должен делать?! Я сижу здесь вместе с тобой, ты меня уверяешь, что между вами ничего нет, и тут же идёшь звонить своему Зорькину! Что происходит?! Где правда, Катя, я не понимаю!

Опять смешно. Он – и не понимает, где правда. Может, забыл, Малиновского попросить – чтобы напомнил?
Передразнила его, прикрыв глаза. Да ничего уже не страшно… только смешно. И поздно.

- Это всё, что ты хотел мне сказать?

Капли водки стекают по стеклянной стене, а стена становится всё толще, всё непроницаемей…

- Сколько я должна тебе за звонок с твоего мобильного?

Нет, этому нелепому фарсу нет конца… Он не может поверить, что всё это происходит на самом деле...

- Что?.. Прости - что ты сказала?
- Я выражусь яснее: сколько я должна тебе за звонок с твоего мобильного? Я ведь подорвала твой бюджет… видимо, существенно.

Он рассмеялся, оглянувшись по сторонам.

- Катенька, перестань, я тебя прошу… Это смешно…
- Жданов, ты шею свернёшь… Посмотри на меня… Ты мне веришь?

Всё. На сегодня хватит. Из кошелька на стол легли купюры.

- Это за звонок. И за водку.

Со всей силы стиснул ей руку. Не уйдёт.

- Пусти… пусти меня!
- Постой, Катя.
- Пусти, ты делаешь мне больно!
- Катя, нам нужно поговорить.

…Не много ли разговоров для одного вечера? С мёртвой душой не так-то легко столько разговаривать. Но тело ещё живо, оно чувствует боль и ещё… ещё что-то, чего не должно чувствовать. Он удерживает её силой, не понимая, что она давно уже не с ним – тем, что есть, настоящим. Он - чужой. Ей нечего делать в ресторане со своим почти женатым начальником. Вечер воспоминаний о его бонусах своей секретарше закончился. А если он не хочет понимать этого, если он по-хорошему не отпустит её, то она сделает так, что весь ресторан будет вспоминать вместе с ними… Но есть ли предел его жестокости? Она хотела помучить его, а теперь сама умирает от боли…

***

Она любила его и хотела больше никогда не видеть и не слышать его.
Он не любил её и был готов на всё, чтобы она осталась с ним.
Она вырвалась и убежала. Он догнал её.
Земля уходила у него из-под ног, дымилась, горела. Дымился и горел он сам, в распахнутом пальто, не обращая внимания на мороз. Он оправдывался, умолял, упрашивал начать всё сначала.
Он дрожит? Ему просто холодно. Он в растерянности, в отчаянии? Он опять проигрывает и ему не в чем будет отчитаться Малиновскому. Нет…
В последний момент она выскальзывает из-под его склонённого для поцелуя лица и опять пытается уйти… но он удерживает её за ручку сумки. Как раз в тот момент, когда на крыльце ресторана появляются люди. У неё нет больше сил злиться на него, он переходит все границы.

- Ты с ума сошёл!

Да, он сошёл с ума, он обезумел от ожидания, от неутолённого желания, от ревности!..

- Ты что, ты убить меня хочешь… Кать…
- Нет, это ты сам… ты сам себя убиваешь… а я так больше не могу, мне надоело, я не хочу тебя больше видеть…

Она уходит от него, и в спину ей врезается крик.

- Зачем ты врёшь, Катя!!!

Всё закружилось перед глазами, полетело куда-то… ОН обвиняет во лжи – ЕЁ?!. Этот жестокий лживый мир не заслуживает её правды. В этом мире все лгут друг другу и все ждут друг от друга лжи. И она будет играть по правилам этого мира и бить мир его же оружием.

- Я не вру… Я не вру, слышишь? Я никогда не вру – меня не так воспитали!!! А если хочешь знать правду – я скажу!.. Да, я люблю вас обоих, только с одним я сплю при свете, а с другим – в кромешной тьме и с бутылкой виски!!!

Вот и вся разница! То ли всхлип, то ли смешок…

И из последних сил она пытается уйти снова…
Нет. Это не может быть правдой. Она солгала ему, солгала от отчаяния. Она просто защищается, она любит его, любит по-прежнему! И от этой мысли огонь, пожирающий его, полыхнул ему в лицо, он задохнулся, захлебнулся в нём! Ещё немножко потерпеть, ещё пара мгновений – и они сгорят… сгорят вместе! Специально сдерживая себя, чтобы не растратить, не расплескать, чтобы отдать ей этот огонь сполна, он рванулся к ней, развернул за плечи, тихо, чтобы не спугнуть, сказал: «Катя, подожди!» и… впился губами в её губы, сердцем в её сердце…

Я скучаю по тебе… Я устала дышать без тебя… Я таяла, я исчезала… Я живу только тобой… Я люблю… тебя…
Но ты миф, ты – сказка, живущая только на моих губах. Тебя – нет…

Он подарил ей себя прежнего. Себя несуществующего.

- Спасибо… Спасибо, Андрей Палыч…
- Кать…
- А теперь… мне пора.

Она пытается убрать его руки, но он с ещё большей силой цепляется за её пальто… Она – последняя и единственная его опора, без неё – его не будет, он – исчезнет, он – умрёт…

- …Я прошу тебя, не уходи! Я не могу без тебя, Катя!! – Это не голос, это душа его молит её в последней надежде… - Мы должны быть вместе!.. Сегодня.

Сегодня. Всё – по правилам.

- Нет…

Как же так… Она не верит. Всё равно не верит… А он… он же… И те слова, которые раньше были необходимы для достижения цели, впервые разорвали оболочку лжи и, зажив своей собственной жизнью, вырвались из его отчаявшейся души…

- Катя, я богом клянусь – я-люб-лю-те-бя!
- Что?

Она уже думала, что сегодня больше не будет смешно… Даже жаль, что больше никто этого не слышал. ТАК он ещё никогда не говорил! В этот раз – высший пилотаж…
И она попросила его повторить… на бис.
Но душа его уже была опустошена, испугана своим неожиданным выплеском. И во второй раз она слышит только глухое упрямое эхо… И руки его уже повисли, словно плети.
Как же ему холодно. От мороза его всего трясёт мелкой дрожью. Вот до чего она довела его… Она не хотела, чтобы он заболел.
Заботливо укутала его шарфом.

- Завтра… завтра поговорим. Вы простудитесь, Андрей Палыч…

И вдруг – вышмыгнула из-под него, побежала с поднятой рукой к подъезжающему такси… Села внутрь почти в тот же миг, когда он, очнувшийся, подбежал к машине…
Вот она, эта стена. На этот раз видимая, осязаемая. Между ними – оконное стекло машины. Ему не удалось и не удастся разбить стекло силой. Он может только растопить его своим теплом… отдать его ей, чтобы она согрелась, чтобы она успокоилась… И он разжал ладонь и бережно приложил к стеклу.
А она уже опять замёрзла без него… Увидела его руку и потянулась к ней… прильнув к стеклу.

Когда машина тронулась, тепло постепенно покидало её щёку, улетало невидимым облачком, растворялось в морозном воздухе… И, прижимаясь к уже холодному и равнодушному стеклу, она заплакала от обиды.

***

Она увезла всё его тепло с собой, и ему действительно, впервые стало холодно.
Он вернулся в ресторан.
Полночи просидел в том же зале, за тем же столиком.
Думал…
О цветах, которых он ей никогда не подарит.
О летнем рассвете, который они никогда вместе не встретят.
И просто – о своей любви, в которой было бы всё это.

Которой никогда не было.

-------------------------------------------------------------------------

Сказки зимнего Лондона

Андрей всегда любил Лондон. В детстве Робин Гуд нравился ему больше французских мушкетёров; в школе и университете, когда по истории надо было написать реферат, из всех предложенных стран он выбирал Англию. И когда его отец, всё чаще вынужденный ездить в Лондон по делам «Зималетто», наконец счёл более рациональным купить там дом и зажил на две страны, - Андрей почти не удивился: он всегда чувствовал, что его детские и юношеские мечты об Англии когда-нибудь станут реальностью.
Да, он любил Лондон. И сейчас, проезжая по знакомым, ярко освещённым, таким красивым в эти построждественские дни улицам, он испытывал радостный подъём и впервые за несколько месяцев наконец-то дышал полной грудью. Он, казалось, освободился от груза проблем, всё больше давившего его своей тяжестью в последнее время.
Странно, конечно, было после заснеженной Москвы через каких-то пару часов очутиться среди почти осеннего пейзажа. В городе это было не так заметно, но когда машина выехала на шоссе, ведущее к дому, где жили Ждановы-старшие, хмурость и однообразие вида за окном сразу бросились в глаза. Но Андрею был привычен этот мрачный пейзаж английской зимы, и в том состоянии благодушия и лёгкости, в котором он сейчас находился, он радовался даже простому отсутствию обычного в это время года дождя.
К тому же и Кира была спокойна и весела, и, сидя рядом на заднем сиденье такси, везущего их из аэропорта, они шутили и болтали – почти совсем как в старые добрые времена, когда над их отношениями ещё не нависла тень ревности и подозрений, когда в её настроении ещё не было мучительных переходов от доброжелательного расположения к колким и жалящим упрёкам. Тем более что в последнее время и в доброжелательности её было всё меньше искренности.
В медленно сгущающихся сумерках такси подъехало к воротам дома. Андрей с Кирой вышли из машины. У ворот их уже встречал отец – как всегда, подтянутый, немногословный. Но Андрей чувствовал, что отец искренне радуется их приезду, и его крепкое рукопожатие ещё больше подбодрило его.

С бокалом шампанского в руке Кира стояла у окна и думала о том, каким может быть только что начавшийся год. Ещё несколько месяцев назад она с нетерпением ждала этого момента, с удовольствием представляла себе слова, которыми загадает своё самое сокровенное желание, - ведь она не сомневалась, что оно осуществится, что все планы, которые она строила, воплотятся в жизнь. Но в последнее время что-то сбилось в этой её, хоть и своеобразной, но гармонии. Ей всё время казалось, что она пытается ухватить руками что-то неуловимое, ускользающее, бесплотное, но тем не менее реально существующее и прочно осевшее в её отношениях с Андреем. И неясная тревога, поселившаяся в её сердце, уничтожила то воодушевление, с которым она готовилась встретить этот, такой важный для неё, год.
Так она стояла у окна и думала… и вдруг пошёл снег.
Сначала она решила, что ей показалось, что это какой-то обман зрения из-за неверного света фонарей, обрамлявших дорожку, ведущую от ворот к дому. Но снежинок становилось всё больше и больше, и вскоре деревья за окном уже стали белеть, и воздух затянулся искрящейся прозрачной пеленой…
Она обернулась и радостно сказала:
- Андрюш, посмотри! Снег пошёл!
Улыбаясь, Андрей подошёл к окну и встал рядом с ней.
Он вздрогнул... Нет, всё так же улыбается, просто убрал руки в карманы и немного побледнел. Он издёрган, измучен, он очень устал. Она поможет ему, успокоит его. Она прикажет себе забыть о своих подозрениях. В конце концов, ну что она знает?.. Ведь ей так и не удалось уличить его.
А снег всё падал и падал, и так хотелось верить, что он не растает и что, проснувшись наутро, они не подумают, что это им просто показалось…

А Андрей не думал ни о чём. Он просто ждал. Когда все разойдутся. Улягутся спать. И он станется наедине – с самим собой и своим воспоминанием, вдруг так призывно и требовательно заявившим о себе.
Но ещё предстояло попрощаться с родителями, которые добрыми понимающими улыбками проводили их с Кирой в спальню. А потом – выдержать долгий и неприятный разговор с Кирой на ту самую тему, которой улыбались ни о чём не догадывающиеся родители.
Но ему было всё равно. С того самого момента, когда он увидел летящие за окном, таинственно мерцающие в свете фонарей снежинки, он как-то ясно осознал, в чём была причина его лёгкости и чувства освобождения от проблем и неприятностей. Он не думал об этом в предновогодние дни, он просто наслаждался этой неожиданной передышкой. А теперь маленькая искорка, однажды зароненная в нём и тихо тлеющая где-то внутри, вдруг вспыхнула и осветила для него происходящее.
Так что же было? Почему же сказанные при прощании слова о том, что, возможно, ему покажется, что ничего и не было, всё-таки не стали ожидаемой и им самим реальностью? Ведь, может быть, действительно - ничего и не было?..

Но всё-таки было.

***

Мучительные сомнения, угрызения совести.

Жалость, доброта, протестующее нежелание причинять боль.

Твёрдое решение покончить с этим жестоким фарсом.

Неожиданная и удивившая готовность самой жертвы фарса помочь ему в этом.

А потом вдруг – впервые по-настоящему осознанные воспоминания, навеянные её словами и тесной близостью к нему. Влажное тепло её подрагивающих губ, касавшихся его виска, её пальцев, нежно, но крепко обхвативших его лицо и прижавшихся к его губам. Её разгорячённые, разрумянившиеся щёки в жарко натопленной комнате.

Разочарование, странное ощущение, что его лишили чего-то, отняли какую-то его часть, - когда она отодвинулась от него, и сильное желание вернуть, восполнить, восстановить это.

Мгновенно изменивший направление вектор мыслей, чувств и желаний.

Его нежная настойчивость, её поверившая податливость...

Её глаза, впервые освобождённые им от уродливого обрамления очков; её грудь, ноги, лоно, всё её красивое тело – от монашеской многослойной одежды. Нетерпеливая дрожь… Первое знакомство… Проникновение… Мимолётное, но вызвавшее бурю противоречивых чувств удивление, что она принадлежала раньше ещё кому-то. Рождённое этим открытием ревностное желание обладать, забрать, присвоить - и последовавшие за ним упоительные свидетельства того, что, как бы там ни было раньше, сейчас её тело и душа принадлежат только ему. Ему одному и больше никому в целом мире.

На её теле не осталось, казалось, ни одного, даже самого крохотного, кусочка плоти, не обласканного, не обцелованного им… Она стонала... То, вдруг ослабев, в изнеможении, высоко закидывала руки на подушку, и поднимающаяся вслед за этим движением грудь, восхитительная, тёплая, мягкая, оказывалась прямо под его губами… То снова переносила руки ему на плечи и, чуть-чуть, неуловимо, извернувшись, заставляла и его переменить положение и сплетала ноги с его ногами… Откидывала голову, выгибая шею, и, когда он приникал губами к притягивающей впадине сбоку у основания шеи, с нежным протяжным вздохом клала руку ему на шею и прижимала его голову к себе ещё крепче…
В её полуоткрытые, горячие губы он шептал: «Радость моя… Счастье моё…»… хотел вернуть ей сполна всё, чем она так неожиданно, так щедро одарила его... Он качался на волнах её любви, он впитывал её в себя, наслаждался ею… И был действительно счастлив – как ещё никогда в жизни…

В темноте, прорезанной пучком мягкого света, льющегося из окна, медленно выплывал из лёгкой дрёмы, накатившей на него, расслабленного и удовлетворённого… Сразу и не понял, с кем он, где находится – таким нереальным казалось ему то, что с ним только что происходило… Потом вдруг сразу всё вспомнил и испугался, что совершил что-то непоправимое, что придётся жестоко расплатиться за это наваждение, которое нашло на него, а главное – придётся расплатиться ей – беззащитному, преданному, ни в чём не повинному существу…
И, наверное, из-за этого страха вновь вернулась неловкость, владевшая им в самом начале, как только они остались наедине.
Но потом, то ли под воздействием её доверчивого, открытого взгляда, как ни странно, подбодрившего его, то ли от внезапно нахлынувшего вновь желания, доказавшего ему, что всё, что случилось с ними, было реальностью, тревога и неловкость постепенно стали отступать на второй план, а потом и исчезли вовсе.

И более того: вдруг появилась надежда на долгожданное обретение гармонии слов и мыслей, на освобождение от ставшего привычным гнетущего ощущения беспросветного мрака, нависшего над его жизнью, на возвращение способности поверить в свои силы.
Он больше не обидит её, не причинит ей зла, он не разрушит по собственной воле ту близость, которая установилась между ними. Он всегда будет благодарен ей за эту передышку, которой обязан её любви, её преданности. И пусть это на время, не навсегда, пусть через несколько дней он опять погрузится в запутанный им самим клубок проблем и осложнений, но теперь у него появились силы жить дальше и верить в то, что клубок когда-нибудь распутается, узлы развяжутся и всё встанет на свои места.

***

Когда он проснулся, Киры рядом уже не было. Из-за закрытой двери со стороны гостиной доносились чужие голоса: видимо, две горничные, работавшие у родителей, пришли убрать оставшийся от праздничного ужина беспорядок.
Андрей откинул одеяло, поднялся с кровати и подошёл к окну.

Тихое, морозное зимнее утро. Белоснежное убранство деревьев сада.
И он – на острове, со всех сторон окружённом холодными морями и океаном.

Сказка, подаренная природой. Оживившая сказку, подаренную женщиной… Только для него.

-------------------------------------------------------------------------------------

В последний раз

Сегодня я поняла, что я всё-таки сильная. Я поехала на эту встречу с Воропаевым даже с некоторым удовольствием, даже с некоторым куражом, чтобы себе самой доказать, что я могу противостоять и ему, что я не боюсь его. Врагов становится всё меньше… и всё больше. А их методы становятся всё более изощрёнными, всё более опасными. Не я начала эту борьбу, но надо быть достойным противником, если уж так сложились обстоятельства, что я вынуждена бороться. Воропаев позволял себе такое, к чему даже я не была готова. Ещё мгновение - и пощёчины было бы не избежать. Но это изменило бы счёт в его пользу и привело к поражению. И я нашла в себе силы выиграть и на этот раз.
А потом…
…Он не знает, что делать. Он хочет снова быть с Кирой, но говорит мне, что любит. Зачем?.. Зачем ему это нужно?
А я… люблю, люблю, люблю… Когда я вижу его, слышу его голос, я словно растворяюсь в воздухе вокруг него. Чем он ближе, тем сильнее хочется мне обнять его, прижаться к нему… и чтобы он никогда, никогда меня не отпускал. Что-то притягивает меня, как магнитом, к нему, к его рукам, я не могу наглядеться в его глаза. Когда мы стояли сегодня у машины - так близко, я почти касалась его щеки, чувствовала его запах, его дыхание, - я еле сдержалась, чтобы не прильнуть к нему, не спрятать голову у него на груди… Я представила, как он тут же обхватит рукой мой затылок, крепко прижмёт к себе… И слёзы облегчения уже стояли в глазах, готовые вот-вот пролиться. И слова признания, слова прощения уже чуть не сорвались с губ… Но словно кто-то сжал горло твёрдой рукой и сказал: нет.
Такая тоска охватила меня, когда он так неожиданно днём сказал, что уезжает. Почему? Почему он решил уехать? Дело ведь не в работе и наверняка не в любви ко мне, о которой он говорит. Когда я уехала сама, всё было иначе. Гораздо проще. А теперь уезжает он. И мне страшно. Мне кажется, если он уедет сейчас, то никогда не вернётся. Ко мне… Я знаю, ему плохо, и карты мне для этого не нужны. Я просто чувствую, как ему тяжело. Может, когда-нибудь мне и станет безразлично, но сейчас мне жаль его. Он запутался. Возможно, ему и правда лучше уехать. Ведь так будет лучше, для всех. Иногда полезно сбежать на время, чтобы разобраться в себе. Я сама через это прошла. Теперь его очередь.
А может… может, это я запуталась? Может, у него как раз всё просто, всё понятно и это я беспомощно барахтаюсь в сетях своих противоречивых желаний? Ведь я простила его… так давно… Но выросший на крови и слезах, которыми истекало сердце, внутренний барьер не даёт мне потянуться к нему, поверить ему. А так хочется…
Как тогда. Тогда тоже хотелось верить. И я бросилась в омут… нет, зачем врать себе?.. улетела в небо. Но что было потом?.. Второго падения не пережить, не перестрадать.
Но я же не могу не видеть, что он - другой. Он говорит те же слова, что и тогда, но всё-таки что-то не так. Ему тяжело… но почему? И почему Я боюсь, что он не вернётся? Ведь мы всё равно не сможем быть вместе. Никогда…
И всё же, когда я слышу эти слова, сердце каждый раз делает бешеный скачок, и я с этим ничего не могу поделать… А губы всё равно твердят одно, намертво вбитое в сознание…
И сегодня он уже говорил так, словно действительно я ему дорога, но он действительно хочет забыть… из-за того, что я не верю… и не поверю. Не-по-ве-рю?..

***

Малиновский продолжал свою психологическую атаку, начатую ещё в кабинете. Он плясал перед Андреем, заглядывал ему в глаза, проверяя, имеют ли эффект его очередные провокационные намёки.

- Барышня-то наша вся при параде… во! - потянул носом, краем глаза не забывая следить за реакцией Андрея. - …надушилась даже! Всё - для Воропаева! Нет, Жданов, ты ведь не собираешься отдать её этому кровопийце?

Андрея бесили эти намёки, тем более, что он чувствовал, что они не лишены некоторого смысла. Он вспоминал ту взрывоопасную смесь чувств, которую вызвало в нём сообщение о том, что Катя подписала доверенность на управление «Ника-Модой» его злейшему врагу, человеку, противостояние с которым преследовало его всю жизнь, чуть ли не стало уже целью и смыслом… Но он злился от того, что не ему одному приходят в голову такие мысли, и всеми силами старался опровергнуть их, в первую очередь желая убедить самого себя в абсурдности таких предположений. Но что это Малиновский так волнуется? Неужели Рома на полном серьёзе думает, что он сможет спокойно проигнорировать это вопиющее свидание? Неужели это его настойчивое желание забыть обо всём и излечиться так въелось в маску, которую он носит при всех, что может уже обмануть окружающих? Ведь он понимает, понимает, что надежды забыть нет. Каждый взгляд на неё, каждый звук её голоса, услышанным им, ясно даёт ему почувствовать, что исцеления не будет… Никогда.
Но можно попытаться… меньше смотреть, меньше слышать. Можно терпеть воспоминания, они не так раздирают душу.
И тогда можно тешить себя этой забавой, этой игрой - возможностью забыть.
Но пока ещё - слышит, пока ещё - видит. И выше сил безучастно и обречённо взирать на то, как наполняется бурными событиями её собственная, отдельная от него, чужая ему жизнь. Наполняется - в том числе встречами вот с такими, как Воропаев. Почему она согласилась? Чего ещё он не знает о ней? Да что же она делает?!..
Всё просто. Живёт - без него.

Он перехватил Катю на выходе из ресторана. Всё кипело внутри, но он старался сдерживаться. Нет, он не смирится с тем, что она уходит всё дальше и дальше. Она - не такая, она - его!.. И она не могла не почувствовать тихой ярости, клокотавшей в нём.
- Ну, как? Вечер удался?

И ведь даже и не удивилась, когда увидела его… Уже привыкла к преследованию… Усмехнулась только:

- Андрей, что ты здесь делаешь?
- Заехал спросить, как дела…
- Прекрасно.
- Я вижу, ужин с Александром Юрьевичем прошёл успешно?
- Это был деловой ужин. И вообще, к вам это не имеет никакого отношения. Я советую вам как можно быстрее покинуть это место, поскольку, если Александр увидит вас здесь, он расскажет об этом Кире, а это не нужно ни мне, ни вам.

Она пошла к стоянке, и его рука среагировала быстрее, чем мозг, привычно схватив её за локоть. Она порывисто и решительно вырвала руку:
- Пусти меня!

Он тут же отдёрнул руку и поднял её вверх, показывая, что больше это не повторится. Он ведь дал себе слово больше никогда не вести себя, как прежде, как тогда, когда он был слеп… и почти счастлив. Но удержать рвущуюся наружу ревность он всё-таки не мог…

- Прости! Просто вопрос: Александр Юрьевич приглашает тебя в ресторан, ты принимаешь приглашение. Не хочешь объяснить, что происходит?!
- Я согласилась с ним поговорить, потому что у него был ко мне деловой разговор, а почему он решил всё это обсудить в ресторане, - вопрос не ко мне.

Он упрямо шёл за ней, пытаясь теперь и её убедить в своей правоте:

- Да он просто хочет тебя использовать, потому что ты управляешь компанией!
- Прекрасно… Значит, он решил меня соблазнить только ради этого?
- Ну, разумеется, всё шито белыми нитками! Я знаю его методы!

И тут же пожалел об этих словах.

- Кому, как не вам, знать эти методы… Что ж, спасибо, что предупредили, а то я по простоте душевной даже подумать не могла, что такое возможно.

Он задохнулся на полуслове, сник, сдулся. Она бьёт его наотмашь этими словами, она хлещет его и без того мучительными воспоминаниями. Не надо, не надо, не надо… Никто не сможет ранить его больнее, чем он сам. Как же сделать, чтобы она наконец поняла это?!

- Хорошо, можешь считать меня подонком, таким же, как Александр, я не возражаю, просто ответь: почему ты приняла его предложение?! Он же унижал тебя прилюдно, оскорблял, я ещё выкинул его из кабинета за это!
- Благородный поступок… Вы, Андрей Павлович, действовали гораздо деликатнее. Вы высказывали своё мнение исключительно за глаза… Вы думаете, вы поступали порядочнее?! Вряд ли… По крайней мере, Александр не скрывает своего отношения ко мне... и своих намерений тоже.

Сцепив зубы, он пристроил и этот рубец на сердце рядом с множеством таких же - нанесённых преимущественно им самим… Ну что ж, проехали и продолжим. А если всё же - ту, запретную правду?

- Я просто не могу видеть тебя с другим мужчиной… Неужели не понятно?!

На лице её выразилась было скептическая готовность и к такому повороту, но тут она вдруг увидела Александра… Он стоял на крыльце ресторана, не спеша оглядываясь по сторонам. В ту же секунду она схватила Андрея за рукав, потом за рубашку и, притянув к себе, рванулась в безопасное убежище за стоящей рядом машиной.
Он не сразу понял, что произошло. По инерции взглянул туда, куда посмотрела она, и, пригнувшись и почти касаясь подбородком её плеча, следил за наконец сошедшим с крыльца и неторопливо направляющимся к машине Александром… И в эти несколько секунд он не почувствовал, как какая-то тёплая волна стала подниматься исподволь, и понял это, только когда она накрыла его с головой, - когда опустил глаза, увидел её плечо и вдруг перехватило дыхание от такого знакомого, такого родного аромата её кожи…
…И у него заболели руки.
Они заболели так явственно, так сильно, что, казалось, он вот-вот застонет, не в силах терпеть эту боль. И, как смертельно больной, прекрасно знающий, что просьба его не будет услышана, но всё же умоляющий врачей прекратить его страдания, потому что самая эта мольба уже приносит ему облегчение, - так и он не мог поступить иначе, и надежда его, уже умершая и похороненная надежда, всё же ожила и вырвалась на свободу, как последний стон, которого он так и не смог удержать.

- Я люблю тебя…

…И с беспомощной тоской в глазах следил за ней, тут же при этих словах подавшейся к двери своей машины…

- Я всё ещё тебя люблю…

…И вот она уже открывает дверь, и с губ её срываются такие уже привычные и ожидаемые им слова…

- Не говори мне этого больше никогда, слышишь?.. Оставь меня в покое…

…И, чтобы хоть чуть-чуть умерить боль в руках, он с силой захлопывает уже открывшуюся дверь и припечатывает её ладонью. И с наслаждением вдыхает этот запретный аромат, и гладит глазами волосы… Ещё чуть-чуть. В последний раз.

Как легко говорить правду. Как тяжело сознавать, что лжёшь самому себе…

- Не могу!.. По-ка не могу… Завтра я уезжаю. Надеюсь, когда вернусь, смогу забыть обо всём. Честно говоря, мне уже и самому этого хочется.

…и, на секунду поверив в эту, ставшую уже привычной, игру с самим собой, - оторваться, отпустить и уйти не оглядываясь.

Он так и не увидел её лица, когда говорил ей это. Он так и не увидел её лица, когда отпустил её.

***

- Ты не мог мне сказать раньше, что уезжаешь на целый месяц? Почему я всегда всё узнаю последней?

Кто ты? Кто я? Всего лишь призраки, фантомы, случайно оказавшиеся на одной территории и тщётно пытавшиеся отогреться друг возле друга. Мы - мертвы, нас - нет… Но оглушительная тишина одиночества ещё страшнее, ещё невыносимее… Ещё чуть-чуть. В последний раз.

- Ты что, боишься, что я буду втайне встречаться с Катей?.. Кира, это абсурд. Она остаётся в Москве, я буду мотаться по всей стране… Да и потом, я не развлекаться еду.
- Ты знаешь… я не этого боюсь. Я боюсь того, что ты не хочешь быть ни с ней, ни со мной. А длительная командировка - это только повод для того, чтобы сбежать.

Да, эта маска сроднилась с ним. Она обманывает всех вокруг… и даже подчас его самого…

- Я не собираюсь никуда сбегать. Эта поездка займёт не больше месяца.
- Ну что ж. Месяц - этого вполне достаточно, чтобы понять, что с тобой происходит и что будет потом. Посмотрим, что будет через этот месяц… с нами.

…а Кира, при всём её уме, всегда умудрялась не понимать его. Иногда он почти кричал ей правду - и она всё равно не понимала его.

Он не хочет быть с Катей.
Он не понимает, что с ним происходит.

А в руках всё ещё дрожь…
А в руках всё ещё боль…

Попытаться забыть обо всём. Поиграть с собой. Ещё чуть-чуть. В последний раз.

-------------------------------------------------------------------------------------

Возвращение

Облака - перистые, огромные, серые облака - поднимаются, как клубы дыма, откуда-то снизу и заполняют всё пространство, несмотря на ограниченность маленького окошка иллюминатора. И нет вокруг ничего - ни салона, ни стюардесс, ни людей, сидящих рядом, - только эти облака, на которых, как на огромной подушке, лежит самолёт.
Но вдруг, словно по мановению руки какого-то всесильного волшебника, серую удушливую массу прорезает - сначала почти невидимый, только угадываемый, но постепенно наполняющий облака новыми красками и наконец становящийся всё более резким, всё более ярким, - луч света. Луч солнца, настойчиво и неумолимо пробивающий себе дорогу сквозь мрак серости и безнадёжности.
И прочь тревоги, прочь сомнения. Прочь контракты, партнёры, встречи и города.
Он крепко спит, устало откинув голову на спинку кресла, и лучик солнца из иллюминатора, случайно попавший ему на ресницы, ласково высушивает слезинку, готовую вот-вот скатиться по его щеке…

Вот она, перед ним. Он снова видит её. Он и не расставался с ней - каждую ночь во сне она приходила к нему. Садилась около него с нежной улыбкой, гладила его руки, лицо, волосы. И он тихонько брал её ладошку в свои руки и, чуть касаясь губами, целовал её пальцы… Но сейчас он видит её наяву.
Моя любимая. Родная. Единственная. Моя Катя.
Широко распахнувшая свои необыкновенные глаза, смутившаяся, растерявшаяся… И сердце замирает и сладко болит. От каждого спрятанного вздоха, от каждого несказанного слова. От нежности и сильной, почти невозможной, любви. Но это - светлая боль, это добрая боль. Она не раздирает на части душу, она не выжигает калёным железом сердце, - она просто помогает верить и ждать.
У неё сегодня очень важный день. Очень трудный день. На её хрупких плечах лежит огромный груз ответственности, который уже оказался не под силу двоим мужчинам. Но он точно знает - она справится и с этой ношей, справится благодаря своему цельному стержню, которого не было у предыдущих руководителей компании. Надо только не мешать ей… надо только поддержать её. И уже привычное чувство безмерного уважения и какой-то особой гордости охватывает его. Моя Катя…
И, несмотря на то, что порой бывает так трудно, почти невыносимо, удержаться, он не будет мучить её - признаниями, уговорами, мольбами. Не будет заставлять её страдать и мешать ей. Он просто поможет ей, будет рядом… Он просто будет ждать.
Когда перестанут болеть раны, затянутся рубцы. Когда она поймёт, что человека, нанесшего ей эти раны и способного обмануть её, уже не существует. Когда она поймёт, что выбора нет, что какими-то неведомыми, тайными силами они предназначены друг для друга в этой жизни, что он может быть только с ней, а она - только с ним. И тогда - к нему наконец придёт его, такое выстраданное, желанное, не испытанное ранее ни одним человеком на земле, счастье. С ним будет она… Его Катя.

-------------------------------------------------------------------------------------

Жанр: альтернатива (просто фантазия )

Точные ноты сердца

Вот и всё.
Вот всё и закончилось.
Так глупо.
Так предсказуемо.
Так жестоко.

Как глупо было слушать своё сердце, неосмотрительно приняв слепую надежду за предчувствие счастья! Как ясно, как понятно было с первой секунды, с первого мига, как только он открыл папку с отчётом и вместо него увидел в ней инструкцию, что всё кончено, что больше никогда и ничего не может быть! И как жестоко теперь осознать это и оказаться лицом к лицу с этой убивающей правдой!

Как же он, оказывается, был счастлив ещё несколько часов назад! Сотрясаемый глухими рыданиями, с залитым слезами лицом, уничтоженный и - окрылённый откровением, внезапно открывшемся ему! Он почти не сомневался, что вот, наконец, настал этот момент, когда она сможет перешагнуть пропасть, поверит ему, потянется к нему… Сколько радости, сколько надежды было в его израненном сердце!

И как пусто это сердце теперь. Некуда бежать. Не к чему стремиться. Не на что надеяться. Всё кончилось. На этот раз - навсегда.

Но жизнь же не закончена. Она ведь только начинается! Как больно в начале пути так высоко взлететь, а потом - споткнуться, упасть, почти умереть! Умереть… да, какая-то часть его души умерла навсегда, её не восполнить, не заменить… Но надо жить. Тем и с тем, что осталось.

Какие яркие звёзды! Тёплая июньская ночь вступила в свои права, а он стоит на балконе своей квартиры и ему кажется, что он один во всём мире, во всей огромной Вселенной… Ему уже знакомо это чувство, но раньше подсознательно всегда была надежда, что всё когда-нибудь изменится. А теперь…

Он точно знает свой первый шаг… шаг, который надо было сделать давным-давно. Два раза судьба давала ему возможность всё изменить, сделать этот шаг, и каждый раз ребяческое желание настоять на своём и оставить за собой последнее слово брало верх и не давало поступить так, как требовали разум и логика.

…Ну, а потом?.. Что он будет делать потом? Часами стоять на этом балконе в звёздной оглушительной тиши и ждать, когда наконец вновь забьётся сердце?.. И вдруг ему вспомнилась Юрмала, солёные брызги и сильные руки отца, который учил его, десятилетнего, плавать… Он поедет… к отцу! Да, к отцу и матери. Не может быть, чтобы связь была утеряна навсегда, чтобы окончательно были порваны нити, соединяющие его с родителями. Он даже не мог сейчас понять точно, когда же начался этот раскол, когда же начали рваться эти нити. Они ведь были, точно были, память не может обманывать его. Были ласковые руки матери, её готовность всегда и во всём занимать его сторону, что бы ни случилось; молчаливое одобрение отца, тёплые искорки в его глазах, когда он смотрел на него, своего подрастающего единственного сына…
Что же случилось потом? Когда, в какой момент он отдалился от них, а они – от него? Когда появилась стена мягкого безразличия матери, пренебрежения разочаровавшегося отца?.. Чем, по сути, отличается он от Киры и Сашки, потерявших родителей? Такой же сирота, как и они… Он летел по жизни, не замечая, не жалея, не понимая ничего и никого вокруг и не задумываясь над изменившимися отношениями с родителями. Но теперь ясно почувствовал, как они нужны ему. Только они могут спасти его… если ещё осталось, что спасать.

Откуда-то внезапно налетел холодный ветер, и воздух неуловимо изменился, и звёзды стали чужими, колючими, недружелюбными…
И вдруг опять засосало под ложечкой и нечем стало дышать. И вновь перед ним – эти огромные глаза, а в них – слёзы… Ничего, он вылечится, он загонит эту боль вглубь, так глубоко, что даже и сам со временем забудет… Она ведь сказала: «Сможете…»… А вдруг – и правда сможет? Ну, вдруг чудо? И исчезнет эта ноющая боль в кончиках пальцев и всякий раз при воспоминании перестанет падать камнем вниз замершее сердце… Может быть… Но пока – пока у него осталось ещё одно дело. Он не может уйти без объяснений. Она не заслужила этого. А видеть её выше его сил, пусть она извинит его.

Андрей шагнул к двери и ступил на мягкий ковёр комнаты. Подошёл к камину, взял было спички, потом положил их на место. Что толку в огне, который никого не может согреть? Бессмысленно жечь камин в обречённой на пустоту комнате.

«Стоит только протянуть руку и открыть дверь…» Он столько раз пытался открыть эту дверь, что уже сбился со счёта. Сейчас он откроет её в последний раз… чтобы закрыть навсегда.
Он подошёл к письменному столу, подвинул к нему стул, сел. Выдвинул ящик стола, достал лист бумаги, ручку… Сколько времени он не подходил к этому столу? Если бы не женщина, которая приходит убирать квартиру, стол был бы погребён под толстым слоем пыли… Раздался глухой щелчок, выдвинулся стержень. Андрей вздрогнул от этого звука, горько усмехнулся. Как это было давно… с ним и не с ним одновременно. Каким же счастливым он был тогда… Катя-я-я…

***

- Катя-я-я!.. Катя!.. Вставай, Катенька, на работу опоздаешь!

Добрые мамины руки… Как же не хочется вставать! Ведь она всё утро пролежала без сна, смотрела на ранний рассвет за окном, слушала, как просыпаются птицы… Потом всё же удалось заснуть, и вот – мама будит её, как в детстве, когда ей так не хотелось выплывать из крепкого, многочасового, безмятежного сна… Сна, в котором не было ничего из того, что снилось ей сегодня. Сна, в котором не было его – ни счастливого, ни несчастного, его вообще не было в тех снах.
Рука привычно нащупала под подушкой дневник. Елена Александровна с тревогой покачала головой:

- Катя… У тебя всё хорошо?
- Да, мама, всё хорошо…
- Что ты надумала делать?
- Ничего… Через месяц уйду из «Зималетто», как и собиралась.

Елена Александровна хотела было ещё что-то сказать, но передумала и только снова покачала головой, идя к двери.

- Ну ладно, собирайся, собирайся… Завтрак уже готов!

Катя улыбнулась. И когда у её мамы был завтрак не готов?.. У её простой-непростой мамы…
Но надо и правда вставать. Подводить грустные итоги будем по дороге на работу…

Что ж так много красного света в светофорах сегодня?.. Не успеешь тронуться с места – тут же снова впереди стоящая машина преграждает путь. У неё давно ноги не идут к этому зданию… нет ей туда дороги.
Всю ночь она читала свой дневник, пыталась увидеть всё написанное его глазами. Он теперь получил ещё одно доказательство её глупости, её наивности… Первая реакция на это открытие утихла теперь, притупилась. Разве не она написала в дневнике когда-то, что мечтает о том, чтобы он прочёл эти строки? Вот он и прочёл их…
И ведь начал разговор в «Трафальгаре» с компании, с того, что, как всегда, волнует, будоражит, толкает на опрометчивые поступки – например, на связь с ней. Как же он, должно быть, обрадовался, когда по её возвращении в «Зималетто» увидел, что она изменила свою внешность! Теперь хотя бы не стыдно перед людьми показаться… Неужели Малиновский по-прежнему продолжает управлять всей этой заварухой?.. Руки крепко сжали руль, и она сглотнула внезапно появившийся в горле комок. Малиновского больше нет в «Зималетто». Андрей избил его, и он уволился. Вот то, что она знает. Андрей прочёл дневник и избил Малиновского… А потом искал её дома, разговаривал с мамой, оставил игрушки, которые она считала выброшенными и потерянными, и поехал за ней в ресторан…
Зачем лгать самой себе? Она давно уже хочет, всеми силами души хочет поверить ему. Но смотрит в эти любящие глаза – и тут же вспоминает, что точь-в-точь такая же любовь светилась в них тогда… когда целовал её, несведущую, в своей машине, в каморке, в постели… когда целовал её, всё знающую, возле «Лиссабона», у подъезда, в кабинете… а перед этим вёл с Малиновским раздражённо-деловые разговоры о связи с ней и о ней самой. И руки сразу становятся словно ватными, и мозг выставляет защиту…
Выходя из машины, невольно вскинула глаза на окна. Как он провёл эту ночь? О чём он думал? О «Зималетто»? Или?.. Если даже это правда и он думал о ней, то скорее всего ему просто показалось… это увлечение скоротечно и скоро пройдёт, как и все его увлечения. Ей вспоминался его поцелуй с Кирой возле мастерской Милко в день её возвращения, то, как он вёл себя с Ткачук, как смотрел на неё… Нет, она не может снова принести в жертву свою любовь. Пройдёт месяц, и они просто перестанут встречаться. И снова, как раньше, она заставит себя не думать о нём. А он… просто вернётся к Кире. Даже если он действительно расстался с ней… Он ведь никогда не любил Киру. Возможно, между ними произошло что-то, из-за чего он наконец не выдержал и сорвался. А она сейчас снова позволит своему воображению унестись в заоблачную высь…

Ресепшн пуст… Приёмная пуста… Нормальный рабочий режим, ничего необычного. Катя уже взялась за ручку двери кабинета, как в приёмную, одна за другой, вошли Маша, Амура, Таня и Шурочка. У них в лицах было что-то такое, что заставило её встревожиться.

- Девочки… что-то случилось?

Маша опустила глаза и кивнула.

- Катя… тут это… Жданов уволился.

Катя с недоверчивой улыбкой смотрела на женсовет, но весь вид женщин говорил о том, что Маша не выдумывает.

- Уволился? Когда? Что ты такое говоришь?

Не выдержав, Маша почти закричала ей в лицо:

- Да это не я говорю, Кать… это ты делаешь! Он нашёл тебя вчера? Что у вас с ним произошло?!
- Ничего… Он снова уверял меня, что любит… песню заказал…
- Песню заказал?.. Кать, да на нём же сегодня лица не было! Улыбается, смеётся, а глаза жёсткие такие, потерянные… Ну, что же ты сделала, Катя!

Амура подошла к Кате и ободряюще погладила её по плечу.

- Кать, ты не обижайся на нас… Но мы считаем, что ты зря мучаешь его…

Шура растолкала подруг и тоже подлетела к Кате:

- Ну, в общем, так, Катя: когда я сегодня пришла на работу, он был уже в кабинете. Вызвал меня. Я зашла и обомлела: оба стола абсолютно пустые, дверцы шкафов открыты, кругом чисто, как в аптеке… А он так весело смотрит на меня и какой-то листок протягивает. Я глянула и опять обалдела: заявление об увольнении! Говорю ему: «Андрей Палыч, а вы ничего не путаете? Это ведь Роман Дмитрич вчера уволился!». А он присел на краешек стола и опять улыбается: «Смена кадров, Шурочка, - говорит. – Но вы не волнуйтесь, секретарей это не касается!». Ну, я так с этим заявлением и вышла из кабинета… Вон оно, у Машки на столе лежит. Мы решили не показывать Урядову, пока ты не появишься.

Маша при этих словах схватила со стола какой-то листок и протянула его Кате. Та машинально взяла его, не сводя глаз с подруг.

- А… потом? Что он делал потом? Он в «Зималетто»?

Маша возмущённо хлопнула руками по бокам.

- Да, конечно! Уволился – и сидит себе в «Зималетто»! Ну, Кать, приди в себя: его нет! Он ушёл! Сразу после того, как отдал заявление!

Голова вдруг закружилась, всё поплыло перед глазами… Она покачнулась, опёрлась о стену… Девочки подлетели к ней, она видела их встревоженные лица… Постепенно заставила себя улыбнуться:

- Девочки, всё в порядке… Я пойду к себе. Маша, с производственного этажа не звонили по поводу ткани?

Маша, чуть не плача, не верила своим ушам.

- Кать, ты что… Не звони-и-или!..

Она вошла в кабинет и плотно закрыла за собой дверь. Некоторое время постояла, пытаясь унять стук сердца, и медленно пошла к столу.
Зачем? Зачем он сделал это? В тридцать один год в одночасье бросить всё, уйти с работы, из собственной компании? Бессмысленно… Но должна же быть какая-то причина… И она снова вся похолодела при мысли, что больше никогда не увидит его. Не может быть. Это какая-то ошибка.
Но текст на листке, который она держала в руках, ясно давал понять, что ошибки нет, что всё произошло именно так, как рассказывали девочки. Сухой, штампованный текст. «И.О. президента Пушкарёвой… Прошу уволить…»… Листок выпал из рук и полетел на пол.
Машинально поставила сумку на стол, включила компьютер, села в кресло… В висках молоточками стучала мысль: его больше нет в компании… он опередил её! Она должна была быть готова к расставанию… но она не готова! Не готова…
Руки раздвинули бумаги на столе, разгорячённое лицо прижалось к прохладной столешнице… Вот и всё. Вот всё и закончилось. Глаза внезапно застлали слёзы. Не от кого бежать… Не от кого прятаться… Лишь от себя самой.
Взгляд упал на конверт, лежавший на столе прямо под её рукой. Простой конверт, с пустыми строчками для адресов… Не поднимая головы, взяла дрожащей рукой конверт, открыла, достала вчетверо сложенный листок… Встряхнула, разворачивая… Такой знакомый почерк… Строчки поплыли перед глазами…

«Извини, что снова беспокою тебя. Но ты можешь быть уверена, что больше этого не повторится. Я обещаю тебе.
Я слишком уважаю тебя, чтобы уйти молча, без объяснений.
Я знаю, ты не веришь мне. Не поверишь и этому письму. Я пишу его больше для себя, чем для тебя, потому что не могу иначе.
Катя, я хочу, чтобы ты знала: я любил тебя. Всё, что ты читала в открытках, написанных мной, а не Малиновским, начиная с той, самой первой открытки, после вечеринки у Волочковой, было правдой от начала и до конца. Я не понимал, что я делаю и говорю, но эти открытки помогали мне осознать моё отношение к тебе. Я окончательно понял, что люблю тебя, когда ты ушла в тот вечер перед советом директоров… Потом искал и ждал тебя… Когда ты наконец вернулась, я понял, что не только не разлюбил тебя, но с каждым днём люблю всё больше и буду любить всегда.
Прости за всё. Прости за то, что я сделал, прости за то, что потом преследовал тебя, мучил тебя. Сейчас я делаю то, что давно должен был сделать. Я ухожу из компании. Я знаю, тебе тяжело работать рядом со мной, и я освобождаю тебя. Этим я делаю для компании гораздо больше, чем если бы я продолжал работать. Надеюсь, ты поймёшь меня и простишь ещё и за это. Я уверен, найдётся другой менеджер, который сможет заменить меня.
Я никогда больше не побеспокою тебя. Я хочу, чтобы ты была счастлива. Прощай. Андрей»

Слёзы, медленно скатываясь по щекам, растворяются в податливой бумаге… Перед глазами – цветные картинки. Их много, они быстро сменяют друг друга… И все они постепенно тускнеют, блекнут и размываются, пока не остаётся только тепло… И свет. Мягкий, не режущий глаз свет, в котором так ясно видно всё. И сердце её тянется к невидимому источнику тепла и света…

Постепенно смысл прочитанного проникал в её сознание и завладевал им… Так уже было однажды… в этом же кабинете… И вот странно: самое сильное воспоминание, к которому она, как к крайнему средству, всегда прибегала, когда уже готова была вот-вот поверить и сдаться, впервые не обожгло привычно, не вызвало былой боли, не одело моментально сердце в непробиваемую броню… Она с удивлением почувствовала, как та, другая Катя, корчащаяся на полу от невыносимой муки, отделяется от неё теперешней, уходит всё дальше и дальше и постепенно исчезает в дЫмке времени… А она прощается с ней и отпускает её… навсегда.

***

И снова – цветной калейдоскоп, кусочки мозаики...

- Маша, Андрей Палыч не сказал, что он собирается делать?
- Я точно не знаю… нам же он не докладывал… а когда спросили, только пошутил опять, что-то насчёт Варвары… Но я случайно услышала, как он говорил Милко в мастерской, что сначала поедет к Павлу Олеговичу и Маргарите Рудольфовне…
- В Лондон?!
- Ну да… Кать, да ты просто позвони ему!..
- Я звонила… Недоступен…

- Катя, что с тобой? Ты плакала?
- Нет, что вы, Ольга Вячеславовна… У меня всё хорошо… Шура, скажи Клочковой, пусть попросит Киру Юрьевну зайти ко мне… Ей нужно будет заменить меня. Маша, ты нашла?… Записала?… Спасибо…

Многолюдная, шумная площадь аэровокзала.
Листок с адресом, протянутый таксисту.
Найтсбридж. Пикадилли с её вечной толпой и алюминиевым ангелом. Яркие театральные афиши Шефтсбери-авеню.
Скверы, площади, проспекты…
Широкая лента шоссе.
И нет мыслей. И только сердце, устав фальшивить, наслаждается точным мотивом, высвобождённым наконец из клубка заблуждений и обманчивого здравого смысла.
И вот перед ней – приоткрытая калитка в воротах. Во дворе – тихо, никого нет… Она идёт к дому и вдыхает аромат роз, растущих по обе стороны вымощенной камнем дорожки. Останавливается у двери, прислушивается к звукам, доносящимся из дома… Язычок замка неплотно прижат к дверному косяку.

Ей нужно было ещё раз потерять его, чтобы обрести. Теперь уже - навсегда.

Она протягивает руку и открывает дверь.

-------------------------------------------------------------------------

Кукла

У Куклы не было постоянного места жительства.
Вообще-то за свою короткую жизнь она уже успела понять, что она не совсем обычная кукла. У других её соседок по магазину в основном была типичная судьба: рано или поздно их продавали, и у них появлялся единственный законный хозяин. Ну, иногда ещё хозяин дарил их какой-нибудь знакомой маленькой девочке, но на этом обычно всё и заканчивалось.
У неё же с самого начала всё пошло не так. Нет, верней, сперва вроде бы было всё, как обычно: её купил весёлый разбитной парень, шаловливо вертел её в руках, дёргал за очки и косички и наконец отправил её в большой пакет и унёс с собой. Но совсем скоро Кукла поняла, что он был только Первым Хозяином: так же шутя и дурачась, он отдал её Второму Хозяину. Тот был совсем другой, не такой, как первый. Чёрными лучистыми глазами он загадочно смотрел на Куклу: то ли скептически, то ли оценивая, и в конце концов она оказалась в его руках. Руки были очень красивые, необычные, с длинными пальцами, и Кукле очень не хотелось, чтобы Второй Хозяин выпускал её из них. Но у него она пробыла ещё меньше, чем у Первого: он достал её из пакета в какой-то маленькой тёмной комнатке и отдал будущей Хозяйке. У Хозяйки были почти такие же, как у Куклы, очки и косички, и сначала Кукла обиделась на Второго Хозяина за то, что он променял её на Хозяйку. Но потом она так согрелась в маленьких добрых руках Хозяйки, так полюбила её за улыбку, с которой та смотрела на неё, что Кукла вскоре почти даже и думать перестала о Втором Хозяине.
В тот же день Хозяйка унесла её из странной комнатки и поселила в другой - побольше и посветлее. Но на своей законной полке, которая ей сразу очень понравилась, Кукла совсем недолго наслаждалась царственным одиночеством. Дом наполнился какими-то шумными и не совсем воспитанными гостями, и среди них появился один, который подарил Хозяйке ещё одну куклу - в модной, переливающейся блёстками одежде, высокомерную и уверенную в себе. Хозяйка, не долго думая, поставила её рядом с Куклой и ушла заниматься своими гостями. Кукла скрепя сердце терпела такое соседство и почти уже привыкла к нему, тем более что вскоре её внимание отвлекло неожиданное и приятное появление в её новом доме Второго Хозяина. Она слышала его голос, и иногда ей удавалось даже разглядеть его в приоткрытую дверь. И она уже готова была смириться со своей участью и тем, что привязанность Хозяйки принадлежит ещё одной кукле, как произошло неожиданное: Хозяйка ушла из дома вместе со Вторым Хозяином, а Мама Хозяйки погасила в комнате свет и закрыла дверь.
Но на этом приключения Куклы в этот насыщенный событиями день не закончились.
Глубокой ночью Хозяйка пришла домой - с растрепавшимися косичками, в явно надетой наспех и почему-то расстёгнутой одежде. У Куклы тут же зародилось подозрение, что в эти несколько часов Хозяйка снимала всю свою одежду, а потом снова, но уже не так аккуратно и тщательно, как утром, надела её… Но главные события ещё ожидали Куклу впереди. Хозяйка вдруг протянула руки и сняла Куклу и её гламурную соседку с полки. Кукла не верила происходящему. Хозяйка поставила их рядом и разговаривала за них разными голосами! Одинаковым в них было только одно: хриплые преступные нотки, Кукла сразу уловила их. И ещё вокруг Хозяйки витал отчётливый запах Второго Хозяина, тут она тоже не могла ошибиться. Она не знала, как к этому относиться: радоваться или огорчаться, и только замирала от нежности в руках Хозяйки, мечтая, чтобы этот спектакль, в котором она и её соседка играли главные роли, длился как можно дольше. Из всего этого странного разговора Кукла поняла только одно: у Хозяйки какие-то очень близкие и таинственные отношения со Вторым Хозяином. Потом пришла Мама Хозяйки, и Кукла и её соседка наконец-то отправились спать.
Потом у Куклы настала относительно спокойная и безоблачная жизнь. Её соседка не тревожила её; Хозяйка ухаживала за ней, поправляла ей беретик, очки, косички, сумочку, изредка ласково разговаривала с ней. Кукле хорошо было в этом доме; она привыкла даже к громогласному Отцу Хозяйки и даже - к странному Другу Хозяйки, который очень, ну очень, не был похож на Второго Хозяина и однако же проводил в комнате, где жила Кукла, гораздо больше времени, чем сама Хозяйка.
Кукла почти не запомнила каких-нибудь особенных событий из того короткого безмятежного времени. Она видела свою Хозяйку разной: спокойной и встревоженной, весёлой и озабоченной, а один раз - очень-очень счастливой. И почти каждую ночь перед сном Хозяйка доставала толстую тетрадку и что-то писала в ней. А потом засыпала, свернувшись клубочком под тёплым одеялом.
Но однажды, придя домой, Хозяйка особенно долго разговаривала со своим другом, после этого опять писала что-то в своей тетрадке, а потом просто сильно и много плакала. Кукле было жаль её, и ей хотелось помочь Хозяйке, но ведь она была всего лишь куклой и ничего не могла поделать.
А назавтра случилось настоящее чудо: Хозяйка сняла Куклу с полки и опять принесла её в ту маленькую тёмную комнатку, откуда начинался её путь в жизнь. В это утро Кукле пришлось пережить несколько по-настоящему страшных минут: Хозяйка отправила её в мусорную корзину, и какая-то чужая девица чуть не унесла Куклу с собой. Но в последний момент Хозяйка всё же передумала и оставила её у себя. Она поставила её на полку, и у Куклы начался новый период в жизни. Она почти сразу же простила Хозяйку, перестала скучать по своему бывшему дому и быстро смирилась с переменой места жительства, потому что очень скоро поняла: здесь она постоянно будет видеть своего Второго Хозяина, которого не было в той её, прошлой, жизни и по которому она, как оказалось, очень соскучилась.
Но главный день в её жизни был всё-таки впереди.
Второй Хозяин каждое утро приносил в комнатку открытки. Потом Хозяйка почти всегда плакала и вытворяла с этими открытками немыслимые вещи: то швыряла вслед Второму Хозяину, когда за ним закрывалась дверь, то выбрасывала в мусорную корзину, то надрывала и комкала в руках. А однажды, после того, как Хозяин ушёл из комнатки, проделала фокус с дыроколом: взяла и наставила дырок в открытке. Но это было уже после Главного События в жизни Куклы.
Вообще-то уже в этот день Кукла поняла, что дырокол - не последний предмет в этой комнатке…А утро так хорошо начиналось! Хозяйка прочла открытку. Она и Второй Хозяин долго стояли рядом, и их руки гладили друг друга в воздухе, не касаясь. А потом вдруг зазвучали голоса, вошли люди, и вскоре Второй Хозяин ушёл вместе с ними, а Хозяйка опять заплакала и почти разорвала открытку на мелкие кусочки. Потом, уже ближе к вечеру, открылась дверь, и произошло невиданное: в комнатку зашёл Первый Хозяин! Он никогда не появлялся здесь, Кукла только частенько слышала его голос из соседней комнаты. Кукла инстинктивно вся сжалась от напряжения: с этим парнем ухо надо было держать вострО! Ничего из разговора Кукла не поняла, и не мудрено: Хозяйка не переставая лупила рукой по дыроколу, не давая Первому Хозяину сказать ни слова! Кукла уже мечтала, чтобы он поскорее ушёл, потому что в ушах стоял нестерпимый звон от громоподобных звуков.
Потом Хозяйка оделась и вышла из комнатки. Она не закрыла дверь, и Кукла слышала из соседней комнаты какие-то звуки, из которых Кукла поняла только одно: со Вторым Хозяином что-то не так. У него голос какой-то другой и вообще он ведёт себя странно… Потом опять приходили какие-то люди, что-то говорили, и наконец всё затихло.
А потом и произошло то самое событие, которое Кукла запомнила на всю свою жизнь.
В комнатку неожиданно зашёл, покачиваясь, Второй Хозяин. Зачем-то снял с крючка вешалку, на которую Хозяйка вешала свою одежду, и тут же бросил её на стол. Потом подошёл вплотную к стеллажу, на котором стояла Кукла… и снял её с полки!!! Надо сказать, не совсем почтительно снял, она даже испугалась за свою сумочку. Но потом стали происходить такие упоительные вещи, что она и думать о ней забыла.
Сначала Второй Хозяин усадил её на подставку для бумаги, стоящую на столе, но, видимо, высота показалась ему недостаточной и он подложил под неё ещё и калькулятор. Странное и волнующее это было ощущение: сидеть на калькуляторе лицом к лицу со Вторым Хозяином. У него был такой трогательный, такой нежный взгляд, он был так близко…
- Ну что, Катенька, поговорим?..
Катенька?! Он называет её Катенькой? Да он, наверное, перепутал её с Хозяйкой! Ладно, ради такого чуда она согласна быть Катенькой… и в глубине души даже гордилась этим.
- Не хочешь… Ну, правильно, а чего просто так-то разговаривать!
С удивлением она увидела, как он лезет в карман пиджака и достаёт оттуда бутылку… Он открутил крышечку и налил в неё то, что было в бутылке.
- Сейчас выпьем, поговорим по душам… - И он протянул Кукле крышечку! Она не верила своим глазам! Эх, если бы уметь разговаривать… и пить… Но Кукла тут же одёрнула себя: ни одна воспитанная кукла не станет пить спиртного!
- Не хочешь… Ну, ладно! - и тут же выпил содержимое крышечки сам. - Не уважаешь?.. - Но, видимо, такого сосуда ему было мало, и он хлебнул ещё и из горлышка бутылки. - Ну, а за что? Я тебя понимаю… Кто я - а кто ты?! Я - жалкая ничтожная личность… б-р-р… мне до твоего Кольки ехать и ехать…
До Кольки?! Это он о Друге Хозяйки?! Вот уж когда Кукла точно пожалела, что не умеет разговаривать! Да этот Колька и в подмётки ему не годится! Но, видимо, у Второго Хозяина было на этот счёт своё собственное, противоположное, мнение, потому что в глазах его, кроме нежности, она видела ещё и уважение... и что-то ещё - больше, чем нежность... больше, чем ревность... даже больше, чем страсть...
- А что делать, Катюш? Я не знаю… Кать!..
В этот момент Кукла окончательно захотела быть Катей и не примирилась бы ни за что на свете ни с каким другим именем…
- Молчишь?.. Ну, ладно, если ты не хочешь, я выпью… - И снова он открутил крышечку и выпил прямо из горлышка… - А! Совсем забыл! За твоё здоровье, Катенька! Я сначала хотел сказать: за… наше, а потом подумал - правильно это будет или нет? Кать!..
Кукле мучительно хотелось ответить ему, ответить за Хозяйку, ведь она знала, что бы та ответила ему, - но она не могла ничего сказать…
Взгляд его погас, он закрутил крышечку бутылки, медленно поднялся, встал перед Куклой… поднял руку, хотел погладить… и только провёл пальцами в воздухе… А потом повернулся и вышел из комнатки. А она так и осталась сидеть на своём калькуляторе, и сердечко её замирало от откровения, неожиданно открывшегося перед ней…

После этого произошло ещё много событий в жизни Куклы. Она несколько раз меняла место жительства, Хозяйка почти всегда брала её с собой, если куда-нибудь уезжала. И даже когда Кукла перестала называть Хозяйку Хозяйкой, а Второго Хозяина - Вторым Хозяином, и они стали для неё просто Хозяевами, потому что почти никогда не расставались и старались быть рядом друг с другом, - Кукла сопровождала их везде, куда бы они ни поехали. И ей даже иногда казалось, что Хозяин смотрит на неё заговорщицким взглядом, как бы желая сказать ей о том, что помнит о тайне, которая объединяет их. И Кукла отвечала ему всё понимающим, успокаивающим взглядом: пусть он не волнуется, она будет хранить эту тайну вечно. Ведь больше всего на свете она любила их - своих законных и единственных хозяев...

-------------------------------------------------------------------------------------

Точные ноты сердца-2

Катя открыла дверь и вошла в дом.
В холле было темно, тишину нарушало лишь размеренное тиканье больших часов на стене. Но ведь она, стоя перед дверью, точно слышала какие-то звуки, доносящиеся изнутри! Она в нерешительности остановилась посреди холла… Может, она поспешила… Что она скажет?.. Как убедит его?.. Господи, только бы его здесь не было… Да где же он, в конце концов?!
И, как будто в ответ на её призыв, в коридоре раздались шаги, и в холл вошёл Павел Олегович – одетый по-домашнему, в свободной рубашке, джинсах и кроссовках. И даже он, такой обычно сдержанный и невозмутимый, не мог сдержать своего изумления при виде её.
- Катя?! Вы?!..
- Павел Олегович, добрый день…
- Что-то случилось?!
- Нет, нет, что вы, не беспокойтесь… В «Зималетто» всё хорошо. Меня заменяет Кира Юрьевна. Извините, что я без предупреждения, так получилось… Я… хотела бы видеть Андрея… Он здесь?
Павел Олегович кивнул, и по выражению его лица она сразу поняла, что он знает о произошедшем. Он подошёл ближе и положил руку ей на плечо.
- Катя, не волнуйтесь, всё нормально. Андрей рассказал нам.
- Рассказал? Об увольнении?
- Об увольнении… И не только.
Сердце её упало. Не только… Значит, и они знают правду. И только она позволяла себе столько времени оставаться слепой. Она вгляделась в его лицо, пытаясь понять его отношение к тому, что он узнал. Но лицо его уже было привычно невозмутимо.
- Сейчас я провожу вас в сад, там Андрей и Маргарита Рудольфовна пьют чай. Мы сегодня решили устроить выходной… занимались садом. – Он приветливо улыбнулся. – Вы не волнуйтесь, располагайтесь, будьте как дома. Я очень рад, что вы приехали к нам… так неожиданно. Марго наверняка подготовит вам комнату для гостей.
- Нет, нет, не надо! – запротестовала Катя. – Что вы! У меня номер в отеле забронирован. Я ненадолго…
- Даже слышать ничего не хочу! Это ведь мы только живём в Англии, а по всему остальному остаёмся русскими, и гостеприимство у нас в крови, так же, как у ваших родителей… К тому же вы – не чужой нам человек, вы столько сделали для компании, и вообще…
Он улыбался краешком губ, и она чувствовала, что ему действительно приятно видеть её.
- Ну?.. пойдёмте?.. – ободряюще сказал он и, продолжая улыбаться каким-то своим мыслям, первым пошёл в направлении коридора. Она нерешительно двинулась за ним.
В конце коридора, ведущего из холла, в открытую дверь она увидела залитый солнцем сад… Яркая листва, цветы, ухоженные дорожки… И сердце вновь учащённо забилось. В каждом цветке, в каждом солнечном блике она видела его. Как много потеряла она… возможно, так много, что теперь и не удастся вернуть всё, без остатка. И шаги её стали быстрее и увереннее…
Они шли по аллее, Павел Олегович свернул направо, она – за ним.
И внезапно прямо перед собой она увидела Андрея.
Он и его мать сидели за небольшим круглым столиком в тени большой яблони. При виде её он поднялся и стоял, молча глядя на неё. Лицо его было непроницаемо, она ничего не могла прочесть в нём. Он был в ярко-синей майке и джинсах, и Катя почему-то сразу вспомнила тот далёкий день, когда она прорывалась к нему на футбольное поле с бумагами для подписи…
И даже Маргарита выглядела как-то по-домашнему, уютно. В своей офисной одежде и туфлях на высоких каблуках Катя почувствовала себя чужеродным существом, вторгшимся в обустроенное, обособленное семейное пространство. Но ей уже было всё равно.
Павел Олегович снова ободряюще улыбнулся Кате.
- Вот, принимайте гостью. Только что из Москвы, и прямо к нам.
Маргарита не позволила себе такой роскоши, как удивление. Подавив первую естественную реакцию, она спокойно произнесла:
- Катя, здравствуйте! Надеюсь, в «Зималетто» всё в порядке?
Не в силах оторвать взгляд от Андрея, Катя всё же заставила себя произнести что-то очень вежливое и ничего не значащее. Ей сейчас всё было безразлично, было наплевать, что думает Маргарита, как вообще выглядит со стороны её внезапное появление в этом доме. Её интересовал только один человек на свете, и от того, как он примет её, зависела вся её дальнейшая жизнь…
- Ну, пожалуй, раз вы с Андреем уже выпили чай, мы пойдём в дом, – обращаясь к жене, сказал Павел Олегович. – И надо будет распорядиться о чае для Кати…
Катя с трудом заставила себя перевести глаза на хозяина дома и улыбнуться ему.
- Павел Олегович, я ничего не хочу, спасибо вам большое…
- Катя, вы опять скромничаете?.. Ну ладно, Марго, пойдём. - Он посмотрел на небо. – Как бы дождь не пошёл…
Когда Павел и Маргарита скрылись за поворотом аллеи, они одновременно шагнули друг к другу… Она прижалась к его груди, и на майке его мгновенно проступили тёмные пятна от её внезапно пролившихся слёз – слёз облегчения, освобождения... В первые мгновения он никак не мог поверить, что это происходит с ним наяву, и лишь нерешительно обнял её, успокаивая… Но вот она приподняла заплаканное лицо и немного отстранилась от него. И он, испугавшись, что чудо закончилось, поспешно прижал её голову к своей груди… И она услышала его голос.
- Что же мне теперь делать? – прошептал он. – Ведь я уже не смогу отпустить тебя…
Она снова приподняла лицо и вгляделась в любимые глаза.
- Тебе не надо отпускать меня. Никогда. Андрей, я люблю тебя…
Он зажмурился и произнёс:
- Что? Что ты сказала?
- Я сказала, что люблю тебя… Ты мне веришь? – она слабо попыталась улыбнуться.
И он с нежностью улыбнулся ей в ответ.
- Я не такой сильный, как ты… Я всегда был готов верить тебе…
Она положила палец ему на губы.
- Тсс! Больше никогда не говори об этом! Я хочу забыть… А ты… ты сможешь забыть?
- Я уже забыл… Главное, чтобы ты забыла…
И он взял в свои ладони её лицо и поцеловал в приоткрытые губы…

Вы видели когда-нибудь, как взлетают птицы? Они неуверенно ходят по земле, и во всей их неуклюжей походке – ощущение временности, отсрочки… Но вот они расправляют крылья, отрываются от земли, взлетают всё выше и выше, и нет никого в эти моменты красивее и свободнее их. Катя с Андреем чувствовали себя птицами, расправившими наконец крылья, взметнувшимися в родную заветную высь, парящими в своей безграничной любви, как в поднебесье… Они чувствовали, что только там, в этом поднебесье, они могут быть по-настоящему счастливыми и радоваться полноте жизни… Они наконец-то обрели гармонию с миром и самими собой. И только проникая друг в друга, сливая дыхание друг друга в одно, они могли ощущать эту гармонию.

***

Вечер оказался настоящей пыткой, и Андрей, еще сутки назад думавший, что бОльшего мучения, чем в тот вечер, он не испытает никогда, понял, что самое главное испытание ему было уготовано впереди. Он изнывал от желания дотронуться до неё, она изредка проводила языком по распухшим губам, и оба они чувствовали себя так, как будто у них отняли какую-то их часть и никак не хотели возвращать обратно.
Но нужно было соблюдать приличия. Такси увезёт их в аэропорт только утром, и целый вечер им надо было что-то говорить, вникать в то, что говорят другие, поддерживать беседу… Павел и Маргарита понимающе переглядывались, но ситуация была двоякой и для первого раза они решили не подчёркивать столь явно свою осведомлённость.
Андрей не выдержал первым. Прямо посреди разговора, не дослушав какую-то фразу, он поднялся и, попрощавшись с родителями, вышел из комнаты, в которой они все вместе сидели после ужина. Вскоре поднялся и Павел Олегович.
- Ну, Катя, спасибо вам за то, что так неожиданно доставили нам радость своим приездом… Я рад, что дела в компании идут отлично. Впервые за последние несколько месяцев я наконец-то дышу полной грудью и спокойно сплю. И всё это благодаря вам… Марго, ты проводишь Катю в комнату для гостей?
- Конечно, Паш, - сказала Маргарита, вежливо улыбнувшись Кате.
Поднимая по лестнице на второй этаж вслед за Маргаритой, Катя вдвойне почувствовала неловкость, владевшую ею на протяжении всего вечера. Она втайне надеялась, что Маргарита отложит все разговоры на более позднее время, когда она будет в состоянии обсуждать счастье, всего пару часов назад окрылившее её, ещё не до конца осознанное ею самой, ещё лишь только пообещавшее и не успевшее выполнить свои обещания. Но Маргарита оправдала её ожидания только наполовину.
У двери одной из комнат она остановилась и показала взглядом, что хочет немного задержаться.
- Катя, я хочу сказать вам несколько слов. Я знаю, что Андрею в последнее время было очень, очень плохо. По вашей вине… Не надо ничего сейчас говорить, я не обвиняю вас, лишь говорю то, что вы и сами теперь знаете. Да, по вашей вине. Я знаю, он поступил непорядочно в своё время, но считаю, что он давно искупил тот свой проступок. И теперь просила бы вАс обдумывать свои слова и поступки. Мне очень не хотелось бы больше видеть своего единственного сына таким, каким я увидела его сегодня утром.
Чувство былой досады, которое всегда охватывало её в обществе Маргариты, шевельнулось в душе Кати. Что она может знать о ней? Что она может знать – даже о НЁМ? Что она может знать о НИХ? Бесполезно объяснять то, чего нельзя объяснить. Быть может, пройдёт время, и она сможет разговаривать с этой женщиной на одном языке. Ради него…
И она вскинула голову и открыто посмотрела на Маргариту.
- Маргарита Рудольфовна, - твёрдо сказала она, – я обещаю вам, что не причиню Андрею вреда.
Маргарита смерила её изучающим взглядом.
- Хорошо. Я верю вам… И надеюсь, что вы говорите правду, - сказала она не менее твёрдо и, повернувшись, пошла к выходу на лестницу.
Катя немного постояла у двери, пытаясь прогнать призраков, вновь появившихся перед ней от слов Маргариты. Призраки, призраки… Нет, она не позволит никому, даже его матери, разрушить её счастье. Его счастье. Их счастье. Выношенное, выстраданное, почти ставшее фантомом и таким же призраком. И если у неё хватило сил сделать его реальностью, то хватит сил противостоять всему, что может ему помешать. Андрей… Андрей.
Она опустила вниз ручку и открыла дверь. И тут же оказалась в жарких объятиях своей любви, заставивших забыть её обо всём, что причиняло боль, что рождало сомнения. И две руки, сплетясь в одну, как когда-то, в самую первую ночь, нашли на ощупь ручку и закрыли дверь, отгородившую их от всего мира.

Любить наяву. Ощущать тепло любимых рук, видеть взгляд любимых глаз… Чувствовать, как всё тело словно падает в пропасть, а потом снова становится невесомым и взмывает ввысь. Проводить пальцами по её губам, очерчивая контур, а потом снова с жадностью приникать к ним, впитывая всю их сладость. Потом слегка наклонить голову и заворожённо смотреть, как торопливо наполняется и жарко бьётся пульс в жилке на её шее. Целовать, целовать, целовать эту шею, от одного взгляда на которую улетал в небеса… Потом, крепко обняв, вжав в себя и обладая полностью, нежно обхватить ладонями её голову под волосами и шептать в ухо горячими губами: «Люблю…»… Лежать, не расставаясь, не разъединяясь, и чувствовать, как истомившиеся разлукой тело и душа вновь и вновь требуют наполнения любовью, наполнения счастьем…
Засыпать и точно знать, что при пробуждении реальность не оглушит, не растопчет, не повергнет во мрак, а подарит сто, тысячу, миллион мгновений сбывшейся мечты. Не сметь верить в это и тут же находить сто, тысячу, миллион подтверждений этому. И наконец – осознать и поверить навсегда.
И только жаль, что – такси; и только жаль, что – самолёт; и только жаль, что – работа… И, сидя на каком-нибудь скучном совещании, среди множества людей, неотрывно смотреть, не замечая никого вокруг, и вдруг сладко замереть от предвкушения… И ждать, ждать, когда же наступит наконец этот пресловутый месяц, над наличием которого в брачном обряде всегда так иронично надсмехался…
И замирать от нежности, узнав о зарождении новой жизни. И замирать от страха, сидя в звёздной ночной тиши под окнами роддома. И замирать от восторга, увидев её счастливые глаза и глаза своего ребёнка.
Замирать – и каждый раз возрождаться заново.
Эта семья была предметом уважительного восхищения одних, завистливого недоверия – других. Ведь самим своим существованием она доказывала право на мечту. И любой человек, глядя на них, задумывался о своей собственной семье, о своей собственной жизни. Среди вечной спешки и суеты останавливался и оглядывался вокруг. Становился более внимательным, нежным, заботливым. И тем самым осуществлял свои собственные мечты, которые давно уже считал несбыточными.
И это и было – чудо.

-------------------------------------------------------------------------------------

Прощание

Уж если ты разлюбишь, - так теперь,
Теперь, когда весь мир со мной в раздоре.
Будь самой горькой из моих потерь,
Но только не последней каплей горя!

И если скорбь дано мне превозмочь,
Не наноси удара из засады.
Пусть бурная не разрешится ночь
Дождливым утром - утром без отрады.

Оставь меня, но не в последний миг,
Когда от мелких бед я ослабею.
Оставь сейчас, чтоб сразу я постиг,
Что это горе всех невзгод больнее.

Что нет невзгод, а есть одна беда -
Твоей любви лишиться навсегда.

В.Шекспир, сонет 90, перевод С.Я.Маршака


Как хорошо, как удобно, что сознание можно разделить на две части, запихнуть опасные, запретные мысли во вторую, скрытую часть и захлопнуть за ними дверь, надёжно заперев её на замок! Чуть только почувствовать, что вот, сейчас, придёт такая мысль и завладеет тобой - и тут же прогнать её, загнать в чулан сознания, забыть о ней! И когда хлопнет со стуком дверь - прислушаться к себе: не выскочила ли, не спаслась?.. И облегчённо вздохнуть, и порадоваться: надёжно упрятана, загнана, забыта! Фокус снова получился, фокус снова удался.
И - думать только о привычном, думать только о простом. Вот только с каждым днём привычным становится то, о чём раньше думать боялся, о том, что в чулане скрывал. То ли щели в двери, то ли ветер какой-то вольный, неуправляемый выносит эти мысли снова на первый план сознания и ставит их лицом к лицу с тобой. И каждый день сдаётся новый рубеж, и каждый день запретные мысли обживаются в мозгу, приобретают чёткие очертания, постепенно становятся данностью, фактом, неотъемлемой частью… И это - тоже фокус, в отместку за тюрьму, куда их заключали в надежде на их постепенную гибель.
Но пока - дверь на месте. Пока - чулан есть. И пока удаётся ещё сказать своё веское слово в этой борьбе, которая каждый день заканчивается поражением, но каждое утро возобновляется снова.
Ещё вчера - боль от удара, ещё вчера - тоска от того, что ты видел, как она не тебя жалеет, как она не тебя спасает. Не тебе поправляет одежду, не тебе надевает очки. А когда-то тебе поправляла, когда-то тебе надевала. Ты помнишь?.. Ты помнишь. И вчера из тюрьмы это воспоминание вырвалось - и заявило своё право на жизнь. И - прижилось, и - стало частью. Под тёмным небом, на котором не было звёзд. Но тебе они и не были нужны. Ты смотрел на небо, а видел звёзды, которые зажигались у тебя в душе. Они зажглись давно, но освещали лишь пыльную темноту тайника твоей души. Но вот проник их свет и тебе в глаза…
И ты - смирился, ты принял это. И если наряду с другими, уже прежде сданными рубежами, тобой был сдан и этот, предпоследний, рубеж, то оставался ещё один, самый важный, самый главный, за который ты боролся до последнего.
Я хочу, чтобы она была только со мной…
Я хочу, чтобы она смотрела только на меня...
Я хочу, чтобы она принадлежала только мне...
Я ревную её!!!
Я её…
И лязг засовов на двери сознания ясно даёт понять - правда надёжно упрятана. И можно обольщать себя иллюзией, что все вслух произносимые слова - по-прежнему ложь, по-прежнему лукавство.
Ведь сегодня, именно сегодня она нужна тебе, как никогда. Она должна спасти тебя. Ведь ты сам, как и она, только по-другому, - смесь невинности и силы, наивности и глубины. И, загоняя подальше понимание того, что спасти тебя можно лишь правдой, ты упорствуешь в своём мальчишеском стремлении доказать, что ты - сильный, что ты - лучший. А ведь эта навязчивая идея и есть доказательство твоей незрелости, и есть - твоя слабость.
Она поддерживала тебя в твоей слабости, она помогала тебе укрепиться в ней - потому что любила тебя. Безоглядно, безоговорочно, преданно и верно… Но не показала ли она тебе в последний месяц в полной мере, что это слабость? Не увидел ли ты, не понял ли ты благодаря ей, что, как маленький, хочешь достать луну и хватаешь руками воздух? Что есть что-то более ценное, что-то более важное, чем твоё честолюбивое стремление доказать всем своё превосходство?
Показала. Ты увидел. Ты понял. Но дверь с грохотом закрылась, оставив на переднем плане всё то же, бывшее когда-то целью и смыслом. И, обманываясь этой инерцией прошлого, ты решил начать всё заново - но только завтра, только не теперь.
И ты цеплялся за неё, как за последнюю соломинку, ты кричал, ты умолял… Ты умолял её забыть на время о том, что наступила новая жизнь, что пришло понимание, что пришло прозрение. Умолял - закрыть глаза, вспомнить безвозвратно ушедшую веру, безвозвратно ушедшую всепрощающую любовь… Ты скучал, ты тосковал по её полному обожания взгляду, который принимал когда-то, как дань от неё, снисходительно сожалея в душе, что никогда не сможешь ответить ей взаимностью.
Но она больше никогда не посмотрит на тебя так. Ты всё разрушил - разрушил тем, что стоял на месте, что упрямо продолжал оглядываться назад, в то время, как она, презрев все замки и запоры, смотрела правде в лицо и упорно шла вперёд.
И даже когда она, в последний миг не выдержав и окликнув тебя, взметнулась к тебе через стол и отчаянно прижала твою голову к своей груди, - даже тогда ты почувствовал, что любовь её повзрослела, что в любви её больше не будет детских восторгов и преклонения.
Она вела тебя за собой, а ты боролся и упирался. Ты пытался убедить её, что эта уловка будет последней, и она, зная, что это неправда, что ты так же убеждаешь в этом и самого себя, - решила поддаться на этот обман, решила отдать последнюю дань своей любви.
И ты, снова почувствовав себя сильным, любимым, способным на многое, взлетел к небесам и, не обращая внимания на родителей, невесту, работу, думал в этот вечер только о ней, мечтал только о ней. Ты думал, что она, всё же решившись помочь тебе в твоей слабости, теперь твоя безраздельно, так же, как благодаря ей оставалась твоей и компания. В этот вечер они впервые соединились для тебя - без уловок, без лжи и предательства.
И ты решил, что именно сегодня наконец она останется с тобой. Потому что просто не может быть по-другому. Потому что ты…
Но дверь закрыта, и крепок замок.

***

Я собираю себя по кускам. Я смертельно устала от этой постепенно разрушающей меня борьбы. Я хочу - забыть… Я не хочу - любить… Эта любовь убивает меня, она лишает меня сил. Зачем, зачем я посмотрела на него тогда, у лифта, поднимая с пола это проклятое пирожное?.. Ослепнуть, заболеть, вычеркнуть из памяти… Но ведь эта любовь - и есть болезнь, и есть слепота. И что, как не амнезия, превращает меня в растаявший, растёкшийся лужицей у его ног кусочек льда, когда я вижу его?..
- Кать…
Она не успела. Не успела. Она так устала, что не успела уйти и спастись. И ведь всего-то без десяти десять…
Нет больше сил бороться. Нет больше сил не любить. Пусть хоть сегодня отдохнёт он, пусть сам наберётся сил. Ведь она уйдёт - он будет жить. Где-то, далеко, без неё, но будет жить, дышать, ходить… Пусть у него всё будет хорошо.
- Вы вернулись… уже… Как всё прошло?
Какой тихий, но уверенный у него голос… Как будто что-то решил для себя, но боится, что она не примет этого.
- Отлично. Правда, отлично. Появилась надежда на новые контракты, на возможность расплатиться с долгами, так что… У нас всё, Кать, получится.
Она подойдёт к нему. Отсрочка. Отсрочка перед неизбежным.
- Я тоже так думаю. У «Зималетто» всё будет хорошо… - задумчиво говорит она, глядя в пустоту.
Как всё перепуталось. Раньше думал - это просто игра, а теперь - ведь она действительно говорит о компании… Но надо во что бы то ни стало показать ей, что он не понимает этого по-прежнему, ведь иначе он спугнёт её и она уйдёт, а он тогда просто не сможет жить…
- У «Зималетто»? - с улыбкой дотронулся до её шарфика. - У нас с вами, Кать, всё будет… всё будет хорошо.
Улыбаясь, она подняла на него глаза.
- Всё в порядке?
Он хочет, чтобы она заверила его - в чём?
- Вы об отчёте?.. Да, я его закончила… - Давала же слово не играть с ним сегодня, не мучить его… Он, улыбаясь, забирает у неё папку и кладёт её на стол. - Завтра сделаю копии и раздам всем членам правления…
С каждым мгновением всё больше тает она, всё больше растекается… Эта опасная близость снова лишает её сил, снова кружит голову. Каждое слово - неестественно, каждое слово - вымучено…
Ещё ближе, ближе… и вот он протягивает руку, и сердце камнем падает вниз. Но - всего лишь осторожно снимает сумку с её плеча и, не глядя, кладёт её на стол.
- Вы в очередной раз, Катюш, меня спасаете… - Голос, вкрадчивый, нежный, дрожащий от скрытого нетерпенья… И - вот оно: кладёт руки на плечи, обнимает, целует в шею… Не спаслась… Но зачем? Зачем ему это - теперь? В благодарность за то, что сделано?
- Не… не нужно… - она отстраняется и упирается руками в его грудь. Но сил по-настоящему сопротивляться нет, и эта слабая попытка оттолкнуть больше напоминает ласку. Господи, какая же она нежная… таких нежных женщин больше нет на земле… И она хочет его, и любит его, и надо убедить её, и заверить ещё раз в том, что она и так знает.
- Кому не нужно, Кать? - Снова улыбнуться, развести руками. - Вам - или мне? Мне нужно как раз именно вот… вот это. - Перестать думать о том, что это ложь, впитать в себя всего его, без остатка… ведь это - последнее, что у неё осталось… - Я хочу, Кать… - задумался на мгновение и улыбнулся беззаботно: к чему тратить слова? Разве не понятно было во всей этой многодневной гонке, чего ему хотелось? - Ну, впрочем, вы сами знаете, чего я хочу… Поехали?
Вспомни, вспомни, как ездили раньше, как нам было хорошо с тобой… И внутри - напряжение всех сил, направленных только на одно: как убедить вспомнить, как сделать снова слабой и любящей…
- Катюш… Кать… - И отдаться своему желанию наконец, не боясь, что она не примет его - ведь это то, в чём сливались они и душой, и телом… Обнять за шею, поцеловать эти нежные, податливые губы… и она отвечает ему… и разве может быть иначе… только так можно жить в полную силу, не думая ни о чём больше… И разве есть в мире что-то важнее этого?..
Утонуть, пропасть, исчезнуть… И там, на глубине, вздохнуть свободно, увидеть наконец, как мир переливается всеми красками, блеск которых заполняет черные дыры боли и отчаяния… Наполнить собой его - и наполниться им… И унести его с собой, в своём сердце. Он всегда будет жить там - как бы он ни просил и как бы она сама ни хотела отдать его.
…Раньше она готова была целовать ему руки - только бы он признался ей… Ей казалось - намекни он ей хоть словом, хоть взглядом или жестом, что он раскаивается, что он готов признаться - и она безоговорочно простила бы его, приняла бы его. Но он ничего не сказал, не намекнул, - и теперь она целует ему руки, прощаясь с ним - навсегда…
И он, чувствуя, как застарелый страх нарастает в нём, смотрит с растерянной улыбкой, как она целует его руки… И нет сил молчать…
- Вы меня сейчас поцеловали, Кать, как будто прощаетесь… - И в голосе - упрямое неверие, и улыбка, пытающаяся прикрыть страх. Она сейчас разубедит его, успокоит его.
Бедный, бедный мой… Любимый… На шесть лет меня старше - и на тысячелетие моложе… Ты угадал, угадал сердцем правду. И столько отчаяния, столько призыва в её любящем взгляде, что он просто не может не понять, как верна его догадка…
И в этот пронзительный миг тишину разрывает телефонный звонок. Снова, снова, как всегда, им мешает телефон, как будто они приговорены к этому…
Она вздрагивает испуганно, а он, вздохнув, кладёт ей руку на шею и прижимается лбом к её лбу. И она приникает к нему, держась руками за воротник его пальто…
А телефон продолжает звонить…
Он, прислоняясь щекой к её лбу, говорит весело-обречённо:
- Мне сейчас очень хочется разбить этот телефон… - И, отстраняясь, громко восклицает: - И вместе с ним все телефоны на свете!
Продолжая держаться рукой за его воротник и слабо улыбаясь ему, она всё же поднимает трубку… А он, убрав руки за спину, стоит, снова оперевшись лбом о её лоб… Он ждёт, он терпеливо ждёт, когда же закончится эта игра и придёт наконец настоящее… то, что было всего пять минут назад… то, что будет - на всю жизнь…
- Я слушаю… Спасибо… Сейчас спускаюсь… - И с извиняющейся улыбкой она говорит ему: - Меня такси ждёт. Мне пора…
- Такси? - Голос снова нежный, вкрадчивый, настойчивый… Забирает у неё трубку, кладёт её на аппарат. - Какое такси, Кать? Куда вам - пора?.. Домой ещё рано. - И снова легонько встряхивает её за руки, а хочется - хочется схватить в охапку, чтобы уже наверняка, чтобы уже не сумела вырваться, и унести с собой на край света… Но с ней - так нельзя, ничего не добьёшься. Она сильнее его, несмотря на всю свою хрупкость. - Поедемте куда-нибудь… ну, туда, где нас никто не побеспокоит. А? Кать… - И снова обеими руками берёт за воротник, как будто это может удержать и убедить её… И улыбка то появляется на его лице, то исчезает, потому что сил играть становится всё меньше, потому что от желания и переполняющего чувства уже начинает ныть сердце… И - снова убеждать её, снова говорить: - Мне просто очень хочется побыть с вами вдвоём. Я сегодня ни о чём другом не мог думать - только об этом!
Я люблю, люблю… Я жалею его… Пусть говорит, что хочет… И всё же… всё же что-то такое есть в голосе его и в глазах, что заставляет поверить ему… А может… подарить себе его - в последний раз...
- А надо бы о другом. Завтра же очень важный день, вам нужно выспаться, Андрей Палыч. - И, поправив ему воротник, она хочет убрать руку, но его рука настигает её на полпути и заставляет продеть пальцы между его пальцами… Теряя последние силы, она удивлённо смотрит на их сплетённые руки и накрывает их другой рукой. - И отчёт успеть изучить… прочитать…
Не смогла сдержать усмешки. Понимает… хорошо понимает, что отчёт ни при чём и чего ему хочется на самом деле. И эта усмешка дала ясно понять ему, что игра подходит к концу, что он будет вознаграждён сполна за своё терпение. И волна радости и благодарности захлёстывает его, и он, уже с воодушевлением, заканчивает игру.
- Да я почитаю, у меня вся ночь впереди! - улыбаясь, говорит он. - Да и потом, я всё равно не смогу заснуть - и совершенно не потому, что - завтра - Совет - директоров!.. Я ничего не запомню! Я буду думать только… - …всё, отныне я буду целовать тебя столько, сколько мне захочется… туда, куда мне захочется… поцеловал в губы… - …о вас. Так что, Катенька… - …чмокнул в лицо… - …отчёт… - …поцеловал в щёку, в шею… - …придётся представлять… - поцеловал в другую щёку, приник губами к мочке уха… она, не выдержав, застонала… знаю, помню, иди ко мне… крепко обнял и поцеловал снова в шею… - …Екатерине Валерьевне Пушкарёвой, потому что шеф… шеф влюбился - и потерял остатки разума!!
По капле, с каждым его новым словом и поцелуем, теряла она себя новую, себя изменившуюся… как шелуха, спадала с неё броня, в которую она себя день за днём одевала… И, когда упали последние оковы, из-под них вдруг выглянула прежняя Катя… его Катя, та самая Катя - которую так не ценил он тогда, по которой так сильно скучал потом… И эта Катя вдруг порывисто, так знакомо, так по-родному, прижалась к нему, и обняла его, и слилась с ним… И он, накрытый с головой волной своего счастья, обхватил её руками, прижал к себе ещё крепче и, улыбаясь безмятежно и победно, купался в своём, так трудно давшемся ему, наслаждении. И осталось только одно - ещё одно, последнее, звено в цепочке его гармонии, которое должно было окончательно сомкнуть её. И он спросил всё так же безмятежно, не придавая этому значения, зная, что всё уже закончилось, всё уже решено: - А где настоящий отчёт, Кать? А?
…Как же это тяжело - после невесомой лёгкости снова почувствовать себя придавленной к земле железными оковами. Возвращайся, возвращайся, Катя, из своего фантастического полёта - сюда, на грешную землю, где нежными словами можно исцарапаться до крови… И разве не исцарапана ты уже? Во что ты поверила, Пушкарёва?.. Он - не бог, он - тот самый человек, который убил тебя.
Она отстранилась от него, но не резко, а постепенно, чтобы сердце не замерло и всё же продолжало биться, - поправила очки, взяла со стола сумку, поставила её между ними.
- Вот, здесь у меня… Хотите посмотреть? - И, сунув руку в сумку, хотела уже достать отчёт, но он остановил её, положив свою руку на её. - Нет-нет, Катюш. Кошмары на ночь - ну их. - Как счастливо, как радостно звучит его смех! - Сегодня я хочу смотреть исключительно на вас. - И рука его ложится снова ей на воротник…
Какой он добрый, какой благородный - и благодарный. Она никогда этого не забудет.
- На меня?…
- Да!
- …перед сном тоже не стОит. - И, не в силах терпеть больше - будь что будет, пусть думает, что хочет, - она резко вырывается и пытается уйти, но он задерживает её за руку и, подойдя к ней сзади, обнимает её за плечи… Ещё не успев понять, что произошло, просто по инерции, как всегда, стремясь удержать её… Она продолжает играть? Зачем? Разве не всё прояснилось между ними? Нет, он не верит, что она может уйти… и всё же… Да сколько же ещё она будет мучить его?
- И вы что, прямо так и уйдёте? - Не-е-ет, слова кончились… Он больше не в силах терпеть эту муку. Он будет целовать её - как целовал когда-то, как целовал только что, как будет целовать всегда… И, словно привороженный, он снова приникает к её шее, к мочке уха… Она вырывается…
- Нет…нет…нет… не здесь…
«Не здесь»! Всё ясно - а он-то и забыл напрочь, что у него невеста есть! Невеста… недоразумение… Разве можно сравнить пруд - и океан? То, что было у него с Кирой, да со всеми женщинами в его жизни, - и этот экстаз?.. Но ведь он уважает её чувства. Объективно она не может не чувствовать себя униженной и обделённой, как бы он ни заверял её в обратном. И он, выпрямившись, говорит покорно:
- Я понимаю… - Но снова его тянет к ней, и он обнимает её за плечи… - Потерпите ещё чуть-чуть, осталось всего каких-то несколько часов. Как только пройдёт Совет директоров, Кира исчезнет из моей жизни - раз и навсегда… Я тебе обещаю. - Он с нежностью смотрит на неё сзади, зная, что она чувствует силу его взгляда и его слов. - Ты мне веришь?
Вот! Вот - главное, то, из-за чего умирает она теперь!
И она обернулась к нему и посмотрела на него открыто.
- Я всегда вам верила… больше, чем кому бы то ни было. - Устало опускает она глаза и опять хочет уйти. И опять он задерживает её.
- Не пущу, Кать.
Она стоит вполоборота к нему, смотрит вниз обречённо…
- Ты меня любишь? - Он снова берёт её за воротник и поворачивает к себе. - А? Ты меня любишь, Кать? - Обнимает её за плечи, всматривается в её лицо… Ему так нужно, так необходимо знать, что она любит его… Он так нуждается в ней, в её тепле, в её искренности… Он не может жить без этого, он не может дышать без этого… И это было важно для него - всегда.
И она не может предать его - и себя, скрыв правду, солгав ему. Нехотя, борясь с собой, не глядя на него, признаётся она ему в своём неистребимом, счастливом и несчастном, вознесшим её на небеса и поверженном им самим, чувстве…
- Люблю…
И желание с удесятерённой силой поднимается в нём, когда он слышит это признание… И снова он целует её… но она, справившись с собой, уже просто терпеливо ждёт, расставив в стороны руки… Она поворачивается к нему спиной, и он, обнимая её сзади, наклоняется к самому её уху и шепчет со страстным придыханием, не в силах больше сдерживать себя:
- И я люблю тебя, Кать. Слышишь? - Он с такой силой отворачивает рукой её воротник, что почти снимает пальто с плеча… - Я тебя люблю!
Его горячее дыхание обжигает её кожу… Но оно больше не проникнет сквозь броню. И она, кивая, всё-таки уходит, и он выпускает воротник из своей руки…
И стоит, замерев, глядя на дверь, за которой она скрылась.
Не уходи… Останься… Я погибаю… Я…
И дверь тайника души открывается… и, повиснув на петлях, намертво застывает на месте.
И тогда он, чувствуя, что на этот раз у него не хватает сил привычно прогнать наваждение мысленно, призывает на помощь физическое действие: закрывает лицо руками, с силой проводит ими по нему, встряхивает головой, морщит лоб, озирается… И опять прислушивается к себе… И видение не исчезает привычно, не уступает место туманному покрывалу лжи и отговорок… И, не в силах молча встретить его, у него вырываются вдруг слова:
- Жданов… Что происходит?..
Ослабевшими ногами он делает несколько шагов и садится на стул… кое-как, просто ему нужна опора, он может упасть…
- Пора признаваться: ты ей больше не врёшь. Ты влюбился. Жданов, ты первый раз в жизни влюбился! - И, в надежде на то, что ощутимая, физическая боль перебьёт удар от осознания, грохнуть кулаком по столу - и тут же убрать руку, поняв, что это, как и ничто другое, уже не поможет. - Отлично!.. По уши… - И - по инерции давно умершего и оставшегося в далёком прошлом восприятия - засмеяться над нелепостью случившегося… - В Катю Пушкарёву… - И - по требованию бьющегося горячим пульсом настоящего, показавшего всю нелепость самого этого восприятия, - замереть без улыбки на губах и отдаться во власть своего признания…

Понять, что любишь, - для тебя поступок.
Слова и мысли в унисон - это счастье.
Но нет ли в тёмных закоулках твоей памяти ещё чего-то? Все ли двери открылись для тебя? Всё ли увидел и осознал ты, Жданов?..
Что будет завтра с твоею любовью?..

-----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

Окно в мечту

Катя поправила одеяльце, аккуратно положила рядом с подушкой отвергнутую дочкой пустышку и отошла от кроватки. Но не ушла из комнаты, а устало опустилась в кресло, стоящее рядом с кроваткой. Просто сидела и смотрела в освещённый проём двери, за которым был виден просторный холл квартиры.
Как у неё болит спина. Уже третий день. Это началось ещё во время беременности, и с тех пор боль время от времени даёт о себе знать. И грудь ближе к кормлению тяжелеет и тоже начинает побаливать. Слава богу, хоть уже не надо сцеживаться, - молока прибывает ровно столько, сколько съедает дочка. А ведь первые месяцы по два часа после каждого кормления приходилось сцеживаться. Как же она тогда уставала…
Календарь висит у зеркала в холле - 2007 год. Перед прошлым Новым годом они с Андреем наплевали на все дизайнерские изыски и повесили его - уж очень вечерний снегопад, изображённый на календаре, понравился им. В январе последние цифры нового года кажутся всегда такими таинственными, значительными. А в декабре, вот так, как сейчас, особенно в последних числах - жалкими, никому не нужными, использованными… Надо снять календарь. И цветы убрать - со дня рождения уже прошло время, и они успели засохнуть. И ёлки у неё всё ещё нет… И за окном - метель.
И снова, уже в который раз за день, она стала вглядываться в мерцающую пелену за окном, как будто силой взгляда и своей внутренней мольбой могла остановить идущий третий день снег и зажечь в небе звёзды.
И снова, уже в который раз за день, слёзы обиды и бессильного отчаяния наполнили вдруг глаза и тихо потекли по лицу, и она жалобно всхлипнула. Ничего, ничего не происходит. Это небо никогда не прояснится, самолёт так и не поднимется в воздух, и она так и будет сидеть здесь одна…
Тихо затренькал телефон в кармане её тёплого махрового халатика. Вытирая слёзы, Катя достала телефон.
- Алё…
- Пушкарёва! Как дела?
- Коля, ты издеваешься? В десятый раз за день спрашиваешь… Сам не видишь?
- Ну, может, это только у нас так, а там уже нормально… Не звонил?
- Зорькин, не беси меня…
- Пушкарёва, ты плачешь, что ли? С ума сошла?
- Коля!..
- Ладно, не буду, не буду… Я чего звоню - за ёлкой собрался. А то так и останешься без Нового года… Тебе какую - побольше, как у твоих всегда, или маленькой обойдёшься?
- Вообще-то я средненькие предпочитаю… Ладно, шучу, уже не надо.
- Не надо? Как это? Без ёлки Новый год?
- Да с ёлкой, с ёлкой… Сейчас привезут.
- Юлиана постаралась?
- Зорькин, знаешь, что с любопытной Варварой сделали? Ладно, пока, у меня звонок параллельный. Потом перезвоню, расскажу…
Она переключила телефон и вздохнула. Очередной, самый напряжённый, виток привычного круга звонков последних дней…
- Алло!
- Катя, здравствуй ещё раз. Ну что, никаких новостей?.. Я так и знала. Я говорила - ему не надо ехать перед самым Новым годом. Но меня же никто никогда не слушает!
- Маргарита Рудольфовна…
- Ты сходила к Виолетте Максимовне? Ты очень подведёшь меня, если не свяжешься с ней в ближайшее время. Скольких трудов мне стоило договориться, если бы вы только знали! Но вы же ничего не цените, всё делаете по-своему… Это же лучший маммолог в Москве!
- Маргарита Рудольфовна, я уже позвонила ей. Когда выходные закончатся, сразу же после Рождества, позвоню ещё раз, и она запишет меня на приём. Всё в порядке!
- Как малышка? Не простудилась? Теплее одевай её. Сейчас всё наперекосяк - все помешались на синтетике, ничего натурального! Один бог знает, как растут бедные дети…
- Маргарита Рудольфовна, в дверь звонят, ёлку принесли. Я попозже вам перезвоню, всего доброго! - И, вздохнув с облегчением, она положила телефон на столик рядом с креслом и пошла открывать дверь.
Сначала в дверь тщетно пыталась просунуться огромная ёлка. Толкаемая какой-то силой извне, она надвигалась на Катю. Большие мохнатые ветви с трудом протискивались в дверной проём, цепляясь друг за друга и за дверную коробку, но в конце концов неумолимая сила всё же вытолкнула их внутрь квартиры, ствол обхватила большая рука в кожаной перчатке, и между ветвей выглянуло разрумянившееся от мороза, довольное и исполненное гордости лицо Романа Малиновского.
- Уф! - выдохнул он. - Вас пора раскулачивать за использование рабочей силы!
Катя была так потрясена размерами ёлки, что некоторое время не могла выговорить ни слова и просто молча стояла и смотрела на неё.
- Екатерина! Я не вижу на вашем лице выражения искреннего восхищения! - Роман всё же был несколько встревожен её молчанием.
- Такая большая… - произнесла она, переводя наконец глаза на Романа.
- Имей в виду: второй раз я такое уже не повторю. Так что придётся тебе выкидывать её с балкона!
- Ром, а как мы её будем устанавливать? И украшать? - как-то по-детски, жалобно спросила Катя.
Рома притворно тяжело вздохнул.
- Ну, если господин Жданов так и не соизволит явиться домой вовремя, то… так же, как делают все! - Он широко улыбнулся, сделал какое-то движение, и в руках у него появилась невесть откуда взявшаяся коробка. - Вот это - такое специальное устройство, крест называется. Вставляешь туда ствол - и все дела, ёлка стоит.
Столь долго ожидаемое им выражение восхищения всё же появилось в Катиных глазах, и его глаза тоже потеплели. Так жалко её. Пока Андрюха мечется по аэропорту, как зверь в клетке, она сидит тут одна с малышкой… Пока связь не пропала, Андрей умолял его побыть с ней, отвлечь её. Ведь его родители остались в Лондоне, и её, как назло уехали. Папе дома не сидится, решил места боевой славы наведать. Вовремя, ничего не скажешь.
- Ну, а игрушки у вас хоть есть? - стараясь говорить, как всегда, бодро и беспечно, спросил он.
Оживившись, Катя закивала.
- Есть! Игрушки есть! Мы с Андрюшей в прошлом году знаешь сколько купили… - Но голос её при этом воспоминании дрогнул, и в глазах опять блеснули слёзы.
- Кать… - Роман понизил голос и смотрел на неё сочувственно и серьёзно. - Ну, подумай сама: даже если он не успеет - прилетит завтра. Но ведь всё равно прилетит, чего так расстраиваться? А насчёт телефона - так это мы просто привыкли, чуть что - за трубку хватаемся, как за волшебную палочку. А на самом деле - кусочек металла, и всё. Ветер чуть сильнее подул - и связи каюк. А как наши родители жили? Ну, вспомни?
Она выдавила из себя слабую улыбку.
- Ты прав. Я всё это понимаю, просто ничего с собой поделать не могу. Ладно, пойдём. Нам бы эту красотку как-нибудь до гостиной дотащить…

***

И снова она, покормив и уложив дочку, сидела в кресле у кроватки и смотрела в окно. Романа удалось уговорить не беспокоиться о них и идти по своим делам. Не хватало ещё, чтобы он праздник угробил из-за неё. Его в клубе уже ждут, телефон оборвали. Он на самом деле добрый, Роман, и его избраннице очень повезёт. Просто он ещё не нашёл её, свою единственную, и его легковесное поведение обманывает всех…
Она вздохнула. Кажется, этот снег никогда не перестанет валить с неба и скоро все деревья и дома будут упрятаны под белым покрывалом… Когда они принимали решение об этой поездке по делам компании, никто и подумать не мог, что такое случится. Ничто не предвещало непогоды, и вообще за окном была скорее осень, а не зима. Тепло, сыро и даже безветрено. И вдруг - небо заволокло, буран россыпями бросает в лицо колючие снежинки… Даже с дочкой она не могла гулять в эти дни. И при звонке в аэропорт в трубке одно и то же: рейсы задерживаются, нелётная погода…
Так сидела она, смотрела в окно, поглощённая своими грустными мыслями, и не сразу разглядела еле заметное свечение в невесомой, но плотной, словно марля, снежной завесе. На небе появилась маленькая светящаяся точка. Она то разгоралась сильнее, то снова почти угасала, но через мгновение опять посылала на землю мерцающий, но вполне различимый свет.
Словно завороженная, Катя смотрела на эту точку и почувствовала вдруг какое-то знакомое, уже испытываемое ею когда-то ощущение. Некоторое время она напряжённо пыталась вспомнить, что же это было, и наконец пришло озарение: ну, конечно, ей знакома эта звёздочка! Она же горела в небе целый год, тот самый год, когда и произошла их с Андреем история… Потом она исчезла, погасла и вспыхнула с тех пор ещё один только раз - в тот день, когда Андрей забирал её с дочкой из роддома!
Она вспомнила, как по ночам писала свой дневник и, глядя на небо, фантазировала, что, может, это какие-то другие миры наблюдают за ними, за их миром. Волнующее, таинственное это было ощущение. И вот - снова, снова в небе зажглась эта загадочная звезда, словно окошко, через которое кто-то смотрит на неё… Только маленькая она ещё, неясная, иногда лишь угадываемая.
Она не заметила, как глаза её закрылись сами собой и она уснула. Ей снилось лето. Она дохаживала последние дни перед родами и злилась на себя за неповоротливость, неуклюжесть, а он только смеялся и говорил, что сейчас она стала ещё красивее. Он тогда часто носил её на руках - до дверей поликлиники, до подъезда и просто дома… Во сне, обхватив его шею руками, она прижималась к его груди, чувствовала его надёжное тепло, ей было так уютно, так безопасно…
А на столике тихо звенел телефон, и она не слышала звонков.
…Он ворвался в подъезд, промчался мимо швейцара и, не замечая его приветственных возгласов, взлетел по лестнице. У квартиры остановился, опершись о дверь рукой, отдышался немного, достал ключи и, стараясь не шуметь, открыл дверь. Холл был освещён, в тёмной гостиной сияла разноцветными лампочками ёлка. Скинув пальто, он прошёл мимо спальни - тихо, темно и пусто. Прошёл дальше, в детскую. Подошёл к кроватке, улыбаясь, посмотрел на спящую дочку. Потом подошёл к креслу, в котором, свернувшись калачиком и положив голову на подлокотник, спала его Катя.
Он смотрел на неё и чувствовал, как по всему телу разливается волна тёплой нежности, оставляя далеко позади все треволнения и переживания сегодняшнего дня. Наклонившись, он тихо позвал её. Но она не проснулась, а только улыбнулась во сне, и тогда он, поднеся ко рту застывшие ладони, подышал на них, подложил под неё руки, поднял её и понёс в спальню.
…Какая колючая, морозная свежесть в его свитере… А шея - тёплая, она уже согрела её своей рукой. Но ведь ей снится лето - откуда мороз, откуда эта свежесть, как будто он только что вернулся с улицы… Вернулся?! И, ощутив вдруг какой-то толчок изнутри, она проснулась и открыла глаза. И увидела прямо над собой его глаза, с нежностью смотревшие на неё из-за немного запотевших от мороза стёкол очков.
И она вздохнула счастливо и, снова зажмурив глаза, ещё крепче прижалась к нему.
…Тихо звучала музыка. Мерцали свечи на столе, переливалась огнями ёлка. Они стояли рядом у окна и смотрели на прояснившееся небо, сплошь усыпанное звёздами. Одна звезда горела ярче всех, и они не могли оторвать глаз от неё.
- Как ты думаешь, нас видит кто-то? - задумчиво спросила она.
- Пока нет, - ответил он.
- А когда?
Он улыбнулся и пожал плечами.
- Не знаю. Наверное, в новом году.
- Но ведь он уже наступил?
Он обнял её одной рукой, и она прижала голову к его плечу.
- Значит, в этом году… - тихо сказал он.
- А мы увидим их? Ну, тех, кто смотрит на нас?
- Вряд ли, - покачал он головой.
- Почему?
- Наверное, потому, что они слишком далеко - или слишком близко. Они в тебе и во мне, они в нас.
Запрокинув лица к небу, слившись воедино, они стояли и смотрели на звёзды. И одна из звёзд, словно улыбаясь им, разгоралась всё ярче и ярче, освещая для всего мира эту простую и такую необыкновенную любовь…

------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------