Палата

Автор: Lomi
Название: Memento mori
Жанр:
Действующие лица:


Обещала выложить в Палате по окончании... Выполняю.
Предупреждение: с жанром не определилась. Как следует из названия - речь пойдет о смерти и всем, что с ней связано. Временами все очень пессимистично, тем более что речь пойдет об одном человеке, которого мы все хорошо знаем... И хэппи-энда не будет. Так что читать или не читать - решаете вы.

_________________
Листья желтые над городом кружатся...

С утра с гор подул ледяной ветер. Едва высунув нос на улицу, он ощутил его колючее дыхание на своих щеках. Чуть щуря слезящиеся глаза, осмотрел неприветливую голую равнину, яркие пятна палаток на сером камне, яков и их погонщиков, греющихся возле костерка. Поднял воротник теплой куртки-пуховика, натянул на уши шапку. Подумал, надеть ли перчатки или подождать настоящего мороза – и решил не надевать. Тем более, что хитро ухмыляющиеся погонщики, спустившиеся с гор со своими животными, несмотря на ледяной ноябрь щеголяли без шапок и курток, прекрасно обходясь свитерами и стеганными безрукавками, подбитыми мехом. На их фоне укутанный по полной программе зябнувший европеец выглядел смешно. Ругая себя за мальчишество – ну кому какое дело, кто как выглядит, главное, чтоб тепло было! – он засунул руки поглубже в карманы и, уткнув нос в воротник, неспешно пошел к костру.
Там его приветствовал проводник – смышленый малый неопределенного возраста с хитрыми веселыми глазами. Его витиеватое имя он так и не смог запомнить – да и не особо утруждался, если честно. Эту породу людей он прекрасно знал по прежним походам в горы – вороватые, наглые люди, которые за определенную сумму охотно закрывали глаза на определенные вещи, а уж тем более на такую условность как переиначенное имя. Своего проводника он звал Петькой.
Петька деловито прилаживал котелок над огнем, одним глазом кося в сторону неприветливых гор, затянутых тучами, другим подмигивая своему работодателю.
-Беда, господин! Снежная буря! Будет буря! Пережидать, не идти! – на ломаном английском со значением сказал Петька после ритуального обмена приветствиями.
Погонщики яков многозначительно и неулыбчиво смотрели на них. Они шли вниз, в свои деревни, уводя яков с заметаемых зимними буранами пастбищ. И про грядущую бурю наверняка знали определенно – будет или нет. А вот для него это было не очевидно. Скорее всего хитрый Петька просто хочет потянуть дорогу – он ведь обещал платить проводнику за каждый день пути. И немало платить. Если уж откровенно – то очень много, но лишь так удалось отыскать проводника в эти дикие места, далеко от обычных туристических маршрутов… Да, тучи как тучи – такие же, как и вчера и позавчера и на прошлой неделе. В конце концов, не первый раз он идет в горы. Да, не в первый…
Отогнав мрачные безнадежные мысли, он сердито взглянул на проводника.
-Мы отправляемся после завтрака, - коротко бросил он, глядя почему-то на погонщиков, а не на Петьку, зная, что проводник будет недоволен и предстоит долгая словесная пикировка.
-Нельзя, господин! - тут же переполошился Петька, бросив свой котелок и с высоты своего небольшого росточка преданно заглядывая ему в глаза. – Никак нельзя! Снег! Буран! Дорога-нет! Люди – нет! Тепла – нет!
Для убедительности подергал его за рукав куртки. Ему вдруг стало противно до тошноты. Не успел испугаться очередного приступа, как в глазах потемнело и хмурый серый день подернулся сеткой противных черных точек. Он как мог осторожно сел на мерзлую землю, растеряв вдруг всю уверенность, весь гонор, всю силу, закрыл глаза руками. Мерзкая пляска точек продолжалась и под закрытыми веками. Его затрясло.
-Господин! Господин! – надрывался над ухом голос проводника. – Такой идти нельзя! В горы – нельзя! Снег! Люди – нет! Больница – нет! Только камни! Только холод!
Его опять замутило. Слепо толкнул надоедливого Петьку, промахнулся. Стиснул зубы так, что челюсти свело судорогой. Даже через три пары штанов и куртку ощутил могильный холод камней, которыми была вымощена его дорога. Дорога вникуда…
Приступ прошел так же внезапно как и начался. Он осторожно приоткрыл один глаз, поморгал, потом решился открыть и второй. И понял, почему вдруг замолчал проводник.
Вокруг него в кружок стояли погонщики яков, похожие на ожившие мумии из страшной сказки его детства. В таких же живописных лохмотьях неопределенного цвета, с неподвижными морщинистыми лицами, выдубленными морозами и ветрами, почти неотличимые друг от друга. И таращились на него. Проводник нервно жался в сторонке, глядя то на меланхоличных яков, то на их невозмутимых хозяев.
-Что? – хрипло спросил он. Сил на эмоции почти не было. –Чего уставились?
Хмыкнул, когда понял, что говорит по-русски. Повторил свой вопрос на английском, и только потом запоздало сообразил, что горцы и этого языка не понимают.
Один из мумеподобных людей заговорил как раз тогда, когда он запихивал в рот таблетку, торопливо извлеченную из кармана куртки. Он недоуменно поднял глаза – и встретился взглядом с пронзительным ясным взором погонщика, который смотрел вроде бы все так же невозмутимо, но в глубине глаз которого читалось еле уловимое одобрение. По крайней мере ему так показалось, хотя могло быть и последствием приступа. Погонщик сказал еще несколько гортанных фраз, и указал на горы.
Он машинально проследил взглядом за рукой погонщика. Горы стремительно затягивал белесый туман. Все-таки снег…
Проводник выглядел очень недовольным, провожая взглядом удаляющиеся фигуры в развевающихся лохмотьях. Он что-то бормотал, с опаской косясь на европейца, который поднялся и на нетвердых ногах зашагал к палатке и вспоминал невеселое пророчество местных жителей. В его голове шла нешуточная борьба страха и алчности.
А сам европеец дрожащими руками запихивал вещи в походный мешок, прикидывая, что можно оставить, а что необходимо взять обязательно. С проводником или без проводника – он сегодня он пойдет по намеченному маршруту. Иначе есть шанс не успеть… Приступ не только измотал его физически, но и напугал – времени оставалось совсем мало, а он только в начале пути.
Через пару часов, когда палатка была смотана, а рюкзаки набиты до отказа, проводник наконец-то утвердился в мысли, что его работодатель - сумасшедший. На все увещевания он отвечал решительным отказом и был полон решимости сейчас же идти наверх. И пошел, таща один рюкзак на спине, а другой волоча по камням.
Петька колебался ровно пять минут. Потом вспомнил, сколько денег обещал ему этот сумасшедший русский, если они доберутся в срок до цели, облизнулся, и бросился догонять. Алчность победила. По крайней мере он так думал.



Ночью в горах хорошо дышится, но плохо спится. То ли от холодного ветра, задувающего все-таки в палатку, несмотря на все его получасовые ухищрения, то ли от осознания полного одиночества на многие-многие километры (надутый проводник не в счет), то ли от мыслей, вырвавшихся на простор и не угнетаемых больше дневными хлопотами и дорогой. Мыслям не запретишь – к сожалению.
Он поплотнее закутался в одеяло, пытаясь приблизительно прикинуть, сколько они смогут пройти завтра. По большому счету, его экспедиция была снаряжена ужасно – минимум необходимых вещей, снаряжения – еще меньше. Недаром проводник смотрел на него такими дикими глазами и согласился пойти в горы только за очень большие деньги – ну не ходят нормальные люди в одиночку, практически без поклажи в такую даль по таким диким местам. Так то нормальные люди. А к нормальным он себя уже давно не относил.
Проводник что-то монотонно напевал на своем наречии, сидя у костра и не торопясь лезть в палатку. После последней встречи с погонщиками и его упрямства, которое погнало их в метель, Петька держался настороженно и отчужденно. За вчерашний день они не прошли и пяти километров, постоянно сбиваясь с дороги и норовя угодить яму или куда похуже. Опасных склонов и обвалов пока быть не должно – они пробирались вдоль подножия гор, ища перевал, но и без того сюрпризов было предостаточно. Ругань проводника и свист ветра, бросавшего в лицо колючий снег, все еще эхом отдавались в ушах.
Ну и ладно, никто не говорил, что будет легко. Он бывал в переделках и похуже. Но все-таки хорошо, что буран быстро закончился, даже Петька на успел потерять остатки мужества и терпения и не бросил его один на один со стихией. Проводник пока ему нужен – перевал, говорят, опасный и новичку может не поздоровится. А Петька бывал здесь не раз – если не врет, конечно. Ох, зря он связался с этим типом – того и гляди, удерет среди ночи, захватив с собой большую часть багажа… Но официально действовать было нельзя – ни одна компания, на один проводник, обладавший соответствующим опытом и рекомендациями, не согласились бы на его авантюру. Его и через границу-то еле-еле пустили…
Он вздохнул, достал из кармана упаковку таблеток. Покрутил в руках, прикидывая, насколько хватит. Нерешительно достал одну, подумал, и все-таки поглотил. Так вернее. Не хватало еще свалиться в обморок на сложном участке дороги.
Решил, что хватит мечтать, а пора отправляться на боковую. Завтра тяжелый день, нужно хорошенько выспаться. А Петька пусть себе сидит на холоде - если проводник завтра будет не в форме, это его проблемы.
Он решительно закутался в одеяло и закрыл глаза с твердым намерением поспать. Не тут-то было. Слишком уж хорошо думается в горах… и вспоминается тоже.
Конечно, снова и снова он возвращался мысленно в тот злополучный день, когда врач, сочувственно вздыхая и напустив на себя ненатуральную скорбь, сообщил ему окончательный диагноз. Кажется, его больше всего поразило и рассердило то театральное сочувствие эскулапа – слишком наигранное и фальшивое. Его, как человека нечуждого искусству лицедейства, это не могло не задеть. Может, поэтому, так же как выражению лица, он и диагнозу доктора не поверил. Болезнь – отдельно, а он сам по себе. Иначе просто не может быть. Не бывает так, чтобы здоровому молодому человеку осталось жить полгода.
Потом было всякое. Заплаканные глаза жены, даром, что бывшей. Сочувственное лицо девушки, с которой его когда-то многое связывало, и от которой он теперь дождался одного лишь легкого сочувствия, еще множество других участливых лиц. Он, вроде бы пытался вести себя как ни в чем не бывало, даже свой талант, в наличии которого уже перестал сомневаться, подключил. В общем, ничего страшного ведь не происходит. Он им всем еще покажет… и не один раз.
Ага… показал. Это только в фильмах все порядочные супергерои встречают плохие новости с каменным лицом и недрогнувшим сердцем. Он помнил свои слезы в минуту черного жуткого отчаяния, помнил все те ужасные слова, которые наговорил тогда в бездушную телефонную трубку – и помнил потрясенное молчание на том конце провода, которое только подстегивало его выплеснуть всю жуть, что скопилась на сердце. И он выплеснул, а потом волком выл от тоски и пустоты, зная, что где-то далеко теперь страдает еще один человек…
Он заворочался, сердито натягивая одеяло на голову. Ноги в теплом спальнике стали подмерзать, и он с прорезавшимся раздражением позвал Петьку. Сколько можно, честное слово!
Проводник неохотно забрался внутрь, дыша на замерзшие пальцы. По палатке поплыл явственный запах алкоголя. Петька нагло ухмылялся и косил своим узким глазом на недовольного работодателя.
Он выругался по-русски, и вылез из палатки. Сразу обдало ночным холодом, пробрало до костей и засвистело в ушах. Ветер в горах не утихает никогда.
Пришлось вернуться за курткой, а заодно прихватить шапку. Темнота кругом была – хоть глаз выколи, из мрака летел злой ветер, неся редкие снежинки. Окружающих гор видно не было, но их присутствие незримо ощущалось. Ему вспомнились те редкие походы с горы, которые он тогда гордо именовал «экспедициями», и усмехнулся. Еще недавно он мнил себя профессионалом… или почти профессионалом в деле восхождений на вершины, а за последние дни понял, что не был даже любителем.
Горы не любят дилетантов. Особенно самоуверенных дилетантов. В очередной раз он засомневался в успехе – слишком все было непродуманно, импульсивно. Не поступок – а жест отчаяния. Ему оставалось утешаться только одним – терять все равно осталось немного…

_________________
Листья желтые над городом кружатся...

Шли дни. Похожие друг на друга как братья-близнецы, наполненные холодом, трудной работой и несмолкаемым бормотанием Петьки. Он был готов собственноручно придушить проводника – удерживало только осознание своей полной беспомощности без этого тщедушного хитрого человечка. Несмотря на вредный характер и привычку приложиться к бутылке на привалах, проводник свое дело знал. Ловко находил самые легкие и безопасные участки дороги, умело выбирал места для стоянки (подальше от опасно нависавших скал, но и не на самом ветру), даже умудрялся пополнять запасы топлива на бескрайних каменных просторах предгорий.
Чем дальше было от населенных обжитых мест, тем собраннее и настороженнее становился Петька. Порой на его глуповатом лице с вечно прищуренными глазами появлялось озабоченное выражение, и тогда Петькин работодатель ловил на себе пронзительный взгляд, от которого по спине ползли мурашки. Он всерьез подумывал о том, что, возможно, Петька не будет ждать окончания их путешествия, а столкнет его в ближайшее ущелье, заберет вещи и вернется в долину за оставшейся долей гонорара. Свидетелей все равно нет, равнодушно размышлял он, аккуратно переставляя ноги вслед за прытким проводником и стараясь дышать размеренно и ровно. Почему-то думать об этом было совсем не страшно, а как-то скучно, как о чем-то обыденном и неинтересном. Может, потому что многодневный путь измотал его, итак подточенного изнутри болезнью.
Приступов больше не было – хоть это утешало. В остальном было трудно, очень трудно. Он даже не ожидал, что будет так уставать. По своим прошлым восхождениям он помнил только задор и захватывающий восторг от покорения очередной вершины, веселую дорогу до маршрута дружной компанией, шумный нетерпеливый лагерь, когда каждый старался щегольнуть новеньким снаряжением или экипировкой. Несколько часов напряженной работы мышц – и обеспеченная, предсказуемая победа. Даже когда ему выпало в одиночку добираться до людей по снегу с онемевшей рукой, ему не было так муторно и пусто, как сейчас. Тогда он не верил в собственную смерть, и воспринимал все скорее как очередное приключением, сладко будоражащее кровь. И в горы шел именно за острыми ощущениями, за видимостью подвига, за иллюзией превосходства над горами и своими спутниками.
Теперь все иначе. И кажется, только теперь он начинал понимать, что же такое горы на самом деле. Вышагивая за монотонно бубнящим проводником, почти не поднимая головы, и напряженно всматриваясь в подозрительные неустойчивые каменные глыбы, он почти ненавидел горы. Ненавидел их молчаливую мощь, их невозмутимую тишину, их вечную неизменность.
Возможно, потому что перед ними особенно остро ощущал скоротечность собственной жизни.
На четвертый день они наконец добрались до перевала. Тучи разошлись, на небо высыпали звезды. Ветер будто немного стих, но парадоксальным образом стало еще холоднее, поэтому двое путешественников сгрудились возле костра. Петька озабоченно поцокал языком, роясь в своем рюкзаке – видимо, кое-что из припасов подходило к концу. Его это не сильно обеспокоило – обычно по вечерам он впадал в состояние, близкое к отупению, ощущая только боль в натруженных ногах. Даже есть не хотелось.
Он сидел, уставившись на языки огня. Сегодня он отчетливо осознал, что не сможет одолеть перевал. Просто не выдержит. Последние дни отняли почти все силы – а ведь это были лишь предгорья, и тропа, хоть и неуклонно поднималась вверх, все же не была крутой и опасной. И него нет ни альпинистского снаряжения, ни элементарных средств связи, он не может дать о себе знать. Еда и вода подходят к концу. Взять их негде – места совершенно дикие. Вокруг, насколько хватает взгляда – однообразный пейзаж каменной долины, валуны, поросшие чахлой травой и редкие кустарники. Впереди – грозная громада неприступных гор. Перевал на многие-многие дни пути. Возможно, он будет засыпан снегом. А у них только одна палатка, два спальника и одеяла…
-Господин!
Петька примостился рядом, прилаживая над костром котелок.
Он вздрогнул, отшатнулся от огня, разминая затекшую спину. Лицо пылало, а в ботинки уже заползал ночной холод.
-Господин, завтра идти туда? – он ткнул в сплошную стену темноты впереди.
Хитро глянул из под мохнатой шапки.
-Или идти назад?
-Мне надо вперед, - после недолгой паузы ответил он. – Назад я уже не могу.
Петька по своей привычке пробормотал что-то невнятное, помешал варево в котелке и отошел за пределы освещенного костром круга. Что проводник обо всем этом думает, было неясно. Чистое самоубийство.
Он остался сидеть у огня, глядя на его завораживающую пляску, позволил себе немного расслабиться. Непрошенные мысли не замедлили этим воспользоваться.
Воздух здесь удивительно чистый, даже голова с непривычки кружится – может, поэтому приступов больше не было, хотя по всем прогнозам они теперь должны происходить все чаще и вызывать все более разрушительные последствия. Странно… Может, это результат постоянных физических нагрузок?
Раньше он занимался спортом, бегал, плавал, одно время даже качался. Потом пришли слава, деньги, женщины, и свободное время улетучилось. Он больше не принадлежал себе - он был достоянием огромной страны, которая смотрела на него тысячами восторженных глаз, и он должен был соответствовать.
Красивая жизнь, дорогие рестораны, дорогие машины, которые можно менять с пугающей регулярностью – как оказывается легко к этому привыкнуть. Еще легче было привыкнуть ко всеобщему обожанию. Сначала оно радовало – потом стало раздражать до спазмов сосудов. Девочки, девушки и женщины всех возрастов и социальных статусов готовы были умереть за одну его улыбку. Некоторые особо отчаянные шли на все, чтобы обратить на себя его внимание. Это льстило его самолюбию, но он отмахивался от них, как от надоедливых насекомых, искренне негодуя на такое наглое вмешательство в его жизнь. Но сколько бы он их не гнал – они не уходили. Понятие «личная» жизнь потеряла свой смысл, осталась только жизнь общественная. Это было тягостно, а от перемывания собственных костей в прессе у него сводило скулы.
Но человек ко всему привыкает. Он учился жить по этим странным законам. И у него неплохо получалось – все-таки актерский талант у него действительно был. По крайней мере так писали газеты и твердили многие его почитатели обоих полов.
Он вспомнил девушку, с которой ему выпало разделить бремя ошеломляющей славы. Вспомнил их непростые отношения, причину которых он долгое время не мог понять. Только спустя много месяцев он осознал, почему – в мире кулис и подмостков она была своей, а он – чужим. Потому что он был новичком в профессии? Или еще по какой-то причине? Он знал до си пор… Не понимал, как такое возможно – но чувствовал это очень хорошо. Словно незримо провели разделяющую линию между ним – и остальными. Вроде бы такой же – и другой.
Всегда другой…
Интересно, понимали ли это остальные? Понимала ли она, эта девушка с красивыми глазами и легким характером, которая снисходительно прощала ему раздражительность и не всегда мирное настроение?
Тем более, она была куда талантливей его самого…
Петька вернулся, потоптался у костра, съев пару ложек из котелка, полез в палатку. Ему спать не хотелось, как не хотелось и есть. У огня было так хорошо, тепло и почти не думалось о дальнейшей дороге и точившей его изнутри болезни.
Обрывки воспоминаний мелькали перед ним, уводя в прошлое.
Лица, разговоры, обещания, радости и печали… Которые были и которых больше никогда не будет. Бездумно прожитые месяцы и годы…


Утром у него пошла носом кровь. Событие, само по себе весьма заурядное, но напугавшее его страшно. Он лежал, прижимая к носу окровавленный платок, и с ужасом ждал, что вот сейчас возникнет тошнотворная дурнота и мир подернется рябью черных точек. Но ничего такого не случилось, кровь идти перестала, и лишь немного кружилась голова.
Пришлось вставать и помогать Петьке сворачивать стоянку.
Предстоял долгий путь…
Солнце стояло в зените, когда он в изнеможении опустился на первый попавшийся камень, тяжело дыша и смахивая капли пота со лба. Рюкзак оттягивал плечи назад до ломоты в суставах. Казалось, весу в нем прибавилось на пару десятков килограммов.
Проводнику тоже приходилось туго. Он напряженно вертел головой, оглядывая неприветливые окрестности, выискивая безопасный путь, часто ошибался, ругаясь вполголоса, поворачивал назад и вновь лез на кручи. Горы ощутимо придвинулись, обступили со всех сторон, щерясь острыми голыми скалами. Снега пока не было, тучи окончательно разошлись – в глаза било ослепительно-яркое солнце, даже сквозь солнцезащитные очки выжигая радужку. Приходилось то и дело вытирать выступавшие слезы, что до крайности затрудняло и без того нелегкий путь.
Он уткнулся в скрещенные руки и просто ни о чем не думал, наблюдая, как медленно расходятся кроваво-красные круги под закрытыми веками.
Почувствовал, как рядом бухнулся Петька. Послышался звук расстегиваемой молнии рюкзака, шелест, треск. В ладонь ему легла пластиковая бутылка. Он последовал примеру Петька, умылся и глотнул холодной воды.
-Отдохнем? – с надеждой хрипло спросил проводник.
-Отдохнем, - согласился он, слабо представляя, как он сегодня сможет пройти еще хоть немного. Болело все- ноги, плечи, спина, глаза. В голове шумело и стучало.
И вновь, его посетило ощущение нереальности происходящего, словно он спит, видит кошмар и никак не может проснуться. Такого просто не может быть. Не с ним. Не так…

Девушка, закутанная в простыню, стояла возле окна, задумчиво глядя на город, купаясь в утреннем солнечном свете. Длинные волосы отливали заметной рыжиной – ему не нравился этот цвет, но девушка была в восторге. Вот и теперь накручивала прядку на пальчик, любуясь и наблюдая за переливами света.
Он закинул руки за голову и откинулся на подушки, ощущая приятную расслабленность во всем теле.
Он надеялся, что установившаяся утренняя тишина продлится подольше.
Девушка повернулась, несколько мгновений изучая его позу на широкой кровати, поплотнее запахнулась в простыню, передернув плечами.
-Мне надо идти, - как она не старалась, голос все равно прозвучал виновато.
Он знал, что она это скажет.
-Хорошо, - преувеличенно спокойно ответил ей, продолжая изучать рельеф потолка.
Она подошла к кровати, постояла, неуверенно переминаясь с ноги на ногу, потом медленно стала собирать свои вещи, в беспорядке раскиданные вокруг. При этом так старательно куталась в простыню, что ему стало смешно. Как будто он за эти месяцы не изучил каждый сантиметр ее тела и ей еще осталось, что от него прятать!
В дверях она опять помедлила, повернувшись к нему.
Он не хотел смотреть на нее – ему не нравилась ни ее новая прическа, ни ее виноватый недоумевающий взгляд.
-Вернусь поздно, - тихо проговорила она.
Не дождавшись реакции, с отчаянием повторила:
-Ты слышишь? Я буду сегодня поздно!
-Да, я помню. Ты мне вчера говорила, - чуть усмехнулся он. – Это ведь очень важно для тебя, кажется, так?
-Идиот,– без всякого выражения ответила она. Постояла, сгорбившись, хватаясь за ручку двери.
Он знал, что потом она расплачется. Но при нем слез не покажет – глупая, девчоночья гордость и демонстрация силы.
-Если что, звони на мобильный, - звенящим от слез голосом попросила она.
Он кивнул, по-прежнему не глядя на нее. Звонить он не будет. И она это знает. Ладно, он тоже имеет право на глупую мужскую гордость.
Девушка судорожно вздохнула, резко дергая за ручку двери. Он поморщился от громкого хлопка, а потом и от долетевших до него слов вперемешку с рыданиями:
-Я все равно тебя люблю, слышишь? Все равно! Люблю!

-Господин! Господин!
Голос проводника вырвал его из мути сна. Он вздрогнул, растер лицо руками, растерянно заморгал. Петька сидел рядом – заметно посвежевший, с куском вяленого мяса в руках и указывал на солнце, заметно продвинувшееся на пути к горизонту.
-Спать нельзя! Хорошее место для ночлег найти! Тут плохо!
Еще раз ткнул пальцем в небо.
-Будет мороз! Сильный! Надо большой огонь! Надо надежный камень! Идти далеко.
Проводник сунул ему под нос кусок мяса. Он отмахнулся. От вида еды по-прежнему тошнило, а после забытья на холодных камнях стало совсем худо. Он с трудом понимал, что происходит, где он и почему им нужно идти прямо сейчас.
Петька помог навьючить на плечи рюкзак, сразу пригнувший его к земле. Не выдержав, он пошатнулся, тяжело опершись на камень.
-Подожди… я не могу… не могу сейчас, - слова давались мучительно трудно, воздух покалывал горло. Высоко и холодно.
Горящие глаза-угольки Петьки впились в его лицо. Что-то неуловимое промелькнуло в них, но он был слишком измучен, чтобы делать выводы и анализировать. К тому же проводник быстро отодвинулся, с независимым видом пнул камушек и оценивающе взглянул на горные вершины.
-Господину виднее, - пожал он плечами. – Замерзать. Останемся здесь – плохо. Холодно. Господин хочет умереть сейчас?
Почему-то слова проводника задели. Может быть, потому что Петька уверенно и спокойно рассуждал о чужой смерти, прекрасно зная, что сам он выберется живым в любом случае. И эта его уверенность раздражала обреченного.
-Пошли, - прохрипел он, поднимаясь на дрожащие ноги.
Уже через несколько минут они медленно шли цепочкой по почти неуловимой тропке горного перевала.

_________________
Листья желтые над городом кружатся...

Они дошли-таки до «хорошего» места, обещанного проводником. Дорогу он помнил смутно, сосредоточившись только на том, чтобы идти точно след в след за Петькой и не упасть под тяжестью рюкзака.
Как ни странно, ему это удалось. Едва первые звезды высыпали на темнеющий небосклон, они уже ставили палатку. Вернее, ставил Петька, а он просто сидел рядом, не в силах самостоятельно освободиться от проклятой тяжести рюкзака, не в силах даже попросить Петьку о помощи. Беспомощные злые слезы медленно застывали на щеках, и ему уже было все равно, что подумает о нем проводник. Усталость сковала тело до немоты в руках и ногах, до животного отупения, когда уже все равно, наступит ли завтрашний день или нет.
Как он оказался в палатке, как забрался в спальник – он не помнил…
Они остались в этом месте надолго. Сколько прошло времени – он точно не знал. Может быть, три дня, а может, целая неделя. Он не вылезал из палатки и почти все время спал, то и дело просыпаясь от боли в натруженном теле. Чьи-то руки поили его, переворачивали и тормошили – нечасто, почти не мешая ему. Все это прошло на самом краешке сознания, захваченного совсем другими вещами.
Пришли сны – не тяжелые, кошмарные, как в последнее время, а странные. Перед ним проходила вереница лиц и событий, которые случились с ним, и которых не было, и это обстоятельство почему-то заставляло его сердце сжиматься от чувства потери.
Теплый камешек с дыркой, выгрызенной морем. Обиженные глаза девочки в смешной цветастой панамке. Ее робкие попытки отобрать с таким трудом найденный «счастливый» камешек. Его довольная ухмылка, издевательский смех. И камешек, описав эффектную дугу, звонко плюхается в синее ялтинское море. Ожидал девчоночьих слез, дразнилок, угроз – а получил долгий укоризненный взгляд, совсем неуместный на пухлом детском личике. И печальное молчание.
Ему было семь. Ей – немногим больше. После того случая они никогда больше не виделись. Но он помнил этот жаркий летний день – одно из первых воспоминаний с горьким привкусом стыда…
Темные внимательные глаза маленького мальчика, в которые он старался не смотреть. Усталая женщина обнимает ребенка, прижимая его к себе, и через силу улыбается – уходи. Все уже обсуждено и переговорено много раз. Между ними все ясно, не осталось непонимания или недоразумения, обид или тайной надежды. Они расставались друзьями. И только в глаза своего сына он так и не смог тогда посмотреть. Он боялся увидеть там молчаливый укор…
И читал его в глазах девушки, с которой его столкнула судьба и актерская профессия. Чувствовал он себя ужасно – как слон в посудной лавке. Казалось, что все он делает не так. Не так двигается, поворачивается, даже дышит неправильно. А на фоне этой девушки, которая чувствовала себя в этой напряженной обстановке, как рыба в воде, он смотрелся сущим неандертальцем. Злился на себя, а заодно и на девушку. За ее снисходительность, за ее улыбку, за ее сдержанность, за то, что единственное, что она себе позволяла в ответ на его хамство и раздражительность – это молчаливый укоризненный взгляд…
И не избежал его на очередном этапе жизненного пути. От девушки, покрасившейся в не любимый им рыжий цвет, на очередном приеме в честь дня рождения какого-то то ли продюсера, то ли режиссера. Он пришел туда один, перебросился парой фраз со знакомыми и вызывающе проигнорировал столпов тусовочной компании. Он тогда усиленно «звездил», выстраивая между своей персоной и остальным миром высокую стену, скорее неосознанно, чем специально. Тем более, что слухи о его вернувшемся статусе «одинокого привлекательного мужчины» вовсю массировались в прессе и от фанаток не стало отбоя.
Девушку он увидел не сразу. Она изменилась – даже не столько внешне, сколько манерой держаться. Она смеялась, шутила и казалась олицетворением приветливости и обаяния. Под руку с ней стоял какой-то мужчина в дорогом костюме и покровительственно ей улыбался.
Когда их глаза встретились, улыбка девушки на мгновение померкла. Но уже в следующую секунду, она повернулась к очередным знакомым с какой-то фразой, не позволив себе ни капли сожаления или былой боли. Она тоже была профессионалом в своем деле.
Он провожал глазами их эффектную пару, пока они не перешли в следующий зал. И не зря – уже входя под высокую арку, девушка обернулась, и он вздрогнул, непроизвольно сжимая руки в кулаки.
Взгляд девушки не был больше виноватым – он прочел в нем явственный укор…
Было еще много лиц – родственники, знакомые и совсем чужие лица.
И одним из последних он увидел ее лицо-такое, каким он увидел его впервые. Она улыбалась и кивала ему откуда-то издалека. Он вспомнил ее прохладные ладошки и звонкий голос – и вдруг успокоился и провалился в глубокий сон без всяких дальнейших сновидений.
Окончательно он проснулся на закате неясно какого по счету дня. Полежал, разглядывая яркий полог палатки, прислушиваясь в организму. Мышцы тупо ныли, но острой боли больше не было. Холода тоже не ощущалось – видимо, Петька позаботился об обогреве внутри, и для надежности укутал работодателя двумя одеялами. Запоздало удивившись такой заботливости, он рискнул вылезти из палатки.
Мороз немедленно обжег лицо. При каждом выдохе изо рта вылетало облачко пара, но снега не было. Опрокинутое темнеющее небо дышало бесснежным холодом, который порой бывает страшнее бурана.
В угасающем свете дня он осмотрел стоянку – действительно, выбранную на совесть. Ветра не чувствовалось совсем, скалы образовывали почти правильный круг, кольцом опоясывая палатку и кострище.
На фоне красно-фиолетового неба выделялась черная сгорбленная фигурка проводника. Он сидел, уставившись на горы, по привычке что-то напевая себе под нос. Обернулся на звук, окинул его оценивающим взглядом, ухмыльнулся.
-Господин проснулся! Хорошо! Завтра можно идти дальше! Снега не будет долго! Хорошо!
Он подошел ближе, присел на корточки рядом.
-Спасибо.
Проводник не ответил, разглядывая первые появившиеся на небе звезды.
Помолчали. Он вдруг припомнил последние события и запоздало удивился:
-Я тут вспомнил… Откуда ты знаешь, что я скоро… умру, - последнее слово далось ему тяжело.
На этот раз Петька отозвался.
-У Тхора есть глаза. И разум, - он махнул рукой на палатку и рюкзаки. – Хватит на дорогу туда. Но не обратно.
-Тхор? – поморщился он.
-Мое имя.
-Вроде, тебя по-другому звали, когда я тебя нанимал, - недовольный своей забывчивостью буркнул он, безуспешно роясь в памяти, но никак не припоминая, от какого имени он образовал «Петьку».
Проводник усмехнулся.
-Господин редко замечать то, что ему не важно.
Он не нашелся, что ответить.
-Господин надо поесть. Тхор развести костер. Здесь летом много коз, много яков. Топливо, - он подмигнул ему, и пошел к палаткам.
А он еще постоял, глядя на сгущающийся мрак, уязвленный словами бывшего Петьки, и слушал тишину наступающей ночи.
О своей болезни в этот вечер от не вспомнил ни разу.


Мороз стоял лютый. Кусал за пальцы рук и ног, дышал в лицо ветром, застывал инеем на черных от щетины щеках. Как будто в насмешку солнце, близкое и холодное, вовсю лучилось на небе, приобретавшем по мере продвижения наверх все более насыщенный глубокий цвет.
Тхор предупредил о частых обвалах в этих местах. И правда, то и дело на каменных склонах красовались свежие рубцы обвалившихся скал. Тропка перевала сужалась, петляя между горными массивами, которые прочерчивали тонкие шрамы ущельев.
Он так и не привык к виду едва угадываемой пропасти совсем рядом. Первое время вытягивал шею, охваченный смутным завораживающим чувством реальной опасности, до боли в пальцах цепляясь за камни, чтобы хоть одни глазом глянуть вниз, в слепую головокружительную пустоту. Один раз чуть не сорвался, когда камень предательски зашуршал по голой блестящей скале, выскользнув прямо из-под руки. Тогда спасла до предела натянувшаяся веревка, которой предложил обвязаться Тхор, когда заметил невдалеке первое ущелье, и молниеносная реакция проводника.
Натерпелся он тогда достаточно, в те несколько секунд, когда беспомощно болтался на ненадежной веревке над белым туманом, ища и не находя опоры ни для рук, ни для ног.
И тогда он закричал. Громко, отчаянно, протестующе. Забился, срывая ногти, на гладкой скале, в кровь искусал губы, и даже не сразу понял, что сильные руки проводника уже втаскивают его на ровную площадку.
Эхо его голоса еще долго перекликалось между скалами, искаженное и от того страшное, перед глазами еще клубился белый туман пропасти, но стыд за проявленную слабость уже змеей заползал в сердце. Он, когда-то считавший себя непобедимым покорителем гор, чуть не угодил в первую же ловушку, расставленную перевалом, да еще повел себя, как пугливый мальчишка. Хорошо еще, хоть не расплакался и не стал во всеуслышание проситься домой.
Вот так наказывается гордыня. Кто был всем – станет никем. Это про него. Про всю его жизнь, похожую на американские горки. Вверх-вниз, опять вверх, разгон, отрыв от рельс – и свободный полет… вниз, вниз, вниз…
Он скрестил дрожавшие руки на груди и с вызовом глянул на своего спасителя. Тхор был недоволен, но ничего ему не сказал, только глянул неодобрительно из-под темных очков.
Благодарить его или оправдываться не хотелось совершенно. Он и не стал.

-Почему ты такой неблагодарный? – голос звенел, будто натянутая струна. Вся поза девушки и этот обвиняющий тон не оставляли ни малейшей надежды на спокойный вечер.
Зря он сюда пришел.
-Я очень благодарный, - терпеливо сказал он, на ходу чмокнув девушку в щеку, решив сразу обезоружить противника своим мирным и нестандартным поведением, и если повезет – проскользнуть мимо нее на кухню.
Маневр не прошел. От поцелуя девушка отшатнулась.
-Милая, я очень устал, правда. Я голодный. И злой, - сопровождались эти слова самой очаровательной улыбкой. – Давай потом поговорим, хорошо?
-Ну почему, почему ты никогда меня не слушаешь? – в отчаянии девушка топнула ногой. – Я же живой человек! Живой!
-Да, я и не спорю. Но я тоже живой! И жутко вымотанный, - он все-таки пробился на кухню.
Холодильник порадовал чистыми полками. На плите тоже не обнаружилось ничего съестного.
Он перевел взгляд на девушку, с видом победительницы стоявшую в дверях.
-Ты опять на диете? – поднял он бровь, против воли медленно закипая.
-Вот, теперь ты обратил на меня внимание! И смотришь на меня, а не в тарелку!
-Послушай, мы уже говорили на эту тему…
-Я! Я говорила на эту тему! Миллион раз! Только ты не слушал меня! Я разговариваю со стеной, с компьютером, с роботом, а не с тобой!! - она уже кричала. Красивая девушка с перекошенным от злости и отчаяния лицом.
Он поморщился как от зубной боли.
-Да! – резко ответил он. – Я робот, компьютер, чурбан бесчувственный! Только я работаю! Весь день на съемках и половину ночи тоже – наизнанку выворачиваюсь, по сто раз одну и ту же фразу повторяю, влюбленного идиота из себя корчу… Черт, ты что, прикидываешься? Ты же сама прекрасно все знаешь!
Она всхлипнула, бессильно уронив руки.
-Знаю! И я работала! Пока ты не заявил, что тебе это не нравится! Что смотришь? И я, как последняя дура, согласилась! Идиотка, чем я думала?! Как я… А ты… Ты теперь мной даже не интересуешься! Никак!
-Просто я устаю! Я выжат, как лимон! Что ты еще от меня хочешь? Когда я прихожу домой, в свой собственный дом, чего я хочу? Как ты думаешь? Покоя! Тишины хочу! Поесть и спать! А вот это, - он эффектно распахнул дверцу пустого холодильника, - мне совсем не нравится!
-Ты! Ты! Ты! Все ты! Всегда ты! А я? Кто я для тебя в этом доме? Домработница? Кухарка?
-Милая, родная моя! Мы уже обсуждали это, я кажется, ясно выразился…
В ответ были слезы.
Испытывая муторное чувство жалости, он подошел, неловко обнял ее за плечи. От крика звенело в ушах, живот крутило от голода. Хотелось сбежать, но уйти сейчас он не мог. Права не имел. Девушка уткнулась ему в плечо, всхлипывала, потом вдруг крепко прижалась, обняла за шею, нашла губами заветную точку за ухом…
Он откликнулся, запустив пальцы ей в волосы, вдохнул знакомый аромат духов, привычно скользнул губами по тонкой шее вниз…
Резкий телефонный звонок рубанул по расшатанным нервам обоих. Девушка мгновенно отпрыгнула, поправляя соскользнувший с плеч халат, в глазах плескалась обида и гнев. Это был его мобильник, номер которого знали очень немногие.
-Три часа ночи, - прошипела она. И вдруг зашлась в режущем уши смехе.
Он мельком кинул взгляд на надрывающийся аппарат.
-Извини, мне надо ответить.
И закрыл дверь со смутным чувством облегчения, заглушая хохот, перемежающийся всхлипами, и звон бьющейся посуды. Через несколько секунд к ним присоединились крики: Кобель, козел, сволочь и прочее.
Он нажал на прием.
-Здравствуй, это я, извини, что поздно, но… - голос озадаченно замолчал, вслушиваясь в посторонние шумы в трубке. – Прости… я кажется не вовремя
-Нет, все нормально, - улыбнулся он. – Спасибо, что позвонила.
Когда поставили палатку, Тхор впервые за этот долгий день заговорил.
-Господин не надо так кричать в горах. Обвалы.
-Постараюсь, - огрызнулся он, разминая плечи, и с удовольствием ощущая как окрепли мышцы.
-Завтра будем на плато, - Тхор по привычке оглядывал горы. – Долина мертвых.
Он вздрогнул.
-Что?
-Долина мертвых. Туда многие уходить умирать. Там неспокойный души.
-Зачем ты мне об это говоришь? – против его воли по спине пополз мерзкий холодок и темнота показалось какой-то совсем непроглядной и зловещей.
-Думать, господин это важно, - Тхор закончил обзор окрестностей и полез в палатку.

_________________
Листья желтые над городом кружатся...

К обещанной «Долине мертвых» шли долго и трудно. Тхор промахнулся со временем – плато они достигли только на третьи сутки. Может, мешал мороз, может – трудности перевала, а может его излишняя осторожность, с которой он обходил мельчайшие трещинки на пути. Смерть дохнула ему в лицо ледяным туманом и теперь, казалось, шла след в след по пятам. Он даже оглядывался изредка, ощущая спиной чье-то присутствие, но кроме угрюмых пиков, кое-где присыпанных снегом, вокруг на многие километры не было ничего.
Оказалось, что он боится смерти. И что ничего романтического в ней нет. Когда-то давно, почти в другой жизни, он иногда задумывался о ней – как о чем-то смутном и абстрактном, что непременно случится, но вроде бы не с ним и не сейчас.
А в юношестве на почве подросткового максимализма даже бывали мрачные, но неописуемо сладкие минуты, когда он в красках рисовал себе картину собственной гибели – непременно героической, мужественной и романтической. Спасая чью-нибудь жизнь, например, при большом скоплении людей (иначе, кто увидит и оценит его героизм?), он медленно опускается на холодную землю и красиво умирает под восторженные и восхищенные вздохи и плач благодарных спасенных... И от собственного мужества сжималось сердце, а на губах появлялась мрачная улыбка – тогда оценят все те, кто отвергает его сейчас, поймут, кого потеряли, да поздно будет…
Сейчас, вспоминая те полудетские фантазии, он поражался своей глупости. Он боялся дико, до полной безоговорочной паники, до потери человеческого облика уже не чего-то отвлеченного и мифического – вполне реальной его собственной смерти. И понимал, что если бы у него был шанс, хоть крошечный, хоть малюсенький этой самой смерти избежать, он бы его использовал – пошел бы на все. На убийство, на предательство, на измену. На все, в буквальном смысле.
От этого понимания холодело где-то в груди. Он не хотел умирать. Ни лежа на больничной койке в окружении капельниц, врачей, в атмосфере безысходности и горя, ни здесь - среди вымороженных скал, один на один с солнцем, небом и вечной тишиной гор.

-Пожалуйста, не уезжай! – голос в телефонной трубке плакал и умолял. В который раз твердил эту фразу, дрожал и ломался, пытаясь через километры донести до него мысль своей хозяйки.
-Нет! Этот вопрос уже решен! – зло бросал он короткие фразы, одновременно бегая по квартире и кидая в дорожную сумку первые попавшиеся вещи.
-Пожалуйста… - у голоса на другом конце провода не осталось аргументов, он мог только всхлипывать.
-И ты туда же? - он с силой пнул сумку ногой. Вещи вывалились на пол, он чертыхнулся, опускаясь на четвереньки, чтобы запихнуть их обратно. – Хочешь, чтобы я подох здесь?
-Нет! Но и то, что ты собрался сделать – не выход, пойми…
-А ты знаешь другой выход? – завопил он, вскакивая на ноги. – Знаешь?
-Я…
-Что? Знаешь, каково это – умирать, когда совсем не чувствуешь себя умирающим? Когда врачи разводят руками и дают мне максимум полгода жизни? Полгода на больничной койке! Знаешь, как это – когда на тебя смотрят, как будто ты уже умер?! Для всех я уже мертв!!
В горле клокотала ненависть, на всех – даже на нее. А она плакала, нет, рыдала навзрыд. Но ничего не говорила. На его обвинения ни у кого в мире не нашлось ответа – даже у нее. И от этого нестерпимая обида на весь людской род была еще горше. За то, что они будут жить дальше, а он - нет. Словно он – безнадежно отставший от поезда пассажир, который бестолково мечется по перрону, в надежде обменять билет, или придумать что-то еще, но догнать свой состав. А все вокруг понимают, что этого сделать нельзя.
И она – она сейчас была олицетворением этого неправильного мира живых. И за это он ее ненавидел в эту минуту. И еще больше - потому что считал ее человеком, который никогда не бросит его. А она бросила. Она посмела жить дальше, когда он умирал.
-Найду там гору повыше и прыгну, - мрачно бросил он ей. – Хоть полетаю напоследок, всегда хотелось почувствовать себя птицей.
На другом конце провода бросили трубку.
-Да пошли вы все… - сказал он коротким гудкам.

Тхор постоянно косился на него, сбиваясь с размеренного шага. В конце концов он это заметил и нелюбезно поинтересовался:
-Что?
-Господин надо идти быстро. Долина мертвых…
-Что ты мне все про нее напоминаешь? – вышел он из себя. – Заткнись и иди!
Тхор пожал плечами, усмехнулся, но послушался.
Вечером они были почти возле плато, по словам проводника. Ему стало совсем тоскливо, хоть на луну вой. Нехорошее название долины, мысли о смерти, весь день мучавшие его, физическая усталость угнетали. В голову полезла всякая мистическая чушь про привидения, неуспокоенные души и почему-то – вампирах.
Впервые он почувствовал, насколько далеко они от людей, от уютно светящихся окон многоэтажек, гула машин, человеческой речи. Тишина, к которой он раньше так стремился, показалась многопудовой гирей, которая всем весом давит на уши. Ни людей, ни зверей, ни птиц – никого. Только мороз, луна и горы. Чертовы горы…
Одиночество располагает к созерцанию и самокопанию, а ему сейчас не хотелось ни того, ни другого.
«Вот так, наверное, и сходят с ума», - криво улыбнулся он. – «Начинают сами с собой разговаривать…»
Можно было поговорить с проводником, чтобы хоть как-то рассеять гнетущую тишину. Но Тхор отмалчивался. У него с долиной, видимо, были какие-то свои странные отношения. Он неотрывно смотрел в одну сторону, что-то бормотал под нос, изредка кланялся горам, сложив перед собой руки. Когда проводник уселся, непонятным образом вывернув ноги, прямо на холодный камень, и замолк, нервы не выдержали.
-Эй, ты чего? – чувствуя как липкий страх подкрадывается к сердцу, он попытался крикнуть сердито.
Не вышло. Голос охрип и казался скорее жалобным, чем строгим.
Тхор не стал мучить его невниманием. Сразу повернул голову, ответил серьезно:
-Молитва. Господин не мешать.
-Кому?.. А что же ты раньше не молился? – он неосознанно подвинулся к костру, к живительному свету и теплу.
-Раньше мы тут не было, - невозмутимо ответил Тхор.
И соизволил дать пояснение.
-Там, - указал пальцем в темноту перед собой, - умер мой отец. Его дух там. Все, кто умирать в Долине мертвых, теперь там.
-Чертовщина какая-то… - почти шепотом пробормотал он. Черное небо ощутимо давило на плечи.
-Спать! Ясно? Спать пошли, хватит на камнях сидеть! Хватит! – почти истерично выкрикнул он.
Как ни странно, проводник послушался. Кивнул, встал, залез в палатку.
Он тоже не стал задерживаться. В своем спальнике, вслушиваясь в мерное дыхание проводника, впервые задал себе осознанный вопрос:
-Что я здесь делаю?

Ночью его схватил приступ – первый за последние несколько дней. Словно природа или что-то иное решило отомстить ему за эту отсрочку. Было так плохо, как не было уже давно.
Он проснулся от горячей муторной волны, заставившей его мгновенно скорчиться в спальнике. Непослушными мокрыми пальцами он рванул молнию вниз, запутался ногами в одеяле и почти выпал из палатки на ночной мороз.
Тошнило его долго и мучительно. Пустой желудок сводило спазмами, он отплевывал горькую желчь, стараясь поглубже дышать ртом. Его трясло – то ли от окружающего холода, то ли от внутреннего жара, в голове крутились тяжкие неповоротливые жернова. Хотелось пить, но вернуться в палатку сил уже не было.
-Тхор, - почти прошептал он, с трудом шевеля губами. Зубы стучали все громче, слова не шли.
Скрюченными пальцами зачерпнул целую пригоршню каменного крошева, попытался приподняться. Не смог. Попытки повернуть голову окончились новой волной тошноты.
-Тхор! – теперь он уже хрипел, трясясь всем телом. Дышать стало трудно, он почти задыхался.
Ему было жарко и холодно одновременно, перед глазами вспыхивали цветные яркие полоски, тут же сменявшиеся непроглядной болезненной темнотой. Горы то вспыхивали, то вновь гасли. Казалось, вокруг него полыхает холодный пожар.
Туман, клубившийся за ближайшими скалами, вдруг вполз на их стоянку, заклубился, обретая форму и очертания… Он зажмурился изо всех сил, не в состоянии вобрать в себя весь приближающийся ужас, и глухо завыл.
За что?.. Господи, почему я?

-Интересно, кто ты для них? - раздумчиво спросила она, болтая соломинкой в стакане с коктейлем и не глядя на него.
Спросила после того как он закончил свой гневный монолог, полный ядовитого сарказма и некоторой брезгливости, в котором красочно и эмоционально описывал кошмар, в который превратилась его жизнь из-за некоторых особо отчаянных фанаток. В этот раз темой для нового взрыва негодования был испорченный автомобиль.
-Чувствую себя куском мяса, - сказал он. – Причем выставленным на всеобщее обозрение, и все тянут свои ручонки, чтобы отхватить себе немножко.
Она посмотрела на него долгим серьезным взглядом и покачала головой.
-Ты не согласна?
-Не знаю… А ты разве не знал, что так будет?
-Не знал, - соврал он.
-И славы тебе совсем не хотелось?
-Такой – нет.
-Врешь ведь… М ы же договорились – правду и только правду, - она лукаво глянула на него.
Он нахмурился, несколько минут изучал содержимое своего бокала, потом вздохнул. Не врать и не притворяться было непривычно и мучительно. Но он сам предложил это дурацкое условие их общения.
-Я же не вру, я просто…
-Просто не думал об этой стороне славы, да? А я тебе уже говорила, что у этой медали две стороны.
-Умная, да? – вопрос прозвучал бы грубо, если бы не сопровождавшая его улыбка и смешинка в темных глазах.
Она была единственной девушкой, с которой он мог себе позволить разговаривать почти свободно, и которая никогда не обижалась ни на его тон, ни на манеру общения. Почему – он так до сих пор и не понял.
Вот и теперь она приняла его игру, подняла брови в притворном недоумении.
-Умная? Нет, - она как-то мечтательно улыбнулась. – Но уж поумнее некоторых…
За что тут же получила щелчок по носу, ответив не менее быстрым перехватом провинившейся конечности.
Отсмеявшись, она вновь посерьезнела. Оперлась щекой на подбородок и пронзительно на него посмотрела.
-Ты не ответил на мой вопрос.
-Чего ты завелась? – он и вправду недоумевал. – Какое мне до них дело?
-Может, и никакого… Тогда зачем все?
-Что - все? – он заерзал на стуле. Когда она бывала в таком настроении, ему становилось не по себе.
-Все… То, что ты делаешь на сцене, перед камерой…
-Ты сейчас говоришь глупости, - твердо сказал он. – Я люблю свою работу. И работаю я в первую очередь для себя- а уж никак не для толпы визжащих малолеток, готовых на все, чтобы оторвать еще одну пуговицу от моего пиджака.
-А ведь именно они делают тебя тем, кем ты есть.
-Вот сейчас я точно обижусь. Прекрати! - он всерьез начинал заводиться. – Мой статус – результат моей собственной работы! По двадцать часов в сутки с полной отдачей! И после этого ты мне еще говоришь о том, что…
-Подожди, - она примиряюще подняла руки. – Я не о том говорю… Ух, как иногда с тобой трудно! Почему ты не хочешь понимать?
-А почему ты вдруг решила поговорить на эту тему?
-Потому что… - она запнулась и вновь уставилась в окно, на сплошной поток машин и прохожих. – Скажи, а я?
-Что – ты?
-Для тебя я - одна из них или нет?
Теперь ее глаза в упор буравили его. Не замечая ее напряженно сжатых губ, он рассмеялся от абсурдности ее предположения.
-Ты?.. Это что, анекдот дня?
И действительно, он попытался сравнить сидящую перед ним девушку и одну из тех, которые караулили его на улице, провожая восторженными взглядами, полными немого обожания, и вновь рассмеялся.
-Ты- это ты, - наконец сказал он.
Она грустно кивнула головой.
-И все-таки ты недооцениваешь своих… поклонников.
Ему надоел этот бессмысленный разговор. У него на этот вечер были совсем другие планы, куда более приятные, чем обсуждение надоедливой армии его фанаток.

Очнулся он утром в палатке с немилосердно гудящей головой, ознобом и мучительной жаждой. Рядом неподвижно сидел проводник, с интересом изучавший коробочку из-под его таблеток. В приоткрытую палатку врывалось солнце.
-Туман нет, - коротко отрапортовал Тхор, напоив страдальца водой. – Хороший путь для нас.
-Ты что, не видишь, что я даже встать не могу, - слабо воспротивился он. Озноб не прекращался. Похоже, у него была температура.
Тхор остался невозмутим.
-Господин решает. Здесь хорошее место для смерть.
-Я не хочу умирать, - содрогнулся он, вспоминая ночное происшествие.
Проводник пожал плечами и ничего не ответил.
-Все мы умрем.
-Хорошо тебе говорить, ты-то не умираешь, - пробормотал он, закрывая глаза. Слабость была жуткая.
-Здесь Долина мертвых. Мертвые приходили за господин ночью. Я слышал.
-Заткнись. Не было никого. Туман…
-Мертвые решили, что господин не время умирать.
-Я не верю в твою долину. Я не верю в привидения. Я не верю… Слышишь? Не верю! - срывающимся шепотом оборвал он откровения проводника. – Дай мне отдохнуть.
Проводник вылез из палатки. Надо полагать, пошел готовить нехитрый походный завтрак.
Он с трудом повернулся на бок, вспоминая некстати недавнее видение. Что ни говори, а в привидения он не верил, хотя это не мешало ему очень настороженно относиться к словам Тхора и к этому нехорошему месту. Если бы не слабость, он бы предпочел покинуть долину как можно скорее.
Уже проваливаясь в тяжкий сон, он вдруг подумал о ней. Беспокойство кольнуло его – как она там, одна? Смирилась? Забыла? Или с ума сходит от неизвестности?
Как мне тебя не хватает…

_________________
Листья желтые над городом кружатся...

Костер давно прогорел. На выжженный черный круг мягко ложились первые робкие снежинки. Стемнело рано – тяжелые тучи укрыли горы серым одеялом, заволокли туманом все вокруг. Даже звуки скрадывала подползающая пасмурная темнота, подкрадывалась неотвратимо и зловеще. Ветер дышал влажностью, мороз спал, а снежный танец предвещал дальнейшую оттепель. Долина мертвых заснула неспокойным колдовским сном, который принес взявшийся ниоткуда снег, словно насытившись очередной жертвой. Тхор не вернулся. Пропал, растворился, захватив с собой свой рюкзак, но оставив спальник и теплое одеяло. Замерзнет ведь в снегопад… Вернется? Или нет? Горы угрюмо молчали, устав отражать эхо его хриплого надсадного крика – гневного, панического, растерянного. Напрасного.
Он неподвижно сидел возле палатки прямо на припорошенных снегом камнях, без шапки, в расстегнутой куртке, низко опустив голову. По заросшим щекам текли слезы, перемешиваясь с тающими снежинками. Он их не вытирал.
Мучительная сосущая тоска переполнила его до краев, вытеснив все остальное – даже неотступный страх смерти, выжигающий его дотла последние несколько месяцев. Шок, боль, ужас, непримиримое отчаяние и злость на всеобщую несправедливость до этого вечера были его постоянными спутниками. Они покинули его сегодня, на излете долгого дня, утонувшего в тумане, оставив взамен апатию и смутное ощущение абсолютной бессмысленности всего.
В памяти всплывали когда-то давно услышанные легенды о вечном снегопаде, который будет идти и идти, пока не засыплет весь мир, и все живое уснет под теплым белым покрывалом. Наверное, он бы пожелал себе такой смерти, если бы у него еще остались какие-то надежды и мечты.
Снежинки мягко гладили его по щекам, мешаясь со слезами, щекотали ресницы, оседали пушистой бахромой на отросшей челке и бровях. Отдавшись их нехитрой ласке, он запрокинул голову, ловя губами талую влагу. Совсем как тогда ее пальцы… Ему опять чудились ее руки, нежные и прохладные, изучающие рельеф его лица. Он все норовил поцеловать их, она со смехом уворачивалась, скользя подушечками пальцев в стороны и вверх, к вискам, зарываясь в волосы…

-Я нарисую тебя, - сказала она, прижимая свои ладошки к его колючим щекам.
Он удивился.
-Умеешь?
-Немного. Совсем чуть-чуть… Я не училась, но кое-что могу.
Склонила голову, цепким взглядом окинула его лицо. Он скорчил гримасу.
-А таким?
Ее смех колокольчиком разлетелся по квартире.
-И таким тоже… Только, боюсь, тебе не понравится результат.
-Да ну тебя… - проворчал он. Обилие собственных портретов на газетных страницах уже не радовало, и перспектива появления еще одного просто пугала.
-Я для себя, не для печати, - немного помолчав ответила она, и он в который раз поразился ее умению видеть его насквозь.
-Я ничего такого… - но вовремя прикусил язык. Врать было бесполезно.
-Просто мне хочется, чтобы ты был со мной все время, понимаешь? – мягко и грустно спросила она.
Соскользнула с подлокотника кресла, в котором сидел он, подошла к большому окну, невидящим взглядом приковавшись к заснеженной темноте за стеклом.
Опять ее причуды! Он передернул плечами, но от комментариев воздержался. После той безобразной сцены, которая чуть не закончилась их полным разрывом, он старался сдерживать свои эмоции и реакции. Территория таких отношений была им совсем не исследована, он к таким не привык и в глубине души до сих пор обижался за неоцененность этой девушкой его мужской силы и привлекательности.
И как можно строить отношения, если не имеешь намерения… ну, стать ближе… в физическом смысле. Зачем тогда?
И когда он смотрел на нее такую, как сейчас – далекую, почти недосягаемую, с глазами, смотрящими куда-то в нездешние дали, ему становилось не по себе. Она слишком отличалась от всех его женщин. А была ли она его женщиной? Вряд ли… Он не понимал ее, как не понимал, почему не может послать ее далеко и надолго с ее заморочками. Она завораживала его, как завораживал снегопад, как ширь океана, как горные скалистые тропы. И наваждение усиливалось всегда, когда она так смотрела – на него и одновременно сквозь. Ведунья, умеющая читать его мысли…
Ему хватало ума и самокритики удивляться про себя – если она видит его насквозь, почему она с ним? Он тот еще подарочек… Но никогда не хватало смелости прямо спросить ее об этом. А она ждала вопроса, он это точно знал.
-Понимаешь? – повторила она, по-прежнему глядя в ночь.
Повернулась - и вновь стала милой, простой и понятной. Засияла лукавой улыбкой и шутливо накрутила прядь его волос на палец.
-Ну как, согласен?
Разве он мог отказаться? Кивнул.
Она легко повернулась и побежала куда-то за карандашом и бумагой, напевая нехитрый мотив, перевирая слова на свой лад:
-Снег кружиться, летает и тает… тает… не тает… заметает зима, заметает все, что было до тебя…

Заметает зима, заметает все, что было до него… Щеки были мокрые, но уже не от слез. Ему было тепло, дрожь улеглась, словно ее и не было. Его наконец-то отпустило, и тело вовсю наслаждалось вновь обретенной способностью нормально функционировать.
Как иногда мало надо для счастья…
А Тхор вернется. Обязательно вернется. А если даже нет – он пойдет один. Теперь уже не важно, что эта страшная долина называется Долиной мертвых. Он не боится. Он уже за гранью, которую прочертил этот снегопад, отсекая все, что было раньше.
Больше ничего не будет. Ни хорошего, ни плохого. И боли тоже не будет – он почему-то это знал совершенно точно.
Будет лишь снег – как в древней скандинавской легенде, который заметет все вокруг. Настоящее, прошлое и будущее.
А его отражение останется у нее на мятом альбомном листе. Хорошо, что он дал себя тогда нарисовать. Память… может быть, недолгая память, хотя в это верить не хотелось. Долго ли будет его помнить женщина, родившая ему сына? А сам сын? И люди, которые еще недавно прикипали к экрану, когда в нем появлялся его очередной персонаж?
Заметает зима, заметает все, что было…
Человеческих голосов он даже не услышал. И только блаженно улыбнулся, когда чьи-то руки осторожно коснулись его плеч и насквозь промокшей куртке.
Он слушал ее голос, фальшиво напевавший старую мелодию про снег.


Первое, что он увидел, когда вынырнул из забытья – высокий закопченный потолок. А где же снег? - запоздало удивился он, лениво припоминая недавние события, тревожными искрами еще вспыхивавшими в утомленном сознании. В теле чувствовалась непривычная легкость, исчезла ломота и дрожь. Окружающий дымный полумрак окутывал теплом и спокойствием, какого он не знал уже давно. Исчез привычный привкус мороза, исчез постоянный стон несмолкаемого ветра, а главное – он опять чувствовал успокаивающее присутствие людей. Его вселенское одиночество закончилось, почти не успев начаться. Хотелось подлить это ощущение, не думать ни о чем и тем более не вспоминать.
Обоняние щекотал непривычный, но смутно знакомый аромат.
Он с усилием повернул голову, исподволь опасаясь вызвать очередной приступ тошноты. Но ничего не произошло. Глаза выхватили из полумрака высокие стены, маленькие забранные решетками окошки, какие-то неподвижные фигуры возле них, длинный коридор, терявшийся в темноте…
Перед каждой фигурой, в ряд стояли толстые свечи со слабо подрагивающим пламенем, с потолка свисали странной формы чаши со светящимися стенками, внутри которых тоже угадывался огонь.
Тонкий дымок, поднимавшийся от каждой чаши, и нес тот странный аромат, который он все никак не мог идентифицировать. Почему-то этот вопрос казался ему важным.
Полюбовавшись на подрагивающее пламя сотен свечей, он перекатил голову на другой бок – и наткнулся взглядом на застывшую фигуру человека рядом с собой. По неподвижности и позе она ничем не отличалась от каменных статуй возле стен – но человек несомненно был живым, из плоти и крови. И даже узнаваем.
-Тхор, - тихо позвал он, ничуть не удивившись появлению проводника, как будто его необъяснимое исчезновение и затем его последующее пробуждение в незнакомом месте было в порядке вещей.
Проводник скосил глаза, улыбнувшись краем губ.
-Господин проснуться. Хорошо.
-Где мы? – облизнув губы, спросил он. Не то, чтобы его это сильно волновало – но прояснить этот вопрос все-таки следовало.
-Лхаса, - лаконично ответил Тхор.
-Что?
-Тибет… Главный город…
Он наморщил лоб, пытаясь представить кривую их похода. Никаких городов на маршруте не предполагалось. Более того – если он правильно помнил, Тибет лежал совсем в другой стороне.
-Почему?.. – ему давались только короткие вопросы, поэтому он надеялся, что Тхор поймет и так.
Проводник его не разочаровал.
-Меня об этом просить… Я молиться предкам возле Долины мертвых. Они мне ответить. Они не забрать господина с собой, поэтому я звать людей и выполнять просьбу.
-Не понимаю… - беспомощно сказал он после недолгого молчания.
Коверканный английский Тхора преломлялся в его сознании и никак не желал облекаться в осмысленные предложения.
-Кто просил?.. Какой Тибет?.. Зачем? А впрочем… неважно, - он прикрыл глаза. – Я устал.
-Настоятель приходить из верхнего храма. Смотреть. Лечить.
-Кого лечить? – у него родилось нехорошее подозрение, что все происходящее - очередная галлюцинация замерзающего на камнях тела.
Тхор промолчал.
-Сколько… какой сегодня день? – спросил он, чтобы хоть что-то прояснить в этой запутанной истории.
-Седьмой… Декабрь, - почему-то неохотно ответил проводник.
-Как седьмой?.. Так я…
-Господин спать долго. И спать еще.
И он действительно уснул. Быстро, почти мгновенно. Совершенно без сновидений, тревог и переживаний.
В следующий раз его встретило солнце, льющееся сквозь решетчатые окна, освещающее невозмутимые лица каменных изваяний со странными раскосыми глазами. Все так же горели перед ними свечи, все так же лампадки курились приятным сладковатым ароматом.
Вот только Тхора не было рядом. Вместо него около импровизированной постели, сооруженной для больного, сидел незнакомец с бритой головой и грязно-оранжевой мантии.
-Добрый… день, - запнулся он, мельком глянув на солнце и решив что сейчас все-таки день.
Незнакомец кивнул и улыбнулся. По лицу побежали морщинки-лучики, напомнив ему почему-то улыбку давно умершей бабушки, которая баловала его леденцами и пряниками.
-Где я? – он не придумал ничего лучше, как вновь поднять эту тему.
Незнакомец вслушался в его слова, вновь улыбнулся – немного виновато. Но все-таки ответил гортанным голосом.
-Парго-Калинг.
Пришлось удовольствоваться этой информацией и водой, которую незнакомец принес ему. Есть не хотелось совершенно. Чувство легкости во всем теле никуда не делось, но слабость была такая, что трудно было шевелить руками и ногами. И все время тянуло в сон...
В следующий раз ему посчастливилось очнуться ночью. Огоньки свечей плясали живей прежнего, отбрасывая стены причудливые тени, в которых каменные фигуры казались не такими уж неподвижными. Среди них выделялась высокий худой силуэт проводника, тоже почему-то облаченного в помесь халата и плаща. Он повернулся – и пламя свечей мелькнуло в его зрачках. Разве так бывает?
Раньше бы он испугался – а теперь ничто не могло потревожить его странный бессильный покой. Голова кружилась, наверное, от постоянного аромата лампад. Глаза опять закрывались, затягивая в омут неприродного опустошающего сна.
Тхор подошел ближе, присел на корточки рядом, поправил одеяло. Задумался о чем-то, глядя поверх лежащего больного.
Он тоже молчал, не пытаясь бороться с окутывавшей его дремой, принимая ее как нечто неизбежное и нестрашное. Как некую альтернативу тому, что могло бы быть. А могло бы быть гораздо хуже.
Где-то далеко прогудел колокол. Еще раз и еще. А потом тишину ночи вытеснило монотонное низкое - то ли пение, то ли речитатив. Невидимые чтецы почти не делали пауз между словами, которые сливались в некое подобие музыки, накатывавшей волнами, заставляя дрожать согретые теплом руки…
Они долго слушали этот медленный печальный напев, слушали и молчали. И луна смотрела прямо в окошко, за которым угадывались все те же горы.
-Я умру, - почти не предполагая вопросительных интонаций вдруг сказал он.
-Умрешь, - кивнул Тхор. Помолчал, но потом все же продолжил, - Мы пытаться лечить… не вышло. Зато ты умрешь спокойно, без боли и правильно.
-Как… глупо все получилось, - почти без сожаления заметил он.
-Смерть не бывает глупой. Она приходит тогда, когда настало время, - безапелляционно заявил Тхор.
-Я устал… очень устал…
Смерть, все еще непонятная и туманная, дышала ему в лицо ароматом лампад, кралась в полумраке между каменными фигурами, теребила край пушистого одеяла. Она оказалась не быстрым, налетевшим вихрем боли и отчаяния, а мягким сном, сотканным из снежинок, тепла и спокойствия. Сказкой, рассказанной чтецами монотонными низкими голосами людей в шафранных мантиях, в которые вплетается шум далеких водопадов, звяканье бубенчиков на яках, идущих на водопой, потрескивание огня на фитилях оплавленных свечей…
Но в его жизни были же люди, которых он делал счастливыми! Люди, близкие и далекие, которым он дарил любовь и верность. Родители… Друзья… Счастливая детская мордочка его сына… Улыбки девушек, которым он позволял себя целовать и обнимать. Восторженные лица многочисленных поклонниц его актерского таланта, цветы, восхищение, огни рампы… И глаза его подруги в ту снежную ночь, когда она рисовала его портрет. Вот она сосредоточенно выводит линии на бумаге, поднимает глаза, улыбается, вновь пристально смотрит на незаконченный рисунок. Шуршит карандаш по бумаге, а он любуется ее изгибом тонкой шеи и склоненной головой…
Темная фигура проводника подвинулась, выпрямилась и отошла чуть в сторону.
И прямо перед его затуманенными глазами возникло ее лицо, чуть подсвеченное слабым светом луны и свечей.
-Ты… - выдохнул он.
-Я… Здравствуй, Гриша.
Прижалась лбом к его лбу, по привычке запустила пальцы в его отросшие волосы, всхлипнула.
-Как?.. Здесь?.. Ты… - он улыбался сумасшедшей улыбкой, хотя уже не мог поднять рук, чтобы обнять ее, почувствовать, что она действительно рядом.
Она плакала, гладя его лицо, целуя запавшие глаза, заросшие щеки, бессильные пальцы.
-На последние деньги… Все бросила… вот добралась… Тхор – святой человек, очень мне помог. Если б не он – я бы тебя никогда не нашла… Боялась, что не поймут, прогонят…
И снова плакала, горько и обреченно, баюкая на груди его руки, вновь и вновь даря ему полузабытую ласку легких поцелуев и прикосновений.
И сквозь умиротворенную негу, сквозь розовый туман подступавшей дремоты, он снова и снова шептал ей:
-Не уходи. Пожалуйста, не уходи…

_________________
Листья желтые над городом кружатся...

Что связывало их – таких разных, таких непохожих, таких непримиримых антагонистов, что казалось, им самим небом предназначено быть на разных полюсах этой жизни? Он – бесшабашный авантюрист с тяжелым неуравновешенным характером и незрелыми эмоциями, в самый расцвет своей физической мужской привлекательности оглушенный в одночасье свалившейся славой «одного героя».
И она – неизвестно откуда взявшаяся девушка с задумчивыми глазами, с почти всегда пустым кошельком и маленькой съемной комнаткой на окраине мегаполиса, всегда готовая слушать и редко рассказывавшая что-то о себе.
Сколько он помнил, она всегда хваталась за малейшую возможность подработать. Наверное, именно с этой целью она оказалась тогда в массовке, под проливным дождем, без зонта. Какую тогда сцену снимали, он уже и не помнил. Помнил только бесконечные телефонные звонки, которые он просто сбрасывал, безумную усталость и злость на всех. Помнил серые низкие тучи, облепившие набережную, потоки холодного пронизывавшего дождя, мокрые машины вокруг, мокрые люди, мокрые облезшие деревья…
Она совсем замерзла, прятала красные руки в карманы промокшей куртки, и старалась сдержать дрожь во всем теле. В тот день массовке не повезло – снимали дубль за дублем, и разозленный режиссер, досадуя на непредвиденную задержку, не разрешал сделать перерыв, чтобы погреться и обсохнуть. Натура требовалась позарез, а когда удастся поймать еще один такой великолепный ливень, было не ясно…
После она заболела. И опять бесился режиссер, успевший впихнуть девушку еще в какие-то сцены, кому-то звонил, кого-то материл, порой срывая злость и на нем тоже. Он вяло огрызался, с тоской представляя неизбежное возвращение домой, пил крепкий черный кофе, иногда курил, не затягиваясь, и привычным движением сбрасывал входящие на мобильный… Кстати, причину злости режиссера он узнал уже позже, от нее самой, тогда ему не было до этого никакого дела. Не до нее, не до нервного крикливого режиссера, не до этой картины, в которой играть ему было неинтересно, а порой и откровенно скучно. Но таковы трудовые будни актеров, других ролей не предлагали. Спилберг почему-то все не звонил…
Она сидела, сгорбившись, двумя руками обхватив большую кружку с чем-то горячим и дымящимся, спрятавшись ото всех как только можно в самом дальнем и темном уголке съемочного павильона. Если бы он сам не искал максимального уединения, никогда бы не наткнулся на нее.
Услышав шаги, она поспешно подняла голову и заметно вздрогнула, увидев его. Глаза были припухшие, красные и смертельно усталые…
Никогда он не думал, что его может накрыть такая мощная волна «де жавю».
Как тогда…
Он замер.
Сгорбленная фигурка красивой грустной девушки, одиноко сидящей в декорациях. Яркий макияж и броская одежда, составляющие ее экранный образ, смотрелись сейчас, в полумраке, совсем нелепо.
Совсем рядом слышится гул голосов, смех, быстрые команды, рабочие реплики… А она – здесь, в одиночестве, чужая и не вписывающаяся в схему сплоченного коллектива съемочной группы.
Как и он.
Девушка откидывает с лица длинные темные волосы, поднимает на него глаза – и нерешительно улыбается. Он замедляет шаги, забывая, куда и зачем шел. Подходит к ней, привычно оценивая ее хорошую фигурку, шикарные волосы, миловидное личико.
-Здравствуй. Скучаешь?
-Виделись уже… Скучала. До твоего прихода.
Смотрит в ее кошачьи глаза и находит там разгорающийся лукавый огонек. Ну что ж, он готов сыграть в эту игру…

Она разорвала наваждение, резко и неуклюже вскочив на ноги. Бормотнула «Извините», и тут же исчезла за какой-то пыльной декорацией.

Все хорошо. Все было и будет хорошо. Уйдет зима, уйдут морозы – и все станет по –прежнему. Словно никогда ничего и не было. Словно его никогда не было в ее жизни.
Вот только холодно. Сводит пальцы на ногах в дешевых демисезонных сапогах, и тяжело дышать от резкого холодного ветра. И снова ударяет мысль – а ему там каково? Слезы замерзают на ресницах, и нет больше возможности думать об этом. И не думать тоже невозможно.
Еще немного – и она будет дома. Согреет онемевшие пальцы о горячую кружку с чаем, заберется под одеяло – и мгновенно уснет. Ее тянет в сон постоянно, она засыпает в общественном транспорте, на остановках, во время лекций… На подработки не хватает сил. Все как в тумане… Невозможно о чем-то думать подолгу. Хочется одного – уснуть и спать, спать, спать… Может, она тоже больна? Наверное… Сон и явь перемешались так плотно, что даже наяву ей кажется, что она до сих пор спит. Мысли о нем гонит прочь – и не может. Вспоминает все, до капельки, каждый взгляд, каждое слово – и бессильно плачет, уже не в состоянии рыдать по –настоящему.
Пришедшая зима кажется ей огромной холодной змеей, кольцами обвившей все вокруг. Она душит ее, сжимая до потери сознания в своих смертельных объятиях. И невыносимо хочется спать… опять она клюет носом, прислонившись к грязному стеклу автобуса.
Она не помнит снов. Никогда, как не старается. Ничего – даже размытых образов, откликов сновидений. Она просто спит мертвым сном, после которого ноет все тело, гудит голова и слезятся глаза. И знает, что через пять минут после пробуждения ее опять потянет в сон мощная сила, которой она не в силах противиться…

Солнце лениво выбиралось из-за гор, посылало оранжевые лучи просвечивать сквозь рваные тучи, гоняло солнечные зайчики по выщербленному полу, стенам, раскрашенным статуям, даже по одеялу, которым заботливо были окутаны его занемевшие ноги.
Он чувствовал себя лучше – достаточно хорошо, чтобы с любопытством оглядываться вокруг, на множество свечей, кругом опоясывавших его постель, на застывшие фигуры монахов в дальнем конце комнаты, склонившихся в молитве, и на девушку в мешковатой одежде, сидевшую рядом и с сожалением разглядывавшую свои пальцы.
-Привет, - тихонько позвал он ее.
Она встрепенулась, с тревогой вглядываясь в его лицо, пощупала лоб, дотронулась до запястья, проверяя пульс.
Он усмехнулся, прикидывая про себя, как он должен выглядеть после стольких недель блуждания по диким горам, болезни и бессильного лежания. Выходило – что кошмарно, и это еще мягко сказано.
-Ты ведешь себя, как настоящий доктор.
Она вздохнула, темнея лицом, спохватилась и кинула на него виноватый взгляд.
-Была бы я доктором, нас бы здесь не было.
Уселась поудобнее, обхватив руками колени, закусила губы – улыбнулась дрожащей улыбкой.
-Как ты себя чувствуешь?
-Ничего, - он прислушался к своему организму. – Только устал очень…
Попробовал повернуться набок, чтобы удобнее было смотреть на нее, но не смог. Перед глазами все поплыло и закачалось. Он не удержался от стона и тут же услышал ее негромкое «Ах!» и сдавленный крик:
-Не смей! Тебе лежать надо!
Ее руки с силой опустились ему на плечи, приковывая к постели. Признав справедливость этих слов, он часто задышал ртом, прогоняя навалившуюся слабость.
Когда зрение стабилизировалось, он увидел перед собой близко-близко ее лицо. Рассвет, разгоравшийся на востоке, светил ей сейчас прямо в спину, заставляя отдельные пряди ее волос переливаться и гореть золотом, а танцевавшую вокруг пыль раскрасил в немыслимые оттенки всех цветов радуги, словно это была не обыкновенная уличная пыль, а микроскопическая алмазная взвесь.
Не в силах отвести взгляд от завораживающего зрелища горящего золота вокруг ее лица, он вдруг понял, почему на иконах лица святых рисовали с нимбом вокруг головы.
Она не удержалась – всхлипнула и отпрянула от него.
-Не смотри на меня так! – почти жалобно попросила она. – Пожалуйста!
-Почему? – он пожалел, что она рассеяла наваждение.
Она размазала слезы по щекам, искоса глянула на него и отвернулась, подставив лицо негреющим лучам зимнего солнца.
-Раньше ты никогда… так… - справилась со своим голосом и лицом, и закончила фразу почти обычным тоном. – У тебя взгляд нездешний. Словно смотришь не на меня, а… туда, - она махнула рукой куда-то вверх, - сам смотришь и … как будто и меня… затягиваешь.
Он не нашелся, что ответить. Возможно, она была права. Сколько ему еще осталось? Месяц? Неделя?
-Мне страшно, - тихо добавила она, обхватив себя за плечи, съежившись и становясь вдруг маленькой и беззащитной.
-Мне тоже… - ответил он. И неожиданно для себя добавил, - раньше было…
-Было? – в ее глазах, устремленных на него он прочитал искреннее изумление. – А теперь?
-Не знаю, - честно ответил он. – Не знаю…
Он закрыл глаза, начиная уставать. Слишком много эмоций. Слишком сильны потрясения. А он слишком слаб…
Почувствовал, как она робко дотронулась до его плеча, вдруг опустилась на краешек постели рядом с ним, обняла, прижалась. Проклиная себя за немощность, которая не давала ему даже повернуться, он только вздохнул.
-Ты стал совсем непонятным, - тихий шепот защекотал его ухо. – Раньше я думала, что знаю тебя… Ты смотришь по-другому, говоришь по-другому… Когда ты уезжал – помнишь? Помнишь, что мне сказал?
-Помню, - с трудом ответил он. – Дурак был. Прости.
-Нет, не дурак! - она с энтузиазмом замотала головой и испуганно замерла, сообразив, что причиняет ему лишнюю боль. – Ой, прости, прости, больше не буду!
Погладила его отросшие во время похода волосы, поцеловала в уголок губ.
- Нет, я серьезно, - он открыл глаза. Почему-то очень важно было сказать это, чтобы она могла их видеть. – Прости. За все…
Она не дала ему договорить, накрыв ладонью его губы. На ресницах опять дрожали слезы.
-Почему ты?..
-Я не очень хорошо жил и не очень хорошо умираю.
При этих словах она разрыдалась. Но возразить ей было нечего.
-Тхор говорил, горы меняют человека… А я, дурак, за все эти годы так и не понял наверное ничего. И сейчас не понимаю. Все гнался за чем-то, все искал чего-то… Метался по сторонам… Хотел невозможного, идеального…
Она пыталась остановить его, но он не позволил. Говорил и говорил, не обращая внимания ни на что.
-Не дотянул… Даже не думал… сейчас… что кто-нибудь за мной пойдет… в горы.
Она улыбнулась сквозь слезы. Кивнула.
-Не нужно было… Меня уже нет.
Он знал, что ее это напугает. Видел, как расширились ее зрачки, как резко побледнели скулы, как напряглось все ее тело.
-Нет…
-То, что было раньше – это не я. Тот человек уже мертв. Для меня нет завтра… понимаешь? И нет смысла бояться того, чего нет и никогда не будет. Есть только бесконечное «сейчас». Сейчас мне не больно – и это главное. Но я уже не человек… в полном смысле этого слова.
-Замолчи! – почти прошептала она. Неловко слезла с постели, не отводя от его лица горящих неверящих глаз.
-Это не ты… ты не можешь так говорить! Ты не имеешь права так говорить, слышишь?! Ты - живой!!
Ее звонкий голос взлетел самому потолку, потревожив покой обитателей комнаты, наверное, первый раз за много лет. Бормотавшие молитвы монахи, удивленно замолчали и уставились на нее. Даже статуи, казалось, глядели укоризненно.
Сама испугавшись произведенного эффекта, она резко повернулась и выскочила за дверь, впустив в комнату облачко морозного воздуха.
Да, странная у него манера просить прощения. Зачем ей все это? Зачем она приехала? Смотреть, как он медленно, но неотвратимо умирает, и мучаться от своей беспомощности?
А он эгоист. Да, жалкий эгоист, который не в состоянии отказаться от ее присутствия…
Когда он в следующий раз открыл глаза, над ним стоял Тхор и еще один монах, которого он раньше не видел. Они о чем-то шептались, при чем проводник хмурился и то и дело посматривал на него.
Другой монах покачал головой, нагнулся пониже, пристально изучая его лицо. Проговорил что-то на незнакомом языке и кивнул в темноту. Тут же послышался шорох одежды, топот босых ног, тихое бормотание.
Улучив минуту, он осторожно поинтересовался у Тхора.
-Что это?
Проводник не ответил. Он тоже помолчал, глядя как вокруг него одна за другой загораются свечи.
-А девушка?..
Тхор метнул на него острый взгляд.
-Девушка… которая утром была… Где она?
Проводник нахмурился еще больше и опять промолчал. Тут из полумрака возникло лицо второго монаха.
Он положил сухую теплую ладонь ему на лоб и властно сказал:
-Спи!
Не успев понять, что происходит, он послушно закрыл глаза, увлекаемый мощным водоворотом подступающей дремы.
И гаснущим слухом уловил негромкие слова Тхора.
- Не говори, что ты умер. Ты жив.

_________________
Листья желтые над городом кружатся...

Следующие несколько дней потонули в горячечном мареве бреда. Беспокойные видения, больше похожие на кошмары, терзали его постоянно, беспощадно ломая хрупкий покой и равновесие, совсем недавно воцарившиеся в него в душе.
Лица, лица, лица… Гневные, скорбные, кричащие, хохочущие. И его имя, многократно повторенное, на разные лады, шепотом и криком, стоном и смехом. Не умолкающие ни на минуту просьбы, проклятия, возгласы, смешавшиеся в дикую какофонию пронзительных звуков, и над всем этим шипящий змеиный шепот. Имя. Его имя.
Мелькающие со страшной скоростью кадры из его жизни, черно-белое кино, цветные вспышки мгновений, так похожие на вспышки фотокамер.
Играй же! Ты ведь актер!
Плохо срежиссированная пьеса его жизни, где он сам себе кажется неумелым начинающим стажером, который все время забывает текст и невпопад размахивает руками, вымученно изображая необходимые по роли эмоции.
Неужели это – я?
Но почему-то раз за разом срывает гром аплодисментов. И лишь коллеги по актерской гримерке бросают на него презрительно-снисходительные взгляды и пожимают плечами, а режиссер-постановщик с обалдевшей физиономией носится по площадке, выпихивая его на передний план, под беспощадный свет софитов, под прицел светской хроники, под жадные взгляды толпы.
Играй! Улыбайся! Ты наш!
И вот он, подхваченный могучим течением людских рук и голосов, стремительно несется куда-то, все быстрее, не в силах остановиться или хотя бы затормозить. Лица, лица, лица… Карусель жизни вертится все быстрее, люди и предметы сливаются в сплошную разноцветную полосу, и тошнота подступает к горлу. Безумная гонка по кругу, в которой нет чемпионов.
И над всем этим холодно-приглушенное, растянутое – его имя.
Не говори, что ты умер. Ты жив.
Ты – живой!!!
Из общего хаоса он с трудом выхватывает эти слова, цепляется за них, как за спасительную соломинку, выводящую из круговорота безумной гонки…
Все перекрывает издевательский медленный шепот. Зовущий, манящий, затягивающий…
Глухая чернота несется на него, и враз обрушивается многократно усилившийся страх.
-Нет!!!
Не может быть! Не может быть! Не может быть!
Карусель остановилась резко и внезапно. Чернота захлестнула ее, как волна, опрокинула и сломала. Ослепнув, оглохнув и почти растворившись в окружающей темноте, он еще успел поймать свою последнюю паническую мысль – это все? – прежде чем рухнуть вниз, с головокружительной высоты, в небытие…

Он не потерял сознание. Падение было стремительным, но коротким, и закончилось как и положено всякому падению сокрушительным ударом. Сразу ожили все органы чувств, глаза обжег свет, показавшийся ему с непривычки ослепительным.
Слепо вскинув руки, мокрый как мышь, он попытался вскочить, но в этом начинании потерпел неудачу. Получилось только сесть – но и на это вновь обретшие чувствительность мышцы откликнулись свирепой болью. Зашипев, он откинулся назад, но тут же вновь шарахнулся в сторону, услышав негромкий смешок.
И наконец-то смог чуть приоткрыть слезившиеся глаза.
Столпившиеся в кружок монахи серьезно и участливо смотрели на него, едва освещенные подрагивающим пламенем свечей. Губы их шевелились, но звук до его ушей доходил почему-то с опозданием, словно до тяжело контуженного.
Рядом на корточках сидел Тхор и улыбался. Вид у него был усталый. А рядом с ним, цепляясь за его плечо, надрывно и горько плакала девушка, пряча лицо от света.
-Ты..
Попытался выговорить он, и не услышал своего голоса. Только глухой рокот, смутно напоминающий человеческую речь.
Девушка подняла голову, и его поразило выражение боли, не сходившее с ее лица.
-Тебе… больно?
Она подняла руку, провела по подбородку, стряхнула тяжелые капли. В неверном свете они сверкнула темно-багровым. Он не сразу понял, что это кровь.
Рванулся к ней, попытался схватить за руки – отпрянула, закусив губу.
-Нельзя…
Тхор заслонил девушку.
-Убери руки! – крикнуть не получилось, так хоть прошипел. И в этот раз свой голос услышал.
Монахи, словно ничего не происходило, гуськом потянулись к выходу.
-Что ты… с ней… сделал? – с ненавистью выдохнул он, глядя снизу вверх на невозмутимого Тхора.
Ему никто не ответил.
Все так же молча Тхор повернулся, ухватив девушку за локоть, и буквально потащил ее к выходу.
-Стой! – сам не понял как, но все-таки умудрился встать на ноги и даже сделать шаг к двери. На втором шаге рухнул на колени, почти не почувствовав боли.
Тут же его хорошенько тряхнула за плечо чья-то крепкая рука. Над ним стоял мрачный и сердитый Тхор.
-Ты слишком быстро! Не все понимать! Варвар!
Тхор почти отволок его обратно. Он не сопротивлялся, старался лишь не выпускать из поля зрения темную фигурку возле двери. Она вцепилась обеими руками в косяк, словно не доверяя своей силе воли.
-Все хорошо! Я приду! Утром! – дрожащим голосом произнесла она, качнувшись к нему.
Он не ответил. Лежал молча, не отрывая от нее тяжелого немигающего взгляда.
Поколебавшись немного, она судорожно вздохнула, и медленно сползла по косяку вниз, не в силах уйти и не решаясь приблизиться.
Тхор осуждающе покачал головой, пробормотал что-то себе под нос, отошел к окошку. Устроился поудобнее, сел, скрестив ноги, и замер.
Так они встретили рассвет нового дня.

_________________
Листья желтые над городом кружатся...

Странное, очень странное ощущение. Она хотела быть рядом и она была. Жила им и дышала в такт его прерывистому слабому дыханию. Если бы могла – дышала бы за него, не замирая от ужаса каждый раз, когда размеренные вдохи и выдохи сбивались с четкого ритма. Жизнь отмерялась ударами его сердца.
Она почти не обращала внимания на монахов, бесшумными тенями скользящими в полумраке. Она привыкла к монотонным речитативам молитв. Она почти не чувствовала запаха благовоний. Неподвижно сидела, сжимая сцепленные руки под подбородком, боясь отвести глаза от его распростертого под одеялом тела.
Она не помнила, как оказалась здесь. Не помнила ни сборов, ни дороги. Прошлую жизнь окутывала плотная пелена забвения, которая с каждым днем становилась все гуще. Если бы она как следует задумалась, она бы поняла, что не помнит очень многих вещей, которые обязана была помнить.
Но прошлое ее не интересовало, думать о нем было некогда. Она не спала все это время, и казалось, совершенно не нуждалась в отдыхе и еде. Сейчас эти обстоятельства ее тоже не волновали.
Она считала удары его сердца.
Иногда приходил Тхор, садился рядом, долго молчал. Он не говорил прямо, но она знала, что помочь ему не могут. Поняла это еще тогда, когда монахи пришли для коллективной молитвы во главе с самим настоятелем монастыря.
Она тогда молилась с горячей верой в лучшее, в высшие потусторонние силы, в справедливость. Боялась ненароком помешать таинству и в то же время не могла остаться в стороне.
По-детски складывала руки и просила о чуде, для него и для себя.
Мечущиеся по стенам тени… Страшно взглянуть на него, такого беспомощного и неподвижного, словно он уже не здесь, уже далеко…Закрыла глаза, под веками – оранжевые сполохи. Гортанный напев молитвы.
Пожалуйста…
Как достучаться, как сделать так, чтобы тебя услышали? Как заставить себя поверить в то, что чудеса случаются?
Прошу тебя…
Он будет жить…
Закружилась голова, показалось, что она падает. Наверное, так и было, потому что окружающий мир вдруг подернулся непрозрачной дымкой. Она не успела даже удивиться, когда увидела его. Он уходил, уходил прочь, в туман, не оглядываясь, так просто и буднично, как будто шел в магазин за хлебом.
Она рванулась следом.
-Грии-и-и-иша-а-а!
И мир вдруг взорвался адским взрывом, выжигающим все дотла…
Равнодушный голос прокомментировал:
-Очнулась, вроде.
Яркий свет резанул глаза, и на фоне чего-то грязно-белого возникло лицо незнакомой женщины в форменной шапочке.
Потом опять провал. Мгновение или часы пустоты, тяжко давящей на грудь. Смутные обрывки мыслей, своих и чужих, которые она никогда не вспомнит. И что-то иное, мощная и властная сила, подхватившая ее как былинку, убеждала в нерушимости текущего порядка вещей, который она опрометчиво хотела сломать.
Очнулась она со страшной болью в душе, с окровавленным лицом и совсем без сил. Ей не надо было спрашивать у монахов об успехе. Она знала, что никто и ничто не поможет.
С тех пор время отмерялось стуком его сердца. Он почти все время спал, а она сидела рядом и считала мгновения, растягивая их, тем самым растягивая отмеренное ему время жизни.


Он просто спал. Смертельно уставший от тревог, забот, опасений и прочих мыслей. Спал, набираясь сил для чего-то нового, спал, свободный от всякой боли. Наверное, его состояние можно было назвать даже приятным. Лишь на самом краешке умиротворенного сознания билась тревога, порождаемая редкими пробуждениями, когда из дымной полутьмы на него смотрели полные дикого напряжения и испуга знакомые глаза.
Они гипнотизировали, смущали и напоминали о чем-то, что уже не имело к нему никакого отношения, вносили смуту в его спокойный мирный сон.
Вторгались в него багровыми непонятными видениями, нестрашными но и неприятными, и тянули, тянули куда-то к себе, обратно.
Он вяло сопротивлялся, но не слишком. Уплывая на волнах умиротворения куда-то в бескрайние дали, он отдавал себе отчет, что с каждым следующим заплывом тает его надежда когда-нибудь вернуться обратно. И поэтому ловко выруливал на беспокойный бурлящий маячок, манивший и зовущий, тревоживший - нет, не память – воспоминания о прошлой памяти.
Кто он, откуда, что с ним происходит – этих вопросов больше не было в его мыслях. Осознание, что это смерть – было, но было аксиомой, принятой полностью и безоговорочно, и потому – не подлежащей сомнению или исправлению.
Другое дело, что он не хотел перемен. Длящееся состояние покоя, чуть тронутое горчинкой былой памяти и тревог, его полностью устраивало. Идти дальше он не хотел, и не потому что боялся. Он осознавал, что если это случиться, все исчезнет безвозвратно. Он, каким был раньше, мир, который он знал, и что-то еще, неимоверно важное, что перевешивало первые две позиции во много раз.

Отпусти его. Дай уйти, не держи больше.
Но разве я держу? Да… Мне страшно. Я не смогу, слишком больно… Невозможно думать о том, что будет, если она хоть на минуту отведет глаза… Она знает, что тогда случится непоправимое.
Мысли путаются, ее словно затягивает куда-то.
Удар…
Глухой ропот непонятных слов.
-Да очнись ты!
Крепко, до спазмов в суставах сжимает его руку, чтобы вновь обрести себя рядом с ним.
Еще удар…
Ее опять отбрасывает в молочно-белый туман, наполненный какими-то смутными тенями. Тени суетятся вокруг, вызывая у нее настоящий ужас.
Нет…
Выбраться, вернуться, назад…
Как же он там… один, без нее.
И вновь перед глазами пляшут блики рассеянного света, и возникает бледное лицо с черными щеками.
Он дышит.
Огромное облегчение, обхватившее все ее существо, просуществовало в ее душе ровно пару секунд.
Третьего удара она не выдержала…

-Ну вот, а то умирать надумала, - произнес над ухом усталый голос.
С трудом приоткрыв налитые свинцовые веки, она попыталась что-то спросить. Не вышло.
-О, очнулась! – весело проговорила толстая тетка, возившаяся возле нее. Строго погрозила пальцем. – Ты лежи смирно, молчи и глазами не хлопай! Спи лучше, отдыхай.
-Где… я?..– выдавила она все-таки, с трудом ворочая языком. Перед мысленным взором все еще стояло его лицо с провалившимися щеками, заострившимся носом и вздрагивающими черными губам.
-В больнице, в реанимации. Прооперировали тебя недавно, почти с того света вытащили, - тетка закончила свои манипуляции, уперла руки в бока и вдруг завозмущалась. – Во молодежь нынче пошла! Бегаете по улицам на каблучищах, по сторонам не глядите! Думаете, заговоренные? У меня муж – водитель, навидался таких как ты. Бегут на красный напролом, и дела им ни до кого нет…
Она слушала и недоумевала. Какой красный? Какой водитель? Почему реанимация? Ей надо вернуться туда, откуда ее с такой бесцеремонностью выдернули.
-Правильно, ты спи, - сбавила тон тетка. – Чего-то я раскричалась сегодня… просто душа болит за таких как ты. Молодая ведь девчонка, жить и радоваться, а по глупости чуть Богу душу не отдала.
Она закрыла глаза, не желая вникать к глупости, которые болтала незнакомая женщина. Этого не происходит, она просто заснула… задремала на пару минуток у его постели. Сейчас она проснется, она обязана проснуться!
Сон пришел быстро, но не принес с собой ничего, кроме забвения.

Маячок погас. Он растерялся, крутясь в поисках знакомого тревожного сигнала, но среди моря спокойствия и тихого течения, исподволь влекущего его в неведомые дали, его больше не было.
Зато течение словно обрело недостающую ему уверенность. Оно тихонько, но неумолимо понесло его вдаль, мимо обломков прошлого, туда, где разгорался мягкий свет. Он не резал глаза, обещая тепло и отдых, ласково касался его лица лучками света, подсвечивая окружающее пространство живым переливчатым сиянием.
Он сделал слабую попытку повернуть назад, но течение мягко, но твердо пресекло эту самодеятельность. Тем более, что понятия «назад» больше не существовало, потому что раньше его определял трепещущий маячок ее глаз, которого больше не было.
Не хочу!
Последняя отчаянная мысль пробилась сквозь охватившее его умиротворение и безразличие. Он терял себя, растворяясь в усиливающемся неземном свечении – и ничего не мог с этим поделать.
Попытался зажмуриться – и не смог. Свет проникал всюду, не оставляя ни одного потайного уголка, просвечивал рентгеном его душу насквозь.
Не хочу!
Последняя агонизирующая попытка прошлого «я» протестовать… И каскад огней, сменивший ровное сияние.


Окружающее полыхало багровым пламенем. Стало так страшно, что свело скулы. Он не сразу сообразил, что можно и нужно открыть глаза, наоборот – сжался и покрепче зажмурился. Ничего страшного не происходило. Пахло свежестью и мокрой листвой, прохладный воздух холодил кожу.
Что происходит?
Удивленный вновь обретенной способности чувствовать свое тело, он все-таки рискнул приоткрыть глаза. И застыл в изумлении.
Оказывается, он лежал на кровати в своей собственной квартире. Багровые отсветы под закрытыми веками оказались бьющими в глаза солнечными лучами. В открытую форточку с улицы долетали запахи ранней осени, чириканье воробьев и глухой шум магистрали. Рядом по подушке разметались темные волосы девушки, предательски отливавшие рыжиной под лучами солнца.
Что происходит?
Стараясь не потревожить спящую, он вылез из-под одеяла, подошел к окну. Долго изучал свои руки – сильные, красивые руки молодого крепкого мужчины. Тупо глядел в окно, на золотое великолепие листьев за окном, на людей, снующих по двору, на проносящиеся машины.
Так не бывает… Он умер? Или жив?
Спохватился, торопливо побежал в ванную. С некоторым страхом взглянул в большое зеркало – и опять вздрогнул. На него смотрела самоуверенная холеная физиономия успешного человека. Ни кругов под глазами, ни нездорового цвета лица, ни каких признаков болезни.
Он определенно сошел с ума…
-Милый, ты уже проснулся?
Он вздрогнул в третий раз.
Медленно вернулся в спальню, не представляя, как он будет с ней сейчас разговаривать. Девушка нежилась под одеялом, грациозно потягиваясь и щурясь на солнце. На сонном красивом личике светилась мягкая умиротворенная улыбка.
-Привет, - улыбнулась она, увидев его в дверях. – Как спалось?
-Ужасно, - ляпнул он, не двигаясь.
-Да уж, вид у тебя ужасный, - кокетливо подняла она брови. Рассмеялась, села на постели, обняв подушку. – И перепуганный.
Протянула ему руку, продолжая мило улыбаться, непосредственно склонила голову на плечо. В темных раскосых глазах плясали веселые искорки.
Стряхнув с себя оцепенение, он подошел, взял предложенную руку и тяжело опустился на кровать. Вокруг него тут же обвились ее руки, теплое дыхание защекотало ухо, к щеке прижалась ее мягкая щечка…
Он попробовал проанализировать свои чувства, но не смог. В голове царил полнейший хаос.
-Ну что с тобой? – удивленно спросила она, не получив желаемого отклика.- Нервничаешь перед съемкой?
-Нет… - ему удалось немного взять себя в руки. – Просто… спал плохо.
-И что тебе снилось? – устраиваясь поудобнее рядом с ним, заинтересовалась она.
-Ерунда какая-то… - эхом откликнулся он.
Да что же это, Господи?
Так, главное – успокоиться. И как-то выяснить, что же произошло со мной на самом деле. Неужели… нет, не может быть. Такое не может просто присниться. Так реально, так… больно, черт возьми! Это невероятно! Нет, нет, тут что-то другое…
Девушка обиженно дула губки и тормошила его.
-Гри-и-ишь! Ну Гриша! Ты что, не выспался? Какая муха тебя укусила? Ты не заболел, а?
-Да! – выпалил он. – То есть… то есть нет. Как раз хотел тебя спросить об этом. Я… не заболел?
Ее глаза округлились от изумления. Тряхнув она головой, она уставилась на него.
-Ты что, вчера пил? – с подозрением спросила она. – Или решил приобщиться к радостям глюколовов?
-Нет… вроде нет, - он почувствовал себя полным идиотом. – Просто я же говорил… сон дурацкий приснился, будто я заболел… серьезно.
-Нет, ты точно обкурился.
В него полетела подушка. Девушка встала и решительно проследовала в ванную.
-Кстати, душ тебе тоже не помешает. Может, дурь из головы выветрится.
Он остался стоять посреди комнаты, сжимая в руках злополучную подушку.
Он здоров? Тогда это действительно был сон? Только сон?Вздохнув, он сел на кровать. Не знал, смеяться ему или плакать, что его жизнь благополучно вернулась в проторенную знакомую колею.
Резкий звонок мобильного вырвал его из раздумий. Звонили из съемочной группы – напоминали о времени и месте съемок очередного эпизода. Просили не опаздывать.
Он автоматически отвечал на вопросы, морщил лоб и пытался вникнуть в свои текущие дела, как-то вмиг отодвинувшиеся на второй план.
Брось, это просто кошмарный сон! Зачем так реагировать на простую иллюзию собственного мозга?
Потом он долго игрался мобильником, залез в контакты, полистал список записанных номеров. И вдруг застыл, осененный внезапной мыслью, - телефона девушки из сна не было.
Как не было никаких следов ее присутствия в его нынешней жизни.
Сон! Это был только сон! Забудь, перестань! Это был сон!Умылся, оделся, съел завтрак, дежурно поцеловал девушку в щеку. Только руки, которыми он запихивал бумаги в портфель, готовясь отправиться на съемочную площадку, чуть заметно подрагивали…

Это был бред. Бред больного воображения. Она попала под машину несколько дней назад, когда неосторожно перебегала через дорогу. Ничего не было. Он по-прежнему остается героем экрана, недосягаемым и далеким. А она просто дурочка.
С ним все в порядке, она самолично видела передачу с ним в прямом эфире, жадно прислушивалась к разговорам врачей и засыпала их вопросами, как только смогла говорить.
С ним все в порядке. А все, что было – просто сон, бред, морок.
Она поправиться – и все будет как прежде.
Главное – с ним все в порядке.
Остальное – неважно…

Далеко от шумного города, затерянный среди бескрайних молчаливых гор, стоял маленький буддийский монастырь. Когда первые солнечные лучи тронули самые высокие пики скал, окрашивая их в розовый нежный цвет, монах, до этого неподвижно застывший в позе лотоса, пошевелился и открыл глаза.
Встал, разминая онемевшие за несколько дней неподвижности мышцы, прищурился на солнце. Улыбнулся понимающей мудрой улыбкой, прислушался к привычным утренним звукам. Подошел к окну, взглянул с высоты на расстилавшуюся перед ним долину Лхасы, маленькие фигурки людей и животных, поднимавшиеся к небу дымки костров.
Монаха звали Тхор.
Он был доволен.

Прошло несколько месяцев. Шумно отгуляли Новый год, и вот уже Восьмое марта не за горами. В работе то и дело возникал простой – то каждый день был расписан по минутам, то наоборот целые недели приходилось проводить в томительном безделье. Пресса по-прежнему не обходила его вниманием, дергая их пару, со смаком обсуждая подробности (реальные или выдуманные) из их жизни.
По зрелым размышлениям, он не стал бросаться в авантюры и оставил все как есть. Странный сон постарался вычеркнуть из памяти – и на исходе пятого месяца ему это почти удалось. Правда, первые недели он боялся засыпать, чтобы вновь не угодить в странно детальную реальность сна. Потом и это прошло. Жизнь вошла в свои берега, его девушка учла ошибки прошлого и теперь была почти идеальной подругой. Он тоже старался сдерживать свой темперамент и не причинять ей лишней боли, уделять ей побольше внимания и теплоты, компенсируя отсутствие глубоких чувств преувеличенной заботой. Она расцвела, повеселела и считала их абсолютно гармоничной парой, не кривя душой сообщая окружающим о своем полном и незамутненном счастье. Он лично предпочитал отмалчиваться, хоть и прежде не блистал красноречием. Знакомые и журналисты заметили, что он много больше, чем раньше уклоняется от вопросов на личные темы. Про свою былую страсть – горы – он не упомянул за все это время ни разу. Разговоры о фанатках и поклонницах больше не вызывали в нем резкой агрессии, он старательно обходил все острые углы, когда говорил о них и своем к ним отношении. О себе тоже говорил с неохотой и без прежнего снобизма.
Всеобщие восторги по поводу его персоны поутихли. Новые фильмы с его участием еще не вышли на экран, а прежний образ публикой стал подзабываться. Он наконец-то смог вздохнуть с облегчением и даже совершать редкие вылазки в город, не отгораживаясь от народа крепкими бортами джипа, а просто соблюдая элементарные меры предосторожности.
Он стал любить прогулки по городу просто так, без всякой цели.
В тот день, когда в лицо уже повеяло первым дыханием весны, он случайно встретил ее. Она стояла перед витриной вместе с еще одной девушкой. Они что-то шумно обсуждали, спорили и считали смятые купюры, извлеченные из потертых сумочек.
Он сначала не понял, почему сердце вдруг подпрыгнуло куда-то к горлу, а ноги сами собой приросли к тротуару. Он даже не сразу узнал ее, лишь присмотревшись в ее смутно знакомому лицу, вспомнил все. И ледяное дыхание гор, и собственное медленное умирание, и маленькую комнату, и ее тревожные полные обреченности и боли глаза.
Она обернулась, словно почувствовав его напряженный, сверлящий ее спину взгляд. Побледнела, схватилась за руку подружки.
Те же глаза. Господи, ведь это был сон! Ведь этого не могло быть на самом деле! Это просто совпадение!
Но она – она узнала тоже! Он мог в этом поклясться. Он увидел в ее глазах перевернутый мир, загадочный и пугающий мир высоких ледяных пиков, мир, где возможное много, мир обнаженных чувств и открытых ран, мир, который тревожил его по ночам и не давал полностью вернуться к прежней жизни…
И все же он рассеял наваждение. Сделал шаг назад, с усилием отвел глаза и повернулся. Шел быстро, все ускоряя шаг, не оглядываясь. Ему было страшно.
-Эй, это кто? Знакомое вроде лицо, - подружка недоуменно дергала за рукав застывшую девушку, которая выглядела так, словно только что увидела привидение.
-Никто, - тихо ответила она, продолжая смотреть на то место, где еще несколько минут назад стоял он. – Я обозналась.
Подружка пожала плечами. После аварии ее сокурсница еще не отошла полностью. Ничего, это пройдет. Медицина сейчас творит просто чудеса.

_________________
Листья желтые над городом кружатся...