Палата

Автор: Совенок
Название: Неспалка. Часть 2
Жанр: мелодрама

Три исповеди ни о чем и ни о ком. Откуда? Не знаю. О чем? О любви, наверное… С традиционным посвящением Логову.
==============================================
Будь ты проклят, любимый мой!
Когда-то, еще до тебя…
Нет, я не была счастлива. Я была. В ладу со всем миром и самой собой.
У меня было все: нелюбимый муж, который меня боготворил, ненавистная работа, в которой я достигла успехов. Мне казалось, что до счастья мне не хватает такой малости: ребенка и собаки. По ночам, в снах, я даже видела глаза своего ребенка, а о собаке моей мечты знали все.
Потом появился ты.
Тебя привел мой муж, бывает же?
Непогожим осенним вечером, когда я пришла домой, мечтая лишь о теплой пижаме, чае и сериале, он привел тебя в наш дом. Я старательно готовила ужин, а потом, пытаясь унять дрожь в коленках, оставила вас на кухне, скрутилась в своем кресле у телевизора, вглядывалась в лица полюбившихся героев и спрашивала у них : что со мной? Герои продолжали жить своей такой красивой, такой насыщенной , такой далекой от меня жизнью , но вместо того, чтобы успокоиться, глядя на них – я разревелась. Укуталась в плед, закрыла глаза и до глубокой ночи вслушивалась в твой голос. Муж сам тебя провел. Для всех я спала.
У меня работа нервная, мне позволительна была эта роскошь.
Я силилась тебя забыть. Я никогда не спрашивала о тебе у мужа, но ты был главной темой его вечерних кухонных монологов. Я впала в сплин. Он мне принес собаку. Маленький рыжий комочек моего полусчастья. Утром, туманным и прохладным, когда я, как порядочная хозяйка, выволокла сонного спаниеля на улицу, чтоб привыкал к порядку, встретила тебя. Ты выгуливал свою овчарку. С тех пор я всегда вставала раньше, чтобы мы могли встретиться. Старая немка оберегала моего неугомонного пузатика, а мы. Невинно, пьяно, долго – разговаривали.
Просто разговаривали… Целую вечность – короткую сырую осень, снежную, студеную зиму.
Потом я уехала. Мне обещали повышение, стоит лишь пару месяцев доучиться в столице. Мне стало невыносимо видеть и тебя и мужа и даже собаку. Не будь ее – я бы не встречалась с тобой по утрам. Вы с моим мужем устроили попойку по этому поводу, и ты выведал, где я. Приехал следом, а он выгуливал по утрам наших псин и проклинал. Нас. Муж ненавидел и боялся собак, а они носились по первой весенней траве и игнорировали его.
Я гнала тебя, помнишь?
Я взывала к твоей порядочности и мужской солидарности. А потом сама же нашла тебя в миллионном городе. Весна, бушевала и разгоралась. Наконец-то поняла, от чего сходили с ума герои моих сериалов и спятила сама.
Окончательно.Ровно на три дня, которые ты провел вместе со мной.
А знаешь, я ни жалею ни о чем. Даже о том, что было дальше.
Больше всех бесновалась моя матушка. Ни от того, что мне вздумалось разрушить святое – семью, и не от того, что я, ее гордость и опора опустилась до того, что завела себе…о,ужас! любовника. Она так и не простила мне, что я влюбилась, первый раз в жизни - не посоветовавшись.
И знаешь, что, любимый мой? Я не жалею ни о чем. Даже о том, что сделаю сегодня вечером. Да, я не пожалею о том, что прогоню тебя из своей жизни. После всего, что я вынесла - мне от тебя никакой радости уже не будет. Я не со зла проклинаю тебя, а просто… На прощание.
А знаешь, почему?
Я наконец-то счастлива. На моей подушке спит рыжий спаниель. И у меня будет…
-----------------------------------------------------------------------------------

Здравствуй, любимый мой.
Сколько мы не виделись?
Месяц? Два?
Год, говоришь…
А, помнишь, когда-то в юности, нашей шальной, бесшабашной юности, лето казалось вечным? То самое, ты ведь знаешь о чем я? Я до сих пор помню наше первое утро. Запах прогоревшего костра над рекой, мокрую траву и синее, бездонное небо. Ты обнимал меня, а я смотрела вверх, и мне казалось - мы летим. Ты и я. Мы – птицы.
Как я? Все в порядке, ты же знаешь. Ты ведь до сих пор следишь за моими успехами. Тебе это доставляет удовольствие, верно? В каком-то смысле, это и твои успехи. И я тоже все про тебя знаю, но позволь и мне эту мимолетную радость, расскажи… Твой сын похож на тебя? Наверное, так же смешно морщит нос, когда сердится? На жену… Мне жаль.
У тебя много дел и мало времени. Так всегда было. У меня тоже времени в обрез, я ведь уже давно не студентка, давай не будем его бездарно тратить на кофе? Поехали, а?
На старую дачу твоих родителей, твой нынешний загородный дом. Ты не боишься меня туда возить, твоя жена его ненавидит, а мне глубоко плевать – водишь ты сюда еще кого-то или нет.
Наша первая ночь прошла здесь, на развалившемся диване, списанном сюда за ненадобностью. А дождь помнишь? Ливень и ветер, разбивший в ту ночь окно на первом этаже? Как мы боялись говорить об этом родителям, помнишь?
Знаешь, что? Мне до сих пор хорошо с тобой, но я уже не вою в подушку от того, что так, как с тобой мне не бывает больше ни с кем. Бывает. Теперь даже лучше бывает, поверь. Мой нынешний вытворяет со мной что- то такое, что я не устаю кричать от удовольствия. Только вот ведь насмешка. С ним – тело мое воет, а с тобой - что-то другое. Душа, наверное…
Мы простимся на сонной темной улице. С тех пор, как мы приземлились, мы никогда не встречали вместе рассвет. Ты не станешь обещать мне звонить, ты помнишь, что я ненавижу подобные обещания. И я никогда не позвоню тебе сама, ты тоже это помнишь.
Знаешь, жить с обрезанными крыльями не так сложно.
Пока забываешь, что когда-то летал, и небо было синим-синим.
Ты только не смотри мне в след, хорошо?

Любимый мой…


----------------------------------------------------------------------------------

Прощай, любимый мой.

Уходишь? Все-таки уходишь…
Ну, что же. Это твой выбор. Не надейся, что я его пойму, но что приму – не сомневайся. Она моложе и красивее, у нее блестящая глаза и гибкое тело. Она весела и задорна и ты вмиг обернулся лет на десять моложе, забыл свою извечную отмазку про поясницу и усталость.
Это мне наказание за те годы, когда усталостью отгораживалась от тебя я.
Теперь я отдохну.
От тебя, любимый мой. Как же хочется мне поспать утром, вместо того, чтобы подскакивать и готовить тебе завтрак, как же хочется мне спокойно пересмотреть все фильмы, которые идут по телевизору вместо постылевшего футбола, и кошку себе завести. Пушистого серого перса. Хотелось.
Об этом так приятно было мечтать, проснувшись ночью от твоего храпа…
Но ты, иди, любимый мой.
Иди, навстречу своей язве, простатиту и очередному инфаркту.
Иди, любимый мой. Ты будешь счастлив.
Я в этом почти убеждена.
Только сделай милость – объясни все сам нашим детям, хорошо?
У меня не осталось на это сил.
Я сейчас закрою дверь и пойду на кухню. Зарю себе кофе и медленно его выпью. Потом наревусь всласть и пересмотрю все сериалы. Завтра пойду и куплю себе кота, сделаю прическу и созову подруг. Мы напьемся в ними в хлам, и разойдемся только к утру. У тебя и у твоих друзей так много костей, и их так приятно перемыть в бокале мартини без оливок и лимона.
В понедельник, как ни в чем не бывало, пойду на работу.
К пятнице, ты вернешься… Кот меня развлечет.
Или думаешь, что в этот раз тебя хватит на дольше?

Иди, любимый мой…
Веселись.

_________________
-У него очень воинственный вид.
-Наверное, хочет заказать еще одно пирожное...

Эта история родилась на свет,благодаря человеку, которого я очень люблю.Откуда? Из бессонной зимней ночи.О чем? О любви,наверное... И еще о том, что сказка ходит рядом с нами, нужно просто научиться ее замечать.
===============================================
Отмахнуться, оторваться….вверх!
За птицами погнаться!
Ну и пусть! Большое дело!
Выдохнуть-вдохнуть умело,
Позабыть, расправить крылья,
Вверх!!! Чтоб нынче стало былью
Твой каприз – последний вечер,
Мой порыв - забыть навечно.

Ну и пусть! Какое дело?
Выдохнуть – вдохнуть умело
В одинокий этот вечер
Пусть случится где-то встреча…
Вспомнить все, расправить крылья
Ну и сказку сделать былью
И надежду всунуть в будни,
И любовь вложить в бумажник,
И мечтой подкинуть мячик
Наших мыслей, чувств и судеб
И никто нас не осудит.

Отмахнуться, оторваться…
Вверх!
За птицами…
===============================================
Дикарка смотрела на него в упор.
Ее глаза, темные, как ночь смотрели неотрывно и испытывающе, словно проверяли на прочность. Ее длинные, цвета спелой пшеницы волосы развевались на ветру. Она ждала. Слова, знака. Взгляда.
Натянутая, как струна, она готова была на все ради этого. На предательство, на обман, на подкуп. На воровство, мошенничество, подлог. Ей претило только одно: покорность.
Она готова была стать спутницей, возлюбленной, путеводной звездой.
Ему же была нужна покорность. Рабыня.
Жена.

Не дождавшись желаемого, она резко выдохнула воздух сквозь идеально очерченные губы, пробормотала ругательство на древнем, как мир, языке и ушла. ===============================================
Ей всегда казалось, что на морском берегу в единый клубок сплетаются прошлое, будущее и настоящее. В шуме волн ей слышались обрывки чьих-то разговоров, в криках чаек – чьи-то стоны о помощи. Каждый день тут был однообразно утомителен и утомительно однообразен. Шторм ли, затишье ли. Барашки на волнах или полный штиль- все было прекрасно. Безлико. Одиноко.
Ее умиляли замки из песка и яркие надувные игрушки, но раздражали хныкающие, беспокойные дети. Ей хотелось тишины, но за закрытыми окнами ей нечем было дышать. Ей хотелось внимания, но раздражали докучливые отдыхающие. Хотелось теплоты, но было нестерпимо жарко. Она нарочно приходила на берег в часы испепеляющего летнего зноя, когда пляж оставался безлюдным и заброшенным, сбрасывала яркое парео закрывающее ее тело, легким облаком к ногам и шла купаться. Она шла плавно, с изрядной долей томности и капелькой незамысловатой порочности в движениях.

Море тут же включалось в ее игру. Раболепно подкатывало к ногам, обвивало их согретой солнцем водой, манило, обещало еще большее наслаждение, чем то, что пощипывало сейчас кончики пальцев ног и кружило голову. Фокус удался, с усмешкой вздыхала она и медленно входила в воду.
Вода рассекалась перед ее точеными бедрами, увлекала, обжигала накатившей прохладной волной, тогда она медленно и глубоко выдыхала, чтоб заметно качнулась грудь под двумя символическими тесемками и ныряла. Выныривала, стряхивала длинные пряди с лица, и плыла дальше.

Она заплывала так далеко, что только легкая дымка оставалась от берега, там начиналось течение, с которым она никак не могла справиться. Дважды попадая в его сети, она всякий раз чудом успевала удержаться в более безопасных водах. Течение было сильным, она – ловкой. Теперь она четко угадывала, когда оно уже готово подхватить ее и парой отточенных движений уклонялась. И этому фокусу она тоже научилась шутя.

Назад она возвращалась, когда мышцы наливались усталостью, и требовали отдыха. К тому времени солнце начинало отбрасывать тени, и на пляже появлялись отдыхающие. Спрятав собственную усталость, отрегулировав дыхание, она томно выходила из воды, позволяя ей беспрепятственно стекать с нее . Потом выжимала выгоревшие на солнце волосы и прятала плечи от палящего солнца в шифон парео, которое яркими бликами липло к просоленной мокрой коже. Томно покачивая бедрами, уходила.
Репетиция окончена. Зал рукоплещет. Занавес.
Кто знает, о чем она тогда думала?

===============================================
… В тот год вокруг ее маленького домика выстроился ряд высоток, модных, с блестящими окнами, со стенами, пахнущими краской и белоснежно выбеленными потоками. Ее сосед Гриб раздобыл спички и спрятавшись на незаселенном еще 12 этаже, они швыряли горячие лучинки вверх, любуясь черными размытыми пятнами. Маня была более ловкой, Гриб – сильнее. Его блики были похожи на четкие полулуния или очертания таинственных островов, ее - на тени танцующих чертят. Они просиживали в том подъезде до тех пор, пока не загоралась матовая лампа с прилипшей к ней спичкой, окруженная черными бликами, и лишь тогда уходили в свой двор, затерявшийся среди великанов. Бабушка кормила их супом, поила молоком с пирожками, пригоревшими почти так же, как и потолок в тайном пристанище, а потом они сидели и слушали взрослые разговоры.
Гриб рисовал мелками на спинках лавочек сюрреалистичные портреты их компании, Баба Зина вязала носки из козьей шерсти, которую ей присылала ее двоюродная сестра. Тетя Тая раскладывала пасьянсы или гадала на картах, Анфиса, старая дева из второго подъезда, ворчала на свою собственную неудавшуюся личную жизнь, и на Гриба, подкинутого ей на лето племянника. Маня сидела у бабушкиных ног и впитывала в себя их разговоры. Теплые южные вечера . Она потом так и не вспомнила в какой из них это случилось, и случилось ли на само м деле, только именного из того своего пятилетнего детства в затерянном приморском городке, Маня вынесла твердое убеждение: он ее найдет.
===============================================
…..Ей всегда нравилось в порту. Нравилась толкотня и логичная неразбериха пассажирского, и бестолковая четкость грузового. Спрятавшись за оградой открытой площадки верхнего этажа, Маня часами могла наблюдать за круизными теплоходами и тяжелыми баржами, новомодными гоночными яхтами и прогулочными яликами, за выгрузкой угля или контейнеров с одеждой, легковых машин или техники для предприятий. Снующие бестолково люди не отвлекали ее, ибо, в те моменты, она погружалась в свой собственный, закрытый ото всех мирок, и следила за жизнью порта так же, как некоторые следят за рыбками в аквариуме. Ее не интересовал ни единый конкретный человек из этой толпы, равно как и не единый корабль из пришвартованных. Ее влекло движение, перемещение, закономерное или случайное. Она наблюдала за портом так же, как за неким животным и только. Животное дышало, росло, усовершенствовалось, болело, капризничало. Она приходила после уроков, и наблюдала. Фоном был грудной звучный голос ее бабушки, доносящийся сквозь толстое стекло шум моря и гудки кораблей.
Маня переходила из класса в класс, Зинаида Никитична, баба Зина, объявляла о прибытии или отправлении кораблей, и после уроков она шла к ней на работу и просиживала рядом до конца смены. Не потому что ей нечем было заняться. Ей было просто интересно, да и с уроками она управлялась быстро, а Гриб, верный рыцарь ее детских забав, бесконечно гонял в футбол с пацанами из высоток. Маня не обижалась. Она была увлечена этим новым своим знакомым. Портом.
Она потом так и не вспомнила, в какой из дней это случилось, да и случилось ли на самом деле, но только в те часы в ней родилась абсолютная убежденность: именно здесь они и встретятся.
Маня даже место выбрала. Аккурат рядом с первым пирсом, там, где причаливают круизные теплоходы.
Она придумала себе белое длинное платье с открытой спиной, которую спрячут ее длинные волосы. Она их распустит, пусть даже бабушка будет ругать, что тогда они спутаются, и потом невозможно будет их расчесать.
Она выучила расписания кораблей и их характеристики, помнила имена их капитанов, которые привозили ей с очередного плаванья заморские сладости, и прозвища матросов, которые подмигивали при случайной встрече в городе. Она между делом поняла, где и как «делают» деньги, как и зачем «договариваются» с таможней и какой нынче груз в моде. Наркотики, оружие, ювелирка и другие мелочи жизни. В ее головке была такая бездна информации, что за толику ее могли бы убить.
Маленькая кругленькая бесцветная девочка с толстой косой, вечно сидящая у окна диспетчера, пока никого не заинтересовала.
===============================================
….Она всегда недоумевала: почему в тех книгах, которые она читала в школе или тех, что привозил ей Гриб, море неизменно величают синим. Да разве оно синее? Зимой – грязно-серое, примерзающее у берега, бурное, обиженное, жестокое. Осенью – почти черное, с едва заметной зеленцой, ленивое, неповоротливое. Летом – светло серое, почти зеркальное в штиль под солнцем, похожее на вздыбившийся асфальт в шторм. Лишь в краткие несколько последних дней мая или дни первой июньской жары, которая еще не в тягость и не сезон, море становилось бирюзовым, ласковым, похожим на маленького щенка, что вертится у ее ног.
Эти несколько дней и назначила Маня днями встречи и неизменно год за годом, именно в эти дни она становилась чуть оживленней и рассеянней, ее глаза загорались, а движения наполнялись примитивной грацией и изяществом. Только этого никто не замечал.
Весной того года, когда ей исполнилось 16, Маня вдруг вытянулась и похудела. Трудно сказать, что тому было виной : студеная, снежная зима – диковинка для здешних мест и коньки Анфисы на два размера большее ее ноги , доставшиеся в наследство, но так случилось, и проклюнулась в ней неброская таинственная прелесть. Это заметили ее школьные подруги и, в результате стало еще более одиноко. Это заметила бабушка и, в результате их семейный бюджет был подорван покупкой новой одежды. Это заметил Гриб, когда приехал на каникулы к Анфисе.
Это были последние его каникулы. После школы он должен был поступать в университет в их областном центре, Маня – в медицинское, что было в двух остановках езды на трамвае от нее.
Это были их последние каникулы. Понимали ли они, что расстаются?
А лето сыграло злую шутку и наполнило море не переходящей бирюзой, и сделало дни теплыми, а ночи - бесконечными. И вглядываясь в опьяневшие южные звезды, Маня думала, а почему нет? Гриб- он свой, родной, а когда настанет день встречи, она должна быть самим совершенством. Что ж это будет за совершенство, что не умеет любить?
Тогда она закрывала глаза и отдавалась его поцелуям.
Он не взял с нее слова дожидаться его. Он считал, что все это разумеется само по себе. Она ждала совсем другого… Год за годом..
===============================================

_________________
-У него очень воинственный вид.
-Наверное, хочет заказать еще одно пирожное...

Танец пламени на фитильке свечи
Пылкие, прекрасные движенья.
Танец света на границе тьмы
Сон это был? Явь? Иль наважденье?

Ни интрига, ни влюбленность, ни любовь.
Ни расчет, ни зависть, ни обида.
Танец жизни на границе детских снов.
Не забыть тебе, что это было.

Зря ты мне поверил! Я – лгала.
Ты хотел тепла, а я – играла.
Сумасшедшая игра огня
Нас с тобой сегодня обвенчала.

Обвенчала, слова не спросив.
Совратила, не сказав, что будет.
Чтоб забыл ты всех, кого любил.
Чтоб молчали все, кто нас осудит.

Зря ты мне не верил! Я ждала.
Ты хотел тепла, а я мечтала.
Сумасшедшая игра огня
Нас тобой однажды обвенчала…


Он следил за ней, не отрываясь.
Вот она поднялась по ступенькам. Беглый взгляд, старая привычка на пришвартованные корабли. Откинула с лица рассыпавшиеся волосы, зябко пошевелила плечами. Незнакомка. Когда она стала такой?
Девочка, которую он любил.
Его мечта, его извечный маяк.
Его тень, его вечность.

Шумно выдохнул и пошел за ней следом.


Ему всегда нравилось соединять не соединяемое. Белое и черное, свет и тень, огонь и воду, масло и газ. В пятом классе он едва не взорвал целиком целый двор, сварганив в любимой кастрюльке Анфисы маленькую ракету для фейерверка. После того, как ему самолично пришлось отмыть кухню, и три дня просидеть взаперти, питаясь только пирожками Машкиной бабушки, которые ему забрасывали через форточку, Дима Грибов стал осторожен в своих стремлениях. Впрочем, свое имя он вспоминал только тогда, когда подписывал свои тетради, что было крайней редкостью, ведь тетради неизменно ему подписывала та же Машка. Он был Грибом – для своих, Мухомором – для чужих. И точка.
Машка с рождения была его тенью и обузой. Соседская девочка, на год младше. Ее мать дружила с его теткой, ее отец был первой и последней любовью Анфисы. Она не раз рассказывала Грибу, что они-то и поженились из-за того, что Машка помешала их планам. В планах был университет и попытка вырваться из нищеты, в которой они оба выросли. Странно, но огородившаяся от всего мира Анфиса по-матерински полюбила девочку, как и прежде, дружила с ее матерью до самой смерти и была неизменно вежлива с ее отцом. Машка стала отрадой для своей бабушки и его тетки. Они и были ее семьей. И он, Дима Грибов.
Ее родители разбились на машине, их первой, такой долгожданной покупке, в день, когда Машке исполнилось пять лет. Гриб на всю жизнь запомнил тот день рождения: вкуснючий торт с волнительным названием «Графские развалины», утопающий в креме со сгущенкой, который больше никогда не пекли; вязанки воздушных шаров, которые Машка потом ненавидела; смех, который еще много лет не был слышан в этих стенах. Родители Машки должны были после застолья отвезти их в парк, на аттракционы.
Они ждали их целый вечер, сидя на лавке во дворе и вглядываясь в светлые летние сумерки. Бабушка разогнала их спать в одиннадцать, а утром…
Утром ее родителей нашли. Машина наполовину сгорела, и они тоже.
Вцепившись пальцами в друг друга. Анфиса постарела в тот день так, как не постарела за следующие двадцать лет, которые он ее знал. Баба Зина окаменела и, лишь только много лет спустя, он впервые увидел ее слезы.
Машка больше никогда не отмечала свой день рождения.
Гриб больше никогда не ворчал на Анфису за то, что она приказывала присмотреть за девочкой во дворе.
Она стала его тенью. Ямкой, в которую он ссыпал детские свои тайны, зная, что там они надежно зарыты песком, зная, что теперь они просто тайны – на двоих.
А кода лето стучалось в их двор, они на один день сбегали к катакомбам, и до самых сумерек сидели в овраге, в котором нашли машину.
Машка собирала цветы и плела яркие венки. Он лежал на траве и тихонько пел ей про «веселый ветер» и дальние странствия.
Они возвращались чумазые и голодные, но в тот день их никто не ругал.

========================================================

Он всегда знал, что Машка – фантазерка. Такая же, как и он. Но в чем-то неуловимом, но осязаемом они отличались. Оба любили море, но Машка могла часами смотреть на то, как пришвартовываются корабли, он – на то, как волны бьют о берег.
Оба любили вкусную еду. Маня – готовить ее из ничего, Гриб – давать этой еде название и есть.
Оба хорошо учились. Машка – схватывала все на лету, он – старательно изучал все, что было ему интересно и отмахивался от остального.
Они были словно половинками одного целого, но оба ненавидели, когда им напоминал это кто-то со стороны.
Они многие годы были просто братом и сестрой.

Так долго, что все то, что случилось потом, стало для них самих – неожиданностью.
Обухом топора по самому светлому, что было в их жизни.

========================================================

Музыка переливалась через край унылых стен, замедленными смерчами кружилась у столиков, равнодушно отскакивала от окон. Завораживала, оплетала невидимыми сетями, оголяла измотанные нервы. Что было в ней? Волшебство, порыв, загадка. Усталость долой, да здравствует… Легкое обещание - нежный трепет скрипки, томная пауза для форте и слепое наслаждение пьяно. И только голос певца парил над ней, безмятежно и сладко. Сразу же было понятно, что они – лишь две стороны одной медали. Музыка была сама по себе, а голос, неотступно следовавший за ней – сам по себе. Они соединились лишь на миг, чтобы ослепить и взбудоражить, а потом – навсегда оторваться друг от друга, кануть в вечность, раствориться в мечтах.
Музыка трепетала чувственностью и порывом. Голос пел о безнадежной любви и расставании. Они сливались на миг – верхней нотой и расставались, мигом молчания.
Верилось, что голос обретет свое счастье. А тогда музыка утратит свое одиночество…
Как глупы они были…====================================================================
Машка тогда часа три пролежала на пляже, у лимана, около заброшенной стойки. Лежала, скрутившись в клубок, запутавшись и забывшись. Там, в забытьи, все было правильно и понятно, логично и обоснованно. Там они были близки духом, там, безопасно и уютно, были близки их тела. В этом не было волшебства, таинства или невозможного. Все природно и незамысловато. Словно они созданы друг для друга.
Здесь, наяву, ей нужно было прийти домой, и взглянуть всем в глаза. Соврать или придумать логичную отмазку своему смятению. Интересно, что скажет он? Что теперь будет? Он так быстро отстранился от нее, так суетливо оправдывался, так фальшиво провожал ее, что хотелось спрятаться и умыться. Вместо этого, уже в подъезде, стерпев его легкий поцелуй на прощание, она развернулась и удрала вон. Подальше от всего.
Она готова была в тот момент проститься со своей мечтой о принце из круизного теплохода и белом платье, и хранить ему верность. Она была готова ждать его столько, столько нужно. Ждать его, а ни кого-то выдуманного. Он за ней так и не пришел.
На утро уехал в город. Химия ему оказалась дороже. Что ж.

В ночь после его отъезда, у бабушки при полном благополучии схватило сердце, и она умерла еще до приезда скорой помощи, у ревущей белугой Машки на руках. Тогда она оказалась совершенно одинока, потеряна и растерзана. Суетливые, шумные похороны, бесконечный день после них, который Маша провела одна. Впервые в жизни. В осиротевшей квартире, пахнущей ванилью и сдобой и теплом бабушкиных рук… На следующий день она сцепила зубы. Потом продала квартиру и переехала в другой район. Подальше от порта, поближе к морю. Денег, благо, хватило. Вырученных от продажи квартиры и туго набитых в ее детский носочек.
Через неделю, которая показалась ей вечностью, Маша очумевшая от боли и жары, шутя, поступила в медицинское и техникум одновременно. Медицинское оставила для души, в техникуме быстро перевелась на заочное. Новая жизнь захлестнула ее с головой. Она легко освоилась с совершенно незнакомыми ей людьми и затерялась в непривычной среде. Она настойчиво постигала анатомию и перевязки, между делом – дебет с кредитом, а заодно – искусство быть неотразимой. Через год она поняла, что даже если бы скорая приехала раньше, то бабушку врачи бы не спасли. Через два она получила первый диплом и первое брачное предложение. От одного из бывших матросов, который когда-то подмигивал ей и привозил шоколадки из дальних стран, а ныне стал совладельцем порта и ни на миг не оставлял Машу без своего внимания.
Только ей больше не хотелось быть кому-то женой.
Она наконец-то перестала быть тенью, а стала самой собой.
Дикаркой с развивающимися на ветру волосами и лукавым блеском в глазах.

Это была свобода.
Кто знает, о чем она тогда думала?

После первого года, проведенного в стенах университета, Гриб так и не вернулся домой. После похорон бабушки Анфису Маша больше ни разу не видела.

_________________
-У него очень воинственный вид.
-Наверное, хочет заказать еще одно пирожное...