Палата

ПРОЛОГ

...откуда явился он и куда лежит его путь.
Он бродит по миру, как бродят по небу созвездья.
Он скитается по пыльным дорогам,
И только тень его осмеливается идти следом.


Говорят, что он носит в себе силу.....но не этого мира.
...даже маги избегают его, ибо он неподвластен им.
Кто встанет на его пути по воле судеб или по недомыслию -
Проклянет день этой встречи...


...помыслы неведомы, избранных он умеет одарить.
Дороги служат ему, как псы...
Горные вершины и камни далекого моря, холмы...
...и ущелья, нивы.....его тайну от людей.


...лесов и предгорий, равнин и побережий, тропинки и тракты...
И говорят, что вечно он будет бродить и скитаться.
Остерегись встречи с ним - на людной ярмарке...
...или в берлоге отшельника - ибо он всюду...


...И порог твоего дома не услышит ли однажды поступь Скитальца?



ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ЭГЕРТ

1


Стены тесной таверны уже сотрясались от гула пьяных голосов. После чинных взаимных тостов, после соленых шуточек, после веселой потасовки пришло время танцев на столе. Танцевали с парой служанок - те, раскрасневшиеся, трезвые по долгу службы, но совершенно одуревшие от блеска эполетов, от всех этих пуговиц, ножен, нашивок и страстных взглядов, из кожи лезли вон, лишь бы угодить господам гуардам.
Грохались на пол бокалы и кувшины; причудливо изгибались серебряные вилки, придавленные лихим каблуком. Веером, как колода карт в руках шулера, летали по воздуху широкие юбки; от счастливого визга звенело в ушах. Хозяйка таверны, мудрая тощая старуха, отсиживалась на кухне и лишь изредка высовывала нос из своего убежища - знала, плутовка, что беспокоиться нечего, что господа гуарды богаты и щедры, что убытки возместятся с лихвой, а популярность заведения лишь возрастет стократ...
После танцев гуляки умаялись - шум голосов несколько поутих, служанки, отдуваясь и на ходу поправляя неполадки в одежде, наполнили вином уцелевшие кувшины и принесли из кухни новые бокалы. Теперь, немного опомнившись, обе стыдливо опускали ресницы, соображая, не слишком ли вольно вели себя до сих пор; одновременно в душе у каждой таилась горячая надежда на что-то неясное, несбыточное - и всякий раз, когда запыленный ботфорт будто ненароком касался маленькой ножки, эта надежда, вспыхнув, заливала краской юные лица и нежные шеи.
Девушек звали Ита и Фета, и немудрено, что подвыпившие гуляки то и дело путали их имена; впрочем, многие из гостей уже едва ворочали языком и не могли больше говорить комплименты. Страстные взгляды замутились, а вместе с ними понемногу угасла девичья надежда на несбыточное - когда в дверной косяк над головой Иты вдруг врезался тяжелый боевой кинжал.
Сразу стало тихо; даже хозяйка высунула из своей кухни обеспокоенный лиловый нос. Гуляки оглядывались в немом удивлении, будто ожидая увидеть на прокопченном потолке грозное привидение Лаш. Ита сначала раскрыла в недоумении рот - а осознав наконец, что случилось, уронила на пол пустой кувшин.
В воцарившейся тишине отодвинулся от стола тяжелый стул; давя ботфортами черепки разбитого кувшина, к девушке неспешно приблизился некто, чей пояс был украшен пустыми кинжальными ножнами. Зловещее оружие извлечено было из дверного косяка; из толстого кошелька явилась золотая монета:
- Держи, красавица... Хочешь еще?
Таверна взорвалась криками и хохотом. Господа гуарды - те, кто еще в состоянии был двигаться - радостно колотили друг друга по плечам и спинам, радуясь такой удачной придумке своего товарища:
- Это Солль! Браво, Эгерт! Вот свинья, право слово! А ну, еще!
Обладатель кинжала улыбнулся. Когда он улыбался, на правой щеке его у самых губ проступала одинокая ямочка; Ита беспомощно стиснула пальцы, не сводя с этой ямочки глаз:
- Но, господин Эгерт... Что вы, господин Эгерт...
- Что, страшно? - негромко спросил Эгерт Солль, лейтенант, и от взгляда его ясно-голубых глаз бедняжка Ита покрылась испариной.
- Но...
- Становись спиной к двери.
- Но... господин Эгерт... сильно выпимши...
- Ты что, не доверяешь мне?!
Ита часто замигала пушистыми ресницами; зрители лезли на столы, чтобы лучше было видно. Даже пьяные протрезвели ради такого зрелища; хозяйка, немного обеспокоенная, застыла в кухонных дверях с белой тряпкой наперевес.
Эгерт обернулся к гуардам:
- Ножи! Кинжалы! Что есть, ну!
Через минуту он был вооружен, как еж.
- Ты пьян, Эгерт, - проронил, будто невзначай, другой лейтенант по имени Дрон.
В толпе гуардов вскинулся смуглый молодой человек:
- Да сколько он выпил?! Это же клопу по колено, сколько он выпил, с чего это он пьян?
Солль расхохотался:
- Верно! Фета, вина!
Фета повиновалась - не сразу, механически, просто потому, что не повиноваться приказу гостя у нее никогда не хватало смелости.
- Но... - пробормотала Ита, глядя, как в горло Солля опрокидывается, журча, винный водопад.
- Ни... слова, - выдавил тот, вытирая губы. - Отойдите... все.
- Да он пьяный! - крикнули из последних зрительских рядов. - Он же угробит девчонку, дурачье!
Последовала возня, которая, впрочем, скоро стихла - кричавшего, по-видимому, переубедили.
- Бросок - монета, - пояснил Ите пошатнувшийся Эгерт. - Бросок - монета... Стоять!!
Девушка, попытавшаяся было отойти от дубовой двери, испуганно отшатнулась на прежнее место.
- Раз, два... - Солль вытащил из груды оружия первый попавшийся метательный нож, - нет, так неинтересно... Карвер!
Смуглый юноша оказался рядом, будто только и ждал этого окрика.
- Свечи... Дай ей свечи в руки и одну - на голову...
- Не-ет! - Ита расплакалась. Некоторое время тишину нарушали только ее горестные всхлипывания.
- Давай так, - Солля, похоже, осенила незаурядная мысль, - бросок - поцелуй...
Ита вскинула на него заплаканные глаза; секунды промедления было достаточно:
- Лучше я! - и Фета, оттеснив товарку, встала под дверью и приняла из рук хохочущего Карвера горящие свечные огарки...
...Десять раз срезал клинок трепещущее пламя, и еще дважды вонзался в дерево прямо над девичьей макушкой, и еще трижды проходил на палец от виска. Пятнадцать раз лейтенант Эгерт Солль целовал скромную служанку Фету.
Считали все, кроме Иты - она удалилась на кухню рыдать. Глаза Феты закатились под лоб; меткие руки лейтенанта нежно лежали у нее на талии. Хозяйка смотрела печально и понимающе. У Феты обнаружился жар; господин Солль, обеспокоенный, сам вызвался проводить ее в ее комнату; отсутствовал он, впрочем, не так уж долго, и, вернувшись, встречен был восхищенными, слегка завистливыми взглядами.
Ночь перевалила через наивысшую свою точку и вполне могла называться утром, когда компания покинула наконец гостеприимное заведение; Дрон сказал в спину пошатывающемуся Эгерту:
- Все матери в округе пугают дочек лейтенантом Соллем... Ты, пройдоха!
Кто-то хохотнул:
- Купец Вапа... Ну, тот богач, что купил пустой дом на набережной... Так вот, он привез из предместья... молодую жену, и - что ты думаешь? - ему уже донесли... Бойтесь, говорят, не чумы и разорения, бойтесь гуарда по имени Солль...
Все захохотали, и только Карвер нахмурился, услышав упоминание о купцовой жене. Бросил сквозь зубы:
- То-то я думаю... Кто-то вякнул по простоте душевной, а купец теперь глаз не смыкает... Сторожит...
Он раздраженно тряхнул головой - видимо, купцова жена не первый день занимала его мысли, а ревнивый муж ее успел досадить уже одним своим существованием.
Эгерт, пошатнувшись, остановился, и благостная рассеянность на его лице понемногу уступила место интересу:
- Врешь?
- Если б врал, - отозвался Карвер неохотно. Похоже, разговор был ему в тягость.
Вся компания понемногу встала; кто-то заинтригованно хмыкнул.
Эгерт вытащил из ножен шпагу, свою знаменитую, древней работы шпагу, и торжественно объявил, обращаясь к узкому лезвию:
- Даю обет... Что купец не убережется ни чумы, ни разорения, ни...
Последние его слова потонули в новом взрыве хохота. Карвер помрачнел и втянул голову в плечи.

***
Славный город Каваррен был столь же древен, сколь и воинственен. Ни в одном другом городе не жили бок о бок столько славных потомков древних династий; ни в одном другом городе не произрастало рядом такое количество генеалогических древ. Нигде более не ценились столь высоко отвага и умение владеть оружием - сравниться с этой доблестью могло разве что умение выращивать бойцовых вепрей.
Любой дом в Каваррене мог при необходимости выдержать натиск многосотенного войска - так крепки и толсты были стены, так неприступно темнели узкие окна, так много стальных шипов там и сям торчало из ворот и дверей. В подвале каждого дома бережно хранился целый арсенал разнообразнейшего оружия, а над крышей гордо развевалось украшенное бахромой знамя. На внешней стороне ворот обычно красовался герб, один вид которого обратил бы в бегство целую армию - так много там было когтей и зубов, горящих глаз и свирепо оскаленных пастей; сам же город был обнесен крепостной стеной, а ворота были снабжены столь угрожающими атрибутами, что, вздумай даже Харс-Покровитель Воинов атаковать Каваррен - лишился бы головы либо бежал без оглядки.
Но более всего Каваррен гордился своим элитным полком, полком гуардов. Стоило в хоть сколько-нибудь уважаемой семье родиться сыну, как отец тут же добивался зачисления розового крохи в славные воинские ряды. Ни одно празднество не обходилось без парада; улицы и без того спокойного городка неустанно патрулировались, кабачки процветали, а матери строго призывали дочерей к благоразумию, а время от времени случались и дуэли, о которых потом говорили долго и с удовольствием.
Впрочем, гуарды славились не только попойками и похождениями. В истории полка были победы в кровопролитных войнах, которые весьма часто вспыхивали в старые времена; нынешние гуарды, потомки славных бойцов прошлого, не раз являли воинское искусство в стычках со злобными, хорошо вооруженными бандами разбойников, время от времени наполнявших окрестные леса. Все уважаемые люди города провели молодость в седле и с оружием в руках.
Однако, самым страшным событием в истории города была отнюдь не какая-нибудь война или осада, а Черный Мор, явившийся в Каваррен много десятилетий назад и за три дня сокративший число горожан едва ли не вдвое. Против Мора бессильны оказались и стены, и укрепления, и острая сталь. Каварренские старики, пережившие в детстве Мор, любили рассказывать внукам страшные истории; от всех этих ужасов юноши могли повредиться в уме, не обладай молодость счастливой способностью - выпускать из левого уха наставления, только что влетевшие в правое.
Эгерт Солль был плоть от плоти родного Каваррена, был верным сыном и воплощением его доблестей. Умри он вдруг, в одночасье, в возрасте двадцати с половиной лет - он мог бы, пожалуй, стать духом Каваррена; впрочем, в красивую белокурую голову взбредало все что угодно, только не мысли о смерти.
Пожалуй, Эгерт вообще не верил в ее существование - это он-то, успевший убить на дуэли двоих! Оба случая имели широкую огласку, но, поскольку речь шла о чести и все дуэльные правила были строго соблюдены, о Солле говорили скорее с уважением, нежели хоть сколько-нибудь осуждая. Рассказы же о прочих поединках Солля, в которых противники его отделались ранами или увечьями, попросту служили хрестоматийными примерами для юношей и подростков.
Впрочем, с некоторых пор Эгерт дрался на дуэли все реже - не потому, что иссяк его боевой азарт, а потому, что все меньше было охотников напороться на его фамильный клинок. Солль был самозабвенным мастером фехтования; с тринадцати лет, когда взамен детской шпажонки отец торжественно вручил ему семейную реликвию с витой рукояткой, шпага стала единственной его игрушкой.
Неудивительно поэтому, что у Солля совсем не было врагов - что какой-то мере уравновешивалось избытком друзей. Друзья встречали его в каждой таверне, друзья сонмищем следовали за ним по пятам - и невольно становились свидетелями и участниками его буйных забав.
Обожающий всякого рода опасность, он находил особую прелесть в танцах на лезвии бритвы. Однажды на спор он влез по внешней стене на пожарную каланчу - самое высокое сооружение в городе - и трижды прозвонил в колокол, вызвав тем самым немалую тревогу. Лейтенант Дрон, заключивший с Соллем пари, вынужден был поцеловать в губы первую встречную даму - а дама оказалась старой девой, тетушкой бургомистра, то-то был скандал!
В другой раз пострадал гуард по имени Лаган - он проиграл пари, когда Солль на глазах у всех оседлал здоровенного бурого быка, свирепого, но совершенно оцепеневшего от такой наглости. Зажав в зубах конскую уздечку, Лаган тащил Солля на плечах от городских ворот до самого дома...
Но больше всех доставалось Карверу.
Они были неразлучны с детства - Карвер льнул к Соллю и был привязан к нему, как брат. Не особенно красивый, но и не урод, не особенно сильный, но и не самый слабый, Карвер всегда проигрывал сравнение с Эгертом - и в то же время принимал на себя отблеск его славы. С малых лет он честно зарабатывал право называться другом такой выдающейся личности, снося порой и унижения, и насмешки.
Он хотел быть таким, как Солль, он так страстно этого желал, что незаметно для себя перенимал у друга повадки и манеру говорить, походку, даже голос. Он научился плавать и ходить по канату - только небо знает, чего это стоило ему... Он научился громко смеяться над собственным падением в грязную лужу, он не плакал, когда камушек, метко брошенный мальчишкой-Соллем, оставлял кровоподтек на плече или колене. Великолепный друг ценил его самоотверженность и по-своему любил Карвера; это не мешало Соллю забывать о существовании приятеля, если тот не попадался ему на глаза хотя бы день. Однажды четырнадцатилетний Карвер решился на испытание - сказавшись больным, он целую неделю не появлялся среди товарищей, сидел дома, с трепетом ожидая, когда же Солль вспомнит о нем. Солль не вспомнил - его отвлекали многочисленные забавы, игрища, пикники; он не знал, конечно, что Карвер молча просидел у окна все семь дней своего добровольного затворничества и однажды, сам себя презирая, даже заплакал горькими злыми слезами. Страдая от одиночества, Карвер клялся навсегда порвать с Эгертом - а потом не выдержал и явился к нему, и был встречен с такой неподдельной радостью, что тут же позабыл обиду...
Мало что изменилось, когда оба повзрослели. Робкому Карверу не удавались любовные похождения - Эгерт наставлял друга, между делом уводя из-под его же носа симпатичных Карверу девушек. Тот вздыхал и прощал, считая собственное унижение самопожертвованием ради дружбы.
Эгерт имел обыкновение требовать от окружающих такой же отваги, какой обладал сам, и всячески насмехаться над приятелями, не оправдавшими его ожиданий. Тут Карверу приходилось особенно туго; однажды поздней осенью, когда речка Кава, огибающая город, взялась первым льдом, Эгерт предложил состязания - кто быстрее перебежит по льду с берега на берег. Все приятели его тут же сослались на спешные дела, хвори и недуги - а Карвер, оказавшийся по обыкновению под рукой, получил в лицо презрительную усмешку и такое едкое словечко, которое заставило его залиться краской от ушей до самых пяток... Чуть не плача, он согласился на условия Солля.
Конечно, Эгерт, который был выше и тяжелее, благополучно проскользнул по гладкому льду на противоположный берег, и удивленные рыбы в темной глубине разинули рты. Конечно, Карвер в решающий момент испугался, приостановился, собираясь вернуться - и с треском ухнул в черную, лучистую, как звезда, полынью, великодушно предоставив Эгерту возможность спасти себя и тем самым заработать новые лавры.
Интересно, что он искренне был благодарен Соллю, вытащившему его из ледяной воды.
...Матери взрослых дочерей вздрагивали при одном имени Эгерта Солля, отцы подрастающих сыновей ставили юношам в пример. Рогоносцы хмурились, встретив Эгерта на улице - и все же учтиво приветствовали его. Бургомистр прощал ему учиняемые в городе каверзы и дебоши, сквозь пальцы смотрел на поступающие на Солля жалобы - потому что еще жив был в памяти тот случай во время веприных боев.
Отец Солля, как и многие в Каваррене, разводил боевых вепрей - а это считалось тонким и уважаемым искусством. Черные вепри из дома Солля были исключительно свирепы и кровожадны, конкуренцию им составляли только бурые полосатые вепри из дома бургомистра. Не было боев, в финале которых не встречались бы эти вечные соперники; борьба велась с переменными успехом, пока однажды погожим летним днем бурый полосатый чемпион по кличке Рык не взбесился прямо на ристалище.
Походя пропоров брюхо противнику - черному красавцу Харсу - обезумевший кабан кинулся на публику. Собственный полосатый товарищ, случившийся по дороге и упавший с распоротым брюхом, задержал безумца ненадолго; бургомистр, по традиции занимавший с семейством первый ряд, успел только истошно завопить и, подхватив жену, вспрыгнуть ногами на обитое бархатом сиденье.
Никто не знает, чем закончилась бы сия кровавая драма; вполне возможно, что многие, кто пришел в этот день полюбоваться боями, и прежде всего бургомистр, разделили бы печальную участь красавца Харса, ибо Рык, с поросячьего возраста взращенный в свирепости, решил, по-видимому, что вот он, наконец-то, его день. Бедняга ошибся - это был день не его, а Солля, который оказался в центре событий раньше, чем публика в задних рядах поняла, что происходит.
Эгерт выкрикивал в адрес Рыка самые оскорбительные, по его мнению, для вепря слова; в левой руке его неустанно вращалась ослепительно яркая ткань (как потом оказалось, накидка одной из экстравагантных дам, прикрывавшей ею свои обнаженные плечи). Рык замешкался всего на секунду - этой секунды хватило бесстрашному Соллю, чтобы, подскочив вплотную, всадить под лопатку бурого безумца свой длинный, выигранный на пари кинжал.
Потрясенный бургомистр преподнес дому Соллей самый щедрый из возможных подарков: всех бурых полосатых вепрей, содержавшихся в его загонах, в одночасье зажарили и съели (правда, мясо их оказалось жестким и жилистым). Эгерт сидел во главе стола; отец его глотал слезы умиления - ведь теперь черные красавцы Соллей не знали в городе равных! Подступающая старость сулила Соллю-старшему покой и утешение, поскольку сын его был лучшим из сыновей.
Мать Эгерта не присутствовала тогда на пиршестве - она часто хворала и не любила шумных сборищ. Когда-то сильная и здоровая женщина, впервые она слегла после того, как Эгерт убил на дуэли своего первого противника; Соллю иногда приходило в голову, что мать его избегает, едва ли не боится. Впрочем, он всегда гнал от себя странные или неприятные мысли.

***
...Ясным солнечным днем - пожалуй, это был первый по-настоящему весенний день - купцу Вапе, гулявшему по набережной под руку с молодой женой, случилось приятное знакомство.
Новый знакомец, показавшийся Вапе чрезвычайно благородным молодым человеком, был, как ни странно, господин Карвер Отт; знаменательным было то, что юный гуард прогуливался в обществе сестры - незаурядных размеров девицы с высокой пышной грудью и скромно опущенными серо-голубыми глазами.
Девицу звали Бертиной; вчетвером - Карвер рука об руку с Вапой, Бертина подле красавицы Сении, молодой купцовой жены - они непринужденно прошлись взад-вперед по набережной.
Вапа был удивлен и одновременно растроган - впервые кто-то из "этих проклятых аристократов" проявил к нему столь теплое внимание. Сения мельком поглядывала на юное лицо Карвера - и опускала глаза, будто опасаясь наказания за один только запретный взгляд.
Миновали группу гуардов, картинно расположившуюся вокруг парапета; Сения, бросив опасливый взгляд, обнаружила вдруг, что молодые люди не беседуют, как обычно - отвернувшись, как по команде, в сторону реки, все они одинаково зажимали руками рты и время от времени странно сотрясались, словно всех в одночасье поразил один и тот же недуг.
- Что это с ними? - удивленно спросила она у Бертины.
Та только грустно покачала головой и пожала плечами.
С беспокойством переведя взгляд с гуардов на сестру и с сестры на Сению, Карвер вдруг понизил голос:
- Ах, поверьте, в городе, где так сильны традиции разврата... Бертина - невинная девушка... И очень трудно выбрать ей подруг, будучи уверенным, что тлетворные влияния... О, как было бы хорошо, если бы Бертина подружилась с госпожой Сенией!
В последних словах его проскользнул вздох.
Вчетвером повернули и пошли в обратную сторону; гуардов у парапета стало меньше, те, что остались, упорно смотрели на реку, а один сидел прямо на булыжной мостовой и всхлипывал.
- Пьяны, по обыкновению, - осуждающе заметил Карвер. Сидящий поднял на него мутные глаза - и согнулся пополам, не в силах сдержать хохота, раздирающего ему грудь.


***
На другой день Карвер с сестрой нанесли Вапе визит; Бертина призналась Сении, что совсем не умеет вышивать шелком.
На третий день Сения, которой нестерпимо скучно было коротать дни в одиночестве, попросила мужа разрешить ей почаще встречаться с Бертиной - это развлечет обоих, к тому же сестра Карвера попросила ее об уроках вышивания.
На четвертый день Бертина явилась, сопровождаемая, как стражей, верным братом, который был непривычно хмур и вскоре раскланялся. Купец уселся за счета; Сения повела гостью наверх, в свои комнаты.
Посвистывала канарейка в узорной клетке; извлечены были из корзинки иглы и тонкое полотно. Пальцы Бертины, слишком жесткие и грубые, отказывались подчиняться, но девушка старалась изо всех сил.
- Милая, - задумчиво произнесла вдруг Сения посреди урока, - а правда, что ты совсем-совсем невинна?
Бертина укололась иголкой и сунула палец в рот.
- Не смущайся, - улыбнулась Сения, - мне кажется, мы можем быть друг с другом вполне откровенны... Ты и правда... ну, понимаешь?
Бертина подняла на Сению ясные серые глаза, и та с удивлением увидела, что глаза эти невообразимо грустны:
- Ах, Сения... Ах, это такая печальная история...
- Я так и думала! - воскликнула жена Вапы. - Он соблазнил тебя и бросил, да?
Бертина помотала головой и снова тяжко вздохнула.
Некоторое время в комнате было тихо; потом с улицы донесся дружный смех двух десятков молодых глоток.
- Гуарды... - пробормотала Сения, подойдя к окну. - Смеются... Отчего они все время здесь смеются?
Бертина всхлипнула. Сения вернулась и присела рядом:
- Послушай... а ОН... твой возлюбленный... Был гуард?
- Если бы... - прошептала Бертина, - гуарды нежны и благородны... гуарды верны и мужественны... гуарды...
Сения скептически поджала губы:
- Вот уж не думаю, что гуарды верны... Кстати, твоего возлюбленного звали не Эгерт Солль?
Бертина подпрыгнула на подушках. Снова стало тихо.
- Милая, - шепотом начала Сения, - а ты... можешь мне сказать... Ты испытала... ну, понимаешь, говорят, что женщина тоже испытывает... наслаждение... Понимаешь?
И Сения покраснела - такая откровенность далась ей нелегко.
Бертина снова подняла глаза - на этот раз удивленные:
- Но, милая... Ты же замужем!
- Да в том-то и дело, - Сения резко встала, недовольная собой. - Процедила сквозь зубы:
- Замужем... В том-то и дело...
Ее гостья медленно отложила вышивание.
Их беседа длилась около часа; Бертина говорила и говорила, и голос ее не хрипел, а, напротив, обретал почти музыкальные нотки. Она закатывала глаза и нежно поглаживала спинку кресла; она ворковала, и Сения, замершая с расширенными глазами, только переводила дыхание да время от времени облизывала пересохшие губы.
- И все это ДЕЙСТВИТЕЛЬНО бывает? - спросила она наконец дрожащим, прерывающимся голосом.
Бертина медленно, торжественно кивнула.
- И я этого НИКОГДА не узнаю? - прошептала Сения, замирая от горя.
Бертина поднялась. Набрала в грудь воздуха, будто намереваясь кинуться в холодную воду. Рванула на груди платье... На пол один за другим упали два круглых, набитых ватой мешочка.
У Сении перехватило дыхание, и она не смогла закричать.
Платье сползло с Бертины, как кожа со змеи. Под платьем обнаружились мускулистые плечи, широкая грудь, покрытая курчавыми волосами, живот с выступающими буграми мышц...
Когда платье скользнуло ниже, Сения закрыла руками глаза.
- Если ты закричишь, - шепотом сказал тот, кто был Бертиной, - твой же собственный муж тебя...
Сения не дослушала - она попросту лишилась чувств.


***
Конечно, Эгерт не стал пользоваться беспомощностью слабой женщины. Конечно, ему скоро удалось привести Сению в чувство; вышло так, что доверительная беседа скоро возобновилась - теперь уже в новом качестве.
- Ты... обещаешь? - спрашивала Сения, дрожа всем телом.
- Слово гуарда.
- Ты... гуард?
- Спрашиваешь! Я Эгерт Солль!
- Но...
- Только с твоего согласия.
- Но...
- Одно слово - и я уйду...
- Но...
- Уходить?
- Нет!!
Купец Вапа на первом этаже сердито нахмурился - в счета вкралась ошибка. Два десятка гуардов под окнами его дома соскучились и собрались расходиться.
...Корзинка с рукодельем давно скатилась на пол, растеряв цветные клубки ниток. Канарейка в клетке примолкла, удивленная.
- О... Светлое небо... - Сения задыхалась, обвив руками шею Солля. Тот молчал - ему было не до бесед.
Бедная птичка забеспокоилась - ее клетка, расположенная над самой постелью, мерно и сильно раскачивалась. Старинные часы пробили величественную серию ударов, потом еще и еще.
- О... добрые духи... Светлое небо... - Сения не знала, кого еще помянуть и еле сдерживалась, чтобы не завопить во все горло.
...Купец Вапа удовлетворенно потер руки - ошибка исправлена, нерадивый писец вскоре лишится места... Как хорошо, однако, что Сения подружилась с сестрой этого господина Карвера! Целый день ее не слышно и не видно, не вертится перед глазами, не канючит и не просится погулять... Даже непривычно, - купец усмехнулся. Не подняться ли, не проведать ли мастериц?
Он уже привстал, намереваясь покинуть кресло - но поморщился от боли в пояснице и остался сидеть.
...Эгерт Солль, пошатываясь, выглянул из окна на набережную. Нагой и расслабленный, он стоял в оконном проеме и смотрел на товарищей с укоризной... Купец Вапа вздрогнул и поморщился: проклятые гуарды! Ну что за хохот, что за вой...
Спустя несколько минут спустились Сения с Бертиной; Вапе показалось, что жена несколько не в себе, будто урок вышивания уж очень ее утомил. Прощаясь, она с особенной нежностью заглянула Бертине в глаза:
- Ты... придешь еще, да?
- Непременно, - вздохнула девушка, - мне никак не дается... этот стежок... милая Сения...
Купец презрительно поморщился: до чего сентиментальны эти женщины...


***
- Язык отрежу, - сказал Солль друзьям в кабачке. - Кто будет болтать... ясно?
Ни у кого не оставалось сомнений, что так он и сделает, если тайна купчихи Сении получит в городе огласку. Все помнили о фамильном клинке - и молчали.
Карверу, сыгравшему во всей истории немаловажную роль, подмигивали и жали руку. Поздравления, похоже, доставляли ему мало радости - несмотря на падавший на него отблеск Соллевой славы, "брат" первым напился и молча ушел.

***
Весна разразилась проливными дождями; по крутым мощеным улочкам неслись мутные потоки, дети кухарок и лавочников отправляли в плаванье деревянные башмаки под парусом, а юные аристократы с тихой завистью глядели на них из высоких стрельчатых окон.
Однажды утром к гостинице "Благородный меч", которая располагалась едва не в самом центре Каваррена, подкатила простая дорожная карета; кучер, против обыкновения, не кинулся открывать дверцу, а равнодушно остался сидеть на козлах - похоже, пассажиры не были его господами, а всего лишь нанимателями. Дверца распахнулась сама, и невысокий, очень худой молодой человек откинул подножку, чтобы выйти.
Приезжие не были в Каваррене такой уж редкостью, и, возможно, прибытие кареты прошло бы незамеченным, если б напротив, в трактире "Верный щит", не коротал время Эгерт Солль с друзьями.
- Гляди-ка! - сказал Карвер, сидевший у самого окна.
Две или три головы повернулись в его сторону, прочие господа слишком увлечены были беседой и вином.
- Гляди-ка! - и Карвер подтолкнул в бок сидящего рядом Солля.
Эгерт взглянул - молодой человек к тому времени уже соскочил на мокрый булыжник и протягивал руку кому-то невидимому, все еще остававшемуся внутри. Юноша одет был во все темное - и глаз Солля сразу резанула какая-то несуразность в облике молодого незнакомца.
- У него нет шпаги, - сказал Карвер.
Тут только Эгерт увидел, что незнакомец безоружен, что на нем нет даже перевязи, а на тонком поясе - ни кинжала, ни хотя бы кухонного ножа. Солль пригляделся еще внимательнее - одежда незнакомца строгостью походила на форменную, но, если это и была форма, то ни в коем случае не военная.
- Это студент, - объяснил Карвер. - Наверняка студент.
Юноша тем временем, переговорив с кем-то внутри кареты, подошел расплатиться с кучером; тот по прежнему не проявлял ни доли почтения - похоже, студент не был к тому же и богат.
- А что, - протянул Эгерт сквозь зубы, - студенты, подобно женщинам, не носят оружия?
Карвер хохотнул.
Эгерт презрительно ухмыльнулся и готов был отвернуться от окна - но в этот момент, опираясь на руку студента, из экипажа выбралась девушка. В кабачке как-то сразу стало тихо.

Лицо ее казалось озабоченным, бледным от усталости и печальным от дождя - но даже это не могло его испортить. Это было совершенное, почти что выточенное из мрамора лицо - только там, где у мраморных статуй белеют слепые мертвые очи, у этой девушки матово поблескивали темные, спокойные, без тени кокетства глаза.
Как и одежда ее спутника, платье приезжей было простым дорожным платьем - не умеющим, впрочем, скрыть ни прекрасных форм, ни легкости и гибкости движений. Девушка соскочила на булыжник рядом с юношей - тот что-то сказал, и мягкие губы его усталой спутницы чуть улыбнулись, а глаза, казалось, стали еще глубже и ярче.
- Немыслимо, - прошептал Эгерт.
Кучер тронул карету - оба отскочили, спасаясь от брызнувшей во все стороны жидкой грязи. Потом молодой человек вскинул на плечо объемистую котомку - и вдвоем, держась за руки, приезжие вступили во владения "Благородного меча". Закрылась увитая вензелями дверь.
В трактире заговорили все разом; Эгерт молчал, не отвечая на вопросительные взгляды; потом уронил в сторону Карвера:
- Мне нужно знать, кто они.
Тот привычно поднялся, спеша услужить другу. Солль смотрел, как, перепрыгивая лужи, Карвер спешит через улицу к "Благородному мечу"; снова хлопнула дверь с вензелями, и прошло около четверти часа, прежде чем Эгертов приятель вернулся:
- Да, он студент... Пробудет, очевидно, около недели, - и Карвер замолчал, с удовольствием ожидая вопроса.
- А она? - бросил Эгерт.
- Она, - Карвер странно усмехнулся, - она не сестра ему и не тетка, как я надеялся... Она - невеста этого парня, и, похоже, свадьба не за горами!
Эгерт молчал - сообщение Карвера, хоть и не было неожиданностью, неприятно задело его, почти оскорбило.
- Противоестественный брак, - сказал кто-то из гуардов. - Мезальянс.
Все шумно согласились.
- А я слыхал, - вставил Карвер удивленно, - что студентов всех оскопляют, дабы не отвлекались на плотские наслаждения и полностью предали себя науке... Что, врут, выходит?
- Выходит, врут, - разочарованно пробормотал лейтенант Дрон, опрокидывая забытый было кубок.
- Без шпаги ходит - все равно, что скопец, - тихо проронил Солль. Все обернулись в его сторону.
По лицу Эгерта неудержимо расползалась хищная, презрительная ухмылка:
- Зачем скопцу женщина, господа, да еще ТАКАЯ?
Он встал - все уважительно расступились. Бросив хозяину несколько золотых монет - за всю компанию - лейтенант Эгерт Солль вышел под дождь.


***
В тот же вечер приезжий молодой человек со своей спутницей ужинали на первом этаже "Благородного меча"; трапеза их была достаточно скромной, пока сам хозяин, блистая улыбкой, не водрузил на стол перед ними плетеную корзину, ощетинившуюся бутылочными горлышками:
- Госпоже - от господина Солля!
С этими словами, подтвержденными многозначительной улыбкой, хозяин удалился.
Эгерт, удобно устроившийся в уголке обеденного зала, видел, как студент и красавица удивленно переглянулись; после долгих колебаний салфетка, прикрывавшая корзинку, была сдернута, и на лицах склонившейся над подарком парочки отразилось радостное изумление - еще бы, яства и вина отобраны были с отменным вкусом!
Впрочем, на смену радости вскоре пришло замешательство; о чем-то жарко переговорив со спутницей, студент вскочил и отправился к хозяину - выяснять, по-видимому, кто такой этот щедрый даритель господин Солль.
Эгерт допил свой кубок и, неспешно поднявшись, двинулся через зал к оставшейся в одиночестве девушке; он специально не смотрел на нее в этот миг, боясь разочарования - вдруг красавица вблизи окажется вовсе не так хороша?
Зал был наполовину пуст - ужинали немногочисленные постояльцы да коротала время смирная компания горожан. "Благородный меч" слыл спокойным, пристойным заведением, хозяин тщательно оберегал его от шумных попоек и потасовок. Оттягивая момент встречи с прекрасной дамой, Солль успел заприметить новое лицо - по-видимому, этот высокий немолодой путник прибыл совсем недавно и не успел еще попасться Эгерту на глаза.
Подойдя, наконец, к своей цели почти вплотную, Эгерт, внутренне изготовившись, взглянул на невесту студента.
Да, она была великолепна. Лицо ее не казалось больше таким усталым, и чуть порозовели гладкие, как алебастр, щеки; теперь, вблизи, он рассмотрел даже маленькие, незамеченные раньше детали - созвездие из крохотных родинок на высокой гордой шее и необычайно крутой, дерзкий изгиб ресниц.
Эгерт стоял и смотрел; девушка медленно подняла голову, и Солль впервые встретился взглядом с ее серьезными, чуть отрешенными глазами.
- Добрый день, - сказал Эгерт и уселся на место, где только что сидел студент. - Госпожа не воспротивится обществу скромного почитателя красоты?
Девушка не смутилась и не испугалась; она только казалась чуть озадаченной:
- Простите, вы...
- Мое имя Эгерт Солль, - он встал, раскланялся и снова уселся.
- А-а... - она, кажется, собралась улыбнуться. - Так это вас мы должны благодарить...
- Ни в коем случае! - Эгерт казался испуганным. - Это мы, смиренные граждане Каваррена, должны благодарить вас за ту честь, которую вы оказали нам... - чтобы закончить витиеватую фразу, ему пришлось добрать в грудь воздуха, - оказали нам, удостоив своим посещением... Только вот как долго мы сможем оказывать вам гостеприимство?
Девушка улыбнулась-таки, и Соллю тут же захотелось, чтобы улыбка никогда не сходила с ее лица.
- Вы очень любезны... Мы пробудем неделю, может быть, больше...
Хозяйственным движением Эгерт вытащил из корзинки и ловко откупорил первую попавшуюся бутылку:
- Разрешите выполнить долг гостеприимства и предложить вам... У вас родные в Каваррене, а может быть, друзья?
Она успела отрицательно покачать головой, но тут вернулся студент, и девушка улыбнулась уже ему - радостно, не так, как улыбалась до этого Соллю; Эгерт отметил это, и в душе его шевельнулось неприятное чувство, похожее едва ли не на ревность.
- Динар, вот господин Эгерт Солль, который так любезно предоставил нам все это чудо... Познакомьтесь, господин Солль, это мой жених - Динар.
Студент кивнул Эгерту, но руки не подал - его счастье, потому что Солль никогда в жизни не пожал бы эту костистую, не знающую оружия ладонь, на которой, казалось, до сих пор темнели пятна въевшихся в кожу чернил. Вблизи студент показался Эгерту еще более жалким и неуклюжим - и Солль мысленно воззвал к небу, допустившему вопиющую несправедливость и посадившему за один стол студента и его прекрасную спутницу...
Впрочем, за столом теперь сидели красавица и Эгерт - стульев было всего два, и студенту оставалось только топтаться рядом.
Не обращая на него ни малейшего внимания, Солль снова обратился к девушке:
- Простите, я ведь так и не знаю вашего имени...
Переводя удивленный взгляд с переминающегося студента на развалившегося на стуле Эгерта, девушка механически ответила:
- Меня зовут Тория...
Эгерт тут же повторил это имя, будто проверяя его на вкус; студент тем временем опомнился и подтащил к столу третий стул, пустовавший неподалеку.
- У вас нет здесь ни родных, ни друзей... - привстав, Солль наклонился над бокалом собеседницы, причем рукав его совершенно естественным образом коснулся рукава Тории, - вернее сказать, не было, потому что теперь весь город, я думаю, захочет подружиться с вами... Вы просто путешествуете, развлекаетесь?
Студент, чуть нахмурившись, взял у служанки третий бокал и плеснул себе вина. Эгерт чуть усмехнулся уголками губ - благородный напиток наполнял бокал студента едва ли на треть.
- Мы путешествуем, - немного скованно подтвердила девушка, - но не развлекаемся... Здесь, в Каваррене, много веков назад жил человек, интересующий нас... с научной точки зрения. Он был маг... Великий маг, и мы надеемся что он оставил о себе память... В старинных архивах, манускриптах, летописях...
С каждым словом она все более воодушевлялась, забывая о своем минутном замешательстве: какие-то заплесневелые бумаги были ей, по-видимому, дороже родных братьев - на слове "архив" голос ее дрогнул от благоговения. Эгерт поднял бокал - все равно, чем вызвано воодушевление женщины, лишь бы горели ее глаза и розовели щеки:
- Пью за путешественников, разыскивающих манускрипты!.. Только в Каваррене отродясь не бывало летописей, по-моему...
Студент выпятил губы. Сказал безо всякого выражения:
- В Каваррене обширная историческая библиотека... В Ратуше. Для вас это новость?
Солль не дал себе труда вступать с ним в разговор. Тория умела, по-видимому, ценить хорошие вина - глаза ее прикрылись от удовольствия после первого же глотка. Дав ей возможность насладиться, Эгерт вытащил из корзинки следующую бутылку:
- Обратите внимание... Гордость каварренских погребов, дитя южного виноградника, "Серенада муската"... Хотите попробовать?
Он снова наполнил ее бокал, вдыхая исходящий от нее запах - запах духов, настоянных на терпких травах; потом, касаясь рукавом ее теплого вздрагивающего рукава, положил на ее тарелку крохотный ломтик розовой грудинки. Студент мрачно вертел в длинных пальцах бутылочную пробку.
- Так что же это за счастливец, заинтересовавший вас даже спустя столько веков? - поинтересовался Солль с обворожительной улыбкой. - Хотел бы я быть на его месте...
Она охотно принялась рассказывать ему длинную и вовсе неинтересную историю о маге, основавшем какой-то орден, именуемый еще и воинством; Эгерт не сразу понял, что речь идет всего-навсего о Священном Привидении Лаш, которому действительно кто-то где-то поклоняется. Он слушал Торию - и слова девушки текли мимо его ушей, а голос завораживал, милый, необычный голос... Мягко открывались бархатные губы, давая проблеснуть белым зубам; Эгерт покрылся потом, воображая, что за поцелуй умеют подарить эти прекрасные губы.
Ему хотелось, чтобы девушка говорила вечно - но она запнулась, мельком взглянув на студента. Тот сидел нахохлившись, как больная птица, и смотрел на нее с укоризной.
- Прошу вас, продолжайте, - сказал Эгерт вкрадчиво. - Мне безумно интересно... Он, значит, в конце концов спятил, этот ваш маг?
Студент красноречиво глянул на Торию и завел глаза к потолку; Эгерт был не слепой, чтобы не прочитать в этом действе крайнее презрение к своим научным познаниям. Впрочем, оскорбляться поведением жалкого студента было ниже его достоинства.
Тория растерянно улыбнулась:
- Право же, я с удовольствием рассказала бы вам... Но мы так устали в дороге... Пожалуй, нам пора, - она легко поднялась, и бокал ее остался недопитым.
- Госпожа Тория, - Эгерт вскочил тоже, - может быть, быть, вы позволите мне выполнять долг гостеприимства и завтра? Вас ведь интересуют местные достопримечательности - а я считаюсь их знатоком, лучшим во всем городе...
Достопримечательностями Каваррена Эгерт считал в основном кабаки и загоны для бойцовых вепрей, но доверчивая Тория попалась на его нехитрую удочку:
- Правда?
Студент тяжело вздохнул. Не обращая на него внимания, Эгерт энергично закивал:
- Безусловно... Разрешите узнать ваши планы на завтра?
- Они еще не определены, - угрюмо отозвался юноша. Прищурившись на него, Солль с удивлением отметил, что студенты тоже умеют злиться.
- Госпожа Тория, - Эгерт обернулся к девушке так, будто студент никогда и не рождался на свет, - на завтрашний день я прошу вас запланировать осмотр достопримечательностей, обед в лучшем заведении Каваррена и вечернюю прогулку на лодке... Кава - на редкость живописная речушка, вы заметили?
Она как-то сникла, глаза ее потемнели и казались теперь двумя колодцами под грозовым небом. Тогда Эгерт улыбнулся так обаятельно, так искренне и беззащитно, как только мог:
- Я не все понял из вашего рассказа... Мне будет очень интересно задать несколько вопросов про этого... господина, подарившего миру орден Лаш... А в благодарность за рассказ ваш покорный слуга сделает все ради вашего удовольствия... Все, о чем вы попросите, ляжет к вашим ногам... До завтра!
Он раскланялся и вышел; немолодой постоялец проводил его усталым взглядом.


***
Комендант ратуши долго мялся и качал головой: книгохранилище пребывает в негодном состоянии, часть книг погублена пожаром, случившимся еще лет тридцать тому назад; чего доброго, на головы молодых людей обрушится балка или кирпич... Изыскатели, однако, были настойчивы и в конце концов получили доступ к желаемым сокровищам.
От сокровищ, впрочем, остались только жалкие крохи - то немногое, что пощадил пожар, стало поживой целым поколениям крыс; разгребая мусор и помет, исследователи то и дело разражались возгласами отчаяния. Эгерт, явившийся в книгохранилище с огромным букетом роз, застал молодую пару в тот самый момент, когда среди всеобщей разрухи обнаружился, наконец, более или менее сохранившийся уголок.
На Солля не обратили никакого внимания. Студент висел где-то под потолком, покачиваясь на ветхой стремянке; Тория смотрела на него, задрав голову, и в самой ее позе Эгерту почудилось едва ли не преклонение. В волосах у нее запутались клочья паутины, но глаза сияли, а мягкие губы полуоткрылись от восторга, в то время как студент говорил, не умолкая.
Он захлебывался словами, как фонтан захлебывается водой, он зачитывал откуда-то непонятные цитаты и тут же истолковывал их для Тории. Он упоминал длинные диковинные имена, витиевато рассуждал о рунических текстах и время от времени переходил на незнакомый Соллю язык; девушка принимала из его рук тяжелые пыльные тома, и нежные пальцы ее касались переплетов так благоговейно, что Солль испытал к книгам раздраженную ревность.
Постояв рядом с полчаса и так и не удостоившись хотя бы взгляда, он украсил своим букетом ближайшую полку и вышел. В душе его неприятно возилось уязвленное самолюбие.
Молодые постояльцы вернулись в гостиницу лишь к ужину - но за весь вечер Тория ни разу не вышла из номера и не ответила на вежливую записку Солля. Гуарды, устроившие штаб-квартиру в "Верном щите", засомневались - а не слишком ли высоко замахнулся Эгерт? Тот лишь презрительно фыркал в ответ на насмешливые вопросы.
На другой день комендант ратуши имел встречу со щедрым господином Соллем - и юные изыскатели, явившиеся к своим книгам, получили смущенный отказ: сегодня никак невозможно, ремонтируется лестница, ключи у сторожа... Студент и Тория, удивленные, вынуждены были вернуться в гостиницу; Эгерт просидел в обеденном зале весь день - но Тория не спустилась опять.
Дождь лил всю ночь, дождь поливал студента, отправившегося поутру в ратушу и снова вернувшегося ни с чем. Только после обеда тучи наконец рассеялись и на мокрый город взглянуло солнце; юная пара, пребывавшая в бездействии, собралась, наконец, прогуляться.
Будто боясь далеко отходить от гостиницы, студент с невестой несколько раз прошлись взад-вперед по быстро высыхающей улице, не подозревая, сколько внимательных глаз наблюдают за ними через оконные стекла "Верного щита". Кто-то заметил, что студент бережет невесту лучше, чем берег жену купец Вапа; кто-то резонно заметил, что купцова жена в подметки не годится приезжей красавице, кто-то засмеялся.
Потом на пути гуляющих обнаружился Карвер.
Наблюдатели, приклеившиеся к окнам "Верного щита", видели, как, невзначай задев студента плечом, он тут же раскланялся чуть не до земли; студент поклонился тоже - Карвер радостно завел какой-то разговор и, попросив смиренного прощения у Тории, отозвал молодого человека в сторону. Яростно жестикулируя, он увлекал юношу все дальше и дальше за угол - когда из двери таверны появился Солль.
На церемонное приветствие Эгерта Тория ответила вежливым, но прохладным кивком. Она не казалась смущенной или испуганной - глаза ее, по-прежнему чуть отрешенные, смотрели на Солля внимательно, бестрепетно, с терпеливым вопросом.
- А вы коварная, - сказал Эгерт с горьким упреком. - Вы ведь обещали... Я ждал продолжения рассказа, а вы даже ни разу не спустились!
Она вздохнула:
- Признайтесь... Вам ведь ни капельки не интересно.
- Мне?! - возмутился Солль.
Тория оглянулась в поисках жениха; поймав этот чуть напряженный взгляд, Эгерт нахмурился и быстро проговорил вполголоса:
- Зачем ваше затворничество? Неужели вы готовите себя к роли смиренной женушки, да еще при тиране-муженьке? Что страшного в беседе, в прогулке... В совместном обеде, в катании на лодке? Разве я чем-нибудь оскорбил вас? Разве вы принадлежите кому-то, кроме самой себя?
Она отвернулась, Эгерт залюбовался ее профилем.
- Вы... так настойчивы, - сказала она с укоризной.
- А что прикажете делать? - искренне удивился Солль. - В моем городе гостит прекраснейшая женщина мира...
- Спасибо... У вас своеобразные представления о гостеприимстве... Но мне придется вас оставить, - и Тория сделала шаг в направлении, куда словоохотливый Карвер увлек студента. Тогда Солль возмутился:
- Вы станете бегать за мужчиной? Вы?!
Тория, вспыхнув, сделала еще шаг; Эгерт преградил ей путь:
- Драгоценный камень, выбравший своей оправой подгнившее дерево... Да имейте же глаза! Вы рождены повелевать, а...
Из-за угла вырвался студент; он был красен и растрепан, будто дрался врукопашную, и, похоже, что-то подобное и происходило на самом деле между ним и Карвером, который, выскочив следом, крикнул на всю улицу:
- Сударь, вы еще не женились, а уже разыгрываете рогоносца! Если женщина захочет поговорить на улице с приятным ей человеком - это еще не повод для истерики!
Какие-то мастеровые, проходившие мимо, рассмеялись. Седой постоялец, который как раз выходил из дверей гостиницы, медленно обернулся; на крыльцо "Верного щита" выбрались лейтенант Дрон и вечно хмурый Лаган.
Студент из красного сделался лиловым, обернулся к Карверу, будто собираясь ударить его - но, передумав, поспешил к растерянной Тории. Крепко взял ее под руку:
- Пойдем...
Путь к отступлению, однако, уже перекрыт был Соллем. Заглянув Тории прямо в глаза, он мягко спросил:
- Вы безропотно позволите этому... существу увести вас в ту серую тусклую жизнь, которую оно вам готовит?
Карвер все кричал издали:
- А рога, сударь, вы еще успеете примерить! Не пройдет и недели после счастливой свадебки, как они украсят ваш ученый лоб!
Студента начало мелко трясти - этой дрожи не могла сдержать даже рука Тории, мертвой хваткой вцепившаяся ему в запястье:
- Господин Солль, позвольте пройти...
- В случаях, когда мужчина выхватывает шпагу, вы, сударь, будете бодаться! - продолжал Карвер. - Это даст вам некоторое преимущество...
Студент, как слепой, кинулся вперед - прямо на Солля; железная грудь Эгерта тут же отбросила его на прежнюю позицию.
- Как называется этот боевой прием, господин студент? - поинтересовался Карвер. - Скакалки-бодалки? Его разучивают в университете?
- Господин Солль, - тихо сказала Тория, глядя Эгерту прямо в глаза. - А мне показалось, что вы благородный человек.
За свою не столь длинную жизнь Эгерт успел в достаточной мере изучить женщин; он видел множество кокеток, чье "прочь" означало "приди, любимый", а "подлый негодяй!" - "мы обязательно обсудим это позже". Замужние женщины в присутствии супруга демонстрировали ему свою холодность, чтобы, оставшись потом наедине, кидаться на шею. Эгерт знал и умел читать оттенки - и в глазах Тории он прочитал не только полную безучастность к блеску собственной мужественности, но и бешеной силы неприятие, отторжение.
Лейтенанта Эгерта Солля задело за живое. На глазах почти целого полка, засевшего в "Верном щите", ему, не знавшего дотоле поражений, предпочли студента, почти скопца, не носящего оружия...
Нехотя отступая в сторону, он процедил сквозь зубы:
- Что ж... Поздравляю... Синий чулок в объятьях книжного червя - прекрасная пара!.. А может быть, ученый супруг - только ширма, за которой укроется пара-тройка любовников?
Из окон гостиницы, привлеченные шумом, выглядывали горничные и постояльцы.
Студент выпустил руку Тории; не замечая ее умоляющего взгляда, изо всех сил провел пыльным носком башмака глубокую черту перед ботфортами Солля - традиционный вызов на дуэль.
Солль снисходительно рассмеялся:
- Что?! Я не дерусь с бабами, у вас ведь, сударь, и оружия-то нет!
Нешироко размахнувшись, студент коротко и звонко ударил Солля по лицу.

***
Возбужденная толпа - гуарды, постояльцы гостиницы, горничные, слуги и случайные прохожие - заполнила задний двор "Благородного меча"; Карвер лез вон из собственной кожи, спеша очистить посредине пространство для поединка.
Какая-то добрая душа ссудила студенту шпагу - но в его руках даже вполне пристойный клинок выглядел нелепо, как рыцарские латы в бакалейной лавке. Его невеста, казалось, готова была потерять самообладание - впервые за время, что Эгерт знал ее. Щеки Тории, белые, как скатерть, покрылись неровными пятнами, и этот рваный узор скрадывал ее красоту; кусая губы, она кидалась ко всем поочередно:
- Прекратите, вы! Светлое небо, Динар... Да остановите же их, кто-нибудь!
Останавливать честно объявленную дуэль было противозаконно и глупо - любой житель Каваррена знал это с пеленок. На Торию поглядывали с сочувствием и любопытством; многие женщины втихомолку завидовали ей - еще бы, стать причиной поединка!
Какая-то горничная решила по доброте душевной утешить бедняжку; отшвырнув ее руки, Тория, отчаявшаяся и потерявшая власть над своим Динаром, сделала попытку уйти - но тут же вернулась, будто на привязи. Перед ней расступались, вежливо давая дорогу, безмолвно признавая ее право видеть все подробности поединка; Тория привалилась к рессоре какой-то кареты и так и осталась стоять, будто охваченная столбняком.
Противники уже изготовились, замерев друг перед другом - вернее, враг перед врагом. Солль насмешливо скалился - не вышло любви, так хоть дуэль! Правда, соперник-то вовсе никчемный - вон как пыхтит, пытаясь встать в позицию, видно, все же брал когда-то уроки фехтования...
Эгерт пробежал глазами по лицам, разыскивая Торию - видит ли? Поймет ли наконец, что струйку из рукомойника предпочла гремящему водопаду? Раскается ли?
Вместо Тории Солль встретился глазами с пожилым постояльцем - тем самым, седым, чья голова возвышалась над толпой, как корабельная сосна над фруктовым садом. Взгляд постояльца, пристальный, но будто ничего не выражающий, отчего-то не понравился Соллю; он тряхнул головой и замахнулся на студента шпагой, как строгий учитель розгой:
- А-та-та!
Студент невольно отшатнулся - в толпе засмеялись:
- Выпори его, Солль!
Эгерт оскалился шире:
- Всего лишь небольшой урок хороших манер...
Студент сузил глаза, согнул колени, как в фехтовальном зале, и отчаянно кинулся вперед, будто намереваясь изрубить Солля в капусту; через секунду он удивленно оглядывался в поисках противника, пока тот, возникший у него за спиной, не напомнил о себе деликатным уколом пониже спины:
- Не отвлекайтесь...
Студент обернулся, как ужаленный - Солль вежливо поклонился и отступил на шаг:
- Не все потеряно, юноша! Соберитесь с силами и попробуйте еще... Урок только начинается!
Студент снова стал в стойку - острие его шпаги смотрело не в глаза противнику, как подобает, а в небо; неуклюжий выпад, удар шпаги Эгерта - и клинок студента ткнулся острием в песок, а сам он едва удержал рукоятку. Зрители зааплодировали; Соллю, впрочем, уже почти надоела эта игра - он мог бы фехтовать сто часов без передышки, если бы безнадежно слабый соперник на навевал скуку.
Эгерт знал семнадцать защит и двадцать семь приемов нападения - весь интерес заключался в том, как эти приемы соединить, сложить в мозаику, нанизать на шпагу, потом рассыпать, перемешать и собрать заново. Многие из своих импровизаций Эгерт не мог бы потом повторить - они рождались вдохновенно, как стихи, и увенчивались обычно чьей-то раной, а то и смертью... Увы - имея перед собой студента, даже со шпагой, Эгерт вполне мог ограничиться ровно одним приемом - простым и вульгарным, как копченая сельдь.
Уворачиваясь из-под неловких атак, небрежно отбивая сильные, но неточные удары, Солль вертел головой в поисках Тории; увидев в толпе ее бледное, почти безучастное лицо, он и сам предпринял атаку - и студент не успел даже сообразить, что происходит. Солль эффектно задержал острие у самой его груди; публика восторженно завопила, только высокий седой постоялец хранил бесстрастие.
Так повторялось вновь и вновь - студент мог умереть уже раз десять, но господин Солль тянул удовольствие, играя с юношей, как кошка с мышонком. Тот метался, размахивая шпагой; камушки разлетались из-под пыльных башмаков, а враг был, как тень - неотлучен и недосягаем, и ни на секунду не умолкал нарочито менторский, ядовитый голос:
- Так? А-а, вот так... Что вы вертитесь, как уж на сковородке? Повторить... Еще повторить... Э-э, да вы ленивый, нерадивый ученик, вас надо наказывать... Р-раз!
После каждого "р-раз" следовал несильный укол - куртка студента, разорванная в нескольких местах, висела лохмотьями, пот заливал перекошенное лицо.
Когда противники вновь встали друг против друга, студент выглядел измученным и растерянным; Солль даже не запыхался. Глядя в несчастные, полные бессильной ненависти глаза противника, Эгерт ощущал свою полную власть - ленивую, неспешную власть, которой даже и пользоваться не стоит - только обладать.
- Страшно? - спросил он шепотом и тут же прочитал в глазах ответ - да, страшно, это страх перед ним, Эгертом, чья шпага, подобно змеиному жалу, направлена бедняге в грудь... Противник беззащитен перед Соллем, он уже не противник, а жертва, и ярость уступает место тоске, и впору просить о помиловании - только вот гордость не велит...
- Пощадить тебя? - Эгерт улыбнулся краем рта. Он ощущал страх студента всей кожей, и чувство это сладко щекотало нервы - тем более, что в глубине души Солль давно уже решил не наказывать парня слишком строго.
- Пощадить? А?
Тоска и страх толкнули студента на новую безнадежную атаку, и надо же было случиться, чтобы ботфорт Солля, угодив в оставленную дождем лужицу, потерял твердую связь с землей. Ноги великолепного Эгерта разъехались, как копытца новорожденного теленка, Солль едва удержал равновесие - и шпага студента, задев плечо гуарда, срезала эполет. Гордый воинский атрибут повис на одной нитке, подобно дохлому пауку, а толпа - проклятая толпа, она всегда на стороне победителя! - разразилась радостными воплями:
- А-а, Солль, получил!
- Держи-держи, отвалится!
- Браво, студент! Проучи! Всыпь!
Гуардов, замеченных в подлости и трусости, изобличенных в предательстве, изгоняли из полка, предавая перед этим позорной казни - публично срезая с плеча эполет. Сам того не ведая, студент нанес Эгерту тяжкое оскорбление; Солль видел, как переглядывались, усмехались, перешептывались его товарищи - ай-яй-яй...
Дальше все произошло мгновенно, на одном вдохе.
Не помня себя от ярости, Эгерт кинулся вперед; студент, нелепо вскинув шпагу, шагнул ему навстречу - и замер, не сводя с гуарда удивленных глаз. Острие фамильной шпаги Соллей показалось у него из спины - не блестящее, как обычно, а темно-красное, почти черное. Постояв секунду, студент сел - неуклюже, так, как и сражался. Стало тихо - слепец решил бы, что на заднем дворе трактира нету ни души. Студент тяжело опустился на истоптанный песок, и неимоверно длинный Соллев клинок выскользнул, как змея, у него из груди.
- Напоролся, - громко сказал лейтенант Дрон.
Эгерт стоял, опустив окровавленную шпагу, и тупо смотрел на распростертое перед ним тело; толпа зашевелилась, пропуская Торию.
Она шла осторожно, словно по проволоке; не замечая Солля, приблизилась к лежащему юноше - на цыпочках, будто боясь разбудить:
- Динар?
Молодой человек не отвечал.
- Динар?!
Толпа расходилась, пряча глаза. Из-под темной куртки лежащего расползалось бурое пятно; вполголоса причитал хозяин гостиницы:
- Вот они, поединки-то... Известно, кровь молодая, горячая... Мне-то что теперь... Что мне теперь, а?
Солль сплюнул, чтобы избавиться от металлического привкуса во рту. Светлое небо, до чего глупо все вышло!
- Динар?!! - Тория просительно заглядывала лежащему в лицо.
Дворик пустел; уходя, высокий седой постоялец бросил в сторону Солля внимательный, с непонятным выражением взгляд.

_________________
Иногда я сижу и думаю; а иногда я сижу просто так (с) Сэтчел Пейдж, американский бейсболист

***
Студента похоронили на деньги города - поспешно, однако вполне достойно. Город был обеспечен сплетнями на целую неделю; Тория обратилась с жалобой к бургомистру, и тот принял ее - но только для того, чтобы выразить соболезнование и развести руками: дуэль происходила по всем правилам, и, хоть безумно жаль погибшего юношу - но разве не сам он вызвал господина Солля на поединок? Увы, дорогая госпожа, сей прискорбный случай никак нельзя назвать убийством; господин Солль неподсуден - он дрался на поле чести и, в свою очередь, тоже мог быть убит... А если покойный господин студент не носил оружия и не владел им - так это несчастье господина студента, но никак не вина лейтенанта Солля...
Со дня поединка прошло четыре дня, три дня прошло после похорон. Серым ранним утром Тория покидала город.
Неделя пребывания в Каваррене положила на ее лицо черные траурные тени. Котомка студента оттягивала руку, когда она сама, без посторонней помощи, брела к ожидающему у входа экипажу; глаза, угасшие, окруженные темными кольцами, смотрели в землю - и потому она не сразу узнала человека, любезно откинувшего подножку кареты.
Чьи-то руки помогли ей забросить котомку на сиденье; механически поблагодарив, Тория подняла глаза и лицом к лицу встретилась с Эгертом Соллем.
Эгерт давно караулил невесту убитого им студента - сам до конца не зная, зачем. Возможно, ему хотелось извиниться и выразить сочувствие - но вероятнее, что навстречу Тории его толкала некая смутная надежда. Сам обожающий риск и опасность, он привык легко относиться к смерти, своей и чужой; что же может быть естественнее - разве победитель не вправе рассчитывать на долю наследства, оставленного побежденным?
И Тория встретилась с Эгертом глазами.
Он готов был к проявлениям гнева, отчаяния, ненависти; он заготовил подобающие случаю слова, он собирался даже снести пощечину от ее руки - но то, что он увидел в по-прежнему прекрасных, хоть и убитых горем глазах Тории, отбросило его прочь, как удар пудового кулака.
Девушка смотрела на Солля с омерзением, холодным, гадливым, лишенным злобы - и от этого особенно страшным. В ней не было ненависти - но казалось, что ее сейчас стошнит.
Эгерт сам не помнил, как ушел - или убежал - прочь, долой с глаз, чтобы никогда больше не видеть, не встречаться, не вспоминать...


***
А спустя еще день он сидел в "Верном щите" - мрачный, подавленный и злой. Карвер вертелся рядом, весело болтая попеременно о вепрях и о женщинах - традиционные кабаньи бои не за горами, будет ли отец выставлять Красавца, Мясника и молодого Боя? Кстати, о Солле спрашивала прекрасная Дилия, жена капитана, а пренебрегать ею просто опасно - отомстит... И с какой стати Солль, ставший в городе главным событием недели, отравляет унынием светлые дни такой неповторимой жизни?!
Солль чутьем улавливал в голосе приятеля некоторое приятное возбуждение; похоже, в глубине души Карвер радовался сознанию, что, победив на поле боя, великолепный Эгерт потерпел поражение на поле любви и сравнялся тем самым с прочими смертными. Возможно, рассуждая таким образом Солль возводил на Карвера напраслину - так или иначе, но болтовня друга утомляла Эгерта. Ногтем указательного пальца он вырезал борозды на потемневшей столешнице - да, он был во всем согласен с Карвером, только пусть, ради неба, заткнется на минутку и даст своему лейтенанту возможность спокойно допить кубок...
В эту минуту дверь открылась, запуская в душный трактир струю прохладного воздуха и солнечный луч; новоприбывший постоял на пороге и, будто убедившись в том, что попал по адресу, вошел.
Солль узнал его - это был странный седой человек, живший в "Благородном мече" вот уже дней десять. Пройдя мимо гуардов, он отодвинул стул от пустующего неподалеку стола и тяжело опустился на сиденье.
Не ведая, зачем, Эгерт наблюдал за ним краем глаза; в тусклом свете, наполнявшем трактир, ему впервые удалось рассмотреть лицо незнакомца.
Возраст седого постояльца невозможно было определить - не то сорок лет, не то девяносто; две очень глубокие вертикальные морщины прорезывали его щеки и терялись в уголках запекшихся губ. Тонкий, длинный, обтянутый желтой кожей нос то и дело поводил крыльями, будто собираясь взлететь; глаза, прозрачные, широко расставленные, казались совершенно безразличными к окружающему миру. Приглядевшись, Эгерт увидел, как мелко подергивается большое кожистое веко, лишенное ресниц.
Сам хозяин поднес незнакомцу кубок с вином и собрался удалиться, когда тот неожиданно остановил его:
- Минутку, милейший... Мне, видите ли, не с кем пить. Понимаю, что вы при деле - ну так просто составьте компанию... Я хочу выпить за славных гуардов - истребителей тех, кто беззащитен.
Хозяин дернулся - он прекрасно понял, в чей адрес направлен тост. Пробормотав под нос извинения, добряк поспешил сбежать - и вовремя, потому что Эгерт тоже расслышал предназначенные ему слова.
Неспешно поставив свой кубок на стол, он наконец глянул незнакомцу прямо в глаза - по-прежнему спокойные, даже безучастные, будто роковую фразу сказал кто-то другой.
- За кого же вы пьете, драгоценнейший господин? Кого это вы обозвали...
- Вас, - уронил незнакомец бестрепетно. - Вас, Солль, вы правильно побледнели...
- Я - побледнел?!
Эгерт встал. Он был во хмелю - но далеко не пьян.
- Что ж... - процедил он сквозь зубы. - Боюсь, что завтра кому-нибудь придет охота обозвать меня истребителем немощных старцев...
Лицо незнакомца странно изменилось - Эгерт понял, что тот улыбается:
- Человек сам выбирает, кем быть, кем слыть... Почему бы вам не заколоть шпагой, скажем, женщину? Или десятилетнего ребенка? Возможно, они будут сопротивляться удачнее, нежели это удалось вашей последней жертве...

Эгерт лишился дара речи; потерянный, обернулся к Карверу - тот, обычно острый на язык, теперь почему-то притих. Немногочисленные посетители трактира, хозяин в дверях кухни, маленький сопливый поваренок - все затаились, будто ощущая, что происходит нечто исключительное.
- Чего вы от меня хотите? - выдавил Солль, с ненавистью вглядываясь в большие прозрачные глаза. - Кто вы такой, чтобы напрашиваться ко мне на шпагу?
Незнакомец по-прежнему улыбался - одним длинным сухим ртом, глаза оставались холодными:
- У меня ведь тоже есть шпага... Я думал, вы предпочитаете тех, кто вовсе не носит оружия, а, Солль?
Эгерт через силу заставил себя разжать стиснутые на эфесе пальцы.
- Любите легкие жертвы? - проникновенно спросил вдруг незнакомец. - Жертвы, источающие страх... Сладкое чувство власти... А, Солль?
- Он сумасшедший, - тихо, как-то растерянно сказал за спиной Карвер. - Эгерт, пошли, а?
Солль перевел дыхание - слова незнакомца задели его глубоко, болезненно, гораздо сильнее, чем ему хотелось бы.
- Ваше счастье, - проговорил он с трудом, - что вы, очевидно, годитесь мне в деды... А я не дерусь со стариками, ясно?
- Ясно, - незнакомец снова поднял кубок и объявил, обращаясь к Эгерту, к Карверу, ко всем, кто, затаив дыхание, слушал их разговор:
- Я пью за лейтенанта Солля, воплощенного труса под маской отваги!
Выпить ему, впрочем, не удалось, потому что шпага Эгерта, мгновенно вылетевшая из ножен, вышибла кубок из его рук. Звякнув, серебряная чаша ударилась о каменный пол, немного прокатилась и замерла в темно-красной луже расплескавшегося вина.
- Прекрасно, - незнакомец удовлетворенно оттирал мокрые пальцы салфеткой, огромные ноздри его раздувались. - Хватит ли у вас смелости сделать следующий шаг?
Солль опустил шпагу; кончик ее проскрежетал по камням, проводя у ног незнакомца кривую черту.
- Хорошо, - седой постоялец "Благородного меча" был доволен, хотя взгляд его по-прежнему оставался вполне равнодушным. - Только я ведь не дерусь в трактирах... Место и время?
- У моста за городскими воротами, - через силу выдавил Эгерт. - Завтра на рассвете.
Незнакомец вытащил кошелек, извлек из него монету и положил на стол рядом с запятнанной вином салфеткой. Кивнул хозяину и направился к двери; Эгерт успел бросить ему в спину:
- Кто будет вашим свидетелем?
Постоялец "Благородного меча" остановился в дверях. Уронил через плечо:
- Мое дело не требует секундантов... Возьмите кого-нибудь для себя.
Пригнув голову под притолокой, незнакомец вышел. Захлопнулась тяжелая дверь.


***
У моста за городскими воротами назначалась добрая половина всех происходящих в Каваррене поединков. Выбор себя оправдывал - отойдя от дороги всего на несколько шагов, дуэлянты оказывались в глухом безлюдном месте, прикрытом к тому же от дороги стеной старых елей; впрочем, в ранний дуэльный час дорога и мост были до того пустынны, что казались давно брошенными.
Противники сошлись у моста почти одновременно - Эгерт чуть опередил неспешно бредущего седого незнакомца и, ожидая его, несколько минут смотрел на темную воду.
Мутная весенняя река несла на своей спине разбухшие щепки, обрывки водорослей, безжизненные лоскутки прошлогодних листьев; кое-где у камней вертелись водовороты, и Эгерту нравилось заглядывать в самую глубь их черных воронок - это напоминало ему о пьянящем чувстве опасности. Перила моста совсем подгнили - Солль навалился на них всем телом, будто испытывая судьбу.
Противник его наконец-то взошел на мост - Эгерту показалось, что он сильно запыхался. Теперь незнакомец казался по-настоящему старым - много старше Эгертового отца, и Солль заколебался было - а честной ли будет дуэль, но встретившись взглядом с холодными и прозрачными, как лед, глазами, тотчас же позабыл эту мысль.
- Где же ваш друг? - спросил незнакомец.
Эгерт строго-настрого запретил Карверу сопровождать себя: если противник пренебрегает правилами и отказывается от секунданта, то с какой стати он, Солль, должен поступать иначе?
- А вдруг я приберег для вас нечестный прием? - снова спросил седой, не спуская с Эгерта глаз.
Эгерт усмехнулся. Он мог бы сказать, как мало боится настырных стариков и их нечестных приемов, как низко ценит пустую болтовню и сколько видывал на своем веку побежденных противников - но промолчал, удовольствовавшись только красноречивой усмешкой.
Не произнеся больше ни слова, дуэлянты сошли с дороги; Солль шагал впереди, беспечно подставив противнику спину - тем самым он желал пристыдить незнакомца, продемонстрировав ему полное небрежение его возможным коварством. Миновали ельник и вышли на круглую, как арена, полянку, утрамбованную сапогами нескольких поколений каварренских поединщиков.
От реки тянуло сыростью; снимая мундир с накрепко пришитым эполетом, Эгерт с тоской подумал, что весна в этом году на редкость холодная и затяжная и что намеченный на послезавтра пикник придется, пожалуй, отложить до лучших дней. Роса пригибала к земле травы и крупными каплями скатывалась по стволам - казалось, что деревья кого-то оплакивают; отличной выделки ботфорты Эгерта тоже покрылись шариками капель.
Противники встали друг против друга; Солль с удивлением понял, что впервые за всю свою дуэльную практику имеет дело с соперником, о котором ровным счетом ничего не известно. Впрочем, это ни в коей мере не смутило Эгерта - все, что нужно, он рассчитывал узнать прямо сейчас.
Оба обнажили шпаги - Эгерт лениво, его противник спокойно и равнодушно, как все, что он делал. Незнакомец не спешил нападать - просто стоял и смотрел Эгерту в глаза, и острие его шпаги тоже смотрело Эгерту в глаза, пристально, серьезно - и уже по тому, как незнакомец стоял в позиции, Солль понял, что на этот раз ему пригодятся все семнадцать защит.
Желая испытать противника, он предпринял пробную атаку, которая и была неспешно отбита. Эгерт попробовал еще - так же неспешно незнакомец отразил довольно хитрый удар, завершающий короткую, только что придуманную Соллем комбинацию.
- Поздравляю, - пробормотал Эгерт, - для своих лет вы очень неплохо... - новая его комбинация была коварно задумана и виртуозно исполнена, однако седой незнакомец так же бесстрастно парировал всю серию.
Эгерт не без удовольствия осознал, что противник достоин внимания и победа будет нелегкой - но тем более почетной. В глубине души он горько пожалел, что вокруг нет зрителей и некому оценить его блестящие импровизации - но в этот момент в атаку пошел незнакомец.
Солль еле успел увернуться; все его семнадцать защит заметались, беспомощно сменяя друг друга. Удары ложились один на другой - неожиданные, коварные, безжалостно сильные, и бешено сопротивляющийся Эгерт не раз видел сталь у самого своего лица.
Потом так же внезапно все кончилось - незнакомец отступил на шаг, будто желая получше рассмотреть Эгерта с головы до ног.
Солль тяжело дышал; мокрые волосы прилипли к вискам, по спине стекали струйки пота, а рука, держащая шпагу, гудела, как медный колокол.
- Неплохо, - выдохнул он, глядя в прозрачные глаза, - что ж вы сразу не признались, что вы - учитель фехтования, вышедший на покой?
С этими словами он ринулся вперед, и, будь у этого поединка свидетели, они без колебаний подтвердили бы, что таких блистательных комбинаций рубака-Солль не выдавал еще никогда.
Он скакал, как кузнечик, нападая одновременно справа и слева, сверху и снизу, продумывая партию на двадцать ходов вперед, он был скор и безупречен технически, он находился в пике своей формы - и ни разу не добился успеха, хотя бы крошечного.
Все его удары попадали будто в каменную стену - наверное, нечто подобное ощущает теленок, впервые сразившийся с дубом. Ни одна из комбинаций не доведена была до конца - противник, будто зная мысли Солля наперед, выворачивал его затею наизнанку, переходил в контратаку - и Эгерт ощущал его клинок то у груди, то у живота, то у лица. Солль узнал, наконец, свою собственную игру со студентом - кошки-мышки; ясно было, что Эгерт вот уже добрый десяток раз мог быть убит - но зачем-то оставлен в живых.
- Интересно, - прохрипел он, отпрыгнув на два шага, - хотелось бы мне знать, кому вы продали душу... за ЭТО...
- Страшно? - спросил незнакомец. Это были его первые слова с начала поединка.
Эгерт смотрел на него - невиданной силой наделенного старика, равнодушного, с изрезанным морщинами лицом, с огромными холодными глазами без ресниц. Незнакомец даже не запыхался - дыхание его оставалось ровным, как и голос, как и взгляд:
- Страшно?
- Нет, - отозвался Эгерт презрительно, и светлое небо свидетелем, что это была чистейшая правда - даже перед лицом неминуемой, казалось, смерти Эгерт не испытывал перед ней трепета. Незнакомец понял это; губы его растянулись, как тогда, в трактире:
- Что ж...
Шпаги, зазвенев, скрестились; незнакомец сделал едва уловимое круговое движение клинком - и Эгерт болезненно вскрикнул, тут же решив, что ему вывернули кисть. Пальцы его разжались сами, и фамильная шпага, описав в сером небе дугу, бесславно шлепнулась на груду прошлогодних листьев и утонула в них.
Прижимая пострадавшую руку к груди, Солль отступил, не сводя с противника глаз. Ему до смерти обидно было, что этим вот приемом немощный старец мог обезоружить его на первой же минуте поединка, и что сам поединок, выходит, был всего лишь фарсом, игрой, поддавками...
Незнакомец смотрел на него и молчал.
- Так и будем стоять? - поинтересовался Солль, оскорбленный, но не испуганный. - Что дальше?
Незнакомец молчал, и Эгерт понял, что его собственные храбрость и презрение к смерти - тоже оружие, которым он сможет унизить своего победителя.
- Ну, убей, - он усмехнулся, - что ты еще можешь со мной сделать? Я не жалкий студент, чтобы дрожать перед лицом смерти; хочешь увериться в этом? Ударь!
В лице незнакомца что-то изменилось, он шагнул вперед - и Эгерт с удивлением понял, что тот действительно хочет ударить.
Убивать безоружного было в глазах Солля величайшей подлостью - он усмехнулся так презрительно, как только мог. Победитель его поднял клинок - не отводя взгляда, Солль бестрепетно смотрел на обнаженное лезвие у самого своего лица:
- Ну?
Незнакомец ударил.
Солль, так и не зажмуривший глаз, видел, как стальное лезвие будто размазалось в воздухе, подобно блестящему вееру; он ожидал удара и смерти - но вместо этого ощутил резкую боль в щеке.
Ничего еще не понимая, он поднял руку к лицу - по подбородку катились теплые капли. Манжеты рубашки тут же запятнались кровью; мимоходом Эгерт успел порадоваться, что снял мундир и сберег его от порчи.
Он поднял глаза на незнакомца - и увидел его спину. На ходу пряча шпагу в ножны, тот все так же неторопливо брел прочь.
- Эй, - крикнул Эгерт, дурачась, - вы все сказали, почтенный?
Но седой постоялец "Благородного меча" не оглянулся. Так и ушел, не обернувшись не разу.
Прижав к щеке платок, подобрав фамильную шпагу и накинув на плечи мундир, Эгерт от души порадовался, что явился на дуэль без Карвера. Поражение есть поражение - даже если седой незнакомец был на самом деле покровителем воинов Харсом... Впрочем, нет. Покровитель воинов ценит обычаи, он не стал бы заканчивать дуэль таким странным и глупым образом...
Добравшись до берега, Эгерт встал на четвереньки и поглядел в темное, то и дело подергивающееся рябью зеркало. На щеке у Эгерта Солля, отраженного в воде, темнела длинная глубокая царапина - от скулы до самого подбородка. При виде ее отражение скептически поджало губы; несколько красных теплых капель упали и растворились в холодной воде.

_________________
Иногда я сижу и думаю; а иногда я сижу просто так (с) Сэтчел Пейдж, американский бейсболист

2
Возвращаясь в город, Эгерт очень не хотел встречаться ни с кем из знакомцев; может быть, именно поэтому на первом же перекрестке ему случился Карвер - крайне возбужденный:
- Старик вернулся в гостиницу невредимый, как полная луна... Я уж подумал... А что это у тебя с лицом?
- Киска поцарапала, - процедил Эгерт сквозь зубы.
- А-а... - протянул Карвер сочувственно. - Я уж подумал, не сходить ли к мосту...
- И присыпать землей мое остывшее тело? - Эгерту расхотелось сдерживать раздражение; глубокая царапина на щеке перестала кровоточить, но горела так, будто к лицу приложили раскаленный прут.
- Ну... - протянул Карвер неопределенно и тут же добавил, понизив голос:
- А старик-то уехал, сразу же уехал... У него и конь уже стоял под седлом...
Эгерт плюнул:
- Мне-то что?! Одним сумасшедшим в городе меньше...
- Я тебе сразу сказал, - Карвер рассудительно покачал головой, - безумцев, знаешь ли, по глазам видать... У этого глаза совсем ненормальные, ты заметил?
Видно было, что Карвер очень не прочь порассуждать о безумцах вообще и о незнакомце в частности. Конечно, ему хотелось быть посвященным в подробности поединка, и следующей фразой обязательно было бы приглашение в трактир - но на этот раз Карвера ожидало горькое разочарование. Никоим образом не утолив его любопытства, Эгерт тут же сухо распрощался.


***
Герб Соллей на окованных железом воротах был призван вызывать гордость у друзей и страх у врагов - изображенное на нем воинственное животное не имело названия, зато снабжено было раздвоенным языком, стальными челюстями и двумя мечами в когтистых лапах.
С трудом переставляя ноги, Эгерт поднялся на высокий порог; У входа его встретил слуга, готовый принять из рук молодого господина плащ и шляпу - но в то несчастливое утро у Эгерта не было ни того, ни другого, поэтому молодой господин попросту кивнул в ответ на глубокий почтительный поклон.
Комнату Эгерта, как почти все помещения в доме Соллей, украшали гобелены с изображенными на них породами бойцовых вепрей. На маленькой книжной полке скучали несколько сентиментальных романов вперемешку с пособиями по охоте; ни те, ни другие Эгерт никогда не открывал. В простенке между двумя узкими окнами помещался портрет - мать Эгерта, молодая и прекрасная, с кудрявым и белокурым мальчуганом, прислонившимся к ее коленям. Художник, лет пятнадцать назад выполнявший заказ Солля-старшего, оказался прямо-таки медовым льстецом - мать была красива чрезмерной, не своей красотой, а мальчик попросту воплощал добродетель. Слишком голубые глаза, слишком трогательные пухлые щечки, ямочка на подбородке - сие дивное дитя вот-вот взлетит и растворится в эфире...
Эгерт приблизился к зеркалу, стоящему на столе около кровати. Глаза его не казались сейчас голубыми - они были серыми, как пасмурное небо; Солль через силу растянул губы - ямочки как не бывало, зато змеилась через щеку рана - длинная, жгучая, кровоточащая.
На зов явилась старуха-управительница, давняя поверенная во всех происходящих в доме делах. Поохала, пожевала губами, принесла баночку с мазью, заживляющей раны; боль поутихла. С помощью слуги Эгерт стянул ботфорты, бросил ему мундир и, обессиленный, повалился в кресло. Его знобило.
Подошло время обеда - Эгерт не спустился в столовую, передав матери, что пообедал в трактире. Он и правда хотел пойти в трактир, жалея уже, что не остался выпивать в компании Карвера; он даже встал, собираясь выйти - но помедлил и снова сел.
Временами у него начинала кружиться голова; тогда белокурый мальчик на портрете, дивный мальчик с чистыми, не тронутыми шпагой щечками качал головой и многозначительно улыбался.
Приближался вечер; наступил тот самый сумеречный час, когда день уже умирает, а ночь еще не родилась. За окном гасло небо; из углов выползли тени, и комната преобразилась. Разглядывая еще различимые кабаньи морды на гобеленах, Эгерт ощутил слабое, неясное беспокойство.
Он настороженно прислушивался к этому неудобному, неуютному, тягучему чувству; это было будто бы ожидание - ожидание чего-то, не имеющего формы и названия, смутного, но неизбежного. Скалились кабаны и улыбался белокурый мальчик у колен матери, грузно колыхался край полога над кроватью; Эгерту стало вдруг холодно в теплом кресле.
Он встал, пытаясь избавиться от нехорошего, неопределенного беспокойства; хотел позвать кого-нибудь - и одумался. Уселся снова, мучительно пытаясь определить, что же и откуда ему угрожает; вскочил, чтобы спуститься в гостиную - и тут, на его счастье, слуга принес зажженные свечи. На стол был водружен старинный многорукий канделябр, комната ярко осветилась, сумерки сменились теперь уже вечером - и Солль сразу же позабыл о странном чувстве, навестившем его на стыке дня и темноты.
Той ночью он спал без сновидений.


***
Миновала еще неделя; город благополучно позабыл трагическое событие, связанное с именем Солля, и только собственная мать Эгерта не стала от этого ни веселее, ни разговорчивее. На могиле студента подрастала трава, на берегу Кавы оборудовалась новая арена для кабаньих боев, а капитан гуардов, он же муж прекрасной Дилии, объявил на построении о приближающихся учениях, высокопарно именуемых маневрами.
Маневры назначались каждый год и призваны были напомнить господам гуардам, что они не просто сборище гуляк и дуэлянтов, а воинское формирование. Эгерт Солль любил учения, где так естественно хвастать доблестью, и всегда радовался их приближению.
На этот раз он не обрадовался.
Рана на щеке к тому времени затянулась и почти не болела; слуга приноровился брить Солля с особой осторожностью - растительность на щеках и подбородке считалась несовместимыми с аристократическим происхождением, поэтому Эгерту ни на секунду не приходила мысль прикрыть отметину бородой. Окружающие понемногу привыкали к его новому обличью, да и сам он думать забыл о ране - но с каждым новым днем странное беспокойство, поселившееся в его душе, все увереннее разрасталось, оборачиваясь смятением.
Днем он чувствовал себя сносно - но стоило сгуститься темноте, как безотчетная, из черных щелей выползающая тревога гнала его домой, и по приказу молодого хозяина слуга сносил в его комнату чуть не все свечи в доме. И хоть комната Эгерта сияла огнями, как бальный зал, ему все равно временами мерещилось, что вепри на гобеленах поводят налитыми кровью глазами.
Однажды вечером он нашел средство борьбы со странной болезнью - велел слуге раньше времени приготовить постель и лег. Уснуть удалось не сразу, но Эгерт упорно не открывал зажмуренных глаз; наконец, он соскользнул в дрему, а потом и в сон.
Светлое небо, лучше бы ему всю ночь простоять в карауле.
В глухой предутренний час ему приснился сон. Ему и раньше являлись сны, простые, обыденные, более или менее приятные - женщины, лошади, знакомые, тараканы... Проснувшись, он забывал свой сон раньше, нежели успевал осознать, что именно снилось; на этот раз он вскочил среди ночи, мокрый, в облепившей тело сорочке, трясущийся, как щенок под ливнем.
Вероятно, это забытые рассказы о нашествии Черного Мора явились из отдаленных уголков памяти, невесть где услышанные рассказы стариков, байки, над которыми он посмеивался еще подростком... Во сне он увидел, как на крыльцо его дома поднимается странное существо в просмоленном балахоне, и лицо обмотано черными от смолы тряпками. В руках у пришельца орудие, напоминающее вилы с очень длинными, загнутыми прутьями - будто огромная, сведенная судорогой птичья лапа. Дом пуст, пришелец поднимается в гостиную - там откинута крышка клавесина, свечи прогорели, и мать Эгерта сидит, положив руки на клавиши... Желтые, сухие, мертвые руки... Пришелец поднимает грабли - и мать валится на бок, как деревянная фигурка... Облитый смолой человек сгребает своим орудием мертвое тело - так садовник сгребает прошлогодние листья...
Эгерт больше ни секунды не мог оставаться в темноте - не вспоминать сон, забыть, забыть!.. Засветил свечу, потом, обжигаясь - другую; из темноты явился портрет - белокурый мальчик у ног женщины. Эгерт на секунду замер, вглядываясь в лицо своей молодой матери, будто прося защиты, как в детстве... Где-то пел сверчок, за окном стояла глухая ночь, Эгерт прижал подсвечник к груди и шагнул к портрету, ближе - и в это самое мгновенье лицо женщины на портрете исказилось страшной злобой, посинело, оскалилось...
С криком он проснулся второй раз - уже наяву. За окнами была все та же ночь, густая, душная, липкая.
Трясущимися руками он снова засветил свечи; шлепая босыми ногами, заметался по комнате из угла в угол, изо всех сил обхватив руками вздрагивающие плечи. Вдруг это снова сон? Вдруг до скончания века он обречен теперь жить в кошмарном сне, и просыпаться, чтобы один кошмар сменялся другим? Что будет завтра? Что приснится завтра?
Рассвет застал его в кресле - скорчившегося, осунувшегося, дрожащего.


***
Через несколько дней ему выпало дежурство в ночном патруле. Он обрадовался - со времени памятного сна самый вид постели был ему неприятен. Уж лучше провести ночь в седле, с оружием в руках, нежели снова бороться с предательским желанием оставить светильник гореть до утра!
Дежурили впятером - Эгерт, чье лейтенантство делало его начальником патруля, Карвер, Лаган и еще двое совсем молодых, лет по шестнадцать, гуардов.
Патруль был необходимой частью ночной жизни Каваррена - любой лавочник заявлял не без гордости, что спит спокойно, когда слышит под окнами перестук копыт и голоса караульных. До настоящего дела доходило редко - то ли в Каваррене было недостаточно ночных разбойников, то ли разбойничали они на тихую, то ли попросту опасались - господа гуарды не шутят...
Получив, как обычно, напутствие от капитана, господа гуарды выехали - Эгерт с Карвером впереди, за ними Лаган и юные Оль с Бонифором. Покружив по улочкам вокруг ратуши, двинулись к городским воротам; одно за другим гасли окна, отовсюду слышался скрежет задвигаемых засовов и лязг захлопывающихся ставен. Трактир у ворот не спал; кавалькада повертелась перед широкой дубовой дверью, раздумывая, не зайти ли на минутку проведать хозяйку, повелевающую славными Итой и Фетой. В конце концов долг взял верх над соблазном, и патруль уже собирался продолжать свой путь, когда из дверей трактира, пошатываясь, выбрался пьяный.
В темноте да во хмелю гуляка не имел ни рода, ни звания - не разобрать даже, аристократ ли, простолюдин... Весело гикнув, Карвер направил на него лошадь; разогнавшись чуть не во весь опор, поднял скакуна на дыбы перед самым лицом обомлевшего пьяницы, не задев беднягу, но обдав его горячим конским дыханием и перепугав при этом до полусмерти. Гуарды засмеялись; издав странный сдавленный звук, пьяница сел на мостовую, а Карвер, довольный, вернулся в ряды товарищей, все поглядывая на Солля - когда-то именно Эгерт выучил приятеля этой шутке.
Двинулись дальше; город лежал во тьме, и только факелы в руках патрульных да редкие звезды в просветах среди туч кое-как освещали черные фасады спящих домов. Ехали молча; под копытами лошадей звякала мостовая, и Эгерт, которому неприятно было глядеть на пляску теней вдоль улицы, взялся смотреть вниз, на истертые камни.
Проплывающая внизу мостовая вдруг показалась ему рекой во время ледохода - булыжники беспорядочно толпились, перли друг на друга, вздымая острые края, будто ожидая жертвы. Похолодев, Эгерт понял вдруг то, чего не осознавал раньше; он понял это и сам поразился своей былой слепоте. Камни мостовой были враждебны, смертельно опасны, и человек, упавший на них с высоты, хотя бы и со спины лошади, был почти обречен.
Кавалькада двигалась дальше, и вместе со всеми цокал копытами Эгертов жеребец - но всадник его уже не видел ничего вокруг. Сжимая мокрыми ладонями уздечку, Эгерт Солль, прирожденный наездник, умирал от боязни упасть.
В ушах его многократно повторялся сочный хруст сломанной шеи; камни мостовой сладострастно выпирали, будто предчувствуя момент, когда голова храброго лейтенанта треснет, подобно спелому арбузу, на их полированных боках. Пот градом катился по Эгертовой спине, хотя ночь была свежей, даже прохладной. За два квартала он успел тысячу раз умереть, и, наконец, конь его тоже почуял неладное, будто смятение всадника передалось и ему.
Кавалькада как раз поворачивала; обеспокоенный, жеребец дернулся - и этого неожиданного движения хватило прославленному наезднику Соллю, чтобы свалиться.
Эгерт сам не понял, как это произошло; он давно забыл, как падают с лошади, потому что последний раз это случилось с ним, когда он был десятилетним мальчиком. Он ощутил только мгновенный ужас, перед глазами его мелькнуло черное небо с редкими звездами, а потом последовал болезненный, но, к удивлению Солля, не смертельный удар.
Он лежал на боку, и перед глазами у него оказались копыта его же лошади; факел выпал из рук и шипел рядом в луже. Откуда-то издалека слышались удивленные вопросы; в мгновение ока Солль осознал случившееся и счел за благо притвориться, что потерял сознание.
Что может заставить лейтенанта гуардов, особенно если это Эгерт Солль, свалиться с лошади, идущей шагом, на глазах у четверки подчиненных? Только смерть, подумал лежащий Эгерт, и ему захотелось умереть.
- ...Солль! Эй, помоги, Лаган, он как мертвый, вот это да...
Он почувствовал, как чьи-то руки берут его за плечи и поворачивают лицом вверх, и не стал подавать признаков жизни.
- Флягу! Бонифор, флягу, быстро!
На лицо ему пролилась небольшая речка. Выждав еще немного, он застонал и открыл глаза.
В свете факелов над ним склонились Карвер, Лаган, Оль и Бонифор; лица у всех были удивленные, а у юных гуардов еще и испуганные.
- Живой, - заметил Оль с облегчением.
- Что ему сделается, - флегматично отозвался Лаган. - Солль, ты пьяный, что ли?
- Когда отправлялись, был трезвый, - резонно возразил Карвер. - Разве что на ходу успел...
- На воинском посту? - беззлобно поинтересовался Лаган.
- Да от него не пахнет! - возмутился Бонифор.
Эгерту очень неудобно было лежать вот так, навзничь, и служить объектом всеобщего интереса - к тому же камни мостовой, будто дождавшись своего часа, впивались в спину. Повозившись, он поднялся на локти - в тот же момент сразу несколько рук помогли ему встать.
- Что с тобой? - прямо спросил, наконец, Карвер.
Эгерт сам не знал, что с ним, но давать гуардам подробный отчет не входило в его планы.
- Не помню, - соврал он, стараясь, чтобы голос его звучал как можно более хрипло. - Помню, ехали... Потом темно, темно - и на земле лежу...
Гуарды переглянулись.
- Плохо дело, - сказал Лаган. - Ты к врачу когда-нибудь обращался?
Эгерт не ответил. С трудом, превозмогая дрожь, снова взобрался на лошадь; ночной обход продолжился - но до самого утра Эгерт ловил на себе вопросительные взгляды товарищей, будто ожидающих, что он свалится снова.


***
Через несколько дней полк выехал на маневры.
Проводы были обставлены со всевозможной пышностью; как полагается, маневрам предшествовал парад. Чуть не все население Каваррена собралось на набережной, причем главы уважаемых семейств явились с миниатюрными флагами династий, и флагштоками им служили обнаженные шпаги, вскинутые, как палочка капельмейстера. Бургомистр облачился в мантию, расшитую геральдическими зверями; мальчики, записанные в полк, но не достигшие еще возраста мужчин, построены были в колонну и несколько раз промаршировали взад-вперед; во главе колонны шагал пятнадцатилетний юноша, а замыкал ее трехлетний малыш в мундирчике и с деревянным кинжалом у пояса. Разница в длине шага будущих гуардов то и дело сказывалась, малыш совсем запыхался и несколько раз шлепнулся, путаясь в перевязи - но не заплакал, памятуя, видимо, какой чести удостоен.
Потом пред очи собравшихся явились, наконец, виновники торжества - возглавляемые капитаном, гуарды торжественно проехали по улице, и под каждым была лоснящаяся холеная лошадь, и в правой руке каждый держал приветственно вскинутую шпагу. Смелые девушки из толпы выскакивали к самым лошадиным мордам, набрасывая гуардам на клинки цветные кольца, украшенные фиалками; каждое такое кольцо означало нежные дружеские чувства. Больше всех колец досталось капитану - по званию - да еще Соллю, который, впрочем, в то утро был бледен и не совсем здоров. Над головами толпы кружились, падая, цветы и подброшенные шляпы; гуардов провожали будто на войну, хоть каждый знал, что через три дня полк, целый и невредимый, потихоньку вернется в город.
Горожане остались праздновать, а гуарды, миновав городские ворота, выехали на большую дорогу и направились туда, где еще за неделю до этого приготовлен был военный лагерь.
Весна наконец-то развернулась во всю свою мощь; Солль сидел в седле сгорбленный, никак не просветленный дивным солнечным пейзажем, раскинувшимся справа и слева от дороги. Ночь накануне он провел без сна - еще до полуночи его навестил очередной кошмар, и потому он дожидался рассвета, меняя догорающие в канделябрах свечи. Парад не взбодрил его, как ожидалось, а, наоборот, принес новое потрясение: Эгерт обнаружил, что самый вид обнаженной шпаги чрезвычайно ему неприятен. Светлое небо! Вид обнаженного клинка, всегда ласкавший сердце рубаки и поединщика, не навевал более сладких мыслей о славе, о победе; глядя на заостренное железо, Солль, потрясенный, думал теперь только о рассеченной коже, об обнаженной кости, о крови и боли, после которых наступает смерть...
Товарищи-гуарды косились на лейтенанта Солля; официальная версия была - тяжко влюблен. Обсуждались возможные объекты несчастливой страсти, причем наиболее проницательные предполагали даже, что сердце лейтенанта пленила холодная и прекрасная Тория, невеста погибшего студента. Только Карвер не принимал в этих спорах никакого участия, а только молча, издали, наблюдал.
Свернули с дороги, проскакали краем глубокого оврага - из-под копыт посыпались в пропасть комья земли. Капитан выкрикнул команду; Эгерт вздрогнул, увидев оструганное, без единого сучка бревно, переброшенное с одного края оврага на другой.
Однажды на спор Солль станцевал на самой середине бревна, над самой глубокой частью оврага. Всякий раз, когда нога Эгерта ступала на гладкую скользкую поверхность, душа его замирала, охваченная восторгом близкой опасности и сознанием собственной отваги. Не удовлетворяясь риском в одиночку, он заставлял рисковать других и, пользуясь властью лейтенанта и магическим действием слова "трус", устраивал на бревне поединки... Однажды кто-то сорвался-таки, упал на дно оврага и сломал ногу; Эгерт не помнил имени того бедняги - с тех пор он охромел и вынужден был покинуть полк...
Все это вспомнилось Эгерту в течение той секунды, когда по команде капитана гуарды спешивались возле бревна.
Построились; юных, неопытных гуардов капитан поставил отдельно, и лейтенант Дрон, признанный воспитатель молодежи, с важным видом принялся объяснять им суть испытания. Тем временем капитан, не желавший терять ни минуты, скомандовал начало.
Условия были просты - перебежать на ту сторону и ждать там остальных. Мальчики-оруженосцы, взятые на маневры специально для мелких услуг, должны были отвести лошадей в лагерь; мертвой рукой Эгерт передал свой повод подростку, глядящему на него с обожанием.
В строгом порядке, один за другим, гуарды преодолевали препятствие - кто-то с бравадой, кто-то с плохо скрываемой робостью, кто-то бегом, кто-то опасливым семенящим шагом. Солль замыкал колонну; глядя, как сапоги его товарищей бесстрашно попирают гладкое тело бревна, он изо всех сил пытался понять, откуда взялось это липкое чувство в груди и болезненная слабость в коленях?
Никогда раньше не испытывавший настоящего страха перед опасностью, Эгерт не сразу и понял, что попросту боится - боится так сильно, что слабеют ноги и болезненно сводит живот...
Цепочка гуардов по эту сторону оврага редела; юноши, впервые прошедшие испытание, радостно толпились на противоположной стороне, криками подбадривая всех, ступающих на бревно. Близилась очередь Эгерта; мальчики-оруженосцы, которым давно пора было выполнить приказ и увести коней, задержались ради редкой возможности видеть новый трюк лейтенанта Солля.
Карвер, последний в колонне перед Соллем, ступил на бревно. Сначала он шел небрежно, даже развязно, но где-то на середине сбился с шага и нервно, раскинув руки, закончил переход. Прежний Солль не упустил бы возможности презрительно свистнуть приятелю в спину - но тот Эгерт, которому предстояло сейчас ступить на бревно, только перевел дыхание.
Теперь все гуарды выстроились на противоположном берегу - и все, как один, вопросительно глядели на Солля.
Он заставил себя подойти; светлое небо, зачем же так дрожат колени?!
Его сапог неуверенно встал на отесанный край. Перейти на ту сторону невозможно; бревно гладкое, нога обязательно соскользнет, Эгерт в лучшем случая охромеет, как тот несчастный...
Все ждали; начало Эгертового трюка было совсем уж необычным.
В который раз облизнув сухие губы, он сделал шаг - и зашатался, ловя руками воздух. На том берегу засмеялись - решили, что он ловко притворяется неумехой.
Он сделал еще полшага - и ясно увидел дно оврага, и острые камни на дне, и свое изувеченное тело на камнях...
И тогда, подняв тоскливые глаза на предстоящий ему путь над пропастью, он решился.
Решился, поспешно отступил, несколько театральным движением схватился за грудь. Дернулся, будто в конвульсии; зашатался и, ловко спрыгнув с бревна, замертво повалился на землю.
Подергиваясь в куче прошлогодних листьев, Эгерт лихорадочно вспоминал признаки страшных болезней, о которых он когда-либо слышал - падучая, припадки... Хорошо бы, чтоб пена на губах - но во рту было сухо, как в брошенном колодце, и недостаток симптомов пришлось восполнять совсем уж немыслимыми телодвижениями.
Удивление и смех на той стороне сменились криками ужаса; первым подбежал тот подросток, которому Эгерт доверил жеребца. Светлое небо! От стыда и унижения у Солля заложило уши, но выбора не было, и он бился, подобно выброшенной на берег рыбине, хрипел и задыхался, пока капитан с Карвером и Дроном не обступили его со всех сторон. Минут десять его приводили в чувство - тщетно; стиснув зубы и закатив под лоб глаза, Солль старательно изображал покойника - только если настоящие покойники в таких случаях остывают и покрываются синевой, то Эгерт был горяч и красен - от ни с чем не сравнимого, жгучего стыда.
Встревоженный внезапной болезнью лейтенанта Солля, капитан немедленно отослал его в город. Он хотел было дать сопровождающего, но Эгерт сумел отказаться; капитан подумал про себя, что и в тяжелой болезни Солль проявляет редкостное даже для гуарда мужество.

_________________
Иногда я сижу и думаю; а иногда я сижу просто так (с) Сэтчел Пейдж, американский бейсболист

***
Отец Солля взволновался не меньше капитана; едва Эгерт успел стянуть сапоги и повалиться в кресло, как в дверь его комнаты постучали - вежливо, но твердо. На пороге обнаружились Солль-старший и невысокий щуплый человечек в сюртуке до пят - доктор.
У Эгерта не было другого выхода, как сквозь зубы пожаловаться на недомогание и дать себя осмотреть.
Врач весьма обстоятельно обстучал его молоточком, ощупал, прослушал, едва ли не обнюхал; потом долго и вопросительно заглядывал Эгерту в глаза, оттянув при этом его нижние веки. Все так же сквозь зубы Эгерт выдавливал ответы на очень подробные вопросы, некоторые из которых заставляли краснеть: нет, не болел. Нет. Нет. Прозрачная. Каждое утро. Раны? Может быть, несколько пустяковых царапин. След на щеке? Несчастный случай, и уже совсем не беспокоит.
Солль-старший нервничал; руки его так мучили одна другую, что грозили истереться в кровь. Пожелав заглянуть Эгерту в глотку, врачеватель едва не оторвал ему язык; потом вытер руки о белоснежную салфетку и, вздохнув, порекомендовал обычное средство поставленных в тупик докторов: кровопускание.
Через минуту в комнату был доставлен большой медный таз; лекарь раскрыл черный саквояжик, откуда явились на чистую скатерть сияющие, как весенний день, скальпели и ланцеты. Звякнули в ящичке маленькие круглые банки, старая управительница притащила свежую простыню.
Все эти приготовления вгоняли Эгерта в глухую черную тоску; временами ему казалось, что лучше было бы вернуться на маневры. Отец, обрадованный, что может хоть как-то помочь захворавшему сыну, заботливо помог ему снять рубашку.
Приготовления были закончены. Впрочем, когда Солль увидел деловитое лезвие в неумолимой лекарской руке, как-то само собой выяснилось, что кровопускание не состоится.
- Сын мой... - пробормотал отец растерянно. - Светлое небо, вы действительно очень больны...
Забившись в угол, с тяжелым подсвечником наперевес, Эгерт тяжело дышал:
- Не желаю... Оставьте меня в покое...
Старуха-управительница задумчиво пожевала губами; на пороге комнаты встала бледная пожилая женщина - Эгертова мать.
Оглядев присутствующих и еще раз оценивающе взглянув на Эгерта - а тот был голый до пояса, круглые мышцы рельефно выдавались, натягивая чистую кожу - доктор печально пожал плечами:
- Увы, господа...
Инструменты вернулись в саквояж; растерянный Солль-старший тщетно пытался вытянуть из врачевателя хоть что-нибудь в объяснение его "увы": означает ли это, что дела Эгерта совсем уж плохи?
Собравшись и снова взглянув на Эгерта, доктор покачал головой и произнес, обращаясь более к кабанам на гобеленах, нежели к семейству Соллей:
- Молодой человек... Хм... В значительной степени здоров. Да, господа... Но если молодого человека что-то беспокоит... Это не медицинская проблема, любезные господа. Не медицинская.


***
Светлое небо! Мужественный Харс, покровитель воинов, как ты допустил это?
Лейтенант Эгерт Солль был смертельно уязвлен, и раненое самолюбие его горестно стонало. Самым странным и неприятным оставалось то, что гордость Эгерта была задета не снаружи, а изнутри.
Битый час он простоял перед зеркалом, производя уже собственное врачебное дознание. Из зеркальной глубины на него смотрел все тот же давний знакомец Солль - серо-голубые глаза, светлые волосы и поджившая царапина не щеке. Будет шрам, решил Эгерт, проводя по отметине пальцем. Отныне у Эгерта Солля появится особая примета. Что ж, шрам на лице мужчины - скорее доблесть, нежели изъян...
Он подышал на зеркало и поставил косой крестик в запотевшем от дыхания кружке. Отчаиваться рано; если все, происходящее с Эгертом, болезнь, то он знает верный способ излечиться.
Сменив полотняную рубашку на шелковую и не слушая доводов расстроенного отца, Эгерт отправился прочь из дому.


***
Любому гуарду известно было, что жена капитана, красавица Дилия, благоволит лейтенанту Соллю. Оставалось загадкой, почему об этом до сих пор не знал сам капитан.
Визиты к Дилии доставляли Эгерту удвоенное удовольствие, потому что, тешась в жарких объятиях капитанши, он наслаждался также риском и сознанием собственной дерзости. Особенно ему нравилось целовать Дилию, заслышав шаги капитана на лестнице - ближе, ближе... Солль прекрасно понимал, что произойдет, ежели капитан, порядочный ревнивец, обнаружит в кружевной постели Дилии своего лейтенанта. Железные нервы красавицы не выдерживали, когда вечно исполненный подозрений муж стучался к ней в спальню; Эгерт смеялся и, смеясь, выскальзывал в окно, а то и в трубу камина, прихватив на ходу одежду. И ни разу, ни единого разу проклятая бестия Солль не уронил ни пуговицы, ни пряжки, не свалился с подоконника, не наделал шуму... Обмирая, Дилия слышала одновременно шорох под окном и грузные шаги мужа у самой кровати - и опять-таки ни разу бдительный капитан не учуял близ супружеской постели даже запаха чужого мужчины.
Визиты к Дилии всегда окрыляли Солля - именно у нее на груди он рассчитывал теперь исцелиться от странной напасти.
Вечерело; Эгерту по-прежнему неприятны были сумерки, но мысль о грядущем блаженстве помогла ему преодолеть себя. Горничная, как водится, была подкуплена; Дилия, чья красота прикрывалась лишь ажурным пеньюаром, встретила Солля широко открытыми глазами:
- Небо, а маневры?!
Впрочем, ее удивление тут же сменилось улыбкой, благосклонной и жадной одновременно: красавица была польщена. Каким, однако, надо быть рыцарем, чтобы тайком покинуть военный лагерь ради встречи с любимой!
Горничная принесла вино на подносе и вазочку с фруктами, украшенную павлиньим пером - знаком пылкой любви. Дилия, довольная, раскинулась на постели, как сытая кошка:
- О, Солль... Я уж готова была нехорошо о вас подумать, - она тонко улыбнулась. - Ваши дуэли взяли верх над вашей любовью... Я ревновала к дуэлям, Солль! - капитанша тряхнула головой с таким расчетом, чтобы темные кудри рассыпались как можно живописнее. - Если вы и впрямь убили кого-то - разве это повод, чтобы оставлять Дилию так надолго?!
Стараясь не глядеть в темный угол спальни, Эгерт пробормотал какой-то сладкий комплимент. Дилия мурлыкнула и продолжала, вплетая в голос бархатные нотки:
- А теперь... Ваш поступок, право же, дает мне право простить вас. Я знаю, что такое для гуарда маневры... Вы пожертвовали любимой своей игрушкой - и будете вознаграждены, - полуоткрыв губы, Дилия подалась вперед, и Эгерт ощутил густой розовый запах, - достойно вознаграждены...
Он перевел дыхание; нежные пальчики уже боролись с застежками мундира:
- Пусть муж мой спит в палатке и кормит комаров - да, Эгерт? У нас целая ночь... И завтра... и послезавтра... Да, Эгерт? Этот шрам, он украшает тебя... Пусть это будет лучшее наше время...

Она помогла ему раздеться - вернее, это он помог ей раздеть себя. Юркнув в постель, он ощутил, как горит ее гладкое, будто атласное тело. Проведя ладонями вниз по упругим бокам, Эгерт вздрогнул: руки наткнулись на теплое, разогретое горячей кровью красавицы железо.
Дилия звонко расхохоталась:
- Это пояс верности! Подарочек твоего капитана, Эгерт!
Он не успел опомниться, как, извернувшись, она выудила из-под подушки маленький стальной ключ.
На несколько приятных минут Солль позабыл свои неприятности и хохотал от души, слушая рассказ о рождении волшебного ключика "из мыльной пены". Перед походом капитан пожелал помыться в бане - Дилия с трогательной заботой вызвалась помочь ему и, в то время, когда ревнивец млел под струями теплой воды и ласками нежных ладошек, исхитрилась завладеть ключом, висящим на капитановой шее, и оттиснуть его на куске мыла. Капитан отправился на маневры чистым и довольным...
...Пояс верности, маленький железный уродец, со звоном упал на пол.
В доме стояла мертвая тишина - слуг, очевидно, отпустили на вечер, а горничная легла спать. Лаская жену своего капитана, Эгерт никак не мог избавиться от мысли, что от полевого лагеря гуардов до города всего два часа пути.
- Солль... - горячо шептала красавица, и сладострастная улыбка обнажала ее мелкие, влажно поблескивающие зубы. - Как давно, Солль... Обними же...
Солль послушно обнял - и жгучая волна страсти захлестнула его самого. Красавица застонала - поцелуй Эгерта, казалось, достиг самого ее нутра. Сладко и ритмично выгибаясь, оба готовы были вознестись на крыльях блаженства - и в этот момент чуткое ухо Солля уловило шорох за дверью.
Так страдает раскаленная сталь, когда ее бросают в ледяную воду. Эгерт застыл; кожа его в мгновение ока покрылась крупными каплями пота, а капитанша, несколько раз простонав в одиночестве, раскрыла удивленные глаза:
- Эгерт?
Он проглотил липкую, тягучую слюну. Шорох повторился.
- Это мыши, - Дилия облегченно вздохнула. - Что с тобой, любимый?
Эгерт сам не знал, что с ним. Перед глазами у него стоял капитан, скорчившийся под дверью и подглядывающий в замочную скважину.
- Я посмотрю, - выдохнул Солль, схватил подсвечник и поспешил к двери.
Маленькая серая мышка шарахнулась прочь, но будучи, очевидно, несколько отважнее лейтенанта Солля, не бросилась сразу в нору, а остановилась на пороге ее, посверкивая на Эгерта вопросительными черными глазками.
Эгерт готов был убить ее.
Дилия ждала его со снисходительной усмешкой:
- О, эти гуарды... Что за прихоти, Солль, что за шутки? Идите же ко мне, мой лейтенант...
И она опять обняла его, но, профессионально лаская разомлевшее женское тело, Эгерт оставался холодным и съежившимся.
Тогда, приблизив губы к самому его уху, Дилия ласково зашептала:
- Мы одни, одни во всем доме... Твой капитан сейчас далеко, Эгерт... Ты не услышишь его шагов на лестнице... Он там, в лагере, в палатке... Стережет свое стадо... Он доблестный капитан, он проверяет караулы каждый час... Обними меня, мой отважный Солль, у нас ночь впереди...
Убаюканный ее шепотом, он перестал наконец вслушиваться, и молодая страсть снова взяла верх. Тело его обрело прежнюю силу и упругость, отогрелось, ожило; Дилия урчала и покусывала его за плечо, Эгерт впивался в нее со всей неукротимой жадностью, и самая сладкая минута была близка, когда тихо стукнула входная дверь и внизу послышались крадущиеся шаги.
У Эгерта потемнело в глазах; вся взбудораженная страстью кровь отхлынула от его лица, и оно засветилось в полутьме молочной белизной. На нежную кожу красавицы снова закапал холодный пот; трясясь, будто в лихорадке, Эгерт отполз на край постели.
Внизу переговаривались приглушенные голоса. Звякнула посуда на кухне - удивительно, как обострился в тот момент Эгертов слух! Снова шаги... Сдавленная ругань, шипение, призывающее к тишине...
- Это слуги вернулись, - устало объяснила Дилия. - Право же, Эгерт... Нельзя так поступать с любящей женщиной...
Сидя на краю кровати, Солль обхватил голые плечи руками. Небо, за что такой позор?! Ему хотелось бежать без оглядки, но при одной мысли, что он уйдет вот так, оставив Дилию в недоумении - при одной этой мысли у него сводило челюсти.
- Что с вами, мой друг? - тихо спросила капитанша у него за спиной.
Он хотел изо всей силы укусить себя за руку - но, едва почувствовав боль, невольно разжал зубы.
- Эгерт, - в голосе Дилии скользнула горькая обида, - лейтенант Солль... Вы больше не любите меня?
Я болен, хотел сказать Эгерт, но вовремя одумался и промолчал. Небо, какая глупость...
- Я люблю, - сказал он хрипло.
Слуги внизу наконец-то угомонились, и дом снова погрузился в тишину.
- Выходит, я напрасно сняла пояс верности? - слова Дилии, ядовитые, как отравленный дротик, вонзились Эгерту в голую спину.
И снова он превозмог себя. Холодный и мокрый, влез под кружевное одеяло - с таким же успехом Дилия могла уложить рядом лягушку или тритона. Красавица обижено отстранилась - деревянными руками Эгерт привлек ее к себе.
Тело его оставалось на диво здоровым и жадным. Дважды пережив шок, оно все-таки снова захотело любви - так костер, нещадно облитый водой, восстанавливает себя из искорки.
Дилия ожила ему навстречу; через несколько минут комнату оглашало вожделенное рычание. Эгерт рвался к цели, не думая уже об удовольствии - скорее бы покончить с этим делом и восстановить хотя бы остатки былой славы. До желанного финала оставалось несколько секунд, и тишина воцарилась в доме, и спал город, и во всем подлунном мире разлеглось спокойствие, и ничто, казалось бы, не мешало лейтенанту Соллю завершить начатое - когда перед внутренним взором его возник капитан, врывающийся в комнату в сопровождении Дрона и гуардов. Картина была такой ясной и яркой, что Эгерт видел даже красные прожилки налитых кровью белков; ему показалось, что жесткая узловатая рука уже схватилась за край одеяла и сейчас последует рывок...
Он обмяк, словно выпотрошенная тушка. Все оказалось напрасно; дальнейшие усилия были бесплодны, а при частом повторении жалки и даже смешны. Эгерт Солль, первый в городе любовник, обречен был на неудачу.
Горько засмеялась Дилия.
Тогда Эгерт вскочил, сгреб в охапку одежду и кинулся к окну. По дороге он растерял половину своего гардероба, сбил на пол поднос с вином и фруктами и опрокинул столик. Взлетев на подоконник, он испугался высоты второго этажа - но было поздно, он уже не мог остановиться. С разгону вылетев за окно, великолепный Солль голышом шлепнулся на клумбу, изничтожив рододендроны и заслужив вечное проклятие садовника. На ходу одеваясь, путаясь в ворохе рукавов и штанин, плача от стыда и боли, Солль опрометью бросился домой - и счастье еще, что до рассвета оставалось несколько часов и никто не видел славного лейтенанта в столь жалком состоянии.

_________________
Иногда я сижу и думаю; а иногда я сижу просто так (с) Сэтчел Пейдж, американский бейсболист

***
Вернувшиеся в город гуарды первым же делом поспешили осведомиться о здоровье лейтенанта Солля. С кислой улыбкой бледный, осунувшийся Эгерт уверил прибывших к нему посланцев, что дело идет на поправку.
Сплетня о неудаче с Дилией стала достоянием злых языков на другой же день, ее пересказывали со смаком и удовольствием - но в глубине души не очень-то верили: видимо, мстит за что-то скверная капитанша.
Единственным утешением Солля оказалось одиночество. Дни напролет он проводил либо запершись в комнате, либо блуждая безлюдными улицами; во время таких блужданий ему впервые явилась простая и страшная мысль: а что, если происходящее с ним - не случайность и не временное недомогание, что, если наваждение это будет тянуться и дальше, месяцы, годы, всегда?!
Солля временно освободили от сборов и патрулирований; общества товарищей он старательно избегал, о визите к даме ему страшно было подумать, позабытая шпага стояла в углу, как наказанный ребенок. По всему дому слышны были вздохи Солля-старшего - он, как и сын, прекрасно понимал, что долго так тянуться на может: Эгерту придется либо исцелиться, либо оставить полк.
Временами под дверью сыновней комнаты тихо появлялась мать. Постояв несколько минут, она медленно удалялась к себе; однажды, встретив Эгерта в гостиной, она не промолчала, по обыкновению, а осторожно взяла его за манжет рубашки:
- Сын мой... Что с вами?
И, привстав для этого на цыпочки, мать положила ладонь ему на лоб, будто желая удостовериться, что жара нет.
Последний раз она спрашивала его о чем-либо лет пять назад. Он давно отвык разговаривать с матерью; он забыл прикосновение маленьких сухих пальцев к своему лбу.
- Эгерт... что случилось?
Растерявшись, он так и не выдавил ни слова.


***
С тех пор он стал избегать и матери тоже. Одинокие прогулки его становились все унылее и унылее; однажды, сам не зная как, Солль наткнулся в блужданиях на городское кладбище.
Последний раз он был здесь ребенком; по счастью, все родные и друзья его были живы, и Эгерт не знал, зачем людям проведывать обиталища мертвых. Теперь, миновав ограду, он затрепетал и остановился: кладбище показалось ему странным, пугающим, не принадлежащим к этому миру местом.
Калека-сторож выглянул из своего домика - и скрылся. Эгерт вздрогнул и хотел уйти - но вместо этого медленно двинулся по тропинке среди памятников.
Могилы побогаче украшены были мрамором, победнее - гранитом; встречались памятники, вытесанные из дерева. Почти все они по традиции изображали усталых птиц, присевших на надгробие.
Эгерт шел и шел; ему давно уже было не по себе, но он, как зачарованный, все читал и читал полустертые надписи. Пошел дождь; капли стекали по каменным клювам и бессильно опущенным крыльям, струйками сбегали между впившимися в плиты мертвыми когтями... Из серой пелены, в которую превратился день, навстречу Эгерту выступали поникшие на мраморных скалах орлы, нахохлившиеся маленькие ласточки, уронившие голову журавли... В широких оградах покоились целые семьи; на одном надгробии неподвижно сидели два прижавшиеся друг к другу голубя, а на другом обессиленно склонила голову маленькая, измученная пичуга, и залитая водой надпись на камне заставила Эгерта остановиться: "Снова полечу"...
Вода струилась у Солля по лицу. Он сделал над собой усилие, повернул, двинулся к выходу; от земли поднимался серый, волглый туман.
На самом краю кладбища он остановился.
В стороне от тропинки темнела свежая могила без памятника, покрытая гладкой гранитной плитой. На серой плите лужицами проступали буквы: "Динар Дарран".
И все. Ни слова, ни знака, ни вести. Но, может быть, это совсем другой человек, подумал Солль в тоске. Может быть, это другой Динар...
Едва переступая ногами, он подошел. Динар Дарран. Карета у дверей "Благородного меча" и девушка странной, совершенной красоты. Кривая черта под самыми носами Соллевых ботфорт, и бесформенные красные пятна на ее щеках: "Динар?!"
Солль вздрогнул - так ясно прозвучал у него в ушах голос Тории. Будто звон бьющегося стекла: Динар?! Динар?! Динар?!
На эту могилу никогда не опустится усталая каменная птица.
Сторож снова высунулся из домика, не спуская с Эгерта удивленного, настороженного взгляда.
Тогда Солль повернулся и что есть силы ринулся прочь.


***
Дни сменялись днями. Время от времени от капитана являлся посыльный с одним и тем же вопросом: как себя чувствует лейтенант Солль и в состоянии ли он приступить к службе? Посыльный отправлялся назад, унося один и тот же ответ: лейтенант чувствует себя лучше, но приступить к службе пока не может.
Несколько раз появлялся и Карвер. Каждый раз ему приходилось выслушивать извинения, передаваемые через слугу - молодой господин, увы, слишком слаб и не может встретиться со старым другом.
Гуарды Каваррена понемногу привыкали к попойкам без Солля; одно время всех волновала история его роковой любви, но потом эта тема сама собой заглохла. Служанка Фета в трактире у городских ворот тайком повздыхала, утирая глазки - но вскоре утешилась, потому что и без славного Эгерта кругом хватало блестящих господ с эполетами на плечах.
Наконец, посыльный от капитана задал свой вечный вопрос несколько иначе: а сможет ли лейтенант Солль вообще продолжать службу? Поколебавшись, Эгерт ответил утвердительно.
На другой же день его вызвали на сбор с показательными боями. Бои эти, проводившиеся обязательно затупленным оружием, всегда вызывали у Эгерта насмешку: как же можно получить представление об опасности, имея в руках тупое беззубое железо? Теперь одна мысль о том, что придется встать лицом к лицу с вооруженным противником, бросала Эгерта в дрожь.
Наутро после бессонной ночи он отправил в полк слугу с вестью, что болезнь лейтенанта Солля обострилась. Гонец благополучно вышел из дому - но миновать ворота ему не удалось, потому что суровый, исполненный негодования Эгертов отец безжалостно перехватил сыновнее послание.
- Сын мой, - на щеках Солля-старшего перекатывались желваки, когда, темный как туча, он встал на пороге Эгертовой комнаты. - Сын мой, пришло время объясниться, - он перевел дыхание. - Я всегда видел в своем сыне прежде всего мужчину; что значит эта ваша странная болезнь? Уж не намерены ли вы оставить полк, служба в котором - честь для всякого молодого человека благородной крови? Если это не так - а я надеюсь, что это все-таки не так - то чем объяснить ваше нежелание явиться на сбор?!
Эгерт смотрел на своего отца, не очень молодого и не очень здорового человека; он видел жилы, натянувшиеся на морщинистой шее, глубокие складки между властно сдвинутыми бровями и возмущенно сверкающие глаза. Отец продолжал:
- Светлое небо! Я наблюдаю за вами вот уже несколько недель... И если бы вы не были моим сыном, если бы я не знал вас раньше - клянусь Харсом, я решил бы, что болезни вашей имя - трусость!
Эгерт дернулся, как от пощечины. Все естество его вскричало от горя и обиды - но слово было произнесено, и в глубине души Эгерт знал, что сказанное отцом - правда.
- В роду Соллей никогда не было трусов, - сказал отец сдавленным шепотом. - Вам придется взять себя в руки, или...
Наверное, Солль-старший хотел сказать что-то уж совсем ужасное - так нервно задергались его губы и вздулась вена на виске. Возможно, он хотел посулить отцово проклятие либо изгнание из дому - но не решился произнести угрозу и вместо этого повторил значительно:
- В роду Соллей никогда не было трусов!
- Оставьте его, - послышалось из-за широкой спины Солля-старшего.
Эгертова мать, бледная женщина с вечно опущенными плечами, не так часто позволяла себе вмешиваться в разговоры мужчин:
- Оставьте его... Что бы ни происходило с нашим сыном, но впервые за последние годы...
И она осеклась. Возможно, она хотела сказать, что впервые за последние годы она не чувствует в сыне жесткой и хищной струны, которая пугала ее, делая чужим и неприятным ее собственного ребенка - но тоже не решилась произнести это вслух и только посмотрела на Эгерта - длинно и сочувственно.
Тогда Эгерт взял шпагу и ушел прочь из дома.


***
Показательные бои в тот день прошли без лейтенанта Солля, потому что, выйдя за ворота, он не отправился в полк, а побрел пустынными улицами по направлению к городским воротам.
У трактира он остановился; трудно сказать, что заставило его завернуть в широкую, до мелочей знакомую дверь.
В этот утренний час трактир был пуст, только между дальними столиками мелькала чья-то согбенная спина; Эгерт подошел ближе. Не разгибаясь, спина елозила чем-то по полу и мурлыкала песню без слов и мелодии; когда Эгерт отодвинул стул и сел, песня оборвалась. Спина выпрямилась - и служанка Фета, красная и запыхавшаяся, выронила от радости мохнатую тряпку:
- Господин Эгерт!
Через силу улыбнувшись, Солль велел подать себе вина.
На столах, на полу, на резных спинках стульев лежали квадратные солнечные пятна. Тонко жужжала муха, колотясь лбом о стекло квадратного же оконца; покусывая край стакана, Эгерт тупо смотрел в деревянные узоры на столешнице.
Слово было сказано, и теперь Эгерт повторял его про себя, всякий раз содрогаясь, как от боли. Трусость. Светлое небо, он трусил! Он струсил уже бессчетное число раз, и у страха его были свидетели, и главным из них оставался лейтенант Солль, прежний лейтенант Солль, герой и воплощенное бесстрашие...
Он оставил грызть стакан и принялся за ногти. Трусы отвратительны и жалки; Эгерт не раз наблюдал, как трусят другие, он видел признаки страха извне - бледность, неуверенность, трясущиеся колени... Теперь он знает, как выглядит собственная трусость. Страх - чудовище, снаружи никчемное и ничтожное, изнутри же - палач, неодолимой силы мучитель...
Эгерт тряхнул головой. Неужели Карвер, например, испытывает нечто подобное, когда пугается? Неужели все люди...
Фета в десятый раз явилась с тряпкой, чтобы надраить до блеска столик господина Эгерта; он, наконец, ответил на робкий заискивающий взгляд:
- Не вертись, пигалица... Присядь-ка со мной.
Она уселась с такой готовностью, что скрипнул дубовый стул:
- Что угодно господину Соллю?
Он вспомнил, как втыкались в косяк над ее головой метательные ножи и кинжалы, вспомнил - и покрылся холодным потом.
Она тут же отозвалась на его внезапную бледность, простонав сочувственно:
- Господин Эгерт так долго боле-ел...
- Фета, - сказал он, опуская глаза, - ты боишься чего-нибудь?
Она радостно заулыбалась, решив, по-видимому, что господин Эгерт заигрывает:
- Я боюсь однажды не угодить господину Соллю, и тогда хозяйка меня выгонит...
- Да, - вздохнул Эгерт терпеливо, - а еще чего ты боишься?
Фета захлопала глазами.
- Ну, темноты, например, - подсказал Эгерт. - Ты боишься темноты?
Фета помрачнела, будто вспомнив что-то; пробормотала нехотя:
- Да... Только... зачем это господину Эгерту?
- А высоты? - он, казалось, не заметил ее вопроса.
- И высоты боюсь, - призналась она тихо.
Некоторое время длилась тягостная пауза; Фета смотрела в стол. Когда Эгерт уверился, что не услышит от нее более ни слова, девушка вздрогнула и прошептала:
- И, знаете, особенно... Грома... Как бабахнет... Ита рассказывала, у них в селе одну девчонку громом убило насмерть... - она прерывисто вздохнула. Прижала ладони к щекам и добавила, мучительно покраснев:
- А особенно боюсь... забеременеть...
Эгерт отшатнулся; испугавшись своей откровенности, Фета затараторила, будто пытаясь потоком слов сгладить неловкость:
- Боюсь клопов, тараканов, бродяг, немых попрошаек, хозяйку, мышей... Но мышей - это не самое страшное, можно перебороть...
- Перебороть? - эхом откликнулся Эгерт. - А как ты... Что ты чувствуешь, когда страшно?
Она неуверенно улыбнулась:
- Страшно, и все... Внутри будто бы... Слабеет все, и еще...
Она вдруг залилась густой краской, и под слоем ее так и остался непроясненным еще один важный признак испуга.
- Фета, - спросил Эгерт тихо, - а тебе было страшно, когда я бросал в тебя ножи?
Она встрепенулась, будто вспомнив лучший день своей жизни:
- Нет, конечно! Я ведь знаю, что у господина Эгерта твердая рука...
Тут на кухне рявкнула хозяйка, и Фета с извинениями упорхнула прочь.
Квадратные солнечные пятна грузно переползали со стола на пол, с пола на стул; Эгерт сидел, сгорбившись, и водил пальцем по краю пустого стакана.
Фете не понять его. Никому на свете не понять его. Привычный мир, в котором он по праву был повелителем и господином, теплый надежный мир теперь вывернулся наизнанку, уставившись на Эгерта остриями шпаг, зубчатыми краями камней, лекарскими ланцетами... В этом новом мире обитают тени, ночные видения, из-за которых вот уже много ночей Эгерт спит при свете. В этом новом мире он ничтожен и жалок, беспомощен, как муха с оторванными крыльями - и что будет, когда об этом узнают другие?!
Грохнула, отворяясь, тяжелая дверь. В трактир ввалились господа гуарды - и в числе их Карвер.
Эгерт остался сидеть, где сидел, только невольно подобрался, как перед прыжком; гуарды мгновенно окружили его. От громогласных приветствий у Солля зазвенело в ушах, а от дружеских похлопываний болезненно заныло плечо.
- А мы вспоминали! - возвышался над всеми трубный голос Дрона. - Как говориться, "про осу болтают - глядь, оса летает"...
- А говорили, что Солль вот-вот помрет! - радостно сообщил какой-то гуард из молодых.
- Не дождешься! - захохотал Лаган. - Мы все перемрем раньше... А в трактире сидит - значит, здоров...
- В трактире сидит, а друзьями брезгует, - горько посетовал Карвер, заслужив тем самым несколько укоризненных взглядов.
Солль через силу поднял глаза на приятеля - и, встретившись с ним взглядом, удивился. Карвер смотрел на друга-повелителя со странным выражением - будто только что задал вопрос и терпеливо ждет ответа.
Вокруг гостей уже суетились Ита и Фета; кто-то провозгласил тост за обновившееся здоровье лейтенанта Солля. Выпили; Эгерт поперхнулся. Краем глаза он видел, что Карвер не сводит с него своего вопросительного взгляда.
- Ты что же, рак-отшельник, спрятался, притих? - весело поинтересовался Лаган. - Гуард без доброго общества чахнет и вянет, как роза в ночном горшке...
Юные Оль и Бонифор захохотали - преувеличенно громко.
- Клянусь шпорой, что он сочинял роман в письмах, - предположил Дрон. - Я как-то в патруле приметил: свет у него горел до утра...
- Да? - удивился Карвер, а прочие зацокали языками.
- Знать бы, какой-такой красавице Солль посвящает ночные бдения... - протянул кто-то, особенно романтичный.
Эгерт сидел посреди радостного гвалта, улыбаясь кисло и неубедительно. Пристальный взгляд Карвера был ему неприятен.
- Тебе привет от Дилии, - заметил Карвер небрежно. - Она посетила ристалище и, между прочим, справлялась, почему бои проходят без Солля...
- Кстати, что передать капитану? - спохватился Дрон.
Эгерт скрипнул зубами. Больше всего на свете ему хотелось исчезнуть прочь, но уйти сейчас означало бы бросить вызов всеобщему веселью и доброму к себе отношению.
- Вина! - крикнул он в сторону хозяйки.
...За прошедшие после этого два с половиной часа Эгерт Солль совершил важнейшее в своей жизни открытие: спиртное, если его выпить в достаточном количестве, убивает и душевные муки, и страх.
В сумерках толпа гуардов, изрядно поредевшая, вывалила на улицу и двинулась в сторону "Верного щита", причем Солль кричал и смеялся не менее прочих. Краем глаза он время от времени ловил настороженные взгляды Карвера - но разомлевшему Эгерту было все равно: он наслаждался таким долгожданным сознанием собственной силы, свободы и смелости.
Все живое, попадавшееся на пути блестящей хмельной компании, жалось к обочинам, никоим образом не желая перейти дорогу господам гуардам. На набережной фонарщик зажигал фонари - гуляки едва не вышибли из-под него стремянку. Эгерт хохотал взахлеб; фонари плясали у него в глазах, кружились вальсом, кланялись и приседали. Густой воздух поздней весны полон был запахов, Солль хватал его носом и ртом, с каждым глотком ощущая и аромат прогревшейся реки, и свежесть трав, мокрых камней, дегтя, чьих-то духов и еще теплого навоза... Обнимая одной рукой Карвера, а другой всех поочередно, он свято уверовал, что болезнь его прошла, и как всякий исцелившийся больной, он имеет право на особенно острую радость жизни...
Напротив входа в "Верный щит", неподалеку от места, где впервые вышли из кареты студент и его невеста Тория, на выбоине в мостовой помещалась лужа - глубокая, как раскаяние, и жирная, как праздничный бульон. Эту лужу не высушили ни солнце, ни ветер; слегка обмелев, она сохранила себя от ранней весны до самого преддверия лета, и можно было ожидать, что столь необыкновенная живучесть поможет ей дождаться осени.
Сейчас лужа ловила черной маслянистой поверхностью догорающее вечернее небо; на берегу ее, покачиваясь, стоял пьяный портняжка.
Что это именно портняжка, становилось ясно с первого же взгляда - тонкую шею удавкой захлестывал замусоленный сантиметр, а холщовый передник был вымазан мелом. Соломенные волосы двумя сосульками закладывались за уши; портняжка глядел в лужу и негромко икал.
Карвер захохотал; прочие дружно присоединились к нему, но смехом дело и кончилось. Подмастерье поднял мутные глаза и ничего не сказал, а гуарды, миновав его, направились к двери трактира.
Надо же было случиться, что именно в тот момент, когда Солль поравнялся с пьяницей, тот, потеряв равновесие, размашисто шагнул вперед. Тяжелый деревянный башмак угодил в самую середину лужи, подняв буйный фонтан вонючих брызг, большая часть которых досталась лейтенанту Эгерту.
Солля окатило чуть не с головы до ног; грязные брызги замарали мундир и рубашку, шею и лицо. Чувствуя, как по щекам скатываются крупные холодные капли, Эгерт застыл на месте, не сводя с пьяницы остекляневшего взгляда.
Гуарды окружили портняжку плотным кольцом; на Эгерта смотрели опасливо, на парня - с сочувствием и любопытством. Впрочем, подмастерье был еще более пьян, нежели лейтенант Солль, а значит, и более храбр; он не испугался господ гуардов, а может, попросту их не заметил. С чисто научным любопытством он разглядывал свой башмак, взволновавшуюся поверхность лужи и облитого грязью Солля.
- Рылом его туда, - беззлобно посоветовал Дрон. Юный Бонифор взвился, предчувствуя забаву:
- Можно, я?
- Это человек Солля, - бесстрастно заметил Карвер.
Лейтенант Солль свирепо оскалился, шагнул к портняжке - и враз протрезвел. Действительность обрушилась на него, придавив и весну, и свободу, и рожденную заново смелость; Эгерт ослабел от внезапной догадки, что сейчас испугается снова. И действительно - стоило подумать о страхе, как внутри живота его растеклась муторная слабость; надо было попросту протянуть руку и взять парня за шиворот - но рука взмокла и не желала подчиняться.
Великий Харс, помоги мне!
Весь дрожа от усилия, Солль потянулся-таки к загривку подмастерья. Схватил мокрой ладонью воротник куртки - и в ту же секунду парень, встряхнувшись, сбросил его руку.
Гуарды молчали. Солль чувствовал, как наперегонки струятся по спине ручейки холодного пота.
- Жалко, - выдавил он через силу, - дурак он, пьяный, случайно...
Гуарды переглянулись. Подмастерье между тем, желая не то опровергнуть слова Солля, не то попросту продолжить свои научные изыскания, неторопливо занес над лужей деревянный башмак...
Гуарды вовремя отскочили, один Солль, будто прикованный к месту, принял на себя очередную, еще более обильную порцию жирной грязи. Портняжка покачнулся, с трудом удержал равновесие, полюбовался результатом своего дела и, удовлетворенный, расплылся в улыбке.
- Убьет, - вполголоса заметил Дрон. - Проклятье...
Лицо Эгерта, уши его и шея пылали под слоем черной жижи. Бей! - надрывался разум, опыт, весь здравый смысл. Бей, проучи, пусть тебя оттащат потом от бесчувственного тела, ну что же ты, Эгерт, это невыносимо, это конец, это конец всему, бей же!
Гуарды молчали. Подмастерье пьяно улыбался.
Деревянной ладонью Эгерт взялся за эфес шпаги. Не то! - закричал здравый смысл. Куда ты тащишь шпагу на безоружного, на простолюдина?!
Шпага на безоружного, шпага на безоружного...
Подмастерье занес ногу в третий раз, глядя теперь уже Эгерту прямо в глаза. Видимо, он был настолько пьян, что из всего происходящего вокруг выделял только приятный для него процесс - путешествие брызг на лицо и одежду некоего господина.
Подмастерье занес ногу в третий раз, но в этот момент не выдержали нервы лейтенанта Дрона. С нечленораздельным рычанием он рванулся вперед, и кулак его врезался портняжке в подбородок. Без единого звука подмастерье, очень удивленный, опрокинулся назад - и так и остался лежать, посапывая.
Эгерт перевел дыхание. Он стоял, облитый грязью с головы до ног, и десять пар глаз потрясенно глядели, как эта грязь стекает по золотому галуну мундира.
Первым нарушил молчание Дрон:
- Ты бы его убил, Эгерт, - сказал он виновато. - Как тебя скрутило... Его, может быть, и стоило бы убить, но не здесь же, не сейчас... Надрался, дубина такая, что возьмешь - простолюдин... Эгерт, ты слышишь?
Солль стоял, глядя в лужу - как до этого подмастерье. Светлое небо, Дрон решил, что Эгерта парализовал приступ ярости!
Его тронули за мокрый рукав:
- Эгерт... Ну что тебя заклинило?! Не убивать же, Дрон прав... Если всех убивать, так и мастеровых не останется... Пойдем, Эгерт, а?
Оль и Бонифор уже переминались у дверей трактира, нетерпеливо оглядываясь на остальных; кто-то взял Солля под руку.
- Минутку, - уронил Карвер. На него удивленно оглянулись.
- Минутку, - повторил тот громче. - Дрон, и вы, господа... По-вашему, лейтенант Солль поступил правильно?
Кто-то фыркнул:
- Что за ерунда, что за речь перед строем, правильно-не правильно... Никак не поступил, и ладно, что дубина эта жива осталась...
- Не правильно, что озверел, - заметил Дрон примирительно. - Хватит, Карвер, пойдем...
Тут случилось странное. Проскользнув между гуардами, Карвер оказался вдруг прямо на том месте, где стоял до того поверженный портняжка. Несильно размахнувшись, Карвер ударил в лужу ботфортом.
Стало тихо, как в давно забытой могиле. По телу Солля прошла судорога; свежая грязь налипла на мундир, потеками заструилась по щеке со шрамом, сосульками склеила светлые волосы.
- А? - глупо спросил кто-то. - Аг...а?
- Эгерт, - сказал Карвер тихо. - Ты так и будешь стоять?
Голос его то приближался, то отдалялся - уши Солля будто заложило ватой.
- Он так и будет стоять, господа, - так же тихо пообещал Карвер и снова окатил Солля зловонной жижей.
В ту же минуту Карвера схватили с двух сторон Лаган и Дрон; тот не сопротивлялся и дал оттащить себя от лужи:
- Да не волнуйтесь так, господа... Посмотрите на Солля, он же не от ярости трясется... Он болен-таки, и болезнь его знаете как называется?
Эгерт с трудом разлепил губы, чтобы выдавить жалкое:
- Замолчи...
Карвер воодушевился:
- Вот-вот... Вы слепы, господа, прошу прощения, но вы слепы как компания кротов...
И, пользуясь тем, что Лаган и Дрон растерянно выпустили его руки, Карвер поспешил к луже и, почти опорожняя ее, снова окатил Солля.
Из окон и дверей "Верного меча" торчали, как грибы из лукошка, головы любопытных.
- Да он пьян! - панически выкрикнул Бонифор. - Гуард на гуарда...


- Солль больше не гуард! - рявкнул Карвер. - Его честь замарана, как его мундир...
Тогда Эгерт поднял глаза и встретился с Карвером взглядом.
Он был невиданно наблюдателен, этот друг-вассал. Долгие годы вторых ролей научили его смотреть и выжидать. Теперь, примерявшись, он угодил прямо в яблочко, он выиграл, он победил, и в уставленных на Солля жестких глазах Эгерт прочитал всю длинную историю их верной дружбы.
Ты всегда был храбрее меня, говорили глаза Карвера. Ты всегда был сильнее и удачливее, и разве я не расплачивался за это верностью и терпением? Вспомни, я сносил бестрепетно самые злые шутки; я сносил их по справедливости, я чуть ли не радовался твоим насмешкам! Жизнь переменчива; теперь я храбрее тебя, Эгерт, и справедливо будет, если ты...
- Да ты рехнулся, Карвер! - выкрикнуло сразу несколько голосов.
...Справедливо будет, если ты, Солль, займешь то положение, к которому обязывает тебя твоя трусость...
- Это дуэль, Солль! - хрипло произнес Дрон. - Ты должен вызвать...
Эгерт увидел, как друг его мигнул; где-то по дну сознания Карвера пронеслась шальная мысль: что, если все-таки просчитался? Если вызовет? Если дуэль?
- Это дуэль, Солль... - носилось в воздухе вокруг Эгертовой головы. - Вызывай... Сейчас или завтра, как хочешь... На рассвете, у моста... Дуэль... Дуэль... Поединок...
И тогда Эгерт ощутил тот самый симптом страха, о котором умолчала в разговоре Фета; от каждого слова "дуэль" ему становилось все труднее и труднее.
Карвер увидел и понял, и глаза его, устремленные на Солля, полыхнули сознанием полной и окончательной безопасности.
Дуэль... Дуэль... Поединок...
Где-то в глубине Эгертовой души метался прежний Солль, исходя бессильной яростью, приказывая немедленно выхватить шпагу и провести в грязи у ног Карвера черту... Но страх уже полностью подчинил себе бывшего лейтенанта, сломил его, парализовал и толкнул на самое постыдное для мужчины преступление: отказ от поединка.
Эгерт отступил на шаг; темное небо крутилось над его головой, как сумасшедшая карусель. Кто-то ахнул, кто-то предостерегающе закричал; и тогда лейтенант Эгерт Солль повернулся и побежал.

***
В тот же вечер, оставив в отчем доме облепленный грязью мундир и прихватив с собой только дорожный саквояж, гонимый невыносимым страхом и еще более тягостным стыдом, Эгерт покинул город.

3
За мутным окошком быстро вечерело. Дилижанс жалобно постанывал на ухабах; Эгерт сидел, забившись в угол, и безучастно смотрел на серую, однообразную, без устали бегущую назад обочину.
Со дня, а вернее, с ночи его бегства из Каваррена прошло недели три; чувство окончания света и окончания жизни, овладевшее тогда Эгертом и бросившее его прочь из дому, из города, из мундира и собственной шкуры - это ужасное, мучительное чувство теперь притупилось, и Солль просто сидел в пыльном углу дилижанса, подмостив руку под подбородок, глядя в окно и стараясь ни о чем не думать.
Саквояж его не поместился на багажной полке, и теперь путался в ногах, мешая спрятать их под сиденье; все багажное отделение заполнено было узлами и корзинами, принадлежавшими странствующему торговцу. Сам торговец, желчный и жилистый старик, сидел теперь напротив; Эгерт прекрасно понимал, что имеет полное право потеснить его вещи ради собственного саквояжа - но не решился сказать и слова в свою защиту.
Место рядом со стариком занимала хорошенькая, юная, несколько робкая особа - по-видимому, девица преждевременно вылетела из отчего гнезда, чтобы отправиться на поиски работы, мужа и приключений. Заинтересовавшись было Эгертом и не получив с его стороны ни малейшего ответа, бедняжка теперь обиженно водила пальчиком по стеклу.
Бок о бок с Соллем сидел унылый, неопределенных лет субъект с висящим, как капля, сизым носом и короткими, сплошь в чернилах пальцами. Эгерт про себя определил его, как бродячего писца.
Плавно покачивалась туша дилижанса; купец прикорнул, навалившись лицом на раму, девица безуспешно ловила назойливую муху, писец, не отрываясь, глядел в пространство, а Эгерт, у которого от неудобной позы ныла спина и затекали ноги, думал о прошлом и будущем.
Прожив двадцать лет в Каваррене и никогда не удаляясь от него на сколько-нибудь значительное расстояние, он получил теперь возможность увидеть мир - и эта возможность более пугала, нежели радовала. Мир оказался неуютным, бесформенным средоточением городишек, селений, постоялых дворов, дорог, по которым бродили люди - угрюмые, иногда опасные, чаще равнодушные, но неизменно неприятные Эгерту незнакомые люди. Солль чувствовал себя неухоженным, измученным, затравленным; сейчас, прикрыв глаза в мерно покачивающемся дилижансе, он в который раз отчаянно пожелал, чтобы все происходящее с ним оказалось дурацким сном. На какое-то мгновение он искренне поверил, что сейчас проснется в своей постели и, разлепив глаза, увидит кабанов на гобеленах, и позовет слугу, и умоется чистой водой над серебряным тазом, и будет прежним Эгертом Соллем, а не жалким трусливым бродягой; он так искренне в это поверил, что потрескавшиеся губы сами собой улыбнулись, а рука провела по щеке, будто прогоняя дремоту.
Пальцы его наткнулись на длинный рубец шрама. Эгерт вздрогнул и открыл глаза.
Торговец глухо похрапывал; девица поймала наконец муху и, зажав насекомое в кулаке, с интересом прислушивалась к звукам, издаваемым несчастной пленницей.
Светлое небо! Вся жизнь Солля, вся счастливая и достойная жизнь его тысячей осколков летела в невообразимую пропасть, позади него оставались позор и боль, которые страшно было вспоминать; впереди его ждала серая, мутная, тошнотворная неизвестность, о которой страшно было помыслить. За что?!
Солль снова и снова задавал себе этот вопрос. В корне всех обрушившихся на него бед лежала трусость, внезапно проснувшаяся в душе храбреца; но как, почему, каким образом стало возможным такое перерождение? Откуда пришла болезнь?
Дуэль с незнакомцем. Эгерт то и дело возвращался к ней мысленно и всякий раз удивлялся: неужели одно поражение способно было так сломить его? Одно нелепое, случайное поражение, произошедшее без свидетелей...
Он изо всех сил сжал зубы и уставился в окно, за которым уже бесконечно долго тянулся сырой, темный лес.
Копыта лошадей выбивали ровный дорожный ритм; торговец проснулся и развернул узелок с ломтем хлеба и копченой куриной ногой. Эгерт отвернулся - он был голоден. Девица уморила наконец муху и тоже потянулась за узелком, в котором оказались булочка и кусочек сыра.
Писец, по-видимому, раздумывал, не пора ли и ему поужинать - когда в размеренном ритме лошадиных копыт появились вдруг лишние, фальшивые ноты.
Дилижанс дернуло - сначала вперед, потом как-то неуклюже вбок; неразборчиво, испуганно закричал возница на передке. Топот копыт послышался сзади и сбоку; торговец вдруг побледнел как мел, и рука его, сжимающая лоснящуюся от жира куриную ногу, крупно затряслась.
Девица удивленно завертела головой; на губах у нее белели приставшие крошки. Писец икнул; Эгерт, ничего не понимая, но чуя недоброе, вжался лопатками в потертую обивку.
Впереди что-то грузно ударилось о дорогу; дилижанс резко сбавил ход, Эгерт едва не полетел вперед, на торговца.
- Осади! - зло выкрикнул мужской голос откуда-то сзади. - Осади, стой!
Истерически заржали сразу несколько лошадей.
- Светлое небо... - простонал торговец. - Нет... Нет!
- Что это? - тонко спросила девица.
- Разбойники, - объяснил писец спокойно, как у себя в конторе.
Сердце Эгерта, несчастное боязливое сердце, одним судорожным движением прыгнуло вверх, к горлу, чтобы тут же провалиться вниз, к желудку. Он скорчился на сидении и плотно зажмурил глаза.
Дилижанс качнулся и стал. Быстро и умоляюще забормотал возница, потом вскрикнул и замолчал. Дверцу дилижанса рванули снаружи:
- Открывай!
Эгерта тряхнули за плечи:
- Молодой человек...
Он через силу открыл глаза и увидел над собой бледное лицо с огромными, часто моргающими глазами.
- Молодой человек... - прошептала девушка. - Скажите, что вы мой муж... Пожалуйста... Может быть...
И, повинуясь инстинкту слабого, который ищет защиты у сильного, она схватила Эгерта за руку - так утопающий хватается за трухлявое бревно. Взгляд ее полон был такой мольбы, такой истовой просьбы о помощи, что Эгерту стало горячо, как на раскаленной сковородке. Пальцы его зашарили на боку в поисках шпаги - но едва коснувшись эфеса, отдернулись, будто обжегшись.
- Молодой человек...
Эгерт отвел глаза.
Дверцу дернули снова, кто-то снаружи выругался, свет в тусклом окошке закрыла чья-то тень:
- А ну, открывай!
От звука этого голоса Солля затрясло. Ужас накатывал волнами, и каждая новая волна перехлестывала другую; холодный пот струился по спине и по бокам.
- Надо открыть, - флегматично заметил писец.
Торговец по-прежнему сжимал в кулаке куриную ногу; глаза его выкатились на самый лоб.
Писец потянулся к дверной защелке; в этот самый момент девушка, отчаявшись найти помощи у молодого человека Эгерта, увидела вдруг темную пустоту под противоположным сидением.
- Минуточку, - примирительно говорил писец тем, кто ожидал снаружи, - защелку заело, минуточку...
Одним ловким движением девушка вкатилась под скамью, и облезлая ткань, покрывающая сиденье, полностью спрятала ее от взглядов снаружи.
Солль плохо помнил, что случилось потом.
Одурманенное страхом, его сознание увидело вдруг лазейку, слабую надежду на спасение. Надежда эта была на самом деле мнимой - но затуманенный мозг Эгерта не понял этого, им овладело одно-единственное, огромное, на грани безумия желание: спрятаться!
Он тащил девушку из-под сиденья, как такса тащит из норы лису. Кажется, она отбивалась; кажется, она укусила его за локоть, изворачиваясь в руках, пытаясь заползти обратно - но Солль был сильнее. Изнемогая от ужаса, он втиснулся под лавку сам, вжался в самую темную щель - и тут только осознал, что произошло.
Он не умер от позора только потому, что в этот самый момент распахнулась, наконец, дверца, и новая волна страха лишила Солля способности соображать. Все пассажиры были выдворены из экипажа; сквозь черную пелену, застилавшую ему глаза, лежащий под сидением Эгерт увидел сначала огромные кованые сапоги со шпорами, потом волосатую, упирающуюся в пол руку и, наконец, дыбом стоящую черную бороду с двумя горящими в ней глазами:
- Ха! И точно, вот он, птенчик!
В сознании Эгерта снова случился провал.
Кажется, он даже не сопротивлялся; его вытащили из экипажа, лошади испуганно поводили мордами, косясь на огромное дерево, лежавшее поперек дороги и преграждавшее путь. Кучеру с оплывшим, почти закрывшимся глазом связывали руки, и он услужливо подставлял их, жалобно улыбаясь. Из багажного отделения летели узлы и корзины торговца - часть их, выпотрошенные, как заячьи тушки на базаре, валялась тут же.
Эгерта обыскали - добычей послужили лишь фамильная шпага да золоченые пуговицы на куртке. У писца отобрали кошелек; торговец только трясся да всхлипывал, глядя, как взламываются замки на пузатых сундуках. Девушку держали за руки сразу двое; она вертела головой, переводя взгляд с одного на другого, и что-то просительно повторяла.
Разбойников было пять или шесть - Эгерт был не в состоянии запомнить ни одного лица. Закончив грабеж, они рассовали добычу по седельным сумкам и сгрудились вокруг дилижанса. Писца привязали к торговцу, возницу - к дереву, только Эгерта оставили свободным - но он и не мог бежать, ноги не служили.
Собравшись в кружок, разбойники по очереди совали руки в чью-то шапку - Эгерт с трудом сообразил, что кидают жребий. Чернобородый удовлетворенно кивнул; те двое, что держали девушку, выпустили ее локти - чернобородый по-хозяйски взял ее за плечо и повел к дилижансу.
Эгерт видел ее круглые глаза и дрожащие губы. Она шла, не сопротивляясь, только без устали повторяя какую-то обращенную к мучителям мольбу. Чернобородый втолкнул ее в экипаж; остальные выжидательно расположились на траве. Дилижанс качнулся; заскрипели, мерно прогибаясь, рессоры, и приглушенно вскрикнул изнутри тонкий голос.
Разбойники бросали жребий еще и еще. Эгерт потерял счет времени, сознание его раздвоилось: он то и дело кидался на разбойников, круша им ребра и ломая шеи - а потом понимал внезапно, что по-прежнему сидит на земле, вцепившись скрюченными пальцами в траву и мерно раскачиваясь взад-вперед, свободный - и связанный по рукам и ногам болезненным, воспаленным ужасом...
Потом он снова провалился, потерял память и способность соображать. По лицу его хлестали ветки - кажется, он все-таки бежал, только ноги, как в плохом сне, отказывали и подгибались. Сильнее боли и страха мучило в те минуты желание не-быть - не быть, не рождаться, потому что кто он теперь, светлое небо, кто же он после всего этого, и какое преступление ужаснее того, что уже совершило чудовище страха, поселившееся в нем против его воли, раздирающее его изнутри...
А еще потом наступила темнота, и все кончилось.

_________________
Иногда я сижу и думаю; а иногда я сижу просто так (с) Сэтчел Пейдж, американский бейсболист

***
Старому отшельнику, который жил в землянке у ручья, уже случалось находить в лесу людей.
Однажды трескучим зимним утром он обнаружил в чаще девочку лет четырнадцати; белая и твердая, как статуя, она сидела, привалившись спиной к стволу, и сжимала в руках пустую корзинку. Отшельнику так и не довелось узнать, кто она была и что привело ее навстречу гибели.
В другой раз он нашел в лесу девушку - окровавленную, покрытую синяками, одержимую бредом. Он принес ее в землянку - но на другой день пришлось похоронить и ее тоже.
Третьей находкой отшельника стал мужчина.
Это был красивый и сильный молодой человек; он оказался намного выше и тяжелее самого отшельника, и потому тащить его через лес было особенно трудно. Едва переводя дыхание, старик умыл его водой из ручья - тогда найденыш застонал и открыл глаза.
Отшельник обрадовался - по крайней мере этого не придется хоронить! Он всплеснул руками и одобрительно замычал - с рождения лишенный дара речи, он только так и умел выражать свои чувства.


***
...По поверхности ручья стелились водяные травы. Темно-зеленые верхушки их пытались уплыть по течению, простираясь, будто в мольбе - но корни, увязшие в темном земляном дне, удерживали их. Над ручьем зависали стрекозы - грузные, глупые, перламутровые, как дамские украшения.
Эгерт Солль днями напролет просиживал над водой, глядя на стелющиеся стебли и на стрекоз. Иногда это зрелище разнообразилось - склонившись над темным зеркалом, Эгерт видел в нем худого бродягу со шрамом на щеке. Редкая рыжеватая щетина не могла скрыть отметины.
Отшельник казался совершенно безопасным существом - но Эгерту понадобилась целая неделя, чтобы научиться не вздрагивать при его приближении. Добросердечный старик соорудил для гостя постель из высушенной травы и честно делил с ним трапезу - рыба, да грибы, да невесть из чего выпеченные лепешки сменяли друг друга с завидным постоянством. Взамен от Эгерта требовалось немного - собрать хвороста на другом берегу ручья или поколоть заранее припасенные дрова; впрочем, почти сразу же стало ясно, что для Солля и это непосильный труд.
Через ручей вел хлипкий мостик - три не очень толстых ствола, кое-как связанные веревками. Сам ручей в этом месте был Эгерту по пояс, а мостик почти не возвышался над поверхностью воды - и все-таки Соллю было страшно доверить расползающимся бревнам вес своего тела.
Отшельник издали смотрел, как молодой и сильный мужчина безуспешно пытается преодолеть возникшее перед ним препятствие. Шаг по мосту, от силы два - и позорное бегство назад; стянув сапоги, Эгерт попробовал перейти ручеек вброд - и снова отступил, потому что от ледяной воды свело судорогой ноги. Никто так никогда и не узнал, что подумал тогда отшельник - ведь он был нем и привык держать при себе свои мысли.
На другой день Эгерт перебрался-таки через ручей. Он полз на четвереньках, мертвой хваткой цепляясь за бревна; только достигнув, наконец, твердой земли, бывший гуард - мокрый, дрожащий, с бешено колотящимся сердцем - решился открыть глаза.
От землянки за ним наблюдал старик, но у Эгерта уже не было сил, чтобы стыдиться. То был немой свидетель - такой же, как сосны, как небо, как ручей...
Колоть дрова Соллю так и не пришлось. Чурбан с воткнутым в него топором мгновенно напомнил о плахе, казни, смерти; широкое лезвие несло в себе боль, рассеченные мышцы, сухожилия, разрубленные кости, потоки крови. Ясно, будто воочию, Эгерт увидел, как, соскальзывая с чурбана, топор врезается в ногу, в колено, дробит, увечит, убивает...
Эгерт не смог взять в руки столь ужасное орудие. Впрочем, старик и не настаивал.
Так проходили дни за днями; сидя у воды, глядя на воду и на стрекоз, Эгерт снова и снова вспоминал все, что случилось с лейтенантом Соллем, превратив его из блестящего храбреца в жалкого трусливого бродягу.
Он и рад был бы не вспоминать. Он горячо завидовал отшельнику - тот мог, похоже, часами ни о чем не думать, и тогда на рябое, поросшее редкой бороденкой лицо его ложилась печать неземной беспечности и неземного же покоя. Эгерту такое счастье было недоступно, и стыд, раскаленный как сковорода, порой заставлял его биться головой о землю.
Отшельник отходил прочь всякий раз, когда видел в глазах Эгерта тоску приближающегося приступа - приступа стыда и отчаяния. Он отходил прочь и наблюдал за Соллем издали - внимательно и с непонятным выражением на рябом лице.
Солля мучили не только воспоминания - ему ведь сроду не приходилось спать на соломе, питаться сушеными грибами и обходиться без сменного белья. Эгерт исхудал и осунулся, глаза ввалились, красивые светлые волосы слиплись и спутались - не выдержав, он срезал однажды длинные пряди отшельниковым ножом. От непривычной пищи живот его ныл и жаловался; губы растрескались, лицо обветрилось, рубашку приходилось стирать в холодном ручье и тут же мыться - отшельник удивлялся, не понимая, зачем Соллю вообще нужны эти трудоемкие и неприятные процедуры.
Первые две недели были самыми трудными. С наступлением темноты, когда лес превращался в логово шорохов и теней, Эгерт, как маленький мальчик, забивался в землянку и с головой укутывался отшельниковой рогожей. Раз или два из чащи доносился длинный протяжный вой - тогда, заткнув уши ладонями, Солль мелко дрожал до самого рассвета.
Впрочем, выпадали тихие и ясные вечера, которые Эгерт отваживался коротать вместе с молчаливым отшельником у тусклого костерка на пороге землянки; в один из таких вечеров он поднял голову - и среди россыпи звезд увидел вдруг знакомое сочетание.
Он обрадовался - и почти сразу же понял, что созвездие это повторяет рисунок родинок на шее некой женщины, женщины, которую Эгерт знал совсем недолго - но не забудет уже никогда, и тем хуже, потому что любое воспоминание, связанное с ее именем, мучит, как память о несчастье...
Потом стало легче. Однажды Эгерт отправился за хворостом и у самого мостика вспомнил, что забыл веревку. Он вернулся к землянке - и, удивительное дело, сложный и мучительный процесс переправы прошел на этот раз легче обычного; во всяком случае, Эгерту показалось, что легче. В другой раз он уже специально вернулся от моста - и, будто получив дополнительный заряд храбрости, пробрался на тот берег хоть и скрючившись, но почти не помогая себе руками.
С этого момента жизнь его стала проще, хотя и бесконечно усложнилась. Множество мелких, четко определенных и внешне бессмысленных действий защищали его от любой грозящей опасности: он уже не решался перейти шаткий мостик, не вернувшись перед этим к землянке, не коснувшись ладонью ствола усыхающего дерева на этом берегу и не сосчитав мысленно до двенадцати. Каждый вечер он бросал в ручей одну за другой три щепки - это должно было предохранить от ночных кошмаров. Понемногу преодолевая себя, он даже решился взяться за топор - и довольно удачно разбил несколько поленьев на глазах удивленного и обрадованного отшельника.
Однажды, когда Эгерт, по обыкновению, сидел над водой и в сотый раз спрашивал себя о причине случившейся с ним беды, отшельник, до того не досаждавший Соллю своим обществом, подошел и положил ему руку на плечо.
Эгерт вздрогнул; отшельник ощутил, как напряглись его мышцы под изношенной рубашкой - и в глазах старика Соллю померещилось сочувствие.
Эгерт нахмурился:
- Что?
Старик осторожно сел рядом и провел грязным пальцем по своей щеке - от виска до подбородка.
Солля передернуло; он невольно поднял руку к лицу и коснулся косого шрама на щеке.
Старик закивал, довольный, что его поняли; продолжая трясти головой, еще и еще тер свою кожу ногтем, пока на рябом лице его между редкими седыми шерстинками не проступила красная полоса - такая же, как Эгертов шрам.
- Ну и что? - спросил Солль глухо.
Отшельник посмотрел на Солля, потом на небо; нахмурился, потряс кулаком перед собственным носом, отшатнулся, закрыл глаза, снова чиркнул ногтем по щеке:
- М-м-м...
Солль молчал, не понимая; отшельник печально улыбнулся, виновато пожал плечами и вернулся к своей землянке.


***
Время от времени отшельник отправлялся куда-то на целый день и возвращался с корзинкой, полной снеди - простой и грубой, как показалось бы лейтенанту Соллю, и очень вкусной с точки зрения бродяги-Эгерта. По всей вероятности, старик наведывался куда-то, где жили люди, и люди эти были благосклонны к старому отшельнику.
В один прекрасный день Эгерт настолько собрался с духом, что попросил старика взять его с собой.
Шли долго. Отшельник вышагивал впереди, по невесть каким приметам выискивая едва заметную тропку, а Солль плотно прижимал мизинец левой руки к большому пальцу правой - ему казалось, что эта уловка спасет его от страха отстать и заблудиться.
В лесу царила осень - не очень ранняя, но и не успевшая еще постареть и озлиться. Солль осторожно ступал по желтым лоскуткам опавших листьев - ему казалось, что, потревоженные, на каждый его шаг они отзываются усталым вздохом. Деревья, окруженные безветрием, тяжело опускали к земле полуголые, расслабленные ветви; каждая складка на грубой коре напоминала Эгерту застарелый шрам. Прижимая мизинец левой руки к большому пальцу правой, он шел вслед за немым поводырем - и ничуть не обрадовался, когда лес наконец закончился и прямо на опушке его обнаружился хуторок.
Где-то за заборами раскатился многоголосый собачий лай; Эгерт встал, как вкопанный. Отшельник обернулся и замычал, подбадривая. От ближайших ворот уже неслись, подпрыгивая, двое мальчишек-подростков - при виде их Эгерт непроизвольно схватил отшельника за плечо.
Шагах в десяти мальчишки замерли, переводя дыхание, разинув рты и глаза; наконец, тот, что был постарше, радостно завопил:
- Гляди! Старый Орешек какую-то найду подобрал!


***
Хуторок был небольшой и заброшенный - два десятка дворов, башенка с солнечными часами да дом местной колдуньи на отшибе. Жизнь здесь текла лениво и размеренно; появлению Эгерта никто, кроме детишек, особенно не удивился - подобрал Орешек какого-то Найду со шрамом, и хорошо, и ладно... На предложение наняться на работу и перезимовать на хуторе Эгерт только хмуро покачал головой. Зимовать в тепле? А зачем? Искать человеческого общества? Может быть, еще и вернуться домой, в Каваррен, где отец и мать, где комната с камином и гобеленами?
Светлое небо, после всего, что он, Эгерт, совершил - нет у него дома. Нет у него ни отца, ни матери, самое время оплакать лейтенанта Солля, вместо которого в этот мир явился Найда со шрамом.


***
Зима обернулась одним долгим бредом.
С детства закаленный, Эгерт, однако, простудился с наступлением первых же холодов, и на протяжении всей зимы старый отшельник не раз и не два сокрушался - как трудно долбить в мерзлой земле могилу.
Солль метался на соломе, задыхаясь и кашляя. Старик оказался скорее фаталистом, нежели врачевателем - он укутывал Эгерта рогожей и поил настоем трав, а убедившись, что больной успокоился и заснул, шел с лопатой в лес, справедливо полагая, что если долбить землю понемногу, то к нужному моменту яма достигнет как раз необходимой глубины.
Эгерт не знал этого. Открывая глаза, он видел над собой то заботливое рябое лицо, то темные потолочные бревна, испещренные узорами жуков-древоточцев; однажды, очнувшись, он увидел Торию.
"Почему ты здесь?" - захотелось ему спросить. Язык не слушался, но он все-таки спросил - не разжимая губ, немо, как отшельник.
Но она не ответила - сидела, нахохлившись, склонив голову к плечу, как скорбная каменная птица на чьей-то могиле.
"Почему ты здесь?" - снова спросил Эгерт.
Она пошевелилась:
"А ты почему здесь?"
Жарко, жарко, больно, будто в каждый глаз засадили по факелу...
Приходила и мать. Эгерт чувствовал на лбу ее руку, но не мог разлепить веки - мешали боль да еще страх, что он не узнает ее, не вспомнит ее лица...
Отшельник качал головой и брел в лес, взяв под мышку лопату.
Однако случилось так, что морозы сменились теплом, а Эгерт Солль был все еще жив. В один прекрасный день, слабый, как весенняя муха, он без посторонней помощи выбрался на порог землянки и поднял к солнцу лицо, на котором оставались только глаза и шрам.
Отшельник выждал еще несколько дней, а потом, вздыхая и утирая пот, засыпал землей пустую могилу, которая стоила ему стольких трудов.

_________________
Иногда я сижу и думаю; а иногда я сижу просто так (с) Сэтчел Пейдж, американский бейсболист

***
...Старая колдунья жила на отшибе. Эгерт украдкой начертил на дороге круг, прижал мизинец левой руки к большому пальцу правой и постучал в ворота.
Он готовился к этому визиту не день и не два; не раз и не два отшельник пытался что-то втолковать ему, тыча пальцем в шрам. Наконец, собравшись с духом, Солль отправился на хутор самостоятельно - именно затем, чтобы навестить колдунью.
Во дворе было тихо - наверное, старуха не держала собак. Весенний ветер медленно поворачивал над крышей громоздкий флюгер - осмоленное колесо с приколоченными к нему сморщенными тряпицами, в которых Эгерт, присмотревшись, узнал лягушачьи шкурки.
Наконец, послышались шаркающие шаги. Эгерт вздрогнул, но стиснул зубы и остался стоять. Калитка со скрипом приоткрылась; на Эгерта уставился выпуклый, голубой, как стеклянный шарик, глаз:
- А-а, Найда со шрамом...
Калитка открылась шире, и, преодолевая робость, Эгерт шагнул во двор.
У забора стояла крытая соломой конура; на цепи возле нее - Эгерт отшатнулся - восседал деревянный, облитый смолой зверь с кривыми гвоздями в приоткрытой пасти. На месте глаз были черные дыры; проходя мимо, Солль покрылся потом, потому что ему померещился скрытый в дырах внимательный взгляд.
- Заходи...
Эгерт вошел в дом, тесный от множества ненужных, брошенных как попало вещей, темный и таинственный дом, где стены в два слоя увешены были сушенными травами.
- С чем пришел, Найда?
Старуха глядела на него одним круглым глазом - другой был закрыт, и веко приросло к щеке. Эгерт знал, что старуха никому не делает зла - наоборот, в селе ее любят за редкостное умение врачевать. Он знал это - и все равно дрожал под пристальным неподвижным взглядом.
- С чем пришел? - повторила колдунья.
- Спросить хочу, - выдавил Эгерт через силу.
Глаз мигнул:
- Судьба твоя кривая...
- Да.
Старуха в задумчивости потерла курносый, как у девочки, нос:
- Посмотрим... Дай-ка поглядеть на тебя...
Небрежно протянув руку, она взяла с полки толстую витую свечу, зажгла ее, потерев фитилек пальцами и, хоть был светлый день, поднесла пламя свечки к самому Эгертовому лицу.
Эгерт напрягся; ему показалось, что от пламени исходит не тепло, а холод.
- Большая ты птица, - сказала старуха в задумчивости. - Эко тебя перекорежило... Эгерт...
Солль вздрогнул.
- Шрам твой, - продолжала старуха, будто беседуя сама с собой, - метка... Кто ж метит так...
Она приблизила глаз к самому Эгертовому лицу - и вдруг отшатнулась; голубой глаз едва не вылез из орбиты:
- Лягуха-засветница, лягуха-заставница, лягуха-заступница... Уходи. Уходи.
И, с неожиданной силой схватив обомлевшего Солля за плечи, вытолкала его прочь:
- Прочь... Уходи, не оборачивайся... Не мне пред ним стать, не мне с ним тягаться...
Не успев опомниться, Эгерт оказался уже у калитки. Прижался спиной к забору:
- Бабушка... Не гони... Я...
- Собаку спущу! - рявкнула колдунья, и - светлое небо! - деревянный зверь медленно повернул осмоленную морду.
Эгерт пробкой вылетел за калитку. Он бежал бы без оглядки и дальше - но подломились ослабевшие колени, и Солль мешком грохнулся в дорожную пыль.
- Что же мне делать?! - устало прошептал он, обращаясь к мертвому жуку на обочине.
Калитка снова скрипнула, приотворяясь:
- Ищи большого колдуна... Большого... А на хутор не ходи больше, живым не уйдешь...
И грохнула, захлопываясь, калитка.

_________________
Иногда я сижу и думаю; а иногда я сижу просто так (с) Сэтчел Пейдж, американский бейсболист

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ТОРИЯ

4
Два косых солнечных луча падали из витражных окон, заливая каменный пол веселым пестрым светом; от этого строгий, мрачноватый мир библиотеки преображался на глазах. Из-за толстой стены ровно доносился гул голосов - в Большом Актовом зале вот-вот должна была начаться лекция господина ректора. Третье окно - на площадь - впервые с самой зимы широко и радостно распахнуло обе створки, и с площади слышался далеко не такой чинный, но куда более жизнерадостный шум - песни и выкрики, стук копыт и колес, хохот, звон жести и лошадиное ржание.
Работа близилась к концу - длинный список испещрен был крестиками, а столик-тележка страдальчески прогибался под непосильным грузом отобранных с полок фолиантов. Тория привычно поставила ногу на стремянку - но подниматься не стала, а вместо этого вдруг закрыла глаза и ткнулась лицом в теплое, отполированное ладонями дерево.
Снова весна. Снова распахнуто окно на площадь, и терпкий, так любимый ею запах старинных книг смешивается с запахом разогретой солнцем пыли, травы и навоза. Скоро прогреется река и на острове зацветет земляника... Странно и удивительно, но ей так хочется поваляться в траве. Полежать, ощущая щекой примятые стебли и бездумно глядя, как пчела заползает в бархатное нутро цветка. Последить глазами за муравьем, пролагающим путь по стволу...
А Динара нет. Его нет на земле уже год. Над Динаром бродят в траве муравьи... Здесь громоздятся фолианты, за окном светит солнце, а у реки перекликаются лодочники - но Динара нет нигде, потому что та глубокая, черная дыра в земле, которую она помнит сквозь пелену ужаса и неверия, яма, в которую чужие люди опустили деревянный ящик - это разве Динар?! Нет, никогда она не пойдет на его могилу, там нет его, тот человек, которого закопали - не он...
Тория прерывисто вздохнула и открыла глаза. Цветные солнечные пятна передвинулись ближе к стене; в уголке одного из них сидел, залитый светом и от этого пестрый и пятнистый, как паяц, белый кот - хранитель библиотеки от крыс и мышей. Два круглых желтых глаза глядели на Торию с укоризной.
Она через силу улыбнулась. Проверила, устойчиво ли стоит стремянка, подобрала подол темной юбки и уверенно, как уже тысячи раз, двинулась по ступенькам вверх.
Тупой несильной болью отозвалось левое колено - неделю назад Тория оступилась на лестнице и упала, сбив ногу и разорвав чулок. Чулок потом заштопала старушка-горничная, что приходила убирать во флигеле дважды в неделю; оставшись с Торией наедине, добрая женщина обычно принималась вздыхать и разводить руками: как же, деточка, такая красавица - и уж больше года в одном только платье... Хоть на пару шелковых чулок деньги-то можно сыскать... Да шляпку, да башмачки... Красота без обновки - что камушек без оправы...
Тория усмехнулась и облизала губы. На нижней губе выдавался твердый рубец - тогда, год назад, она прокусила кожу до крови...
Гул голосов за стеной стих - верно, господин ректор поднялся на кафедру. Сегодня он поведает господам студентам о замечательных явлениях, происходящих, по мнению ученых, на краю мира, у самой Двери мирозданья.
Тория снова усмехнулась про себя. Никому не дано знать, что на самом деле происходит у Двери. Отец говорит: "Кто был на пороге - не расскажет нам"...
Вот и последняя полка; над головой Тории тяжело колыхались полотнища запыленной паутины. Паукам позволено жить под самым потолком - отец шутит, что после смерти он станет пауком и будет хранить библиотеку...
Тория бестрепетно глянула вниз - она нисколько не боялась высоты и не чувствовала ни волнения, ни восторга. Потянулась рукой к ряду позолоченных корешков - но, передумав, отвернулась от полки.
Здесь, под потолком, помещалось круглое окошко, позволяющее заглянуть из библиотеки в Актовый зал. Когда-то Тория забиралась сюда, чтобы среди множества склоненных голов найти одну, темную, взъерошенную, трогательно серьезную... Это была игра - Динар должен был почувствовать ее взгляд и поднять глаза.
Тория поймала себя на том, что мысль о Динаре не вызывает больше приступа острой, мучительной тоски. Она вспоминала его с грустью - но уже без той боли, которой так долго полны были дни, и ночи, и снова дни...
Отец говорил, что так будет. Она не верила, не могла поверить - но отец снова оказался прав. Как всегда...
Вспомнив об отце, она опять обернулась к книгам.
Вот он, массивный том в простом черном переплете. Корешок кажется теплым; тускло отсвечивают тисненые серебром буквы: "О прорицаниях".
У Тории мурашки забегали по коже - эта книга существует в одном только экземпляре. Много веков назад великий маг посвятил ей целую жизнь; теперь она, Тория, возьмет книгу в руки и отнесет отцу - тот напишет новую главу своего труда, а спустя много веков кто-то вот так же, с трепетом, возьмет с полки отцову книгу и узнает, чему посвящена была жизнь декана Луаяна...
Осторожно спустившись, Тория поставила последний крестик в своем списке; история прорицаний водворена была на столик-тележку.
Итак, на сегодня работа закончена; в окно ворвался свежий ветер, потревожив книжную пыль и заставив трижды чихнуть кота-хранителя. Тория рассеянно приняла упавшую на лоб прядь и выглянула на площадь.
Ее ослепил горячий солнечный свет и оглушил многоголосый гомон; площадь вертелась, как разукрашенная лентами карусель. Что-то выкрикивали увешанные лотками торговцы; покачивались пестрые зонтики прогуливающихся дам, расхаживал патруль - офицер в красном с белыми полосками мундире нарочито сурово хмурил выстриженные по традиции брови, но то и дело, не удержавшись, оглядывался на какую-нибудь особенно хорошенькую цветочницу. Уличные мальчишки шныряли под ногами гуляющих, торгующих, спешащих по своим делам - а над толпой величественно, как парусники, проплывали пышные, несомые лакеями паланкины.
Здание суда, приземистое и некрасивое, казалось в солнечных лучах старой добродушной жабой, выбравшейся на свет и греющей на припеке морщинистые бока; Тория привычно скользнула взглядом по круглой тумбе перед железными дверями суда. На дверях были вычеканены два грозных слова: "Бойся правосудия!", а на тумбе помещалась небольшая виселица с тряпичной куклой в петле.
Рядом со зданием суда высилась башня с зарешеченными окнами; у входа в нее дремали стражники, а чуть поодаль чинно беседовали трое в серых плащах с капюшонами - служители священного привидения Лаш; небо висело над площадью, подобно огромному голубому парусу.
Тория блаженно вздохнула - солнце лежало у нее на лице, как теплые ладони. Кот вскочил на подоконник и уселся рядом, Тория уронила руку ему на загривок - и вдруг ощутила ни с чем не сравнимое чувство своей породненности и с этой площадью, и с этим городом, с книгами, с котом, с университетом... И тогда она счастливо улыбнулась - едва ли не впервые за прошедший черный год.
А толпа галдела, толпа вертелась, как пестрое варево в котле, и взгляд Тории беспечно скользил по шляпам и зонтикам, мундирам, букетам, лоткам с пирогами, по чумазым и напомаженным лицам, кружевам, заплатам, шпорам - когда в этой возбужденной круговерти вниманием ее завладел один чрезвычайно странный человек.
Тория прищурилась; человек то и дело скрывался от нее в толчее, но это не помешало ей уже издали подметить некую несообразность в его поведении. Он, казалось, не по людной площади шел - а пробирался по кочкам в зыбучей трясине.
Удивленная Тория вглядывалась все внимательнее. Человек двигался по сложному, заранее определенному маршруту; вот, добравшись до фонарного столба, он вцепился в него руками и некоторое время стоял, опустив голову, будто отдыхая. Потом, определив, по-видимому, следующую вешку в своем нелегком пути, медленно, будто через силу, двинулся дальше.
Происходящее вокруг, казалось, совсем не интересовало его - а ведь судя по всему, он вовсе не был бывалым горожанином, скорее наоборот - изрядно пообносившийся на деревенских дорогах бродяга. Один вид красно-белого патруля со шпагами и шпорами заставил его шарахнуться так, что продавец печеных яблок едва не оказался опрокинутым на землю. Послышались крики и ругань; странный бродяга снова шарахнулся - в противоположную сторону.
Как ни сложен, изломан и извилист оказался путь наблюдаемого Торией человека - но целью его был, похоже, университет. Медленно, но неуклонно незнакомец подходил все ближе и ближе; она сумела, наконец, разглядеть его лицо.
Тяжело, сильно ударило сердце, приостановилось было - и снова забилось, глухо, будто обернутый в тряпку молот по деревянной наковальне. Тория еще не успела понять, в чем дело - а теплый день уже отдавал тянущим, промозглым холодом.
Лицо странного человека было знакомо ей - во всяком случае, так показалось в первую секунду. Уже в следующее мгновение, привычно закусив рубец на нижней губе, она мысленно сказала себе: не он.
Не он; у ТОГО не было никакого шрама на щеке, а главное - глаза ТОГО никогда не вместили бы такой тоски и затравленности. Не он: ЭТОТ грязный, неухоженный, истощенный, в то время как ТОТ лоснился довольством и достатком, прямо лопался от сознания собственной красоты и неотразимости, и был-таки красив - Тория с отвращением скривила губы - да, красив, в то время как ЭТОТ...
Бродяга подошел совсем близко, весенний ветер трепал его спутанные светлые волосы. Нерешительно, напряженно стоял он перед зданием университета, будто не решаясь приблизиться к двери.
Не он, сказала себе Тория. Не он, повторила ожесточеннее, но сердце билось все так же ускоренно и глухо. Исхудавшее, болезненное лицо с ужасным шрамом во всю щеку, неуверенность в каждом движении, грязные лохмотья...
Тория подалась вперед, глядя на незнакомца - пристально, будто желая разъять его одним только взглядом. И незнакомец почувствовал этот взгляд. Он вздрогнул и поднял голову.
Стоящий под окном был Эгерт Солль - в мгновение ока у Тории не осталось никаких сомнений. Пальцы ее сами собой вцепились в подоконник, загоняя под ногти занозы и не чувствуя боли; тот, кто стоял внизу, мертвенно побледнел под слоем пыли и загара.
Казалось, ничего более ужасного не могло явиться его глазам - вид молодой девушки в высоком окне заставил его задрожать так, будто прямо перед ним разверзлась пропасть и оттуда, истекая желчью, высунула рыло праматерь всех чудовищ. На несколько секунд замерев, будто пригвожденный к месту, он вдруг повернулся и бросился прочь - в толпе закричали потревоженные цветочницы. Миг - и его уже не было на площади, которая все так же празднично вертелась каруселью...
Тория долго стояла у окна, бездумно сунув в рот оцарапанный палец. Потом, позабыв о груженной книгами тележке, повернулась и медленно вышла прочь из библиотеки.

_________________
Иногда я сижу и думаю; а иногда я сижу просто так (с) Сэтчел Пейдж, американский бейсболист

***
Эгерт вошел в город на рассвете, едва поднялись городские ворота. Защитные ритуалы, придуманные им в изобилии, кое-как помогали справляться со страхом - крепко сжав в кулаке уцелевшую пуговицу рубашки, он намечал себе путь заранее, двигался от вехи к вехе, от маяка к маяку; путь его при этом значительно удлинялся, но зато в душе укреплялась надежда, что таким образом удастся избежать опасности.
Каваррен, огромный блестящий Каваррен оказался на поверку просто крошечным и тихим провинциальным городишком - Эгерт понял это, блуждая теперь шумными, тесными от людей и повозок улицами. От обилия народу у Солля, долгое время жившего в уединении, начала кружиться голова; то и дело приходилось прислоняться к стене или столбу и отдыхать, зажмурив воспаленные глаза.
Отшельник проводил его наилучшим образом, дав в дорогу сыра и лепешек. Путь в город оказался долгим, полным тревоги и страха; лепешки кончились позавчера, и Эгерта мутило еще и от голода.
Целью мучительных странствий был университет: Соллю сказали, что там он сможет встретиться с настоящим большим магом. К несчастью, имени его или звания Эгерту так и не удалось узнать. Сердобольные прохожие, которым Солль решался задать вопрос, в один голос отправляли его на главную площадь - там, дескать, и университет, и еще много всяких диковин, страннику будет интересно... Сжимая пуговицу и двигаясь от вехи к вехе, Эгерт шел дальше.
Главная площадь показалась ему кипящим котлом; изо всех сил борясь с головокружением, Эгерт пробирался сквозь толпу, и в глаза ему лезли отдельные, оторванные от прочего детали: огромный, перепачканный кремом рот... оброненная подкова... выпученный глаз лошади... чахлый кустик травы в щели между булыжниками... Потом он едва не налетел на круглую черную тумбу, поднял голову - и к ужасу своему обнаружил, что стоит под миниатюрной виселицей, и казненная кукла равнодушно глядит на него стеклянными глазами.
Отшатнувшись, он едва не столкнулся с человеком в сером плаще - тот удивленно обернулся, но лица, скрытого капюшоном, Эгерт так и не смог разглядеть. Снова дорога сквозь толпу; на этот раз извилистый путь от вехи к вехе вывел Эгерта на патруль - пятеро вооруженных, в красно-белом одеянии, хмурых и грозных людей только и ждали, какого бы бродягу схватить. Солль, перед глазами которого моментально возникли тюрьма, кнут и каторга, метнулся прочь.
Пятеро или шестеро мужчин в серых плащах с капюшонами стояли кружком, о чем-то беседуя; Солль успел заметить, что толпа расступается вокруг, подобно бурлящей реке, огибающей скалистый остров. Лица плащеносцев терялись в тени капюшонов, и это придавало серым фигурам несколько зловещий вид; Эгерт испугался даже сильнее, нежели при виде патруля, и постарался обойти беседующую группку десятой дорогой.
Вот, наконец, и здание университета. Эгерт остановился, переводя дыхание; у входа в храм науки застыли в величественных позах железная змея и деревянная обезьяна. Эгерт удивился - он не знал, что сии изваяния символизируют мудрость и стремление к познанию.
Надо было просто подняться по ступенькам и взяться за медную, отполированную до блеска ручку двери - но Солль стоял, не в силах сделать и шага. Здание подавляло его своим величием; там, за дверью, скрывалась тайна, там поджидал Эгерта "большой колдун", великий маг, и кто знает, что сулит несчастному бродяге предстоящая встреча... Мелькнула в голове слышанная когда-то фраза о том, что всех студентов оскопляют во славу науки; обомлевшему Соллю показалось, что железная змея смотрит пронзительно и зло, а обезьяна издевательски скалится.
Залитый липким потом, Эгерт все еще топтался на месте, когда новое, тревожащее чувство заставило его вздрогнуть и поднять голову.
Из высокого, распахнутого настежь окна на Солля неотрывно, пристально глядела бледная темноволосая женщина.


***
...Он несся сквозь толпу, оглушаемый руганью, опрокидывая лотки, ловя на ходу раздраженные тычки. Он бежал прочь от площади, от университета с распахнутым окном, где все еще белеет, будто призрак, лицо Тории, невесты когда-то убитого им студента. Прочь. Это дурное, несчастное предзнаменование; он не должен был являться в город, теперь ему следует как можно скорее добраться до ворот, вырваться из сети узких, извилистых, переполненных людом улиц...
Но мир большого города, равнодушный, сытый, лениво-праздничный, уже завладел Соллем, как своей законной жертвой. Эгерту казалось, что, подобно огромному желудку, город понемногу переваривает его, желая полностью растворить, уничтожить, впитать в себя.
- Ты, бродяга, посторонись!
Прогрохотали огромные колеса по булыжной мостовой; в бархатной полутьме кареты над Эгертом проплыло чье-то надменное лицо, и, опустив глаза, он увидел в колее расплющенного в лепешку перламутрового жука.
- Ты, бродяга, с дороги, с дороги!
Звонко перекликались из окон хозяйки, и на мостовую время от времени обрушивался водопад помоев - тогда перекличка сменялась перебранкой.
Надрывались торговцы:
- А вот гребешки, гребешки костяные, черепаховые! А вот чудо-снадобье: намажешь макушку - волосы вырастут, намажешь подмышку - волосы выпадут!
- Цирюльня! Банки, пьявки, кровопускания! Бороды бреем, бреем!
Стайка уличных мальчишек дразнила благопристойного, одетого с иголочки паренька; вдоль стен изваяниями застыли нищие - ветер играл бахромой их лохмотьев, неподвижные протянутые ладони казались темными листьями диковинного кустарника. Пронзительное "По-дай... по-дай..." стояло над улицей, хотя запекшиеся губы попрошаек почти не двигались, только глаза тоскливо и в то же время алчно ловили взгляды прохожих: "По-дай... по-дай..."
Прочь, прочь, к воротам. Эгерт свернул на знакомую, казалось, улицу - она предала его, выведя к прямому, одетому камнем каналу. От зеленой воды поднимался запах плесени и цвели. Над каналом выгибался дугой широкий мостик - Эгерт не помнил этого места, он никогда не бывал здесь, он окончательно заблудился.
Тогда он решился спросить дорогу; первая же особа, к которой он отважился обратиться - степенная, добродушная хозяйка в крахмальном чепце - с удовольствием и подробно описала ему путь к городским воротам. Следуя ее указаниям, он миновал две или три улочки, старательно обошел людный перекресток, свернул, где было велено - и неожиданно вышел все к тому же горбатому мостику через канал. По затхлой воде сновали водомерки.
Помянув недобрым словом женщину в крахмальном чепце, Эгерт снова собрался с мужеством и попросил о помощи тощую, бедно одетую девушку-служанку. Та вспыхнула, и по тайной радости в ее скромно опущенных глазенках Солль понял вдруг, что для этого несчастного создания он вовсе не грязный оборванец, а видный молодой человек, красавец и возможный кавалер. Осознание этого почему-то доставило Эгерту не радость, а боль; девушка тем временем серьезно и старательно растолковала ему, как пройти к воротам, и пояснения ее были прямо противоположны наставлениям хозяйки в чепце.
Наспех поблагодарив несколько разочарованную служанку, Эгерт снова пустился в дорогу. Напряженно оглядываясь, он шел мимо лавочек и харчевен, мимо аптеки с живыми пиявками в бутылях и снадобьями в пузырьках, мимо пуговичной мастерской, с витрины которой пялились, как глаза, сотни серебряных, перламутровых, костяных кругляшков... Темный переулок с нависшими над ним глухими стенами домов оказался вотчиной своден - в полумраке то одно, то другое сладкоглазое лицо приближалось к Эгерту и, безошибочно определив в нем голодранца, а не возможного клиента, равнодушно отворачивалось. В руках своден страстно, как живые, трепетали шелковые чулочные подвязки, призванные, по-видимому, олицетворять любовный пыл.
Переулок вывел Солля на круглую площадь; в центре ее помещалась статуя на невысоком постаменте. Голова изваяния покрыта была каменным капюшоном. Вспомнив людей в сером, напугавших его на площади, Эгерт не сразу решился подойти поближе и прочитать надпись, высеченную на камне: "Священное привидение Лаш".
С детства слышавший о священном привидении, он, однако, представлял его несколько иначе, величественнее, что ли; впрочем, сейчас ему было не до размышлений. Сделав глубокий вдох, он снова спросил дорогу - на этот раз у юного и кроткого с виду торговца лимонадом. По словам паренька, до городских ворот рукой было подать; воодушевленный, Эгерт двинулся вперед по широкой, не слишком людной улице, миновал дом костоправа с приколоченным к дверям внушительных размеров костылем, дом лошадиного лекаря с тремя конскими хвостами на вывеске, пекарню - и, обомлев, вышел все к тому же горбатому мостику над затхлым каналом.
Казалось, неведомая сила твердо решила не выпускать Солля из замкнутого круга. Обессиленный, он прислонился к широким каменным перилам; где-то над его головой звонко ударился о стену ставень и распахнулось окно. Эгерт посмотрел вверх.
В маленьком темном окошке стояла девушка. У Солля потемнело в глазах - бледные, будто выточенные из мрамора щеки, темные волосы, созвездие родинок на шее... Он отшатнулся - и в следующую секунду понял, что это не Тория, что у этой, равнодушно глазевшей сейчас из окна, лицо круглое и рябое, а волосы цвета прелой соломы...
Он повернулся и с трудом побрел прочь; на перекрестке спросил дорогу по очереди у двух прохожих - приветливо и доброжелательно ему указали прямо противоположные направления.
Стиснув зубы, он двинулся вперед, полагаясь только на чутье да на удачу; пройдя несколько кварталов, он с беспокойством заметил вдруг пару уличных мальчишек, следующих за ним неотвязно, хотя и на почтительном расстоянии.
Он оглядывался все чаще и чаще; лица мальчишек, чумазые и деловитые, мелькали в толпе все ближе и ближе. Внутренне сжавшись, Эгерт свернул раз, потом еще и еще - мальчишки не отставали, их становилось все больше, замурзанные рты широко и нагло ухмылялись. Теперь за Соллем следовала радостно возбужденная орава.
Эгерт ускорял и ускорял шаг - привычный уже страх нарастал, холодными клещами сжимал горло, набивал ватой непослушные ноги. Солль все острее ощущал себя жертвой - и чувство это будто передавалось малолетним преследователям, побуждая их к травле.
И травля началась.
Солль не удивился, когда в лопатку ему ударил первый камень - наоборот, ему даже стало легче, что удара больше не надо ждать, потому что он уже нанесен... Но за первым ударом последовали второй и третий.
- Улю-лю! - радостно разнеслось по улице. Прохожие недовольно оглядывались - и шли по своим делам.
- Улю-лю... Дядюшка, дай табачку на понюшку... Дя-адюшка, оглянись!
Эгерт почти бежал. Попросту кинуться наутек ему не позволяли остатки гордости.
- Дядюшка, на штанах-то дыра! Оглянись!
Несколько мелких камушков метко клюнули его в ногу, в спину, в затылок. Минута - и преследователи настигли его, чья-то грязная рука дернула за рукав так, что затрещали ветхие нитки:
- Эй, ты! Не к тебе говорят, что ли!
Эгерт остановился. Его окружили кольцом, здесь были и восьмилетние малыши, и ребята постарше, и пара-тройка подростков лет четырнадцати. Показывая дыры на месте выбитых зубов, вытирая сопли рукавами, поблескивая недобрыми, сузившимися в щелку глазами, орава охотников наслаждалась замешательством Солля - тем более сладостным, что самый старший из ловцов едва доходил жертве до подмышки:
- Дя-адюшка... Купи калачик... Подари денежку, а?
Сзади вонзилось острое - не то булавка, не то игла; Солль дернулся - орава зашлась радостным смехом:
- Гляди... Гляди, как запрыгал!
Кольнули еще; от боли у Эгерта навернулись слезы на глаза.
Взрослый, сильный мужчина стоял в кольце мальчишек, маленьких и слабых, но упивающихся чувством собственной безнаказанности. Кто знает как, но мелкие бестии безошибочно разоблачили в Солле труса, гонимого, жертву - и вдохновенно исполняли неписанный закон, по которому каждой жертве положен и палач:
- Давай еще... Попляши... Потешный дядька... Эй, куда?!
Очередной укол булавкой оказался невыносимым. Эгерт ринулся напролом, сбив кого-то с ног; вслед ему неслись камни, комья грязи, улюлюканье:
- Держи! А-та-та! Держи, держи!
Длинноногий Солль бегал, конечно, быстрее самого наглого мальчишки в городе - но улица все время петляла, оборачивалась тупиками, кишела подворотнями; преследователи бросались Соллю наперерез, выныривая из только им известных ходов, кидаясь камнями и грязью, беспрестанно вопя, вереща и улюлюкая. В какой-то момент Эгерту показалось, что все это происходит не с ним, что он смотрит сквозь толстое мутное стекло чужой, отвратительный сон - но камень больно ударил в колено, и на смену этой отстраненности вдруг нахлынуло другое, горькое, всепобеждающее чувство - так и надо, это теперь его жизнь, его судьба, его суть...
Потом он оторвался от погони.
Были какие-то трущобы; была сморщенная, беззубая старуха с огромной табакеркой у самого носа, указующая кривым пальцем куда-то в лабиринт грязных улочек; была тупая, равнодушная усталость, страх, тоже притупившийся, и мгновенная радость при виде площади и городских ворот...
Ворота закрывались.
Створки медленно ползли навстречу друг другу - и вот уже видно, что снизу на них налегают стражники, красные от натуги, по трое на каждую створку. В сужающемся проеме виднелись лоскут неба и лоскут дороги.
Что же это, подумал Эгерт.
Из последних сил он побежал через площадь, а проем все суживался, и вот створки с грохотом сомкнулись, зазвенела цепь, натягиваясь в стальных кольцах, и торжественно, как флаг, на цепи поднялся огромный черный замок.
Солль стоял перед великолепием стальных ворот, изукрашенных кованными фигурами драконов и змей. Обернутые к нему чеканные морды смотрели мрачно и безучастно; только сейчас Эгерт понял, что подступают сумерки, что близится ночь, что ворота по обычаю будут закрыты до утра.
- Эй, парень! - строгий окрик заставил его привычно съежиться. - Чего надо?
- Мне... выйти, - пробормотал он с трудом.
- Чего?
- Пройти... выйти... из города...
Стражник - потный, толстощекий, но не злой с виду человек - усмехнулся:
- Утром, дружочек... Припоздал ты, бывает... Хотя, если разобраться, что за удовольствие тебе в ночь идти? Не ровен час... Так что, дорогуша, солнышка дождись - на рассвете и откроем...
Не говоря больше не слова, Эгерт отошел. Ему сделалось все равно.
Утром ворота заклинит, или солнце не взойдет, или еще что-то... Если неведомая и враждебная сила, играющая им весь день со времени роковой встречи с Торией, если эта сила не хочет выпускать Солля из города - он не выйдет по своей воле, здесь и умрет жалкой смертью, смертью труса...
Площадь перед воротами пустела. Эгерту захотелось лечь - немедленно, все равно где, только лечь и закрыть глаза, и ни о чем не думать.
Едва переставляя ноги, он побрел прочь от ворот.
Из широкой боковой улицы навстречу ему вылетела шумная кавалькада - пятеро или шестеро молодых всадников на ухоженных конях. Наметанным глазом Эгерт бездумно, механически определил породу каждой лошади и отметил прекрасную посадку верховых; он просто стоял и ждал, когда они проедут - но тут один из юношей на высоком вороном жеребце отделился от компании и повернул прямо на Эгерта.
Это длилось секунду - и целую вечность. Солль потерял способность двигаться.
Ноги его по колено вросли в булыжник площади, онемели, пустили корни - так чувствует себя дерево, глядя на идущего к нему дровосека. Лошадь неслась легко, красиво, будто по воздуху - но земля гулко сотрясалась, все сильнее и сильнее сотрясалась от убийственных ударов копыт. Солль видел черную морду жеребца с безумными глазами, нижнюю губу с ленточкой слюны, грудь, широкую, как небо, тяжелую, как молот, готовый раздавить одним прикосновением.
Потом в лицо ему ударил горячий запах, и медленно-медленно, как в толще воды, жеребец поднялся на дыбы.
Эгерт смотрел, как перед самым лицом его замирает лоснящаяся морда, вскидываются копыта, мерцают круглые шляпки гвоздей в полукружьях новых, отличных подков... Потом подковы взлетают высоко над головой, а глазам Эгерта открывается брюхо - круглое брюхо ухоженного жеребца с мохнатым, как ветка, отростком внизу... А подковы над головой месят небо, готовясь обрушиться с высоты и расплескать по булыжнику содержимое человеческой головы...
Потом в его сознании случился провал - достаточный для того, чтобы медленно сосчитать до пяти.
Солль по-прежнему стоял посреди площади; по переулку удалялись топот копыт и заливистый смех, а по ноге Эгерта щекотно стекала тонкая струйка теплой жидкости.
...Лучше - смерть.
За спиной хохотали стражники; Соллю казалось, что этот смех лязгает внутри его головы. Вся воля Эгерта Солля, все оставшееся уважение к себе, вся изувеченная, но еще живая гордость, вся сущность Эгерта кричала, медленно корчась на костре немыслимого, невообразимого унижения.
Жерновом вертелось плоское небо, и площадь поворачивалась под ногами, как жернов, и два черных жернова наваливались друг на друга, будто желая стереть в порошок угодившего между ними человека...
Эгерт, - сказали ему его воля и его гордость. - Это конец, Эгерт. Вспомни склизкую грязь на лице, вспомни эту девочку в дилижансе... Вспомни себя настоящего, Солль, вспомни и ответь - почему ты, мужчина, соглашаешься жить в этом гадком, оскотиневшем от вечного страха обличье?! Ты дошел до края - еще шаг, и вся твоя жизнь, все твои светлые воспоминания, вся память об отце и матери проклянут тебя, отрекутся навсегда. Пока ты помнишь, каким должен быть мужчина - останови завладевшее тобой жалкое чудовище!
Кажется, стражники давно угомонились и забыли о Солле; кажется, стояла уже ночь, глухая и безлунная, освещаемая лишь несколькими фонарями. Под одним из фонарей темнела широкая, приземистая кладка - то был колодец, из которого прибывшие в город путники обычно поили усталых лошадей. Сейчас здесь было пусто.
Эгерт приблизился - колодезная кладка пронзила ладони холодом - и заставил себя заглянуть во влажно пахнущую темноту. Поверхность воды, круглая, как зеркало, отражала тусклый фонарь, черное небо и человеческий силуэт, будто вырезанный из закопченной жести.
Он спешил. Поблизости нашелся обломок булыжника - холодный и тяжелый, как надгробная плита. Надо было привязать камень на шею - но веревки не было, а пояс все время соскальзывал. Суетясь и всхлипывая от страха, Солль расстегнул, наконец, рубаху и с трудом засунул булыжник за пазуху - прикосновение камня к обнаженной груди заставило его передернуться.
Обеими руками удерживая за пазухой камень, он снова навалился на кладку и минуты две стоял, отдыхая. Город спал; где-то в темной вышине поскрипывали под ночным ветром невидимые флюгера, да слышалась издали перекличка ночных сторожей: "Спите споко-ойно, честные жи-ители..."
Спи спокойно, сказал себе Эгерт. Изо всех сил, как любимого котенка, прижал к себе камень; перекинул тяжелую, как бревно, ногу через стенку колодца.
Он сидел на каменной кладке верхом; еще усилие - и другая нога, непослушная, онемевшая, свесилась над водой. Теперь Солль лежал на кладке животом, ноги его внутри колодца не имели опоры, оставалось только зажмуриться, оттолкнуться от колодезной стенки руками и коленями - и тело опрокинется навзничь, ударится о воду, и камень, спрятанный за пазухой, тотчас же потянет на дно, и вода смоет с Эгерта страх и унижение, надо только...
Мышцы его свело судорогой. Из последних сил давя в себе страх, он пытался разжать синие, мертвой хваткой вцепившиеся в кладку пальцы. Если б можно было с размаху садануть хлыстом по трусливым рукам... Но у Эгерта не было помощников, а камень за пазухой мешал дотянуться до пальцев зубами и укусить их, заставляя разжаться. Еще усилие, еще...
Но тут ужас смерти сорвал, наконец, плотину.
Солль вцепился в стенку колодца всем телом, локтями, ступнями, коленями; уже не помня себя и собой не владея, ринулся вперед, хватая воздух ртом, желая выскочить из собственной кожи и бежать, бежать, спасаться... Захлебываясь страхом, он свалился с кладки на землю, булыжник выкатился из-за пазухи, а Эгерт, все еще безумный, отполз прочь, дрожа и всхлипывая.
Из полосатой будки у ворот выглянул стражник - и, не увидев никого и ничего, спокойно нырнул обратно. "Спите споко-ойно..." - перекрикивались сторожа.
Прислонившись спиной к фонарю, Эгерт сумел, наконец, взять себя в руки - и только тогда осознал глубину пленившей его западни.
Он не хозяин себе. Страх сделал невыносимой его жизнь и невозможной - смерть. Он не сможет уйти; весь человеческий век, всю долгую, до старости, жизнь он будет бояться, бояться, и унижаться, и предавать, и сносить позор, и ненавидеть себя, и гнить заживо - пока не сойдет с ума...
Нет!! - закричала душа Эгерта Солля. Нет...
Рубашка лишилась уже всех своих пуговиц; Эгерт схватил булыжник на руки, как мать любимое дитя, кинулся к колодцу, одним прыжком взлетел на край...
Ему не хватило доли секунды, потому что, увидев темную воду внизу, страх смерти сломил его волю, как ребенок ломает спичку, и дал опомниться только на земле, где Солль трясся, скорчившись, как новорожденный крысенок...
Он плакал и грыз пальцы. Он звал на помощь светлое небо - но небо оставалось темным, как это бывает ночью. Он хотел умереть и пытался остановить свое сердце усилием воли - но сердце не слушалось и билось по-прежнему, хоть и неровно и болезненно...
Потом он почувствовал на себе взгляд.
Никогда еще Эгерт так остро, так явно не чувствовал кожей чужих взглядов; он сжался, не решаясь шевельнуться, но взгляд, вопреки его надежде, не исчезал. Взгляд лежал на плечах, как тяжелые ладони; Солль стиснул зубы и медленно поднял голову.
В пяти шагах от него стоял, залитый светом фонаря, незнакомый, седой человек. Лицо его, немолодое, безбородое, покрытое узором морщин, казалось непроницаемым, как маска. Человек стоял неподвижно и разглядывал Солля с непонятным выражением в спокойных, чуть прищуренных глазах.
Эгерт перевел дыхание - ему почему-то сразу стало ясно, что незнакомец не оскорбит его и не ударит, но вместе с тем на дне души заворочалось совсем иное, не похожее на обычный страх беспокойство. Ему захотелось, чтобы свидетель его позора и отчаяния поскорее сгинул в ночи; давая понять, что присутствие другого человека ему нежелательно, Солль отвернулся.
Прошла еще минута. Пристальный взгляд ни на секунду не оставил Эгерта в покое.
Солль мучился, как на раскаленной сковородке; наконец, терпение его иссякло, и он решился заговорить:
- Я...
Он замолчал, не находя слов. Неизвестный смотрел, и не думая приходить ему на помощь.
- Вы... - снова начал Эгерт, и в этот момент его озарила простая и светлая мысль.
- Вы... - проговорил он увереннее, - не могли бы вы... Помочь мне?
Неизвестный мигнул. Переспросил вежливо:
- Помочь?
С трудом поднявшись, Солль подошел к колодцу и снова взял в руки свой булыжник:
- Подтолкнуть... Только немножко подтолкнуть. Туда. В воду.
Ночной прохожий не ответил, и Эгерт добавил поспешно:
- Это... Бывает, верно? Мне очень надо... Очень надо, помогите мне, пожалуйста.
Прохожий перевел внимательный взгляд с булыжника на лицо Эгерта, потом на колодец, потом снова на Солля.
- Очень надо, - сказал Эгерт просительно. - Необходимо... Я должен... Но сам не могу. Пожалуйста...
- Думаю, что не смогу вам помочь, - проговорил незнакомец медленно. Надежда, вспыхнувшая было в Эгертовой душе, разом погасла.
- Тогда... - сказал он тихо. - Тогда уйдите, пожалуйста. Мне придется... попробовать еще.
Незнакомец покачал головой:
- Не думаю. Не думаю, что у вас что-то получится, Эгерт.
Солль выронил булыжник. С трудом проглотил вязкую слюну; уставился на незнакомца почти с ужасом.
- Вы ведь Эгерт Солль, я не ошибся? - поинтересовался прохожий как ни в чем не бывало.
Эгерт мог бы поклясться, что никогда раньше не встречал этого человека. Будто прочитав его мысли, незнакомец коротко усмехнулся:
- Мое имя - Луаян. Декан Луаян из университета.
Солль молчал; перед глазами его в одно мгновение промелькнули и величественное здание на площади, и девушка в высоком окне. Декан тем временем неторопливо приблизился к колодцу и непринужденно, как юноша, устроился на его краю:
- Что ж, поговорим, Эгерт...
- Откуда вы меня знаете? - выдавил Солль. При свете фонаря блеснули белые декановы зубы - он улыбнулся и покачал головой, будто удивляясь наивности вопроса. И тогда, вздрогнув от внезапной догадки, Эгерт спросил непослушными губами:
- Вы... колдун?!
- Я - маг, - поправил его декан. - Маг и преподаватель... А вы, Солль - кто?
Эгерт не мигая смотрел в спокойное, непроницаемое лицо. Он явился в город ради встречи в магом, он надеялся на эту встречу и страшился ее - но появление Тории в высоком окне спутало все и переменило. Он отказался от надежды и забыл о ней - и вот теперь, онемевший, стоит перед седым человеком в темном, странного покроя одеянии, перед вольным или невольным свидетелем своих жалких потуг на самоубийство, и язык прилип к небу, и где искать ответа на безжалостный деканов вопрос?
Декан вздохнул:
- Что же, Эгерт? Кем вы были - я приблизительно знаю. А теперь?
- Теперь... - Солль не услышал себя и начал снова:
- Теперь... я хочу умереть.
Декан усмехнулся - как показалось Эгерту, презрительно:
- Ничего не получится, Солль. Человек, пометивший вас этим шрамом, не оставляет лазеек.
Рука Эгерта, дрогнув, коснулась рубца на щеке. Декан легко поднялся - ростом он ненамного уступал высокому Эгерту:
- Вы знаете, что это за шрам, Солль?
Он подошел близко, так близко, что Эгерт отпрянул; декан досадливо поморщился:
- Не бойтесь...
Твердые пальцы осторожно взяли Эгерта за подбородок и повернули его голову так, что щека со шрамом оказалась обращенной к свету. Несколько долгих секунд длилось молчание; наконец, декан выпустил подбородок Солля, озабоченно вздохнул и, вернувшись к колодцу, снова водворился на кладку.
Эгерт стоял ни жив, ни мертв. Его собеседник потер висок и сказал, глядя в сторону:
- На вас лежит заклятие, Солль. Тяжелое, страшное заклятие. Шрам - лишь печать его, отметина, символ... Только один человек мог оставить о себе такую память - но, как мне известно, он очень редко снисходит до вмешательства в чужие дела... Вы чем-то сильно досадили ему, а, Эгерт?
- Кому? - прошептал Солль, не понимая пока и половины из сказанного деканом. Тот снова вздохнул - устало, терпеливо:
- Вы хорошо помните человека, поранившего вас?
Эгерт постоял, глядя в землю; потом, вздрогнув, поднял голову:
- Заклятие?
Декан шевельнул уголком рта:
- Вы разве не догадывались?
Солль вспомнил старого отшельника и деревенскую колдунью, которая пришла в ужас, разглядев поближе Эгертов шрам.
- Да... - прошептал он, снова опустив глаза.
Фонарь замигал от порыва ветра.
- Да... - повторил Эгерт. - Он был... Старый... кажется. Он фехтовал, как... теперь понятно. Он... колдун? То есть... Он тоже маг?
- Чем вы ему досадили, Солль? - сдвинув брови, снова спросил декан.
Эгерт беззвучно шевелил губами - перед глазами у него повторялась и повторялась та последняя дуэль, поединок с седым постояльцем "Благородного меча".
- Нет... - сказал он наконец. - Я... Никак... Я не хотел поединка, он сам...
Декан подался вперед:
- Поймите, Солль, этот человек не тревожится по пустякам... Было что-то, достойное, по его мнению, тяжелого наказания. Теперь я спрашиваю: что?
Солль молчал. Воспоминания нахлынули все сразу, без разбора, обрушились и оглушили его звоном стали, смехом Карвера, гомоном толпы, тонким голосом Тории: "Динар?!"
Седой незнакомец был там... О да, он был там и, уходя, наградил Эгерта длинным взглядом...
Потом была таверна у ворот и... что сказал этот странный человек?! Солля бросило в пот, слова незнакомца он помнил так отчетливо, будто они были произнесены только что: "Я пью за лейтенанта Солля, воплощенного труса под маской отваги". ВОПЛОЩЕННОГО ТРУСА под маской отваги...
- Кто он? - спросил Эгерт глухо. Декан молчал, Солль поднял голову и понял, что тот ждет ответа на дважды заданный вопрос.
- Я убил... на дуэли человека, - проговорил Эгерт все так же глухо. - Дуэль происходила по правилам.
- Это все? - сухо поинтересовался декан. Солль болезненно поморщился:
- Это вышло... случайно и глупо. Тот парень... Он и шпаги-то не носил. Я не хотел... Так получилось.
Он отчаянно взглянул декану в глаза - и увидел, что отблески фонаря на его строгом лице бледнеют. Черное небо над площадью делалось серым, и из редеющей тьмы выступали плоские силуэты домов.
- Вы поплатились, - сказал декан все так же сухо, - за безрассудную жестокость. Тот, кто наложил заклятье, наказал вас вечной трусостью - а может быть, и не думал о наказании, а просто решил обезвредить вас... Обезопасить тех, кто на вас не похож... Кто живет другим, кто не может или не желает носить шпагу...
Над городом занимался рассвет. Декан поднялся - на этот раз тяжело, будто история Эгерта безмерно его утомила.
- Господин декан! - вскрикнул Солль, охваченный тоской при одной мысли, что декан просто повернется и уйдет. - Господин декан... Вы ведь великий маг... Я... столько прошел... Я искал... Я хотел искать у вас помощи. Умоляю, скажите мне, что надо сделать... Я клянусь, что все исполню, только снимите с меня это... Этот шрам...
Фонарь догорел и погас. Из полосатой будки выбрался заспанный стражник - и с удивлением уставился на бродягу, беседующего посреди площади с приличного вида господином. Здесь и там с треском распахивались ставни, звонко кричала молочница, площадь оживала, заполняясь разнообразным людом, сладко зевающим в ожидании - ворота вот-вот должны были открыться.
Декан сокрушенно покачал головой:
- Солль, вы не понимаете... Не понимаете, с кем тогда столкнула вас судьба. Заклятие, наложенное Скитальцем, может снять только Скиталец.
Запирающий ворота замок все так же торжественно пополз вниз; народ у створок заволновался. Загрохотала в кольцах стальная цепь; стражники - новая, только что прибывшая смена - взялись поудобнее, ворота издали величественный скрип и плавно, почти грациозно принялись открываться.
- Что же теперь делать? - шепотом спросил Эгерт. - Искать его... Скитальца? Кто он? Где его найти?
Верхушки крыш окунулись в солнце - заиграли желтые и белые блики на жестяных и медных флюгерах.
- Кто он - никто не знает толком, - чуть усмехнувшись, проронил декан. - Что до поисков... Отчего вы так уверены, что он... станет с вами разговаривать?
Эгерт вскинул голову:
- Но это же... Он поступил со мной так... Он сделал со мной... И не станет разговаривать?! - Солля трясло, он был почти что в ярости. - Из-за студента... Да, я убил! Но была дуэль... И со Скитальцем тоже была дуэль - пусть убил бы меня! Я стоял перед ним беззащитный... Смерть за смерть... Но то, что он сделал - хуже смерти, и теперь я... завидую студенту! Он умер с оружием в руках, уважая себя... И будучи... любимым...
Солль осекся. Ему показалось, что по лицу декана пробежала мгновенная тень. На дне прищуренных глаз загорелись холодные огоньки, и под этим взглядом короткий Эгертов запал угас так же нежданно, как и вспыхнул.
- Я должен найти... Скитальца, - сказал Солль глухо. - Я отправлюсь... Найду его или... Или, может быть, погибну в дороге...
В последних словах прозвучала надежда, но декан с усмешкой покачал головой:
- Все может быть, сказала рыбка сковородке...
Затем он повернулся и шагнул прочь - Эгерт беспомощно смотрел ему в спину.
Знаменуя новый день, у ворот тонко запела труба. Город распахнул свой кованный сталью зев, чтобы на мощеные улицы опустилась пыль дорог, чтобы любой домосед мог отправиться в странствия...
Уходящий декан вдруг остановился. Обернулся через плечо, потер висок, будто не находя слов. Улыбнулся собственной неловкости; Эгерт смотрел на него широко раскрытыми глазами.
Декан неторопливо, в задумчивости вернулся.
- В любом случае, искать Скитальца вовсе не нужно, - он кашлянул и вроде бы заколебался, потом произнес медленно, словно взвешивая каждое слово:
- Каждый год, накануне Дня Премноголикования, он сам является в город.
Эгерт обомлел. Облизнул сухие губы; спросил шепотом:
- И я... встречусь с ним?
- Необязательно, - усмехнулся декан. - Но... возможно.
Эгерт слышал, как бешено колотится его собственное сердце.
- День Премного... Премноголикования... Когда?
- Осенью.
Солль почувствовал, как сердце стукнуло еще раз - и замерло.
- Так долго... - прошептал он, чуть не плача. - Так долго...
Декан в задумчивости снова потер висок, потом шевельнул уголком рта и, будто приняв решение, взял Эгерта за локоть:
- Вот что, Солль... Я предоставлю вам место вольного слушателя в университете, но кров и стол вы получите, как полноправный студент. До предполагаемой встречи с вашим другом Скитальцем остается полгода - хорошо бы потратить это время с умом... Так, чтобы в конце концов он захотел-таки выслушать вас... Я ничего не обещаю, но просто хочу помочь вам, понимаете?
Эгерт молчал - предложение декана обрушилось на него и несколько оглушило. По дну его сознания прошел образ бледной женщины в окне.
- И уж конечно, - добавил декан, видя его растерянность, - конечно, в университете никто и ничто не будет вам угрожать... Слышите, Эгерт?
В раскрытые ворота вереницей въезжали повозки - окрестные крестьяне вертели головами, отбиваясь попутно от нахальных мальчишек, чьи глаза безошибочно видели, а руки хватали с телег все, что плохо лежит. Эгерт вспомнил вчерашнее приключение - и помрачнел.
- Что ж вы так долго раздумываете? - мягко удивился декан.
- А? - вздрогнул Эгерт. - А разве я... Я же сказал, что согла... Я согласен.

_________________
Иногда я сижу и думаю; а иногда я сижу просто так (с) Сэтчел Пейдж, американский бейсболист

5
Две кровати с высокими спинками да старый столик под узким окошком - вот и все, что могла вместить сырая комнатка с низким сводчатым потолком. Окошко глядело во внутренний двор университета - сейчас там было пусто, только неутомимая старушка, являвшаяся с уборкой дважды в неделю, расхаживала взад-вперед то с тряпкой, то с метлой.
Эгерт слез с подоконника и вернулся на свою кровать. Теперь у него было полным-полно времени для того, чтобы лежать навзничь, глядеть в серые своды потолка и думать.
Минет весна, пройдет лето, потом наступит осень - в который раз Эгерт загибал пальцы, подсчитывая оставшиеся месяцы. Наступит День Премноголикования, и в город явится человек с прозрачными глазами без ресниц, с нервными крыльями длинного носа, с жалящей шпагой в ножнах - человек, облаченный невидимой, но от этого не менее беспощадной силой...
Солль вздохнул и повернулся лицом к стене. Высоко вскидывая тонкие суставчатые ноги, по темному камню бежал мелкий паучок.
Университет полон был самой разношерстной братии; во флигеле жили и столовались те, что победнее. Молодые люди побогаче - а их тоже было немало - снимали апартаменты в городе. Эгерт избегал и тех, и других. Спустя несколько дней после своего водворения в университете он написал в Каваррен, отцу; ничего не объясняя, сообщил только, что жив и здоров, и просил прислать денег.
Ответ пришел раньше, чем можно было предположить - вероятно, почта ходила исправно. Эгерт не получил из дому ни упрека, ни утешения, ни единого слова на клочке бумаги - зато смог расплатиться за стол и жилье, сменить износившуюся одежду и починить сапоги; положение вольнослушателя не давало ему права на гордость всех студентов - треугольную шапочку с серебряной бахромой.
Впрочем, ни шапочка, ни бахрома нимало его не занимали - глядя в белую стену сырой комнатушки, он видел дом с гербом на воротах - вот верховой слуга приносит письмо... Вот отец берет смятую бумажку в руки - и руки дрожат... А на пороге стоит мать - изможденная, седая, и платок соскальзывает с плеч...
А может быть, и нет. Может быть, рука отца не дрогнула, когда под сургучной печатью он обнаружил имя сына. Может быть, только дернул бровью и сквозь зубы велел слуге отослать денег этому недоноску, позорящему честь семьи...
За спиной Солля распахнулась дверь. Привычно вздрогнув, он сел на кровати.
Сосед Солля по комнате, сын аптекаря из предместья, радостно ухмыльнулся.
Имя его было Гаэтан - но весь университет и весь город в глаза и за глаза звали его Лисом. И без того юный - года на четыре моложе Солля - он выглядел совсем мальчишкой из-за небольшого роста, узких плеч и по-детски открытой, скуластой физиономии. Задиристо вздернутый нос Лиса покрывали полчища веснушек, а маленькие глаза цвета меда умели в одну секунду сменять обычное шкодливое выражение на мину трогательной наивности.
Лис был единственным человеком во всем университете - не считая, разумеется, декана Луаяна - с кем Эгерт Солль успел сказать более двух слов за все это немалое время. В первый же день, преодолевая неловкость, Эгерт спросил у соседа, не видел ли он здесь девушки, молодой девушки с темными волосами. Задать вопрос было нелегко - но Солль знал, что остаться в неведении будет хуже. В какой-то момент он почти уверился, что Лис рассмеется и заявит, что в столь солидном учебном заведении девушек не держат - и тот действительно рассмеялся:
- Что ты, братец! Это не нашего неба птичка... Ее зовут Тория, она дочка декана, красивая, да?
Лис все говорил и говорил - но Эгерт слышал только стук крови в ушах. Первым его побуждением было бежать куда глаза глядят - но он немыслимым усилием сдержался, заставив себя вспомнить о разговоре у колодца...
Декан - ее отец. Проклятая судьба.
Всю ночь, последовавшую после этого открытия, он провел без сна - хоть это и была первая за много дней ночь в чистой постели. С головой накрывшись одеялом - чтобы не так бояться полной шорохов темноты - он тер воспаленные глаза и лихорадочно думал: а вдруг все это - колдовство? И город, и университет, и декан встретились ему не случайно - его привели сюда, в ловушку, привели и заперли, чтобы мстить...
На другой день в узком коридоре ему повстречался декан. Спросил что-то незначительное, и под спокойным пристальным взглядом Эгерт понял: если это и ловушка - он слишком слаб, чтобы вырваться.
На него косились с любопытством - надо было отвечать на какие-то вопросы, бесконечное число раз повторять свое имя, вздрагивая от неожиданных прикосновений... Немного помогали защитные ритуалы, но Солль боялся, что их заметят со стороны - и поднимут на смех.
Скоро студенческая братия решила, что Эгерт - необычайно замкнутый и хмурый субъект, а посему просто оставила его в покое. Солль был необычайно рад такому повороту событий, и даже посещение лекций стало для него чуть менее тягостным.
Все студенты, сообразно количеству проведенных за учебой лет, делились на четыре категории: студенты первой ступени звались "вопрошающими", поскольку учились первый год и преуспевали скорее в желании познать, нежели в самой науке; студенты второго года именовались "постигающими", третьего - "соискателями", поскольку претендовали уже на некую ученость, и, наконец, студенты четвертой ступени звались "посвященными" - по словам все того же Лиса, далеко не все замахнувшиеся на ученость юноши удостаивались этого звания, множество их валилось на летних экзаменах и так, недоучками, возвращалось по домам.
Сам Гаэтан учился второй год и звался "постигающим"; Эгерту казалось, что Лис постигает в основном премудрости веселых пирушек и ночных похождений. Студенты разных степеней учености охотно водились друг с другом; каждая группа время от времени собиралась на отдельные занятия - однако на общие лекции, проводимые в Большом Актовом зале, являлись все подряд, и каждый пытался извлечь из мудрых речей педагога все, что в состоянии был переварить: так из единственной миски, поставленной на стол в большой крестьянской семье, старик вылавливает овощи, ребенок - крупу, а хозяин - кусок мяса.
Всякий раз, переступая порог лекционного зала, Эгерт стискивал зубы, сплетал в кармане пальцы и переступал через собственный страх. Огромное помещение казалось ему зловещим; с лепного потолка смотрели плоские каменные лица, и в белых слепых глазах Соллю чудилась не то усмешка, не то угроза. Забившись в угол - скамья казалась неудобной, быстро затекали колени, немела спина - Эгерт тупо смотрел на высокую, украшенную резьбой кафедру; обычно смысл того, о чем говорил лектор, ускользал от него уже через несколько минут после традиционного приветствия.
Господин ректор обладал скрипучим голосом и внушительной манерой вещать; говорил же он о предметах столь сложных и отвлеченных, что Эгерт, отчаявшись, прекращал всякие попытки что-либо понять. Сдавшись, он ерзал на скамье, прислушивался к чьим-то отдаленным перешептываниям, шорохам, смешкам, смотрел танец пылинок в солнечном столбе, разглядывал линии на своей ладони, вздыхал и ждал конца лекции. Иногда, сам не зная почему, он поднимал глаза к маленькому круглому окошку под самым потолком, окошку, невесть зачем глядящему из зала в библиотеку...
Дородный и громогласный профессор естественных наук походил скорее на мясника, нежели на ученого; из его речей Эгерт понимал только вводные слова - "кстати", "как видим", "чего и следовало ожидать"... Время от времени профессор занимался и вовсе диковинными вещами: смешивал жидкости в стеклянных колбах, зажигал огоньки над узкими горлышками спиртовок - ни дать ни взять, фокусник на ярмарке... Иногда в зал приносились живые лягушки, и профессор резал их - Эгерт, в свое время бестрепетно посещавший бойню, закрывал глаза и отворачивался, сгорбившись.
Студенческая братия внимала речам с кафедры с переменным вниманием, то притихая, то усиленно ерзая и перешептываясь. Среди студиозусов случались и ротозеи, и болваны - однако и распоследний из них понимал в происходящем куда больше, нежели Солль.
Интереснее всего были лекции декана Луаяна. Личность его вызывала у Солля множество сильных и противоречивых чувств - и страх, и надежду, и любопытство, и желание просить о помощи, и содрогание от одного только взгляда; к тому же, сколь ни был Эгерт занят собой, он не мог не заметить того особенного почитания, которым декан окружен был в университете.
Все шорохи и смешки затихали, стоило декану появиться в зале; встретив его в сводчатом коридоре - Эгерт видел своими глазами - даже сам господин ректор спешил засвидетельствовать свое внимание и уважение, а студенты - те просто замирали, как кролики перед удавом, и счастливцем считался всякий, получивший персональный ответ на свое приветствие или заслуживший деканову улыбку.
Господин Луаян был маг - об этом говорили и перешептывались, но в лекциях его ничего не было магического: он говорил о древних временах, о давно разрушенных городах, о войнах, некогда опустошавших целые страны... Эгерт слушал, пока хватало сил - но слишком часто повторялись незнакомые имена и даты, Солль уставал, ничего не мог запомнить, терял нить рассказа и, запутавшись, отчаивался. Однажды он решился-таки спросить у Лиса - разве декан не учит студентов колдовству? Ответом Эгерту был сочувственный взгляд и красноречивый, но не вполне приличный жест, означающий, что Солль, мягко говоря, не в своем уме.
Никто из студентов не носил оружия, но, если Эгерт до сих пор чувствовал себя почти что голым без отягощенного сталью пояса, то ни один из ученых юношей ничуть не тосковал по смертоносному железу. Преисполненные куража, жители флигеля едва не каждый вечер отправлялись в город, и шумное их возвращение прерывало чуткий Эгертов сон иногда в полночь, а порой и под утро. Под сводами университета распевались известные всем студентам, но незнакомые Эгерту песни, бурлила своя, особенная жизнь, но он - он чужд был этому до последнего белокурого волоска, чужой, чужак, пришелец.
...Лис взгромоздился тощим задом на стол. Тот, видавший на своем веку не одно поколение Лисов, закряхтел, будто вычитывая мораль. Эгерт бледно улыбнулся в ответ на вопросительный взгляд шкодливых, цвета меда глаз.
- Мечтаешь? - деловито поинтересовался Лис. - Мечты хороши к завтраку, на обед чего бы пожирнее... А?
Солль снова вымучено улыбнулся. Лиса он тоже побаивался - рыжий сын аптекаря был насмешлив и безжалостен, как оса; свое прозвище он заслужил вполне, и даже до отстраненно живущего Солля не раз долетали слухи о его выходках. Впрочем, что слухи - одна из проделок не так давно развернулась прямо на Эгертовых глазах.
Среди студентов был некий Гонза - вечно желчный и всем недовольный парень, сын обедневшего аристократа из глухой провинции. Эгерт не знал, почему на этот раз Лис избрал мишенью именно его - однако, явившись однажды в зал, Солль застал там некое возбужденное, но тщательно скрываемое веселье. Студенты перемигивались и то и дело зажимали рты, чтобы не прыснуть; Эгерт по обыкновению забился в свой угол и уже оттуда разглядел, что центром своим всеобщее возбуждение имеет, конечно же, Лиса.
Вошел Гонза - в зале воцарилась обычная деловитая возня. Сосед по скамье поприветствовал вошедшего - и тут же удивленно отпрянул. Что-то негромко спросил; Гонза изумленно на него уставился.
Суть Лисовой задумки открылась Эгерту несколько позже, а пока он недоуменно наблюдал, как всякий, обративший свой взор на Гонзу, расширял глаза и принимался громко шептаться с соседом. Гонза ерзал, вздрагивал и отчего-то хватался рукой за нос.
Затея была проста: все как один сотоварищи - кто с сочувствием, кто со злорадством, кто заботливо, кто изумленно - вопрошали обомлевшего Гонзу, что такое случилось сегодня с его носом и по какой такой причине он вырос почти на четверть?
Гонза отшучивался и огрызался - но мрачнел на глазах. На другой день повторилось все то же самое - встретив Гонзу в коридоре, студенты хмурились и отводили глаза. Злой и растерянный, бедняга наконец обратился к Соллю:
- Слушай, парень... Ты-то хоть скажи мне... Что там мой нос?
Эгерт переминался с ноги на ногу, глядя в его вопросительные глаза; выдавил, наконец:
- Да вроде... длинноват...
Гонза плюнул в сердцах, а вечером - смеющийся Лис поведал об этом Соллю, который стал таким образом будто бы соучастником затеи - вечером отчаявшийся провинциал раздобыл обрывок шнурка и тщательно, до самого кончика, измерил свой несчастный нос. На горе, ему случилось оставить свою мерку тут же, в комнате, под периной; конечно же, Лис нанес визит в отсутствие хозяина и чуть-чуть укоротил злосчастную мерку.
Небо, что случилось с Гонзой, когда он вздумал произвести повторный замер! Чуть не весь университет, притаившийся под окном его комнаты, слышал горестный, полный ужаса вопль: мерка оказалась коротка, несчастный нос удлинился на целую половину ногтя...
Эгерт вздрогнул и перестал вспоминать. С площади донесся длинный, протяжный звук - будто голос древнего, закованного в каменную броню чудовища, чудовища тоскующего и одинокого. Всякий раз при звуке этого голоса у Солля мороз продирал по коже, хотя Лис давно объяснил ему, что это всего лишь очередной обряд в Башне Лаш: серые капюшоны любят таинственность, и шут его знает, что там у них за обряды... Башня разражалась этим стоном иногда раз в день, иногда два, а порой замолкала на целую неделю - горожане привыкли к странным звукам и не обращали на них внимания, и только Эгерту всякий раз хотелось зажать уши. Вот и сейчас, невольно дернувшись, он вызвал усмешку Лиса:
- У моего бати сучонка была... Так та свистульку не любила. Услышит - и давай подвывать, с ума прямо сходит... Вроде тебя, только ты выть робеешь...
Звук оборвался; Эгерт перевел дыхание:
- Ты... Не знаешь, что все-таки они... делают в этой своей Башне?
Служителей Лаш на улицах узнавали издалека - облаченные в серые плащи с падающими на лицо капюшонами, они внушали горожанам трепет и почтение, которые Эгерт вполне разделял.
Лис наморщил нос. Проговорил задумчиво:
- Ну, дел-то у них много... Одной стирки сколько - плащи-то длинные, мостовую подметают, всякое дерьмо к полам липнет... Пачкаются, поди, страшное дело...
Солль подавил приступ раздражения. Поинтересовался глухо:
- А... звук? Ну, вой этот...
Лис встрепенулся:
- А это прачка ихняя, как дырку в плаще найдет, так сразу орать начинает... Ругается, значит.
- Откуда ты знаешь? - сквозь зубы спросил Эгерт.
- На лекции ходить надо, - усмехнулся Лис.
Эгерт вздохнул. Вот уже несколько дней он не ходил на лекции. Устал, сдался, надоело; объяснять это Лису не было ни сил, ни возможности.
Гаэтан тем временем извлек откуда-то из кармана куртки немыслимых размеров зеленый огурец. Критически оглядев овощ, покосился на Солля - заинтригован ли? Эгерт поглядывал на огурец с плохо скрываемой опаской.
Лис усмехнулся во весь зубастый рот, глаза его полыхали предвкушением сногсшибательной шкоды. Быстрым движением распустив пояс, Лис засунул огурец себе в штаны, пыхтя, приспособил овощ наиболее естественным образом:
- Во... Сегодня танцевать будем, с красавицей моей, Фарри...
Обняв воображаемую партнершу, он с романтическим лицом проделал несколько па; спрятанный огурец подрагивал в такт его шагам, как, очевидно, это и было задумано.
- Получается, - заметил Лис озабоченно. - Еще обниму покрепче... Только б не выпал... Все, я пошел.
Спрятав огурец в карман, он на ходу стянул с крюка свой залатанный плащ; бросил уже в дверях:
- Кстати... Господин декан о тебе спрашивал. Будь здоров...
Солль сидел и слушал, как гулко отдаляются по сводчатому коридору Лисовы шаги. Из мыслей его разом вылетели и Гаэтан с его огурцом, и Башня Лаш с ее странным звуком.
"Господин декан о тебе спрашивал".
Декан относился к Соллю внешне ровно, совершенно так же, как и к прочим - будто не он привел его тогда на рассвете в университет, будто и не было тягостного разговора у колодца. Эгерт был просто вольным слушателем - но жил во флигеле, как студент, и никто не заводил с ним разговора об оплате, пока он сам не заговорил об этом со старичком-интендантом. Благодетель-декан приветливо кивал Соллю при встрече - а Тория между тем была его дочерью, а убитый Динар, значит, собирался стать зятем...
Со времени появления Солля в университете декан никак не проявлял к нему интереса - и вот... Заметил, что его нет на лекциях? Или дело в той встрече, памятной встрече в коридоре?

_________________
Иногда я сижу и думаю; а иногда я сижу просто так (с) Сэтчел Пейдж, американский бейсболист

***
...Это случилось четыре дня назад.
Эгерт пришел на лекцию позже обычного. Из-за прикрытой двери доносился скрипучий голос господина ректора, Солль понял, что опоздал, но не испытал от этого ни досады, ни раскаяния - только усталое облегчение. Повернулся, чтобы идти прочь - и услышал, как по каменному полу катятся деревянные колеса.
Негромкий звук этот оглушил его. Из-за угла показалась тележка - маленький столик на колесиках. Столик прогибался под грузом книг; как привороженный, Эгерт не мог оторвать глаз от мерцавших золотом переплетов. На самом верху лежал небольшой томик, запертый серебряной скобой с маленьким тусклым замочком - некоторое время Солль удивленно его разглядывал, потом вздрогнул, как от толчка, и поднял глаза.
Тория стояла прямо перед ним - он отчетливо видел каждую черточку по-прежнему прекрасного лица. Высокий воротник черного платья закрывал шею, волосы подобраны были в простую, даже небрежную прическу, и только одна своенравно выбившаяся прядь падала на чистый, матовый лоб.
Эгерту захотелось, чтобы каменные плиты пола разверзлись и скрыли его от этого надменного, чуть напряженного взгляда. Тогда, в первую их каварренскую встречу, она смотрела спокойно и немного насмешливо; вторая встреча, повлекшая за собой дуэль со студентом, обернулась для нее смятением и отчаянием, горем, потерей... Солль передернулся, вспомнив о третьей встрече - тогда в обращенных к нему глазах он прочел только омерзение, холодную, лишенную злобы гадливость.
Светлое небо! Воплощенный трус, больше всего на свете он боялся снова столкнуться с ней лицом к лицу.
Тория не опускала глаз - а он и не мог отвернуться, как бы ни хотел этого. Он увидел, как напряженная надменность в ее глазах сменилась холодным удивлением и на лоб легли две тонкие вертикальные складки; потом Тория чуть тронула тележку и взглянула на Эгерта уже вопросительно. Он стоял столбом, не в силах сдвинуться с места; тогда она вздохнула, и уголок ее рта шевельнулся точь-в-точь как у декана - она будто досадовала на Эгертову недогадливость. Тут только он сообразил, что загораживает дорогу тележке; отскочил, ударившись о стену затылком, вжался в холодный камень всей своей мокрой, дрожащей спиной. Тория проследовала мимо - он ощутил ее запах, терпкий запах влажной травы...
Шум тележки давно замер в глубине коридора - а он все стоял, прижавшись к стене, и смотрел вслед.


***
...Дочка вошла в кабинет отца, неслышно притворив за собой дверь.
Декан сидел за массивным письменным столом; три свечи в высоком подсвечнике горестно роняли капли воска на темную, изъеденную временем столешницу. Негромко скрипело гусиное перо, и цветными кистями свешивались из множества книг пестрые, любовно изготовленные Торией закладки.
Не говоря ни слова, она остановилась у Луаяна за спиной.
С самого детства у Тории сохранилась не вполне пристойная привычка - подкрадываться к увлеченному работой отцу и, заглянув через его плечо, завороженно наблюдать, как танцует по чистому листу бумаги черное жало пера. Мать ругала Торию на чем свет стоит: подглядывать некрасиво, а главное - она ведь мешает отцу работать! Отец, впрочем, только посмеивался; так Тория и выучилась читать - заглядывая ему через плечо...
Сейчас декан занят был любимым делом - примечаниями к очередной главе из истории магов. То, что это примечания, Тория поняла, увидев в начале страницы два косых крестика; смысл же написанного дошел до нее не сразу. Какое-то время она отрешенно любовалась пляской пера, пока, наконец, черные узелки букв не сложились для нее в слова: "...досужие домыслы. Представляется, однако, что чем меньшим могуществом наделен маг, тем ретивее он стремится восполнить этот недостаток внешними эффектами... Автор этих строк знаком был со старой ведьмой, обложившей данью целую деревушку, причем подать собиралась исключительно крысиными сердцами. Трудно предположить, откуда, собственно, у старушки возникла столь странная потребность; автору представляется, однако, что убиенные крысы служили одной только цели - заставить собственные крестьянские сердца трепетать при одном имени воцарившейся над ними колдуньи... История полна примеров и посерьезнее - разного рода дешевые штучки порой вводили в заблуждение не одних только неграмотных крестьян... Вспомним, что писал тот же Бальтазарр Эст в своих "Скудных нотациях", которые, к слову сказать, далеко не так скудны: "Если над жилищем мага день и ночь стоят зловещего вида черные тучи, если окна гостиной за версту горят кроваво-красным светом, если в прихожей вместо слуги вас встретит цепной дракон, неухоженный и потому особенно зловонный, если, наконец, навстречу вам выйдет некто со сверкающим взором и увесистым посохом в руках - тогда вы можете быть совершенно уверены, что перед вами ничтожный колдунишка, сам стыдящийся собственной слабости. Самый никчемный из известных мне магов не вылезал из плаща, расшитого рунами - по-моему, даже спал в нем; самый сильный и страшный из моих собратьев, чьего даже имени поминать неохота, предпочитал просторные заштопанные рубахи..."
Декан помедлил и уронил перо.
- Ты цитируешь по памяти? - удивилась Тория. Декан усмехнулся с некоторой долей самодовольства.
- Я видела... его, - тихо сказала Тория.
Декан, безусловно, понял, что речь идет вовсе не о великом маге Бальтазарре Эсте.
Затрещала свечка; Тория выпрямилась, взяла со стола маленькие щипцы и аккуратно подрезала фитиль. Спросила негромко:
- Кстати, кто этот сильный и страшный маг, который, по словам господина Эста, так любил старые обноски?
Декан усмехнулся:
- А это учитель Эста... Он умер лет сто назад.
Он замолчал и вопросительно уставился на дочь. Тория казалось рассеянной - но декан видел, что все ее мысли вертятся, как собачки на привязи, вокруг одного очень важного для нее предмета. В конце концов предмет ее размышлений обрел, наконец, форму, вырвавшись словом:
- Солль...
Тория запнулась. Декан доброжелательно ждал продолжения; тогда она с трудом отодвинула тяжелый фолиант и присела на освободившийся край стола:
- Это впечатляет... Шрам и... все остальное. Ты даже не можешь себе представить, насколько он изменился... Ты ведь не видел его раньше... - она помолчала, покачивая ногой в узконосом башмачке. - Господин Солль... Блестящий надутый пузырь... И вот ничего не осталось - только порожняя оболочка, пустая крысиная шкурка. Право же, отец, зачем... - оборвав себя на полуслове, она красноречиво, с преувеличенным недоумением пожала плечами.
- Понимаю, - декан снова усмехнулся, на этот раз грустно. - Ты никогда не простишь, конечно.
Тория тряхнула головой:
- Не в том дело... Простишь - не простишь... А если бы на Динара упало дерево, или камень со скалы? Разве я могла бы ненавидеть камень?
Декан присвистнул:
- По-твоему, Эгерт Солль не отвечает за свои поступки, подобно зверю? Дереву или камню?
Тория поднялась, недовольная, по-видимому, своей способностью изъясняться. Раздраженно оборвала свисающую с рукава нитку:
- Я не то хотела сказать... Он не достоин моей ненависти. Я не желаю его прощать или не прощать. Он пустой, понимаешь? Он не представляет интереса. Я наблюдала за ним... Не день и не два.
Тория закусила губу - ей действительно не раз и не два приходилось влезать на верхушку тяжелой стремянки, чтобы заглянуть в круглое окошко между библиотекой и Большим Актовым залом. Эгерт сидел всегда в одном и том же месте - в темном углу, удаленном от кафедры; наблюдательнице отлично видны были и его потуги уловить смысл лекции, и последующее отчаяние, и тупое равнодушие, всегда приходившее на смену. Сжимая губы, Тория пыталась подавить в себе ненависть и смотреть на Солля безучастным взглядом исследователя; иногда она даже испытывала к нему брезгливую жалость, порой прорывалось раздражение - и тогда, неведомо почему, но Солль вдруг поднимал голову и смотрел на окошко, не видя за ним Тории, хотя, казалось, прямо ей в глаза...
- Ты бы видела его там, у колодца, - тихо сказал декан. - Ты бы видела, что с ним творилось... Поверь, это глубоко страдающий человек.
Тория больно дернула себя за падающую на лоб прядку. Заслоняя друг друга, перед глазами ее зарябили воспоминания - из тех, которые лучше бы позабыть.
В тот день Солль смеялся - Тория слишком хорошо помнит этот смех, и взгляд прищуренных, полных снисхождения глаз, и мучительно долгую, смертельную игру с Динаром... И черный кончик шпаги, выглядывающий из спины любимого человека, и кровавую лужу на мокром песке...
Декан терпеливо ждал, пока дочка соберется с мыслями.
- Я понимаю, - сказала наконец Тория, - он интересен тебе... как экспонат. Как человек, отмеченный Скитальцем. Как носитель его заклятия. Но для меня он остается всего лишь палачом, которому отрубили руки... И поэтому то, что теперь он живет... там, во флигеле, и ходит теми же коридорами, по которым ходил Динар, да к тому же... - она поморщилась, как от вкуса гнили. Замолчала. Скатала в колечко выбившуюся прядь и наугад сунула ее в прическу. Прядь тут же выбилась снова.
- Тебе неприятно, - мягко сказал декан. - Тебе... обидно и больно. Но поверь мне... так надо. Потерпи, пожалуйста.
Тория задумчиво подергала себя за непокорный локон, потом, потянувшись, взяла со стола нож и все так же задумчиво срезала надоевшую прядь.
***
Она привыкла верить отцу до конца и во всем. Отцу верили люди и звери, и даже змеи верили - маленькой девочкой она впервые увидела, как отец вызвал гадюку из стога сена, где перед этим резвились деревенские мальчишки. Гадюка и сама была напугана - Луаян, который тогда еще не был деканом, резко прикрикнул на крестьянина, в ужасе желавшем убить гадюку, потом засунул змею в просторный карман и так вынес к лесу. Тория шла рядом и совсем не боялась - ей-то яснее ясного было, что все, совершаемое ее отцом, правильно и не таит в себе опасности. Высадив змею в траву, отец что-то долго и сурово объяснял ей - наверное, учил не кусать людей, подумала маленькая Тория. Змея не смела уползти, не получив на то специального разрешения; когда Тория взахлеб рассказывала об этом матери, та только хмурилась и кусала губы - мать никогда не верила отцу до конца.
Тория плохо помнила смутные ссоры, время от времени терзавшие маленькую семью - может быть, отец предусмотрительно позаботился о том, чтобы дочь помнила о матери только хорошее; тем не менее роковой зимний вечер, осиротивший Торию, девочка запомнила во всех подробностях.
Лишь значительно позже она стала понимать, что означало короткое слово "он", произносимое отцом то насмешливо, то яростно, то глухо; в устах матери это слово звучало всегда с одинаковым вызовом. В тот вечер, рассорившись с мужем, мать собралась к "нему" - и тогда, впервые за долгое время презрительного попустительства жене, Луаян взбунтовался.
То есть это выглядело так, что он взбунтовался - на самом деле он чувствовал либо просто знал, что произойдет потом. Он умолял, потом грозил, потом просто запер жену в комнате - а она ярилась и бросала ему в лицо такие слова, что Тория, дрожащая в кровати за занавеской, обливалась слезами от страха и горя. В какой-то момент Луаяну изменила выдержка - и он дал жене уйти, просто дал уйти, и хлопнувшая дверь едва не сорвалась с петель - такой силы был этот прощальный удар.
- Не надо было мне ее слушать, - спустя много лет горько говорил декан взрослой дочери. - Не надо было...
Тория, знавшая за своим отцом и эту боль, и эту вину, просто крепко прижималась лицом к его груди.
В ту ночь Луаян не спал - маленькая Тория, то и дело просыпаясь, видела горящую на столе лампу и вышагивающего по комнате отца. Под утро он, не говоря ни слова, оделся и ринулся прочь, будто спеша кому-то на помощь - но было поздно. Даже маги не умеют оживлять мертвых, а мать Тории была уже мертва в ту минуту, когда муж освободил ее из высокого сугроба на лесной дороге...
- Не надо было мне ее слушать... Меня ослепили тогда гордыня и обида, а что толку обижаться на женщину?
- Ты не виноват, - говорила на это Тория, но отец отворачивался:
- Виноват...

***
Лис вернулся за полночь.
Сперва послышались под окном приглушенный хохот и неразборчивая болтовня, потом кто-то жалобно завел песню, которая тут же и оборвалась коротким вяканьем - похоже, певец получил дружеским кулаком по спине.
Непродолжительная тишина сменилась возней в коридоре, заскрипела открываемая дверь - в полной темноте в комнату ввалился Лис.
Застонала под весом тощего тела деревянная кровать, зашелестела ткань, потом упал на пол один башмак и следом - другой. Лис сладко вытянулся и удовлетворенно зевнул, вспоминая, очевидно, сегодняшние похождения и большой успех своего исполинского огурца. Уже задремывая, он вдруг услышал негромкое Эгертово:
- Гаэтан...
Лисова кровать скрипнула - удивленный, он перевернулся на бок:
- Ты почему не спишь, а?
Рассеянное благодушие в голосе выдавало некоторое количество выпитого Лисом вина.
- Гаэтан, - повторил Солль со вздохам. - Расскажи мне, что ты знаешь о господине декане.
Стало тихо, очень тихо; где-то в отдалении вскрикивал сверчок. Стукнул ставень; снова тишина.
- Дурак ты, Солль, - сказал Лис уже другим, трезвым голосом. - Нашел, о чем спрашивать среди ночи... - он помолчал, сердито сопя, и добавил раздраженно:
- Да и тебе, между прочим, виднее... Он твой знакомец вроде бы...
- Вроде бы, - сказал Солль шепотом.
- Ну и вот... И спи себе, - кровать под Лисом прямо-таки зашлась скрипом, так резко он отвернулся лицом к стене.
В стекло билась ночная бабочка - дробный стук маленьких крыльев то обрывался, то оживал с новой силой. Можно было закрыть глаза или держать их открытыми - одинаковая тьма, густая, как воск, залепляла глазницы. Солль притих - как всегда в темноте, ему было очень, очень не по себе.
Кровать Гаэтана ожила вновь - скрип оборвался на самой высокой ноте.
- А что тебе господин декан? - свистящим шепотом Лиса спросила темнота. - Что тебе до него? И что ему до тебя? А?
Солль натянул одеяло до самого подбородка. Сказал в невидимый потолок:
- Он обещал... помочь мне. А я... не знаю. Я боюсь его... А тут еще она...
- Кто - она? - тут же поинтересовалась темнота.
- Она... Тория, - губы Эгерта неохотно, через силу сложились в это имя.
- Тория? - переспросил Лис опасливо и вместе с тем мечтательно. Шумно вздохнул и печально бросил:
- Забудь.
Далеко-далеко, в городе, перекликались ночные сторожа.
- Он учит ее... колдовству? - с замиранием сердца спросил Эгерт.
Лис снова раздраженно завозился в постели:
- Дураком родился, дураком и помрешь... Он никого не учит... магии! Это тебе не арифметика и не сапожное дело...
И снова тишина, нарушаемая шорохом бабочки да сердитым сопением Лиса.
- Но ведь он маг? - снова спросил Солль, преодолевая невольную робость. - Ведь он великий маг? Я ведь потому и...
Он хотел сказать, что затем и пришел в город, чтобы встретиться с великим магом, о котором слышал на дорогах и постоялых дворах; хотел сказать - и запнулся, побоявшись выдать о себе больше, чем следует. К счастью, Лис ничего не заметил - кровать под ним снова заходила ходуном.
- Я... - снова начал Солль, но Лис неожиданно перебил его. Голос рыжего Гаэтана звучал непривычно серьезно, даже несколько патетически:
- Я в университете второй год... И вот что тебе скажу. Декан Луаян, он... Может, и не человек вовсе, - он перевел дыхание. - Нет, зла никому не делает... Историю лучше него никто на свете не знает, это точно... Только ты правильно его боишься, Солль. Было однажды... Ты только не болтай... Но я сам видел, Солль! Появилась на площади старуха с барабанчиком... Нищая, барабанила и милостыню просила. Говорили о ней... что глазливая, что лучше обходить десятой дорогой... А я возьми да и подойди, любопытно стало... Вижу, декан идет... Поравнялся со старухой, да вдруг как развернется, как взглянет... Я рядом стоял, говорю, но меня чуть не убило этим взглядом... А старуха барабанить-то бросила, да как зашипит! Чего-то шепчет, а ни слова не разобрать, слова лязгают, как замок ржавый... Ну и... декан тоже ей... сказал. Такое слово... Потом три дня в ушах отдавалось. И потащил ее... Не руками, а так, будто на веревке невидимой... И я за ними потащился, дурак, хоть и поджилки тряслись... Завернули в подворотню, и старуха... Там, где стояла старуха, гляжу, змеюка здоровенная, склизкая, извивается, на декана пасть разевает, а он тогда руку поднял, и из этой руки...
Лис странно осекся и замолчал. Солль лежал, с трудом сдерживая нервную дрожь.
- Ну? - выдавил он наконец.
Лис завозился. Встал. Пошлепал руками по столу, разыскивая огниво.
- Ну?! - простонал Эгерт.
- Ну, - глухо отозвался Лис, высекая искру. - Декан спрашивает: чего тебе надо? А она шипит: вольнослушателя Солля на съедение...
Загорелась одинокая свечка. Эгерт, мокрый как мышь, плюнул с досады и то же время вздохнул с облегчением: соврал, проклятый шутник. Соврал... Наверное.
Лис стоял посреди комнаты со свечкой, и черные тени на стенах вздрагивали - у Гаэтана мелко тряслась рука.


***
До самого рассвета оба старательно прикидывались спящими. Утром, проведя несколько долгих минут в изучении косого шрама на поросшей щетиной щеке, Эгерт превозмог себя и отправился на лекции.
Декан Луаян спустился из своего кабинета несколько раньше, чем обычно; завидев его в конце коридора, Эгерт отпрянул в темную, сырую нишу стены. Не заметив Солля или не подав вида, что заметил, декан проследовал мимо; тут-то его и нагнал Лис.
Эгерт не видел его, слыша только непривычно робкий, сбивчивый Гаэтанов голос: Лис, кажется, просил за что-то прощения. "Проклятый язык... - доносилось до Эгертовых ушей. - Сам не знаю, как... Клянусь небом, впредь буду молчать, как рыба..."
Что-то мягко, спокойно отвечал декан. Голос Лиса, кажется, повеселел; застучали, удаляясь, его каблуки.
Декан постоял в раздумье; потом повернулся и, остановившись напротив ниши, тихонько позвал, глядя в сторону:
- Эгерт.


***
Кабинет казался огромным, ненамного меньше самого Актового зала; солнечный свет тонул в темных портьерах - бархатные полотнища лежали на окнах, как тяжелые веки на воспаленных глазах, погружая комнату в полумрак.
- Посмотрите, Эгерт... Вам, наверное, любопытно - так и посмотрите...
Посреди кабинета помещался письменный стол с треглавым медным канделябром; рядом стояли друг напротив друга два деревянных кресла с резными высокими спинками, а позади стола, на гладкой пустынной стене, тускло поблескивало развернутое птичье крыло - кованое, стальное.
- Это память о моем учителе. Его звали Орлан... Я расскажу о нем позже.
Осторожно ступая, Эгерт двинулся вдоль стены; бледное, изуродованное шрамом лицо отразилось в мутном стеклянном шаре с оплывшей свечкой внутри. Рядом, на круглом колченогом столике, толпились серебряные фигурки - людей, зверей и огромных насекомых; изготовленные с необычайным искусством, все они, казалось, смотрели в одну точку. Эгерт пригляделся - взгляды серебряных существ не отрывались от острия портновской иголки, торчащей из бесформенного комочка древесной смолы.
- Смотрите, можно... Только руками не трогайте, да?
Небо, Эгерт откусил бы себе палец прежде, чем отважиться дотронуться им до чучела огромной крысы, закованной в настоящие цепи. Обнаженные зубы давно погибшей грызуньи казались влажными от вязкой слюны.
Два массивных шкафа, суровые и неприступные, как стражники, заперты были на два висячих замка; вдоль стен тянулись полки - вероятно, это были особенные книги, книги по магии. Эгерт вздрогнул - на корешке одного из томов густо росла черная, блестящая шерсть.
Ему расхотелось смотреть дальше. Отшатнувшись, он несмело взглянул на декана.
Тот неторопливо отодвинул край портьеры, пропуская в кабинет поток дневного света; непринужденно уселся в одно из деревянных кресел:
- Что ж, Эгерт... Настало нам время побеседовать.
Повинуясь указующей руке, Солль подошел на ватных ногах и присел на краешек другого кресла. В свободном от портьеры уголке окна ему был виден голубой лоскут неба.
- Некоторое время тому назад, - неторопливо начал декан, - не так давно, если судить по меркам истории, и вовсе не так недавно, если судить о человеческой жизни... Жил некто. Был он молод и удачлив, и был он магом милостью небесной. И невиданной силы магом... он мог бы стать с годами, не случись в его судьбе внезапного и тягостного перелома...
Декан сделал паузу, будто предлагая Эгерту разглядеть в его словах некий тайный смысл. Солль сжал пальцами деревянные подлокотники.
- Случилось так, - продолжал декан, - что в самоуверенности и гордыне своей он преступил черту, отделяющую шутку от предательства, и тяжко оскорбил друзей. За это он понес, может быть, чрезмерно жестокое наказание - на три года лишенный человеческого обличья, он навсегда расстался с магическим даром... А ведь дар этот был частью его души, его сознания, его личности! И вот, униженный и отвергнутый, утративший все, он двинулся по пути испытаний...

Декан замолчал, будто ожидая, что Солль подхватит рассказ и закончит историю за него - но Эгерт молчал, пытаясь понять, какое отношение имеет деканова повесть к его собственной судьбе.
Луаян чуть усмехнулся:
- Да, Эгерт, путь испытаний... Это был его путь, и он прошел его до конца. Вы тоже стоите на подобном пути, Солль, но только... Это другой путь, и никто не знает, что ожидает вас на его краю. Ведь, как ни суди, а тот человек, о котором я рассказываю - тот человек никого не убивал...
Будто каленое железо коснулось Эгерта - и прожгло насквозь, хотя в спокойном декановом голосе не прозвучало ни тени упрека. Голубое небо в просвете окна на секунду сделалось черным, а по дну сознания прошла мысль: вот оно, главное. Возможно, сейчас придется расплачиваться, ведь Тория - его дочь, а Динар был бы зятем...
- Но... - выдавил он, - я ведь не хотел... Это была честная дуэль, я ведь не хотел убивать его, господин декан... Я и раньше...
Он запнулся, спохватившись - но маг вопросительно взглянул на него, и Соллю пришлось продолжить:
- Я и раньше... Убивал на дуэлях. Два раза... Оба раза честно. У тех... людей, что погибли от моей шпаги, были и родичи, и друзья... Но даже родичи согласились, что смерть на дуэли - это не позор, а тот, кто выжил - не убийца...
Декан помолчал. Поднялся; будто раздумывая, прошел вдоль полок с книгами, то и дело касаясь рукой истертых корешков. Втянув голову в плечи, Эгерт наблюдал за ним, ожидая чего угодно - молнии из протянутой руки либо заклинания, превращающего собеседника в лягушку...
Маг обернулся. Спросил жестко:
- Представьте, что вы встретились со Скитальцем, Солль. Что вы скажете ему? То же самое, что слышал сейчас я?
Эгерт опустил голову. Признался честно:
- Я не знаю, что говорить ему. Я надеялся... Что, может быть, вы научите меня... Но...
И замолк, потому что любые слова оборачивались жалким, бессмысленным лепетанием. Он хотел бы сказать, что прекрасно понимает - у декана есть причина ненавидеть убийцу студента по имени Динар; возможно, проявленное к Соллю милосердие есть только отсрочка неминуемого наказания. Он хотел бы объяснить, что сознает - отец Тории вовсе не обязан помогать ему в деле со Скитальцем, напротив - декан вправе счесть, что заклятие трусости уместно и справедливо, что Солль до конца своих дней должен носить на лице шрам... И, наконец, Эгерт хотел бы признаться, как все-таки сильно, хоть и безнадежно, он рассчитывает на эту помощь.
Он хотел бы сказать все это - но язык его лежал во рту безвольно и неподвижно, как дохлая рыбина.
Декан подошел к столу, откинул крышку массивного письменного прибора; Эгерт бездумно уставился на причудливой формы чернильницу, песочницу с медным шариком на крышке, ворох разноцветных перьев и пару перочинных ножей.
Декан усмехнулся:
- Я не случайно завел разговор о маге, лишенном магического дара. Возможно, Эгерт, знание о его судьбе чем-то поможет вам... А может, и нет, - декан извлек из груды перьев одно, особенно длинное, любовно оглядел его и взялся за перочинный нож:
- Полвека назад, Эгерт, я был мальчиком и жил в предгорьях... И мать моя, и отец, и все родичи погибли во времена Черного Мора, и главным человеком в моей жизни стал мой учитель, Орлан. Его домик лепился к скале, как ласточкино гнездо... А я был в этом гнезде птенцом. И вот однажды вечером мой учитель поглядел в Зеркало Вод... Видите ли, Эгерт... Маг, достигший определенной степени могущества, набрав воду из пяти источников и сотворив заклинание, может увидеть в этом зеркале то, что скрыто от глаз. Мой учитель посмотрел... и умер, у него разорвалось сердце. Я никогда не узнаю, что или кого он тогда увидел. Я остался один, мне было тринадцать лет, но, похоронив Орлана, как велит обычай, я не спешил искать нового учителя. Спустя некоторое время я сам, впервые самостоятельно, сотворил Зеркало Вод. Долгое время оно оставалось темным, и я готов был отчаяться, когда поверхность воды прояснилась, и я увидел... - декан отложил очиненное перо и взялся за новое, - увидел незнакомого мне человека, стоящего перед огромной, кованой железом Дверью. Видение длилось несколько мгновений - но я успел разглядеть ржавый засов, отодвинутый наполовину... Вы когда-нибудь слышали, Эгерт, о Двери Мирозданья?
Декан замолчал и вопросительно поглядел на Солля. Ерзая в кресле, Эгерт казался себе глупым, как никогда; пожав плечами, декан усмехнулся:
- Вы не знаете, зачем я рассказываю вам все это? Возможно, и напрасно, Эгерт, возможно и зря. Но если вы хотите говорить со Скитальцем... Вы ведь все еще хотите с ним говорить?
Чуть слышно скрипнула входная дверь - Эгерту этот звук показался оглушительным, как залп. В кабинет вошла Тория.
Эгерт вжался в свое кресло, а девушка, приостановившись было при виде отцова посетителя, как ни в чем не бывало приблизилась к столу и поставила на него небольшой поднос с ломтиком хлеба и стаканом молока. Потом, переглянувшись с деканом, помедлила и уселась на край стола, покачивая тонконосым башмачком.
- Я здорово озадачил господина Солля своими историями, - сообщил декан дочери. Тория кисло усмехнулась.
Декан снова заговорил, обращаясь, по-видимому, к Соллю; Эгерт между тем не понимал ни слова, только и ожидая той счастливой минуты, когда можно будет наконец встать и уйти. Не глядя на Торию, он кожей ощущал редкие равнодушные взгляды, которыми она время от времени награждала его.
Прошло несколько минут, прежде чем Солль опять получил возможность понимать то, что рассказывал тем временем декан:
- ...Это труд моей жизни, Эгерт, главная книга... Пока она называется просто "История магов"; пожалуй, ни у кого до меня не было уникальной возможности свести воедино все, что мы знаем о великих магах прошлого. Многие из них ушли в легенду, кое-кто жил совсем недавно, кто-то живет и теперь... Я был учеником Орлана - ему посвящена большая глава - и лично знал Ларта Легиара... Вам ничего не говорят эти имена, Солль, но любой маг, даже самый посредственный, исполняется почтением, едва услышав их...
Голова Эгерта понемногу наливалась свинцом. Комната медленно повернулась вокруг Солля, как вокруг оси; неподвижным оставалось только бледное, как прекрасная алебастровая маска, лицо Тории.
- Понимаю, вам трудно, Солль... - декан снова сидел в деревянном кресле с подлокотниками, и, встретившись с ним глазами, Солль мгновенно протрезвел, будто от ледяной ванны. Декан смотрел пристально, нанизывая собеседника на взгляд, как на иголку:
- Понимаю... Но путь испытаний не бывает легким, Солль. Никто не знает, чем завершится ваш путь, но я помогу вам, чем сумею... Тория, - мягко обратился он к дочери, - та книга, история заклятий, она здесь или в библиотеке?
Не говоря ни слова, Тория привычным движением выдернула с полки небольшую книжку в кожаном переплете с медными уголками:
- "О заклятиях"? - спросила буднично. - Возьми...
Декан осторожно принял книгу, ладонью смахнул пыль, дунул на страницы, изгоняя последние пылинки:
- Вот, Солль... Я даю вам эту книгу с надеждой, что она поможет вам... глубже понять, осознать, что с вами случилось. Не спешите возвращать - она дается вам на достаточно долгий срок...
- Спасибо, - сказал Эгерт не своим каким-то, деревянным голосом.

_________________
Иногда я сижу и думаю; а иногда я сижу просто так (с) Сэтчел Пейдж, американский бейсболист

***
"Жил некто, и был он алчен и жесток. Однажды в лютый мороз в дом его постучалась женщина с грудным ребенком; он подумал: зачем нищенка у моего камина? - и не пустил ее. Случилась метель, и, замерзая в сугробе с мертвым ребенком на руках, женщина сказала слово, страшное в человеческих устах. И был тот человек заклят: никогда больше не мог он развести огня. Крохотная искорка или пожарище, костер или трубка с табаком - всякий огонь дымил и угасал, стоило лишь ему приблизиться; сам он стал стыть и гаснуть, как пламя под ливнем, и не мог согреться, не мог согреться, и, умирая, шептал: холодно..."
Солль зябко поежился, вздохнул и перевернул страницу.
"В одном селении случилась язва, и много людей умерло. Прослышав о беде, явился в селение знахарь; был он молод, однако опытен и умел. Пользуя людей травами, шел он от дома к дому, и болезнь могла изъязвить и его - однако, по счастью, не тронула. Исцелились люди; тогда спросили они себя: что за сила дана молодому лекарю? Что за непонятная мощь в его руках и его травах? Почему язва пощадила его? Испугались люди неведомой силы и умертвили знахаря, желая умертвить с ним и силу его. Однако случилось так, что вслед за преступлением их последовала и расплата: спустя малое время поселок опустел, и никто не знал, куда девались люди; мудрые говорят, что закляты они, все закляты, и старики и младенцы, и маяться им в неведомых безднах, покуда не явится человек и не снимет заклятие..."
Книга была стара, и каждая желтая страница хранила повесть о делах смутных и страшных. Солль с трудом сдерживал нервную дрожь - и все равно читал, будто глаза его прикованы были к черным, как жучьи спины, буквам:
"Случилось так, что трое на дороге остановили путника - но он был беден, и трое не получили добычи. Тогда, обуянные злобой, они били его беспощадно... На пороге смерти он сказал им: был я кроток и добр, и не причинил вам зла; за что же вы так поступили со мной? Заклинаю и проклинаю: да не носи вас земля!
И путник умер; и как только закрылись глаза его, подалась земля под ногами разбойников.
Охваченные ужасом, бежали они - но с каждым шагом твердь под ними разверзалась все больше, и хватала за ноги, и вот уже по колено в земле молили они о пощаде - но заклятие было сказано, и губы заклявшего остыли навсегда. А земля не держала разбойников, не желала более их носить, и ушли они по пояс, а потом и по грудь, и кричащие рты навеки заткнула трава, и только черные дыры остались в земле, да и они..."
Солль не дочитал - с невидимой площади донесся тоскливый звук, голос Башни ордена Лаш. Эгерт вздохнул и перевернул страницу.
"Мимо селения шел колдун - дряхлый и злобный старец. Случилось ему запнуться о камень, лежавший на дороге, упал он и поломал свои старческие кости. Возопил колдун и заклял камень; с тех пор люди не селятся вблизи тех мест. Тяжко стонет камень, будто терзаемый мукой, и смельчаки, подбиравшиеся близко, видели черную кровь, по капле истекающую из трещины..."
Эгерт отодвинул книгу. Уже несколько дней перед глазами его вереницей проходили странные и удручающие истории, многие из которых здравомыслящий счел бы сказкой - здравомыслящий, но не человек, носящий на лице косой шрам.
"Был человек, и женился он на прекрасной девушке, и любил ее всей душой - но слишком красива была молодая жена, и во сне явилась ему картина ее измены. Тогда, преисполненный страха и гнева, сказал он слова, обернувшиеся заклятием: пусть всякий другой мужчина, на кого лишь раз падет ее нежный, благосклонный взгляд, изведется и умрет тягостной смертью!
Но молодая жена была верна ему всей душой, и ни разу не взглянула она с нежностью на другого мужчину. И шли годы, и жили супруги в довольстве и счастье, и подрастали их дети. Вот возмужал их старший сын, превратившись из мальчика в юношу, и однажды, озаренный первой любовью, прискакал он домой на рассвете. Мать его, стоявшая у крыльца, взглянула на сына и увидела сияющие глаза его и широкие плечи, увидела гибкую силу и молодую горячность сына своего - и тогда взгляд ее исполнился гордости и любви.
И разразилось старое заклятье, и, не разбирая и не щадя, обрушилось на юношу, сколь не рыдала мать его; тогда, обезумев, выцарапала она свои глаза, погубившие сына одним только взглядом..."
В университетском дворике лоснилась под солнцем трава, укрывающая в бархатной зелени полчища громогласных кузнечиков. Невидимые насекомые блаженствовали, распевая гимны жизни; стоял ленивый послеполуденный час, теплый ветер приносил запахи земли и цветов, а перед Соллем лежала на старом столе безучастная, как свидетель, книга.
"У богатой и знатной госпожи была красавица-дочь; сговорившись со странствующим певцом, она хотела бежать из дому, чтобы выйти за бродягу замуж. Но затея сорвалась; раскрыв намерения влюбленной пары, старая мать разгневалась сверх меры и, будучи сведущей в магии, сотворила заклятье: пусть мужчина, который лишит девственности ее дочь, не знает счастья, не видит света и не помнит своего имени!
Долго и горько рыдала девушка; менестрель ушел в далекие земли, и никто не желал больше свататься к прекрасной и богатой невесте. Но вот однажды надменный, хоть и обедневший господин заявил о своем намерении взять ее в жены; наскоро сыграли свадьбу, и в первую брачную ночь молодой муж привел к жене в постель грубого, похотливого конюха...
И случилось так, что на другой же день конюх ослеп и не видел больше света, обезумел и забыл свое имя, иссох, чтобы никогда не знать счастья. А молодой муж зажил со своей женой и получил богатое приданое - но не долго длилось его супружество, потому что..."
В комнату влетел шмель - полосатый пушистый шарик. Покружился под серым сводом потолка, ударился о раму, упал на рыжие от времени страницы; обиженно взревел и вылетел в окно. Солль потер кулаком воспаленные веки.
Зачем декану Луаяну понадобилось, чтобы он прочитал все это?
Во все века от заклятий страдали как отпетые злодеи, так порой и ни в чем не повинные люди; к последним Эгерт испытывал особенное сочувствие. И он тоже жертва заклятия; все эти невесть когда жившие люди породнены с ним общей бедой. На пути его случился Скиталец и походя, одним движением шпаги неузнаваемо изувечил его жизнь...
Раньше Соллю никогда не приходилось так долго сидеть за книгой. От непривычного занятия ныла спина, слезились и болели усталые глаза; подумав было об отдыхе, Эгерт вздохнул и снова притянул к себе раскрытую книгу.
"В доме одинокой вдовы укрылся беглый бродяга - стражники, что служили князю тех мест, преследовали его, а женщина пожалела и спрятала в подпол. Но когда, свирепые и вооруженные, явились к ней преследователи - не выдержала вдова, испугалась и выдала беглеца... Стражники тут же его и повесили - но уже с петлей на шее сказал он женщине: что ты сделала! Неверная ты; пусть же до смерти никто не верит тебе!
И умер бродяга, и закопали его тут же, у вдовы под окном. С тех пор люди отвернулись от несчастной, ибо не верили ей - ни словам, ни глазам, ни голосу, ни поступкам, не верили доброте ее и честности, и слыла она в округе злой ведьмой...
Но случилось так, что через селение проезжал на черной лошади белый, как лунь, старик; зашел он в дом к отчаявшейся женщине и сказал ей: знаю, что за беда постигла тебя. Знаю, что уже искупила ты невольную вину; слушай же, и я расскажу тебе, как снять заклятие!
Выслушала она и, дождавшись полуночи, вышла на могилу, что поросла под ее окном крапивой и чертополохом. В одной руке кувшин с водой несла, в другой - острый кинжал, стариком оставленный. Стала перед могилой, посмотрела луне в лицо и сказала мертвецу в земле: вот вода, а вот острая сталь. Дам тебе напиться, сними с меня чары!
С этими словами воткнула она кинжал в самый могильный холмик, глубоко вонзила, по самую рукоять; потом полила водой из кувшина и ушла в дом, а на другое утро смотрит - на могиле стоит дерево, молодая ольха. И поняла тогда женщина, что заклятие снято, и возрадовалась, и зажила с тех пор мирно и счастливо, а за деревом на могиле ухаживала, как за сыном..."
Солль с трудом оторвал глаза от ровных, равнодушных строчек. "Заклятие снято, заклятие снято" - повторялось и повторялось в шорохе ветра, в трелях незнакомой птахи, в чьих-то отдаленных шагах по гулкому коридору флигеля. Заклятие снято.
Светлое небо! Стоило же дни и ночи горбить спину над страшной книгой, чтобы вот так, случайно, наткнуться на историю со счастливым концом. Мудр, тысячу раз мудр декан Луаян. "Заклятие снято"... ЗАКЛЯТИЕ МОЖЕТ БЫТЬ СНЯТО.
С глупой улыбкой он смотрел в окно, смотрел, как, приминая траву, носится за бабочкой лохматый бродячий пес. У него впереди холодные ночи под мостами и злобные пинки тысяч ног - но сейчас он носится, как щенок, забыв обо всем на свете; он - счастлив.
Счастлив, подумалось Соллю. Пошатываясь, как пьяный, он поднялся из-за стола и взобрался на подоконник.
Близился вечер, теплый весенний вечер; над университетским двориком висел квадрат синего предвечернего неба, и в нем медленно, будто напоказ, кружились голуби - залитые косыми лучами заходящего солнца, белые птицы казались розовыми, как фруктовые леденцы. Соллю захотелось плакать и кричать во все горло - так, будто груз заклятия уже сброшен и позорный шрам смыт с лица, как корка налипшей грязи; не решаясь запеть, он ограничился тем, что широко и радостно улыбнулся бродячему псу на траве.
- Эй, Солль! - удивленно послышалось у него за спиной.
Все еще продолжая улыбаться, Эгерт обернулся к двери. На пороге, округлив глаза, стоял изумленный Лис и тоже улыбался - от уха до уха.

_________________
Иногда я сижу и думаю; а иногда я сижу просто так (с) Сэтчел Пейдж, американский бейсболист

***
От сына аптекаря не могло укрыться особенное внимание декана Луаяна к вольнослушателю Соллю, проявившееся в щедром разрешении пользоваться личной декановой книгой. Уже несколько дней Лис изнывал от любопытства, но, привыкший относиться к декану с уважением и опаской, не решался без спросу заглянуть в книгу либо задать Эгерту прямой вопрос. Глядя, как Солль дни и ночи проводит над пожелтевшими и, верно, полными магии страницами, Лис проникся к Соллю некоторым уважением; поэтому - а еще потому, что был просто хорошим парнем - Гаэтан так обрадовался перемене Соллевого настроения и его согласию наконец-то выбраться в город.
У парадного входа в университет Лис задержался, не в силах отказать себе в удовольствии похлопать по заду деревянную обезьяну. Отполированный сотнями рук, зад лаково лоснился; Солль собрался с духом и последовал Гаэтанову примеру.
Сей фамильярный жест придал Эгерту уверенности в себе. Вечер был теплый, мягкий, исполненный запахов и звуков - не резких, как днем, а приглушенных, растворенных в бархатной дымке подступающей темноты. Небо угасало, но до наступления ночи было еще далеко; Эгерт шел, запрокинув голову, чувствуя ветер в своих волосах и непривычное, напрочь забытое ощущение радостного спокойствия во всем теле.
Повстречалась шумная группка студентов - Эгерт узнал знакомые лица, Лис же на одни только рукопожатия потратил едва ли не полчаса. Дальше пошли вместе; Солль старался держаться поближе к Лису и тщательно соблюдал охранные ритуалы - сжимал правую руку в кулак, а левой держался за пуговицу.
Для начала завернули в трактир - крохотный, с единственным высоким столиком в центре, с подвешенной к потолку клеткой, вмещавшей толстого флегматичного кролика. Заведение называлось почему-то "У зайца", и веселые студенты осушили каждый по стакану вина - кислое, на взгляд гурмана Солля, пойло принесло ему куда большее удовольствие, нежели все изысканные вина, выпитые им до сих пор.
Радостной толпой вывалились на улицу; слегка захмелевший, Эгерт расслабился настолько, что позабыл о защитных ритуалах. Лис шествовал впереди, как предводитель и поводырь; в каком-то переулке выловлены были двое шустрых девчонок, и компания двинулась дальше под их нескончаемый визг и звонкий хохот.
Следующий по пути трактир назывался просто "Утолись", и в нем задержались подольше. Эгерт чувствовал, как, проливаясь, вино капает за ворот; обе девчонки, безошибочно высмотрев в толпе студиозусов самого высокого и красивого, вились вокруг Солля, как пара шустрых рыбешек вокруг насаженного на крючок червя.
Неудержимо двинулись дальше - заметив в окошке первого этажа огонек, Лис с неожиданной в щуплом теле силой подхватил подвернувшуюся девчонку на руки и, ловко закинув ей на спину пышную юбку, приклеил обнажившимся местом к оконному стеклу. Дикий крик, последовавший сразу вслед за этим из комнаты, вверг студентов в приступ хохота, от которого лезли на лоб глаза и рвались животы; подхватив девчонку под мышку, Лис повел свою компанию прочь, не дожидаясь, пока на улицу выскочит разъяренный обитатель пострадавшего дома.
Шутка всем понравилась - хватая по очереди то одну, то другую девчонку, Лис с помощью товарищей повторял ее снова и снова. Один раз пришлось спасаться бегством, потому что хозяин вздумал спустить собаку. Эти минуты были особенно неприятны для Солля - обычный страх отозвался холодом в животе и слабостью в ногах, но погоня скоро отстала, и Лис так уморительно передразнил потерпевшего фиаско пса, что Эгерт почти совсем перестал бояться.
Трактир "Милая фантазия" не удостоился посещения - Эгерту показалось, что веселую компанию смутили мирно сидящие в уголке серые фигуры, утопающие в плащах с капюшонами. Служителей Лаш было всего двое или трое - однако студенты, не сговариваясь, тут же и вышли прочь; Солль поспешил вслед за всеми, несколько сожалея - и напрасно, потому что следующий трактир, "Одноглазая муха", оказался превыше всяких похвал.
Заведение это служило местом сходок не одному поколению студентов; как бы в подражание Большому Актовому залу вдоль всего обширного помещения тянулись скамьи и длинные столы, а в углу было устроено некое подобие кафедры. Притулившись, по обыкновению, на краю скамейки, Эгерт удивленно вслушивался в бесконечные куплеты срамных песен - и Лис, и все прочие знали их во множестве. То краснея, как девушка, то покатываясь со смеху, Солль наконец-то приспособился подпевать припев: "Ой-ей-ей, не говори, милый, не рассказывай! Ой, душа моя горит, а дверь скрипит, не смазана!"
Возвращались в глухой темноте - Эгерт держал Лиса за рукав, чтобы не заблудиться. Оба были изрядно пьяны; ввалившись в комнату, Лис первым делом потребовал зажечь огонь, затем уронил на пол пряжку от плаща, сел на постель и устало объявил, что жизнь его суха и шершава, как песий язык. Сочувствуя приятелю и желая оказать ему услугу, Солль в поисках утерянной пряжки опустился на четвереньки, сжимая свечку в зубах; заглянув под свою кровать, он заметил темнеющий у самой стены пыльный предмет.
- Эй! - пьяным голосом поинтересовался Лис. - Ты зачем под кроватью живешь, а?
Эгерт выпрямился - в руках у него была книга.
- Ну и ладно... - расслабленно согласился Лис, стягивая башмак. - Это, верно, того парня, что до тебя тут жил... Пряжки-то нету?
Солль поставил свечу на стол, положил рядом свою находку, стер ладонью слой пыли и развернул склеившиеся страницы.
Это была, по-видимому, история битв и полководцев; перевернув несколько листов, Эгерт наткнулся на плотный бумажный четырехугольник. Одна сторона его была чистой, с одним только чернильным пятнышком в углу; другая сторона...
Солль несколько секунд смотрел на рисунок - и вдруг протрезвел, будто брошенный в прорубь. С рисунка на Эгерта смотрела Тория.
Поразительное сходство - художник, неумелый, видимо, и неопытный, но безусловно талантливый, ухитрился схватить главное, передать даже выражение глаз - ту спокойную доброжелательность, с которой Тория взглянула на Эгерта в первую их встречу. Безукоризненно точно располагались родинки на шее, и дерзко изгибались ресницы, и мягкие губы вот-вот готовы были улыбнуться...
Лис икнул, роняя на пол второй башмак:
- Чего там, а?
С трудом оторвав взгляд, Солль перевернул рисунок, накрыл его ладонью - будто это его тайна, будто Лис не должен знать...
Спохватившись, вернулся к книге, раскрыл первую страницу в поисках подписи владельца.
Только две буквы: "Д. Д."
Солля бросило в жар.
- Гаэтан, - спросил он шепотом, стараясь говорить спокойно, - кто тут жил до меня, Гаэтан?
Лис помолчал. Вытянулся на кровати:
- Говорю, парень один жил... Хороший парень, Динар его звали. Я, правда, сойтись с ним как следует не успел - уехал он и его где-то там убили...
- Кто убил? - спросил Солль помимо своей воли.
- А я почем знаю? - фыркнул Лис. - Какой-то мерзавец убил, я не знаю, где и как... Слушай, не стой столбом, туши свечку, а?
Эгерт дунул на свечу и несколько минут неподвижно стоял в темноте.
- Скажу тебе, - сонно пробормотал Лис, - что был он действительно хороший парень, потому как иначе Тория... ну, Тория, деканова дочка... замуж за него не собралась бы. А она, говорят, совсем уж собралась и свадьбу назначили... Вот...
- Он здесь жил? - прошептал Эгерт непослушными губами. - Здесь, в этой комнате? И спал на этой кровати?
Лис завозился, устраиваясь поудобнее:
- Да ты не бойся... Призрак его не явится... Не такой он парень, чтобы своих же братьев-студентов по ночам пугать, хороший, говорю, парень был... Спи...
Лис еще что-то бормотал - но слов не разобрать было, и вскоре бормотание сменилось мерным сопением.
Пересилив себя, Эгерт разделся и забрался под одеяло с головой. Так и провел всю ночь, зажмурив в темноте глаза и заткнув уши в полной тишине.

_________________
Иногда я сижу и думаю; а иногда я сижу просто так (с) Сэтчел Пейдж, американский бейсболист

***
Каждое утро, просыпаясь, Динар Дарран видел над собой этот сводчатый потолок с двумя сходящимися трещинками в углу. Рисунок трещинок напоминал широко распахнутый глаз; каждое утро Эгерту приходило в голову это сравнение - но, может быть, Динар видел иначе?
Каждое утро Динар снимал свой плащ с истертого крюка, вбитого в стену над кроватью, а вздумай он выглянуть в окно - его взору предстала бы та же картина, которой не раз и не два развлекал себя Солль: университетский дворик с зеленой клумбой в центре, глухая стена справа и ряд узеньких окошек слева, а напротив - величественная каменная спина главного корпуса с двумя круглыми балконами... Сейчас на одном из них важный служитель вытряхивал пыль из старинной географической карты, вышитой шелком на бархате; пыль летела на весь двор.
Убитый Соллем человек жил в маленькой комнате, каждый день ходил на лекции, читал книгу об истории битв и полководцев - а сам не носил оружия и не чувствовал в этом надобности. Тория, тогда еще спокойная и веселая, а не замкнутая и отчужденная, как теперь, охотно виделась с ним каждый день. Увлеченные разговором, для которого у них имелось множество тем, они часами просиживали в библиотеке, или в зале, или в любой из подсобных комнатушек; временами Динар приглашал Торию к себе, и тогда она по обыкновению присаживалась на край стола и покачивала ногой в тонконосом башмачке...
А потом они сговорились о свадьбе. Наверное, Динар трепетал, представ перед деканом в роли просителя руки; наверное, декан был к нему благосклонен, и тогда, счастливые, жених и невеста отправились в путь... В свадебное путешествие? В научную экспедицию? Что там они искали, какие-то рукописи... Как бы то ни было, целью путешественников стал Каваррен, где с кучкой приятелей в трактире сидел Эгерт Солль...
Неисповедима воля декана Луаяна. Совсем не случайно опустевшая койка Динара досталась теперь его убийце... А книга с портретом? Сколько дней пролежала она в темном углу под кроватью, дожидаясь, пока Эгерт возьмет ее в руки?
Утром, когда шаги уходящего Лиса слились с бодрым топотом прочих спешащих в зал студентов, Эгерт сбросил наконец с головы одеяло и встал.
Ныли кости после бессонной ночи; книга была здесь, под подушкой, и при свете дня Эгерт осмелился снова взглянуть на портрет.
Никогда в жизни живая Тория не смотрела на Солля так, как глядела сейчас с рисунка. Вероятно, так она смотрела только на Динара, и тогда он, щедрый, как все влюбленные, решил задержать этот взгляд на бумаге, поделиться с миром своей радостью... А может быть, нет. Может быть, рисунок вовсе не был предназначен для чужих глаз, и Солль совершает преступление, разглядывая его минуту за минутой...
С трудом отвернувшись, он уставился на выщербленный край стола. Тягостное чувство, родившееся в нем ночью, усиливалось и перерастало в тоску.
Он почти не помнил лица Динара. Он вообще не смотрел ему в лицо; в памяти его остались простая темная одежда, срывающийся голос да беспомощное фехтование чужой шпагой. Спроси сейчас Эгерта, какого цвета были у Динара глаза, а какого волосы - не скажет. Не вспомнит.
О чем думал незнакомый юноша, касаясь бумаги кончиком карандаша? Рисовал ли по памяти, или Тория сидела перед ним, поддразнивая и посмеиваясь от внезапно возникшей неловкости? Зачем этим двоим понадобилось появляться в Каваррене, что за злая судьба направила их путь, что за злая судьба направила руку Эгерта, он же не хотел...
Я не хотел, сказал Эгерт сам себе, но тягостное чувство не оставляло его; по душе будто елозили ржавые железные когти. Пытаясь вспомнить лицо Динара, он слишком ярко вообразил его сидящим у стола в этой самой комнате - и теперь боялся оглянуться, чтобы не встретиться с ним глазами.
Я не хотел, сказал Эгерт воображаемому Динару. Я не хотел тебя убивать, ты сам напоролся на мою шпагу... Разве я убийца?!
Динар молчал. Ржавые когти стиснулись.
Он содрогнулся. Перевернул страницу, скрывая под ней портрет Тории; уставился на черные полосы строк. Несколько раз механически пробегая глазами один и тот же отрывок, вдруг осознал его смысл: "Считают, что покровитель воинов Харс был реальным лицом и еще в незапамятные времена прославился свирепостью и жестокостью... Рассказывают, он добивал раненых - как безнадежных, так и тех, кого можно было вылечить, и делал это не из милосердия, а из чисто практических соображений: раненый бесполезен, всем в тягость, легче закопать его, нежели..."
Динара закопали под гладкой, без украшений, плитой. Шпага проткнула его насквозь; последним, что он видел в жизни, было лицо его убийцы. Успел ли он подумать о Тории? Как долго тянулись для него секунды умирания?
Кладбище у городской стены Каваррена... Усталые птицы на надгробиях... И та надпись на чьей-то могиле: "Снова полечу".
Ржавые когти стиснулись в кулак - и на Эгерта невыносимой тяжестью обрушилось осознание непоправимого. Никогда еще он так остро не сознавал, что живет в мире, исполненном смерти, рассеченном гранью между всем, что можно исправить, и всем необратимым: хоть как исходи горем - а не вернуть...
...С трудом опомнившись, Солль увидел, что сжимает в руках портрет; листок с рисунком оказался примятым, и Эгерт долго-долго разглаживал его на столе, кусая губы и думая, что же делать теперь. Знает ли Тория о рисунке? Может быть, она искала его и горевала, не найдя, а может быть, забыла о нем, угнетенная обрушившимся несчастьем, а может быть, она никогда не видела портрета, Динар нарисовал его в неком порыве вдохновения, а потом потерял?
Он вложил рисунок в книгу, потом не выдержал и снова взглянул - в последний раз, потому что хочешь не хочешь, а книгу надо отдать декану... Возможно, это ловушка, тогда лучше всего положить находку на прежнее место; но, может быть, для Тории это важно? Рисунок принадлежит ей; Солль передаст его декану, а уж тот сам решит, когда и как показать его Тории...
Он принял решение - и ему стало легче. Тогда, сжимая книгу, он подошел к двери, намереваясь отправиться к декану; вернулся. С минуту посидел у стола, потом спрятал темный переплет под мышкой, сжал зубы и вышел в коридор.
Путь его оказался долгим и трудным - уже ступив на него, Солль осознал все безумие своей затеи. Он явится к декану, отдаст книгу, признается тем самым, что видел рисунок - и чей же? Погибшего жениха Тории, жертвы своего же бессердечия...
Два раза он поворачивал назад; встретившиеся по пути студенты удивленно косились на него. Сжимая помертвевшими пальцами книгу, Солль встал, наконец, у двери кабинета - и готов был пуститься наутек, потому что свершить задуманное показалось ему равнозначным признанию в собственной подлости.
Он всем сердцем желал, чтобы декан в тот момент оказался где угодно, но не в кабинете; сердце его упало, когда знакомый голос отозвался на его приветствие:
- Эгерт? Прошу вас, входите...
Тускло поблескивало стальное крыло, в строгом молчании взирали на гостя стеллажи и полки. Декан отложил работу и поднялся Соллю навстречу; Эгерт не выдержал его взгляда и опустил глаза:
- Я пришел... отдать...
- Вы уже прочитали? - удивился декан. Солль прерывисто вздохнул, прежде чем заговорить снова:
- Это... не та книга. Это я... нашел...
И, не в силах выдавить больше ни слова, он протянул декану злосчастный томик.
Не то рука Солля дрогнула, не то Луаян замешкался, принимая книгу - но, встрепенувшись, как живая, она всплеснула страницами и едва не упала на пол; вырвавшись на волю, одинокий белый листок описал в воздухе круг и улегся к ногам Эгерта; нарисованная Тория по-прежнему готова была улыбнуться.
Прошла секунда - декан не двинулся. Медленно, как заведенный, Эгерт наклонился и поднял портрет; преодолевая себя, протянул его декану - но другая рука выхватила его с такой силой, что бумага, разрываясь, треснула.
Солль поднял взгляд - прямо перед ним, бледная, вздрагивающая от гнева, стояла Тория. Эгерт отшатнулся, испепеляемый сузившимися, полными ненависти глазами.
Может быть, она хотела сказать, что Солль совершил кощунство, что рисунок Динара теперь испачкан руками его убийцы, что, коснувшись вещи, когда-то принадлежавшей ее жениху, Эгерт преступил все возможные границы бессовестности - возможно, она хотела это сказать, но мгновенная вспышка гнева отобрала у нее дар речи. Вся боль и все возмущение, до поры до времени сдерживаемые, вырвались теперь наружу; человек, запятнанный кровью Динара, осквернил своим присутствием не только стены университета, но и саму память о ее погибшем возлюбленном.
Не сводя с Эгерта уничтожающего взгляда, Тория протянула руку и взяла, нет, выхватила у отца Динарову книгу; набрала в грудь воздуха, чтобы что-то сказать, но вместо этого вдруг сильно ударила Эгерта книгой по лицу.
Голова Солля мотнулась; выплеснув в ударе душившее ее негодование, Тория вновь получила способность говорить, и слова пришли вместе со следующим ударом:
- Мерзавец! Не сметь!
Вряд ли Тория сама понимала в тот момент, что именно надлежит не сметь делать Эгерту. Полностью утратив над собой власть, она в исступлении хлестала книгой по лицу со шрамом:
- Не сметь! Негодяй! Убирайся!
Из глаз ее летели во все стороны отчаянные, злые слезы.
- Тория!!
Декан Луаян схватил дочь за руки; она отбивалась недолго - ее скрутили истерические рыдания, и, опустившись коленями на пол, она выдавила сквозь судорожные всхлипы:
- Ненавижу... Не...на...вижу...
Эгерт стоял, не в состоянии сделать и шага. По губам и подбородку расплывалась кровь из разбитого носа.

_________________
Иногда я сижу и думаю; а иногда я сижу просто так (с) Сэтчел Пейдж, американский бейсболист