Палата

XX

Просыпаясь, он не сразу понял, что это действительно она. Он думал, что она всё ещё снится ему, ведь она была в его сне, была в нём самом, в его мыслях, в душе – всегда была с ним. Но, выплывая из сна, увидев очертания предметов в комнате, окон, тёмный силуэт большого телевизора на столике у дальней стены, он постепенно осознал, что огромные глаза, которые он видел близко-близко перед собой, и губы, которые прикасались к его руке, - они не исчезли, он видит их наяву, и наяву ощущает мягкое тепло её тела… И он рванулся, хотел поднять голову, но тут же поморщился от боли, пронзившей его от резкого движения, и в бессилии снова откинул голову на подушку. А она не испугалась, не отпрянула, а только приподнялась над ним и осторожно, едва касаясь, обняла его голову руками. Некоторое время они молча смотрели друг другу в глаза, и он произнёс:
- Ты пришла… Я знал – ты придёшь…
- Я пришла… к тебе… Я скучала… - И маленькая девочка, всё ещё живущая в ней, дала о себе знать, и Алёна, жалостливо всхлипнув, вдруг уткнулась лицом в подушку над его плечом. Но, почувствовав, что он вздохнул в бессилии, не имея возможности сейчас утешить её, как всегда, медленно подняла голову и попыталась улыбнуться.
- Олежка, я не буду больше плакать. Честно.
- Только от радости, - тихо сказал он и обнял её. – Ты не уйдёшь? – И в глубине его глаз она видела страх и сомнение, и поняла, что надо сейчас же, сию же секунду успокоить его. Она быстро покачала головой.
- Никогда. Я всегда буду с тобой. Помнишь…
И они снова молча смотрели друг на друга, вспоминая, как обещали, что никогда, никогда не расстанутся, что всегда будут вместе.
- Я тогда ещё не понимала до конца, что это значит, - честно призналась она. – Я была… была такой дурочкой, избалованной… Думала, ты – мой приз, мой подарок за что-то. Всегда получала то, что хотела… Поэтому и…
Он тихонько прижал её к себе и хотел что-то сказать, но она поспешно прошептала:
- Нет-нет… Ты не думай, что я не понимаю! Я теперь всё, всё понимаю… Ну, и пусть будет, что так случилось. Зато мы теперь всё-всё знаем. Это хорошо, правда?
Он улыбнулся.
- Хорошо, Алёнчик. Ты как… с мамой?
И с облегчением увидел, что она тоже улыбнулась.
- Хорошо. Она даже разрешила мне… она дала мне ключи от квартиры, которую ты снял. Сказала, что я могу поехать туда и подождать тебя там.
У него перехватило дыхание.
- А ты…
- А я взяла их… - И они снова долго смотрели друг другу в глаза…
- А у тебя? – спросила она. – Хотя… я знаю, что ты и Андрей Павлович…
- Отец всё объяснил мне, - сказал он. – Он любит твою маму. Очень сильно любит, всю жизнь. Я тебе потом расскажу. Те открытки… в тех открытках была правда. – Он с тревогой посмотрел на неё. – Может быть, ты не веришь?
Она с пылом сказала:
- Нет, ты что… Мама ведь мне тоже всё рассказала… Я верю. Просто я разозлилась на то, что ты будешь осуждать отца, а мама его давно простила. Они все играли в свои игры, а расплачиваться пришлось нам… Тебе больно? – спохватилась она, с тревогой всматриваясь в его лицо, видя, что он делает какое-то усилие над собой.
- Нет… - В глазах его была улыбка, и она успокоилась. – Я просто хочу тебя поцеловать – и не могу…
- Лежи тихо, - нарочито строго сказала она и тут же сама улыбнулась. – Я сама тебя поцелую…
И она наклонилась и дотронулась губами до его всё ещё опухших губ… дотронулась ещё и ещё… поцеловала щёки, глаза, лоб… и, счастливо вздохнув, передвинулась и снова легла рядом с ним, положив голову ему на плечо. Он повернулся к ней.
- Это ты – мой подарок… - прошептал он, глядя на неё блестящими от подступивших слёз глазами. И снова и снова спрашивал её: - Ты будешь со мной? Ты не уйдёшь? – И тут же молил её: - Не уходи, Алёна…
И она снова и снова целовала его, и говорила ему, что не уйдёт, и говорила ему…
- Я люблю тебя… - И спрашивала его: - А ты?..
И он отвечал ей:
- Я люблю тебя… - И спрашивал её: - А ты?..

***
За окном быстро темнело, и Андрей, взглянув на часы, увидел, что уже так поздно, что, наверное, нужно постучать и позвать Алёну. Ему и так стоило немалых финансовых усилий убедить медсестру не беспокоить их. Хорошо, что сегодня суббота и в больнице только дежурный врач…
Но, стоило ему подумать об этом, дверь палаты отворилась и в коридор вышла Алёна. Пока она открывала дверь, в проём он увидел, что свет в палате так и не был включён. Неужели Олег ещё спит?
Она подошла к нему, и он увидел, как сияют её глаза. Нет, этот счастливый блеск вряд ли мог появиться, если Олег так и не проснулся…
- Андрей Павлович… - смущённо проговорила Алёна. - Я… я не хочу ехать домой сегодня. Можно я останусь здесь? - И она взглянула на него с такой мольбой, с такой надеждой, что сердце его растаяло и он тут же забыл о том, что собирался позвать её и отвезти домой.
Он, улыбаясь, посмотрел на неё.
- Ну, а что мы скажем врачу?.. Ладно, не волнуйся, я что-нибудь придумаю. Сейчас схожу к медсестре и предупрежу её… Она же должна ещё укол сделать и вообще… Ты одна не боишься оставаться? Я могу в палате для родственников поспать…
Она протестующе замотала головой.
- Нет-нет, что вы! Я же не маленькая… - И всё же покраснела при этих словах, смущённо отводя глаза. – Вы… вы можете ехать… А утром приедете за мной. И, может быть, я ещё и завтра здесь останусь. Я сейчас позвоню маме и скажу ей, что остаюсь. Она разрешит, я знаю.
Он помолчал с минуту, размышляя, как лучше было бы всё это устроить. И сколько дать медсестре… И что сказать Кире, чтобы она утром не нагрянула… И что сейчас делает Катя…
- Хорошо, - наконец решительно сказал он. – Сейчас я скажу Олегу пару слов, потом зайду к медсестре и поеду. Ты мобильный мой знаешь. Если что, всегда можешь позвонить мне. Хорошо, Алёна?
Она радостно кивнула. Он на секунду задержал на ней взгляд. Ну, вот откуда, откуда в ней эта любовь к его сыну? Чудеса происходят не на небе, чудеса происходят на земле…

***

И вот – снова июньская ночь. Пусть не такая тёплая, как та, в которую разбилось его сердце, но такая же ясная и звёздная. И он – не молодой, полный сил, но с размаху налетевший на что-то, бывшее ещё сильнее его, и упавший с немыслимых высот на землю, а другой - всё так же ещё прибитый к земле, но уже начавший расправлять крылья для своего последнего, всё же предопределённого судьбой полёта. Никто в ту ночь не сказал ему, что он не ошибся, что всё будет так, как он чувствовал. И он – совсем на немного, совсем на чуть-чуть – перестал верить себе. И когда поверил снова, оказалось, что уже поздно, что уже нечего ждать, не на что надеяться. Что никто не ждёт его, не надеется вместе с ним. И он принял всё так, как есть, и жил подделкой, храня в душе подлинное. Но если бы кто-нибудь сейчас спросил его, согласен ли он снова заплатить годами холода и одиночества за то, чтобы вот так, как сейчас, на изломе жизненной осени, ощущая в руках невесомую тяжесть огромного букета ярко-жёлтых цветов, идти по освещаемой звёздами дороге к любимой, - он бы и теперь ответил «да», он бы и теперь был готов на это.
В конце пути его ждала любимая – обычная и необыкновенная, слабая и сильная, такая же, как все, - и единственная. Невидимые нити, протянувшиеся к нему от забавной девушки с косичками, безоглядно любившей его, тот лёгкий, таинственный свет, окруживший её для него в те далёкие дни, когда он, слепой обманщик собственной души, ещё и не помышлял о любви, - оставались нетронутыми и сейчас, эти нити и сейчас прочно соединяли его с ней, это сияние и сейчас исходило от неё для него. Стой перед ним миллионы, миллиарды людей, он безошибочно узнал бы, что она среди них, - по покалывающей иголочками боли в руках, по волнующей дрожи во всём теле… И вот теперь, когда она перед ним, когда нет больше никого на земле, кроме них двоих, он, чтобы оттянуть тот волшебный пронзительный миг, когда боль сменится медленно накатывающим теплом, когда дрожь уступит место сладкой истоме, - он упирается руками в стену, у которой она стоит, и, упрятав её в тепло своего тела, наклоняет голову и вдыхает аромат её волос. А она тихонько шепчет ему, что сейчас он уронит на них её цветы, которые он всё ещё держит в руке, и они засыплют их с головой – ведь их так много…
- И почему жёлтые, Андрюш? – улыбаясь, спрашивает она и поднимает к нему такое любимое им, так часто снившееся ему лицо.
- Не знаю… Они мне бросились в глаза, как только я зашёл в магазин… Кругом всё белое, красное, розовое – а они, как солнце, освещают всё вокруг… Тебе не нравится, Катюша?
- Нет, что ты!! Просто говорят – к разлуке…
- К разлуке?.. Ну, уж нет! Даже не надейся… Катя…
И, не в силах больше оттягивать сладостное мгновение, он разжимает руку, и цветы всё же падают на пол, но они уже не замечают этого, захлестнутые жарким, только им принадлежащим, воспоминанием, внезапно из прошлого превратившегося в настоящее…

Она вошла в комнату и, скинув белый махровый халат, быстро откинула одеяло и улеглась в постель, крепко прижавшись к нему. Он заботливо накрыл её одеялом.
- Ты дрожишь… Тебе холодно?
Она жалобно, как ребёнок, кивнула.
- Когда на улице холодно, я и дома не могу согреться… Но теперь всё по-другому, и я уже не буду мёрзнуть… - И он почувствовал прикосновение её тёплых губ на своей груди и ещё крепче прижал её к себе.
- Андрюша, ты прости меня… - вдруг сказала она. – Я тебя так мучаю… так мучила всегда. Но это от страха… Я всё время боюсь чего-то, не знаю, что со мной. Боялась тебя, себя, Киру… Кира может помешать детям жить нормально. И так будет всегда…
- Вот именно – так будет всегда, - ровно сказал он, и она боялась поднять к нему лицо, боялась встретиться с ним взглядом и увидеть в глазах неминуемую боль, которую она причинила ему в тот жаркий день возле «Зималетто». – И нечего тут бояться. Ты думаешь, тебе с моей мамой жилось бы легко?.. Кира – и та сколько вытерпела. Ничего… Может быть, со временем она поймёт… Она любит Олега, просто… Просто у неё была очень несчастливая жизнь.
Катя подняла голову и посмотрела на него. И столько муки, столько терпеливой, невысказанной муки было в его лице, что у неё сжалось сердце. Но он тут же метнул на неё внимательный, острый взгляд своих тёмных глаз…
- Катя, даже не думай… - решительно и даже жёстко сказал он. – Даже не думай опять винить себя. Ты здесь ни при чём, ну пойми же наконец! Ну, как вдолбить это в твою упрямую голову?! Всё за годы так перепуталось, что теперь уже и не поймёшь, где истоки всего этого… А самое главное – дети. Наши дети, ради которых стоило прожить всю эту жизнь. Разве я не прав?
Катя задумчиво кивнула.
- Я уже думала об этом… Ты прав, ты абсолютно прав.
- Та жизнь дала нам детей. И она закончилась, и пришла новая. Теперь дети будут жить уже своей жизнью, а мы – своей, новой. Понимаешь, Катюнь? Всё просто, всё гармонично, а мы мучаемся, выдумываем что-то… - И он вдруг порывисто прижал её голову к своей груди и прошептал: - Ну, не беги от счастья, Кать… Дай мне это последнее счастье, я на коленях могу попросить тебя об этом!
Он молит её о любви, как будто это что-то такое, что ей трудно, почти невозможно дать ему! И это – после стольких лет её безумной, дикой мечты хотя бы издали увидеть его, услышать от него хоть слово! Да что же это за наваждение нашло на неё?! Ещё немного – и он будет видеть в ней не её, а какого-то двойника, поднявшего голову в её душе, - сомневающегося, разрывающего ему сердце! Андрей! Андрей…
…Какие поцелуи, какие признания могут заглушить ту боль, которую она причиняет ему? И только если она всегда будет рядом, если твёрдо и спокойно даст понять ему, что она никогда не оставит его, что бы ни случилось, - только тогда он сможет почувствовать созидательную, а не разрушительную силу её любви, и из глаз его, таких любимых, таких красивых глаз его, от которых разбегаются морщины, когда он улыбается, исчезнет навсегда тот страх, который она поселила в нём, отвергнув его. И сколько времени, сколько драгоценного времени потеряла она, а ведь могла бы уже сделать его счастливым… И самое главное – стать счастливой самой.
…- Андрюша, пять часов! Давай поспим немножко?
- Не хочу. Не хочу больше спать.
- Никогда?!
- Ну, и что смешного? Я хочу тебя, а во сне мне тебя мало…
- Ладно, не будем спать никогда, я согласна… - Но она всё же не могла сдержать смех, и он так странно, так волнующе для него звучал в ночной тиши… - Интересно, что сейчас делают дети?
- Ты сегодня удивительно прозорлива… Не спят, это уж точно. В этом твоя дочь не похожа на тебя – она не будет спать, когда рядом любимый человек.
- Перестань смешить меня… Я серьёзно… И к тому же - откуда ты об этом можешь знать?
- И я серьёзно… Я видел её глаза… Кстати, похожие на твои. Только она, по-моему, ничего не боится, в отличие от тебя.
- Я тоже не боюсь… Ведь я сказала тебе. Не говори больше об этом.
- Не буду… Я вообще не хочу говорить, так же, как и спать…
- И всё-таки… Мы поможем им?
- Ну, что ты спрашиваешь? И так понятно…
- Я волнуюсь за них… Они ещё такие юные. Алёна… ведь она, несмотря на свою кажущуюся самостоятельность, такая неприспособленная… Как они будут жить?
- Долго и счастливо. Кать, всё будет хорошо. Ты опять мучаешься…
- Не буду. Но я же вижу – ты такой спокойный, потому что уже решил что-то.
- Окончательно нет. Последнее слово всё равно за Олегом, что бы я ни предложил. У него… у него какое-то странное отношение к «Зималетто». Он вроде бы и не против работать у нас, но ему как будто что-то мешало всегда. С детства… Но теперь всё, что случилось, изменило его, я чувствую в нём какую-то спокойную уверенность. Я надеюсь, что смогу убедить его. И Алёнка изменится, вот увидишь… Теперь, когда она с Олегом, ты можешь не беспокоиться за неё.
Катя вздохнула. Она сидела на постели лицом к нему, завернувшись в одеяло.
- Я надеюсь, что всё будет так, как ты говоришь… - И она вспомнила мягкость, терпимость, появившиеся в дочери в последние дни, пришедшие на смену бездумной порывистости…
И вдруг они услышали медленно нарастающий звук мелодии звонка мобильного телефона. И переглянулись встревоженно: она – понимая, что мелодия ей незнакома; он – постепенно сознавая, что звонят ему. Стараясь не подавать вида, что беспокоится, он медленно перегнулся через край кровати и сунул руку в карман джинсов, лежавших на полу. На экране высвечивалось: «Мисс Дрейзинг». Неприятное предчувствие кольнуло сердце. Он нажал на кнопку и поздоровался по-английски.
Глядя на его изменившееся лицо и слушая отрывистые обрывочные фразы, которыми он говорил со звонившим, Катя чувствовала, как страх против её воли вползает в сердце и постепенно завладевает всем её существом.
Андрей закончил разговор и несколько секунд застывшим взглядом смотрел на неё. А она боялась спросить и получить подтверждение своей догадки…
- Отец умер, - наконец сказал он, и губы его были крепко сжаты.
Она охнула, обмякла и прикрыла глаза рукой.
Он сел на постели и, протянув руку, твёрдо отвёл её руку от лица.
- Я сейчас уеду. Но через несколько дней или неделю вернусь… Ты слышишь? – И в голосе его прозвучали настойчивые, требовательные нотки.
- Да… - прошептала она.
Он притянул её к себе, крепко обнял, чтобы она не видела его лица.
- Я люблю тебя… А ты? Ты меня любишь?
- Да…
Он отстранился от неё и всмотрелся в её лицо.
- Скажи мне…
Она видела, что застыл он в таком напряжении и в глазах его было такое ожидание, как будто вся его жизнь зависела от неё… И, почувствовав, что это придаст ему силы, что без этого он может не выдержать обрушившейся на него беды, она выпрямила спину и тихо, но твёрдо сказала:
- Я люблю тебя, Андрюша. И я буду ждать тебя. Столько, сколько понадобится…
И увидела, как расслабились его плечи, всё тело, какой нежной благодарностью наполнился его взгляд… Да, она не ошиблась тогда, в то утро, возвращаясь от него. За это можно было всё отдать…
… И только уже в лифте, закончив по телефону короткий разговор с Кирой, он дал волю своим чувствам и, пошатнувшись, прислонился к стене. Взлететь нелегко – земля всё время притягивает к себе.

-------------------------------------------------------------------------

XXI

Когда за последним гостем закрылась дверь, Кира и Андрей вернулись в столовую. Долго сидели они, почти не говоря друг другу ни слова, и оба думали о том, как по воле судьбы получилось так, что это последнее семейное застолье состоялось по такому печальному поводу.
Андрей летал в Лондон с Олей. Кира осталась в Москве из-за Олега, которому пока ничего не сказали. Было решено, что, как только Олег выйдет из больницы, они расскажут ему про смерть деда, а пока решили молчать, беспокоясь за его здоровье. Несколько дней Андрей решал вопросы, связанные с домом, прислугой, переправкой тела в Россию, и вчера утром самолёт доставил тело Павла Олеговича в Москву. Маргарита была похоронена здесь - как только стало известно о её болезни, сын сразу же перевёз родителей в Москву. Сначала мать долго лежала в больнице, потом - дома. Но, как только её не стало, Павел Олегович во что бы то ни стало захотел вернуться в Лондон, и Андрею не удалось убедить его. Многие годы в Лондоне в их старом доме за Павлом Олеговичем ухаживала верная сиделка-англичанка, ставшая уже почти членом семьи. Андрей знал, что отец в завещании оставил ей некоторую сумму денег. Он видел, что эта почтенная седовласая дама искренне горюет, и был благодарен ей за всё, что она сделала для его отца. Её простодушные слёзы растрогали его до глубины души - ведь сам он не проронил ни слезинки. Ещё один рубец появился на его сердце, ещё один груз навсегда лёг своей тяжестью на его душу. Он пережил уже смерть родного человека, похоронив мать, и теперь боль от потери отца, осев где-то глубоко внутри, стала ещё одной частью неизбежного страдания, с которым придётся жить всегда, которое не пройдёт, не притупится.
В те дни, которые он провёл в Лондоне, он почти не думал об отце - насущные проблемы требовали необходимого разрешения и заглушали горестные мысли о случившемся. Но сегодня, идя за гробом по аллее, обсаженной с обеих сторон огромными тополями, сплошь усыпанной белым пухом, словно снегом, - он вспоминал отца. Вспоминал его благородную осанку, всю его высокую фигуру, лицо, неизменно исполненные спокойного достоинства - что бы ни случилось. Вспоминал разговоры с отцом, важные, значительные фразы, услышанные им от него в течение жизни, и запомнившиеся навсегда.
Он думал о том, что рассказывала ему Катя о своих родителях, и поражался зеркальному отражению этой истории в своей собственной семье. Со смертью Маргариты жизнь отца потеряла, казалось, всякий смысл; цельный стержень, поддерживающий его, надломился, и у отца просто не хватило сил противостоять этому. Номинально он оставался главой лондонского филиала компании, но фактически давно перестал интересоваться делами. Ему, казалось, всё было безразлично, кроме цветов и деревьев сада и фотографии на ночном столике у кровати в спальне.
Многие годы Андрей наблюдал за жизнью родителей, и для его понимания так и осталось недоступным нерушимое единение этих, казалось бы, абсолютно разных характеров. Только отцу удавалось найти спокойное взаимопонимание со своей авторитарной, взбалмошной женой, только он мог призвать её к рассудительности и здравому смыслу, то и дело изменяющими ей в отношениях с другими людьми. И получалось это так естественно, так органично, что, казалось, и не стоило ему никаких усилий, как будто он родился с этим умением находить в ней какие-то невидимые, тайные механизмы и воздействовать на них. Ни разу не слышал Андрей, чтобы отец повысил на мать голос, а свойственные ей самой способы выхода энергии, так тяжело действовавшие на других, только забавляли его и ничуть не задевали. Поэтому сила и авторитарность матери никогда не обманывали Андрея, и он всегда считал отца опорой для матери, тем остовом, на котором держалась её воля к жизни и сама жизнь. Так и было. Но когда мать умерла, Андрей понял, что поддержка не была столь односторонней, что отец нуждался в матери как в опоре едва ли не больше, чем она в нём. И тогда Андрей впервые со всей ясностью осознал, что родители всю жизнь любили друг друга подлинной, настоящей любовью.
Для него никогда не было секретом, что они друг для друга всегда значили больше, чем он сам для кого-либо из них, и, однажды раз и навсегда осознав это, принял это как данность и смирился с этим. Поэтому он и не ожидал особенного отношения с их стороны к его детям. Маргарита ровно относилась к обоим внукам, лишь некоторое время, до рождения Оли, проявляя интерес к Олегу. Но, узнав о второй беременности Киры, она поджала губы, и уже ничто не могло примирить её с этим шагом. Она так и не поняла и не приняла его, считая, что одного ребёнка в семье вполне достаточно. Но Кира упрямо стояла на своём, и Андрей считал себя не вправе спорить с ней. Оля появилась на свет в относительно стабильное для семьи время, Андрей был на подъёме и чувствовал в себе силы создать настоящую, крепкую семью. И каковы же были его удивление и радость, когда он увидел, что отец готов поддержать его, что он по-настоящему привязался к внучке. Она всегда была ближе ему, чем Олег, проводила у дедушки с бабушкой все каникулы, всё свободное время. Павел Олегович холил и лелеял внучку, гордился ею, и Маргарита иногда полушутливо пеняла ему на его особое отношение к ней. Но со смертью Маргариты он потерял и это, и лишь изредка его, ставшие почти прозрачными, выцветшие серые глаза оживлялись при упоминании имени внучки.
Но Оля, казалось, всё понимала, а, скорее всего, просто заставляла себя не думать об этом. И теперь, глядя, как она плачет и страдает, Андрей со светлой грустью в душе понимал, что в её памяти дед навсегда останется таким, каким она знала его до смерти бабушки, - любящим, нежным, внимательным. Как же много пришлось ей вынести в последнее время, думал Андрей. Как ни старались они с Кирой, им не удалось оградить детей от тяжёлых, порой жестоких, проявлений жизни.
И, сидя теперь за столом напротив бывшей жены, он думал о том, понимает ли она, что всё изменилось безвозвратно, что дороги к прошлому нет, что и они сами, и дети их за этот последний месяц многое потеряли и многое приобрели взамен…
Теперь, глядя на Олега, слушая его, уже невозможно было представить его тем скромным краснеющим юношей, которого можно было одним словом убедить в правоте родителей, который безропотно слушался их во всём - начиная от необходимости сопровождать их на светскую вечеринку и заканчивая поступлением в университет. Андрей понимал, что это было в сыне всегда, просто до времени ждало своего выхода, проявления. Он готовился к самостоятельной жизни, чтобы пойти по собственному, только им выбранному пути, и благодаря спокойному сознанию, что так и будет, позволял родителям управлять собой, чувствуя себя сильнее их и поэтому не боясь, что это может помешать ему в будущем.
И теперь Андрей, твёрдо решивший помочь сыну во всём, что тот счёл бы для себя нужным и приемлемым, опасался, что Олег отвергнет его предложение, созревшее в эти несколько дней, которые он провёл в Лондоне, занимаясь в том числе и делами компании. Но он был уверен в сыне, в правильности его выбора, что бы он ни выбрал, и эта уверенность грела ему душу, успокаивала его.
И оставалось теперь только одно, неприятное, но необходимое дело - рассказать о своих планах Кире и убедить её не только не мешать сыну, но и помочь ему.
Она выглядела бесконечно уставшей, словно придавленной какой-то непосильной тяжестью, неожиданно навалившейся на неё. В последнее время он часто видел её такой. Она двигалась и говорила, точно автомат, выполняя всё необходимое в данной ситуации, и пустота и отрешённость в её глазах пугали его не меньше, чем обычная раздражённость и даже ненависть. Он понимал, что ей нужна помощь, и решил сделать всё возможное, чтобы помочь ей. Поэтому он мягко и доброжелательно сообщил ей о том, о чём думал и говорил с главным менеджером компании в Лондоне.
Она долго молча смотрела на него, и он видел, как постепенно в её серые глаза возвращается жизнь, как взгляд её становится осмысленным, наполненным - пусть пока тревогой, сомнениями, даже сопротивлением, но это был уже не тот потухший пустой взгляд, которым она смотрела на него в последние дни.
- Работать в Лондоне? Перевестись на заочный? Как ты себе это представляешь, Андрей? В девятнадцать лет…
- Ничего, Капустин всегда будет рядом, поможет ему. К тому же он в любую минуту может обратиться ко мне.
- Как он будет жить там - один? Ты подумал?! Нет, это бред какой-то…
Он пристально посмотрел на неё.
- Он будет не один. Ты знаешь это.
Ей, казалось, не хватало воздуха; несколько секунд она молча смотрела на него.
- Что ты имеешь в виду? - наконец медленно проговорила она.
- С ним будет Алёна, - просто сказал он. - Алёна Борщёва… Хватит бегать от правды, Кира, пора посмотреть ей в глаза. Олег и Алёна любят друг друга, любят по-настоящему, так, как и взрослым людям не всегда удаётся любить.
Вспыхнув, она вызывающе посмотрела на его.
- Это ты про меня говоришь? - воскликнула она. - Это я не умела любить?! Просто… просто мне не повезло, и мой муж всю жизнь гонялся за малорослой очкастой уродиной! Ну, что, что есть в ней такого, чего нет у меня?!
Он молчал, спокойно ожидая, когда пройдёт эта вспышка, и она, видя, что ей не удастся вызвать у него обычного раздражения, замолчала, в бессилии глядя на него.
- Я когда-то сказал тебе, и повторяю это сейчас: ты для меня всегда была и будешь близким человеком. Я хочу, чтобы ты помнила об этом. Что бы ни случилось. Но я не позволю тебе больше ломать жизнь детям. Олег уже не тот, что раньше, и тебе не удастся манипулировать им. Он сильнее нас, он справится со всем сам, а наша задача - только помочь ему. Понимаешь?
Из глаз её ушла ненависть, он видел это. Она только растерянно смотрела на него, пытаясь свыкнуться с мыслью, что на этот раз у неё не получится взять над ним верх. И он, чтобы закрепить эту уверенность, продолжал:
- Олег женится на Алёне. Это решено. Ты не в силах противостоять этому. Как бы дальше ни сложилась их жизнь, это - их жизнь и они решили начать её именно так. Я ещё не говорил с Олегом, решил поговорить сначала с тобой…
- А твоя Катя? - вдруг спросила она. - Разве она не против того, чтобы её дочь уехала?
- Она доверяет мне и Олегу, - спокойно сказал он. - Конечно, ей тоже тревожно, как и тебе. Но она понимает то, о чём я говорил тебе. И я хочу, чтобы и ты поняла… Кирюша.
И такая нежность, такая боль захлестнули её вдруг, когда она услышала это почти забытое имя, которым он прежде часто называл её, что у неё дыхание перехватило и слёзы выступили на глазах… Она долго сидела, опустив глаза и напряжённо размышляя о чём-то.
- Значит, у всех всё хорошо… - задумчиво проговорила она. - И только я мешаю всем быть счастливыми… А как же я, Андрюша? Что же мнЕ делать? - И она подняла на него удивлённые, полные боли и отчаяния, глаза.
- Жить, - ровно сказал Андрей, и в глазах его мелькнула улыбка. - Просто жить, Кирюш. Радоваться Олегу, Оле, принимать их такими, какие они есть. У нас просто начинается другая жизнь. Она не лучше и не хуже той, что была до этого, она просто другая. И надо смириться с этим и не оглядываться назад.
Со всё большим удивлением она вглядывалась в него - спокойного, уверенного, полного достоинства и даже благородства. Она никогда не видела его таким, даже на мгновение. Она так привыкла к мрачному выражению на его лице, что давно уже не помнила, какое оно на самом деле. И сейчас к жизнерадостности и открытости, свойственным ему в молодости, добавились ещё и мудрость, и чувство ответственности, и осознание долга, и… Она боялась даже про себя произнести это слово, но правда, неприкрытая правда была перед ней - он весь светился любовью, этот свет шёл изнутри и освещал его лицо, как солнце освещает землю… Даже тогда, давно, в те страшные дни, когда эта правда впервые открылась ей, он не был таким… Эта любовь стала ещё сильнее, ещё непостижимее.
Затаив дыхание, осторожно вслушивалась она в то, что происходило у неё в душе. И, к удивлению своему, не находила там больше всепоглощающей ненависти, желания отомстить, уничтожить… Она не проиграла на этот раз - сражение было давно и безвозвратно проиграно, и сейчас она просто в который раз признавалась себе в этом. Но трофеями, которые получила она в этом, пусть даже проигранном, сражении, были её дети, они были её возданием, её компенсацией за годы боли и разочарования. И кто бы ни был рядом с ними, они всё равно оставались её детьми и ей было для кого жить дальше.
Андрей смотрел на неё и видел ту борьбу, которая происходила в ней. Он понимал, что эти мысли были лишь первыми ступеньками на её тяжёлом пути к осознанию истины, но они были, и уже это вселяло в него надежду.
Наконец она подняла глаза и взглянула на него.
- Хорошо, - спокойно сказала она. - Подождём, что скажет Олег. Через несколько дней выпускной вечер у Оли. Ты пойдёшь с нами?
Он кивнул, улыбаясь.
- Конечно. Как может быть иначе?
- Но… - проговорила Кира и замолчала. Она вспомнила вдруг, что означает эта поездка в гимназию. - Там будет…
- Да, там будут Алёна и Катя, - всё так же спокойно сказал Андрей, открыто глядя ей в глаза. - Тебе это ничем не грозит. Всё в порядке.
- А муж её не приедет? - не удержавшись, спросила она.
Досада мелькнула в его лице, но тут же оно снова стало ровным и доброжелательным.
- Не знаю, - сказал он. - Даже если и приедет, меня это не волнует. Он - отец Алёны и должен быть рядом с ней в такой день. И вообще - он всегда будет с ней… Придётся и мне поступиться чем-то в этой истории. - И он многозначительно посмотрел на неё.
Её на миг снова поразила его реакция. Но потом она вспомнила, что даже тогда, когда повар этот только появился в жизни Кати, в душе Андрея не было бешеной ревности - он за всё был готов простить её, допускал даже мысль, что Катя влюбилась, оттаивая от подлости, совершённой им, и только мучительно боялся, что она уедет с этим Михаилом, чтобы сбежать от него… И уже тогда она, Кира, безошибочно знала, что это означает.
- Хорошо, - повторила она. - Посмотрим, что будет завтра…

--------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

XXII

Предложение отца не удивило Олега. Он, конечно, не думал, что оно будет касаться работы в Лондоне, но ожидал чего-то подобного, связанного с «Зималетто». И если бы отец сделал это предложение ещё месяц назад, он бы сразу, не задумываясь, отказался. Но теперь всё было иначе.
Он и сам не знал, почему не любит «Зималетто». В детстве его пугал шум швейных машин в цехах, куда его водил отец, рассчитывая, что сына заинтересует это производство так же, как когда-то заинтересовало его. Олег всегда норовил сбежать оттуда, забиться куда-нибудь в уголок, и мечтал побыстрее уйти из этого загадочного, пугающего его, места. Но он никогда не говорил об этом вслух и всегда старался сгладить перед родителями своё настоящее впечатление от их работы. Он только помнил, как сильно расстраивался дед, когда видел безразличие внука к делу, которому сам он посвятил всю жизнь. Когда Олег стал старше, скрывать неприязнь было труднее, так как отец всё чаще намекал ему на возможное будущее сотрудничество в компании, к тому же Олег всё равно имел к ней отношение, являясь акционером. Но постепенно отец перестал настаивать и вообще упоминать «Зималетто» в разговорах, видимо, окончательно поняв, что Олега не интересует эта тема, и не желая принуждать его. Между Кирой и Андреем было решено, что пока время терпит, что сыну нужно получить образование, и диплом экономиста престижнейшего в стране вуза в любом случае не помешает ему в будущем, даже если он и не захочет связать свою жизнь с семейной компанией.
Олега тяготил выбор родителей, тяготила учёба. Но, чувствуя родителей, да и себя самого, ещё не готовыми к его самостоятельному решению, он позволил событиям идти своим естественным ходом и теперь видел, что оказался прав. Познакомившись с Алёной, он словно обрёл смысл в жизни, и жизнь, подобно самой Алёне, вдруг ясно и чётко предстала перед ним, будучи скрытой раньше в туманной дымке неясных предчувствий и мечтаний. Наряду с опьяняющим наслаждением своего чувства он ощутил теперь также и груз ответственности, и необходимость подчиняться общепринятым правилам, и даже в какой-то степени мудрость, которая приходит только тогда, когда осознаёшь, что кто-то ещё зависит от тебя. В те несколько дней, что он провёл в одиночестве, размышляя и борясь с самим собой, неотрывно глядя на часы, висевшие на стене в его пустой квартире, он понял самое главное: никогда нельзя позволять обстоятельствам управлять собой и своей жизнью, иначе легко стать слабым, а от слабости до предательства один лишь шаг. И если отца он чувствовал в себе и считал себя его частью, то так же и Алёну он ощущал внутри себя и понимал, что, будучи не в силах предать отца, он по той же причине не может предать и Алёну. Ибо предавая их – он предавал и себя.
После разговора с отцом всё встало на свои места, всё сошлось, кусочки мозаики легли рядом, и он понял, что его привязанность к отцу, родство с ним и чувство к Алёне – части единого целого, которые гармонично сочетаются в его душе и не могут противоречить друг другу. И оставалась только одна, очень важная, часть, которая никак не хотела укладываться в общую картину, постоянно выпадала из неё и своими острыми краями больно ранила его. От этой правды нельзя было отмахнуться, забыть, даже отложить в сторону. И он встал с этой правдой лицом к лицу и бесстрашно и открыто посмотрел ей в глаза.
Да, жалость к матери и осознание мотивов её поступков вступали в противоречие с тем, что он знал теперь об отце и чувствовал всегда к Алёне. Олег любил свою мать, по-настоящему уважал её. Ни разу в жизни она не дала ему повода усомниться в своём искреннем отношении к нему, всегда была его опорой, защитой, родным и любимым человеком. Он понял, что эта встреча в гимназии была тем рычагом, который привёл в действие какие-то скрытые, тайные механизмы, которые есть в каждой человеческой натуре, но могут и не дать о себе знать в течение жизни, как чаще всего и бывает, но могут и проявиться в экстремальной ситуации, как произошло с его матерью. Неудовлетворённость и разочарование, копившиеся в ней долгие годы, саккумулировались в один миг в тёмную вспышку ненависти и взорвались, сметая всё на своём пути и раня даже тех людей, которых она не хотела ранить… Но взрыв этот не мог не затронуть в первую очередь её саму, и самой ей наверняка было тяжелее и страшнее теперь, чем любому из них. Она не могла не чувствовать разрушительной силы своей ненависти, и теперь нужно было помочь светлой стороне её души взять верх над внезапно вышедшим на поверхность тёмным порывом. И это было бы первым шагом к тому, чтобы все части души его воссоединились.
Он теперь спокойно думал и о тех мгновениях слабости, в которые позволил матери заронить в свою душу сомнения в честности Алёны. Узнав правду об отношениях отца и матери Алёны, а потом и увидев Катю и поговорив с ней, он понял, что не ошибся в тот первый, самый первый страшный миг, когда узнал о неискренности Алёны и почувствовал всю глубину её безысходного отчаяния, которое стало причиной её поступка. Вся сила её любви, её истинное отношение к нему предстали перед ним теперь так ясно, и осознание этой силы крепло в нём день ото дня и рождало в нём твёрдую уверенность в своих собственных силах.
И предложение Андрея, которое ещё недавно вызвало бы в нём чувство отторжения, не показалось ему неприемлемым и неподходящим. Напротив, обдумывая его, он понял, что это может стать тем самым выходом из ситуации, которого так требовала его новая жизнь, ставшая уже очевидной и безусловной для него. Он должен был теперь думать за двоих, и необходимость отложить на время решение своих собственных, личностных задач казалась ему естественной и гармонично вписывающейся в картину его стремлений и желаний.
Придёт время – и он, обретя бесценный опыт работы и необходимое образование, окрепший, возмужавший, сможет раскрыться полностью и прийти наконец к тому, к чему лежит у него душа. А пока – судьба дарит ему то, о чём он мечтать даже боялся, но втайне всегда ждал и верил, что так будет, и он должен во что бы то ни стало сохранить и укрепить это. И поэтому он не отвергнет руку, протянутую отцом, и, поверив ему, пойдёт за ним туда, куда он поведёт его.

***

И вот – он снова в своей комнате… Кира привезла его из больницы сюда, в дом, в котором он прожил столько лет. Его машина, пригнанная Андреем с дачи, на которой произошло несчастье, стояла в подземном гараже, и Олегу надо было забрать её, чтобы уехать туда, где Алёна теперь ждала его.
Улыбаясь, он осматривал свою комнату, свои вещи, лежавшие на тех местах, на которые он положил их когда-то, словно не видел всего этого долгое, долгое время… Он ушёл из этой комнаты растерянным, оглушённым, сомневающимся – и теперь вернулся сюда совсем другим - уверенным и обновлённым.
- Сынок, тебе плохо? – с тревогой спросила Кира, увидев, что он внезапно покачнулся и побледнел.
- Да нет, мама, всё в порядке. Это бывает теперь… иногда. Игорь Львович сказал – побольше ходить на свежем воздухе, и головокружения прекратятся.
Он увидел, как она сжала губы при этих словах и в глазах её появился жёсткий блеск. Снова думает о Кирилле…
Он подошёл к ней, взял за руку и мягко сказал:
- Мама, не думай… Всё пройдёт, всё будет хорошо!
- И зачем ты только поехал туда! – жалобно проговорила она, и слёзы выступили у неё на глазах. Он вздохнул – эту фразу он слышал от неё уже много, много раз…
- Забудь, мама… Я прошу тебя…
- Как ты можешь так легко говорить! Как я могу забыть?! И это при том, что его выпустили, что он ходит на свободе!
- Он больше ничего не сделает, мама… Никто больше не может ничего сделать. – Он спокойно смотрел на неё, и на мгновение ей показалось, что это Андрей смотрит на неё. Ведь всего неделю назад он вот так же, открыто, спокойно, многозначительно, говорил с ней.
Она отвела глаза.
- Так что… ты вот так и уйдёшь? – тихо спросила она. – А как же я? Как же Оля? Мы останемся одни? Теперь, когда отец…
- Мне надо уйти, мама. Надо. – И он потянул её за руку к себе и заставил посмотреть на него. – Я люблю Алёну. Я могу повторить это тебе тысячу раз, но ты и так знаешь это. Я люблю её и всегда буду с ней… - и, помедлив, он прибавил: - …и с тобой, и с отцом тоже. Потому что я… - И он умолк, но глаза его теплели и в них появлялась улыбка.
- Что? Что «ты», сынок? – спросила она, и сердце её от его улыбки постепенно стало оттаивать…
- Потому что я люблю тебя, - сказал он.
Рыдание внезапно сотрясло её, и она, качнувшись к нему, прижала голову к его груди. Он осторожно обнял её, успокаивая.
- Прости меня, сыночек… За всё – прости меня… - отстранившись и вытирая слёзы рукой, произнесла Кира.
- Ну что ты, мама…
- Нет! Не говори ничего! Мы оба знаем, что мне давно следовало попросить у тебя прощения. Ведь если бы не я…
- Мама! – громко сказал Олег. – Я прошу тебя! – И, смягчившись, проговорил уже обычным тоном: - Давай не будем говорить об этом. Мне тяжело видеть, как ты плачешь.
Она послушно кивнула, словно заверяя его, что не будет больше плакать.
- Ты поедешь сейчас в ту квартиру?
- Да.
- А… А Алёна? Она потом поедет к себе домой?
- Нет. Алёна больше не вернётся домой.
Звенящая тишина повисла в воздухе. Кира отошла от него, прошлась по комнате, о чём-то размышляя… Наконец, остановившись у стола, повернулась к нему и спросила:
- А свадьба? Как вы собираетесь устраивать свадьбу?
Олег почувствовал внезапно, как слабеют его руки и ноги, и, подойдя к дивану, осторожно опустился на него.
Мать тут же бросилась к нему, заглядывала ему в лицо, звала Олю…
А он улыбался слабо счастливой улыбкой и говорил ей:
- Всё нормально, мама… Это от радости…
…Когда за ним закрылась дверь, Кира повернулась к Оле и вгляделась в её лицо, пытаясь понять, что сейчас чувствует её дочь. Оля смотрела на неё сначала настороженно, но постепенно юное, открытое лицо её посветлело, и она улыбнулась матери. У Киры перехватило вдруг дыхание, и она почувствовала, как напряжение, сковывавшее её в последние недели, покидает её…
- Не хотят свадьбы, - недовольно сказала она и пожала плечами. – Просто распишутся – и всё. И что за мода?
Оля, увидев наконец, что мать становится прежней, и услышав в её голосе привычные родные нотки, широко улыбнулась.
- Ничего, - сказала она. – Они приедут к нам, и мы всё равно устроим праздник! Мамочка…

***

Катя, в лёгком светлом платье без рукавов, с большой сумкой в руках, стояла рядом со стойкой в аэропорту и нетерпеливо оглядывала толпу у входа в зал регистрации. Андрей с улыбкой смотрел на неё и время от времени предлагал забрать у неё сумку и поставить её рядом с другими такими же, стоявшими на полу у их ног. Но она каждый раз упрямо отказывалась и продолжала встревоженно смотреть в сторону дверей.
- Катя, ещё целый час…
- А вдруг пробки? – поспешно перебивала она его и отмахивалась, когда он хотел взять её за плечи или притянуть к себе. – Ну, как ты можешь быть так спокоен?! Я так и знала – они должны были заехать к Кире утром, а не перед самым отлётом… Ну, вот где они сейчас? Вы опоздаете, я точно знаю!
Андрей вздыхал и, чтобы чем-нибудь занять руки, снимал очки и протирал их…
Наконец они увидели Алёну и Олега, вошедших в зал и пробирающихся к ним сквозь толпу. Катя облегчённо вздохнула, и вместе с ней вздохнул и Андрей…
- Алёнушка, где же вы были так долго? – накинулась на дочь Катя. – И что у вас с телефонами? И у одного, и у второго отключены…
Несмотря на то, что она успокоилась немного, увидев на выпускном вечере, что Кира не собирается больше мстить и не причинит детям вреда, она тем не менее не могла не испытывать тревогу каждый раз, когда её дочь отправлялась в дом, где хозяйкой была Кира. И хоть Алёна, вернувшись от свекрови в день свадьбы, и успокаивала мать, заверяя её, что Киры больше не надо бояться, сегодня, узнав о том, что дети хотят попрощаться с Кирой перед самым отлётом, она снова встревожилась и пыталась прикрыть свою тревогу волнением о том, что они могут опоздать на самолёт.
Но она долго не смогла сердиться на них. Она и Андрей, глядя на счастливые, одухотворённые лица Алёны и Олега, на то, как явно гордятся они волнующим ощущением на безымянных пальцах своих непривычной ещё тяжести обручальных колец, радовались вместе с ними, и лица их расплывались в улыбках.
Должно пройти время. Её тревога так естественна, так понятна. Постепенно, убедившись в том, что у Алёны всё хорошо, она перестанет беспокоиться, перестанет бояться. Да и можно ли полностью перестать беспокоиться за своего ребёнка?..
Катя наконец поставила сумку на пол и внушительно посмотрела на Алёну.
- Ты, конечно, ничего не проверила и забыла многое… Вот, не забудь, в этой сумке твои вещи, бельё, всё, что нужно…
Алёна и Олег переглянулись с улыбкой.
- Спасибо, мамочка! – быстро сказала Алёна. – Я не забуду…
- И телефон… - сказала Катя, и голос её задрожал. – Пожалуйста, я прошу тебя, не отключай телефон…
Андрей шагнул к ней и обнял за плечи. И она уже не отстранилась от него, а благодарно прижалась к нему и тут же почувствовала, как по телу её начинает разливаться спокойное тепло…
Алёна посерьёзнела и с пылом сказала:
- Мам, я не буду! Это просто, пока мы ехали в такси, связь пропала… - И она снова посмотрела на Олега, и оба они покраснели. – Телефон всегда, всегда будет включён, я обещаю!
- Ну, ладно… Ладно… Не обращай внимания. – Катя заставила себя улыбнуться и взглянула на Олега. Он стоял перед ней – в белой рубашке, в строгом чёрном костюме, взрослый, серьёзный – и открытым взглядом смотрел на неё и отца. И его уверенное спокойствие постепенно передалось и ей, и она почувствовала, что её дочь в безопасности и ей есть на кого опереться – так же, как она сама могла теперь опереться на любимого человека. И она улыбнулась ему, и он немного смущённо улыбнулся ей в ответ. Между ними было заключено молчаливое соглашение, и оба они знали, что могут обратиться друг к другу за помощью – если Алёне вдруг понадобится их помощь.
Она отпускала свою дочь, отпускала в жизнь… И если для неё самой теперь начиналась новая жизнь, пришедшая на смену прежней, то для её дочери эта жизнь, которую она так счастливо начинала, была первой и единственной… Первые шаги, первые ошибки, первые удачи и разочарования ждали её впереди, но, как бы ни была сложна и полна опасностей эта жизнь, с ней рядом был человек, которому она отдала всю себя и который отдал всего себя ей. Чувство которого расцвело сразу же, едва он встретил её; который, пройдя через тяжёлое испытание, не только не растерял этого чувства, но и умножил и укрепил его. Его чувство к ней было взрослым, сильным, утверждающим… Ведь это и была – любовь.
…Андрей сидел в самолёте через проход от детей и смотрел на них. Они сидели рядом, и руки их, соприкоснувшись, накрепко сплелись в одну. Каждый из них, заглядывая в свою душу, видел там другого – свою частичку, частичку своего тела, частичку своего сердца. И даже когда утихнет немного то нежное пламя, которое сейчас пылает в них - от узнавания, открытия, всеобъемлющего проникновения, светлого и радостного знакомства друг с другом – даже и тогда, лишь только стоит их рукам соприкоснуться, а глазам встретиться – каждый из них увидит в глазах другого своё отражение, а тепло руки сольётся с другим теплом и оно станет его собственным.

Ведь это и есть – любовь…

-------------------------------------------------------------------------

Эпилог

- Катя-я-я! Смотли, как я бегу-у-у!..
Катя, улыбаясь и щурясь от яркого солнечного света, проникающего сквозь тонкую ткань тента, приложила руку ко лбу и помахала внуку другой рукой.
Она сидела на пляже за маленьким круглым столиком, на котором стояли ваза с фруктами и бутылки с питьём, и смотрела на своих мужа и внука, резвящихся на берегу. Андрей стоял у самой кромки воды, в одних шортах, и набегающая морская волна обдавала кружевной белой пеной его босые ноги. Широко раскинув руки и улыбаясь, он ждал бегущего к нему внука, готовый подхватить и закружить его…
Теперь, когда Олег успешно закончил третий курс медицинского университета, а Алёна перешла в ординатуру, когда все заботы и тревоги рабочего года были позади, можно было вздохнуть спокойно и отпустить детей отдыхать. Они с Андреем забрали внука с собой на море, а Алёна с Олегом уехали вместе с друзьями, пригласившими их путешествовать с геологической экспедицией в горы…
Катя смотрела на Павлика, и ей вдруг вспомнился тот день, когда они с Андреем узнали, что Алёна беременна. Уже в аэропорту они заметили, что у детей какие-то загадочные, торжественные лица. Катя сочла причиной их приподнятого настроения приезд на родину, но потом, уже дома, они сказали им, в чём дело. Какое удивление было написано на лицах детей, когда они увидели, как перехлестнулись вдруг при этих словах взгляды Кати и Андрея, как порывисто шагнули они друг к другу и губы их слились в отчаянном, страстном поцелуе… Алёна и Олег потупили глаза, смущённые и растерянные этим откровением, неожиданно открывшемся перед ними…
Внук упорно не желал признавать в ней «бабушку», и каждый раз при звуках её имени, произнесённого им, её сердце таяло. Она вроде бы и стала уже привыкать к своему положению, и даже иногда и сердилась на него за какие-то его маленькие провинности, но стоило ему лукаво, как её дочка, взглянуть на неё своими быстрыми тёмно-карими глазами – и она вся словно расплавлялась от нежности и готова была простить ему всё на свете.
И сейчас, сидя и привычно ощущая, как тело начинает скучать и томиться без тепла своей половинки, на время оторвавшейся от него, она чувствовала, что готова за этого мальчика отдать свою жизнь, если это понадобится, - лишь бы он жил, дышал, смеялся…
Ведь в этом черноволосом мальчике, бегущем теперь по берегу моря и заливающемся счастливым смехом, соединились они с Андреем. Подобно виноградной лозе, гроздья с которой лежали теперь перед ней, - гнущейся, но не сломленной под порывами ветра и ударами града, прижавшейся к земле и почти слившейся с ней, но при первом же луче солнца выпрямившейся и потянувшейся к свету, - подобно этой живой и гибкой ветви, их любовь проросла из маленького зёрнышка, зароненного в душу, пустила корни, зацвела и, перенеся все удары судьбы и выждав время, расцвела с новой силой, созрела, наполнилась живительным соком и воплотилась в новом человеке - плоде любви их детей, появившихся на свет в годы разлуки. И само существование этого человека было теми смыслом и силой, которые оправдывали и утверждали право на жизнь этих лет, проведённых ими вдали друг от друга. Словно чья-то мудрая рука развела их, чтобы потом воплотить их выстраданное годами чувство в этом мальчике.
С Павликом на руках Андрей подошёл к столику, за которым она сидела, но внук отчаянно вырывался, и Андрей, опустив его на землю, проследил за ним глазами, когда тот побежал обратно на берег. Улыбаясь, Андрей повернулся к Кате, но при взгляде на неё лицо его изменилось и он встревоженно спросил:
- Катюша, ты плачешь? Что с тобой?
Катя, улыбаясь, вытерла нежданную слезу, скатившуюся по щеке, и протянула к нему руку.
- Андрей, иди ко мне…
Он подошёл, опустился перед ней на корточки и вгляделся в её лицо:
- Ты что, Кать? Ка-а-ать?..
Она вдруг порывисто прижала его голову к своей груди и поцеловала его седеющие, но всё ещё густые волосы.
- Ничего, всё в порядке, не волнуйся… - прошептала она. - Просто - я люблю тебя, Андрюша… Я – тебя – люблю…

-------------------------------------------------------------------------

КОНЕЦ