Палата

Автор: Мотылек
Название: «Верни мне любовь»
Жанр: альт.
Пейринг: Катя/Андрей.
Герои: они же, но ещё и многие другие.


Пару слов по сюжету.

Решилась разместить. Прошла именно та серия, (129-я) которая, впечатлила сильно и так же сильно разозлила- на Марго. С этой серии и начинается история, но переписанная иначе. Так, как могло бы быть в... моём воображении. В первый раз (надеюсь, что в последний) писала то, что думаю серьёзно, без шуток, на самом деле, особо не заботясь об облачении фраз в красивую литературную оболочку. Из 51-главы есть три, которые, возможно, не рекомендованны детям лет до 15, если такие имеются. Ну а всё остальное- для всех, умеющих читать.
Итак, отправная точка—серия, когда герои доведены до полного отчаяния. А в подобной ситуации, как известно, можно многое нагородить, но и выбраться разными способами. НЕ сериальными. Поэтому, это и есть полный альт…

_________________

Глава 1.


--Чёрт побери! Малиновский! Она всё-таки сделала это! –голова безжизненно опустилась на сплетённые на столе обессиленные руки.—Ромка! У нас отбирают Зималетто…
Всё. Пустота. После нескольких слов и после пары фраз из уст раздражённого и злого Зорькина. Она обволакивает тело, проникает в каждый потаённый уголок разума, заполняет без остатка. Жданов чувствовал, что становился этой пустотой. Сквозь ватное сознание просачивались обрывки то ли радости, то ли пророчеств друга, отскакивая, как от прозрачного, холодного стекла. Андрей всё видел, словно трогал кожей те прописные истины, звучащие сейчас из уст Романа, как набат, как приговор, как уже давно доказанные теоремы, но не мог понять, ни их смысла, ни значения.
--Я говорил тебе! Я знал, что она нас подставила! Это был её первоначальный план! А ты, дурак, надеялся, что Пушкарёва тебе однажды позвонит? Ха! Да она давно не хочет видеть наши физиономии!
--Почему? –Андрею это было уже не интересно. Он скорей, ответил, чем спросил у Малиновского на зарождающуюся ужасную догадку в голове, которая сейчас невольно превращалась в истину.
--И ты ещё меня об этом спрашиваешь?—кричал Роман так, что эхо его гневных слов с налёту открывало плотно сомкнутую дверь.—Она исчезла! А потом вдруг ни с того, ни с сего, заканчивается судебный процесс! А дальше вообще прекрасно: адвокаты действуют от имени Катеньки Пушкарёвой! Ты что сидишь, как столб с глазами? –Малиновский несколько раз обошёл вокруг стола Андрея.—Ты что, серьёзно ничего не понимаешь? Да как же ты потом людям верить будешь?
--Не может быть…-- сказал себе Андрей в скрещенные руки, не поднимая головы, не глядя на мечущегося подобно запертому хищнику в тесной клетке друга. Катя, Катенька… Та, в которую он верил как в самое святое, надёжное и постоянное, как в огонёк в ночи, на который шёл сквозь навалившиеся на него сумятицу и смуту, которая была его опорой.
Не может быть…
Малиновский что-то говорил, меняя крик на тихий шёпот. Но Андрею было всё равно. Навалилась пустота и одиночество. Они давили на него со всех сторон, окружали подобно плотному кольцу, пытаясь раздавить и уничтожить, как никчёмное, глупое насекомое. И больше нет сил этому сопротивляться. Казалось, именно сейчас, в эту самую секунду в нём что-то умирало. Медленно, мучительно и постепенно, но уже наверняка и точно. И только оглянувшись в прошлое, можно различить, найти ту точку, за которой всё началось, но уже нельзя исправить. Нет, оглядываться тоже не оставалось сил.
Жданов молча встал, открыл ящик своего стола и вынул большую пластиковую папку.
«Я опускаю руки… Я прекращаю борьбу…»-- отстукивало сознание куда-то в голову, а руки открывали спасительный сосуд с привычной жидкостью от боли.
--На.—коротко, без лишних слов Андрей достал стаканчики и один из них почти что с силой сунул в руки Малиновскому. Коричневая ароматная жидкость тут же наполнила прозрачную, хрупкую пустоту стекла, обещая повторить такое же действо в пустой душе Андрея.
--Понеслось!—констатировал Роман факт опустошения стакана за несколько глотков Андреем. –И что? И что же теперь мы будем делать?
Но друг опять его не слышал. Второй стакан уже расслабил сжимающие спазмы в горле.
«Лепёшка! Выплюнутая жвачка, прилипшая к подошве какого-то случайного полуночного прохожего!—вкрадчиво оповещал ему же самому взбаламученный и напуганный внутренний голос.—Он несёт куда-то сплющенный фрагмент, причиняя каждым шагом нестерпимую боль, в пыль, в грязь, в слякоть. Нет, какого-то чужого тела! Ты ли это? Не узнать…»
Жданов даже будто бы случайно приложил руку к сердцу. Сквозь пальто почувствовал, как оно живёт, пульсирует, пытаясь сохранить ненужную ему жизнь, без неё, без самого себя и без работы… Андрею показалось, что оно, бестолковое и торопливое сердце, сейчас вырвется из рук , как птица из силков, и шлёпнется о землю. В пыль, в грязь, в слякоть. И правильно! Там, внизу, ему самое место! Оно никогда не было по—настоящему чистым, оставаясь алчным, чёрствым и слепым. Оно всегда трусливо стучало под пиджаком…А теперь оно на своём месте, теперь ему и не суждено узнать ту частичку ласки , любви и заботы, которые отпущены каждому человеку. Нужно громко шлёпнуться в самую грязь, чтобы почувствовать, как это-- терять, и вновь обретать, разрушать, и вновь возводить, любить, и вновь терять... Но он же падал, чтоб понять, что любит Катю! Так почему же?...
--Малиновский!—Жданов вздрогнул сам от высоких ноток только что пропавшего под спазмами раздумий голоса.-- Слушай, а что ты меня все время настраиваешь против Кати?
--Я тебя настраиваю? Да я тебе перечисляю факты! Вот смотри! Ещё раз объясняю!
И Ромка снова принялся рассказывать, как Пушкарёва со своим собачим чутьём и наивным личиком сначала шла и следовала за ними. Потом она подписала нужные бумаги, передавая их Зорькину. Дальше они, как два малолетних идиота, передали ей деньги. И всё!
--И всё!—снова распалялся Малиновский.—И что в результате? А в результате мы всё потеряли! Делай выводы, влюблённый идиот!
Нет, он до конца не верил. Да это было просто невозможно! Нет, это виноват Андрей! Конечно же! Только он, во всём один…
--А не твоя ли эта гениальная идея? Не ты ли так настаивал, чтоб я стал тем самым влюблённым идиотом?—почему-то вся вина переходила в злость.
Но Малиновский злился ещё сильней Андрея.
--А!!! Прекрасно! Давай сейчас пойдём искать виноватых! И подумаем, а на кого же свалим всё это накопившееся дерьмо! А может, мы решим, что нам с этим делать? Ну, налоговая, там, пожарная охрана! Санэпидемстанция, наконец!—Малиновский снова нервным шагом мерил кабинет. И Жданов постепенно понимал, что слушать это ему невыносимо. В организме медленно натягивалась какая-то невидимая пружина. Она прихватывала в свои витки и звенела от напряжения сразу всеми его оставшимися частицами когда-то твёрдого и уверенного человека. У которого недавно было всё. Ну а теперь… Теперь так много прошлого, определённого, рассортированного и разложенного по полочкам. Такие яркие и разные воспоминания и обрывки фраз! И такая глупая, тупая неопределённость в настоящем… Что-то происходит. Но что именно, Андрей так и не мог сказать даже себе. И особенно предположить, зачем и куда всё это может привести. Но как же отвратительно считать себя дерьмом, которому уже некуда торопиться! И только громкий и пронзительный голос болезненно задевал и без того натянутые струны.
--Малиновский! Что за чушь ты несёшь? Катя просто обижена! Она не хочет видеть меня, потому что обижена! Потому что, я поступил с ней плохо! Вот в чём причина!
--Я согласен.—вдруг совершенно тихо и неожиданно спокойно ответил друг. И Жданову пришлось подвинуться чуть ближе. –Только её обиды очень скоро все пройдут!—он напоминал сейчас ему пророка, единственного человека, знающего выход из тёмного тоннеля.
--Почему?
--А потому что, Жданов! Она уехала с нашими деньгами и устроит скоро себе шикарную жизнь. И в первую очередь забудет о тебе…Потому что…
--Что? Ну договаривай, раз начал!—У Жданова сейчас только получалось, что следить за губами Малиновского, из которых выскакивали салютом все истины, которыми он отвечал на непонятные вопросы.—Ну?
--Потому что нужно иногда слушать ..маму! Что у Катеньки твоей наверняка появился какой-то ухажер, с которым она греется на солнышке на каком-нибудь купленном ими островке…
Андрей замер. Да, эти слова он слышал утром, но отмахнулся от Марго, которая не понимает и не знает ничего про Катерину. Но вот сейчас напоминание врезалось в душу осколком битого стекла. Острым, неровным и холодным. Так вот в чём дело? И почему же сразу он решил не верить в это? Ведь Катенька его не любит. Она свободна и вольна была и раньше! А уж теперь… Теперь тем более! И он свободен. Теперь ему некуда плыть. Нет тех берегов, которые он хотел бы повидать, на которых хотел бы остановиться. Ничего не держит, ничего не манит…
--Всё!—крикнул Жданов так, что Малиновский попятился назад. –Всё. Я умываю руки. –Андрей только что внезапно осмыслил единственное, спасительное решение: он хочет быть один. Немедленно. Сейчас же. Он резким шагом направился к двери, на ходу запихивая недопитую бутылку виски во внутренний карман.
--Эй! Ты куда?—не ожидал такого действа Малиновский.
--Куда угодно! Но главное, чтоб подальше от Зималетто. Всё. С меня хватит.
А дальше было всё, как в страшном полусне и забытьи. Роман бежал за ним, перекрывал дорогу, одёргивал его ладони, чтоб помешать нажать на кнопку лифта. Он что-то долго и надрывно объяснял, мешался, путаясь под ногами, не позволяя зайти Андрею в спасительную кабину лифта, обещающую отвезти его отсюда прочь, на долгожданную свободу. От всех. От Романа, от прибежавших на этот шум и крики матери и Киры, от самого себя. И от неё. От Кати. Так кто же может не пустить его? Неужели все они, всегда держащие его невидимыми, но прочными цепями? Нет, только не в этот раз.
--Я понял, что ты хочешь! –вцепился Ромка за лацканы его пальто мёртвой хваткой. –Чтобы тебя все пожалели! Вот ты сейчас пойдёшь, нажрёшься, подерёшься, а потом придёшь сюда с разбитой мордой! А остальные будут на тебя смотреть, на такого помятого, несчастного и одинокого! Но люди-то к тебе будут испытывать только жалость! Жалость и омерзение!
Малиновский и сам сейчас уже не понимал, не отдавал себе отчёта в сказанных словах, которые не остановят, а только придадут Андрею ускорение. Но ему впервые не удавалось повлиять на друга. Отчаяние, страх, волнение кипело в нём, как в большом котле без крышки, выскакивая жёсткими фразами наружу. Он знал, что он теряет друга. Он понимал, что он бессилен. Что он не может его остановить.
--Да как же ты не понимаешь!—судорожно заглатывал открытым ртом Андрей глоточки воздуха.-- На мне была ответственность, Малиновский! Я как президент компании отвечал за вас за всех! И поэтому во всем виноват исключительно я один. Не ты, не Катя. Всё? Теперь все? Не надо меня жалеть! Надо просто взять и пропустить! Просто отойти!
Андрей с силой оттолкнул Романа и всё-таки успел шагнуть в опять открывшийся лифт. Романа он уже не слышал. Поверх него смотрел в наполненные ужасом глаза Марго и Киры. Нет, Киру он сейчас не видел. Минутной паузы хватило, чтоб Малиновский втянул его обратно, на этаж. Казалось, что Андрей не сопротивлялся.
--Андрей! Андрей, что с тобой, что случилось? Куда ты собрался?—ничего не понимала Маргарита.—Рома, что здесь происходит?
--А! Вот и вы!—театрально и судорожно раскланялся перед ними Жданов. –Вовремя! Пришли полюбоваться? Вот я! Андрей Жданов! Бесплатный цирк – представление! Как вы хотели, как заказывали!
Он уже не понимал, куда его несёт беспорядочное и быстрое течение с одним сплошным названьем «боль». Оно несло его к каким-то неизвестным берегам, набрасывая на торчащие и выступающие камни. Бежать! Быстрей течения! Туда, на воздух, на свободу! Где он сможет, наконец, остаться полностью один.
--Сынок! Ну подожди! Куда?—приблизилась к Андрею мать на несколько шагов, оттесняя в сторону Романа.
-- - Я? Ха! А тебе не все равно, куда я собрался? В церковь собрался! Грехи отпускать! Потому что здесь мне на них только показывают! Указывают на них!
- Андрей, ну подожди, ну остановись, я тебя прошу!
Лифт снова уже в который раз заманивал своей свободой. И Андрей уверенно в него шагнул. Но всё же медлил, трогая дрожащими, холодными пальцами кнопку этажа. Свобода, так манящая его и необходимая - это то, от чего ждешь силы, а получаешь лишь беспомощность...
--Так, спокойно все! Всё в порядке! Завтра я буду на работе в указанное время и в указанном месте. Все будет замечательно! Вот эта вот рожа и кожа! Все будет доставлено в целости и сохранности! Не волнуйтесь! Все будет хорошо! Адьос!
И вот теперь он смог нажать на эту кнопку. Лифт с грохотом закрылся, унося куда-то прочь растерзанного, измученного, опустошённого Андрея, обещая избавление от боли. А на верху, на этаже, остались три когда-то дорогих, ему необходимых человека. И каждая секунда безвозвратно отделяла Жданова от них, оставляя в беззаботном прошлом.
Он не пошёл к своей машине. Холодный мартовский вечерний ветер раздувал взлохмаченные волосы, властно и бесцеремонно забираясь за шиворот пальто. Но всё равно хотелось двигаться вперёд, навстречу ветру, наперекор ему, пытаясь покорить несопротивляющуюся стихию. Свобода… Говорят, что нет ничего слаще этого слова? Не правда! Мчаться на бешеной скорости в автомобиле, парить, как птица в облаках, расстаться с теми, кто ещё вчера был дорог—это не свобода. Это избавление взамен на новое приобретение. А это новое—ледяной и обжигающий холод. Это пустота и одиночество, в котором ты не нужен даже самому себе.
Он достал из внутреннего кармана остатки виски и отхлебнул из горлышка. Горло тут же обожгло и ослабило сковывающий спазм.
--Катя, Катенька… Почему? –он будто бы спрашивал у ветра.—За что ты так со мной?—он словно пытался у ярких фонарей найти ответ. –Прости, прости, прости! Я знаю, что один во всё этом виноват!—вдруг внезапно из замёрзших рук выскользнула бутылка и с грохотом ударилась о тротуар, расплёскивая недопитый виски. Андрей успел ударить с силой по стеклу ногой. – Мне нет прощения! А наказание твоё—совсем не то!—делился он с прохожими открывшимися истинами. – Потому что ты добрая. Ты—самая хорошая моя… Нет, не моя…
Он не заметил, как дошёл до бара, в котором был совсем недавно. У металлических ворот его, как прежде, приветствовал швейцар. Чуть помедлив, Андрей шагнул в ворота, здороваясь с ним одним рывком взлохмаченных волос.
Шёл снег. Последний, зимний, мартовский, пушистый снег…

_________________

Глава 2.


Двери лифта с грохотом закрылись, унося из Зималетто прочь дорогого, единственного человека для них троих, оставшихся на опустевшем этаже, осиротевших в эту же минуту с ударом металлических дверей.
--Рома! Что же всё-таки, произошло? Что случилось?—сквозь слёзы спрашивала Маргарита.
--Не сейчас! Не здесь!—пытался отмахнуться от неё Роман, но понял, что это бесполезно. Слишком близко подошла она к нему. Слишком сильно сжала локоть.
--Рома!!! Говори! Немедленно! Я жду.
--Ну хорошо, -- он сдался, --Вы правы. Лучше уж сразу. Пушкарёва у нас в любом случае отсудит Зималетто. Всё бесполезно. У нас нет ни одного шанса, чтоб вернуть компанию…--выдохнул, поглядывая на неё, стараясь не встречаться с глазами Маргариты.
--Что? – с ужасом прикрыла ладонью губы Кира, как будто бы боялась, что сейчас не справится с собственным голосом и своим криком переполошит повисшую тишину на этаже.
--О, господи!...—только и смогла ответить Маргарита, немного покачнувшись и опираясь
на Романа. – Это всё-таки, случилось…
Малиновский и Кира сразу же подхватили её за локти и буквально силой заставили пройти в свободный кабинет. А Маргарита и не сопротивлялась. Она уже давно не помнила, чтоб так слабели ноги и не хватало воздуха в её размеренной и устоявшейся жизни. –Что же он наделал?...
--Я знала! Я говорила! Я предупреждала!—голос Киры казалось, что вобрал в себя сейчас все звуки разлаженной, старой скрипки.—Ну почему же он меня не слушал?
--Кира, Кира, успокойся!—пытался как-то размягчить и сгладить обстановку Рома, по очереди подходя то к одной, то к другой плачущей женщине. –Не так уж он и виноват! Не так уж он и не слушал…
--Её! Её он только слушал! Ненавижу!—Кира всё-таки рыдала, уткнувшись Малиновскому в плечо.—Как же я надеялась, что вот она уйдёт… и всё это закончится! Весь этот ад! Весь этот кошмар! –Кира беспомощно и жалко вытирала слёзы, размазывая по лицу вечерние остатки дорогой косметики. Казалось, что, ссутулившись, она буквально таяла в руках Романа, и без того хрупкая, прозрачная и бледная. Маргарита участливо, чуть хмурясь от каждого её надрывного всхлипа, быстро окинула её глазами и казалось бы, спокойно заявила:
--Ну всё! Всё завтра! Девочка моя! Не надо так расстраиваться! Мы что—нибудь придумаем. Я расскажу об этом Паше. А сейчас… Роман, отвези её домой. Поздно уже.
--Поздно?—всхлипывала Кира, -- Действительно! Всё поздно! Мы потеряли всё и все! Из-за этой… гадины!
--Кирочка!—Маргарита едва заметным жестом дотронулась до сердца, как будто проверяя, бьётся ли оно в груди после только что услышанного ужаса и кошмара. – Мы не сложим руки! Мы не позволим! И виноватые будут всё равно наказаны! Даже если это будет и мой сын!—Последние слова она произносила торопливо, поглядывая на часы, оборачиваясь на тёмное окно.—Но не сейчас. Всё завтра. Мы все должны подумать, что нам делать.
И Кира, наскоро попрощавшись с Маргаритой, всё-таки послушала её, неуверенно отступая к двери. Роман тут же последовал за ней, но всё же оборачивался на Маргариту.
Марго смахнула с глаз невидимые, уже подсохшие слёзы, провожая взглядом выходящих Киру и Романа. Дождалась, пока Роман её пропустит и быстро, еле слышно окликнула его, одними губами, приглашая заново войти.
--Куда поехал Андрей?
--Откуда же я знаю?—развёл руками Малиновский.—Пить, ещё раз пить, как это делает он уже не первую неделю.
--Подожди. Подумай. Вспомни, наконец, куда он обычно ходит! – Марго теперь уже волновалась не на шутку.
--Ну, есть одно местечко…Только кто же знает, туда ли он поехал? Маргарита Рудольфовна! Да Вы не переживайте так! Вы же знаете Андрея!
--Знаю, поэтому и остановила тебя сейчас. Поэтому и не хочу терять время. Говори.
--Да я не знаю…-- растерянно мялся Малиновский, чтоб в образовавшейся паузе пытаться догадаться, зачем его об этом спрашивает Маргарита. Но под её решительным и грозным взглядом он всё же, рассказал про бар, в который часто заходил Андрей.—Я поеду с Вами!—и сразу догадался, зачем она его спросила.
--Нет, не надо. Я сама. Ты лучше Киру отвези. Ну, уговори, утешь, уболтай! Ты это можешь!—в первый раз с грустью улыбнулась Маргарита и потрепала Малиновского по волосам. –Я сама.
Через несколько минут она, стараясь не сетовать на скорость и всё же различать попадающиеся на пути дорожные знаки и светофоры, мигающие постоянно красным светом, мчалась по тёмным и сырым проспектам, назвав таксисту без лишних слов тот бар, про который говорил Роман. Сидела царственно, прямо и напряжённо выдерживая осанку, вглядываясь в окна, периодически бесполезно смахивая изнутри салона рукой мешающие налипшие снежинки. Беззвучно, незаметно шевелила одними губами на спокойном, как будто бы одеревенелом лице о том, чтоб случай и везение оказались на её стороне, помогли бы ей увидеть сына. Или хотя бы не увидеть, но точно привести его в этот бар. Маргарита понимала, чувствовала материнским сердцем, что если не найдёт его сейчас, то случится что-то очень страшное, которое повиснет, выпадет осадком на ней самой, заляжет пластом в сердце, накроет душу.
--Приехали!—водитель слишком бодро обозначил закончившийся маршрут, и Маргарита вздрогнула.—Извините…
--Нет, ничего! Спасибо! Я задумалась.—Она, слегка прищуриваясь от снегопада , прочитала яркую неоновую вывеску и вдруг шагнула заново в салон.—Не сюда! Не это! Господи! Ну чем Вы слушали меня!
Она, уже и не скрывая волнения, проявившегося в ней почти до стука пальцев по кожаной оплётке ручки двери, грубо повторила название нужного ей бара по слогам. И в эту же минуту таксист, извиняясь за вечернюю усталость, резко развернулся и повёз её в другую сторону.
«Тьфу! Какая разница, где пить!»-- пробубнил себе под нос под скрежет разворачивающихся колёс…

Андрей разделся в вестибюле и вошёл в уже привычное ему место. Он был здесь ещё вчера. Позавчера. Спустя неделю. Но в этот раз ему вдруг показалось, что обстановка не знакома. И даже лица у барменов, которые он видел каждый раз, казались почему-то абсолютно новыми. За барной стойкой ему сразу же предложили уже известный ассортимент—виски.
-- - Нет, спасибо!—сразу же без лишних слов ответил Жданов. --Сегодня у меня другие планы. Бутылку водки и маленькую рюмку! В некоторых случаях она очень помогает. Для памяти. Вернее, от памяти.
Сегодня у Андрея действительно были другие планы. Забыть. Её. Напиться так, чтоб бездыханное тело уже не реагировало на боль. Чтоб всё вокруг смешалось в едином круговороте, в котором невозможно различить ни лиц, ни предметов, ни обстановки. Сегодня он решил по—настоящему стать свободным. От неё. От себя. От всех. Прошлое его ломало, крутило, выгибало. Но он в нём знал, понимал, где ночь, где день, где омут, где обрывы. Ну и что, что он всё ходил по краю! Он чувствовал ногами, упирался в землю, осознавал, в какую сторону делает шаги. Но что же произошло вдруг сейчас, в настоящем? Почему же его жизнь вдруг превратилась в тягостный бредовый полусон, в котором он то нескончаемо полз по снежной пустыне, то летел по раскалённому льду? И кто же в этом виноват? Катенька… Она. Влетела вихрем в его жизнь, в его душу, в него всего и задержалась там, оплетая, околдовывая, завладевая. Перевернула всё вверх дном, одновременно делая его самым счастливым человеком и неутешительно несчастным. Ушла. Отобрала себя. И унесла последнее, что его ещё держало—компанию. За что? За то, что верил?
--Жданов, Жданов!—будто бы одёргивая себя произнёс вслух Андрей. –Что ты несёшь! За что? Ведь ты же гад последний! Ведь ты же…-- глотки прозрачной, горькой жидкости, которую Андрей не различал на вкус, немного путали и без того неясные и противоречивые мысли. Он пил без остановки. Он наполнял и наполнял маленькую рюмочку, только придерживая её кончиком указательного пальца. Но боль не проходила. Она ломилась изнутри, просилась высвободить её наружу. Она рвала его на части, и с каждым выпитым глотком становилась нестерпимее. И Андрей обмяк, поддался этой боли, казалось, что он принял её, как составляющую давно надломленного организма. Память.. А от неё куда деваться? Нет, он слишком мало заказал спиртного…
Уже не столь уверенными пальцами достал помятый, чёрно-белый образ на маленьком листочке. Снова вглядывался в её глаза, снова проводил, едва касаясь, пальцем по контуру лица. Нежно, аккуратно, как будто бы дотрагивался сейчас до живого человека, как будто бы боялся, что она смутится, отвернётся, опять сбежит… Нет, не сбежит. Эта маленькая фотография всегда останется в его руках. Он не расстанется с ней, что бы ни случилось. Ведь она была на фотографии теперь только для него.
Ещё глоток, и вот он в первый раз целует, решаясь долго, почти мучительно просто дотронуться до её таких зовущих губ. Глоток, и он везёт её в гостиницу, сопротивляясь всем нутром, оттягивая время, призывая на помощь случай, который смог бы помешать дотронуться до этого, казалось бы, чужого, неприглядного и бесформенного тела. Нет, случай не помог. Подброшенная, выкраденная из её кармана монетка—тоже. Ещё глоток… Он уже летел, парил над собственным собой, отталкиваясь от прошлых убеждений, притягиваясь, как магнитом к ней, так, что просто невозможно оторваться! Отойти, не прикасаться, не смотреть, не видеть и не думать больше невозможно! Ещё глоток…
«Я хотела тела тебе сказать, что у меня не было такого дня рождения.. Этот самый лучший. И самая лучшая ночь» А у него теперь была она—самое лучшее, светлое, что было в его недолгой, никчёмной жизни! А он испачкал, вымазал в грязи её признание, её саму, жизнь её, которую она так откровенно и безвозмездно дарила, просто отдавала. Ему. Подонку, подлецу, слепому идиоту.
Глоток, один, другой, рюмка… Да как же это всё забыть, вырубить, вытравить из памяти? И от чего же он сейчас мечтает быть свободным?
Андрей бессильно упёрся лбом в ребро на барной стойке. Взмахнул рукой, растопыривая пальцы, в ответ на беспокойство за него бармена.
--Всё хорошо!
«Всё отлично, Жданов! Признайся, что ты—никчёмный гад! Нет, тебя не наказала Катенька. Она спасалась от тебя! Ты изверг! Это ты разрушил всё, что сделала она! Не ты, безмозглый идиот, лелеющий и расправляющий почти что облетевшие крылья за спиной! Это она, Катенька пыталась сделать из тебя человека! Но только и смогла, что научить любить…»
Злоба, слепая ярость на самого себя закипала в нём, бурлила, мутилась, уже полностью завладевая телом. Он даже испугался на минуточку поднять свои глаза и оторваться головой от стойки. Ему вдруг показалось, что сотни, миллионы лиц со всех сторон следят за ним, моргая часто и содрогаясь от презрения и ужаса. И он не возражал.
«Признайся, Жданов! А ведь тебе же нет прощения! И наказать себя ты должен сам. Ну? Признался? Молодец! Можешь вернуться в исходное положение!»
Андрей медленно поднялся. Затуманенным взором окинул уже полупустой, вечерний зал. И? Кто ему поможет наказать себя? А вот и то лекарство!
А дальше всё случилось, как в старом, чёрно—белом кинофильме. Жданов много раз подсаживался за столик к группе мускулистых мужиков, цеплялся к ним словами, что-то нелицеприятное кидал в лицо их женским половинам. Потом за это же и извинялся. А после снова нарывался на скандал. Андрей почти не понимал значения тех фраз, которые он произносит. Но он отчётливо и твёрдо знал: он хочет наказания. Для этого ударил первым…
Маргарита прижималась спиной к промёрзшему, каменному зданию напротив бара, ещё думая, решаясь, войти или всё-таки остаться ещё на несколько минут, ожидая сына. Ей было страшно. Когда-то в молодости, раз или два, она была в подобных заведениях, где в воздухе висит сплошной стеной табачный дым, где люди кое-где и кое-как стоят, сидят за столиками. Тут же и танцуют в каждом свободном уголке. Здесь же и целуются, не замечая никого вокруг. А может даже и… От этой мысли Маргариту бросило в жар. Холодные, колючие снежинки быстро таяли на её разрумянившемся, взволнованном лице, медленно, но уверенно покрывая землю всего за несколько минут свежим, девственно-белым, последним мартовским снегом. От этой чистоты и белизны становилось так светло вокруг, что ночь словно превратилась на мгновенье в день. Но вместе с тем внутри у Маргариты всё больше нарастала неутолимая тревога.
--Андрюшка! Да что же это! Куда же тебя, сын, занесло?
Глаза напряжённо всматривались в даль, в сторону забора, за которым уже давно не открывалась дверь. И она решилась. Сделала несколько шагов вперёд, осторожно и уверенно переходя дорогу. И вдруг увидела, как несколько людей напротив под руки волочат по земле, по снегу бездыханное, повисшее, казалось бы, безжизненное тело.
--А!!! Что это?!!
Лязг и скрежет тормозов остановившейся машины вернул её к реальности и заставил уже бегом перебежать дорогу.

_________________

Глава 3.


Удар. Такой резкий… Наотмашь… По лицу. Он был последним, чтобы сбить Андрея с ног и ощутить на теле чужие ноги… Удар, ещё один. Куда-то в грудь и в спину. А дальше пустота. В ней нет той боли, от которой он так мечтал избавиться чужими кулаками в душном, прокуренном помещении. В ней нет и тех людей, которые его… спасали. И бара самого. Пустота. Оглушительная тишина и что-то холодное под щекой и пальцами.
Андрей с трудом поднял голову, ещё не открывая глаз. Кровь хлестала из разбитых губ, заливая это колкое, холодное на ощупь. Снег. Да, сегодня же вроде шёл снег. Реальность возвращалась медленно, по крохам.
--Хорошо!... Спасибо…
Из груди непроизвольно вырвался тихий стон, который показался криком. Он попытался шевелиться, начиная с кончиков пальцев на разбросанных по разные стороны руках. Его ли это части тела? Принадлежат ли они сейчас ему? И голос, непонятный, неузнаваемый, туманный, где-то в голове. А может быть, из прошлой жизни?
--Сыночек! Что же это?...
Он пробовал вдохнуть аромат чистого, вкусно пахнущего снега, сгребая его во всё ещё расставленные ладони, но уже сведенные к лицу и кем-то трогающими и тормошащими. Пробовал ощупывать своё лицо, понять, осталось ли что-то от недавнего очаровательного брюнета со смуглой кожей, когда-то так нравившейся знакомым и незнакомкам. И… Кате…
--Катя…-- выдохнул чуть слышно куда-то в снег, а показалось снова, что громко крикнул.
Лицо на месте, но ничего не чувствует сейчас. Это собственные пальцы и чьё-то прикосновение чувствуют его. Он проглотил слюну, пытаясь ощутить привкус собственной крови—всё цело. Всё на месте. И даже ноги начинают стынуть на снегу.
--Хорошо…
Туман рассеивается, проясняя голову. Ночь медленно опускается на город, придавливая Жданова к земле. К девственно—чистому, белому, последнему мартовскому снегу. «Красиво… Но мало эстетично, видимо!»-- подумалось ему, когда он снова услышал чей-то плачь и почувствовал, что чьи-то руки поднимают, отрывают его от этого покрова.
--Андрюшка! Что же ты наделал! О, господи!—лицо нависает прямо над ним, близко—близко, заглядывает в глаза, целует… Мама…
--Мама!...—Андрей с трудом обхватывает голову руками, пытаясь спрятаться, закрыться в них. – Мама… Зачем ты… Зачем ты сюда приехала?!

Жданов шёл. А может быть, передвигал ногами, а сам парил при этом. А может быть, его вели, опять тащили—он плохо понимал. Всхлипывания, перемежающиеся с гневными словами матери всё быстрее и быстрее приводили Андрея в чувства. А вместе с ними пробуждалась неловкость. Нет, не отчаяние, не раскаяние и не осознание вины за глупое, необдуманное действо. Меньше всего он готов был встретить Маргариту и осчастливить мать таким красивым видом! Кого угодно! Журналистов, иногда гуляющих на полную катушку в этом баре, знакомых Киры, его приятелей, и даже кредиторов! Какое ему дело до всех до них сейчас? Какое им всем дело до его печалей! Но только не Марго. И не… Он не решился умышленно подумать об этом имени, чтоб не вернуться к прошлому, накрытому только что последним белым снегом. Он просто тихо назвал её по имени. Он не услышал, что ему ответила на это мать. Какая разница! Какое дело ей, и папе тоже до него, до всей его никчёмной жизни!
«Будь дальше от близких! Не впускай их в собственное сердце! Тогда не придётся их терять, а только выражать тупые соболезнования!»—почему-то вспомнилось ему кем-то когда-то произнесённая фраза.
А это не Жданов не впускал! Это его не жаловали и не приглашали в сердце! Так что ж теперь они пытаются его жалеть?
«Зачем, зачем она приехала? -- размышлял Андрей с закрытыми глазами под лёгкий шум колёс.—Я не просил её об этом! Мне ничего не нужно!»
--Мама, куда мы едем?
--Домой. Конечно, к нам!—уверенно и безоппеляционно заверила Маргарита, угадывая по нахмуренным бровям Андрея, какие сейчас из его уст посыпятся протесты.
--Нет! Только не это! Я хочу домой. К себе. Один. Ты понимаешь?
-- Не вздумай возражать! – ответила Марго так же твёрдо, но, снова посмотрев на сына, напоминающего скорей макет в биологическом школьном кабинете, по которому изучают все органы под кожей, снова застонала, как будто только что сама была избита и брошена на снег.
--Мама!... Перестань! –Андрей почувствовал, что ещё немного, и она опять заплачет, и положил свою ладонь на её нервно подрагивающую руку. Но тут же, словно бы опомнясь, что испачкает нечаянно рукав её дорогого, модного пальто, хотел отдёрнуть руку. Но Маргарита не дала, и только нежно погладила его, стараясь не касаться ссадин.
--Глупый, упрямый мальчик…
--Прости…
--После того, когда ты объяснишь мне всё, что происходит. – И тут же, не задумываясь, добавила:--С тобой. Не с Зималетто.

Через несколько минут такси подъехало к самому подъезду дома. Маргарита попросила водителя помочь Андрею, но сын тут же отказался, совершенно не желая казаться беспомощным и жалким в её глазах. Уже у лифта он понял, что каждый шаг ему даётся с трудом, неимоверным усилием, отдавая острой болью в голову и сердце. Тело окончательно ожило, возвратилось к жизни. А это совсем не нравилось Андрею. Он снова начинал сердиться, злиться на себя и вместе с этим на весь белый свет.
--Сейчас я вызову врача!—уже спокойно, но уверенно заявила Маргарита. – О боже!—вскрикнула она, включая свет в прихожей, при котором Жданов был похож на препарированный лоскуток.—Какая радость, что папа приедет только послезавтра!
--Никого не надо!—тут же отозвался сын. –Никакого доктора! Куда мне… Где мне переночевать?
И она сломалась. Наверно, в первый раз за очень длительное время, что помнила себя и взрослого Андрея. Не раздеваясь, скинув кое-как пальто, уселась на краешек пуфа и закрыла ладонями лицо. Нет, не все ещё слёзы за сегодняшний бесконечный вечер выплакала Маргарита. Их становилось только больше.
--Ма! Чего ты? Ну перестань!—неуклюже перетаптывался Жданов около неё, не решаясь подойти поближе.—Ну хочешь—вызывай врача! Любого! Хоть психотерапевта! – он всё-таки сквозь боль присел на корточки около неё.—Хоть сексопатолога! Или.. этого… Патологоанатома!
--Чего?—Маргарита улыбнулась и одновременно рассердилась на Андрея. –Вот про последних двух сейчас мне повтори!
Врач рассказал, что Жданов совершено бодр, весел и удивительно жизнеспособен. Что рёбра только треснуты, потому что сделаны то ли из металла, то ли чугуна. Нет, из чугуна была сотворена голова Андрея. Отмытая от крови, она сияла вместе с лихорадочной улыбкой парой синяков, тройкой ссадин и одним заплывшим глазом с таким огромным и живописным синяком, переливами цветов которого залюбовался бы не только Врубель. Нет, Пикассо. Потому что сам Андрей больше напоминал абстракцию, чем недавнего, холёного и красивого президента солидной , крупной Московской компании. Но вот бровь и рваную ссадину на правой руке он всё—таки заштопал прям на месте. И прописал двухнедельный, строжайший постельный режим. Отшутившись для Марго, что Жданов не привык лежать один в постели, вымучив улыбку и обещание пожить у них с отцом весь только что предписанный ему срок, он наконец-то остался в комнате один. Но он не думал, что меньше всего сейчас захочет этого.
Боль… Не физическая, сковывающее тело, трещащая в только что зашитых ранах, а ноющая снова откуда-то изнутри, опять с новой силой разрывала его на части. Тут же, сразу же, как только за Марго закрылась дверь. Ну как с ней жить? И как забыть о ней хоть на минуту? У этой боли даже имя есть. Катенькой зовут…
Жданову подумалось, что с будущим, которое он только что совсем не видел, едва осознавая себя и в настоящем, надо всё же, что-то делать. Ведь независимо от Жданова оно наступит всё равно. Без неё, без Кати. Ему отец когда-то в детстве говорил, что если пожелать чего-то сильно, то тогда желание обрастёт материей, как живая кость обрастает мясом. И тогда оно уже не будет сказочным и нереальным. Но как же быть, если у Андрея сейчас одно, единственное желание—вернуться в прошлое, в тот день, в ту же минуту после Совета, чтоб повернуть ключи в дверном замке и никуда не выпустить из кабинета Катерину! И тогда бы он… А что бы он тогда с ней сделал? Она была чужая… Далёкая, уставшая, с единственным желанием—бежать. От него, от Жданова, от её мучителя и подлеца. И это произошло не вдруг, а много раньше. Но тогда куда же возвращаться? Где эта точка, грань, стирающая подлость и его любовь, мешая, разбавляя, растворяя два этих сильнодействующих яда? Он ничего не понимал. Но только вспомнил, почему-то, белых зайчиков и пёстрые открытки, как конфетти на Новогодней ёлке.
--Идиот!
Щемящее чувство тоски, беспросветного одиночества и образовавшейся вдруг пустоты, зияющей огромной, чёрной дырой внутри него, накрыло с головой, примешиваясь к уже привычной и знакомой боли.
--Не простит… Всё бесполезно, Жданов!—он растянул улыбку на опухших и пораненных губах.—Так что же ты ещё-то хочешь?
А он всё равно хотел вернуться в прошлое, бежать назад быстрее самолёта, воскресить когда-то всё же бывшую её любовь, жертвуя всем обретённым, теряя по дороге опыт, растрачивая все нажитые умения и людей. Бежать и бежать в своё далёкое, невозможное прошлое, впитывая непролитые слёзы, освобождая зря и не на то растраченные силы. Туда, где она его ждала.
«Ведь любовь не обязательно бывает взаимной!»…
« Потому что я люблю тебя»…
«Андрей…»
Он сам не понял, как провалился в глубокий, тяжёлый и обволакивающий тело сон. Чтоб утром снова…не оказаться в прошлом.
Жданов спал почти что до обеда. К невозможности резких движений, ломоте во всём теле и сводящей судорогой лицо ещё присоединился жар. Но весь набор таких симптомов Андрея радовал, как никогда. Он был никем, и звать его никак. В третий раз отказывал Марго в любых с ним разговорах. Он потерялся, растворился, исчез для всех. И только остро и не по-детски переживал, что не навсегда. Но не идти же ему для этого опять на бой с вчерашними боксёрами! Приходилось как-то жить. Не зная, как, Жданов злился. Память снова отщелкивала слайды, прикрепляя подобно файлам информацию. Не только в голову, но оказалось, в душу. А действующие роли оставались те же, та же, она, Катенька…
«Ну хорошо, хорошо…--размышлял Андрей, --Она может мстить и наказывать меня, как ей заблагорассудится! Она имеет права ненавидеть, презирать, стереть меня с лица земли! Меня, но не тех людей, за которых я был в ответе! Не маму с папой, для которых Зималлето—это половина жизни. Она имеет право укатить хоть в Магадан, хоть в Забайкалье, хоть в Египет! Выйти замуж, в конце концов! Забыть меня как страшный сон. Я это всё готов понять. Но почему и что должны понять другие? Неужели было сложно просто позвонить?! Не мне! Не надо утруждаться! Отцу. Подружкам из бабсовета! Нет же! Она пропала! Исчезла! Спряталась так, что не отроешь! И этот Зорькин- идиот прикрывает её всеми правдами и неправдами! Да и родители тоже… хороши… «
Андрей с трудом перевернулся и уткнулся носом в диванный подлокотник.
--Выйти замуж… Выйти… Ну что же, Жданов! Иди-ка, помешай! Только найди её сначала! Если сможешь встать хотя бы в туалет!
Он медленно поднялся, превознемогая половодье боли, и с каждым шагом всё увереннее наступая, выбрался на кухню.
--Ма! Ты что-то говорила про жениха… Про остров… Про замуж…
--Андрюша! Ну зачем ты встал! Мог бы просто…
--Подожди… Что ты говорила? Помнишь?
А она не помнила, а как будто это знала. А ещё о том, что сын раздавлен вовсе не потерей президентства и нависшей, как обречённость, потерей Зималетто. Его сейчас давила, прижимала, ломала потеря этой женщины, которая обманом завладела не только сыном, но совсем не постеснялась замахнуться на святое- на дело жизни двух семей, решая отомстить её Андрею. Да, он не прав, он поступил с ней гнусно. Но эта женщина наивно и по-детски видимо, не понимала, что, наказывая сына, она почти что наказала и её, и Павла, и Киру с Сашкой и Кристиной. Только, видимо, не рассчитала, что Маргарита не привыкла отдавать своё…
--Ну что ж, сынок, пойдём, поговорим.

_________________

Глава 4.


Пока Андрей дошёл до спальни в сопровождении Маргариты, он много раз успел пожалеть, что сам затеял этот разговор. Он знал, о чём она сейчас ему расскажет. Он понимал, что ему придётся выслушивать нотации про его никчёмную, неправильную жизнь, давно не умещающуюся в собственные рамки матери. Да и теперь отца. А отвоёвывать своё, законное место под их семейным солнцем он не хотел. Особенно сейчас. Как же он устал! Он них и самого себя! Будь дальше от близких… Никого не впускай в сердце… Поздно. Двери сердца уже когда-то распахнулись.
Он отпил несколько глотков прямо из бутылки, которую нашёл сегодня утром в родительском серванте. Маргарита строго покачала головой, но держала паузу, только наблюдая за Андреем. Он ответил на её невольное замешательство ещё одним большим глотком и прищуренным взглядом одного, не пострадавшего вчера в драке глаза.
--Ну? Ты о чём-то хотел меня спросить?
--Уже нет. Я передумал.
--Перестань! Андрей… Что с тобою происходит?
Всё. Понеслось! Какой же он беспробудный идиот, что сам недавно начал разговор! И вот теперь ему придётся продолжать ей выговаривать слова, значение которых Маргарита не поймёт, а объяснять ему совсем не хочется! Да разве можно объяснить, что с ним творится на самом деле? А главное, что результат известен.
--Ма! Ну сколько можно говорить об одном и том же! –он сам не ожидал, что вспыхнет, словно спичка.—Да, я виноват! Да, я заставил волноваться вас с отцом из-за фирмы. Но пока ничего страшного не произошло! И я уверен, что ничего не пропадёт!
--Да не о фирме я сейчас, Андрей!—так же раздражённо и громко возразила Маргарита. –У меня сын единственный пропадает! С тобой же чёрт знает что творится!
--Ничего не творится. Я просто перебрал вчера. Немного не рассчитал силы. Ну, с кем не бывает!
--Андрей, Андрей, подожди!—она подошла к нему поближе, потянула за руку и сама вместе с ним села на кровать. Обняла за плечи и сама прижалась к нему, стараясь не касаться ран и не причинять неосторожной боли. Андрей напрягся, окаменел, не шелохнулся. Он решил, что мать опять начнёт напоминать ему про совесть, про непростительные и жестокие ошибки. Потом подумал, что Маргарита примется ругать за недостойное и отвратительное поведение, напоминая уже в который раз, что он позорит их семью. Но он ошибся.
--Андрюшка, я всё понимаю… Я знаю, почему тебе так плохо.
И он опять сломался. Сник, размяк, осел в её руках. Голова бессильно упала к ней на колени. От прикосновения к волосам и нежным, ласковым поглаживаниям, как когда-то в детстве, Андрей закрыл глаза и тяжело вздохнул. А Маргарита продолжала.
--Я знаю, что это всё из-за неё, из за… Кати.
--Мама!
--Подожди… Ты влюблён. Ты к ней привык. Ты доверился. А она исчезла, банально кинула тебя, устроив всю эту канитель. И ты теперь запутался, переживаешь, не веришь, что эта девочка могла так поступить с тобой. Я знаю.
--Я просто очень устал…Я устал быть героем, которого вы с папой любите во мне. Но дай мне время. Я просто отдохну, восстановлю силы и всё исправлю! И я опять… опять вернусь героем, которого ты любила…
Слёзы брызнули сами по себе, без предупреждения и без остановки из глаз Марго, которые она не собиралась прятать. Единственная, на первый взгляд ничего не значащая фраза сына что-то шелохнула в ней, перевернула тут же, без всяких размышлений. Когда же она что-то пропустила в сыне, не заметила, не обратила на него внимания? Когда же он решил, что ей совсем не нужен?..
--Глупенький дурачок! Я люблю тебя, а не героя! И я хочу тебе помочь…
--Кто бы знал, как мне помочь…Всё навалилось. Всё разрушилось. Все несчастья сразу. И у меня не получается всё это разгрести…Придётся постепенно…
Он прижимался к её коленям, всё дальше и глубже погружаясь в память детства. Когда не важно, что случится завтра, когда не важен ни совет, ни помощь, потому что ты чувствуешь, знаешь, веришь, что, не смотря на самые великие провинности и неоправданные надежды, тебя любят. С тобою вместе. Ты нужен. А это важнее даже самых умных и правильных решений. Абсолютной, безусловной любовью любить может только мама. Не помнить, что , заболев ангиной, ты утром вместо школы на морозе ел мороженное, и вечером заботливо натирать пахучей мазью, кутать ноги в пушистые носки и заворачивать в пуховое одеяло… Не вспоминать, что это ты ударил первым друга в глаз, окрасив сразу же его лицо в синюшние оттенки, и суетиться около тебя, прикладывая холодные примочки к не менее раскрашенной физиономии. И потом по телефону родителям обиженного друга рассказывать, что ты не виноват, и просто защищался.
Андрею вспомнилось, как однажды Маргарита с Павлом уезжали и оставляли его на целую неделю с родителями Сашки. И вот когда они вернулись, он с разбегу, ещё в дверях прижался к матери, обхватил- не оторвать. А Маргарита подхватила его на руки и только прошептала: «Мы так скучали и спешили!» Этот миг стоил того, чтоб ждать его хоть несколько печальных месяцев… Это было, но Андрею давно казалось, что прошло. И вот сейчас он снова чувствовал себя ребёнком, на несколько минут не слыша, что говорила ему мать. Не важно…
--Ты про меня не забывай!—всё ещё плакала Маргарита и зарывалась пальцами в волосах Андрея.—И на папу можешь всегда рассчитывать. И на Кирочку. Мы должны быть все вместе, чтоб вернуть и сохранить наше общее дело.
--Мама, мама…-- устало выдохнул Андрей. –Ну почему вы так настроились против Кати? Она хороший человек, поверь мне! Я знаю её намного больше, чем вы все! Она не собиралась ничего отбирать у нас!
Андрей поднялся, выскальзывая из рук Маргариты, и уселся в глубину кровати. Ну что ж, если маму интересует Катерина, он поговорит с ней раз и навсегда, не оставляя больше никаких недоразумений. Только знать бы самому, остаться бы уверенным…
--Андрюша! Она исчезла! Она не соизволила даже позвонить! Она просто сбежала! И что же после этого мы должны подумать?
--Не надо думать, ма! Нужно просто ещё немного подождать! Она вернётся! Должна… вернуться.
--Ну это же просто глупости какие-то! Ты взрослый человек, подумай сам! Ведь люди просто так не исчезают! На всё имеется причина!
--Да есть она, есть!—не удержался от повышенного тона Жданов.—Инструкция эта чёртова, которую составил Малиновский! А я, как последняя скотина, действовал по ней!
--Но почему же она тогда сразу не уехала? Когда узнала, как ты гадко поступил? Почему она ждала Совета? Почему тебя не предупредила, что собирается предоставить нам не липовый отчёт?
--Всё очень сложно, ма. Я не хочу об этом вспоминать. Не спрашивай меня, пожалуйста. Просто верь, что у Кати были свои причины.
--Нет уж!—настаивала Маргарита, --Ты будешь вспоминать! Ты посмотри, в кого ты превратился? Ты постоянно пьёшь, дерёшься, кричишь на всех! Вчера тебя чуть не убили. И это всё из-за неё! А завтра? Что будет завтра?
--Я просто стресс снимал, и всё! Катя тут совершенно не при чём!—всё ещё надеялся уйти от разговора Жданов.
--Глупостью не снимают стресс! Ну, уехала! Ну, скрылась! Но ведь есть же выходы из положения! Разве можно так убиваться из-за фирмы и из-за глупого, временного увлечения! Тем более.. Тем более, ты ей, возможно, совсем не нужен! Или у неё другой мужчина. Да она и думать про тебя забыла! Так разве стоит из-за этого опускаться ниже дна?
--Нет!—Он не хотел. Он не собирался реагировать на материнские слова. Они пусты, бессмысленны, основаны только на догадках. И не смог. Не получилось.—Нет. Я не верю. Это невозможно.
--Возможно! Ещё как возможно! – Маргарита пристально следила за Андреем, чтобы без лишних слов понять, убедиться, отвергнуть ту догадку, которая вот уже несколько недель лишала её сна. И, похоже, ей это удавалось. Слишком уязвим и откровенен был сейчас Андрей. Но нужно было всё-таки сейчас вскрывать те, только что заштопанные раны, чтобы заново, уже не наспех, наложить на них окончательные швы.—Нельзя полагаться на человека, который тебя… предаёт! И нельзя забывать о том, что рядом с тобой есть верная и преданная женщина, которая тебя любит! Даже не смотря на то, как отвратительно ты с ней поступил!
--Катя меня тоже… любит.
--Андрюша! Не выстраивай иллюзий, милый мой! Людям свойственно ошибаться! Я не оправдываю тебя, не смотря на то, что ты мой сын, и я люблю тебя! Ты отвратительно с ней поступил, используя её для дела! Я даже понимаю, как Катя на тебя обижена за это! Но это всё прошло! Закончилось! А Кира…
--Мама! Перестань! Я никогда не любил Киру! Тебе ли не знать об этом! И …не использовал я Катю, можешь ты понять! Вернее, только в самом начале. Верней, использовал… Но я люблю её. Не по инструкции. Понимаешь? А вот она… Я не знаю! Я ничего уже не понимаю!..
Маргарита слушала Андрея, и с каждой фразой сына ощущала почти физическую боль. Не его, а её иллюзии таяли, рушились прямо здесь, на его глазах. До вчерашнего дня Марго ещё надеялась, что должно пройти немного времени, что нужно просто не мешать, не трогать сына и перевёрнутый мир вернётся на свою орбиту. В котором будет снова всё привычно-нажитое, сложенное, понятное, пусть с трудностями, но к которым они привыкли все и научились с ними жить. Но именно сейчас она с нескрываемым ужасом признавала, что планета всё-таки сошла с орбиты. Покрылась коркой льда и рассыпалась на мелкие осколки. Её планета. А с сыном случилось это раньше. И эту почти космическую катастрофу Маргарита пропустила…
--Андрей…-- немного успокоившись и взяв себя в руки продолжила Марго.—Так ты всё-таки её любишь?—Он не собирался отвечать, а только снова потянулся к оставленной на подоконнике бутылке.—А как же…. Кира? – И это имя никак не отзывалось в его голове. – О, господи! Мне кажется, что я сойду с ума! Ну почему ты ничего не говоришь?
--Ма! Мне больше нечего сказать. Я не хочу. Вы все… Все всё равно против меня.
Он думал, что ему сегодня будет легче. Но одиночество и пустота с новой силой сдавливало горло, сковывало всё нутро невидимой стальной цепью. Снова боль. И почему-то именно сейчас вместо жалости в ответ на слёзы Маргариты ему хотелось крикнуть ей в лицо, что они все, все виноваты в этой боли! И он вместе с ними, увязший в ложь, предательство, словно в яму, наполненную дерьмом. И ему сейчас как никогда хочется только одного—наказания! И даже мести! И кто ему может это запретить?! Никто из них не знает и всё равно не поймёт, как это—идти всюду и в никуда, хотеть всего сразу и ничего не хотеть, одной рукой молиться о спасении души и прощении, а другой заносить нож над собственным телом. И над ней, над Катей, которая причинила ему эту боль, раздраивая в лоскуты так и не собранную душу. В горле снова спазм из слёз, который не проталкивается виски. И никто никогда не услышит, как он плачет. Никто не вытрет этих слёз и не успокоит. Потому что он совсем недавно понял, что вся его жизнь – только миф, вся желаемая свобода – фикция, а мысли – просто каркающее вороньё… Так кто он, что осталось от него и чего жалеть?
--Я за тебя!—услышал он сквозь ватные раздумья.—Я с тобой. Потому что ты мой сын, и я тебя люблю любого. Запомни это, мальчик мой. И мы вместе что-нибудь придумаем. Но только обещай мне, слышишь! Обещай, что ты не будешь больше пить. И… обманывать меня не будешь.
Андрей скользнул глазами по напряжённой, но чуть сгорбленной фигуре матери. Пытался не смотреть в глаза. Не собирался видеть снова крупных капель слёз, свободно падающих на её ладони. И не смог. Превознемогая боль от ран, он почти приполз к ней, обнял, уткнулся в плечи.
--Спасибо, ма! Я обещаю.
Через несколько минут Маргарита вышла, оставив сына одного. Решение к ней пришло без промедления. Ей даже не хотелось обдумывать его, настолько ей казалось правильным оно и верным. Тем более, что надо торопиться. Скоро возвратится Павел, и Маргарите не хотелось посвящать его в только что образовавшуюся с сыном тайну. Всё позже. А сейчас…
--Нет уж, девочка моя! Андрюше ты уже больней не сделаешь! Но сначала… мы тебя найдём.
И Маргарита подняла трубку телефона.

_________________

Глава 5.


--Эх, мужики!—с сожалением и злостью вслух сетовала Маргарита, пока дошла до кухни. И несказанно радовалась сама себе, что так легко и просто к ней пришёл ответ, как найти пропавшую Пушкарёву Катерину. –И Андрюшка тоже хорош! Кто ж так в гости-то приходит?!
Маргарита покрутила в руках телефонную трубку, но набрать номер не спешила. «Что же это за женщина такая!—возмущалась Маргарита, --Как же ей удалось, а главное, чем она взяла сына, если он передал ей в руки собственное дело? И наше, наше дело! Да, она умна, бесспорно. Но внешне!... Это ж… Гадкий утёнок какой-то! Ни шарма в ней, ни блеску! А эти волосы!...—Марго недоумённо и растерянно развела руками.—И как же можно вообще так одеваться?! Ну в зеркало-то она хоть смотрится иногда? И главное, как смотрят на всё это её родители? Ужас, просто ужас!...»--Маргарита достала толстую записную книжку и пробежалась пальцем по ровным кубикам алфавита. Палец замер на букве «П». «Да бог с ней, с внешностью с этой!—палец двинулся чуть ниже и помял страничку.—Из-за неё страдает мой Андрюшка! Нет, не из-за Зималетто! Похоже, судьба компании его сейчас не сильно волновала… Да он же ненавидеть её должен! Подставила, уехала бесследно, предала! Да она подстроила всё это! Иначе, для чего ей прятаться от всех? »
-- Ну нет уж!—Марго открыла книжищу на букве «П».—Не удастся! Я найду тебя, маленькая хищница! И заставлю вернуть чужое! Для начала. А дальше разберёмся, кто ты есть на самом деле. И для моего Андрюшки тоже.

Март… В Москве, наверное, идёт промозглый, мелкий дождь. Небо однотонно-серое, неприветливое, давящее. Ветер налетает порывами, раскачивая деревья. Снег растаял, оставаясь ледяными пластами на газонах и вдоль тротуаров. Катя даже съёжилась, представляя эту сырость и мрак, будто бы только что сама шла по пропитанным насквозь мартовским ознобом улочкам и переулкам и куталась, дрожа, в старенькое пальто. Ей не нравился март. На ступеньке перед тёплым летом и позади студёной зимы ей никогда не хотелось задержаться. Наваливалась беспричинная тоска, сонливость и дурное настроение. Хотелось крепко заснуть в феврале и пробудиться в мае. Но сказок не бывает…
Катя невольно оглянулась. Тёплый, ласковый ветерок чуть трепал её волосы, солнце ровно и спокойно разглаживало кожу, шум волны, так и не став привычным за неделю пребывания в Египте, успокаивал и убаюкивал весь организм. Нагретые нежарким, весенним солнцем прибрежные камни через тонкую подошву лёгких тапочек согревали тело, словно одеялом. Такое, как у мамы, дома… Ну, чем не сказка? А ей недавно так не хотелось оставаться здесь!
Катя вскинула руки над головой и с удовольствием потянулась. Лениво было шевелиться, оборачиваться по сторонам, и даже думать. Ей уже второй раз за пребывание здесь удавалось ни о чём не думать! Хоть несколько минут! И это было так приятно! Необычно и удивительно –чувствовать себя плотом… Или брошенным на воду спасательным кругом… Плывёшь, покачиваешься в море на волнах и не думаешь ни о каких берегах. Над тобою только безоблачное голубое небо, тёплое, ласкающее солнце, всплеск волны и крики чаек где-то вдалеке… Какая Катя молодец, что научилась просто жить, ни о чём не размышляя!
--Ну что ты врёшь-то!—вдруг улыбнулась она сама себе.—Твоя победа—это одна горошинка в банке! Если бы не Юлиана и Сергей…
Произнесла это вслух и сама заволновалась. Всё как-то странно, быстро и непонятно теперь в её жизни! От этой новизны особенно волнительно и тревожно.
Катя снова оглянулась. Юлиана с удовольствием дала ей целый день передохнуть от напряжённого и быстрого ритма в порученном ей деле, а Серёжа обещал вернуться ещё не скоро. Ведь от Юлианы просто так не убежать!
Сергей… Наверно, это он «виновен» в том, что Катерина вот уже два раза с несказанным удивлением заметила, что не думает ни о Москве, ни об… Нет, ни о чём не думает! Просто ходит, дышит, говорит, смеётся или молчит о чём-то! И почему она так обижалась на Юлиану, которая буквально силой заставляла с ним идти на вечеринки, в развлекательные поездки или просто прогуляться вечером по берегу чернеющего к ночи моря? Весёлый, улыбчивый мужчина, прекрасный собеседник, интереснейший рассказчик. А так же тихий и внимательный слушатель, каких Катерина встречала редко. С ним сразу как-то было легко и просто. И Катерина, почему-то, Сергея не стеснялась. Ей было это удивительно самой! Она впервые не думала, как выглядит, что говорит, как ходит, даже если по привычке спотыкается или сбивает не там лежащие предметы! Но самое удивительное, что заметила в себе Катерина, что она смогла ему, как давнему, многолетнему другу, доверить такие тайны своей души, о которых и в дневнике-то и писать стеснялась! Всё было странно, быстро, необычно и непривычно. Как в книжках или кинофильме, в которых специально убирают некоторые детали. Не главные, не важные, чтоб сэкономить время для более существенных событий. Ну, чем не сказка?
Сергей был профессиональным, довольно известным опытным фотографом. В Египте он был в командировке и активно помогал Юлиане во всех её проектах. Когда Катерина с ней приехали, Сергей давно уже был на месте и ждал её распоряжений. Встречал их в аэропорту и естественно, никогда не расставался со своим фотоаппаратом. Вот и сейчас он готовил важную фотосессию, оставив Катю на несколько часов на берегу моря и обещая, что при первой возможности улизнёт от Юлианы и вернётся не один, а с сюрпризом..
Смешной он, трогательный—этот Сергей! Катя, вспоминая, как он каким-то непонятным образом умел достать звезду с небес и как бы невзначай преподнести ей, невольно улыбнулась. То карету с упряжью из двух вороных коней, то обыкновенные ромашки среди экзотических африканских цветов, то катание на лодке по ночному морю… И Катерина охотно принимала все эти сюрпризы, устроенные для неё. Сама не понимала, удивлялась, почему с такой лёгкостью, не характерной для неё. Но единственное всё же, в Сергее смущало Катю. Он постоянно на неё смотрел. Нет, не удивлялся, не рассматривал и не оценивал, качая головой, как она привыкла встречать человеческие взгляды. Он будто бы любовался ей. А Юлиана уже не в первый раз уверено и недвусмысленно намекала, что её давно знакомый и убеждённый холостяк наконец, влюбился…
Вот этого только и не хватало Катерине! Она ничего не собиралась слышать о любви! Она вздрагивала от этого слова! Она дрожала, замерзала, стыла! Любовь… Первый глоток её – это самое лучшее, что с тобой случается, а последний - то, что тебя убивает. Хватит уже сметрей и боли! Хватит!
Катерина запрещала самой себе думать и произносить это слово. Оно однажды оказалось разрушительной природной силой. Оно росло, делилось, подобно клетке, завладевая сначала сердцем, потом нутром, и напоследок головой. Её, любви, однажды становится так много, сколько тебя самого. И тогда начинаешь с ней бороться… Потому что в одночасье понимаешь, что любовь твоя глупая, разросшаяся, клонированная, не нужна больше никому. Ну а тебе тогда зачем она, если… убивает? Но борьба почти бессмысленна. Твоё собственное «Я» молчит, затаившись где-то в глубине тебя, и может только внимать этому процессу. Она, любовь, подобно спруту, захватывает тело и сжимает, готовясь раздавить, смять, уничтожить. И рано или поздно в твоей жизни наступает миг слабости, когда ты уже не можешь сопротивляться. И тогда любовь, живущая в тебе, побеждает. Сколько таких нелепых поражений перед ней у Кати было? Два? Четыре? И не сосчитать. Но вырваться и победить самостоятельно однажды стало невозможно. И только чья-то сильная и властная рука была способна выдернуть из этих её удушливых объятий. «Смогла ли?»-- спросила Катя у самой себя и сжалась в маленький комочек.
--Почти!—уже вслух она ответила самой себе, поднялась со скамейки и направилась ближе к морю. Ну, вот и снова она начинала думать! И опять о том, о чём себе запретила!
Катерина оглянулась. Среди редких отдыхающих, прогуливающихся по пляжу, она заметила спешащего в её сторону мужчину с развевающимися на легком ветерке пшеничными волосами, с фотоаппаратом на плече и штативом наперевес. Катерина направилась к нему навстречу. Завтра Сергей уезжает в Москву. Поэтому она сегодня совсем не будет больше ни вспоминать о прошлом, ни тем более, грустить и думать!
Но в это же мгновение в сумочке зазвонил телефон. Номер был не знакомый. Катерина вздрогнула и замерла над трубкой. Сергей с удивлением наблюдал за ней, как её пальцы задрожали у клавиши ответа. И Катерина снова стала смелой. Но на несколько мгновений.
Маргарита старалась быть немногословной. Одержимая благородством цели и вооружившись стальной выдержкой, она коротко изложила Кате существующие проблемы в Зималетто и их последствия для всех них. Катя слушала, не перебивая и не задавая ни единого вопроса. В одну минуту Маргарите даже показалось, что Катя или сбросила звонок, или просто умерла от страха перед ней. И это только подогрело в ней уверенность и разожгло дополнительный интерес. Но она упорно и мужественно держалась, не проронив из своих уст ни единого обвинения или недвусмысленного выражения. Но кто бы знал, как ей хотелось сказать Катерине сейчас совсем другое! Обвинить, высказать все свои догадки и опасения, заставить плакать, вымаливать прощение, каяться в поступках! Но Катин голос в телефонной трубке, похоже, становился двойником Марго. И ни в чём раскаиваться и признаваться так и не собирался.
--Я ничего этого не знала, -- спокойно ответила ей Катерина.—Я попрошу Вас поконкретнее сформулировать мне настоящие проблемы.
--Поконкретнее?—Марго по-настоящему боялась, что такой размеренный и железный тон собеседницы ещё немного, и выведет её на гневный крик.—Ошибка в документах! Такая, что если Вы немедленно не вернётесь и не исправите её, то Зималето… То наша фирма, наше дело просто уничтожится бесследно! Вы разве этого… не понимали?
Маргарита так и не смогла сдержаться от властного и провоцирующего тона. Она прикрыла плотно дверь на кухне и сама облокотилась на неё, как будто собиралась собственное тело превратить в надёжную звукоизоляцию её уже не на шутку вобравшего громкие нотки голоса. Там был Андрей. А про этот разговор он знать не должен. Пока. Маргарита, окунувшись в свои мысли, догадки и предположения, не смогла заметить, как Катин голос давно дрожал и прерывался, как её частое дыхание давно становилось различимо с прибрежным ветром, иногда трогающим динамик в трубке. И уж конечно, ей было невдомёк, когда она уже почти кричала, не слушая Катерину, обвиняя в бедах и волнениях, причинённых им её побегом. Маргарита не хотела, но произнесла последнюю, никому не нужную и странную для такой уверенной в себе и мудрой женщины, так и не выдержав отсутствие раскаяния собеседницы в трубке. И уж конечно, не смогла и предположить, что Катя просто бессильно и обречённо опустится на камни, посередине пляжа, с плотно прижатой трубкой к уху так, что от маленьких резиновых кнопочек на щеке останутся ещё на долго заметные следы:
--Его ведь чуть не убили! И всё из-за того, что Вы так скорополительно исчезли и прятались от всех целую неделю!
--Что… случилось? Что… произошло?
--О, это лишнее! Уже всё в порядке! С ним любящие и надёжные люди! Но если Вы не приедете сейчас…
--Я приеду.
--Нет, Катерина, Вы меня не поняли…
--Я приеду завтра. Вам не о чем больше волноваться. И… Маргарита Рудольфовна! Передайте пожалуйста мои извинения… Павлу Олеговичу. Я не собиралась прятаться от него… Это совсем… другое.
--Что другое?—не удержалась от любопытства ошарашенная таким быстрым согласием Кати на возвращение так скоро Маргарита.
--Это… не относится к Зималетто! Не волнуйтесь. Я обещаю Вам, что приложу все возможные усилия переписать все документы. Завтра же.—Катерина поднялась с колен и , сделав несколько шагов по берегу, совсем не обращая внимание на тревожный взгляд Сергея, тихо, чуть слышно продолжала:--И передайте пожалуйста Андрею Палычу, что ему не нужно было так… волноваться! Всё будет хорошо…
--Я надеюсь!—выдохнула Маргарита. –Но поймите меня правильно…-- её голос становился мягче. Толи от того, что желаемое оказывалось так близко, толи от всё-таки услышанном в голосе Катерины отчаянии и тревоги.—Я мать, и не могу спокойно наблюдать, как мой сын страдает!
--Я завтра всё улажу. Пожалуйста, передайте это Вашему… сыну.
Всё! Огромная чёрная дыра снова засияла пугающими одноцветьем впереди, заслоняя радужные краски! Так всегда и не могло быть иначе! Ей даже от себя теперь бежать не удаётся! Теперь она преступница ещё! «Ну почему господь даёт и забирает самое дорогое? Сначала даёт, а потом забирает? Сначала разлучает, а потом опять напоминает! – кричало что-то в Кате, отдаленно похожее на только что млеющую и спокойно отдыхающую душу.—Только это у каждого своё—дорогое! Для кого—бумаги, стены и машины внутри них. А для кого-то живое, единственное, родное! И как же это страшно – терять! Что остаётся после этого? Только жить без них…»
Но, похоже, и жить не удаётся! Этот ад с названьем Зималетто со всеми обитателями этого проклятого места и главным из них, который даже сна лишился, ненавидя и презирая , рассказывая всем и на каждом углу, как отвратительно с ним поступили, тоже никогда не кончится! Он будет преследовать, ломиться, наступать на пятки даже за тридевятью земель! И его огненное дыхание всё так же будет обжигать, и даже с большей силой!
Дождь… Противный, мерзкий дождь… Такой холодный весенний дождь… Она насквозь пропитывалась им – по волосам и лицу ручьем стекала небесная вода, смешиваясь с вполне земными слезами. Ветер, словно взбесившийся коршун, раз за разом налетал на неё, поднимая на дыбы полы её насквозь промокшего платья... Жалкие остатки пожелтевших мокрых прошлогодних листьев летели, подгоняемые ветром, прямо на голую мокрую, уже бесснежную землю, застилая её тонким слоем своих мертвых тел. Упав, они становились ещё одним кирпичиком в стене, разделяющей теплое и такое далекое лето с сырой и неприветливой весной. В её сердце снова кружил Московский март…
--Катя! – в который раз Сергей тряс её за плечи.—Да что случилось-то? Ты скажешь, наконец?
--Что?—будто бы опомнилась она, насильно вырванная из охватившей её и окутавшей стихии.
--Кто это звонил?
--Это по работе… По делам.—ей не хотелось сейчас ничего рассказывать Сергею. На это снова требовались силы, только что пролившиеся из Катиных глаз дождём. -- Я завтра уезжаю.

_________________

Глава 6.


Все уходит… Безвозвратно…Самое лучшее… Любовь, доверие, радость… Всё возвращается, прочно поселяясь… Боль, ненависть, тоска… Не убежать, не скрыться. Разум, сговорившись с сердцем, уже не требовал, а тихо умолял: «Отпусти меня!» Но кто-то настойчиво держал, словно в золотой клетке, повторяя шёпотом одно: «Не отпускаю»…
--Кать, --буквально выбил её из накрывшей волны воспоминаний прошлого голос Сергея.—Ну может, всё—таки расскажешь, что произошло?
--Я… не хочу завтра возвращаться!—честно и открыто призналась Катерина.—Только не сейчас, не завтра, не так скоро!
--Это твоё решение и оно не терпит промедления?
--Да в том-то и дело, что не терпит! Понимаешь, мне Коля толком ничего не рассказал! Но с другой стороны…-- Катя призадумалась.—Иначе, я бы здесь и дня не пробыла, если бы знала, что там творится…
--Ты знаешь, что тебе делать?
--Естественно! Я завтра собираюсь покончить с этим раз и навсегда! –Катя нервничала. Стараясь улыбаться, непринуждённо говорить, вертеть головой по сторонам, разглядывая всё, что попадается по дороге в номер, она беспомощно и проигрышно выдавала себя каждым словом и каждым движением. И Сергей, понимая истинную причину её беспокойства, не мог решиться ни вступить в её игру с самой собой, ни быть предельно откровенным. А быть не честным не хотелось.
Он и сам сильно удивлялся, как легко и непринуждённо Катя рассказала ему однажды всё, что с ней произошло. И даже не скрывала никаких имён. И даже не стеснялась передать, когда она была нелепа и смешна, когда лгала, когда была кристально честна. Он понимал причину такой откровенности у непростой, скромной и замкнутой в себе девушки. Синдром попутчика! Вот как называлась эта «болезнь»! Когда человек тебе приятен, располагает к откровенности и главное, что ты с ним больше никогда не встретишься. Он совершенно о тебе не знает ничего, поэтому не имеет за плечами багажа из мнений. Он—как вовремя подставленный пустой сосуд. Сбрасываешь в него всё то, что нести уже не в силах, пока он не наполнится до самых краёв. Потом, освободившись, киваешь на прощание, и через некоторое время забываешь о его существовании, наполняясь следующим грузом… Но со временем наполненным сосудом, которому махнут рукой, Сергею быть уже не захотелось…
--Ну а тогда почему ты нервничаешь так? Ты ж мне на руке синяки оставила!—пробовал развеселить её Сергей.
--Я?—притворно громко возмутилась Катерина.—Да я спокойна, как… тигр в клетке! То есть… -- и они оба рассмеялись.
Подойдя уже к гостиничному номеру и попрощавшись до вечера, который Катя обещала провести с ним по причине его утреннего отъезда, она не выдержала и сорвалась.
--Ну почему всегда так со мной?! Там, где я, одни несчастья! Я всем причиняю беды, неприятности, неудобства!
--Катя! Что за ерунду ты говоришь!
--Это так, понимаешь! И самое страшное, что я никак не могу это изменить! Я думала, что уеду, и решатся все проблемы! Наоборот! Их стало только больше! Опять тревожили моих родителей! Я представляю, что выслушаю теперь от своего отца! Я стала для всех теперь ещё предателем! Воровкой! За то, что совсем не собиралась брать! Из-за меня страдают люди, которые ни в чём не виноваты! Я даже уехать, исчезнуть не смогла! Мне некуда деться от всего этого! Я чувствую, что несу тяжёлый крест! И не могу, не могу выбросить его на полпути… Да и с… ним там что-то…
--Кать, а ведь ты сама не хочешь этот крест выбрасывать!—он лукаво, но в то же время очень серьёзно посмотрел в её глаза.
--Хочу! Но не получается у меня! Ты же видишь!
--Из-за него?—он в первый раз так пристально всматривался в Катю и так нетерпеливо ждал ответа.
--И из-за него тоже…--ответила, не стала переводить беседу в другое направление. Но только резко опустила голову и перестала смотреть в глаза.
--А ты ведь его ещё любишь!—но вот теперь ответ для Сергея был совсем не важен. Он знал, что скажет Катерина. Нет, знать не мог. Чувствовал. И хотелось ошибиться.
--Люблю? Да я… Я ненавижу его! Особенно сейчас, когда он, наконец, полностью показал, чего боится! –Катя уже не прятала глаза, а смотрела твёрдо и уверенно. Но только голос предательски дрожал и собирался сорваться на громкий плач. А может, это Сергею только показалось?...—Не веришь?
--Ну что ты, Катенька! Конечно, верю! Ты же ведь свободный человек?
--Да теперь, как выясняется, что нет…-- улыбнулась, вспоминая, как несколько дней назад рассказывала Сергею, как это здорово—быть свободной он всяких отношений! От любви, от ненависти и даже мыслей.
--Ну, видишь, как всё меняется! Вчера болел, сегодня выздоровел. Недавно был брюнетом, а стал блондином. На днях был в зиме, а теперь уже в лете…
--Был в небе, но провалился в яму!...—поддержала Катерина метаморфозы, и не стала уточнять, где оно, её небо… Ушла от ответа, ссылаясь на нехватку времени. До вечера. Ей нужно поговорить с Юлианой, извиниться за то, что её подводит, купить билет на самолёт. Сергей сразу же предложил поехать с ней, чтоб попытаться завтра вылететь одним рейсом. Не стал уточнять, почему он совсем не напрягается, решая ехать с ней сейчас в аэропорт. Ушёл от ответа, напоминая Кате, как она боится самолётов.
Вечером они не стали гулять по городу, как договаривались ещё вчера. Катерина захотела попрощаться с морем. Сергей охотно шёл за ней. Они договорились не вспоминать о грустном. Последний день их маленькой, короткой командировки должен быть красивым, романтично трогательным, но непременно только с радостью в глазах и на губах от всего великолепия и красоты Египетского мира. Сергей фотографировал Катерину, улавливая самые лучшие и необычные моменты. То Катерина «держала» солнышко в руках, закатывающееся на ночлег в остывшее море, то силуэтом на фоне этого огромного, оранжевого апельсина растворялась тенью, то просто, наивно и по—детски плескалась в едва заметном шевелении ночной морской воды. Вечер был настолько тёплым и тихим, что совершенно не хотелось возвращаться. Казалось, что заокеанская природа сама не хочет отпускать их, предлагая то лёгкий ветерок, шевелящий щекотно волосы, то крики непонятных птиц, то всплеск волны, необычно громкий, то неожиданно упавший прямо под ноги кокос. Катерина вздрогнула и метнулась в сторону, нечаянно и неожиданно налетев на Сергея. Тот подхватил её и прижал к себе.
--Испугалась?
--Немного…-- замерла Катя в его объятьях.
--Свалился метеорит. Видишь—яма!
--Где?—приняла наивно за чистую монету очередную его шутку. При этом попыталась выскользнуть из рук Сергея.
--Вон там! – показывал он одной рукой в темноту зарослей пальм, второй как бы невзначай придерживал Катю за плечи.—Хочешь посмотреть?
--Нет…-- сказала в ней скорее, интуиция, предчувствие интимности момента, там, в полумраке, где бродят редкие гуляющие люди. Внутри становилось неловко, напряжённо.
--Катя…-- Сергей понял, почувствовал настороженность Кати и повернул её к себе лицом. При уже тускнеющем, почти ушедшем под воду солнце всё казалось таинственно красивым, чарующим и волшебным.
--Что? –она тихо отозвалась ему, стараясь не смотреть в глаза и расслабиться в его руках, которые уверенно держали её за плечи. Ей показалось… Нет, она была уверенна, что Сергей сейчас просто молча поцелует её. И от этой мысли внутри вдруг всё сжалось, засверебило где-то в животе, заставляя дрожать всё тело от смешанного чувства, в котором вертелся страх, протест, отвращение и вместе с тем- желание. Да, желание. Протестующее, выбитое, вымученное у души, у тела, у организма поцелуя совершенно чужого для неё мужчины, но с такими же, как у всех, руками в количестве две штуки, с губами, из которых могут вылетать не только звуки и слова, с такими же , как у всех глазами, но только цвета неба, а не цвета горького шоколада… Всё!!! Если он сейчас не сделает это, она не сможет больше петь самой себе дифирамбы его неотразимости, романтичности и сексуальности, рассказывая каждой клеточке своего организма, что он ничем не отличается от того, другого, единственного, от одного взгляда которого сводило и подкашивало колени, от одного прикосновения выпрыгивало сердце через тёплое пальто, от одного поцелуя которого земля скользила под ногами и кружила её в заоблачной дали… Ну и что?!!! Он не единственный! И не особенный вовсе! Всё это – лишь временное помутнение рассудка! «Я не хочу!...»-тихо плакала и съёживалась душа. »Надо!» --командовала властно голова и дёргало за невидимые ниточки тело. Но тело лишь пока смогло закрыть глаза…
--Катя, тебе нужно выйти замуж.
--Ч…то? К…уда?—Катерина распахнула шире блюдца только что зажмуренные глаза и увидела перед собой лукавую улыбку Сергея. Целовать её он не собирался.
--Ну, девушки, вообще-то, выходят замуж. Это дверь такая. В другие отношения. Вот туда и идут. А ключик—кольцо на пальце и чернильная печать в красной книге.
--Г..де?
--Ну в паспорте, Кать! У тебя он какого цвета?
Сергей, продолжая держать её за плечи, откровенно рассматривал Катерину и умилялся, не в силах сдержать улыбку, её растерянности и смущению от неоправданных надежд. Он мог, конечно, поцеловать её сейчас, видя, как она готовится, стараясь. Он даже понимал и почти верил в то, что Катя сможет позволить ему и большее сейчас. И если б не эта внутренняя борьба, которая властвовала в Кате всякий раз, когда он нечаянно или специально обнимал её и прикасался к ней! Борьба, договаривающаяся с ней, берущая измором, а не желание его поцелуя, рук и тела! А вот этого ему не надо. Так не надо. Таким образом.
--Серёжа! Замуж? – рассмеялась Катерина, скорее, над собой, над своими глупыми и беспочвенными ожиданиями. И одновременно разозлилась на себя. И на него за дурацкое, глупое положение. Да он же видит её насквозь! –За кого?
--За меня.
Катерина сразу же перестала смеяться. Улыбка уголком коснулась кончиков её губ, придавая сразу же лицу насмешливое, недоумевающее выражение. Он издевается над ней сейчас? Шутит? Проверяет на честность её ответов для него? Пожалуйста! Не сложно!
--Тебе нужна невеста с приданым?
--Чем больше, тем лучше!—продолжал улыбаться Сергей, но глаз с неё не отводил.
--А ничего, что преданное моё—не золото, не серебро, а…сплошные проблемы и неприятности?
--Ну, так это величина не постоянная.
--Ха! Кое-что, всё же, постоянно и никуда не денется. К сожалению.
--Что, например?
--Ну, это…-- Катерина придала себе серьёзный и задумчивый вид, выскальзывая из рук Сергея и пытаясь идти вперёд по берегу моря. Он на минутку отпустил её, но тут же догнал и снова положил руку на плечо. Под грузом и властью его ладони Катя растерялась, но продолжала дальше.—Это… сначала моя внешность, как самая постоянная величина. С ней замечательно работать, но совершенно не возможно замуж выходить!
--Какое удивительное сходство! – улыбался Сергей.—Я тоже никогда не считал себя красавцем! Решено! На пластическую операцию пойдём вместе! Что ещё?
Катерина рассмеялась, но продолжила дальше.
--Я вечно всем доставляю проблемы! Вот все проходят мимо стула, а я обязательно на него наткнусь и переверну! Или свалю что-нибудь со стола. Или пролью…
--Запишемся в кружок бальных танцев. Там учат грации. Дальше.
--Я не умею готовить.
--Обожаю пищу из столовой! От домашнего у меня изжога. Ну?
--У меня ужасный характер!
--Ты драчлива?
--Перестань!—не выдержала Катерина, вырываясь с хохотом от Сергея и двумя руками ударяя ему в грудь. –Что ты несёшь! Какая драка? Какая изжога? Я тебе серьёзно отвечала!
--Да и я не смеялся над тобою, Кать! Неужели ты считаешь, что всё это так важно?
И вдруг Катя стала совершенно серьёзной. Подошла к нему и открыто посмотрела в его глаза.
--Я не люблю тебя. И ты меня не любишь.
Он был не менее серьёзен, отвечая ей сейчас.
--А тебе нужна любовь? Не ты ли совсем недавно говорила, что это жестокая, несправедливая болезнь, которая приносит только боль? Тебе это важно?
Катя растерялась. Смутилась, сжалась, напряглась. Нет, такого разговора она совсем не ожидала! А главное, что она не знала, что сказать Сергею. Она рассказывала, свято веря самой себе, что больше никогда не полюбит. Что это чувство больше ей не нужно! И что она когда—нибудь встретит порядочного, честного и доброго мужчину, который просто будет с ней за то, что она есть, такая, со всеми своими изъянами и всем несовершенством. И тогда вот за такого выйдет замуж. Правда, Катерина тогда была ужасно зла, рассержена, расстроена и даже агрессивна! Правда, она после этой всей словесной ерунды извинилась перед ним за плохое настроение. И тогда он всё перевёл в шутку, игру, отвечая ей похожими словами про своё отношение к любви. И Катя знала, понимала, что он просто дразнит. Но вот сейчас Сергей был серьёзен. И эта была уже другая игра, другая правда, другая ложь. И… другая жизнь. В ней нет «вчера». В ней нет ещё «завтра». В ней есть «сейчас». И почему же оно так… ужасно? Так пугающе своей нереальностью, неправдоподобностью и до отвращения к самой себе противно? И виноватого искать не приходилось! Он был, этот виноватый! Он никуда не девался! Он жил с ней, в ней, около неё! Не помогали ни расстояние, ни ненависть, ни убеждения! Он был в её «вчера», он путал её «завтра». Но вот в её «сегодня» не было его. И именно поэтому и нарушалась связь времён!...
--Не нужна. Мне больше не нужна любовь. И я… согласна! Да, я согласна выйти за тебя замуж!
--Что? Ты не хочешь даже попросить меня дать время, чтоб тебе подумать?
--Нет! Зачем мне это время?
И вдруг он резко остановился, развернул её к себе лицом и, не дожидаясь ни отпора, ни ответа, поцеловал в губы, сильно прижимая так, чтоб она не вырвалась из его рук. Катя шумно всхлипнула, опираясь, что было силы Сергею в грудь, и пытаясь оттолкнуть его, вырваться наружу. Но он только крепче держал её лицо. И вот она уже почти сдалась ему на милость, готовясь бессильно и беспомощно заплакать, но он резко отпустил её, так, что она от неожиданности едва удержалась на ногах. И тут же снова придержал её за локоть. Катя попятилась назад, готовая бежать, не оглядываясь, в гостиницу, но в замешательстве остановилась, увидев сияющую улыбку на Серёжином лице.
--Ты… смеёшься? Чему ты радуешься так?
Сергей подошёл к ней чуть ближе, но уже не прикасался к Катерине. Только смотрел в глаза.
--Ну, так жених иногда целует свою невесту! Ты этого не знала, Катя?
--Да, но…
--Прости, прости меня!—не дал он ей договорить и буквально тряхнул её за плечи. – Это совсем не то, что ты подумала сейчас! Катенька! Я не хочу скрывать, что я… что я люблю тебя. Но только ты не пытайся лгать себе и жонглировать этим словом. Ты можешь обманывать меня. Но только себя не пробуй. И не говори больше никогда и никому о том, что тебе не важно, что ты не любишь! Это не ты, Катя! Это кто-то другой так может. Побереги себя от совсем не нужных тебе проблем. Потому что быть женой ещё предполагает секс. Этого тебе, надеюсь, показывать сейчас не нужно? –Катя ошарашено и испугано помотала головой. --Ну? Теперь ты выйдешь за меня замуж?
--Нет.
--А завтра не передумаешь лететь со мной в одном самолёте и даже в один город?
--Нет.
--Ты не обиделась на меня за.. это?
--Нет.
--Ну и слава Богу! Пойдём. Уже поздно. А завтра рано вставать.

_________________

Глава 7.


Заканчивался второй день заточения Андрея в квартире его родителей. Маргарита уехала в аэропорт встречать Павла. Она категорически и со слезами на глазах не разрешила сыну даже встать с постели. И на некоторое время забыть о Зималетто. Андрей сначала бурно сопротивлялся, чувствуя, как быстро заживают на нём раны. Грудь, правда, ещё болела, но лицо постепенно приобретало вполне цивилизованный и даже симпатичный вид, если не замечать на нём многочисленные ссадины и желтеющий синяк под глазом. Но как только он представлял, что окажется один в своей пустой квартире, как мысли снова, словно громко и надрывно каркающие вороны, будут кружить в самой голове и заклёвывать в темечко, Андрей решил сдаться и пожить у матери с отцом ещё некоторое время.
Но мысли его и здесь не оставляли ни на минуту. Они напоминали тёмную, душную комнату, беспорядочно заставленную мебелью. И как бы осторожно в ней не передвигаться, всё равно каждую минуту налетаешь на острые углы и твёрдые предметы. И становилось бесконечно страшно, что свет здесь больше не зажжётся…
Андрей ничем не занимался. Смотрел в окно или листал какую-то книжку, так и не вникая в содержание. Выпить больше не хотелось. Он и сам сейчас удивлялся себе, сколько же времени алкоголь ему давал убежище от боли! Но ровно столько он забывал, каков на самом деле этот мир, в котором столько боли…Столько страха, что теперь каждую минуту возвращается одна и та же мысль: как жить теперь без неё, без Кати? Это не на шутку становится невыносимо…
Он не хотел, он заставлял себя не помнить. Но мысли, совсем не слушаясь его, снова возвращались в одну единственную точку- в пустую, с первоначальным девственным порядком каморку, и к Кате в ней, складывающей последнюю вещичку в сумочку. К её глазам, наполненным слезами. К её рукам, беспорядочно и нервно теребящим пуговицу на пальто. К её словам, молитвам, просьбам, чтоб он её отпустил тогда… А он же отпустил! Ушёл тогда, оставил, поверив её безразличному кивку головы, что она его дождётся! Идиот! Она уже давно бежала от него! Но не получалось вырваться. И вот тогда он сам её и отпустил…
Катя, Катенька… Кого же ты любила? Негодяя, подлеца и сволочь беспросветную! Да за такое, да за всё за это, что он сделал…Андрей с трудом перевернулся на кровати и уткнулся лицом в подушку. Он вспоминал, как понял, кто для него вдруг стала Катя. Ведь жизнь его напоминала кучу надкусанных конфет без фантиков. Но он искал особую начинку. Но искал так, как и всё привык делать: наспех, жадно и…бестолково. И вот однажды понял, что, наверное, просто не любит сладкое, и не существует той конфеты…Много было у него всего: баров, женщин, праздников, страстей, чувства вины, ошибок, исправлений, страха, сиюминутных радостей, надежд, опустошений…Было мало заботы о ком-то, любви, благодарности, счастья, смысла. Но почему же постоянно ощущал он, что за всей этой мишурой и каруселью пропустил что-то очень важное? Необходимое. Брал всё без разбору, ни от чего не отказываясь. То, что само плыло навстречу. Жизнь и друг его, единственный и казалось, верный, давали в руки, что угодно: билет на поезд, обручальное кольцо в придачу с удобной женщиной, гранату с выдернутой чекой. Он за всё говорил «спасибо» и обещал использовать по назначению…И вот когда он понял, что в его жизни больше ничего нового уже не произойдёт, он встретил самого необходимого и дорогого человека. Но понял это только тогда, когда потерял его…...Какое дикое ощущение, что именно теперь ты потерял своё, потерял самого себя-НИКОМУ и НИКОГДА ты со своим идиотским миром не будешь нужен, ибо нет его, он только в твоих фантазиях!…
Андрей успел сказать, что любит. И это заняло несколько секунд. А вот на то, чтоб показать, как, потребуется целая жизнь. И он не собирался сейчас сдаваться, складывать руки. Да, не герой. Да, идиот и негодяй, не ведающий ни про крылья, ни про нимб над головой. Но он и сам не ожидал, с какой лёгкостью сейчас готов всё это бросить! Весь хлам в своей никчёмной, неправильной жизни, не оглянувшись и не пожалев об этом! И бросить к её ногам всё то, чего в нём совсем недавно казалось, мало: нежности, любви, заботы. Только бы найти её! Только бы вымолить минуточку, чтобы она его послушала! И тогда… И вдруг она не сможет переступить через всё это, с душой подаренное ей?...
Андрей снова поднялся, осторожно присел в постели, услышав, как мать с отцом вошли в квартиру. Нет, он не собирался демонстрировать свои мыслительные процессы, отпечатанные жирно на его лице. Особенно, отцу. Перед ним он никогда не будет слабым.

Катя ещё раз поблагодарила Сергея за компанию и возню с ней сразу после выхода из аэропорта. Она бы просто не перенесла полёт одна, но он шутками и анекдотами разбавлял её панический, почти смертельный страх. Она рассчитывала на его общество здесь, в Москве, к которой не была готова, как ни старалась настраивать себя целую бессонную ночь. Хотя бы несколько часов пробыть с ним, пока такси не довезёт её до дома. Потому что с Сергеем она могла не думать о другом. Другом…Нет, это он, Серёжа был другим! С каждым шагом по родной земле возвращалась та же боль по имени Андрей Жданов…Но вдруг, когда они с Сергеем, ёжась от уже отвыкшей слякотной и серой мартовской Москвы вышли на шоссе, прямо перед ними открылась дверь проезжающей машины, и знакомый голос, как набат, заставил Катю вздрогнуть.
--Катерина Валерьевна? С приездом.
--Здравствуйте, Маргарита Рудольфовна и…Павел Олегович!...
Несколько бессмысленный, пустых предложений о неудачной утренней погоде. Несколько сравнений Лондонской весны с почти Египетским летом… Тяжёлый, пронизывающий, прошивающий насквозь, вдоль и поперёк взгляд Маргариты по Катерине и Сергею… Довольное, но трещащее от напряжения напоминание о своевременности её приезда…И о сегодняшнем Совете ровно в полдень…А дальше Катя и сама не поняла, как запросто и не смутившись ни на минуту, глянула в глаза Марго и представила без паузы и промедления Сергея:
--Мой жених.
И отпрянула, словно обожглась, от огненного взгляда вдруг ставшей раздраженной Маргариты.
--Так я и знала!
--Что?
--Простите, это я не…Вам. Так значит, Вы точно будете сегодня на Совете?
--Конечно. Ведь я для этого и прилетела.
В такси некоторое время Катя и Сергей сидели молча. Катя рассматривала через грязное машинное окно пробегающие мимо прямые городские улицы, ровные дороги, гладкие, в шашечку стены прямоугольных домов, плоские, похожие один на другой дворы, одинаковые подъезды. Два странных чувства мешались в ней, одно выпихивая другое: она ещё скучала по жарким камням пляжа и ласковому морю, но радовалась возвращению домой, в печально—мокрую, туманную, мартовскую непогоду. Дух захватывало от многоликого и переменчивого хаоса в её сердце. И почему-то становилось грустно от возвращения к тому, к чему она так привязана здесь. И встреча с этим не замедлилась растянуться хотя бы до двенадцати часов!
Сергей краешком глаз наблюдал за Катериной, но всё-таки через несколько минут решил нарушить их молчаливую тишину.
--Кать, я всё—таки, тебя спрошу. Но, правда, не уверен, что ты ответишь честно.
--Что? – она даже сразу не поняла, что он заговорил с ней, растворяясь в своих ватных, полусонных мыслях.
--Ты не уснула?
--Что ты! Я слышу. Задумалась просто. Я думала, что в Москве ещё зима. Ну, и не только думала про это.
--О…замужестве?—Сергей широко и умильно улыбнулся, предвкушая, как Катя будет честно обманывать его.
--Почему?—она откровенно удивилась, как будто бы и забыла, как только что представила Серёжу. А она ведь и правда, благополучно запамятовала об этом! Нет, решила об этом не вспоминать.
--Ты зачем меня женихом-то своим представила?
--Прости… Я не знаю… Так получилось…
--Нет, я , конечно, совсем не возражаю! Но всё-таки, Кать! Зачем? Ну, должен же я знать, когда мне нужно будет покупать костюм! Ты уже трижды поменяла своё решение! И я боюсь, что просто могу не догадаться, что ты меня уже в ЗАГСЕ ждёшь!
--Сергей…-- Катерина окончательно смутилась.—Я действительно не знаю, почему я так сказала! Они так рассматривали нас! Мне показалось, что ещё немного, и они сами сделают такое заключение! Вот и захотелось… опередить их. Они меня терпеть не могут, понимаешь? И принеси им всем сейчас звёзды с неба, перевязанные бантом, они и спасибо за это не скажут! Потому что, ненавидят. И знаешь… --она вдруг стала решительной и уверенной.—Знаешь, ведь есть за что—меня ненавидеть.
--Кать, не начинай всё заново, а? – Сергей старался перевести их разговор на более приятную тему.—Ты лучше вот что скажи. Я сегодня совершенно свободен. Ты, как я понимаю, вечером тоже. Может, сходим вместе куда—нибудь?
--Сходим.—охотно согласилась Катерина.
--Ну тогда…-- он задумался на минутку, выбирая им маршрут.—В ресторан!
--Нет, только не это!—решительно отказала Катя.
--Ты предпочитаешь… более интимное местечко?
--Нет, не в этом дело..—засмущалась Катерина. Просто… Просто мне совершенно нечего одеть для подобного времяпровождения!
--Всё! Решено! Вечером подарю тебе халатик и плюшевые тапочки! Ты какой цвет выбираешь: жёлтенький или голубой?
--Серёжа! Я серьёзно!—улыбалась Катерина, с удовольствием замечая, что волнение перед Советом директоров незаметно распрощалось с ней.
--И я! У женщин поразительная интуиция! Они замечают всё, кроме очевидных вещей! Я же не на показ вашей Зималеттовской коллекции приглашаю тебя, Катенька! Но вообще-то, ты права… Для ресторана ты слишком обворожительно хороша. Решено! Идём на дегустацию! Вин. Да. И не смотри так на меня. Я тоже совсем не пьющий.
Как только Катерина, поздоровавшись с родителями, наспех перекусив заботливо приготовленными к её приезду блюдами, от которых уже с утра ломился стол, осталась в комнате одна, волна из серпантина и яркой мишуры мыслей снова заиграла, заплескалась у неё будто бы уже не в голове, а во всём её организме. Только цвета у этой пестроты всё больше были траурных оттенков… Через несколько часов она снова войдёт в двери ада, на которых кто-то неосторожно и неряшливо перепутал вывеску, обозначая раем…Толпа людей, подобно экзотическому террариуму с первой же минуты издаст свой шипящий свист, как приветствие её необходимому возвращению, от которого закладывает уши, стынет сердце и ноги словно прирастают, приклеиваются к земле. Они снова будут жалить её своими взглядами, оглядывая с презрением с ног до головы и примиряясь к ней, как к жертве, готовясь парализовать и отравить накопленным за всё время её работы ядом. И она едва будет успевать отскакивать от этих брызг, чтоб они не разъедали кожу. Душу. Всю её, жертву, идущую самой прямо к ним в логово. Они с первой же секунды будут заглядывать к ней в рот, вылавливая каждое слово, кривясь от брезгливости и ужаса, как же такое нерадивое, ошибочное существо смеет ходить с ними по одним коридорам, дышать одним воздухом, и даже прикасаться к их дорогой и ультрамодной мебели. Но в одну секунду все они вдруг замолчат, чувствуя каждый кожей напряжение тишины, в ожидании заветного Катиного решения и спасительной чернильной закорючки на бумаге. И только после этого, выдохнув и пожав друг другу руки за одержанную победу над ужасным монстром, воровкой и обманщицей, переглянутся, и под в сто крат усилившееся шипение выставят её наружу. Они получат, наконец, то, что есть для каждого их смысл жизни. И в этом смысле нет места для таких, как Катерина. Ни в прошлом, ни в настоящем, а в будущем тем более. Их миром правит красота и подлость. На их тронах высидают самые красивые подлецы. Ну что ж, настало время вернуть прежнюю, ей нарушенную гармонию! Чудовищем, монстром и дурнушкой.
Катя съёжилась от представления того, что её ожидает через несколько часов. Последние боевые силы и решительность убывали в ней пропорционально вращениям минутной стрелки на циферблате старого будильника. Нет, её не было страшно. Ей было ужасно страшно! И Катя не могла ничего поделать с этим. Достала из гардероба синюю блузку в мелкую оборочку по воротничку и рукавам, и коричневую юбку. Ту, в чём всего несколько дней назад прощалась с Зималетто.
--Всё движется по кругу…-- тяжело вздохнула и начала переодеваться.—Всё в мире постоянно. Перемены ходят где-то мимо нас…
Но вдруг вспомнила, что Сергей её куда-то приглашал сегодня. В ресторан или на какую-то дегустацию вин. А это значит, что в таком виде она просто распугает всю собравшуюся публику. И Сергея вместе с ними заодно… Нет, его она не напугает. Он видел её, такую… В любви признался… Странный! Смешной… Ну разве можно полюбить такую, как она, Катя? Шутит. Веселит её. Поднимает настроение. Ведь она имела неосторожность за вечер так пожаловаться ему на свою никчёмную, убогую и беспросветную судьбу, что любой бы просто обрыдался в оранжевый платочек! Любит… Какая ерунда! Катерина в это ни за что бы не поверила…
Так думала она, пока перебирала все вытащенные в спешке наряды из старенького гардероба. Пока из кармана пиджака не выпала маленькая, чёрно-белая фотография…
Он. Смотрел на неё оттуда. Внимательно, уверенно, серьёзно. Заглядывал в душу, в сердце, задерживаясь в голове. Возвращал её к проклятому, жестокому, суетному миру, от которого она бежала без оглядки, надеясь больше не вернуться и не вспоминать о нём.
Катерина быстро подняла маленькое фото и снова засунула в карман у пиджака, смяв немного уголочек от торопливого движения. Дрожали пальцы. Сердце билось почти у самого горла. И глаза, за считанные секунды переполненные слезами, моргнув ресницами, зажмурились и спрятались в закрывающих их ладонях.
--О, господи!—тихо плакала, стараясь не привлечь в свою комнату родителей и расстроить таким окончательно расклеившимся видом. – Когда же это всё закончится!... Больше не могу…
Сколько же раз она пыталась не думать, не вспоминать, вычеркнуть из всей себя Андрея, который успел срастись с каждой клеточкой её организма! Решила не церемонится, вытаскивая по частям, а выдрать целиком, единым махом, заменяя новой работой, новыми знакомыми и даже попытками новой себя в прежнем мире! Но он не поддавался, прирастая мясом к её костям, протекая кровью по её венам, делясь и разрастаясь вместе с каждой всё—таки живой частичкой её тела. Как же случилось так, что везде только он? И даже в глазах другого, совсем не похожего на него мужчины?
Катя знала, понимала, что должна его простить. И тогда она сможет отпустить его, постепенно забывая. И тогда уйдёт, растворится её любовь. Как лёгкое перьевое облачко на голубом небосклоне её будущей жизни, которая продлится без него. А она продлится! Жизнь—больше любви. Намного больше… Только как ей жить со своей любовью, на которую он никогда ей не ответит?...
В который раз Катя писала в дневнике, что его прощает! Третий? Пятый? Сотый? Проще было бы написать «Ненавижу».
--Ну, что ты морщишься? Да! Да! Ненавижу!—сказала Катя самой себе вслух, вытирая слёзы.
Ей вспомнилось вдруг, где-то она об этом читала, что истинно простить можно только тогда, когда ты сам на Голгофу пошёл и не стал от неё прятаться. Что прощение даётся принятием мысли о смерти. Полным и безусловным. И тогда страдание превращается в сострадание. Тогда мысль о том, что кто-то может испытать хоть толику того, что пришлось испить тебе, причиняет боль. И вот тогда ты и прощаешь искренне… Ты искренне желаешь, чтобы даже самые злейшие твои враги никогда не испытали даже малой части той боли, которую тебе пришлось пережить. Но невозможно кого-то простить, только лишь прочитав об этом в книжке. Оно всегда идёт от сердца. Прощение не требует ни тренировки, ни силы духа, ни какой-то особенной веры. Точно так же, как и обида, и ненависть, и все остальные человеческие чувства…
Так разве Катерина не была на той Голгофе, сама, с ним, ради него? Разве она не думала об этом, как ему было больно и плохо? Да, не любит её Андрей. И он не должен это делать только потому, что Катя его любит. Ведь любовь не всегда взаимна… Но он не может жить без своей компании, за которую и жизнь, и честь свою был отдать готов, используя все средства. А Катерина постоянно заставляла ходить его по лезвию ножа, жонглируя этим самым дорогим для него и важным. Да это он, а не она должен её ненавидеть!
Катя быстро собралась, наложила перед зеркалом лёгкий макияж, подхватила сумочку и поспешила к двери.
-- Я верну Вам всё сегодня же, Андрей Палыч! И будьте счастливы! А Вы верните мне мою любовь…

_________________

Глава 8.


Павел неожиданно для Андрея не стал читать ему ни нотаций, ни тем более, делать никаких выводов, глядя пристально и оценивая его всё ещё пугающий внешний вид. Андрей с облегчением вздохнул и мысленно поблагодарил маму за правильную и своевременную подачу нужной информации по дороге домой, за многие прожитые годы отлично зная, как нужно говорить с мужем и что не нужно рассказывать ему. А так же Маргарита решила и Андрею ничего не говорить про то, что она собственноручно разыскала Катерину и на сегодняшнем Совете им всем предстоит лицезреть её, восстанавливая справедливость. Андрей не собирался в Зималетто, чему Маргарита была особенно рада. Пусть сын отдохнёт, окрепнет, соберётся с мыслями. И только тогда и можно будет править развалившиеся дела. Но гложила Марго единственное. Они договорились с сыном говорить друг другу правду. За эти пару дней, что они провели вместе в их квартире, к ним возвратился когда-то существующий в детстве, маленький мирок, сотканный из честности, откровенности и понимания друг друга. И Маргарита очень дорожила им, боясь неосторожным словом или необдуманным до конца поступком разрушить это хрупкое ещё создание. Но внешне она оставалась такой же уверенной, твёрдой, решительной и не теряла ни чувства юмора, ни присутствие духа.
И вот сегодня Катерина не просто нашлась, но ещё и приедет в Зималетто. Пока Марго переодевалась и приводила себя в порядок, она напряжённо размышляла, сказать Андрею про столь яркие и необыденные события для всех, или всё же , скрыть, извинившись перед ним за материнскую умышленную слабость… Ведь она сейчас переживала только за него. Ведь Андрей бы мог сейчас сорваться и появиться на Совете во всей своей внутренней и внешней красоте, сорваться, наделать глупостей, расстроиться сам, огорчить Киру… Да, Киру! Маргарита ещё тайно мечтала и надеялась, что они всё-таки, помирятся, объяснятся, найдут снова общий язык, как и прежде. И жизнь наладится, и будет бить прежним, знакомым, привычным для всех ключом. Но после серьёзного, тяжёлого разговора Киры и Андрея, после которого она рыдала на плече у Маргариты, а Андрей оставался спокоен внешне, но дрожал весь внутри, ей всё больше не верилось, что у них что-то ещё сможет наладиться. Маргарита никогда ещё не видела таким своего сына. Уверенным, твёрдым, знающим, чего он хочет в жизни. А главное, чего не хочет. И вот последнее её, как раз, пугало. Не хотел он Киру. Давно. Совсем. Ни в каком виде. Ни в виде жены, ни подруги, которая готова была всё понять, простить и ждать, пока он, наконец, не сделает ей предложения руки и сердца. Хотел он Катю. В любом виде. Не смотря ни на какие доводы, логичные и нелогичные причины, возможные и невозможные обстоятельства. И не принимая ни уговора, ни упрашивания, ни угрозы Маргариты, ждал её возвращения в Москву. Терпеливо, обречённо, но ждал. Говорил ей, что Катя его любит, но, похоже, что сам в это уже не верил, объясняя одной единственной причиной—подлость не прощают. И предательство тоже. Маргарита приложила все почти нечеловеческие усилия, чтоб перевернуть разложенные карты сыном крапом верх, перекидывая всю вину на Катерину, объясняя ему почти на пальцах, что не он, а эта девочка обманула и предала. Но сын твердил, как крепко выученный стих в начальной школе, что во всём виноват только он. И возражения не принимались. А версия, наскоро состряпанная Марго про другого, нового мужчину, просто воспринималась Андреем в штыки. Она даже подсмеивалась над сыном за эту ребяческую самоуверенность, пробуя показать ему, что он не так уж и неотразим, не так уж и хорош, не так уж и единственен, чтоб любить его. Андрей тут же с этим соглашался и говорил, что удивляется сам, что она могла найти в нём, в таком подлеце и негодяе. И тогда Маргарита тут же прекращала этот разговор, отчётливо понимая, что он просто --напросто сильнейшим образом ревнует Катерину. Даже к возможно и не существующему мужчине. Прекращала эти разговоры ещё и потому, что знала: её сын- самый лучший. Он её гордость, любовь, надежда и опора. Он единственный. Он самый лучший. И его невозможно не любить. И неожиданно для самой себя она замечала, что начинает ненавидеть эту горе-Катю за то, что причиняет её родному, золотому мальчику такие неприятности и боль. И только за боль, не за компанию, за которую Маргарита только что желала собственноручно найти и уничтожить Катерину… Да кто она такая, чтоб распоряжаться его душой, его сердцем, головой? Захватить всё это, а потом выбросить в помойку, как ненужный мусор! И как она только смеет причинять ему страдания из-за такого недоразумения—бумажки, составленной ещё большим недоразумением-Малиновским?! Да, содержание этой бумажки отвратительно! Да, те слова, которыми украшено это содержание, нелицеприятно! Да, Андрей просто несерьёзный и не думающий болван, раз пошёл строка в строку шагать по этому рецепту, прописанному ещё одним мерзавцем! Мерзавцем… Нет, Маргарита не защищала сына. Он и правда поступил по-свински с женщиной, которая для него и так была на всё готова. Но ведь Андрей же говорил, что потом уже влюбился, а этот чёртов план просто совпал с его дальнейшими ухаживаниями за Катериной! Да кто же так ухаживает за женщинами-то!
--Эх, Андрюша! Ты бы хоть когда о матери вспомнил! Она же тоже когда-то молода была! И ухаживания разные принимала…-- проговорила Маргарита вслух, но тут же опомнилась и снова замолчала, не прекращая думать всё о том же.
А ведь эта Катенька не захотела выслушать его и просто струсила, умчавшись за тридевять земель в другое государство! Ха! Думала, что её там невозможно разыскать? Только не для Маргариты! Это недогадливые мужики только могут биться, переться напролом, руководствуясь единственным «Моё» и «Дай!» Маргарита действовала совсем иначе. Ей даже удалось не просто узнать Катин телефон, но и поближе познакомиться с её родителями. Ну и немного заступиться и выгородить Андрея, ссылаясь на его усталость, нервотрёпку и ребяческий максимализм.
Нет, во всём виноват Малиновский! Это он всегда сбивал Андрея столку! Съедал конфетку, а угощал Андрея фантиком! А тот, наивный, верил и благодарил! Ах, надо было ещё с детства запретить сыну дружить с ним…Но вроде не плохой, весёлый парень! Шутник…
Маргарита поправила последнюю деталь на своей одежде, посмотрелась ещё раз в зеркало и принялась сортировать содержимое своей сумочки. Она медлила. Не спешила уходить. Павел ждал её в машине. Ничего, время ещё имеется в запасе. Сказать Андрею или не сказать? Ну а что если… Что если он заявится в Зималетто и они помирятся с этой Катей? От этой мысли Маргариту бросило в жар. Она даже присела на краешек пуфа у двери в прихожей. Катя.. Кира… Да разве можно сравнивать эту Катю с Кирочкой, которая и красавица, и умница, и так любит Андрея?! Этого.. заморыша в очках на пол лица! Эту неказистую фигуру, скрывающуюся за мешковатой, времён её прадедушки, одежду? А эти волосы… Но сын почему-то её любит, такую!... Заблуждается. Сам не понимает, что творит! Глупый, маленький ребёнок, отлично знающий слова «Дай!» и «Моё!»…А может всё-таки, не в этом дело?... О, нет! Ещё немного, и Маргарите точно сделалось бы плохо! А впереди—важное мероприятие, которое потребует от неё много душевных сил. Нет, она подумает об этом не сейчас. Потом. В следующий раз.
Марго уже открыла дверь, но вдруг, подумав, открыла, всё-таки, другую. К сыну в комнату.
--Андрей, мы с папой уезжаем. В Зималетто.
--Счастливо поработать. Присоединиться не могу . Пока.
Андрей с серьёзным видом уткнулся в какую-то брошюру и не поднял на Маргариту глаз.
--Мы едем на Совет.
Марго напряглась и даже, казалось, замерла у двери, рассматривая безучастно листающего книгу сына.
--Совет? Зачем? Почему сегодня?
Он посмотрел в её глаза, не скрывая удивления и интереса.
-- Будем возвращать компанию. Вернее…-- Маргарита разволновалась не на шутку.—Вернее, всё расставлять на свои места.
--Да? -- Андрей небрежно отбросил книжку, не отрывая от матери глаз.—И кто же взял на себя такую смелость, как подделать подпись Катерины?
Отступать и пятиться назад было поздно. И не входило в привычки Маргариты. И она присела на кровать.
--Андрюша, да никто ничего подделывать не собирался. Она сама подпишет все бумаги. Да! И не смотри на меня так! Не собиралась я говорить тебе! Не собиралась! Ради тебя же самого! Нечего тебе там делать! С такими … трещинами в рёбрах… -- Она прекрасно знала, что нападение—самая верная и сильно действующая защита. Но вот сработает ли перед Андреем? Он не похож на Павла. Он на неё похож… А такие номера с ней не проходили…
--Мама! – и Маргарита не ошиблась. Да, он не похож на Павла…--Мама…--почти взмолился он.—Что же ты натворила! Что, а главное, от кого, ты всё решила скрыть? Зачем? Ты вздумала опять решать всё за меня?
Андрей поднялся, медленно прошёлся по спальне. Задержался у окна, прижался лбом к стеклу. Холод его не остужал, а нагревал всё больше его уже вспыхнувший, как спичка, организм. От незатейливого, простого предложения: приехала Катя. И первая волна, которая в эту же секунду захлестнула его по самую макушку, банально называлась страхом. Сводящим скулы. Подкашивающим ноги. Принуждающим сердце выскакивать наружу так, что его приходилось придерживать рукой, всё равно волнуясь, что оно проскользнёт, просочится через пальцы. Но второй, такой же властной и многобальной волной раскатывалась по телу радость. Сначала медленно касаясь, но уверенно захлёстывая, поднимаясь вверх, не позволяя уже дышать спокойно. Да что там—дышать! Он и стоять уже не мог на месте.
Молча, ничего не сказав и не ответив больше Маргарите, Андрей стал разыскивать свой костюм, на ходу скидывая домашнюю одежду.
--Чёрт! Где рубашка? Та, белая, которую я так и не забрал отсюда? А где у отца хранится какой- нибудь парфюм? И дай мне, что ли, свою косметику! Пудру, что ли… Но не с такой же рожей на Совет идти!
Маргарита не могла решиться, рассказывать ли сыну дальше. Она сейчас совсем не понимала, не ориентировалась в пространстве своих хаотично бродящих мыслей, хочет ли она, чтоб Андрей пошёл на этот Совет, или всё-таки, ему нечего там делать. Она осталась перед ним честна, решив рассказать про Катю. Ну а про жениха её она и не обязана сыну говорить! Это не её дело! Ей вообще нет никакого дело до этой Катерины! Кроме подписи её на важных документах. А дальше… А дальше будет видно, когда она снова будет уверенна в будущем его и всех их. Но будущее даже не маячило пока за горизонтом, а перед собой Маргарита видела мечущегося, волнующегося сына, который вот уже несколько минут переворачивал гардероб в поисках какой-то белой рубашки, совершенно не обращающего внимания на её доводы и просьбы остаться дома. И тогда она сделала ещё один маленький шаг навстречу. Только вот кому навстречу, плохо понимала, одержимая единственной мыслью—не причинять страдания сыну.
--Подожди ты! Выслушай меня! Тебе там действительно нечего делать! Андрюша! Ты ещё не выздоровел, не поправился, не окреп! Я могла тебе вообще ничего не говорить!
--А как же уговор, ма?—Андрей почти уже собрался, ожидая только косметики Маргариты. –Не ты ли сама это предложила?
--Поэтому и рассказала тебе всё, дурачок! Но я тебе не всё ещё сказала. Сядь. Сядь, я тебе говорю!

.. Что чувствует человек, когда он ничего не чувствует? Пустоту. Это страшно. Но для всех, а не для него самого. Сам человек вдруг разом перестаёт бояться. Принять решение трудно, но когда его всё же, принимаешь, то всё вокруг становится таким ясным и понятным. Правильно ли решение? Сложный вопрос. Всегда есть несколько дорог. Андрей не стал расспрашивать у Маргариты ровно ничего, кроме имени и ещё раз подтверждения факта, носившего это имя. Силы как-то разом закончились на этой информации, а вместе с ними и любое желание осмысливать или протестовать. Только пустота, рухнувшая , как лавина, на голову, и вместе с ней где-то в глубине рождающаяся злость. На себя, на Катю, на весь несправедливо крутящийся около него, остановившегося, мир.
Андрей снова разделся, аккуратно вешая костюм опять на вешалку. Поднял упавшую на пол брошюру, которую совсем недавно пролистывал в руках. Снова забрался в глубину кровати, удобнее устраивая всё ещё ноющее тело. И только после этого посмотрел на Маргариту.
--Ну? Что?
--Андрюша!—она, казалось, волновалась ещё больше, чем когда решалась, говорить ли сыну про новости сегодняшнего дня.—Ты в порядке?
-- В полном.
--Ты что решил? Не ехать?
-- А разве не этого ты добивалась?
--Ты что, мне не веришь? Ты думаешь, что я специально? Придумала всё? Наговорила?
--Нет, конечно. Я верю в то, что ты это видела. Я не поеду. Я не нашёл у тебя среди косметики… подходящего тона пудры. Ну а с таким портфолио ехать… Сама же понимаешь!
--Андрей!
--Ма, всё хорошо. Ты не волнуйся. Я просто остаюсь. Да не смотри так на меня! Не побегу топиться! Ну и драться тоже. Всё хорошо. Всё так и должно было быть.

_________________

Глава 9.


На улице накрапывал то ли мелкий дождь, то ли мокрый снег, который невидимыми брызгами повисал стеной над весенней мартовской Москвой. Катя, подойдя к остановке, не стала дожидаться троллейбуса и решила несколько остановок пройти пешком. Ей не нравилось, что так и не удалось справиться с волнением и не на шутку разыгравшейся тахикардии, которая мешала даже говорить. А ведь через час –ответственнейшее мероприятие, для которого ей очень пригодятся силы. Только как бы сделать так, чтоб мысли перестали, словно вороньё, кружиться в голове и беспощадно снова выводить из только что едва восстановившегося равновесия?
Катя шла и умышленно вглядывалась в лица людей. «Все хотят быть счастливы, -- думала она, -- и поэтому не стесняются ни предавать, ни обижать, и ни бросать друг друга. Они верят, что всегда есть ещё одна попытка им на счастье. Но почему же только такие глупые дурочки вроде меня всю жизнь мучаются какой-то призрачной надеждой, хотя каждый следующий день очевидно хуже предыдущего?»
Как это страшно и не понятно, когда одна часть души всё ещё ждёт, что он посмотрит, увидит, вспомнит, и что-то подобное уколу адреналина поразит его в самое сердце. И тогда ОН захлебнётся сладким воздухом, вкус которого , наверное, успел позабыть… ОН просто подойдёт, посмотрит, заговорит , прикоснётся, и тогда наступит праздник с конфетти и серпантином чувств… Но другая часть души упорно и настойчиво твердит, что наивные и глупые девочки всегда мечтают, рассматривая картинку в книжке с прекрасным принцем. Они даже иногда кладут её под свою подушку, чтоб не расставаться даже ночью. Этот принц им даже может сниться. Но если широко открыть глаза и посмотреть вокруг, то карета-это всего лишь тыква, кучер-крыса, а пара белых лошадей—вольные, прекраснейшие птицы… И ты сидишь одна, на стареньком диване, в душной комнате, со старой и зачитанной до дыр тяжёлой книжкой…
Вот только принц-то всё же был, не книжный. Настоящий. И не для неё.
Катерина не заметила, как впереди показалось знакомое, прозрачно- голубое здание. Волнение и страх переросли в тревогу и предчувствие скорых перемен, которые не напрягали, а были даже немножечко приятны. Катя глубоко затянулась сырым весенним воздухом, тонкими, синеватыми струйками выпустив его через ноздри. Воздух пообещал ей счастье. Теперь всё будет по—другому, по—новому, теперь, когда она, наконец-то перестанет быть для всех и для самой себя обузой и проблемой. Она перестанет винить себя, быть должницей, наконец, себя полюбит. И эта будет та самая любовь, которая избавит её от призрачных мечтаний, мук и одиночества. Она станет красивой, самой красивой, и будет любоваться собой с утра до вечера, восхищаться, составлять себе самую нескучную компанию с одним весёлым и очень добрым человеком. Будет смеяться над его шутками, с удовольствием получать комплименты и подарки. И теперь совсем не важно, кем и сколько раз разбито её сердце. Ведь больше этого не повторится.
Проходя мимо цветочного ларька, Катерина купила себе пышную гвоздичку. Прижала её к груди, окунаясь в лепестки носом, и улыбнулась. Сегодня должен быть её день, а мир задолжал ей столько цветов и столько улыбок, что будет трудно расплатиться!
Катерина вошла в стеклянные двери, приветливо здороваясь с охраной, поднялась на всё тот же этаж, чувствуя спиной, что все приветливо и восхищённо смотрят ей вслед, а некоторые даже с завистью. И впервые эта зависть ей была приятна, а взгляды не вызывали неловкости.
В конференцзале собрались все акционеры, за исключением Кристины и… Андрея. День продолжался как никогда удачно складываться. Обстановка была только деловая. Ни одного презрительного взгляда и унизительного комментария не прозвучало в адрес Кати. А может быть, она просто не заметила ничего этого, наполненная коктейлем напряжения, волнения, предчувствием освобождения и… тревогой вперемешку с жутким, свербящим в горле интересом: где Андрей? Невольно вспомнились слова Маргариты, сказанные по телефону про какой-то случай… А дальше воображение само дорисовало страшные и впечатляющие картины. Но он же мог просто выйти и через несколько минут вернуться! Не похоже. Павел вёл собрание с расчётом обходиться без него. И тогда Катя решила, что это даже к лучшему, что Жданов не присутствовал на Совете. Потому что, собираясь в Зималетто, только он, единственный был виновником в её смятении и страхе. И подготовиться к этой встрече с Андреем Катерине так и не удавалось. Нет его—дыхание ровнее!...
А собрание продолжалось, и среди разложенных бумаг, пояснительных речей адвокатов и напряжённо ожидающих, словно приговора, лиц, Катерина собиралась вернуть ей не принадлежащее, и на совсем попрощаться с этим недоразумением, однажды случившимся в её жизни.

«Там будет Катя»…..
Вспышка! Такая внезапная, короткая и озаряющая всё вокруг! Сбой в программе, перехваченное дыхание и искорки в глазах…Всплеск утраченной энергии! И неделя, проведённая как в полусне, тут же вычеркнута из жизни.
«У неё есть жених»…
И снова пустота. И опять одиночество. Так странно, но оно не пугает! Потому что, уже ничего не страшно, раз нечего терять. И даже боли нет, как раньше. А как было раньше? Да это и не важно. Потому что, прошлого тоже нет…
После того, как Павел с Маргаритой ушли, Андрей раскинулся на широкой кровати и тупо уставился в потолок, даже не моргая. Он сразу сник, расслабился, будто провалившись в чёрную дуру, в которой нет ни берегов, ни направления.
--Меня нет.—сказал он сам себе, едва пошевелив губами. –И не будет. Я умер. Для всех.
Несколько минут он не двигался, закрыв глаза, и будто пробовал своё новое, только что обозначенное состояние. Но потом с усилием поднялся, подошёл к окну и распахнул створку. Яростный порыв ветра откуда ни возьмись тут же залетел в лицо, обжигая холодом и прокалывая острыми, как кинжал, колючими снежинками. Будто снова начиналась бесконечная зима, сменяя только что дождливую мартовскую серость.
--Да нет, не умер!—снова он вслух сказал себе.—Хуже! Живу!
Он сам не понял, как начал одеваться. Как в кармане пиджака нащупал ключ от собственной квартиры. Как медленно спустился со ступенек на первом этаже скорее, по привычке за эти дни неспешно передвигаться, чем от боли в теле, которую Андрей сейчас совсем не чувствовал. Поймал такси и через минуту был уже в пути.
--Наивный идиот!—признался он вслух удивлённому и ошарашенному таксисту.—Ненавижу себя! Сам виноват! Как можно было ей верить? Доверие—это же такая чушь! Извините…
Водитель, пожилой, седоволосый гражданин в сдвинутой кепке на широкий лоб, внимательно смотрел то на дорогу, то на пассажира, и многозначительно молчал.
А пассажир не унимался.
--Бывший человек… Не нужный…Интересно, а она ему верит? Наверно, верит, как я только что. Пусть верит! Я ничего не скажу. Пусть ей так же будет больно, как и мне. Пусть страдает! Она же думает, что он хороший! Что уж точно лучше, чем я!
--Девушка бросила?—не удержался молчаливый таксист.
--Ага!!! Только думает, что это я её бросил! И тут же нашла себе другого! –Жданов на секунду замолчал, прислушиваясь к своим словам, как бы постигая их глубокий смысл. И тут же сморщился, после чего его и так ещё не зажившее лицо приобрело не то угрожающий, не то болезненный оттенок.—Нет! Не тут же! Он раньше был у неё, этот идиот! Она мне просто ловко пудрила мозги, прикидываясь невинной! Ненавижу!
--Помиритесь…--многозначительно ответил шофёр, разглядывая ерзающего по сиденью Жданова. – Всякое бывает. И Вам будет счастье.
Андрей на секунду прикрыл глаза и откинулся на подголовник. «Чушь… Всё чушь… Нет никакого счастья! Только ложь, обман, ненастоящая иллюзия! Да вообще вся жизнь—иллюзия! Страшно? Нет! Мне уже всё равно. Чего бояться-то? Всё самое страшное уже позади! Всё самое гадкое и подлое я уже сделал. Выбор сделал! Который никому не нужен! Правильный выбор…»
--А есть ли в этом мире хоть что-то правильное-то? Полностью, в чём можно быть уверенным, что завтра это не изменится? Правильное без изъяна, без всяких «но» и «если», при любых обстоятельствах? Так есть?
--Не знаю…
Незаметно за разговором, напоминающим больше монолог сумасшедшего мужчины или грешника, пытающегося перед божьей карой как-то оправдаться, такси подъехало к дому Жданова. Он расплатился за маршрут, открыл дверь и попрощался:
--Она решила, что я подлец, гад редкостный и идиот? Нет, она сама меня захотела таким видеть! Потому что этим можно сразу оправдать её нового мужчину! Так вот. Я и буду этим подлецом! Адьос!
--Счастливого пути…
Совет акционеров уже давно начался, но Жданов не спешил. Он выбрал самую любимую свою рубашку, белоснежную, свободного покроя, носящуюся на выпуск. Пиджак решил не надевать. По непонятно самому себе движимому чувству особенно тщательно побрился, причесался, пристально оглядел в большое зеркало себя со стороны. Внешний вид больше соответствовал не рабочей обстановке, а пижону, собирающемуся на гламурную, непринуждённую и светскую вечеринку. И всё бы было ничего, если бы не пара ссадин и желтизна под левым глазом, выдающие его, скорей, не как обольстителя и ухажёра, а только что отсидевшего пятнадцать суток за хулиганство и мордобой. Порывшись в ящике в прихожей около зеркала, он среди всяких ненужных мелочей разыскал когда-то забытую Кирой косметичку. Аккуратно, прилежно и старательно украсил неприглядные места тональным кремом. И через несколько минут был уже в дверях у Зималетто.
Андрей, узнав с порога о том, что Совет всё ещё продолжается, не обращая внимания да дальнейшие расспросы девушек из женсовета, подошёл к дверям конференцзала, сжал ручку и на мгновение замер, прислушиваясь к голосам. Среди них он отчётливо и без сомнений услышал Катю. Не решаясь дёрнуть на себя разделяющую его от всех собравшихся дверь, он прислонился на минуточку лбом к холодному и шершавому витражному стеклу. Андрей ещё не помнил, чтоб когда –то не чувствовал, а слышал собственное сердце. Он даже пожалел, что рубашка на нём сейчас слишком тонка, и через неё на всеобщее обозрение просто вырывается наружу этот глупый, расшалившийся мотор, зачем-то так быстро перегоняющий кровь по жилам. Глупо! Он только что был совершенно и невозмутительно спокоен!
--Да что ж это творится-то! –выругался он вслух, придерживая грудь слева. Нет, в таком расположении духа он не должен был там появляться! Андрей отошёл на несколько шагов от двери, чтобы успокоиться, выпить воды и привести свой совершенно не слушающийся его организм в порядок, но не смог. Его тянуло, звало, влекло туда. И он уже не мог ни на минуту задержаться.
--Добрый день! Простите, что опоздал. Пробки!...
Все собравшиеся тут же уставились на него, разглядывая с ног до головы, на время даже теряя тему для разговоров. Славная история о боевых похождениях Андрея Жданова гремела вот уже неделю по всем этажам и коридорам, а самого героя ещё никто не видел. А в связи с лишением его должности президента слухи ходили самые разные, вплоть до увольнения и отъезда за границу.
--Андрюша!—первой обратилась к нему Марго,--Ты зачем приехал? Тебе ведь…
Но он тут же перебил её, проходя в зал и обводя глазами всех присутствующих.
--Я подумал, что пока имею права знать лично, что здесь происходит. Или как?
--Лично?—улыбался Воропаев,--Лично да. Если ты набрался смелость явиться с таким… лицом!
--Саша, перестань! Да, конечно, Андрей, -- ответил Павел, понимая, как тяготит сейчас сына этот лишний интерес к его персоне.—Проходи, присаживайся. Тем более, всё, что происходит, касается тебя напрямую.
Андрей обвёл глазами зал. В середине за столом сидела Катя, опустив голову на согнутые в локтях руки, и склонилась над бумагами. С одной стороны от неё сидели адвокаты, с другой место оставалось свободным. На другом конце стола тоже было ещё одно свободное кресло. Андрей шагнул вперёд, замирая на мгновение почти что за спиной у Катерины. Стиснул спинку свободного около неё стула и заметил, как она вся напряглась, насторожилась, окаменела. Андрей невольно улыбнулся уголочком губ, представив, как она сейчас молится всем святым, чтоб он только прошёл мимо, дальше в зал, и шумно отодвигая мебель, устроился около неё. Адвокаты продолжали зачитывать возможные варианты выхода их кризиса…

_________________

Глава 10.


--Наша клиентка хочет…
«Ты…Растерянная, испуганная, сжатая в комочек, почти не дышит… Но вряд ли это кто-то замечает… Красивая какая… Что в ней не так, иначе, по—другому? Костюм другой… Или нет. Не помню… Волосы в заколке, а не в пучке… Нет, я и это видел… В глаза бы посмотреть…Но ничего не видно. Отвернулась, прикрылась рукой. Прячется. Спасается!... Бесполезно. Надо только немного наклониться, и тогда…»
--…И все действия Зималетто будут контролироваться Екатериной Валерьевной Пушкарёвой. Но с некоторыми дополнениями. Наша клиентка…
« Господи, что происходит? Я совершенно не понимаю, что мне нужно делать, что говорить…Не могу дышать, душно… Так не должно быть! Это не правильно! Пушкарёва! Отставить панику и непонятный страх! Ты… Ну зачем ты сел так близко? Ну разве трудно было сделать несколько шагов вперёд?... Ничего не вижу и не хочу смотреть! Но рука совсем рядом…Что-то пишет. А если немного наклониться и посмотреть?...»
--…Вы готовы это повторить ещё раз? Катерина Валерьевна?
--Что?..—Катя испуганно захлопала глазами, понимая, что только что пропустила весь монолог своих адвокатов. Но переспрашивать было неудобно, и она решила повторить ту фразу, которую произносила перед самым приходом Андрея на Совет.—Единственно правильный выход, как мне кажется, я должна подписать доверенность на Вас… Андрей Павлович.
Жданов отбросил карандаш и, не поднимаясь с места, наклонился прям над Катериной.
--На меня? Странно… Вы хорошо подумали?
Сашка снова попытался громко озвучить пояснительные и побудительные мотивы такого решения Кати, но Павел Олегович в последний раз строго осёк его и предупредил, что если он не станет уважительно к ней относиться, то ему придётся с ним серьёзно поговорить. За дверями конференцзала. И Андрей понял, что пропустил какой-то важный разговор отца с Катей. Но отец взял слово.
--Андрей, так как тебя не было вначале, я хочу пояснить кое-что. Управление Никамодой так и остаётся в руках Катерины Валерьевны. Пока. По известным причинам мы не можем прекратить процесс против Зималетто. И чтобы все действия компанией не контролировались формально, я предложил ей стать официально владелицей и Зималетто, то есть… возглавить её, не переписывая ни на кого доверенность. Но она приняла другое решение. И оно голосованию не подлежит. Но для этого, естественно, нужно твоё согласие.
Андрей не ожидал. Вернее, он ждал, конечно, что справедливость восстановится, и всё должно остаться на своих местах. Но удивлению его не было предела. После всего того, что случилось, произошло, президентом скорее, должен быть отец. А он согласен помогать ему во всём, исправляя непростительные ошибки. Или… Катерина. Это проще, удобнее, надёжней, чтобы не разрываться между двух компаний, а держать всё в одних руках. Совсем недавно папа что-то говорил об этом дома… Но почему она снова отдаёт всё Жданову? Не хочет больше появляться здесь? Решила окончательно порвать все связи, существующие с ними, с ним?
«Ну что же, Катенька, посмотрим, что из этого получится!»
--Ну если таково решение Катерины Валерьевны, то я его принимаю. Согласен. Только при одном условии…
«Ещё бы, Андрей Палыч, Вы не приняли его! Ведь это то единственное, что Вам нужно! И ради этого Вы шли на такие жертвы! А испугались как! Подумали, что я лишила Вас самого дорогого… Ошибаетесь! Мне от вас совсем ничего не нужно! И даже Вы! Ты… Глаза цвета шоколада…Улыбаются вместе с тобой…Гладко причёсанные волосы… Но тебе идёт. А что это за шрамы на скуле? И что за странный цвет кожи на одной щеке? Не важно, не моё дело! Я просто беспокоилась. Но ты здесь, а значит, ничего не случилось…Улыбаешься…Такая детская улыбка! Голос такой тяжёлый, чуть хриплый, грубоватый, сильный… Ужасная рубашка! На деловое совещание не позволительно придти с расстегнутыми наполовину пуговицами! Господи, как душно здесь и жарко!...Ещё немного, и бежать. Быстрее. Как же жестоко и несправедливо тянется время!»
--… Вы должны помочь мне воплотить в жизнь наш антикризисный план. Не надо сразу отказывать мне в помощи. Подумайте… Вам ведь тоже не безразлична судьба Зималетто.
« Откажется. Не согласится. Ей здесь уже давно ничего не надо. Как же я подумать-то мог, что она решила … Идиот! Катька… Нет, ты другая определённо!. Говоришь уверенно, смотришь, не смущаясь… Чужая… Далёкая, не моя уже. Но ты снова здесь! Разве не чудо? Как хочется обнять тебя, прижать, укрыть от всех, хоть я и знаю, что в первую очередь тебе хочется укрыться от меня…Нет, не могу прикоснуться к тебе. Могу только представить, как провожу рукой по волосам твоим, губам и говорю, что ты самая лучшая… Что я… люблю тебя. Как глупо любить тебя, когда ты принадлежишь …другому!... Нахмурилась… Ты злишься? На кого? На меня? На себя? Я опять прослушал, что ты отвечаешь…»
--…Срок выхода компании из кризиса—полгода. Павел Олегович, я обещала помочь—я согласна. Мне придётся появляться здесь, но редко. Но по всем вопросам всегда можно будет обратиться к Николаю Антоновичу и Валерию Сергеевичу.
Адвокаты заполняли последние бумаги, а Катерина, спешно бросая в сумочку блокнот и ручку, дожидалась возможности быстрее поставить свою подпись и со всеми попрощаться. Собрание закончилось, и акционеры поднялись из-за стола и группами обсуждали что-то или расспрашивали Павла о поездке в Англию. Андрей был с ними, рядом стояла Кира и что-то тихо говорила. Но даже Катя видела, что он её не слышит. Он буквально просверливал её глазами, казалось, выворачивал наизнанку, пронизывал насквозь. И от этого его взгляда сердце снова выскакивало из груди и перехватывало дыхание. Уйти… Быстрее! Все складывалось не так, как она хотела! Но Катерина приложит все усилия, чтоб бывать здесь очень редко.
«Ну что ты так смотришь на меня?—она с вызовом ответила глазами Жданову,--Ты рад? Смотришь, как будто ненавидишь… Или…Я не понимаю…»
Катерина отвернулась и сделала несколько шагов к двери.
"Что означают эти взгляды? Что означает такой оглушительный стук моего сердца? Ещё чуть-чуть, и я сломаюсь. Ну сколько можно пересматривать всю эту макулатуру?!»
--Я могу уже где-то расписаться?
Через несколько минут Катя со всеми наскоро попрощалась, скользнув глазами по склонённому над документами Андрею и быстро выбежала из конференцзала. Но уйти из Зималетто оказалось намного сложнее, чем ей казалось. Девушки из женсовета плотным кольцом окружили её, расспрашивая о том, куда она так неожиданно пропала и что сейчас они решили на Совете. Катя нервничала, постоянно оглядываясь на дверь, и готова была девушкам обещать, что угодно, только бы они сейчас ей позволили пройти и вырваться от них.
--Я обязательно всё вам расскажу! Но не сегодня, не сейчас! Я спешу! Очень!
--Кать!—особенно настаивала Маша, --Да ты опять убежишь сейчас и пропадёшь на несколько недель! Нам же интересно!
--Девочки, потом, потом!—отступала к лифту Катерина.—Я не могу сейчас! Меня…жених ждёт! Я и так уже опаздываю сильно!
--Жених?—подключилась Таня.—И ты теперь после этого хочешь ускользнуть и оставить нас в неведаньи?
Для кого-то, может, это сообщение и было убедительной причиной отпуска на «волю», но только не для женсовета. И не для Андрея Жданова, который вырос перед ней, как оазис или мираж в пустыне. Катя вздрогнула, наткнувшись на него спиной, когда он просто заслонил дорогу, поддерживая её за плечи, чтоб Катя не споткнулась и не упала на него, и с нескрываемой иронией в голосе сразу же заставил на минутку замереть.
--Жених—это прекрасно! И то, что ждёт—тоже замечательно. Но Вам, всё же, придётся задержаться. На несколько минут. У президента появились важные вопросы.
Катя обернулась и невольно снова вздрогнула, посмотрев в его глаза. Они сейчас напоминали два расколённых уголька, только что вытащенных из печки, горячих, огненных, обжигающих до самого нутра так, что одним своим прикосновением готовы были испепелить её и развеять по ветру, если только она посмеет отказать ему. Катерина тут же отступила вперёд, в сторону к женсовету, и Андрей немедленно скрестил руки сзади за спиной.
--Мы только что решили все важные вопросы. Что могло произойти за несколько минут?
Но Жданов не сдавался. Только прищурил свои глаза, рассматривая тяжёлым, внимательным взглядом испуганную Катю. Улыбка, больше похожая на гримасу, выдавала его пасмурное, неблагодушное настроение.
--Представьте себе! Случилось! И разве не Вы только что обещали помогать в существующих проблемах?
--Да, но…--Если бы сейчас они с Андреем были на этаже одни, она бы высказала ему, не стесняясь, что самая большая её проблема- это он! Была! И вот сегодня она благополучно избавилась от этого! Еще совсем немного, и она вернёт им всё до конца. И тогда уже не нужно будет ни врать, ни изворачиваться, наступать себе на горло! Ещё немного! А сейчас… Хотелось просто убежать, не оглянувшись.
--Прошу вас.—Андрей широким жестом указал на двери своего кабинета.—На несколько минут. Я заберу у Вас Катерину? —Он в первый раз был благодарен женсовету.
И Катерина последовала вперёд, в первый раз ругая девушек последними словами. За их наличие на этаже. И за их согласие тоже.
Андрей распахнул перед Катей дверь кабинета и немного подтолкнул её вовнутрь, когда она остановилась на пороге, за что сразу же был одарен уничтожающим взглядом.
--Простите.
Как только Катя подошла к столу, Андрей тут же оказался рядом, одной рукой облокотившись на его грань, другую положил на спинку кресла. Ни отойти в сторону, ни сесть Кате теперь было невозможно. И она с удивлением посмотрела в его глаза. Они уже не обжигали раскалёнными углями.
--Кать… Нам так и не удалось поговорить. Но я должен тебе всё объяснить. Сейчас.
--Андрей.. Палыч! Мы уже обо всём поговорили на собрании. Нам больше нечего сказать друг другу. –Она пыталась вырваться, но он только ближе подошёл к ней и сильнее сжал пальцы.
--Прошу тебя!
--Вас ждут… Там родители, Кира. Вам нужно изучить бумаги…
Происходящее казалось нереальным. Она не видела его почти неделю, но это время представлялось вечностью. Так давно он не был с ней так рядом, близко, путая мысли, сбивая дыхание, заставляя сердце выскакивать из горла. И снова эта предательская дрожь, делающая её бессильной, слабой рядом с ним. Это невозможно! Как он посмел снова взять власть над ней?! Как смог снова дотронуться до её сердца?! Кто он для неё? Неужели она не сможет его забыть? Уйти, бежать, и может быть, со временем…
--Да мне плевать на всё это! Неужели непонятно, что мне нужна ты?!
Катя резко развернулась и оказалась прямо перед его лицом. Андрей сразу же окружил её кольцом из рук, опираясь на краешек стола, но не дотрагиваясь до Катерины. Она попробовала оттолкнуть его, с силой отводя в сторону руку, но это оказалось бесполезно.
--Понятно…--от усилий дыхание её становилось прерывистым и мешало говорить.—Да что же Вы так волнуетесь, Андрей Палыч! Всё будет хорошо с Вашей компанией! Вы же сами слышали!... Не получилось у меня всё до конца вернуть сегодня… Но я об этом позабочусь…Не нужна мне она! Расплатимся с долгами, уйду совсем из Зималетто, и забудете обо мне, как о страшном сне! Навсегда!—Она снова попыталась вырваться, но Андрей лишь ближе подошёл к ней, смыкая кольцо из рук.
--Кать, послушай! Послушай меня! Я полный идиот, мерзавец, негодяй за то, что сделал! Я понял это! Но неужели ты никогда так и не простишь меня?
--Я простила Вас… Я тебя простила! За всё. За твой обман, за то, что пользовался мной! Я поняла, что ты очень любишь Зималетто, и поэтому не скупился ни на какие средства. Я даже за родителей тебе простила. И за мнение обо мне, как о воровке. Прошу тебя, не надо больше оправданий! Всё бесполезно…Всё в прошлом…
--Кать… Но любовь моя не в прошлом! Я люблю тебя. Как ты этого не понимаешь!
Эти слова словно обожгли её, пробили электрическим зарядом! Он снова издевался, врал, придумывал, заглядывая в глаза. Зачем? Сломать её хотел? Да она уже, как тонкая веточка, как хрупкая фигурка почти что рассыпалась перед ним, сама себя ненавидя за это сумасшествие от его дыхания, за головокружение от запаха его, за дрожь в теле только от того, что губы его так близко!
--Отпустите меня! Слышите?
--Никуда я тебя не отпущу.
Всё бесполезно! Она его не слышит. Ему никогда уже не оправдаться перед ней, не объяснить, не вымолить прощение! Что бы он не совершил сейчас и что бы не сделал! Хоть прыгнул бы в открытое окно или встал бы перед нею на колени! Всем этим она смог бы вызвать разве только жалость! И брезгливость. Валяется там что-то на асфальте, безобразное, расплющенное…Всё бесполезно! Она сама желает видеть в нём подлеца!
Кате удалось выскользнуть из рук Андрея, и она ринулась к двери. Но он опередил её, распластывая руки по дверному полотну.
--Андрей…Это глупо! Дай мне, пожалуйста, пройти. Меня… ждут.
--Ждут? Всё верно! Всё правильно, Катенька! Как же я раньше-то не догадался! Ждут.. Ничего! Подождут! Я, может, дольше ждал!
И Жданов повернул в замочной скважине ключом, убирая его на самое дно маленького кармана в джинсах. Привычная ревность закипала в нём, ещё не достигая критического градуса.
--Андрей Палыч…--взмолилась Катерина,--Что Вы делаете? Это глупо! Это ничего не сможет изменить!
--Конечно, Катенька! Я глупец! Свинья и последний идиот! Ты таким меня себе представляешь? Или сама желаешь, чтоб я таким остался для тебя? А что, замечательная идея! Это так удобно! Бросила негодяя и нашла себе хорошего! Положительного со всех сторон! Честного! Надёжного! И никаких проблем с ним! Так?
Он уже почти не контролировал себя, повышая голос, забывая, что рабочий день был в разгаре, и каждую минуту кто-то может постучаться в дверь. Но ему сейчас не было никакого дела ни до кого! И пожалуй, до себя тоже.
--Тише… Не кричи…Услышат!
--А пусть! Наплевать! Но если ты так заботишься о репутации президента, иди сюда!
Андрей взял Катю за руку и, не обращая никакого внимания на её сопротивления, потащил в каморку.
--Отпусти немедленно!—вырывалась она, пытаясь второй, свободной рукой разжать его мёртвую хватку.—Ты ведёшь себя, как…
--Как?—Андрей захлопнул с силой дверь каморки и прижал собой её спиною к стенке.—Как я себя веду?
--Как… дикарь… Ты не понимаешь, что… творишь… Отпусти!...
Катя задыхалась под давлением его тела и от близости такой, что если бы Андрей сейчас отпрянул от неё назад, она бы не удержалась на ногах и просто сползла бы вниз.
--Так объясни мне, Катенька!—выдыхал он ей огненные слова в шею, не касаясь губами кожи и не дотрагиваясь до неё.—А заодно мне объясни, зачем ты подписала на меня доверенность, чтоб я снова был президентом?
-- Я всё хотела вернуть… на свои места…--Катя резко отвернулась, чтоб быть как можно дальше от его лица. Такая близость становилась невозможной. Но Андрей одними пальцами повернул её к себе за подбородок и заставил посмотреть в глаза. Другую руку протиснул ей под спину.
--Вернуть? А ты, Катенька, ничего не забыла? Вернуть и положить на место?
--Никамода будет в твоём распоряжении… через полгода… Я же обещала… Отпусти.
--Да мне плевать на эту Никамоду вместе с Зималетто, если со мною нет тебя!
--Перестань снова врать!—она была уже готова расплакаться прямо на его глазах. За своё бессилие перед ним, за его обман, за то, что круг ада, из которого ей не только не пришлось вырваться и освободиться, снова крутится перед ней, вовлекая её в свои витки и не позволяя даже сбавить скорость. –Тебе не надо больше этого делать! Всё будет хорошо…
--Что будет? У кого? Когда? У тебя, Катя? Я не сомневаюсь! И где же ты его нашла? А главное, когда успела? Ведь ты всё время просидела вот в этой комнатке, в норе!—Андрей немного отстранился от Катерины, позволяя ей вздохнуть, и рукой обвёл по кругу маленькое пространство каморки.—Или… Или ты этого жениха своего за неделю отыскала? Нет, Катенька! Ты не такая! Ты не могла!
--Что ты несёшь! И по какому праву ты всё это говоришь мне сейчас? –Катерина не заметила, как тоже перешла почти на крик. Этот человек сейчас просто издевался. Зная её слабые места, манипулировал ей, выводя из терпения. И остановиться становилось сложно.—Ты, наверно, сам забыл, что у тебя есть невеста? Вот и женись, Андрей Палыч! И не нужно лезть в жизнь других! И будь свободен и от меня, и от страха за потерю вашего дела жизни! –Катя снова вырывалась, но Андрей опять прижал её к стене всей тяжестью своего тела.
--Нет у меня невесты! Ясно? И свободным я быть не могу! Ты повязала меня этим Зималетто! Я даже уехать теперь не могу!
--Так значит… Это я во всём виновата?—Катины глаза округлились в ужасе, но тут же превратились в две маленькие щёлочки от ненависти и злости к своему мучителю.
--Ага! Ты же умница! Догадливая! Ты! Конечно, ты во всём виновата! Ты жизнь мою сломала!...—и Жданов в первый раз дотронулся губами до её шеи.—Ты перевернула всего меня с ног на голову!...—он хотел поцеловать Катю в губы, но она увернулась, и он скользнул по её щеке.—И вот теперь взяла меня и бросила!...—Андрей, уже не понимая и не соображая, что он делает, и совершенно не думая ни о каких последствиях, ослеплённый только дикой ревностью и безумной страстью, которые полностью завладели его телом, нащупал кнопку выключателя и с силой ударил по ней. Кромешная темнота тут же вдруг привела его немного в чувства, и он на секундочку сбавил свой пыл.
--Немедленно включи свет.
--Кать…
--Немедленно!
Голос Кати был настойчив, требователен и отрезвляющ. Жданов послушался и выполнил её скорей, не просьбу, а приказ. Но злость закипала в нём всё с большей силой.
--Отпусти меня. Я должна идти. Я больше не могу слушать всю эту чушь, которую ты сейчас произносишь.
--К нему? Кто он?
--Не важно.
--Важно, если это не твой идиот Зорькин!
--Да какое ты имеешь право…
И Андрей, не дожидаясь её дальнейших слов, не обращая внимания на сопротивления и боль, причиняемую Катериной, которая с силой упиралась в его ещё не зажившие рёбра, поцеловал её в губы, вкладывая в этот поцелуй всё накопленное отчаяние, любовь свою, ревность, безумную страсть и тоску по Кате за всё последнее время. И безнадёжность. Он пытался захватить её губами всю, проникая языком, дотрагиваясь зубами, потом вдруг ослабляя этот пыл, слегка двигая только одной губой, стараясь как бы оторваться. Почувствовав на время, что Катя не сопротивляется, одной рукой зарылся пальцами в её волосах, расстёгивая и отбрасывая куда-то в сторону заколку, другой рукой пробрался под пиджак и притянул её к себе, чувствуя, как вздрагивает спина под его рукой и вся она движется ему навстречу. На мгновение оторвался от её губ, сам переводя дыхание.
--Прости меня, прости! Люблю тебя…
И снова окунулся в их волшебный и манящий омут, уже всасываясь в них и запрокидывая голову Кати всё ниже и ниже.
Мир кружился, подхватывая Катю вместе с маленькой каморкой, готовый уйти, выскользнуть из-под ног. И в центре этой Вселенной снова был он, Андрей! Как он оказался там? А может, никогда и не менял своего местоположения? Всё не правильно! Всё не так! Это только её глупое тело рвётся к нему безудержно и без тормозов на полной скорости! Это глупая душа уже трепещет где-то в животе, сворачиваясь спиралью! А голова сейчас кричит и пробует её остановить, выбиваясь из последних сил, рассказывая ей, что это всего лишь тело так реагирует и рвётся к ней навстречу! Не её, а его тело! Душой он не с ней, не для неё! Он снова пробует её на вкус, торопится, суетится! Он ещё не верит, не может осознать, что всё заканчивается хорошо и всё вернётся! Для этого понадобится лишь небольшое время. Он не с ней сейчас! Любовь—болезнь, но не заразная, не эпидемия…И Андрей тоже это понимает…
--Нет!—Катя с силой оттолкнула Жданова, упираясь в грудь руками так, что он сморщился от боли и сам отпрянул от неё.
--Нет?
--Прости…-- она с сожалением извинилась, видя, как он ухватился за больное место. –Я не хотела…Слёзы бессилия, отчаяния, жалости к нему, ненависти к самой себе за слабость уже наполнили глаза, готовые вот-вот пролиться.
--Значит, нет?
Нужно было срочно закончить, прекратить этот ад, кошмар, мешающийся с чем-то новым для неё, непонятным, но пугающе опасным. Нужно было срочно охладить его, привести в чувства, показать, напомнить, что он сильно заблуждается и не понятно для чего играет такими важными словами.
--Меня ждут. Я должна идти.
С минуту Жданов помолчал, пристально вглядываясь в Катерину. Рука сама собою потянулась к ней, чтоб заправить завиток, чтоб смахнуть вот-вот прольющиеся слёзы, но вместо этого он наклонился, поднял заколку и протянул Кате. Она взяла её, стараясь не дотронуться до его руки.
--Андрей… Ты должен понять.. И ты поймёшь, что… ошибаешься… Мне правда, пора идти.
--Иди.
Он, оставив в каморке Катю, достал из кармана ключ и открыл нараспашку дверь. Она, ещё помедлив несколько секунд, скользнув по Андрею будто бы прощальным взглядом, пытаясь запомнить каждую складочку на рубашке, каждое движение руки, вышла.
--Тогда и я женюсь!—чуть слышно, наклоняясь к самому уху Кати, сообщил ей, как будто выдохнул, Андрей.
--Желаю счастья!—и Катя, уже поворачиваясь и не глядя в его сторону, быстро побежала к лифту. И только с силой и страшным грохотом захлопнутая дверь заставила её вздрогнуть и выпустить наружу давно копившиеся слёзы.

_________________

Глава 11.


Она не верила.. Ни себе, ни Жданову. Катя снова не могла понять, что с ней происходит. Совсем недавно ей огромными усилиями удалось хоть какой-то мало- мальский баланс в своей душе, тщательно высчитывая «дебет» с «кредитом». Она поняла, простила Андрея, смирилась со всем произошедшим, пытаясь оправдать все его поступки, связанные с ней, единственной, благородной целью—сохранением и процветанием компании. «Ведь для этого, наверно, все средства хороши!—размышляла Катя, --Пусть даже и оказываются жестокими. Пусть и выглядят мерзко…Но ведь «средства» эти сами виноваты! Они охотно позволяли использовать себя для целей! Ну, а раз сами виноваты, с них и спрос…»
Но что-то не складывалось, не склеивалось, не выглядело таким понятным и однозначным. Если Жданов уже получил своё, то для чего же постоянно так стараться привязать к себе, повторяя часто ей «люблю»? Да, Никамода ещё в её распоряжении, и должно пройти некоторое время, чтобы и она перешла к Андрею. Как только Зималетто раздаст все долги. Это же даже и Тропинкиной понятно, что Катя не может именно сейчас всё вернуть, до последнего рубля! А уж Жданов должен понимать это одним из первых. И тогда зачем всё это: взгляды, признания, поцелуи, телефонные звонки с бессодержательными разговорами, совсем не о делах? Что не складывалось, не прояснялось… Но однажды Катю будто осенило: он просто заигрался, запутался в себе! Он так привык к тому, что ему приходится бояться, что выйти из этой роли оказывается невозможно! И Катя не исключала, что Жданову всё это в какой-то степени, даже нравится. Привычка—сильнодействующаа вещь! И, наверное, не так уже и противно, как раньше, подходить к ней, смотреть на неё, в любви ей признаваться… Но это всё обязательно закончится, у него, у Жданова! Для этого должно пройти время. Спасительные дни, недели, может, даже месяцы, чтоб жизнь вернулась в привычную колею, чтоб всё встало на свои места и возвратилось к своему сценарию. Так будет у него. Но Катя понимала, что для неё всё это невыносимо. Жить и ждать, пока любимый человек тебя забудет! Как его горячий, похожий на влюблённый, взгляд постепенно превратится в приветствующий, не более… Как слова «Люблю тебя» станут не более, как комплиментом с большой приставкой «за сообразительность»… Как поцелуи превратятся лишь в одобрительный кивок при встрече… Не- вы- но- си- мо!
Катя часто смотрела на маленькую, чёрно—белую фотографию Андрея. И всё отчётливее понимала, что сходит без него с ума. Ей приходилось бывать в Зималетто чаще, чем она планировала. А значит, и видеть Жданова. Но смотреть в его глаза, слышать его голос и не иметь возможности быть рядом, касаться, ощущать дыхание, прикосновение губ… Это тоже было невыносимо. Ей. Но он, похоже, даже и не думал про это. Ни разу больше не подошёл к ней, не заговорил, оставаясь наедине… Тупик: смотреть, жить не могла, и уйти совсем не получалось…
С ней был Сергей. Они часто встречались, болтали вечерами по телефону, иногда ходили по театрам, по кино, по ресторанам и кафе. А иногда просто гуляли по Москве, весело и беззаботно проводя время. Но всякий раз, когда Катя оставалась вечером одна, она доставала маленькую, чёрно-белую фотографии и жадно всматривалась в портрет. «Радость моя… Любовь моя… Моя боль…»
Однажды вечером после очередного посещения Зималетто Катя, как всегда, спешила, и, завидев приближающуюся маршрутку, побежала к ней. И вот она почти уже входила, но здоровенный мужик с тележкой пробрался в салон прямо перед ней и захлопнул за собою дверь. Катя успела только ухватиться за дверную ручку, всё ещё не теряя надежды забраться в тёплый автомобиль. Погода хоть и давно стояла по-настоящему весенняя, но часто шёл дождь, оставляя после себя на асфальте скользкие, холодные лужи. И в этот момент маршрутка тронулась с места. Дверь распахнулась настежь от Катиной руки, всё ещё не выпускающей её. Из салона донеслась ругань и нецензурная брань. Водителю пришлось остановиться. Катерина обрадовалась и снова кинулась за маршруткой, но в эту же секунду поскользнулась и упала в грязную, придорожную, глубокую лужу. Но тогда всё тот же здоровяк с тележкой опять захлопнул дверь, и такси уехало.
Катя медленно встала, отряхиваясь от грязной жижи на своём почти белом, нарядном, выходном костюме. Она давно старалась одеваться по-другому, иначе, более ярко, как ей казалось, даже модно, когда бывала в Зималетто… И вот сейчас ей было больно и обидно. Какой-то внутренний голос, больше похожий на шёпот, пробивался сквозь внезапно брызнувшие слёзы, подсказывал ей, что это как раз, то, что она, может, и заслуживает! Что в её никчёмной жизни всё складывается верно, естественным путём, так, чего она сама добилась и заслужила! И Кате всё вокруг просто кричит, подаёт эти знаки, символы, которые предвещают, предостерегают, указывают, учат и ставят её полёт фантазии на место! Только почему же Катерина этого никак не видит?...
Через некоторое время подъехало другое маршрутное такси. Двери распахнулись, приветливый водитель улыбнулся ей, а один из пассажиров подал руку. Она, задумавшись, расслабившись и отогревшись в тепле салона, заплатила водителю больше денег, чем полагалось за проезд. Возвращая Кате деньги, он сказал: «Девушка! Вы сами себя обманули!»…
Да, Катя чувствовала, знала, что где-то и когда-то здорово и крепко обманула себя однажды. И самое страшное, что продолжает с этим жить, наивно думая и мечтая, что в декабре растут подснежники, а в июне выпадает и кружится снег…
В этот вечер она ни с кем не разговаривала, тихо прошмыгнув в свою комнату. Небрежно сбросила с себя костюм, решив уже отчётливо и ясно, что одеваться будет только так, как захочет именно она, как подскажет её ум, а не внутренний голос. Что завтра, с первыми лучами солнца, жизнь её потечёт по—новому. Не так, как этот внутренний предатель ей часто нашёптывает что-то. Она приобретёт машину. Не дорогую, но удобную, ту, что понравится только ей. И тогда больше ни один мужик с тележкой не посмеет захлопнуть перед носом Кати дверь. Завтра она широко откроет свои недальновидные, близорукие глаза и, наконец, увидит, оценит, что всё самое важное и главное УЖЕ с ней, возможно, рядом!
--Любить надо тех, кто любит тебя, и не предаст, что бы не случилось! Ну а с этим…--Катя открыла шкаф и вытащила маленькую фотографию, --попрощаемся, как с незатейливой, детской и безобидной мечтой! –и разрезала её на части.
…Она не верила, когда он появился в её жизни....
…Она не верила, когда он говорил о душе глазами…
…Она не верила, когда он целовал её так, что их губы переплетались в безудержном танце страсти…
…Она не верила, когда ей кричала о счастье его улыбка…
…Она не верила, когда начинала задыхаться, когда его не было рядом…
…Она не верила, когда каждую ночь видела его во сне…
…Она не верила, что пламя чувств когда-нибудь превратится в долгоиграющие искорки…
…Она не знала, что когда-нибудь он устанет от её неверия…
…Она не знала, что когда-нибудь будет цепляться за ускользающие проблески их прошлого…
…Она не знала, что он однажды уйдёт…
…Она не думала, что однажды позволит ему уйти…
Но верила она лишь в одно: что эта история станет обычной историей о них… Так бывает…

Который день подряд Андрей возвращался к себе домой в скверном настроении. Сказать, что чувствовал он опустошённость, ватность, отчаяние и отсутствие любых сил—это всё равно, что ничего не сказать! Но вместе с этим надоедливым ему самому набором чувств и ощущений в нём постоянно присутствовала злость. И на себя, и на Катерину, и на друга, и на Киру, которая сразу после расставания с ним уехала на несколько месяцев из страны с каким-то богатым бизнесменом, и даже на мать с отцом, которые после драки в баре начали опекать его, как малолетнего ребёнка. Злость в нём не являлась созидательной силой, а рождала лишь беспомощность, и от этого раздваивала его на части. Он в первый раз чувствовал себя стоявшим у тупика, у высоченной, непробиваемой стены, которую не обойти, не перепрыгнуть. Конечно, оставался путь назад, где широко раскрывались горизонты, где сквозь камни местами пробивалась зелёная трава, где всё-таки, светило солнце. И не важно, что оно не грело! Оно было, обозначалось, маячило на горизонте, хоть как-то освещая путь. Всё было в том мире, оставшимся за спиной Андрея. Он ориентировался в нём без компаса и карты, зная, что будет, когда пойдёт налево и направо. Всё было, только… счастья не было. Но разве впереди хоть как-то обозначалось это счастье? Разве достаточно становилось мечтать и верить, что оно там, за этим тупиком, за этой нескончаемой стеной, в которую он уже который месяц упирался носом?
После случая в каморке и почти насилия над Катей, она ещё долго не появлялась в Зималетто. И Жданов ругал себя за это так, как не всякий матёрый сквернослов глумился бы над жертвой. Он не понимал тогда, что на него нашло, что его так ослепило и заставило грубо обращаться с Катей. Ведь он обязан был падать перед нею на колени, вымаливать прощение, объяснять и замаливать своё бездумство и идиотизм! Но вместо этого он принялся обвинять её в своей надломанной жизни и ужасном состоянии. Нет, большей глупости тогда и придумать было невозможно! Жданов с каждым днём всё отчётливее понимал, что сам испортил всё, до конца, основательно и чётко. Но мысль, красочно и живописно работающая в определённом направлении уже с той минуты, как только мать сообщила ему о Катином женихе, не смогла удерживаться в его голове и теле. А вместе с ней прорывались в нём наружу отчаянная любовь к ней, тоска по ней и желание больше никогда не расставаться.
--Что же ты хотел тогда, идиот?!—часто перебирал в голове тогда эту мысль Жданов.—Что Катя сразу бросится к тебе, поверит, в любви признается? То ей только стоило тебя увидеть, как она расплавиться обязана была от чувств и броситься тебе на шею?
Но вопросы , заданные самому себе, всегда заканчивались одним и тем же: он понимал, чувствовал, что не может жить без её губ, рук, тела, запаха волос, едва заметного аромата духов, аромата собственного тела… Да что там тело! Он не мог уже жить без всей её самой! Души её, голоса, глаз, движений, улыбок! Она нужна была ему, необходима любая, вся, целиком, всегда. И даже если единственным условием станет- не дотрагиваться до неё совсем, он выполнит его, даже не сомневаясь! Главное—чтоб Катя была рядом. С ним.
А она была. Изредка появлялась в Зималетто. Старалась приходить слишком рано или слишком поздно, явно избегая встречи с ним. Но эти их короткие, мучительные для обоих минуты, всё же , были. Но всегда в присутствии кого-то и только по делам. Но ни у Кати, ни у Андрея невозможно было отнять единственное—взгляды. Он, как всегда, пожирал её глазами, поглощая всю, целиком и без остатка, а Катя, как всегда, спасалась, опуская и пряча взгляд… Андрей пару раз, всё—таки, пытался выловить её одну, чтоб хотя бы, просто извиниться. Но обстоятельства ни разу не сложились в его пользу. То в лифт в последнюю минуту заскакивала какая-то разукрашенная, улыбчивая дама, то на улице, у самых дверей в машине ждал её Сергей. И Жданов злился. Злился и ненавидел. Себя, её, его, и весь несправедливый чёрно—белый мир. И он постепенно свыкался с когда-то ранее пришедшей в голову мыслью: надо что-то делать, что –то менять, если так, как он живёт сейчас, больше невозможно. Только как? Вопрос давно висел в сознании без зримого ответа…
--Да, Жданов, есть, видимо, только два способа быть счастливым: или быть полным дураком, или постоянно расти. Я не хочу сейчас ни первого, ни второго—это всё сказки!...—однажды он признался сам себе.—Господи! Как же я устал бегать по этим кругам ада! Ну почему всё мимо? Почему не спасает, а только греет? Как же набраться терпения и ума, и одолеть эту бешенную неопределённость? Ведь хочу, до конца- умом, сердцем, душой и телом!....Нет, что-то надо делать…
Однажды на минутку задерживаясь возле женсовета, Андрей услышал, как они произносят Катино имя и тут же упоминают что-то про брак и свадьбу. Он тут же дал себе обратный ход и спрятался за пальмой в вестибюле, превращаясь сразу весь в
обострённый слух. Но , простояв под деревом несколько минут, так и не понял, выходит ли по—настоящему Катя замуж, или это девушки мечтают угостить себя салатами и бутербродами с икрой на чьей-то свадьбе. Разозлившись на самого себя, что сильно затекли спина и ноги, а уши явно подвели его, он открыто и, не стесняясь подошёл к столу, и, склоняясь так же вместе с ними, проникновенным и вкрадчивым голосом спросил:
--Ну и как оно там, замужем? Что, так всем хочется?
Женщины отпрянули от Жданова, как от прокажённого, в разные стороны, от неожиданности громко вскрикнув и держась за одну грудь слева. Но рассмеявшись над самими собой, тут же рассказали, что мечта любой из них, как популяции в целом, --выйти за богатого, красивого, высокого, умного, страстного, обязательно с машиной и загородным домом, желательно, чтоб ещё в другой стране. Жданов улыбнулся.
--Ну а как вам я? Ну… с таким продуктовым набором? В мужья кому-нибудь гожусь?
Женщины смущённо загалдели, все, как одна, оповещая Жданова, что он настолько завидный жених, что кажется просто нереальным! Одна лишь Ольга Вячеславовна его оповестила, немного вздёргивая и щекоча нервы:
--Андрюш, любовь ещё нужна ко всему этому продуктовому набору…
--Любовь? Чушь какая! Как будто и без ней не хватает проблем!
--Это без неё проблемы! И ещё какие… А ты никак…жениться хочешь?
--Хорошая идея! Вот только… не берёт никто! Набором, видимо, не вышел…
--А что дают-то?—подскочила мимо пробегающая Клочкова.
--Женихов! Задаром! Просто так!—просветила Вику Шурочка, кивая на Андрея, который уже покинул их компанию и направился к Малиновскому в кабинет.
--А!...—выдохнула Клочкова, --Федот, да не тот! – и, пренебрежительно оглядывая всех, вернулась к временно прерванным планам.
--Хороша была Маруся!—ехидно выпалила Вике вслед Татьяна, -- Да не в нашем вкусе!
--Вкус ваш—три копейки в базарный день!—успела крикнуть Вика сквозь двери лифта, уносящего её вниз.
--Рубль—не наша конвертируемая валюююююта!—вернула сдачу Тропинкина Мария, будто бы пытаясь задержать этот лифт…
На следующий день Андрей с утра принёс девушкам салаты и несколько банок с чёрной и красной икрой….
--Угощайтесь! Без свадьбы. Просто так!

_________________

Глава 12.


--Алло, Малина? Ты дома?
--Сегодня да, а что?
--Мне так плохо!... Я сейчас приеду.
--Валяй.
Через час, одетый с иголочки, надушенный самым лучшим и дорогим парфюмом, в одной руке с пакетом сока, в другой с бутылкой Вон Романе Шауме, доставленной ему когда-то прямо из Бургундии, Андрей позвонил другу в дверь.
--Здрасте…
--Ну, проходи, рассказывай, что там у тебя плохо!—Малиновский немного подтолкнул его, замешкавшегося на пороге.—Один я, один, не стесняйся. А что это у тебя? Тринадцать градусов… Компот!
--Понимал бы что, дегустатор фигов!—Андрей разделся, прошёл в гостиную и устроился на диване.—Да всё плохо! Всё!
Пока Роман принёс из кухни бокалы, пока включил непринуждённую, тихую музыку, Жданов привалился на подлокотник у дивана и закрыл глаза.
--Ты спать ко мне пришёл? Рассказывай!—присел он рядом, подвигая телом Жданова.
--Да что рассказывать-то?... Работаю—работаю, месяц без выходных. Осточертело. Тошнит от ресторанов, баров и кафешек. Надоело. Дома пусто, холодно, сыро, мерзопакостно. Решил даже шопингом развлечься. Говорят, что это иногда помогает. Взял тысячу долларов и поехал за шмотками. И что ты думаешь? Купил себе только один галстук! А я эти галстуки ненавижу! Терпеть не могу! Не смог я эти деньги ни на что потратить! Не хочу! И машина меня новая не радует. Психую за рулём, как дурак, не вижу светофоров. А если вижу, то догадайся, какой свет больше всего меня бесит?
--Красный?—заворожёно слушал друга Малиновский.
--Если бы! Жёлтый! Стоять надо, ждать чего-то, медлить!...Нет, надо уехать куда—нибудь, отдохнуть. В Египет, что ли… Или в Англию к отцу. А что? Квартира родителей пуста, они здесь пока, меня оберегают!.. Как будто я без них революцию устрою или государственный переворот!...Ну, что скажешь, Малиновский?
--Жданов! Знаешь, куда тебе надо? – Роман двусмысленно заглянул ему в глаза. Но там увидел отнюдь не скуку.—В тундру тебе надо. Соли, спичек, хлеба буханку—и выкинуть с вертолёта! С парашютом, не смотри так на меня! Зажрался ты, дружище!
--Да что ты понимаешь—зажрался! Мне, наоборот, всего этого не нужно! Надоело всё!
--Ну так отдай кому—нибудь! А сам вон… в коммуналку переезжай, да чтоб соседей было не менее пяти семей. И вкалывай где—нибудь… в аптеке! А Зималетто тоже подари. Вон, Пушкарёвой, например. Или мне. Я б не отказался!
--Почему в аптеке-то?—Жданов улыбался лукавому выражению лица Романа.
--Там лекарств много. От дури.
--Нет, Малина, ничего ты не понимаешь!... А про Пушкарёву даже и не напоминай!
--Что так? Любовь прошла, накрывшись медным тазом?
--А была ли? Вот в чём вопрос!
--Говорил тебе, дураку—женись на Кире! Жил бы сейчас, уныния не знал. Просто потому, что некогда бы тебе было испытывать его, унынье это! С утра бы ей в любви признался, в обед отчитался за проведённое утро, ну а вечером… Сам понимаешь! Нужно было бы отрабатывать за целый день!
--Прекрати! Кира—не та женщина, с которой я хотел бы связать свою жизнь. Пусть поздно, но я, слава богу, это понял.
--А с кем бы ты хотел? Не с Пушкарёвой ли?
--Я предупредил тебя? – Жданов придвинулся к Роману и перед самым его носом грозно повертел кулаком.—Не напоминай!
--Да ладно, Жданчик, ломаться-то, как поселковая девица! Скажи, что руки коротки! Вот это да! Я же вижу, как ты дрелишь каждый раз её глазами! Слушай, Андрюха! Кто бы мог подумать! А у неё и правда, ухажёр!
И Андрей уже не на шутку налетел на Малиновского, прижимая его к дивану собственным весом, угрожая оторвать язык вместе с головой за подобные выводы и умозаключения. Но выпустил, как только тот обозвал его диким и разбушевавшимся животным, почти хрипя под его рукой, но всё же, покатываясь со смеху.
--Я обидел её, я виноват, и мне уже никогда не оправдаться. Поэтому…Пусть будет так, как будет. Как ей лучше будет. И с кем. Тебе не понять этого, Малина!
--Куда уж мне, тёмному-то!
--Не в этом дело…
--Жданов! А ты дурак! Любишь, но другому отдаёшь!
--И что я, Малиновский, по—твоему, должен делать? Шею переломить ему? Или уговорить отдать мне Катю? Что?
--Не то, и не другое! Уговорить себя забыть её. Ну, что ты уставился на меня?
--Не могу.
--Тогда действуй! Я же знаю, после чего ты сейчас ко мне явился! Слух по девочкам прошёл, что Катенька твоя выходит замуж! Так помешай!
--Не буду.
--Ну тогда сходи в галантерею и купи себе упаковку носовых платков.
--Нет, Малина. Не пойду. Я…тоже женюсь! Вот так вот!
--На ком?—Малиновский удивлёно наклонился над лицом Андрея.—Кира-то ту-ту! В отъезде!
--Да при чём здесь Кира! Баб, что ли, мало? Найду, на ком.
--Жданов! А любовь?
--Достаточно! Наелся. Не хочу. Заодно, и её забуду. Сам же когда-то говорил!
--Ты чего, серьёзно, что ли?—Малиновский встревожился и забеспокоился не на шутку, видя, как Андрей действительно выдал только что ему своё отнюдь не сиюминутное решение. Носил он его в себе, обдумывал, примеривался, в мыслях пробовал. Поэтому и пришёл сегодня к нему.
--Вполне. Только вот для этого ещё невесту найти надо.
--Ну тогда слушай, что я скажу тебе. И не перебивай. Вот ты зачем галстук-то, купил? Не нужен он тебе! Не нужен. Ты женишься! И сразу же! А знаешь, почему? Тебе баб искать не надо! Они сами тебя ищут. Сами ищут, сами фильтруются, просеиваются, падая прямо в руки. Ну… или ещё куда. Другие всю жизнь галстуки носят, ботинки четыре раза в день гуталином шлифуют до самоварного блеска, по скулам бритвами скрипят, зубы электрическими щётками полируют. И что? Где у них умные, красивые и любящие? Нету! Все у тебя! Ты ж не просто галстук, ты слюнявчик себе сам никогда не повязывал! И гуталин не знаешь, как выглядит! И бритвой только в школе на дежурстве парты от чужих каракулей отскабливал! И брюк сам себе никогда не гладил, и рубахи выбирал специально из драпированной ткани, Чтоб про утюг не вспоминать, а тут ещё и перегаром задышал который месяц! А красивые, умные и любящие—снова у тебя! Пыль с твоих книжечек и статуэток смахивают! Яичницу с рассолом и беконом по утрам стряпают! И под твою мятую рубашку всеми конечностями с разбегу залететь хотят! Поэтому, ты женишься!
А у других, Жданов, всё иначе! Им не то, чтоб бекон с утра, а чтоб хотя б картошку в мундире вечером подали, надо сначала отборным матом почву в доме удобрить, атмосферу накалить до такого градуса, при котором та картошка сварится! А чем они хуже тебя? Да ничем! Они тоже умных хотят! Красивых и любимых! Но они, чтоб жениться, так за всю жизнь себе шею галстуками перетянули, что голова уже не держится без них—падает на грудь! От запаха гуталина на собственных ботинках обоняние потеряли! От электрических щёток и вибрации зубы повыпадали! От постоянного бритья на лице прыщи! А от частого парфюма так простерилизовались во всех местах! И… внизу тоже!.. Так что, от секса предохраняться не надо! Да и где у них секс-то этот? Тоже нет! Потому что, с той любимой, что с ними рядом, в пучке и в замусоленном халате, не до секса! От неё от самой предохраняться надо! А ты, Жданов, и в школе-то пиджак форменный толком не носил, и воротник у рубашки никогда не застёгивал, и цветы только в первом классе первой учительнице на первое сентября дарил, а девки все твои были. Так что, женишься ты, женишься! Не переживай. Только спросить хочу тебя, а что же ты не счастлив-то, раз всё—твоё, всё—с тобой?
Андрей оторопел. Он так и замер с бокалом сока в одной руке, в другой—со смятой в кулаке салфеткой. После такой триады Малиновского он не понимал, смеяться ему или плакать. А главное, зачем всё это Малиновский говорит? Отговаривает или вручает путёвку в жизнь?
--Ромка! Ты… Ты что, завидуешь мне, что ли?
Роман протёр ладонью пот со лба и залпом отхлебнул дорогое вино из бокала, даже не чувствуя его вкуса, как будто только что просто утолил жажду.
--Дурак ты, Жданов! Не завидую, а напоминаю. То, что легко даётся, не ценится потом.
--Уж кто бы говорил!—Андрей не выдержал и громко рассмеялся.—От кого я это слышу!
Да не даётся мне то, что тяжело! Ясно тебе? Понятно? Дурак я. Примитивный идиот! Пустой, как консервная банка! Ты об этом мне только что хотел напомнить? Так вот, учти! –Жданов погрозил перед носом Малиновского пальцем, как провинившемуся ребёнку. Я не собираюсь быть хорошим! Что толку! Меня любили, когда я был подлецом. Да, любили, я это знаю! Но вот как только я осознал всё, понял, собрался быть святым и был им, меня стали ненавидеть. От меня шарахаться стали, как от заражённого проказой! Я даже не удостоился чести поговорить! Так скажи, Малина, зачем быть положительным, хорошим? Молчишь? Молчи. Только знай, что мне теперь всё равно. Какая разница, кто рядом будет? То, что я предложить хотел, ЕЙ не нужно. Ладно! А остальным нужно то, что мне не жалко. Пожалуйста! Берите!
--И Зималетто?
--Нет. Зималетто не отдам.
--А где искать-то собираешься Золушку свою, Жданов? Не в тридесятом ли королевстве?
--Зачем же? Малина! Мне ли говорить тебе? Оглянись! Вокруг столько девушек хороших и столько ласковых имён! Особенно, если ещё молод, богат, чертовски привлекателен, и под рубашкой есть тайна, имя которой ты, Малина, знаешь—гиперсексуальность. Ты это так во мне называл когда-то?
--Ну что ж, дружище! Не надорвись только! Как бы не заработать язву, геморрой, камни в почках, люмбаго и ревматизм по всему скелету!
--Не переживай ты за меня! Прорвусь! А хочешь, тебя с собой возьму? Может, женишься, осядешь… Будешь лопать по утрам яичницу с беконом. Ну, или.. сам её готовить! Это уж как повезёт!
--Жданов! Это ты сейчас ко мне обратился? Я не ослышался? Это ты меня с собой к бабам приглашаешь?
--Ну да.
--Да что ты сам умеешь-то, Андрюха?! « Ах, Машенька! А помнишь наши встречи?»?... «Ах, Леночка, позвольте восхищаться!»?... Ты же понятия-то не имеешь, как ухаживать за ними!
--А мне не нужно, Малиновский! Не ты ли только что сам сказал, что умные, красивые и любимые укладываются штабелями у моих нечищеных ботинок? Так зачем их чистить-то? Всё! Пошёл. Женюсь, Малина! Какие могут быть игрушки!...И буду счастлив я вполне!...
--«Но вы, но вы, мои вчерашние подружки
Мои вчерашние подружки, напрасно плачете по мне…»
Дурак ты, Жданов! И в этот раз, пожалуй, это надолго…

_________________

Глава 13.


Вдоволь насмеявшись и повеселившись, почти как раньше, только без девочек и без спиртного, Андрей только поздно вечером вернулся домой. Как только он переступил порог своей пустой квартиры, то сразу понял, что ему не только всё не ясно и ничего не понятно в этой жизни, а мало того, кошки на душе заскребли ещё больше и волки завыли пронзительнее и надрывнее. Он сам не мог понять, что с ним происходит в последнее время. Но почему-то всё тяжелее было оставаться одному. Особенно, вечерами. Особенно, когда на следующий день в Зималетто должна была придти Катя. В понедельник был именно такой день, и Андрей снова нервничал, вышагивал по квартире назад—вперёд и ненавидел себя за такое состояние. Но сегодня ему, почему-то, было особенно тяжело. То ли от того, что он понимал, что если примет сам решение действительно жениться, то потеряет Катю уже навсегда. То ли, от того, что теперь в Зималетто женсовет, как потревоженный улей, только и знал, что нахваливать этого Сергея и строить планы жизни с ним, умудряясь заглянуть даже в постель. Пока не было Кати. Но Жданов-то всё это слышал! Буд-то бы специально он приезжал утром на этаж, проходил по коридору именно в тот момент, когда женщины то восхищались его талантом, как профессионального фотографа, то пересказывали друг другу в лицах случайно подслушанный ими разговор, то пророчили их Катеньке сладкую и замечательную жизнь с таким умным, порядочным, весёлым и серьёзным человеком. Жданову это порядком надоело. И вот он однажды, когда они склонились над столом , словно над микроскопом, всматриваясь в оптическую трубу, чтоб рассмотреть микроб, навис над ними и буквально выдернул объект такого пристального внимания. Это оказалась фотография, сделанная в Египте. На фоне моря и красно—жёлтого заката стояла Катенька в купальнике, по бёдрам обвязанная платком, с распущенными волосами. Улыбалась, немного запрокинув голову назад. А сзади… Там был он, в парусиновой рубахе и таких же шортах. Держал её за плечи, едва касаясь. И похоже, что весь светился и переливался от счастья.
Андрей, не долго думая, взял и отрезал ножницами половину фотографии, где был Сергей. Катенька осталась одна, и только пару пальцев этого негодяя так и продолжали держаться за её плечо. Да и улыбалась, всё—таки, не Андрею она… Другому…
В очередной раз достав с полочки это фото, Андрей, взболтав в себе весь спектр давно знакомых чувств, на этот раз решил всё же, поделиться ими с… Катей. А заодно,… просто услышать её голос.
Сегодня была суббота, через несколько минут переходящая в воскресную ночь. Звонок Андрея на Катин мобильный телефон раздался именно тогда, когда веселье, связанное с днём рожденья Коли подходило к концу. Ещё играла музыка, гости только собирались расходиться, Елена гремела пустой посудой, убирая со стола, а Валерий произносил последний тост. Напасашок, чтобы имениннику легко и беспроблемно было добираться в соседний подъезд, на постоянное место жительства. Катя не имела привычки носить с собой мобильный, а уж в собственной квартире тем более. Жданов это помнил. Но давно. Когда-то в прошлой жизни…
--Алло! Кто это?—спокойно и сдержано поинтересовался Андрей, когда в трубке мужской голос оказался совсем не похожим на Катин.
--Вот те на! Приехали! А ты кто такой?—так же сдержанно ответил плохо слушающимся языком Зорькин.
--Я с тобой не ехал! Позови мне Катю!—почти что прошипел Андрей, умышленно говоря, как можно тише, чтобы как можно дольше остаться в спокойствии. Но алкоголь всегда мешал дослушивать предложения до конца. И эта музыка… И звон бокалов…
--Ехал? Куда ехал? Мужик! Ты явно ошибся номером! Ты на вокзал, наверное, звонишь? А это не вокзал! Это квартиииира! И между прочим, уважаемых людей!
--Вот кретин!—уже почти не помня себя от злости, орал, что было мощи в лёгких, Жданов.
--Бензин? Почему бензин?—хохотал довольный непонятным, доведённым до отчаяния мужиком на том конце трубки Колька.-- Поезда не ездят на бензине! И кочегары уже не требуются!
Но в трубке раздалось шуршание, какой-то треск и Жданов сквозь все отборные, нецензурные слова, которые только что вспомнил и передал непонятливому абоненту, понял, что подошёл уже другой человек. Обладатель следующего, не менее мужского голоса, но трезвого и спокойного.
--Алло! Простите, тут просто…-- не успел оправдаться за Зорькина Сергей, как тут же отпрянул от трубки и почесал за ухом:
--Кать! Тут кто-то… И так ругается! Возьми!
Через несколько секунд нашлась и Катерина. По её весёлому голосу, обращённому к Елене, Жданов понял, что праздник, посвящённый дню взятия Бастилии, первому залпу Авроры или удачной подачи заявления в ЗАГС состоялся. Все на месте, все при деле, всё на своих местах, все счастливы. Кроме него…
--Слушаю Вас.
--Нет, это я Вас слушаю!—кричал Андрей в трубку, поднося её микрофоном к самым губам.—Это я слушаю… тебя!
--Андрей? Палыч?
--И тот, и этот!
--Что случилось? Почему Вы так… кричите?
В трубке стало тихо, кроме Катиного голоса в ней. Андрей понял, что она ушла куда-то от музыки и шума. Но остановиться он уже не мог.
--Какого чёрта всякие кретины подходят к твоему, личному телефону?! Или у тебя нет теперь личных, именно твоих вещей?
--Да я не слышала… А трубка…--по привычке, по инерции начала было оправдываться Катя, тем самым ещё больше распаляя Жданова.
--Какого чёрта ты разбрасываешь, где попало свои вещи, Катя! А если бы кто-то важный позвонил тебе, по работе?
--Какого чёрта ты кричишь на меня, Андрей?—таким же тоном ответила ему Катерина.—Вся работа оставлена на дневное время! И все важные люди… на своих местах!
--Ах, на местах? На своих? Не много ли, Катя, этих мест у тебя дома? Я слышал два. Может, и ещё имеются?
--А по какому праву ты… Вы… ты так разговариваешь со мной?
--А по такому!
--Какому?
--Никакому.—выдохнул Андрей.—Ни по какому праву. Извини.
Между ними повисла пауза. Тяжёлая, давящая, плотная, как стена. Андрей с трудом дышал и пытался успокоиться, желая всё же, вспомнить, зачем он набрал Катин номер телефона. Но не мог. Катерина вслушивалась в трубку, в эту тишину, прижимая её к уху так, как будто в этой тишине должно было прозвучать самое пророческое гадание на всю её дальнейшую жизнь. И пророк не замедлил со своими постулатами.
--Будут ли в Зималетто в понедельник документы?
--Да.
--В них предусматривается статья на дополнительные расходы?
--Да.
--А посчитана ли смета?
--Да.
--А новые процентные ставки учтены?
--Да.
И ему вдруг показалось, что позови сейчас он Катерину замуж, она так же ответит утвердительно. И может быть, даже не поймёт, на что даёт своё согласие. Но потом это будет уже не важно. И он решил попробовать. Потому что всё плохое с ним уже когда-то произошло.
--Я женюсь.
--Да.
--На…тебе.
--Д…Что?
--Женюсь, говорю, я… На тебе. Ну, так «Да»?
Теперь Андрей вслушивался в паузу в маленькой телефонной трубке. И каждый звук, каждый шелест, каждое дыхание становилось важным, как путеводный лист. Но он не мог увидеть одного: как слёзы брызнули из глаз Кати, как задрожали губы, как не хватило сил на единственный глоток воздуха, чтоб вырвать из себя хоть какой—нибудь звук. Он слушал тишину ещё несколько секунд, пока она набиралась сил для ответа…
--Спокойной ночи… Андрей Палыч!
--Идиот!—констатировал он и обозначил уже себя телефонной трубке, как только связь прервалась нажатой Катей кнопочки «отбой». –Ну? И что же ты хотел услышать?
Андрей долго лежал без сна, вглядываясь в темноту прохладной комнаты. Снова шёл дождь, шуршал по крышам, шелестел листвой, отскакивал крупными брызгами от перил на лоджии. Он будто бы пытался заглянуть в себя, понять, почему и в чём причина не сложившихся правильно при его зачатии хромосом, потому что, именно в них причина всей неудавшейся его недлинной жизни, идущей медленно, но верно под откос. И с каждым днём крутизна откоса возрастала, а он, как брошенная кем-то вагонетка, без руля и рычагов, катится по нему, только набирая колёсами обороты. Прав Малиновский, прав. Он—пустое, без заполнения, место. Всё, что имеет, то само шло в руки. А что пришло—и то не смог ни уберечь, ни удержать. Катенька его, наверное, и правда скоро выйдет замуж. За умного, порядочного, надёжного и цельного мужчину. А ему останется только изредка напоминать ей про отчёт…
Мысли крутились в голове, медленно цепляясь друг за друга, падали, взлетали, тащились и тормозили. Пока Андрей не заметил, как уснул, не раздеваясь, на диване у так и не разожжённого камина.

Как только гости разошлись, уснул отец, и мама погасила на кухне свет, Катя закрыла плотно дверь и достала свой дневник. Пальцы не слушались её. Глаза уже застилали слёзы, готовые пролиться за сегодняшний вечер уже не в первый раз.
--Идиот! Алкоголик чёртов!—сквозь слёзы и обиду вспомнила она про именинника, которого совсем недавно Сергей повёл к нему домой. –Кто просил его брать мою трубку?! Кто его вообще просил вести себя в моей квартире, как у себя дома?! Господи, что теперь Андрей подумал?! Что он вообще теперь придумает себе?! А вообще…-- Катя уткнулась лицом в подушку.—Какая разница теперь, что он подумает? И почему я думаю об этом? Почему я думаю о нём?...
« Сегодня, только что, Андрей Жданов позвал меня… замуж… Нет, он даже не позвал! Он просто сообщил мне, что женится. На мне. Смешно? Но только почему же так плакать хочется? Он снова решил поиздеваться надо мной, почувствовав мою растерянность перед ним? Услышав, как у меня опять дрожит голос? Зачем ему всё это? Для чего? На что он злится? Ведь это я должна обижаться на него, не он! Но не могу. Не получается. Даже не смотря на то, что он звонил сегодня мне только для того, чтоб проконтролировать его важные бумаги…»
Катя убрала дневник под подушку, устроилась поудобнее, закутываясь в одеяло с головой. Сна не было. И даже дождь, шуршащий по старым клёнам, не убаюкивал, не расслаблял. Ночь казалась бесконечной, как все последние дни в её протекающей мутной рекой жизни. Где истоки, где устье у этого разросшегося ручья подводными течениями, становилось не понятно. Но ясно обозначилось только одно: если Кате так и не удастся забыть Андрея, не думать, не вспоминать о нём, не реагировать на все его пустые взгляды и недвусмысленные слова, то ей придётся снова куда—нибудь уехать. Туда, где он будет далеко, за сотни километров. И тогда со временем, которое, как известно, и камни точит, она сможет спокойно вспоминать о нём. Но уехать именно сейчас не было возможности. Долги—это крепкие, стальные кандалы, освободиться от которых можно только, раздавая их. И половину тех своих обязанностей Катерина уже выполнила.
Был ещё один способ, который , как говорят, отлично точит камни. Это замужество. Если рядом с ней окажется хороший, надёжный человек, с которым у неё полнейшее согласие и понимание, тогда ей и думать будет просто стыдно о другом! Тогда она, Катя, посвятит ему всю себя, полностью, без остатка. А это значит, что тогда и у неё самой больше не останется ничего. Не будет в ней Андрея Жданова. Совсем. Никогда.
От этой мысли снова навернулись слёзы. Слово «никогда» давило, расплющивало своею обречённостью, безнадёжностью и пустотой. Да Катерина и не помнила такого времени, чтобы она была не с ним, не с Андреем в собственных мыслях! Не верила, не надеялась, не предполагала! Но думала и мечтала. Но именно сейчас это, почему-то, становилось невыносимым… Болезнью, безумием, сумасшествием—думать о человеке, который никогда твоим не станет! Ни сегодня, ни завтра, ни через годы. А собственная жизнь, единственная, недлинная, проходит мимо, не трогает, не волнует.
--Это не правильно! Так не должно быть! Я не могу так больше! Я не хочу больше так!...
Подушка быстро намокала от Катиных горемычных слёз, впитывая в себя всю боль её и всю безнадёжность. Принимала, только… помочь могла лишь голове удобнее устроиться на ней. И размышлять про глупую, неправильную жизнь, использованную совсем не по значению…

Решив начать на полную катушку жить друг без друга даже в мыслях, Андрей и Катя в понедельник особенно приветливо поздоровались друг с другом, обмениваясь даже почти что дружеским рукопожатием. За несколько минут проверили все документы, довольно убедились, что дела в двух фирмах идут совсем не плохо, а очень даже наоборот. Что полугодовалый срок выхода из кризиса Зималетто заметно сокращается. Осталось при хорошем раскладе, везении и добросовестной работе продержаться всего несколько месяцев наплаву и тогда Гордиев узел между двумя компаниями можно будет смело разрубить, отпуская каждую из них в свободное плавание. Или прибивая к одним рукам в виде одной, единой, монопольной фирмы.
--Сегодня отличная погода!—заметил Жданов, улыбаясь долгожданному солнышку за окном.
--Действительно! Дожди просто надоели!—подтвердила Катерина предмайскую приятную погоду.
--Как планируете праздники провести?—непринуждённо спросил Андрей.
--На природе. В кругу друзей. А…Вы?
--А я куда—нибудь поеду. Всё же, 10 дней впереди. С друзьями.
--Счастливых выходных Вам, Андрей.. Павлович!
--И Вам того же, Катенька! Не скучать…
--Постараюсь…
--Взаимно…

_________________

Глава 14.


Майские праздники обещали быть на редкость плодотворными—Андрей решил всерьёз заняться поиском своей второй половины. Второй по счёту. Первая уехала куда-то на природу. С друзьями. Спрашивать не приходило даже в голову—Жданов знал, с какими. Не маленький, всё понимал. Ну что же, он тоже собирался с пользой провести эти долгие и тёплые выходные.
Андрею не хотелось совершенно приобщать к ним Малиновского. Во—первых, он по—прежнему считал, что Андрей в донжуанском деле так и остался круглым, незаполненным нулём, зияющим своей пустотой посередине, которая должна была просто сверкать изобилием из метких фразочек, двусмысленных речей и всяких разных кавалерских приёмчиков, на которые слетаются влюблённые дамочки, как ночные мотыльки на электрический свет. Но Андрею нужна была сейчас не перелётная птица, а постоянная, надёжная, верная только ему и сговорчивая. Там же, где Малина, --всё бумажное, склеенное дешёвым канцелярским клеем, липкое, вязкое и не настоящее. Хотелось что—нибудь другого. И он начал вспоминать. Когда он раньше знакомился с девушкой, то она просто не могла не нравиться. С первого взгляда. Дальше ей можно было увлечься, или потом бросить её, или позже перезвонить и предложить выйти замуж. Бывало по—разному. Но Жданов знал, что очень редко случается, когда люди понимают всё друг про друга сразу, с первого же взгляда, и с него же влюбляются навеки, решают пожениться и умереть в один день. Часто при знакомстве с девушкой трудно даже предположить, какое место она займёт в дальнейшей жизни. Но Жданову сейчас отводилось для неё вполне конкретное, почётное, определённое место—его «Красная книга», то есть, паспорт. Только вот с определённой кандидатурой возникали некоторые проблемы.
Он повертел в руках телефонную книжку, полистал странички и тут же навсегда закрыл—все обитатели в ней немедленно были отправлены в «Ганалулу». Он вспомнил Киру. Может, попытаться найти её, воссоединиться с ней? Она привычна, как утренний кофе, предсказуема, как снег зимой, удобна, как домашнее спортивное трико. Стоит только попросить прощение и быть чуть старательнее вечером в постели, как… Не факт, что примет сразу. «Надо же!—усмехнулся сам себе Жданов,-- с ней жизнь началась, к ней и возвращается. А ты собираешься искать кого-то, выбирать, сбивая подмётки… Всё думаешь, что может найдёшь что-то лучшее. Но лучшее, оказывается, всегда было рядом…» Вот только маленький нюанс напрашивается и будет преследовать с ней всю оставшуюся жизнь. Ей постоянно придётся вытирать слёзы и верить, что это её действительно обижает. А разве хочется обидеть близкого человека? Нет. И тогда начинают работать рефлексы, как у собаки Павлова: когда постоянно «бьют», тебе не хочется, чтоб так было, и поэтому начинаешь вести себя соответственно: лишь бы не было истерик у любимой! Потому что они банально достают! Проще вести себя так, как Кире нравится, чем терпеть её бесконечные слёзы и истерики. Ведь эта истерика похожа на цунами. Она накатывает, ты не можешь убежать ни от неё, ни тем более, остановить. Ты можешь только предотвратить её. Но при этом все люди будто бы отходят от тебя, видя, что тебя сейчас накроет. Зачем же рядом-то стоять?...При воспоминании об этом Андрей поморщился. Нет, наступать на тот же след ему совершенно не хотелось. Да и Кира заслуживает совсем иного: домашнего, окольцованного павлина с ровно стриженым хвостом. Чтоб улететь не смог. Чтоб даже не пытался. Да и коленоприклонение ей вызовет только что утрамбованные чувства. Но её любви Андрею уже совсем не надо…
Жданов вспоминал и вспоминал, как было раньше. Он чувствовал себя покупателем в кондитерском отделе: одну конфетку держишь в руке, две во рту, но при этом ещё пожираешь глазами весь прилавок. И пока всё здесь не перепробуешь, начинаешь бояться, что самую вкусную всё—таки упустил. Но, перепробовав, получаешь только дикую изжогу… Да и женщины такие же, как дети в кондитерском отделе! Одного мало, а две печати в документ не ставят. Женщина, у которой отнимают последний шанс, странное и страшное создание! Она и беззащитна, как ребёнок, которого почему-то выставляют из магазина, и опасна, как ядовитая кобра. Только вот почему последний шанс-то? Но для них он, почему-то, всегда кажется последним.
В воспоминаниях о прошлых подвигах и славе Жданов честно пролежал три майских дня в собственной душной спальне, усилием воли стараясь не морщиться и думать только о хорошем, изредка выползая на кухню, что-то наскоро запихивая в рот, запивая это всё холодным чаем и выглядывая в открытое окно—проверить, продолжается ли жизнь за ним, кипит ли, ждёт его, обещая счастье вселенского масштаба. И вместе с этим счастьем—крепкую, здоровую амнезию, которая подобно сброшенной цементной плите неумехи-крановщика на землю накроет все мысли и мечты об одном бесполезном человеке. Да, бесполезном! Для его ноющей души по ней…
На следующий день Андрей, как всегда нарядившийся по первому намёку моды и благоухающий самым любимым ароматом вышагнул из полутёмных стен на поиски прекрасного, на перемену жизни, с надеждой встретить редкий, но надёжный экземпляр для размещения его в своей почётной «Красной» книге. Улица сразу же приветливо встретила его конфетти из Ань, Тань, Мань, предлагающих ему себя на месте, не отходя от кассы, средь бела дня, не дожидаясь ночи. Мысль о предложении руки и сердца отпала сама собой, прежде чем успела зародиться в голове Андрея. Вечером в этот день он особенно долго и тщательно принимал душ, периодически брезгливо хмуря брови. Но на следующий день всё же решил не падать духом, продолжить похождения и так скоро не оставлять надежду—к первому рабочему дню после майских выходных всё же определиться с кандидатурой будущей жены. Одному Андрею было несподручно. Он даже вспомнил про Малиновского не раз, но с этой мыслью расстался так же быстро, как только к нему вернулись вчерашние живописные картины бестолково проведённого времени с одноразовыми перелётными птичками. И тогда он позвонил Федору, который как раз совсем недавно поссорился с Тропинкиной прям на глазах Андрея.
--Федя, добрый день! Это.. Андрей…Палыч. Андрей, то есть. Ты с Марией помирился?—спросил он с налёту, в лоб, без лишних церемоний.
--Добрый, Андрей.. Палыч… Андрей…Нет ещё. Ну, сами знаете, когда…
--Ну так это здорово! То есть, нет, конечно! Это плохо! Вы обязательно должны помириться! Но не сегодня…
--Это почему?—на том конце трубки Фёдор не понимал, увольняют его сейчас, повышают в должности, вызывают на работу замещать Потапкина или срочно везти начальнику какие-нибудь важные бумаги.
--Федь! Ты свободен? Не составишь ли мне компанию? Просто погулять.—Жданов решил не мудрствовать лукаво, а сразу объявить ему о своих целях и намерениях. Федю знал он хорошо, доверял ему и верил. С ним чувствовал себя свободно, раскованно, комфортно, почти как с другом. Вот только дружбы, как таковой, не случилось. Видимо, понятие это не так легко заменяемо и дополняемо другими. Но это всё сейчас было совершенно никому не важно.
--Свободен, как молодой орёл! Куда лететь прикажете?
--Ну и отлично! Место встречи—там же, у Зималетто. Через час.
Андрей и Фёдор прошлись по старым улочкам Москвы, заскакивая в маленькие кафешки, забрели на Патриаршие, рассевшись на берегу прямо на молодой, недавно пробившейся траве, подставляя лица тёплому, ласкающему солнцу. Ближе к вечеру за разговорами, воспоминаниями, историями и смехом не заметили, как очутились на склоне Боровицкого холма. Ну а уж оттуда спустились в Александровский, устраиваясь на скамейке под раскидистыми и ароматными кустами бледно- розовой сирени. День медленно переходил в вечер.
--Хорошо-то как!
--Отлично!
--И никакой не нужно природы!
--Кому-то этого мало!
--Кому?
--Кое-кому. Хотя, я ЕЙ и этого не предлагал ни разу.
--Почему?
--Да как-то не случилось…Не важно. Проехали!
Андрей Палыч!
--Просто Андрей.
--Хорошо. Андрей, а ты ведь не на сирень меня полюбоваться звал!...
--Ну, если ты такой догадливый и тебе нужна не только дружба, слушай.
И Жданов откровенно рассказал Короткову о своих Наполеоновских планах. Чтоб не возникло лишних вопросов и недоразумений, Жданов сразу пояснил про расставание с Кирой, а причину столь срочной тяги к окольцеванию обозначил коротким и ёмким словом «надо». И Федя больше не задал ни одного ненужного вопроса.
Следующие несколько дней напоминали маленькую школьную тусовку, когда два самых шустрых и яростных прогульщика смылись прям перед преподавательским носом с контрольной по НВП. Отставить тактику, топографию, огневую, стрелковую и медико-санитарную подготовку! Вперёд, к завоеванию хрустальных душ женской половины!
«--Здравствуйте! А давайте познакомимся! Меня зовут Андрей, а моего друга Фёдор.
--И что?
--Может, в кино сходим?
--А зачем?
--Посмотрим.
--А мы в кино не ходим.
--Ну тогда давайте в музей.
--И в музеи тоже.
--А куда вы ходите? И мы с вами!»
К вечеру последнего выходного дня карманы Жданова и Короткова были набиты визитками и обрывками бумаги с исписанными вдоль и поперёк телефонами и женскими именами. Никогда ещё так весело, непринуждённо и естественно Андрей не проводил своё свободное время! Солнце улыбалось вместе с ним, луна подмигивала томным взглядом, а рассвет окутывал тайной предвкушения начала новой жизни, отличной от той, которая так не нравилась ему и тяготила ложью и обманом. «Еленам», «Светам», «Галочкам» Андрей ничего не обещал, поэтому и не было никакого обмана. Просто отлично проведённое время и раскрывшиеся перспективы шире горизонта перед ним взращивали крылья за спиной. Утром одиннадцатого дня Андрей, переливающийся всей палитрой удачно проведённых выходных, сияющий, как начищенный профессиональным сапожником ботинок, вылетел из дверей лифта, собираясь дать разгон дальнейшему полёту мыслей и сформировать в тишине и спокойствии своего кабинета дальнейшие планы на крутой вираж в собственной, наполненной идеей жизни. Но у рецепшена он сразу же наткнулся на десяток любопытных глаз, косивших на лету его только что взлетевшую надежду. Вместе с женсоветом, почему-то склоненному над Машей и утешающему её за что-то, стояла Катя, не вынимая рук из карманов спортивной куртки и пристально смотрела на Андрея.
--Доброе утро! –просиял приветливо президент.-- С отлично проведёнными выходными вас! С началом рабочей недели! А… что за траурные лица? Случилось что? Вот и Катерина Валерьевна почему-то у нас сегодня не по плану…
--У кого доброе, а у кого…--пожаловалась Маша, пряча слёзы в широком рукаве лёгкой кофточки.
--Ну так что же происходит?—Жданов подошёл поближе, не обращая никакого внимания на скользящие по нему липкие и требовательные взгляды женщин. Только краешком глаз заметил, что Катя отвернулась.
--Андрей Палыч!—начала первой излагать проблему Шура. –А где Вы были в выходные? Вернее,… Ой, простите!...
--Да это и не тайна, Шурочка! – широко улыбнулся Жданов.—Если причина ваших слёз в разгадке этой тайны, то это ж не секрет! Гулял!
--С кем?—тут же подхватила ниточку допроса Тропинкина Мария.
--Как с кем, Машенька? Естественно, в замечательной компании! Посмотри: весна, птички, солнце…--Андрей проглотил с трудом последние слова, даже отступая немного в сторону, не на шутку опасаясь острых, словно копий, женских глаз. А их фразы про весенние гуляния и мартовских животных, особенно уважающих это время года, били, словно камнепад. Молчала только Катя, так же прищурившись и не вынимая руки из карманов. И Жданов понял, за что сейчас готовится принять нечеловеческую муку.—Маш, так ты про Федьку, что ль? Со мной он был, со мной!
--С Вами?—ахнула Татьяна.
--Значит, не соврал!--улыбнулась Ольга Вячеславовна..
--Надо же!—всё ещё обиженно всхлипывала Мария.
--Ну, это же меняет дело!—выдохнула Шура
--Какая разница! – подвела итог Светлана.—Ходили-то по бабам… Ой, извините…
--Так, так, спокойно! –Андрей на минуточку закрыл руками уши и встряхнул головой, словно собирался разом сбросить и освободиться от жужжащего вокруг него растревоженного улья обиженных, не медоносных пчёл.—Мы—обаятельные и привлекательные? Чертовски! Мы—холостые и неженатые? Так нас никто не ждёт! Мы свободны и независимы? Как птицы! Девушки! Так в чём проблема-то, а?
--Андрей Палыч!—после продолжительной немой паузы от «брачных танцев стриженного воробья» Маша первая обрела голос.—Вы-то, может, и свободны, а вот…
--Машенька!—Жданов резко развернулся на каблуках и направился в свой кабинет, охватывая взглядом сразу всех присутствующих на этаже.—Да не волнуйся ты за Федьку! Это я его на прогулки приглашал! И ручаюсь, что вернулся он к тебе сегодня целым и сохранным! Я ж следил за ним. Ну, ты мне веришь?
Катерина, до этого момента не проронившая ни слова, только пристально разглядывающая Жданова, не удержалась и ответила за Машу. Но не Андрею, а куда-то в сторону, направляясь к лифту:
--Пустили козла в огород…
--Что?—президент компании обладал отличным слухом и довольно громким, почти командным голосом. А ещё и неплохой реакцией. Особенно на стресс.—Стойте!
Катя замерла у лифта с протянутой рукой на кнопке.
--Только что я был назван мартовским котом, стриженной птицей, а теперь ещё и козлом в чьём-то огороде! Не много ли определений за несколько минут?
Андрей стоял прямо за спиной у Катерины, почти прислоняясь к ней, так близко, что не смог не чувствовать, как она дрожит. Чтобы не возникло никаких проблем и спорных ситуаций, он засунул руки в карманы своей лёгкой куртки и до боли сжал их в кулаки. Катя не дышала.
--Ну? Так кто я?
Она пыталась сделать шаг вперёд, но Жданов сразу же ответил тем же, всё так же оставаясь прижатым к её спине. Больше двигаться было некуда—лифт никак не приезжал и не открывал перед Катей свои спасительные двери. И Катя понимала, что если эта чёртова кабина не приедет, то через несколько секунд она просто рухнет перед ним, сползая вниз по его большому и так напряжённо вздрагивающему телу. На глазах у изумлённого женсовета. На свой стыд, позор и глупость. Но лифт не приезжал, Андрей требовал ответа, а падать и сползать ей совершенно не хотелось. Вдохнув пару раз поглубже воздух, Катя смело повернулась и оказалась прямо перед его строгим и не на шутку нахмуренным лицом.
--Вы? Андрей Павлович Жданов. Президент компании Зималетто. Или что-то изменилось, пока Вы веселились в выходные?
--Возможно, изменилось. Вернее, изменится очень скоро. И эти перемены совершенно не касаются моей карьеры.
--Жениться собрались?
--А Вы что-то имеете против?
--Отнюдь! Наоборот! Я …даже очень рада!
--А Вам-то что за дело?
--Мне? Совершено наплевать!
--Однако…Именно поэтому у Вас так вздрагивают… губы?
Лифт с грохотом открыл спасительные двери, выпуская на этаж толпу сотрудников, спешащих и опаздывающих на работу. Катя тут же юркнула в эту толпу, не дожидаясь, пока кабина полностью освободится, нажала на первую попавшуюся кнопку, увозя с собой кого-то не успевшего сойти, и только прищурено и зло сверкая на Жданова глазами из-за чуть приспущенных очков.
--Трусиха!—не смог не откомментировать её побег Жданов.
--От бабника и слышу! – Катя осмелела в эту же секунду, сразу, как тронулся с этажа лифт.

_________________

Глава 15.


Лифт уезжал, увозя с собой трусиху, самую любимую женщину на свете… Андрей ещё немного постоял, так и не снимая с губ приклеенную улыбку, потом резко развернулся на каблуках, и, не обращая никакого внимания на бессловесный женсовет, скрылся в своём кабинете. Ему сейчас никого не хотелось видеть. И замечать того, что делается вокруг. И если бы сейчас объявили о потопе, наводнении, пожаре или газовой атаке, то он бы просто не сдвинулся с места. Странное и удивительное состояние—потеря яркого послевкусья жизни! Именно это сейчас и чувствовал Андрей. Он знал, что кресло сделано из кожи, что в папках на столе важные бумаги, что солнце обжигает кожу, если в полдень постоять под ним, что вода в графине, на улице последний весенний месяц, к текилле подают лимоны, а в камине иногда горит огонь. Но он не чувствовал всего этого, откликаясь организмом только на условные рефлексы. Для наслаждения вкусом не хватало одного—чистоты сознания. Но вместо того, чтобы позаботиться об этом, Андрей подмешивал в свою придуманную самим собой жизнь всё новые и новые ингредиенты, вместо того, чтобы избавляться от них. Чтобы избавиться от лишних мыслей, отказаться от общения с ненужными людьми, с которыми уже не получается быть искренним, от бесполезной информации и пустых приобретений. И может быть, тогда бы эта жизнь не набивала никогда оскомину. Кто знает?... Андрей не знал. Он понимал и помнил лишь одно: ему хотелось постоянно шагнуть назад и очутиться в прошлом. Там, где воздух был воздушным, небо небесным и солнце солнечным. В тех двух коротких днях, в которых он уже любил, и она ещё любила. И может быть тогда он не совершил бы одной единственной роковой ошибки. Ну а теперь…
Андрей небрежно снял с себя куртку, встряхнул ей, и из кармана выпали несколько листочков с телефонами и именами, напоминающими ему о насыщенных выходных. Андрей выгреб все бумажки без остатка, сжал в руке и выбросил на стол. Но потом стал брать по очереди, будто в каждой вспоминая лица. Кто эти люди? Что он хотел от них? Да они чужие, как просто строчки из вырезанной газетной заметки или объявления на фонарном столбе! А ведь нёс ещё с собой, чтоб похвалиться перед Малиновским! Жданов усмехнулся самому себе. Сминая и выбрасывая одну бумажку за другой, он даже и людей, стоящих ни за одной из них, не помнил!
--Что я делаю? Чушь какая!
Наполняя мусорную корзину обрывками имён и телефонов, он снова напоминал себе сейчас экскаватор, который зарывается всё глубже и глубже, вынимает пласт за пластом до тех пор, пока не оказывается на самом дне самого глубокого ущелья. Теперь уже некуда двигаться: вниз-- невозможно, наверх—не вернуться. А говорят, что люди не летают… Нужно только уточнить—не летают вверх!
А внутренний голос незамедлительно делал выводы и воспроизводил один и тот же диалог:
«--А может быть, всё кончилось?
--Как кончилось? Совсем?
--Ну да. Ты же знаешь, как это бывает!
--Что бывает?
--Конец. Когда всё заканчивается, когда твой поезд ушёл.
--А следующего нет, что ли, в расписании?
--Да всё, всё! На реконструкции вокзал!»
И после этого в Андрее закипала нормальная человеческая реакция: когда тебе плохо, то трудно винить в этом только себя одного. И сразу же начинаешь искать, на кого бы свалить вину за происходящее. Или с кем бы разделить вину. И после того, как причина всё—таки, находится, сразу становится понятным, как и за что боролся. Но пока воюешь с тенями… Виноватых у Андрея постепенно стало меньше и сократилось всего до двух «теней»-- он и Катя. А со временем он виноватым стал считать за всё одного себя, без права на исправление. Ведь в уходящий поезд на этой станции уже не войти никак. А на Катю только злился. Любил и злился за то, что с ней не мог, и без неё тем более. И никакая самая длинноногая красотка не могла хотя бы сдвинуть на пару миллиметров её из сердца.
«Она так на меня смотрела!...Ну и что?... Что из этого? Всё бесполезно!...»
В дверь робко постучали. Андрей, как всегда, не отозвался. Стук усилился. Андрей собрал остатки сил, чтобы в нескольких словах дать точную характеристику незваному гостю. Но кто-то не входил, а ждал за дверью, отбрасывая в кабинет только тень. И тогда Андрей буквально выпрыгнул из кресла, подскочил к двери и с силой толкнул её от себя. По ту сторону раздался оглушительный звон каких-то бьющихся предметов, падающих на пол, и приглушённый женский всхлип. Андрей сразу же выбежал в коридор и увидел сидящую на полу свою секретаршу Вику, согнутую и держащуюся за руку, среди подноса, ложек, чашек, разлитого неровной лужицей кофе.
--Виктория! Какого чёрта!—не разбираясь, грозно крикнул Жданов.—Стучаться надо громче! И после первого раза входить!
--Я ложечку уронила…-- растерянно оправдывалась Клочкова, всё ещё держась за собственную руку.
--Ну? Что? Что с твоей рукой?—Андрей присел вместе с ней и попытался помочь ей подняться.
--Обожглась. Ай! Не трогай! Больно!
--А, чёрт! Куда же ты с таким… горячим кофе? Собирайся! Тут в больницу надо.
Не обращая никакого внимания на сопротивления Вики, он буквально силой затолкнул её в свою машину, узнав по пути у Потапкина, где находится ближайший травмопункт. В машине Виктория немного оправилась от шока, только часто и сильно взмахивая обожженной рукой.
--Ты сорвал мне все планы! Ты испортил мне весь вечер! Ты испортил мне весь маникюр!
--Я тебя просил о кофе?
--Потребовал бы через пять минут! Какая разница? Я домой хотела отпроситься! И вместо этого теперь должна в больницу ехать!
--Ты давно ли научилась мысли-то читать? Откуда тебе знать, что и когда бы я захотел?!
--Да ты вообще злой, как собака! Кира уехала, а я должна теперь тут оставаться, как в клетке мышь!
--Так увольняйся, Виктория! Кто же тебя здесь держит?
--Увольняйся? А кто мне будет платить за свет, за газ и за квартиру? Не ты ли? И мне, между прочим, компенсация за производственную травму полагается! Или ты скажешь, что я сама себе на руку кофе вылила?
Виктория при очередном размашистом жесте ударилась больной конечностью об обивку салона автомобиля и громко вскрикнула, дуя на обожжённое место, шумно набирая воздух в щёки.
--Орать не будешь так!—улыбнулся Жданов, наблюдая за ней в зеркало сверху.—Выпишу тебе я компенсацию, не суетись!
--Да? – чуть не плакала Виктория, -- Я даже дома остаться не могу на больничном! Кто мне оплатит...
--Да успокойся ты, наконец! Сиди, лечись, перевязывай рану! Оплачу тебе я твой больничный! –и, видя, как в её глазах впервые вырисовывается спокойствие и подобие радости, добавил:--И бинты тебе куплю! Довольна?
--Нет!
Обратный путь был несколько длиннее—Андрей вёз Клочкову не в Зималетто, а домой. Ожёг правой руки оказался сильным, а Вика-- слишком беспомощной и плаксивой. И поэтому он решил её проводить на всякий случай до квартиры, а заодно по дороге купить какие—нибудь полуфабрикаты, чтобы она смогла легче приготовить себе еду левой рукой. Всю дорогу Вика злилась и жаловалась на несправедливую к ней жизнь.
--Вот скажи, почему одним всё, а другим ничего? Ведь я могла бы вообще к тебе придти, чтоб отпроситься, не готовя этот чёртов кофе!
--Значит, не судьба.
--Вот! И я про то же! Судьба всегда поворачивалась ко мне одним местом! Как будто у неё нет других!
--Вот не пойму тебя я, Вик, --нервно и устало вёл её под руку Андрей домой.—Чего тебе всё не хватает? Красивая, самостоятельная, мужиков, наверно, много, зарплату получаешь больше, чем любая секретарша, подружка твоя за тебя везде… Что тебе ещё-то надо?
--Мне-то?—усмехнулась Виктория, так и не сумевшая открыть левой рукой ключом дверь.—Мне немного надо! Да только дать это немногое никто не может.
--Что, все такие жадные вокруг?
--Сама не понимаю! Говорю же-- не справедлив, отвратителен этот мир!
Андрей, доставив в целостности и сохранности домой свою секретаршу, пообещал ей напоследок, что не забудет включить её в платёжный табель. Пожелал скорейшего выздоровления и собирался выйти, но в дверях она его окликнула.
--Андрей, прости… Не смог бы ты расстегнуть на платье молнию сзади? Там крючок, а одной рукой я не смогу.
Жданов улыбнулся. Когда-то он и сам просил помочь ему справиться с маленьким крючочком на красном платье… Только тогда модель ему не шла. И с фасоном Милко промахнулся. Да и с размером не угадал. Зато он познакомился тогда с мебелью Катюши… Когда-то это было. В прошлой жизни...
--Андрей! Ты слышишь? Что смешного я сказала? Мне, между прочим, нужно будет как-то одеваться утром!
Он снова снял ботинки и прошёл в комнату. С небольшим усилием преодолел галантерейный атрибут и даже дёрнул вниз молнию на несколько сантиметров.
--Ну? Всё?
--Вот Кирочки нет! И всё из-за тебя! Кто меня теперь будет по утрам возить на эти чёртовы перевязки?
--Ну так позвони, и она немедленно к тебе вернётся!—улыбался Жданов, обуваясь у двери.
--Всё шутишь? А мне ведь не до шуток! С такой культёй по городскому транспорту ездят только идиотки!
Андрей задумался, будто бы в уме вычисляя логарифмы.
--Если будешь собрана к девяти часам, могу подбросить до травмапункта.
--А… обратно?
--Придётся. Не становиться же идиоткой из-за этого! Иначе, вина за этот кофе так и будет преследовать меня до конца жизни.
--Вот спасибо! Ты настоящий друг!
--Ну? Я пошёл?—в очередной раз пробовал прощаться Жданов.
--Ага, иди. Нет, постой! Не мог бы ты ввернуть на кухне лампочку? Темно, я ничего не вижу. И вот этот стул поставить вот сюда. И развернуть вон тот полуфабрикат в лоточке…
--Клочкова!—откровенно улыбался Андрей, снимая в третий раз ботинки.—Я не пойму, у тебя мужика, что ли, нет? Или подруг, кроме Киры?
--Да никого у меня нет.
--И как же ты живёшь на этом свете?
--Мучаюсь, а не живу! А ты не верил!
--Замуж тебе надо, Вика! Замуж! И сколотить крепкую, надёжную, советскую семью с каким—нибудь работягой с руками!—Андрей за несколько минут справился с лампочкой, выкручивая давние, проржавевшие патроны.
--Почему за работягу-то?—откуда-то из коридора отозвалась Вика, переодеваясь в домашнюю одежду. –И руки что, только для лампочек нужны?
--Ну, уж это кто как их использует! У кого-то они для маникюра, у кого-то заточены под лобзик и тиски.
--Что? —переспросила Виктория, натыкаясь на что-то в комнате и роняя с грохотом на пол.
--Да ничего! Живая? —вздохнул Андрей.—А тебе, Викуся, руки мужские для чего нужны? Для любви, наверно? Чувств там всяких?...
--Любви? Да плевать я на неё хотела! Вон, на Киру насмотрелась. И что? Она в Испании, а любовь её у меня на табуретке.
--Не судьба! Тебе ли объяснять, что это такое!
--Вот и я про то же. Нет, Андрей Палыч, мне любовь никакая не нужна. Мне мужчина нужен. При деньгах, красивый, верный. Чтоб владел какой-то небольшой компанией. Чтобы я за ним не думала, а чем я завтра заплачу за газ. И чтобы в магазине мне купил то, что понравится. Ну и нежным чтоб со мною был.
--Всего-то?—усмехнулся Жданов.
--Издеваешься?
--Наоборот! А… владелец более крупной компании, но ещё с руками, тебе не пригодится? Зималетто, например.
--Издеваешься?!!!
--Виктория, прости! Шучу!
Через несколько часов Андрей возвращался от Вики в Зималетто в прекрасном настроении. Он улыбался, вспоминая, как довёл Клочкову почти до стресса, когда честно и открыто глядя ей в глаза, предложил себя в качестве удобного и отвечающего всем её требованиям мужа. Не удержался и рассмеялся, когда представил снова лицо Виктории после перечня уже своих требований к ней. Такого гнева он не видел даже в фильмах ужасов. Но зато, когда половину пунктов заменил на подарок ей в виде автомобиля, Клочкова словно бы забыла, что Андрей совсем недавно был Кириным женихом.
--Цирк бесплатный!—улыбался Жданов.—За пределы Зималетто выходить не надо!
Поднимаясь на свой этаж, замечая, что поднос и чашки с полу уже кем-то убраны, он устроился на кресле Вики, разглядывая ей оставленный на столе журнал.
« Что за странный человек!—подумал Жданов. – На лице сплошная маска, маскировочная сеть, в которую она заворачивается , чтоб прикрыть отсутствие настоящего в своей душе. А подлинную сущность открывает редко, хоть и кажется, что честна, как младенец из чрева. Только обстоятельства или время могут снять это покрывало. А под ним можно увидеть, что угодно. Можно—мелкую и развратную женщину, можно игривого ребёнка, можно ранимого и брошенного всеми человека, а можно и созревшего демона. Но самое противное то, что до тех пор, пока это не случится, с ней можно жить, есть, пить, вкручивать лампочки, ложиться в одну постель, баловать подарками, и ни о чём не догадываться… Все они, что ли, такие? Да какое мне-то до этой Вики дело?...»

_________________

Глава 16.


Каждое утро, ровно в девять, Жданов подъезжал к подъезду Вики, вырабатывая таким образом в ней пунктуальность, чтобы отвезти в травмопункт. Во вторник она опоздала минут на пять, но это ей простилось. В среду уже на десять, после чего Андрей предупредил, что завтра не дождётся. В четверг простояв, не заглушая мотора, целых полчаса, Жданов развернулся и уехал на работу. В следующие дни Клочкова спускалась со ступенек ровно без пяти, на ходу застёгивая то молнию на юбке, то пуговицу на рукаве.
--Андрей! У тебя есть совесть?—начинала Вика одну и ту же песню уже в машине. – Я позавтракать не успеваю! У меня случится голодный обморок по дороге!
--Ничего! Зато, плотно пообедаешь!—улыбался Жданов результатам усвоенных Викторией уроков.
На следующей неделе он привёз Клочкову уже в Зималетто, клятвенно пообещав ей, что в ближайший месяц кофе себе будет варить сам. Виктория несколько дней ходила грустная, расстроенная чем-то, как будто бы задумывалась обо всех проблемах человечества и одновременно. Но вскоре ей самой надоело это состояние, и она к окончанию рабочего дня пришла к Андрею в кабинет.
--Ну, мы едем?
--То есть?
--Так шесть часов! Или ты вторую смену ввёл?
--Вик, рука не ноет?
--Да вроде всё в порядке…
--Ну, так это здорово! Значит, можно на метро!
--Андрей!—Виктория приняла страдальческую позу, --Я же не могу ездить в этом дурдоме! Они там все, как сумасшедшие и глухонемые! Они мне в прошлый раз порвали новые колготки, потом испачкали костюм, да ещё в придачу нахамили! Ну, будь другом, отвези! В последний раз!
--Вик, ты ничего не путаешь?—улыбался Жданов.—Тебе хамили или ты?
--Да мне, мне! Говорю ж тебе, невоспитанные грубияны!
--И кто ж посмел?—он отодвинул папку и внимательно рассматривал Вику, вскидывающую руки к потолку.
--Там сброд один! Андрей, ты бы видел!...
--Да, Виктория… Не повезло тебе. Ну… Федьку попроси! С ветерком домчит! Даже не успеешь поломать причёску!
--Ты издеваешься? Да разве я просила бы, если у меня была машина! А вот твоя… Я к ней так привыкла!
--Так, стоп!—перебил её Андрей.—Я встречал и провожал тебя всего неделю. И когда же ты успела—привыкнуть к ней?
--А много и не надо…
--Так если я отвезу тебя сегодня, ты отвыкнешь сразу или будешь ежедневно таким образом мозолить мне глаза?
--Ты чёрствый и бездушный человек.—заключила Вика, поднимаясь с кресла и подходя к нему поближе.-- Кирочка была права…
--Что?—не на шутку разозлился Жданов, --Вика! Сделай так, чтобы через минуту я тебя не видел!
Клочкова уходила и возвращалась трижды, пока Андрей собственноручно не захлопнул перед нею дверь, но при этом нечаянно наступил Виктории на ногу. Больше Вика не приходила и не просила, обижено рассматривая небо сквозь тонкие полоски жалюзи. Домой не торопилась, прислушиваясь к каждому движению в кабинете шефа. Многолетний опыт дружбы с Кирой научил её хоть и шаблонным способам добиваться цели, но каждый раз по-разному, и в итоге часто заканчивающимися в её пользу. Но Киры не было уже третий месяц, а у Жданова была удобная и красивая машина, на пять посадочных мест. Так почему бы не заполнить хотя б одно из них, чем каждый день гонять порожняком такую роскошь? Тем более, что за неделю она освоилась в его машине, как в собственной кухне, иногда даже завтракая в ней из-за нехватки утреннего времени. И Жданов, почему-то, не сердился. Тоже привыкал?
Виктория плакала, почти натурально выжимая слёзы.
Андрей оказался не таким категоричным и сердитым, как старался выглядеть перед ней. После трёх—пяти отрицательных ответов следовало «да», и после Зималетто они порой не сразу даже заезжали к Виктории домой, останавливаясь по пути или у ресторанов, чтобы поужинать, или у магазинов. Клочкова понимала, что с Андреем что-то происходит после отъезда Киры из Москвы. То ли он скучал по ней, то ли наоборот, пытался забыться и развлечься, а может быть, на то имелись совсем другие причины—Вика не вникала. Он не был для неё ни слишком удобен, ни полностью приятен. Но Ждановым она с удовольствием разбавляла одиночество, заполняя пустые вечера. А главное—удачно компенсировала такое длительное отсутствие единственной подруги. И постепенно, день за днём, Вика начинала чувствовать, что привыкает к Жданову, и уже в серьёз испытывает дискомфорт от мысли, что когда вернётся Кира, и если они с Андреем всё—таки, помирятся, то ей придётся ездить на метро и ужинать в пустой квартире…Но Жданов, кажется, напротив, почти не обращал на неё особого внимания. Он поддерживал беседу, что-то отвечая, часто не впопад, был рядом и в ресторане, и даже вёз тележку, нагруженную покупками в супермаркетах, где они бывали с ним. Но к вечеру следующего дня, как правило, не помнил никаких подробностей их таких прогулок. Он как будто постепенно превращался в бытовой предмет с нарисованными кем-то с ОТК в шутку открытыми глазами. В момент включения работал, при нажатии на «OFF» останавливался, переходя в ждущий режим или в режим экономии питания. Иногда хозяйкой кнопок становилась Вика, иногда Павел с Маргаритой, реже Малиновский, но чаще всего, он сам, но спонтанно и совершенно не последовательно для такого «важного прибора». И это состояние Андрея, похоже, совершено не угнетало. Но внешне он оставался достаточно энергичным, приветливым и разговорчивым со всеми. С удовольствием работал до самого вечера, а иногда брал работу даже на дом. И если бы ни Вика, то он, скорее всего, забывал бы даже про еду. Катю Андрей почти не видел. Сначала она уехала на несколько дней в командировку, а после появилась на несколько минут, чтобы передать отчёт, пошепталась о чём-то с женсоветом, и снова не появлялась в Зималето. В сотый раз повторяя для себя, что всё, что происходит, это к лучшему, Андрею показалось, что он в это наконец-то, начал верить сам. И однажды, когда к окончанию рабочего дня Катерина должна была приехать в Зималетто, сам предложил Клочковой погулять и ушёл за несколько минут до прихода Кати, оставляя машину у самого входа.
Они прошлись по парку, то обгоняя, то шагая вслед за гуляющими парами, а потом выбрали местечко под деревом, на скамейке. Пили пиво прям из банок, хрустели солёными сухариками, подбрасывая их в воздух и ловя их иногда друг у друга ртом. Кто-то начинал непринуждённый разговор, второй с лёгкостью поддерживал его на любые темы. Но невозможно было не заметить, что Андрей сегодня был необычно суетлив, рассеян и невнимателен. Виктория начинала задавать какие-то вопросы, а он будто бы совсем её не слышал, компенсируя явное своё волнение и замешательство обаянием и излишней эмоциональностью. Казалось, что если Клочкова заговорит об армейской службе или ревизорах в Зималетто, это ничуть не озадачит Жданова. Потому что, все слова, произнесённые ей, исчезали, растворялись где-то в воздухе для него. Всё выглядело так, как будто было не всерьёз. На самом деле, всё было ясно, как Божий день! Андрей думал о Кате, но делать этого совершенно не хотел. Поэтому, все многозначительные паузы, смешки, акценты, жесты, которыми он сопровождал свою безобидную, пустую болтовню, уводили его от собственных мыслей, и при этом в нужном направлении.
Виктория всё это видела, но напрямую спросить так и не решилась, оставаясь уверенной в том, что он всё равно не скажет правды. Выпитые банки пива поблёскивали озорным светом у неё в глазах, придавали её движениям излишнюю кокетливость, а желания делали смелее.
На улице темнело от заволакивающих небо тяжёлых, сизых облаков, которые быстро накрывали солнце, оставляя при этом рваные куски ясного, погожего денька. На земле отчётливо виднелась граница светотени, словно проведённая кем-то линия или выстроенная прозрачная стена, медленно скользящая по траве. В природе на несколько минут стало одновременно пасмурно и ясно. Ветра не было совсем, и становилось не понятно: толи будет дождь, толи природа затаилась перед концом света, толи вскоре разразится ярким светом освобождённое из-под плена туч тёплое, вечернее солнце.
Андрей молча смотрел на небо, распластавшись на маленькой резной скамье, широко раскинув руки по низенькой спинке, и улыбался. Но вот граница тени и света приблизилась к ним и проскользнула между ними, касаясь отблеском своим только лица Андрея. Он даже на мгновение прикрыл глаза.
Виктория была очарована, удивлена и смотрела на Андрея, не отрываясь. Она вдруг увидела сейчас перед собой другого человека. Не её начальника, не друга, не знакомого, с которым весело убивала время. Странным образом для самой себя в ней вдруг проснулось желание, заставляя даже вздрогнуть от такого внезапного наполнения внутри. Андрей уже что-то говорил, но она слушала в полуха, будто бы ожидая, когда лёгкое алкогольное опьянение завладеет ею на столько, что сделает возможным то, к чему она сейчас стремится. А может быть даже, они оба… И, почувствовав этот момент, Виктория склонилась, опираясь на ладонь, и поцеловала Жданова. Андрей замер, прерывая свой монолог на полуслове под охватывающими его рот губами, и непроизвольно сжал в руках её плечи, как будто размышляя, то ли оттолкнуть, то ли прижать к себе крепче. И… ответил ей на поцелуй. Жадно, быстро и будто бы со злостью.
В эту же минуту в голове Андрея смолкли все произнесённые речи, чужие и свои, его оставили и мысли, и даже память. Это не было пьяной капитуляцией перед сексуальностью и привлекательностью всегда чужой для него женщины. Это даже не было ни вспышкой страсти, ни эпатажем, ни жестом отчаяния. Всё, что творилось с Андреем, напоминало миг отхождения от самого себя. Он словно целовал её вместо кого-то, вместо той, с которой уже никогда ничего подобного не будет.
И тут начался дождь. Андрей и Вика тут же поднялись со скамейки и попытались укрыться от него под высокой елью. Но дождь мгновенно превратился в ливень. Гуляющая публика мгновенно бросилась врассыпную. На город опустились сумерки, опрокидывая на землю холодные потоки небесной воды. Взявшись за руки, Андрей и Вика бросились бегом из парка, чтобы укрыться под каким—нибудь навесом. Косой дождь хлестал их в спины, а мутные ручьи сбегали им навстречу по мостовой, накрывая по самую щиколотку ноги. Когда на пути попалась подходящая арка, они уже промокли насквозь, поэтому перестали бежать, а только быстрым шагом прошли под ней в казавшийся необитаемым тёмный двор.
…Она наблюдала эту сцену, как будто бы со стороны, словно этого не могло случиться, словно это был старый западный кинофильм про любовь. А может, это сейчас и было что-то в ней, впервые похожее на это чувство?... Особого сорта, из тех, что не живут долго. Прекрасное в своей оторванности от прошлого, будущего и настоящего…
…Он смотрел на неё так, словно вся его жизнь начиналась только сегодня, после встречи с ней, и сегодня же заканчивалась. Его тёмные волосы намокли, от чего стали чёрными, как смоль, расстёгнутая рубашка прилипла к загорелой коже. Он прижал её к сырой штукатурке дома рядом с водосточной трубой. Гром гремел, не переставая. Из трубы, подобно грому, хлестала пенистая вода…
…Он целовал её так, как будто ненавидел. Из-за шума дождя и грохота воды они не слышали друг друга и не видели, закрыв глаза…
Но всё закончилось так же внезапно, как и началось. Вместе с проливным дождём...

_________________

Глава 17.


Утром самое главное—не признать, что вчера вечером ты сбрендил. Лежать в постели как можно дольше, лучше до последнего, пока будильник в третий раз не сообщит тебе, что ты уже не президент фирмы, а без пяти минут обычный безработный. Потому что, таковым Андрей и стал бы, если не перестал уже который день опаздывать в Зималетто. Потому что, на него за это сильно обижался Павел. Но на то была причина. Два дня подряд, ровно к девяти, приходила Катя. И Андрей не мог понять, кого он больше не мог видеть: её или себя в её глазах. Впрочем, себя он не мог видеть даже в зеркале после короткого вечера, проведённого с Клочковой. Он запрещал себе уже второй день даже вспоминать об этом, уговаривая признаться, что он или заболел, или просто сошёл с ума. А у сумасшедших свои законы. Вернее, их отсутствие… И утром главным было не признать, что ты что-то, всё—таки, помнишь. Иначе ты пропал, весь день насмарку. И даже если пришлось проснуться раньше звонка будильника, то надо встать с постели быстро, энергично, принять холодный душ и двадцать раз отжаться. Завтракать не обязательно. Плотная еда с утра способствует улучшению памяти. А именно этого Андрей и не хотел. Он так же не хотел продолжать подвозить Викторию на работу, но делал это каждое утро, с удовольствием опаздывая вместе с ней. Он чувствовал, что ему нужно поговорить с ней, объясниться, извиниться, в конце концов, за своё сумасшествие однажды, чтобы поставить на любых отношениях с ней широкий крест. Но вместо подготовленных речей мог воспроизводить только незапланированное молчание. Клочкова, как ни странно, ни разу не напомнила Андрею ни о чём, и делала вид, что ничего не происходит. Но он догадывался, что она чего-то от него ждала. И делал вид, что этого не понимает. С каждым шагом приближения к Зималетто Андрею становилось хуже. Опоздания на пару часов не придавали оптимизма. А вот Виктории, казалось, наоборот. Она переливалась матовым блеском, выпрыгивая из машины Жданова, излишне громко произносила бессмысленные речи и медлила у стеклянных дверей.
--Тебе лучше одной идти.—начинал Андрей проход по Зималетто с одной и той же фразы.—Мне с тобой нечего светиться. Там женская компания—тут же сейчас историю раздуют. А мне сейчас слухи эти абсолютно ни к чему. Я тебя привёз, а дальше ты сама справишься.
--Ты боишься этих идиоток?—честно удивлялась Вика.
--Никого я не боюсь. Не хочу просто. Не люблю бабских сплетен.
--О! Для этого и с разных входов не надо заходить!
--Да знаю я, знаю! Только вот понять пытаюсь, кто первым закинул поплавок.
--А почему ты так на меня смотришь? Мне и стоять с ними рядом до тошноты противно!
--Сочувствую. Но мимо проходить придётся.
--Андрей, уволил бы ты их всех одним махом! От них же зло одно! Они же…
--Всё, хватит! Ты собираешься рассказывать мне, что я должен делать?
И каждый раз из лифта они выходили вместе. Он- из правого, она из левого.

Катерина сегодня была у входа в Зималетто без четверти десять. Ей не хотелось подниматься на этаж и дожидаться там Андрея. Она надеялась вручить ему бумаги, за несколько минут сверить планы и за час управиться с поездкой за кредитом. Но его не было. Ни через пять минут, ни через полчаса. И тогда она решила, что он пришёл раньше и ждёт её, как обычно, в кабинете, и поднялась на этаж. Женсовет тут же окружил её радостными приветствиями, дружными улыбками и новыми, очередными сплетнями, гуляющими, словно ветер, по коридорам.
--Кать! Как жаль, что ты так редко появляешься здесь! Тебя нет, и каждый день неприятности.
--Может, совпадения… Вроде, ничего и не изменилось.—Катя улыбнулась и обвела рукой в воздухе полукруг.—Те же стены, та же мебель, и вот вы на месте. И куда только смотрит ваш президент?
--Куда смотрит?—перегнулась через своё рабочее место Маша, --Не поверишь! На Клочкову смотрит он!
Девушки сразу же толкнули Машу в бок, Шурочка пыталась отшутиться, Амура поведала о том, что Тропинкиной приснился кошмарный сон, а Ольга Вячеславовна только покачала головой. Но Катерина улыбнулась. Взгляд рассеянно скользнул лишь на минутку через всех, как будто она старалась что-то разглядеть за их спинами. И пальцы смяли уголочек файла, торчащего из папки.
--Андрей Палыч—свободный человек. Поэтому он может смотреть туда, куда захочет.
--Кать! Ну ладно бы кто другой! –не умолкала Маша, убеждаясь, что Катя не реагирует на эту новость.
--Да хоть бы с Кирой снова помирился!—не выдержала Светлана.
--Или уж модель какую присмотрел себе тогда! Вот это было б на него похоже!—поделилась своим желанием Амура.
--Девочки! Перестаньте!—поморщилась Ольга Вячеславовна. –Напридумывали себе, бог знает, что! Мало ли, какие у него причины!
--Очень важные, раз он уже как две недели возит её туда-сюда домой!
Катя просто слушала. Стояла, не проронив ни слова и не задав девушкам ни единого вопроса. Она с трудом разбирала смысл проносящихся сейчас мимо неё потока фраз, прислушиваясь только к выпрыгивающему и вздрагивающему сердцу. Тахикардия? Слишком тугая блузка, мешающая вдруг мотору выполнять привычную работу? Или глупая и сумасшедшая она сама, если верит липким сплетням и что-то чувствует при этом? Да, для Кати было не секретом, что Жданов подвозил Клочкову. Да, она заметила, что он как будто избегает встреч. И разве это является причиной, чтобы желать сорваться с места в эту же секунду, закрыв глаза, закинуть папки в его полуоткрытый кабинет и бежать пешком по этажам, ступеням, только бы ни разу не обернуться? Да она должна была обрадоваться, пожелав ему удачи, вспорхнуть от облегчения, как будто только что достала из горла кость! Ведь в её жизни больше нет Андрея! Она свободна от него, вольна, и счастлива, что, наконец, всё возвращается на прежнее место! И какое дело ей, ничего не значащей для него, чужой женщине, до увлечений и желаний Жданова?
Но она стояла и держалась за уголок стола. Дрожала и ненавидела себя за это.
Два лифта открылись почти что одновременно. Виктория неспешно сделала несколько шагов вперёд, измерив глубину и долготу очередных судачеств женсовета, и, махнув небрежно головой, скрылась в кабинете, оставив после себя лишь тонкий шлейф нежных дорогих духов. Андрей так и застыл у лифта. Среди рассыпавшейся, как бисер, толпы из женсовета, которая вдруг вспомнила о независимом от них начале рабочего дня, он видел перед собой только испуганные глаза Кати, большие, наполненные радостью и болью одновременно . И понимал, что начинает в них медленно тонуть. Он совершенно растерянно и откровенно смотрел на её высокую грудь в глубоком декольте, тонкую талию, округлые бёдра и рисовавшиеся под платьем стройные ножки на высоких каблуках. Забыв напрочь о приличии, Андрей растерянно бегал взглядом по туго обтянутой платьем фигуре, потом с усилием поднял глаза к её лицу. Что произошло за то короткое время, когда он не видел Катю? Неужели её одежда, немного откровеннее, чем раньше, волосы, заколотые как-то по—иному и каблук чуть выше, так приклеили его ноги к полу? Нет, перед ним была другая Катя, чужая и до каждой чёрточки своя, и ослепительно красивая. Такая, что Андрей не вспомнил про то, что даже не поздоровался с ней. И он соскучился по ней… Но глаза…
--Куда…делись Ваши очки? –хриплым голосом проговорил он, словно пытаясь зацепиться за какую-то знакомую подробность её внешности, и не заметил сам, как оказался около неё. Катя, не ожидавшая такого быстрого течения информации и впечатлений, сменившихся, как стёклышки в калейдоскопе, ещё и зрительной картинкой, ожившей прямо на глазах и надвинувшейся на неё, как снежная лавина, невольно отступила к раскрытой двери в кабинет Андрея, придерживаясь одной рукой за стенку.
--Я иногда ношу контактные линзы, Андрей Павлович.
--Когда?—Андрей снова сделал шаг ей навстречу, не замечая, как Клочкова давно наблюдает за этим странным па, не отрывая глаз.
--Что «когда»?
А он уже не помнил, зачем задал ей такой вопрос. Сделав последний маленький шаг вперёд, Андрей только смог вздохнуть для следующего невнятного вопроса, как голос «разума» привёл его в чувства:
--Не споткнитесь. Дверь слева. C2H5.
В чувства первой пришла Катерина.
--Андрей Павлович? Может, мы в кабинете, всё-таки, поговорим?
--Да, да… Конечно.—И Андрей открыл пошире дверь, пропуская впереди себя Катю.
Она уверенно прошла и села на один из стульев, стоящих около стола. Сесть в кресло и оказаться полностью открытой взору Жданова Катя не решилась. Сложив руки на коленях, всё ещё держа подмышкой папки, она постаралась принять спокойный и безразличный вид. Андрей недоумённо поднял брови и, не произнося ни слова, показал ей жестом, чтоб Катя пересела ближе к нему, напротив. Но Катя отрицательно помотала головой.
--Даже так?
Тогда он уселся в кресло, в то, что предназначалось для Катерины, и тем самым всё равно оказался около неё.
--Позвольте мне узнать у Вас, чем Вы так рассержены? Я вроде бы ещё не успел Вас ничем обидеть.
Андрей, не скрывая, продолжал рассматривать Катю, и улыбался одними уголками губ, замечая, как она словно сжимается под его взглядом.
--Всё в порядке. – Катя посмотрела прямо и открыто ему в глаза. И только пальцы отбивали барабанную дрожь по пластиковой обложке.
--Могу ли я узнать у Вас ещё один секрет?—продолжал улыбаться Жданов.—Что за внеплановый визит сегодня?
И после этих слов Катя не сдержалась.
--Внеплановый? Вы издеваетесь? Вы совершенно потеряли или память, или совесть! А может быть, и то, и другое!
Андрей откровенно удивился такой внезапной перемене тона.
--Что случилось?
--Что? Вы умеете по циферблату определять время? Или скажете сейчас, что у Вас часы остановились?
Андрей действительно посмотрел на свои часы, потом на Катерину.
--Без четверти двенадцать. А!—догадался он, --Так Вы про то, что я приехал позже? Так у меня была встреча. Деловая. Раньше никак не получилось. А Вы… соскучились по мне?
--Андрей Палыч!—Катя встала с места и с силой втиснула в его ладони папки.—Прекратите! Меня совершенно не интересуют Ваши встречи, и тем более, их цели! Мы должны были ровно в десять быть в приёмной банка! Сейчас двенадцать. Вас не волнует Ваш же не полученный кредит?
Андрей тоже поднялся с места и навис над ней, наклоняясь над лицом.
--Ах, вот про что Вы, Катенька!—он снова улыбался.—Позвольте усомниться в том, умеете ли Вы читать и пользоваться календарём!
Катя снова села, часто моргая, пытаясь наскоро понять, почему он вместо оправдания обвиняет сейчас её. Голос почти срывался, выходя из-под контроля.
--Что Вы… Что Вы мне голову морочите?! Какой календарь? Я потеряла здесь из-за Вас… целых три часа! Половину дня рабочего времени!—откашлялась она, на последней фразе, всё же, срывая голос.
--Катерина Валерьевна!—Андрей развернулся и медленно пошёл к своему столу, небрежно открывая ящик и забрасывая в него Катины документы.—Перестаньте на меня орать. Поберегите горло. Вы записку мою читали? Так вот там коротко и ясно было изложено для Вас, что встреча перенесена на следующую среду.
--Что?—снова поднялась со стула Катя.—Какую записку? Я ничего не знала... –последние слова она произносила шёпотом.
Андрей удивлённо вздёрнул брови, всё ещё не понимая, что произошло недоразумение. Но растерянность, мешающуюся с гневом на лице у Катерины, было не возможно не заметить.
--Подожди… Постой… Я передавал Виктории для тебя конверт. Ещё на прошлой неделе…--и видя, как Катерина набирает в лёгкие побольше воздуха, чтобы разразиться громом, опередил её.—Вика! Виктория, чёрт возьми!
Через секунду в кабинет заглянула испуганная Клочкова, не решаясь войти к ним. Андрей спросил про поручение. Она замялась, отвечая сначала, что не помнит. После следующего крика Жданова сама повысила голос на него, не на шутку обижаясь, почему Андрей её не напомнил. Ведь она недавно пережила такую травму, а он всё время был с ней рядом и ничего про конверт так и не сказал…
Виктория уже давно скрылась за дверью, и Андрей что-то говорил, но Катя его не слышала. Она как будто на время погрузилась в забытьё. «Да, да, да!—стучало молоточком в голове –Я же ведь чувствовала, замечала, что он как будто прячется и избегает встреч. Что в глаза не смотрит, как будто стыдится или опасается чего-то! Я ведь видела всё это! Я догадывалась, но не верила, не хотела слушать… Но чтоб такое?! И с… Викой…Нет, нет, этого не может быть!»
Катерина замотала головой, прикрывая ладонями лицо, совсем не соображая, как она сейчас выглядит перед Андреем, и совсем не реагируя на то, что он ей говорит.
«Нет, нет, кто угодно, но не Вика! Нет!...Мне это всё привиделось, приснилось! Он не мог…Ведь он совсем недавно говорил мне, что… «
--Катя!!! Да что с тобой? Посмотри на меня! Ты меня слышишь?
Голос Жданова и крепкие объятия его рук возвращали ей из полусна. Она медленно отвела с лица ладони, повернулась к нему и посмотрела пристально в глаза.
--Выпей воды. Что с тобой? Тебе плохо?
--Мне хорошо…Спасибо. Всё в порядке.
Она по маленькому глотку отпивала из стакана воду, не отводя взгляда от Андрея, боясь оторваться от этой спасительной жидкости, которая снимала спазмы в горле, которая сейчас давала силы не заплакать. Отпивала по глоточку воду и продолжала смотреть на него.
--Кать… Да ты не правильно всё поняла!...
« Дурочка, очнись!—приводил её усиленно в чувства внутренний голос.—Это же Жданов! А это ты! Ничего не изменилось и не может измениться! Тот человек, которого ты любила, не умер, не исчез! Он здесь, перед тобой, такой же, как всегда, тот, которого ты знала! Как можно верить? Как можно было предавать значение его словам и даже надеяться на что-то? Ведь для него все женщины так и остались предметом для утех и развлечений! Так какое же тебе до этого может быть дело? Почему же, почему так больно?...»
Да, её придавливала, разрывала на части почти что детская обида, за то, что он обманул её. Нет, не он, а она себя в очередной, бесчисленный раз, думая о нём, мечтая, прислушиваясь к его словам. Она безжалостно и глупо врала себе, когда в каждом звуке был слышен его голос, а в тишине- его дыхание... Когда губы ловили воздух, пытаясь найти или хотя бы вспомнить поцелуй его... Когда на каждую мелодию телефона вздрагивала и ждала, что это будет он… Обманывала, когда его прикосновения запоминались телом, будто на нём оставляя отпечатки…Когда в каждом облике, в каждом звуке, в каждом движении она слышала его имя. И становилось совсем не важно, чем занимается он, где и с кем, о чём его мысли…Когда она закрывала глаза и видела перед собой только его лицо…И даже прошлое, которое никуда не делось и продолжало постоянно напоминать о себе беспросветной ложью, иногда казалось незначительным и на мгновенье забывалось…Но сейчас Катерина перед закрытыми глазами видела совсем иную сцену. Его, искажённое страстью лицо, и женщины какие-то. Среди них была и Вика.
--Катя!
--Скажи, что это всё не правда… Что ты с ней только из-за жалости, что ты ошибся!...
Андрей всё понял. Его широкие плечи постепенно опускались, он весь как-то осунулся. Лицо его стало мертвенно—белым, глаза потускнели. Он стал казаться маленьким и жалким. ..
Но Катя ничего этого уже не видела. В голове у неё как будто били барабаны и прокручивались одни и те же слова «Скажи…скажи…из жалости… ошибся…»Сознание её, не вынося этой боли, отключилось, и она упала без чувств на руки Андрею.

_________________

Глава 18.


Холодно, просто безумно холодно. Холод, от которого нельзя укрыться, потому что он внутри, в душе…Катя медленно приходила в себя, всё ёщё не сразу понимая, почему Андрей склонился над ней, чуть не плачет, целует и расстёгивает блузку. Нахмурилась, почувствовав, как слышит собственное сердце от нежного прикосновения его губ к щекам. Как его ладонь, немного шершавая на ощупь, касается нежной кожи шеи и чуть потрясывает Катю за плечо.
--Катенька! Ну наконец-то! Тебе уже лучше? Ну что, что случилось?
Она ещё прищурила глаза, рассматривая, как во сне, его взъерошенные тёмные волосы, глаза, полные ночной глубины, губы, дрожащие, что-то шепчущие и всё ещё целующие… Где она? Почему он с ней? Ей это снится?
С каждой минутой к Катерине возвращалась реальность. Вот только что она спешила в Зималетто, чтоб успеть к назначенному времени в банк… Вот пришёл Андрей и рассматривал её, как модельку с изображения на обложке… А она всего-то только и оделась по—другому, посещая накануне недорогой, никому не известный магазин… Вот только что она узнала, что глупо и поспешно накричала на Андрея, а он оказался совсем не виноват… Это Виктория не удосужилась передать ей сообщение. Поэтому Андрей… Виктория…
«…Мог бы мне напомнить утром или вечером хотя бы, перед сном!...» «Может, мне ещё самому занять место секретарши?...» « Скажи, что всё не правда…» Катя, ты не поняла…»
Обрывки фраз крутились в голове, как каруселька в детстве. Катя медленно присела, растирая ладонями виски, отстраняясь от Андрея, пытаясь не смотреть ему в глаза. Сознание и силы к ней уже совсем вернулись.
--Катенька! Ну, как ты чувствуешь себя?
Андрей дрожал, как будто только что раздетым вернулся из зимы. Он понимал, что случилось что-то страшное, непоправимое, но его сознание отказывалось в это верить. Пласт за пластом, шаг за шагом он совершал новые ошибки, спрессовывал их, копил, не успевая рассчитаться и исправить ещё давние, прошлые. Андрей непроизвольно всё крепче прижимал к себе Катю, как будто бы только силой мог удержать её, потому что, всё слова становились бесполезны. Но ровно так же, с силой, она вырывалась из его рук.
--Андрей Палыч!... Отпустите. Я пойду. Мне лучше.
--Катя! Ну подожди! Ты ничего не поняла! Я объясню тебе! Я постараюсь…
--Андрей… Пожалуйста! Не надо. Не трать напрасно силы и слова. Тебе не надо ничего объяснять мне. Потому что, и не было ничего.
--Катя! Вот именно! Ничего не было! Понимаешь?
--Андрей, прошу тебя…
Она освободилась от его рук, всё ещё цепляющихся то за рукав, то за подол её платья, и медленно направилась к двери. Андрей сразу же пошёл за ней, перегораживая дорогу.
--Катя! Не уходи сейчас! Подожди! Послушай! Просто выслушай меня, и всё!
Она сквозь силу улыбнулась прямо ему в лицо, стараясь не придать значение ни умоляющему взгляду, ни рукам, которые несколько раз в воздухе повисли, чтобы задержать её, но тут же были отведены назад. Сердце разрывалось у неё от боли уже не за себя, а за него, готового сегодня упасть перед нею на колени, а завтра встать и продолжить всю ту же, его ни в чём не изменившуюся жизнь. Жизнь, в которой никогда и не было для Кати места. В реальном мире она одна, любящая того, с кем никогда ей и не быть, разве что, только в мыслях. Так за что он собирается оправдаться перед ней? Это не он, а Катя виновата в том, что позволила себе мечтать и вообразила, заигравшись в сказку, что он когда-то может быть с ней. Виновата, что когда-то однажды взяла и подала ему бездумно повод на отношения с ней. Ведь если бы она не согласилась, то не было бы ровным счётом ничего! Но ей самой хотелось жить в этой сказке, терять хрустальный башмачок, надеяться и ждать, что он её разыщет. И что однажды не по велению волшебной палочки, а по законам искренней и трепетной любви карета не превратится в тыкву, а Жданов не исчезнет ровно в полночь. Что обязательно наступит утро. Их утро. Одно на двоих. Это сводило с ума, казалось невероятным, но ей самой хотелось сходить с ума…Так за что же он теперь так нервничает и переживает, не отпуская Катю на свободу?
Всё по—прежнему. Ничего не изменилось. В нём. В Андрее не изменилось ни одной строчки. Но перемены вдруг произошли внутри неё. Это было так неожиданно, что на некоторое время Катя даже была немного шокирована и растерялась у дверей, попятившись назад. Решение пришло ниоткуда. Оставить все как есть и просто плыть по течению больше невозможно. К чему эта борьба самой с собой? И зачем ему бороться с ветряными мельницами? Катя убеждалась, знала, что ничего не изменить.
--Андрей Палыч! Андрей… Ну хорошо. Я останусь. Давай поговорим с тобой. В последний раз. Нам действительно пора расставить точки.
Жданов вздрогнул, отступил, одновременно улыбаясь и пугаясь такому решительному и совершенно спокойному тону Кати.
--Последний? Почему последний?
Катя снова прошла к его столу и устроилась уже в кресле напротив его рабочего места. Жестом пригласила тоже сесть, при этом пробуя снова улыбнуться. Но улыбка напоминала, скорей, гримасу раненного человека, загнавшего боль куда-то очень глубоко, чтобы не расстраивать близких своей проблемой. Андрей послушно сел и замер.
--Андрей, послушай. Только не перебивай меня. Мы заигрались, мы что-то перепутали с тобой в этом мире. Так не должно было случиться, а уж если произошло, то должно было закончиться ещё давно.
--Катя! Ну о чём ты говоришь!
--Подожди! Прошу тебя! Не перебивай только! Ты же сам хотел поговорить со мной. Началось всё с одного известного тебе и мне недоразумения. Ты начал, а я потом продолжила весь этот цирк. Мне надо было сразу, в этот день во всём тебе признаться и на другой день уволиться из Зималетто! Но я ждала чего-то. Надеялась. Зачем?..
--Катя! Перестань! Ну разве об этом сейчас говорить надо? Это я виноват во всём, а ты продолжаешь всё брать на себя!
--Подожди… Ты прав. Я не об этом. Это было и прошло. И я тебя уже давно простила.
--А если так, то почему? Что нам мешает быть с тобой вместе? Я люблю тебя! Я хочу быть только с тобой! И я не знаю, как доказать мне это! И если ты … Если ты тоже…
--Не надо, не надо ничего доказывать! Мы запутались с тобой. Ты и я. Мы слишком увлеклись какой-то то ли игрой, то ли местью. И, заигравшись, мы делаем больно себе и окружающим людям.
--Кому?
--Кире. Я разрушила ваши с ней отношения.
--Ничего ты не разрушила, Катя! Всё закончилось давно, ещё до тебя! До того, как я понял, что люблю тебя.
--Андрей, прошу, не надо больше! Ну перестань играть такими словами! Пройдёт совсем немного времени, и ты будешь смеяться, вспоминая это, как детский сон! Любовь не нужно ни доказывать, ни звать, ни прятать. Это дар. Её нужно протягивать на ладонях. Дарить, не думая ни о вознаграждении, ни о чужом мнении про это. Не важно, примут или отвергнут твой дар. Дающий всё равно станет богаче…
--Катя, я не понимаю…
--Тебе не нужно передо мною больше объясняться. Прятать свои отношения с другими женщинами. Потом обманывать, переживать, лукавить. Ты совершенно ничем мне не обязан! Ты свободен так же, как и…я.
--Катя!!!—Андрей перескочил через свой стол и оказался передней, присел на корточки и обхватил её колени. –Ты что такое говоришь-то? Какие другие? Какая свобода? Я люблю тебя!
С каждой минутой ей становилось всё невыносимее и больнее. Она старалась не смотреть ему в глаза, не замечать, как дрожат его руки, не чувствовать, превращаясь в холодный камень, прикосновение его тела к ней. Она тянула и тянула последние минуточки, только бы ещё чуть-чуть побыть с ним, запомнить, насладиться им.
«Господи! Ну что же меня держит?! Остатки какой веры держат меня, чтоб окончательно уйти, сказать ему, освободить? Он же мучается! Ему же больно! Ведь я уже прощалась…»
Катя закрыла глаза, чтобы спрятать от Андрея всё-таки скатившиеся первые слезинки.
--Андрей… Я встретила другого человека. Я выхожу замуж.
Всё. Она шагнула в эту пропасть, долго задержавшись на краю. Она всё же, прыгнула с моста, сжимаясь перед этим от страха в комочек. И лишь в последний миг, когда до столкновения с ледяной водой оставалось, может быть, пол секунды, она подумала: а вдруг у неё ещё была надежда на счастье?..
Андрей как-то сразу побледнел, осунулся, выдохнул воздух. Поднялся, прижался к ней, притягивая её к себе. Молча постоял несколько секунд и, казалось, что даже не дышал. А потом вдруг резко оттолкнул её вместе с креслом.
--Катя! Ты… ты для чего мне врёшь сейчас, скажи?
--Я…не обманываю тебя. И жениха моего ты знаешь.
Андрей спокойно обошёл свой стол и сел на подлокотник кресла. Он больше не просил, не требовал, не задавал вопросов, а только внимательно смотрел на Катю, даже, казалось бы, не замечал, что слёзы сами и давно катятся по её щекам. Катя не дышала, боясь сделать лишнее движение. Всматривалась в него, пыталась догадаться, понять, как он собирается отреагировать на это её признание. И не понимала, что с ним происходит. Жданов улыбался.
--Дурочка! Глупая, глупая Катя! Ну кому и что ты хочешь доказать? Мне, что меня не любишь? Себе, что я не люблю тебя? Зачем? Ведь это же не правда.
--Ты …мне… не веришь? В то, что я не…люблю тебя?
--Нет, не верю.
--Андрей! Не обманывай себя…
--Но ведь ты и его не любишь.
-- Я… Какое это имеет значение? Не люблю сейчас, так полюблю… позже. Главное, что я так…решила.
--И как же ты со всем этим будешь жить?
--Как? Обыкновенно! Он—хороший человек. Он меня любит…
--Отлично! Замечательно, Катенька!—Андрей опять оказался около неё и подошёл почти вплотную. –Но я тебе не верю!
--Перестань!—так же громко ответила она ему, пытаясь освободиться.—Какая разница, веришь ты или не веришь! Тем более, что у тебя ведь тоже жизнь налаживается прямо на глазах.
--Ты про Вику?—Жданов возмутился этим Катиным предположением так откровенно, что трудно было не поверить.—Ты что, действительно считаешь, что нас с ней что-то может связывать?
--Да ничего я не считаю! –Катя немного попятилась назад. –Мне нет до этого никакого дела.
--Но ты же только что поверила в этот бред! Ведь от этого тебе …
--Хватит!—Катя перебила Жданова, поморщась и негодуя на себя саму за такую реакцию организма возможно, из-за глупой сплетни. –Моё решение с тобой не связано никак…
--Кать, а мне? Что мне делать прикажешь?
--Жить. Так жить, как ты хочешь. Ведь главное, что ты свободен… От меня и от себя…
--А ты сама свободна вот от этого?—Андрей нежно, но в то же время очень требовательно прижался на миг губами к её тонким пальцам и тут же выпустил их. –А от этого?...—Он придвинулся вплотную к Кате и нежно прикоснулся губами к шее. Он лишь едва касался ее кожи, это был не поцелуй. Это было только лёгкое движение. Катя не отталкивала его. Казалось, что она набрала в лёгкие воздух и просто задержала его там. Тогда губы Андрея скользнули все ниже и ниже, от шеи по плечу, по руке, перешли на грудь…Поцелуи становились жарче, властнее, без перерыва. Он закрыл глаза и обнял Катю крепче, чувствуя, как она дрожит, но не делает ни одного движения ему навстречу. Андрей обнял ладонями её лицо, чтобы поцеловать в губы, но тут же отпустил её и отстранился. Катя плакала, и при этом была похожа на каменного идола, отточенную восковую скульптурку, на большую куклу в детской комнате в коробке. Но это была не Катя. Не она. Андрей даже неуверенно провёл ладонью по её щеке, словно пробуя, живая ли она и дышит ли. И в эту же секунду потоки ручейков из глаз превратились в речки.
--Кать…
--Спасибо. Спасибо, что ты был в моей жизни…
И она повернулась к двери, подхватывая сумочку, низко опуская голову. И только в этот миг они услышали, что кто-то требовательно и громко стучит в запертую дверь. Когда Андрей успел закрыть её? Не хотел пускать никого чужого, пока она выкидывала наружу перед ним слабости свои? Катя дотронулась до ключа, чтобы открыть её, но Андрей опередил, задерживая свою руку на её руке.
--Бред какой-то! Бред! Я не верю тебе, Кать!
--Андрей, пожалуйста, открой! Стучат.
--Мы не можем ведь с тобой расстаться, Кать! Ты ведь не уйдёшь сейчас вот так…
--Я вернусь. Ведь я ещё работаю в Никамоде…Открой…
--Ну ты ведь не выйдешь замуж, Кать? Это же смешно…
--Наверное, смешно… Прошу тебя, открой.
--Я люблю тебя…
--Пожалуйста! Ну не мучай!
И Андрей, не в силах больше жить, стоять, дышать в этой агонии, в этом сумасшествии, повернул в скважине ключ. В кабинет сразу же шагнула Маргарита, отпрянув в сторону, когда Катя наткнулась на неё, чтоб пропустить. Вслед за Маргаритой вошла Виктория, оглядывая Жданова со всех сторон.
--Допрос с пристрастием?—Вика наклонилась и подняла с полу пустой стакан.
--Вика! Выйди! –Андрей сразу же подлетел к ней и почти что силой вытолкнул за дверь.—Уйди по—хорошему, от греха подальше!—и плотно её захлопнул.
--Что здесь происходит?—Маргарита рассматривала сына, который во все тридцать два зуба улыбался ей, но выглядел, как будто только что услышал приговор.
--Всё в порядке, ма! Всё отлично!
--Андрюша! Перестань обманывать меня! Что с тобой и почему плакала Катя?
--Катя? А кто такая Катя?—Андрей истерично и неестественно засмеялся, тяжело опускаясь в низенькое кресло. Маргарита придвинула другое ближе и села рядом.
--Прекрати паясничать! Что ты снова сделал? Что вы сделали здесь?
--Всё просто, ма! Мы женимся! Да! И не смотри так на меня! Катя—на каком-то идиоте, а я…--Андрей оглянулся по сторонам, как будто собирался в кабинете найти себе невесту. А потом вдруг пальцем указал на дверь.—Вот! Хотя бы на Клочковой! Я честным, ма, решил стать теперь! Раз поцеловал – обязан жениться!
--А поцелуешь дважды? Что, пойдёшь топиться?—Маргарита, едва переводя дух, держалась за грудь слева.
--Ни за что, ма! Не дождётесь! Я жить же только начал! Меня освободили! Только что, от себя и от неё, понимаешь?
--Нет!...Марго пристально вглядывалась в лихорадочно блестящие глаза сына, пытаясь угадать раньше, чем он закончит куражиться и поясничать перед ней, что же всё—таки, случилось.—Не понимаю!
--Ну свадьбы же будут, ма! Гуляем! Ты что, не рада, что ли? А ты не рада…-- и бессильно уронил голову ей на колени.

_________________

Глава 19.


--Андрюша! Ну, нельзя же так!—Маргарита пыталась сбросить его голову с колен. –Ты же цивилизованный человек, а ведёшь себя, как дикарь какой-то!
--Где-то я уже такое слышал, ма! Ну, что поделаешь!... Какой уж есть…
--Что ты опять натворил? Что ты отворачиваешься от меня? Что, в конце концов, случилось?
Андрей понял, что мать слишком взволнована сейчас, чтоб уйти без объяснений. Но говорить с ней ему хотелось меньше всего. Тем более, правду. Тем более, о Кате.
--Да всё в порядке! Разошлись во мнении. Не сошлись в желаниях, и всё.
--И всё? Ты закрываешь дверь на ключ, что-то падает, девочка выбегает от тебя в слезах, и это всё в порядке? Проблемы с фирмами? С кредитом? У тебя? Ну, что происходит?
--Ничего из этого. Просто… не поделили бизнес-план.
--Ошибки в документах?
--Нет, ну что ты! Их Катя делала. Какие там ошибки… Не поделили букву.
--Что?
--Я доказывал, что слово «бизнес» пишется с одним «с», а Катя упиралась, что с двумя…Посмотрели в словаре. Я оказался прав. Она расстроилась, заплакала… Ну а дальше ты же видела сама.
Маргарита поднялась, отталкивая Андрея, стукнув ему ладонями по плечам.
--И поэтому ты собираешься жениться?
--Конечно, ма! Разве Вика станет спорить, какие буквы в слове «бизнес»? Она-то и такой бумаги в глаза не видела, как пришла сюда!
--Прекрати поясничать, бездарный шут! Или ты совсем ослеп и потерял совесть, если не видишь, что я переживаю за тебя, за дурака?
--Спасибо, ма! Ну что же…. Стать лучше всех- не смог, стать хуже всех- не дали, стать , как все, не получилось. Значит, буду прежним—неповторимым!
Андрей взглянул на мать, которая маленькими глоточками отпивала воду из стакана, пристально и с раздражением наблюдая за ним, и улыбка медленно сползла с его губ.
--Не надо за меня переживать. Хватит волноваться. Я сам решу, что происходит, и что с этим делать. Я уже давно взрослый мальчик, ма.
--Мальчики не взрослеют, Андрюшка! Мальчики вырастают!-- она снова подошла к нему, но уже не села в кресло.—Вы что… опять поссорились с… этой Катей?
--А мы и не мирились с ней. И вообще, я не хочу об этом говорить. И вообще, я женюсь, и наконец-то всё это закончится!
--На Кирочке?—Маргарита всё же тяжело опустилась в кресло.
--Ну что ты, ма! Пожалей её! Зачем же ей так жизнь ломать с таким дураком и идиотом! Нет!—теперь Андрей принялся мерить шагами кабинет.—Женюсь на Вике. На Клочковой. Кстати, хочешь познакомиться с ней?
--Андрей…--Маргарита уже не в первый раз за сегодняшнее утро опять держалась за сердце. –Ты шутишь?
--Нет. Ты…Ну как это говорится… Благословение-то дашь?
--Только через мой труп.
--Мама! Ну зачем же так страшно?!
--Только через него, сынок!—повторила она.
--Другого я и ожидать не мог бы. Ты же только Кирочку увидеть моей женой согласна?
--Я спасти тебя хотела, дурачок!
--Только ты, кидая утопающему якорь, норовишь в голову ему попасть! От чего? От кого ты спасать меня собиралась?
--От тебя, от самого, Андрей!
--А ты у меня спросила, хочу ли я этого, ма? Может, мне единственное, что хочется, это уехать от всего или провалиться, чтоб никого не видеть!
--И поэтому ты говоришь сейчас весь этот бред про Вику и женитьбу?
--Да, мам! Жениться, чтоб остаться, и вытянуть эту чёртову компанию! Мне надоело всё! Все неприятности эти!
--А они у тебя, Андрей, только начинаются! Была бы задница! А неприятности найдутся!
--Ну, что ты говоришь такое?—улыбался сын, всматриваясь в не на шутку разозлившееся лицо Маргариты.
--Говорю, что вижу! И вижу, что одни действительно расплачиваются за свои ошибки, а другие откупаются от них!
--Это ты кого сейчас имеешь виду, мам?
--Кого имею, того и веду! Тебе не всё ли равно теперь? Решил жениться на этой…кукле—вперёд! Женись!
--Ма!—смеялся Жданов.—Ну она не такая уж и плохая, как ты думаешь о ней! Беспомощная такая.. . Ей плечо мужское нужно.
--Вика твоя беспомощна, пока у неё не высохли накрашенные ногти! Это она тебе о плече сказала? Запомни: когда женщина говорит о надежном мужском плече, то имеет в виду шею!
--Ты не права! У Вики если и есть недостатки, то только один—в деньгах.
--Так ты…--Маргарита уже почти что задыхалась от ярости и злости, готовая забыть сейчас, что перед ней собственный, любимый сын, размахнуться и ударить его чем—нибудь тяжёлым. А тяжёлой у неё была рука…--Так ты собрался компенсировать ей этот недостаток? Ой, мне плохо… Дай-ка мне воды!
--Я пошутил! Ну ты что, шуток, что ли, не понимаешь?—Жданов придвинул к Маргарите кресло и размял её ладонь в своих руках. Марго тут же отдёрнула руку и замахнулась на него так, что Андрей отпрянул и с силой головой ударился о шкаф.—Больно же! И потом, я не собираюсь больше повторять ошибок! Ну, раз я –материально- ответственное лицо!...
--Ты—духовно—безответственная морда! Вот ты кто! –Маргарита поднялась и направилась к двери. –И если ты не скажешь мне сейчас, что разыграл передо мной спектакль, то я всё расскажу отцу!
--Мам! Ну не волнуйся! Всё идёт хорошо! Вот только…мимо. Но всё наладится! Я тебе обещаю, что скоро со мной у вас не будет никаких проблем.
--Так. Подожди, подожди… Поговорить с тобой, видимо, всё равно придётся. Только не здесь. И не сейчас. Я должна успокоиться сначала. Но ровно в семь я жду тебя у нас. И если ты не приедешь, то я не знаю, что я сделаю с тобой!
--Я постараюсь!—улыбнулся сын, допивая последнюю воду из графина. Тем более, что и мне, наверно, нужно будет с вами серьёзно поговорить.
--Андрюша! Только я прошу тебя! Ничего не делай! Никуда не ходи, ничего не решай, не предпринимай и не разговаривай ни с кем до вечера!—попросила Маргарита, открывая дверь.
--Я слеп, глух, нем, обездвижен, слабоумен и импотентен! Обещаю! Но… до вечера! До семи часов!
--Дурачок ты малолетний!—покачала головой и с силой захлопнула дверь.
Как только Маргарита вышла из кабинета, Андрей облегчённо выдохнул воздух. Никуда он вечером не поедет! Ни о чём он не будет говорить с ней! Тем более, с отцом. Жданов понимал, чувствовал, что снова совершает какую-то ошибку. Что он спешит с выводами, с принятием решений и даже с собственными мыслями про Катю. Чувствовал, но объяснить и доказать, что он не прав, себе не мог. И только где-то глубоко, в самых сокровенных уголках души, теплилась надежда, что Катя всё ещё его любит. Иначе бы не вздрагивала она так, когда он рядом. Не срывался бы на полушёпот голос, когда он наклонялся к ней, едва сдерживая себя, чтобы не дотронуться губами до её бархатной и нежной кожи. Иначе бы не опускала глаз, не розовели щёки, когда Андрей рассматривал её воткрытую, не прячась. Иначе бы она не спешила при любом возможном случае отпрянуть, встать или сесть подальше, чтоб только не дотронуться его руки, даже если и случайно…
Андрей открыл в каморку дверь, включил свет и сел на Катино кресло. Скользнул рукой по лакированной крышке стола, медленно, не спеша, задерживая пальцы. Как будто прикасался к ней, к её телу, судьбе и жизни, сосредоточенных сейчас только под его рукой…
Андрей сложил перед собой ладони на столе и уронил на них голову. Мысли и воспоминания сами по себе, невольно, властно и без остановки накрывали его, не позволяя отделаться от них. Ведь когда-то совсем недавно он чувствовал её любовь и на себе. Когда нежные, неуверенные, но такие ласковые руки гладили его, гоня по телу волны наслаждения…Волны попадали в такт с начавшимся движением внутри… Как было хорошо тогда! Он себя не помнил. Чувствовал и видел не глазами, а душой своей её, сживался с ней, сливался единым целым. И они вместе были готовы качаться на этих сладких эротических волнах сколько угодно, теряя счёт времени…
…Он раздевал её тогда медленно, неторопливо, снимая вещь за вещью, в которые было жестоким образом упаковано такое прекрасное и манящее тело. Но можно ли назвать тогда, что …раздевал?... Тем более, что медленно и неспешно? Жданов улыбнулся, зажмуривая крепче глаза и прячась от самого себя в свои ладони. Он тогда срывал с неё одежды, как ветер осеннюю листву, не разбираясь и не думая о том, в какую сторону они летят и останутся ли целыми. Он из последних сил старался не напугать её своим порывом, страстью, не отпуская от себя ни на секунду даже за тем, чтоб снять с себя пиджак… Он понимал, что просто сходит с ума по ней, но не мог от Кати оторваться… Не мог дождаться, пока все эти пуговки и крючочки разрешат ему прижаться к её обнажённому телу… Она не сопротивлялась, а словно подавалась ему навстречу вся, добровольно отдаваясь ему, сдаваясь, разрешая делать с ней всё, что угодно. Куда-то пропадало ещё недавнее стеснение и неловкость… Исчезало с первым поцелуем, с первой расплетённой, такой смешной косичкой… Она дрожала в его руках так, что Андрей не мог понять сначала, страх ли это, или вожделение. И тогда он становился нежнее и спокойнее с ней. «Что ты делаешь!»-- какое-то седьмое чувство стучало в голове, пытаясь организму дать шанс остепениться и вспомнить, что перед ним она, неопытная, нежная такая, смущённая недавно только от того, что он всего-то что и сделал, что опустил бретельку на кружевном белье. А уж когда провёл, едва коснувшись, по её груди… Катя вспыхивала, как лучинка, прижимаясь к нему, пряча лицо на ещё не скинутой с него рубашке… «Что ты делаешь? Спокойней!...»--что-то говорило в пустоту, но он не мог, не понимал, не слышал. Быть с ней сейчас, видеть всю её, целовать каждый участочек тела, накрыть собой, прижать и прижаться к ней, повторяя, как в бреду »Моя!»… Казалось, что больше он тогда ничего уже не слышал… Но всё же, сдерживал себя, пока… Держался, начиная целовать так нежно, как будто Катя сделана из хрупкого стекла. Губы, щёки, глаза, волосы и шею… Губами опускался ниже, едва дотрагиваясь до груди, пока…Кончиком языка дотрагивался, проделывая влажную, горячую дорожку от груди и к животу, пытаясь опуститься ниже…Но Катя не пускала, тянула его обратно и уже жадно ловила губами его губы… Андрей тогда чуть заметно улыбался, слушаясь её и подчиняясь её то ли смущению, то ли такой игре, пока… Пока она переставала ему сопротивляться. Он уже не сдерживал себя, когда она закидывала руки то за голову, обнимая с силой подушку, то прижимала страстно голову его к себе, то крепко вонзала тоненькие пальчики в его плечи. Он переставал сдерживать себя, когда с губ Кати срывался стон, и под ласками Андрея она шептала его имя, выгибаясь ему навстречу, прося его о том, чтобы это не заканчивалось долго… И тогда он, владея ей полностью, одновременно с трепетом и бешенной страстью, обещал, что это не закончится, а снова повторится… Много, долго, бесконечно много раз…
Повторится… Как объяснить себе сейчас, телу, душе и сердцу, что всё закончилось так быстро, что, казалось, и начаться не успело? Как заставить, принудить себя забыть? И как поверить в то, что и Катя этого всего уже не помнит? Состояние пустоты, оторванности от неё казалось невероятным, недействительным и ложным. Ну разве эта девочка его может теперь принадлежать кому-то, но не ему? И неужели всё это короткое, но такое настоящее, волшебное, откровенное, ей совсем не нужно? Не нужно так, что она готова подарить себя другому?
Андрей с силой стукнул кулаком по поверхности стола. Так, что карандашница подпрыгнула и повалилась на бок. Наверно, это он тогда чего-то не допонял, чему-то не придал значения. А может быть, сейчас он спешит, не понимает, решая, что для Кати стал чужим? А был ли он родным, любимым? Может, это только их тела так желали и дрожали друг от друга? Но тогда почему же он не может больше ни брать, ни тем более, вручать свою любовь и нежность другому телу? Совершенному, красивому, ладному на вид и тёплому на ощупь?... Почему же так отвратительно и до омерзения противно чужое тело? Так что же было с Катей, если не душа? Но она выходит замуж. А это значит, что тогда она отдаст себя другому. Так же. Всю. Без промедлений и остатка. Это только он, дурак и неисправимый романтик, не может ни о ком не думать, кроме неё, Катюши, Катеньки его…
--Какого чёрта! Сколько это будет продолжаться?!—Андрей, словно пуля, выскочил из помещения, захлопнув дверь. – Хватит врать себе, довольно! Катя—не единственная женщина на свете. И пока ты не попробуешь, не пересилишь, не докажешь себе это, то так и будешь сходить по ней с ума!
Андрей помедлил несколько минут, притормозив у выхода из кабинета. Как будто решился заглянуть ещё разок в себя, оценить, прикинуть силы. Глупо, нелепо, смешно, и даже отвратительно—жениться на совершенно чужом тебе человеке! Но он не будет больше обманывать себя так, как делал с Кирой. Он ей расскажет откровенно, что собирается начать свою судьбу с нуля. Что требуется забыть и не вспомнить больше одного человека. На это нужно время. Но взамен он подарит всё, что ему не жалко. Кроме своей души. Возможно, что пока. И если только она захочет, согласится жить с ним на таких условиях, тогда он женится. И попробует жить, а не выживать.
--Вика! Ты освободилась? Поехали. Имеется серьёзный разговор.

_________________